Хроники Екатеринбургского централа 1920-х годов.
После вступления в Екатеринбург передовых частей Красной Армии в июле 1919 года из Екатеринбургской тюрьмы № 1 были освобождены последние 188 заключённых. Но очень скоро была заполнена новыми арестантами. Изменилось и её название.
Слово тюрьма, являющееся одним из символов царского режима, официально перестало употребляться. В 1919 году она получила название Екатеринбургский исправительный трудовой дом № 1. С 1924 года исправдом был вновь переименован в изолятор специального назначения. Первым заведующим был назначен бывший младший унтер-офицер царской армии Ураков Пётр Никифорович, который в 1918 году сам провёл полгода в колчаковских застенках в Омской тюрьме, откуда в начале 1919 года совершил побег.
Хотя до назначения на свои посты новые начальники знали о тюрьмах не понаслышке, опыта управления пенитенциарными учреждениями они не имели. Никаких приказов и инструкций на этот счёт вышестоящее руководство выпустить ещё не успело. Не успев издать новых инструкций, Карательный отдел (нынешний УИН) направил в августе 1919 года руководству исправдома «Сборник тюремных циркуляров за 1859–79 г. г.» и несколько журналов «Тюремный вестник» за 1899, 1903, 1905 годы, «Вестник пенитенциарных знаний» за 1917 год. Тем самым руководству предлагалось изучать опыт старой системы и использовать то, что сочтут нужным в современных условиях.
Внутреннее устройство
В то время тюрьма представляла собой два каменных корпуса. В главном корпусе (нынешний 1-й) разместили больницу и контору исправдома.
Позднее контора была переведена в выстроенный для этого деревянный барак. Корпус для заключённых (нынешний 2-й корпус) содержал 89 камер, 7 карцеров и несколько деревянных строений, ныне не сохранившихся. Отдельно находился деревянный корпус для женщин на 5 камер и 1 карцер, баня, деревянная конюшня, флигель, в котором разместили квартиры для руководства.
Излишне говорить, что исправдом был с первых же дней переполнен заключёнными, число которых неуклонно росло. Рассчитанный на 550 человек, он к концу сентября 1919 года вмещал в себя 1228 человек. По сравнению с сегодняшним положением переполнение было небольшим, всего в 2 раза. В камерах, рассчитанных на содержание от 14–29 человек, находилось от 18 до 56 человек. В женских камерах переполнения вообще не было. Тем не менее администрация и карательный отдел были обеспокоены участившимися случаями заболевания сыпным тифом, грозившими осенью 1919 года перейти в эпидемию. И, с подачи медперсонала, видели причину распространения болезни именно в перенаселённости учреждения. Карательный отдел принял энергичные меры к разгрузке исправдома.
Состав заключённых
Основную массу заключённых (примерно 70%) составляли дезертиры из Красной Армии, а также содержались лица, обвиняемые в притеснении семей красноармейцев, коммунистов и совработников, сотрудничество с белыми, и даже за сокрытие своих званий. Сведений о наличии уголовных преступников в этот период не сохранилось. Из 1078 заключённых исправдома только два человека числились за милицией. Остальные числились либо за ВЧК, либо за особым отделом при 3-й армии и ревтрибуналом. Военнопленных в исправдоме не держали. Для них, по решению президиума Губчека, в городе был организован концентрационный лагерь, где первыми заключёнными были белые офицеры. С 1920 года там содержали военнопленных поляков, а в 1921 году он пополнился участниками Тамбовского восстания.
В соответствии с амнистией 5 ноября 1919 года по случаю двухлетней годовщины Октября из исправдома были освобождены 98 заключённых. «Освобождённые» сначала поступили в распоряжение коменданта города, а затем зачислены в воинские части и отправлены на Восточный фронт. От чего бежали, к тому же и пришли, как говорится. Другим 145 осуждённым повезло больше – им просто сократили сроки заключения. Бывали случаи, когда заключённые исправдома сами просились на фронт.
Для водворения подозреваемого в исправдом в первые месяцы советской власти не требовалось мотивированного постановления о его задержании. Имелась лишь, как правило, сопроводительная записка следующего содержания: «При сем препровождается арестованный ф, и. о. для заключения и содержания в исправдоме». Даже не указано, за что арестован. Сами заключённые не всегда могли ответить, за кем числятся, так как ещё не привыкли к новым названиям учреждений (Губчека, Губревтрибунал, Особый отдел, следственная комиссия и т. д.), и из-за неграмотности путали одно с другим.
Новому руководству заново пришлось создавать штат сотрудников. Уже к сентябрю 1919 года число сотрудников достигло 71 человек. До революции, в апреле 1917 года, в тюрьме числилось 62 сотрудника, включая священника. В августе 1919 года священник Андриан Глубоковский также ещё входил в штат исправдома, затем стал внештатным сотрудником, свободно посещающим заключённых в любое время. В декабре 1919 года ему было запрещено посещать свою паству без разрешения Карательного отдела.
Персонал исправдома
С самого начала работы тюрьмы в советский период наметилась тенденция к увеличению числа канцелярских сотрудников (бухгалтеров, секретаря, машинисток и других лиц, не связанных непосредственно с охраной, но зарплата которых была гораздо выше, чем у несших службу надзирателей. До революции таких должностей не было, все сотрудники, кроме священника и двух фельдшеров, были заняты только охраной. Помимо основного штата надзирателей в октябре 1919 года к исправдому была прикомандирована конвойная команда из Царицына, которая осуществляла сопровождение заключённых по направлению Тюмень – Челябинск.
При поступлении на службу в исправдом кандидат заполнял анкету, в которой, кроме обычных вопросов, следовало ответить на следующие: «Служил ли в Красной Армии и какую занимал должность?» «Где находился во время занятия Урала белыми?» «Ваш взгляд на революцию». Впрочем, даже если кандидат и находился в стане белых и не ушёл с Красной Армией в 1918 году, и если на вопрос анкеты: «Почему идёте в данное учреждение?» честно отвечал: «Так как в других нет свободных мест», его всё равно принимали на службу, так как кадровый вопрос в первой половине 20-х годов встал очень остро. Поначалу в изолятор не зачисляли кого попало. Почти все сотрудники направлялись туда на работу по рекомендациям штабов ЧО и военкоматов штабов армий, считанные единицы, как правило женщины, направлялись с биржи труда, но с начала 20-х годов ситуация изменилась.
Материальное положение надзирателей, в отличие от надзирателей царских тюрем, было крайне тяжёлым. У надзирательского состава, на котором держалась охрана исправдома, зарплата была самая низкая. Понятно, что в период 1922–1924 годов кадровый вопрос стