Лебединский Вячеслав- Владыки небес-40

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

Мир и раньше встряхивало, и баланс кое-как восстанавливался. Но ничего подобного никогда не было. Сначала солнце подвело, обратившись против человека, а затем откуда ни возьмись власть над небом и днём захватили кровожадные хищники, заставив горстку выживших ютится на территории церкви. Но Андрей, смотрящий на вышке, не унывает. В его голове зреет план, как вывести своего товарища, Гришку, на чистую воду, выведав правду о смерти своей подруги. Вот только им и невдомёк, чем обернётся ночная вылазка в обезлюдевший город, какая правда перед ними раскроется и что их постигнет.

***

Моя задача проста как две копейки: надо не подпускать летающих поганцев на территорию церковного комплекса. К счастью, в моём услужении намётанный глаз и винтовка Мосина со снайперским прицелом. И уже которую ночь я, в этом деле стреляный воробей, нахожусь на смотровой вышке один.

С нашим миром произошло что-то нехорошее. Яйцеголовые умники как обычно решили поиграть в богов, поставить новый амбициозный эксперимент, и теперь всё человечество пожинает плоды их трудов. Благодатное солнце стало губительно. Вдобавок в это же время объявились летающие хищники, очень даже не прочь отведать человеченки.

Через часик стемнеет, и моя смена кончится. Мне приходится подолгу всматриваться в небо через чёрные очки. Одет я так, чтобы ни один намёк на лучик солнца не долетел до открытых участков кожи. Самое важное, и я себе даже сделал над кушеткой записку, это утром не забыть одеться поплотнее, а остальное уж второстепенно.

Когда эти гадины особо не напирают и не верещат так, что уши закладывает, я веду прямой эфир через радиостанцию. Мой шеф был против этой затеи, но я знаю к людям подход. Его людям всё же пришлось пойти мне навстречу и всё оборудование допереть до самого верху; не думаю, что я тем самым зря потратил должок командира.

Я стараюсь вселить в людей уверенность в собственные силы, иногда включаю расслабляющую музыку вроде джаза или классики. Помогая им, я словно бы ощущаю благодать от искупления грехов прошлого. Это моя отдушина во время перерывов, когда летуны не особо шалят. Иногда со мной связываются, я отвечаю на вопросы и приглашаю людей к нам в церковный комплекс. Места многим должно хватить. А если надо – потеснимся.

Сегодня я настрелял уйму крылатых. Им будто бы конца и края нет. От отдачи плечо до сих пор сводит судорогой. Жаль патроны не бесконечны. Да и мясо там, за территорией, зря пропадает. Но, как я могу видеть сейчас, эти не брезгуют перекусить своими же.

Моя вышка находится на северной стороне. Ещё три – в других. Работаем посменно. Цель нашего содружества – продержаться. Неизвестно до чего. Лидер не уточняет, туманит и отводит глаза. Говорит, просто выполняйте свой долг, и совесть ваша будет чиста.

А сейчас у меня есть большие проблемы. Если я чего-то по-настоящему захотел, то не усну, не добившись этого. Зверски захотелось хряпнуть достойнейшего борщика. И так как я почти свободен, и впереди меня ждёт отгул, то он и должен стать вознаграждением за труды. Борщик не должен быть обычным, нет. Я не таким его представляю. Он должен быть сдобрен банкой фасоли и хрящиками с крыльев этих крылатых. Я хочу, чтобы фасоль дошла, чтобы она во рту с лёгкостью мялась, и чтобы хрящики рассыпались при малейшем нажатии зубов. Однажды опробовав первейшего врага, за уши уже не оттащить. Они жрут нас, мы жрём их – можно сказать, мы квиты. И всё же за власть над городом мы ещё погрызёмся!

Но далеко не каждый способен пристраститься к их чуть горьковатому вкусу и жёсткому мясу. Но, как я заметил на собрании, осталось совсем чуть-чуть, и не будет смысла устраивать вылазки в город. Срок годности консерв скоро выйдет. Некоторым придётся переступить через себя, чтобы выжить.

Один в город я не сунусь – рисково. Возьму с собой Гришку, этого рыжего проворыша с вечно всклоченными волосами и потухшими глазами.

Спустившись по стальной, чуть шатающейся лестнице на землю, я зашёл к своим в церковь. Люди здесь не позволяли себе громко разговаривать по двум причинам. Первая – большая часть нас были верующими и не хотели выказать неуважение этому святому месту. Вторая – не желали лишний встормошить чутких на ухо летунов.

Однако, когда над Красноярском нависла такая угроза, не дающая спокойного уживаться под небом, кто-то, быть может скажет, что настало как раз то самое время, когда от Бога надо-бы отвернуться. А вот и нет, скажу я вам. Люди достаточно нагрешили, вот и прогневали Его. Не знаю только, почему другие должны за это платить той же монетой. А ведь если по чесноку, я не верил в Него, пока удачный случай не привёл меня, раненого и отчаявшегося, как-то одной дождливой ночью под ворота этой церкви.

Я шагнул дальше. Ноздри всё также защекотало от сладковатого привкуса ладана, пропитавшего всю залу. Здесь мои знакомые ставили свечи и тихо о чём-то просили. Сусальное золото, украшая иконы смиренных святых и благочестивых старцев, по благородному светилось тёмно-жёлтым в свете ламп и редких факелов, закреплённых на высоких белоснежных стенах. На раскладушках у стен то валяли дурака, то приходили в себя те, кто этой ночью на вышках не сомкнёт глаз. Посреди главного зала, в мирное время пустующего, был размещён вытянутый стол. На нём наш командир Пётр Ильич и его свора обмозговывали, как быть дальше. Я старался не попадаться им лишний раз на глаза, потому как знал, что они ярые противники ручной работы и завсегда готовы припахать того, кто ниже их по службе долга. Пусть, вон, молодые, сытые и здоровые отдуваются; ну те, что сейчас рубились в карты на спички.

Кстати о птичках-спичках. Это новая ходовая валюта. Одна спичка, это, считай, один продлённый день жизни. Конечно, ещё рассматривались в обмен рабочие зажигалки, ёмкости с горючим, но самое ценное – это сухая целостная спичка. А знаете почему? А потому что зима не за горами. Её ещё предстоит пережить. И неизвестно, не озвереют ли от холода летуны и не начнут ли усиленный штурм нашего церковного комплекса.

Мне в день платят одну спичку. На неё можно обменять консерву, несколько патронов, а на парочку сносную или заштопанную одежду. Как-то так и сводим концы с концами.

Бывает под ночь к нам приезжают с телегами странствующие торговцы. Это большие смельчаки и, можно сказать, ночные таинственные существа. Когда они нас навещают, то, считай, есть шанс разжиться добром. При условии конечно, что им особо не докучали летуны, не разбив в дребезги настроение, заставив стать более сварливыми и несговорчивыми.

Ну да ладно, что-то я ушёл в раздумья. А вон и Гришка, свесив с койки ноги и протирая глаза меня заприметил. Махает рукой, в глаза вглядывается, что-то уже на заранее предчувствует. Пытается понять, чего-это я улыбаюсь и не наступил ли, быть может, тот самый день, когда мне вновь понадобится его помощь.

– Здорово, – сказал я, протянув руку.

Гришка, вздохнув, ответил взаимностью и спросил:

– Опять начинается?

– И опять и снова.

– Что с собой берём?

– Как обычно. Два ПБ (пистолеты с глушителями). Два ножа. Две сети. Гнилое мясо. Только на этот раз заверни получше, чтобы нас раньше времени не унюхали.

– Я тебе, Андрей, помогу только потому, что за мной должок.

– И ещё какой. Сегодня и речи быть не может о неудачи. На сборы у тебя десять минут. Вперёд.

Я подошёл к своей лежанке. Пытался не смотреть, но кинул взгляд на фото Лены в рамочке. Сердце холодом обожгло. Вроде хотел быстро собраться и отправиться в путь, а сам сел и взял фото в руки. Зачем-то долго смотрю на неё, пытаюсь что-то до этого упущенное понять. И почему же она тогда, в парке, улыбалась?..

Лены нет уже как полгода. Она отправилась с Гришкой и ещё одним мужчиной в город, ночью, когда я заступал в смену, и вернулся только рыжий. Он тогда был взвинчен, весь на нервах, много болтал и я толком не разобрал, что произошло.

Понятно, что без летунов не обошлось. Но можно ли было как-то миновать их ярость? И кто именно из них оплошал? Этого я не знаю. Вот потому-то я и делаю так, чтобы Гришка был в моих должниках и беру его с собой, чтобы лучше его, единственного выжившего из троих, понять. Мне даже кажется, что я сам готов идти в капкан, только бы он показал себя с настоящей стороны. И, как правило, так оно и бывает в опасных ситуациях.

Нет, всё же мне её не хватает. Таинственная улыбка с ямочками, изящная небрежность, раскованность, свойственная молодым особам, грация и лёгкая язвительность – я скучаю без этого. Особенно сегодня.

Запихнув в серую котомку немного сухарей, фонарик, и боевой нож, я где-то внутри себя всё осознал: сегодня всё вскроется.

Я улыбнулся, и это заметил подошедший ко мне Гришка, озадаченно почесав рыжею шевелюру:

– Что удумал?

– Если скажу, то тебе это явно не понравится.

– Тогда не говори.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– …Нет.

– Пока ещё не поздно.

– Мне кажется, ещё ничего не началось, а дело уже пахнет жареным.

– Идём, – только и отозвался я, подтолкнув его в плечо.

Мы вышли из церкви, и я спиной почувствовал, как некоторые нам вслед как бы на удачу сотворили крестное знамение. Так у нас всегда.

Через ушедшие в сторону стальные ворота нас встретил ночной Красноярск.

В центре города должно быть тихо, но явственно различались хлопки крыльев, как если человек, схватив кожаный плащ, встряхивает его и пытается затушить им пламя. Этот множественный и резкий шум напрягают слух и заставляют шею вжиматься в торс. К этому нельзя привыкнуть.

Гришка передал мне пистолет, выдал дополнительный нож и мы, чуть присев, засеменили меж брошенных машин, в каких чернели проёмы от выбитых стёкол и дырочки от пуль.

Одно меня волнует: только бы управиться до рассвета. Об остальном не беспокоюсь. Знаю только и не раз видел, что, если летун, на которого солнце не действует, чухнет, что добыча ему не по зубам, он сорвёт когтями с неё одежду и дождётся, когда ту парализует солнце. А затем просто унесёт к себе в гнездо податливый лакомый кусочек. А дальше уж он её накажет по самое не балуй.

Сколько я не жил в этом городе, но понять его так и не смог. Да и завести крепкие знакомства, помимо Лены – тоже. Люди как-то обходили меня стороной. Да и я не стремился к их обществу, не найдя понимания.

А ночной Красноярск всё тот же. Луна серебрила стеклянные крыши бизнес центров и непомерных торговых комплексов нетипичных форм. Мы находились в центре, и глазу уж очень хотелось увидеть, как можно больше, да уж давно город обесточен и его тысячи комнат сокрыты мраком. Вот бы в жилых домах промелькнул хоть на секунду проблеск света… Хочется верить, что кто-то ещё борется за жизнь.

Меня послушать, так я отчего-то раскис. А это не дело!

Летуны предпочитали высиживать яйца на крышах или проламывать балконы, получая доступ в квартиры. Но в основном они делали ставку на крыши. Ещё с земли можно было разглядеть их овальные скучившиеся яйца. Что интересно, яйца имели особенность расти, достигая в высоту более полтора метра.

Я что-то услышал. Звук, будто бы кто-то чуть отбивает когтями о асфальт. Остановил Гришку за плечо. Впереди, между бордюром и мусоркой, пробежала серо-белая грязноватая собака. Не знаю, заметила ли она нас. Быть может разочаровалась в человеке и более не желает иметь с ним дел?

Собака выбежала на дорогу и, навострив уши, застыла. Хлопанье крыльев участилось, стало отчётливее слышно. Чёрный силуэт в небе со сложенными крыльями устремился к земле как глыба. Собака сорвалась с места очень даже вовремя… Какой противный скрежет!.. На том месте, где она стояла, на земле остались отметины от когтей.

Далеко не каждый может рассказать, как выглядит летун. Это нечто среднее между горгульей и птеродактилем. У летуна от возраста сменяется окрас, но он никогда не становится светлым. Их сморщенные морды, приподнятые вытянутые в длину уши, и огроменные желтоватые глазищи раньше наводили на меня страх. У них крепкий хват клыками, да и когтями – тоже. В небе они как цари, ну а на земле же им ловить особо нечего. У них зачем-то имеется хвост, и, как говорил кто-то из наших, он им должен помогать во время полётов.

Словом, собака дала дёру, ну а голодный летун, кружа над округой, похоже не хотел упускать её из виду.

Я указал Гришке на неприметное жилое здание с местами обвалившейся красноватой штукатуркой. Казалось, здание протёрто временем и непогодицей, как шероховатое место на коробке спичек. И, что примечательно, там имелась пожарная лестница.

Мы подбежали к ней. Я присел и, подставив руки, запульнул Гришку наверх. Похоже, он знатно вцепился в лестницу, она аж застонала.

Ох и рисково всё это! Но мне нравится. Благо ещё, что темно.

Гришка протянул мне руку и я, вцепившись в перекладину, заработал ногами, помог себе.

Лезли не спеша. Лестница, покачиваясь, того и гляди обвалится.

Как я и ожидал, крышу облюбовали летуны. Мы стали осторожно, как воры, ступать по стальным листам. Они, закрывшись крыльями, были похожи на свои овальные яйца. Должно быть, созревая в яйцах, привыкли к его форме.

А вокруг темно, как в квартире ночью без света. Я снял с плеча котомку и достал фонарик. Гришка замахал руками, но я ему погрозил кулаком. Главное, чтобы воронка света не попала на летунов.

Летуны во сне чуть подёргивались. Наверное, им тоже снятся сны. И наверняка большинство из них о добыче.

На этой крыше было шесть зеленоватых яиц, стоящих на мелко раздробленных дощечках. И это только на этой. Я бросил взгляд вдаль, на восток. До ближайших зданий были десятки метров, но даже так я разглядел на них то же самое. Неделю назад я был на вылазке, и что-то не помнится мне, чтобы их было так много.

Один из летунов пронзительно издал:

– СКР-И-И-И!!!…

Чуть опешив от внезапного звука, мы моментально схватились за пистолеты и прицелились в ближайшему к нам существу.

К счастью, он закрылся крыльями, вновь оказавшись в своём надёжном и, быть может, тёплом гнёздышке-коконе.

Я облегчённо выдохнул. Да и не только я.

Надо бы поторапливаться, да вот только краешек света фонарика кое-что выцепил.

Подойдя к яйцу, я освятил его верхушку. Странно. Некая дымка чуть ускользала в небо. Я осторожно освятил остальные яйца и понял, что с ними то же самое. Они… Что-то источали в небо?.. Но что это?..

Я показал Гришке на туманчик, а он лишь головой покачал, да потыкал пальцев в наручные часы.

Да, время поджимает.

Вооружившись боевым ножом, я сделал один точный и проверенный удар в верхушку сложенных крыльев. Пробив череп, помог обмякшему летуну сползти на крышу без шума и пыли. В такие моменты, как правило, Гришка отворачивался и стоял на шухере. Я принялся за своё чёрное дело по разделке туши.

Как правило летуны спят как убитые. То есть они даже не чувствуют нашего присутствия. Но они как по будильнику одновременно пробуждаются от первых лучей солнца. Только бы нам их не застать.

Когда дело было кончено, а мясо с хрящиками на крыльях положено в стальной контейнер, я хотел было уже отчалить. Вот только брошенный взгляд в небо меня озадачил.

Вдали, подгоняемый ветрищем, расшевелился рой облаков. Из-за них выступила полная желтоватая луна, похожая на кружок сыра. Яйца, летуны, мусор под ногами – всё чуть полнее очертилось в появившемся приглушённом свете.

Должно быть мои глаза вылезли из орбит и Гришка перенял мою физию на себя. Он тоже всё понял.

Мы вооружились и стали медленно пятится к пожарной лестнице у обрыва здания.

Не понравилось мне, что парочка летунов зашевелились, будто бы потягиваясь спросонья.

Гришка внезапно бросился бежать… И шуму от его кроссовок, ударяющихся в стальной настил крыши, было много… Дурак!..

Чёрт возьми! Я за ним, авось пронесёт.

Позади услышал множественное оглушающее верещание, которое очень даже подбодрило бежать с большей прытью.

Тяжёлое хлопанье крыльев. И ещё. И ещё. И всё ближе, и ближе.

Казалось, до лестницы рукой подать, но один из летунов в воздухе преградил Гришке дорогу к лестнице, заставив бежать назад, прямо на меня. Мы чуть не столкнулись. В его расширенных глазах читался предельный ужас. Готов поспорить, он к этому моменту, как и я, взмок до ниточки.

Воздев руку к небу, я сделал несколько выстрелов-хлопков на опережение цели. Удалось подкосить полёт одного летуна, но других это не смутило.

Словно бы обладая одним сознанием, крылатые пошли на снижение. Прямо на нас, с разных сторон. За считанные секунды я смог в нескольких из них пустить по пуле. Но мне не удалось изменить их траекторию полёта.

Они падали прямо на нас.

Я закрыл глаза, покоряясь судьбе.

Грохот заложил уши. Кости заломило как от жесточайшего мороза. Меня одолела лёгкость. Затем, будто бы, тело придавило бетонной плитой. Я обо что-то ударился, и приземление это выбило из лёгких весь воздух. Первый вдох же дался с трудом ещё и потому, что в рот влетела грязь и пыль.

Мы куда-то провалились. Рухнувшие летуны били крыльями по лицу, тщетно пытаясь встать в…

Да мы же в квартире!

Это должно сослужить нам на руку. А знаете почему? Для них здесь будет тесновато.

Меня окружали смятые стальные листы с крыши, глыбы бетона со скривившимися арматуринами, и вытянувшиеся стены коридора с зеленоватыми обоями.

Не знаю, под каким из летунов Гришка, но теперь-то уж точно нет смысла тихушничать.

– ТЫ ЖИВОЙ?! – заорал я, оттолкнув от себя обалдевшего и, возможно, раненого летуна.

– Кажется, я обделался… – только и послышалось где-то подо мной.

Чёрт возьми! Я всё это время находился на крылатом, а под ним, похоже, погребён Гришка. Прямо бутерброд какой-то!

Летун же подо мной стал дёргаться, пытаясь меня сбросить. Я быстро успокоил его так, что он перестал шевелиться. Схватил его за длинную шероховатую шею, как у страуса, кое-как оттащил в сторону и заметил, что кровь с существа брызнула на обалдевшего Гришку.

– Вот теперь, считай, боевое крещение пройдено. – сказал я. – Вставай!

– Как нам быть?! – вскричал он тут же, встав.

– Валить надо отсюда, да поскорее.

Конечно же главная дверь квартиры должна быть заперта. Но попытать удачу стоит.

Я мигом пересёк коридор, и дверь нам отказала. А меж тем Гришка торопил меня, чуть ли кулаками по спине не стучал, прыгая на месте и косясь на подающих признаки жизни, приближающихся крылатых.

Они подползали, вереща, и хуже всего то, что с крыши в квартиру, пусть и неуклюже сваливаясь вниз, проникали новые хищники. Ещё немного, и мы будем набиты как рыбы в бочке! А патронов-то на всех не хватит…

В потёмках я еле разглядел, что по правую сторону коридора шли шкафы. Дав Гришке фонарик, я пошёл к ближайшему летуну.

Самый ближний шкаф к входной двери меня разочаровал: там имелось постельное бельё на нижних полках, а на верхней шампуни и крема.

Я подошёл достаточно близко к летуну, намереваясь проверить второй шкаф. Он же, извиваясь гуттаперчевой шеей, как змея, отчего-то не найдя сил встать на ноги и ползая, пытался вцепиться в мои чёрные ботинки. Хорошенько вдарив по морщинистой морде, я на время умерил его пыл.

Второй шкаф оказался хозотделом. Фортануло!.. А ещё повезло потому, что Гришка, матюгаясь, так был прикован взглядом к приближающимся летунам, что не увидел кое-что весьма ценное.

На полочках хозяина квартиры, уж не знаю, какая судьба его постигла, имелось множество серебрящихся инструментов, выложенных в ряд, как солдаты в строю, готовых в любой момент прийти на помощь. А по правую их сторону, в полиэтиленовой упаковке, дожидались меня два-три десятка коробков спичек…

Я с трудом подавил нервозный смешок. Моя рука сама пошла вперёд и, схватив их, запихнул внутрь кожаной куртки. Не совсем удобно, да и выпирало, но это я не оставлю ни за что. Я ещё не понимаю этого, меня ещё гложет ужас от извивающихся в коридоре летунов, но теперь я дьявольски, непростительно богат.

На нижней полке имелся молоток, пассатижи, и бочком положенная кувалда. Тяжеленная, скажу я вам! Самое то.

– К двери! – крикнул я, и мы сорвались с места.

Я закинул кувалду себе на плечо, чуть прогнулся назад и сделал один точный удар на выдохе по деревянной двери, где имелось два замка. В этот удар я вложил всю свою дурь. Руки от отдачи заныли, я чуть не выронил кувалду себе на ногу, а дверь же отозвалась жалобным треском и чуть приоткрылась.

Гришка первым выбежал в подъезд. Я же чуть задержался, вдарив кувалдой в пол, подперев со стороны подъезда дверь во входную ручку и углубление от удара в полу.

Мы с ним встретились на лестничной площадке. Он, давя лыбу, сказал:

– Фух, пронесло!..

Я посмотрел в его бессовестные глаза и не сдержался. Когда-то я играл в футбол. Удар ноги у меня был приличным. Вратари хоть и не просили пощады, но по глазам было видно, не желали, чтобы мяч попал ко мне. Возможно я повёл себя неспортивно, но по-другому я не смог.

На выдохе я обрушил носок ботинка в район его дыхалки. Гришка конечно же отлетел назад и, вполне возможно, мог погибнуть, миновав несколько ступеней и рухнув на пол. Мне же было всё равно.

Он, закашлявшись, гневно задышал. Его лицо покраснело как у краба. Кое-как поднявшись с третьей попытки, он хрипло проронил:

– Ты чё?!..

– Какого хрена ты тогда, на крыше, побежал?

– Потому что… Не сдержался я!..

– В тот день ты также сглупил, да?

– Опять та же заезженная пластинка…

– Я тебя тут похороню, если ты прямо сейчас всё не выложишь!

От этих слов он даже отступил на шаг, врезавшись спиной в стену с потрескавшейся синей краской и неприлично расписанными предложениями и мини граффити.

– Да ты совсем ошалел!.. Ты…

Я сделал шаг вперёд.

– Ладно, стой!.. Сашка жив.

Быть может мне послышалось? В ту злополучную ночь эти двое вышли в ночь с моей Леной, а Сашка, этот бывший вояка… уцелел? Но если так, то почему он не вернулся в церковь?

Гришка, должно быть, заметил мою озадаченность и добавил:

– Вот только ты неправ. Тогда он тупанул, ну а сегодня, да, я. Когда неприятность случилась, когда все мы поругались за найденный коробок спичек, на наши крики слетелись летуны. Я дал дёру, ну а Саша остался биться. Я потом, на вылазке, нашёл его по стону там же, не особо далеко от сталинки. Летуны знатно его потрепали, места живого на ногах не оставили. А выжил он лишь потому, что заполз в обрушившийся у земли проход и перемотал проволокой ноги, остановив кровотечение. Живучий, гад!..

– И ты молчал, – ответил я, качая головой.

– Ты… не тронешь меня?

– Пока не знаю. И что, где сейчас нычкуется Сашка?

– Он вообще говорил, чтобы я держал язык за зубами. Из сочувствия к нему и прошлой привязанности я раз в пару дней навещаю его, кормлю и прибираюсь за ним… Знал бы ты, как он не хочет тебе на глаза попадаться!..

– И тем не менее попадётся. Веди к нему.

Гришка и звука протеста не подал, стал понуро спускаться по лестнице. Я дышал ему прямо в спину.

На улице мы, как и обычно, присели (уменьшились) и стали мелкими шажками перебегать от машины к машине, от скамейки к каменной вазе с давно увядшими цветами. Словом, мы делали всё возможное, даже ползли, когда надо, по земле, укрывались за мусорками, только бы не стать мишенью летунам.

А крылатые тем временем разошлись: на нашу крышу их слетелось немерено, они поругивались на всю округу так, что у меня кровь будто бы заледенела.

Спустя время скитаний по сумеречным дворам он вывел меня к каким-то складским помещениям. Здесь не было и намёка на ровную дорогу, асфальт был в колдобинах. Тут и там опирались на неприметные здания желтоватые поддоны, а гладко-мертвенные стены тщетно пытались украсить синие и зелёные стеклоблоки, многие из которых были, несомненно, побиты камнями шпаной.

По левую сторону от меня расположилась автомастерская с открытым гаражом и брошенными машинами, по правую – сомнительного вида забегаловка «Сладкое остренькое». Мы же с Гришкой пошли дальше и уткнулись в стену. Вначале я ничего не понял. Но спустя пару разочарованных в себе вздохов Гришка убрал в сторону поддон и, опустившись грудью на землю, заполз в проём в кирпичной кладке.

Мне пришлось поудобнее расположить контейнер с хрящиками и переложить упаковку спичек. Словом, я ещё не совсем пухленький, пусть и немного упитанный, и смог последовать за Гришкой, ощутив, как меня проглотила тьма.

Уж не даст ли он дёру тут, где, возможно, знает, как ориентироваться?

– Он здесь, недалеко… – прошептал он, включив фонарик и озарив воронкой высокие стеллажи, битком набитые коробками с иностранными названиями.

Стало быть, это тоже склад.

Мы прошли чуть вперёд, затем взяли вправо и оказались в небольшой комнатке вроде подсобки. Оттуда через стальную дверь попали в другую, освящённую единственной спиртовкой, свидетелем человеческого присутствия.

Я не сразу обнаружил Сашку. Если бы он не ширнулся к стене при виде меня, будто бы увидев мертвеца, я бы спутал его на фоне множества разноцветных одеял на полу.

У него действительно не было ног. То есть были, но заканчивались они чуть выше колен. Я как бы примерил их на себя и меня проняла дрожь от тех трудностей и ограничений, что он испытывает. Да уж, не позавидуешь. И что же, если он был виновен в смерти Лены, то теперь, получается, поплатился? Не знаю.

– Чёрт возьми… – только и прохрипел щетинистый, худолицый Сашка с синяками под глазами.

– Ну что, скучаем втихую? – только и спросил я, да пожалел, что начал так.

В комнатушке Сашки имелось множество положенных друг на друга книг, в углу комнаты были аккуратно разложены пустые консервы. Имелось закрытое крышкой ведро, сами знаете для чего. В воде у него недостатка не было – у раковины к крану был присобачен шланг. Словом, Гришка как мог позаботился о своём кореше. А когда-то и о моём – тоже…

– Живу как могу! – отозвался Сашка, гордо вскинув голову.

– Скорее прячешься.

Сашка посмотрел на Гришку и спросил:

– Он всё знает?

– Нет, но уже многое.

Сложив пальцы гармошкой и звучно, грозно щёлкнув ими, я ответил:

– В таком случае, самое время поведать всё остальное.

Сашка подложил под мягкое место подушку, сцепил пальцы сзади головы и, прислонившись к стене, повёл речь:

– Мне жаль Лену, правда. Её участи не позавидуешь. Она в тайне от Петра Ильича связалась с военными и через знакомого раздобыла рацию. Всё это произошло в тот самый день. Летуны не растерзали её, нет. Они стянули с неё одежду и будто бы издевательски наблюдали, как она стала каменеть. Не знаю, жизнь ли это, да и жив ли тот, кого парализовало, но тут даже дело не в этом.

Лена… Её не тронули?.. Я сразу спросил о том, где это произошло и закрепил улицу в уме. Как только так сразу навещу её. Если только её не…

А Сашка, не сбившись, продолжил:

– Но всё было не зря.

– И как это понимать?

– Да, как? – поинтересовался Гришка.

– Пару дней назад затрещало радио, я его так и сяк покрутил, чтобы не мешало спать, и случайно наткнулся на волну военных. Я узнал, что гнёзда фонят, что от них что-то…

– Поднимается в воздух, – продолжил я, кивнув, вспоминая замеченное на крыше.

– Да. И от этого испарения и без того изменённые лучи солнца, преломляясь, парализуют центральную нервную систему всех живых организмов, кроме самих летунов. Это дьявольское сочетание не только вытеснило нас на задний план, но будто бы помогает им жить как сыр в масле и расправляться с добычей как душе угодно.

Он прервал мои раздумья, сказав, быть может, самое важное:

– Нужно уничтожить все яйца, объявить открытую войну летунам и, если потребуется, даже испепелить этот мир, чтобы вернуть себе власть над днём.

– Пусть этим военные занимаются. – сказал Гришка. – Яиц на крышах немерено. Летуны плодятся как кролики, а может даже и похлеще.

– Военные?! – хохотнул я. – И когда ты в последний раз видел, чтобы они хоть пальцем пошевелили, а не сидели на пятой точке, окружённые надёжными стенами?.. Нет… Тут человек сам должен взять инициативу в свои руки… Это наш город. И мы… Должны отбить его.

Сашка закивал:

– Андрей, ты наконец-то дело говоришь. Но уже… – он поднёс кисть с часами к спиртовке и вздохнул: – Почти пять утра. Вам пора лыжи мылить обратно.

– А ты, что же, так и будешь тут пропадать?

– Меньше всего мне хотелось бы, чтобы на меня смотрели. А ещё чтобы жалели. И конечно же я не хочу, чтобы люди кривили душой, делая вид, будто бы всё у меня в порядке и я им ровня.

– Смотри, – ответил я, – меня более можешь не опасаться. Считай, что всё позади. Тебе будут рады в церкви. И даже более – по тебе соскучились.

Я присел на корточки, протянул ему руку. Его челюсть отчего-то дрогнула. Он переборол себя, крепко пожал мне руку, всучил рацию, сказав, что нам она более пригодится, и мы с Гришкой поспешили.

На улице и вправду стало светать. Тяжёлые облака, предвестники нещадного ливня, стали похожи на металлические выпуклости, края которых почернели, как от сажи.

Мы, пригнувшись, прошли метров сорок, когда начались проблемы. Рация в моём кармане стала трещать. И треск этот по мере нашего отдаления от Сашки только нарастал. Затем пошли резкие помехи, и я, достав её, пытался выключить. Но тут вклинился Гришка с взбесившимися глазами, прошипев: «Чёртова шарманка нас погубит, дай её сюда!» Он пытался вырвать у меня её из рук, а она всё громче стервозничала. В конце концов я оттолкнул его от себя, снял крышку и извлёк батарею.

Вот только то ли мы с ним, чуть повздорив позволили себе лишнее, то ли рацию услышали в небе, но над нашими головами, прячась где-то в нависших тёмных облаках, стали слышны верещания летунов.

Наши глаза встретились. Мы поняли друг друга без слов.

Оставив позади вытянутые складские помещения, мы выбежали на дорогу, где тачки так застопорились, что приходилось преодолевать их верхом по крышам и капотам.

Уже стали слышны тяжёлые хлопки крыльев, но я себе не позволял отвлекаться и смотреть в небо. В определённые мгновение промедление может стоить жизни.

Не знаю, сколько я пробежал, но топот Гришки остался где-то позади. Я обернулся и увидел, как он просто стоит на крыше чёрной иномарки и неотрывно смотрит в небо.

– Ты с дуба рухнул?! – вскричал я.

Немигающим взглядом он смотрел в мрачное небо и, еле шевеля губами, ответил:

– Это неминуемо… Они всё равно одержат верх. Их больше, а мы как кроты, прячемся в норах и боимся нос высунуть из своих убежищ…

К нему уже неслись на всех парах. Я положил руку с пистолетом себе на предплечье и уберёг его от парочки летунов. Сбив их, я проследил, как они вяло падали и, в конце концов, либо разбивались об асфальт, либо влетали в машины, со скрежетом прогибая своим весом крыши и с треском ломая стёкла.

Подбежав к нему, я с силой саданул его по лицу и, взяв за руку как непослушного ребёнка, повлёк за собой.

– Ты – дубина! – крикнул я, огибая машины и миновав остановку. – Нашёл время нюни распускать… Чёрт! Пара патронов осталась. Дай сюда свой пистолет…

Он не дал его мне, пустым взглядом смотря в небо, как околдованная кобра заклинателем змей. Пришлось на мгновение остановиться и обезоружить его – я бы не удивился, если бы он вздумал застрелиться.

Но к тому моменту, когда мы завернули за угол жилого дома из бледно-жёлтого кирпича и должны были попасть во двор, нас поджидали. Хлопки крыльев приумножились, и вдобавок к этому летуны расселись на клёнах и ранетках, как совы. Я знал, назад хода нет, там открытый пустырь и там мы будем как на ладони для крылатых, а так нас дома хоть чуток прикрывают.

– Бери в руки нож. – сказал я. – И мой пистолет. Там два патрона. Мы вляпались, и надо как-то из этого выпутываться.

– Всё тщетно… – промямлил он.

– Если сейчас от тебя пользы не будет – я тебя здесь же брошу.

Не знаю, понял ли он меня, но мне показалось, что он сглотнул нервную слюну, крепче сжал рукоять ножа и пистолета.

А летуны, вереща, переговаривались, поудобнее и поближе расположились на деревьях, на газовой станции с серебрящимися баками, и на навесных входах у подъездов. Словом, мы были как лакомый, но ещё не дошедший до нужной кондиции кусочек для них, и они с нас не спускали глаз. Вот только так просто я коньки не отброшу.

Я насчитал семнадцать взрослых особей и пару детёнышей. Должно быть подрастающие должны будут сегодня что-то для себя усвоить. Надеюсь только не наши ошибки и не нас самих.

Бой ещё не начался, а мои ладони стали липкими. Сердце силилось отрастить ноги, вырваться из груди и в ужасе смыться ещё до того, как пойдёт самая жара. Всё что угодно сейчас бы отдал за автомат и парочку обойм к нему. Но, если постараться, и пистолета с ножом должно хватить.

Наиболее взрослая особь огласила двор протяжённым верещанием: «С-с-с-к-у-у-у-и-и-и!!!» и они разом сорвались с мест.

Во мне всё обмерло. Чувства отступили назад. Их заместил некий инстинкт, толкающий меня действовать верно во имя сохранения своей жизни.

Я стрелял только в тех, кто наиболее ближе к нам подлетал. Жать на курок не торопился, боясь угодить в молоко.

Какие-же у них отвратные морды! И как они морщат их, напрягая от агонии пулевых ранений, что вся мина покрывается складками. Но мне нравится менять их курс, прерывать жизнь и сбивать с намеченного пути. Жаль только, я не могу расслабиться, присесть на гамак, под солнышком и с нехилым коктейлем в руке, и понаблюдать за этим со стороны.

Пытаюсь шутить… Это защитная реакция от стресса. Наше дело пахнет керосином. Гришка давно израсходовал свои патроны, да и у меня их осталось немного. Скоро перейдём на ножи и будем грызться за свои жизни в ближнем бою.

Когда был истрачен последний патрон, когда мы стали принимать на сталь рвущихся нас разорвать крылатых, мои мысли сами собой потянулись к хорошему. То была Лена и её улыбка, скрасившая мне далеко не один серый день. Только сейчас я понял, что было в ней самое цепляющее для меня – личностное достоинство.

Крылатые с таким ожесточение налетали на нас, что отбрасывали назад. Но хуже то, что они успевали с треском рвать наши одежды в последние мгновения жизни. Мне было больно смотреть, как Гришка еле справляется сразу с двумя, как он ошарашенно орёт и лихорадочно бьёт их, окрашивая себя красным.

Мне жарко, а ведь сейчас осень. И только погодя я понял, что жарко мне от своей крови, вытекающей из рваных ран. Я очень хотел помочь Гришке отбиться, но монстр, захватив моё предплечье, мотал меня из стороны в сторону, как куклу, не давая попасть по нему ножом. В какой-то момент Гришка просто обмяк, перестал сопротивляться. Я пытался до него докричаться, и мне стало жутко от своего хриплого, неродного тяжёлого голоса.

Мне казалось, я делаю бесполезные движения, раня врага, словно бы зазря барахтаюсь в зыбучем песке, а меня утягивает всё ниже и ниже.

И тут до меня дошло: я не могу позволить себе расслабиться и сдаться! Я обязан передать полученное знание о яйцах крылатых. Любой ценой должен пережить этот бой и выйти из него победителем.

Пусть Гришка уже и не жилец, и пусть враг, пока может, потешается над его телом, но ведь и от Сашки толку-то не будет! Без ног он лёгкая добыча, и ему никак и ни с кем не связаться.

Дальше всё было смутно, как в тумане. Помню только, что я с силой сжал зубы и скользкую от крови рукоять ножа, нашёл в себе силы вырваться из захвата, встать и дать последний бой.

***

Бреду по улице. Меня шатает как пьяного. Перед глазами мутно, как спросонья. Каждый шаг и натянутая мышца на ногах обжигают мои раны. Я кое-как выбрался из забытья. В меня в том дворике будто чёрт вселился, и я не помню, что было.

Ветер! Наконец-то без одежды я его ощутил. Щекочущий, прохладный. Не знаю, сколько времени, но сейчас оно как никогда против меня. Если не успею в церковь, то всё пропало.

Я не прячусь. Летуны, крыля надо мной, не решаются напасть. Не знаю, из-за страха ли, или из-за того, что я не дойду, или всё равно могу в любой момент рухнуть и стану их кормом. А я же делаю по шажочку, выдавливая из себя последнее, намерен опустошить себя хоть до донышка и добиться своего.

Миновал дорогу с застопорившимися машинами, обошёл блокпост… кое-как перевалился через укрытия в виде наваленных друг на друга песочных мешков. Когда-то здесь давали бой, но он явно не зачислился за человеком. От них осталась только разорванная одежда.

Долго же я шёл! Ещё с далека меня заприметил один из наших, на вышке, вдарив и ослепив меня из прожектора. До чего же сложно было поднять руку к глазам, заслонившись!.. Силы на исходе, и сейчас, когда осталось совсем немножко, нельзя дать дуба.

Я не поверил своим глазам – ворота открылись, и ко мне выбежали люди с одеялами. Их рты, как у рыб на суше, то открывались, то закрывались. Но я не понимаю их. Она укрыли меня одеялами, скрыв от первых лучей солнца, и помогли добрести до главной церкви.

И только когда меня насильно усадили к себе на койку, низенький Пётр Ильич в тёмно-зелёной телогрейке так расширил рот и столь сильно рявкнул, что я только его одного еле-еле услышал:

– НА ТЕБЕ ЖИВОГО МЕСТА НЕТ! ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

– Доведите меня до моей радиостанции… Люди должны знать…

Наверное, я провалился в дрёму, потому как стоило мне только закрыть свои глаза, как, открыв, я увидел, что меня тащат по двору, где летом пышно цветут ухоженные красоты природы.

Пёрт Ильич и его подручные, кому он доверяет, последовали за мной на вышку. Этот подъём отнял у меня все силы. Очень хотелось отдышаться, но я чувствовал, что если позволю себе расслабиться, то больше не смогу прийти в себя.

Меня усадили за кресло. Попытался надеть на голову наушники с микрофоном, он руки перестали повиноваться. Я горько усмехнулся, но мне и тут помогли.

Покрутив переключатели и настроив радиостанцию, я стал выходить в эфир, меняя волны, повторяя одно и то же:

– Может показаться, что надежды нет. Но это не так. Мы, люди, должны сплотиться против единого врага и вылезти, как ущемлённые, из своих нор! Сегодня мне стало известно, что яйца этих поганцев испускают некое вещество в воздух, через которое лучи солнце, преломляясь, пагубно влияют на все живые организмы, парализуя центральную нервную систему. Друзья, пора прекратить думать о собственных шкурах! Настало время меча и огня! Или мы, или они. Другого не дано. Уж не знаю, откуда эти гадины повылазили, но там им самое место!..

Я повторял одно и то же как попугай, но старался произносить это уверенно, с жарким напором, как требовалось.

Мой язык стал сухим и неповоротливым. Я выпил большой стакан воды и продолжил через силу. Ну а когда моё лицо онемело, когда Пётр Ильич с дрожащей челюстью обратил моё внимание на то, что весь пол залит моей кровью, я посмотрел на него и спросил:

– Вам всё ясно? Теперь знаете, как надо действовать?

Он закивал, как болванчик в машине.

– Сашка жив, – только и сказал я, отчего глаза нашего лидера подозрительно сощурились.

– Этот безногий… плюнуть бы на него, да совесть не позволит так уйти… Он находится на улице Ж…ской 6, где складские помещения упираются в стену административного здания с проёмом, скрытым поддонами. Он там один и может погибнуть.

Разочарованно выдохнув, я нехотя всунул в руки Петру Ильичу знатную упаковку спичек. Местами они были повреждены когтями тех поганцев, но подавляющая часть была цела и могла продлить жизнь человеку на многие месяцы. Я заметил его взлетевшие ко лбу брови и сказал:

– Я сделал всё, что мог. Мне это больше не нужно. Теперь всё в ваших руках.

Хотелось ещё что-то сказать, как-то запомниться людям, вселить в них ещё больше решимости не сдаваться, но перед глазами стало темнеть, как в кинотеатре перед началом показа фильма.

Вот только что-то мне подсказывало, что это не начало, а самый настоящий конец.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале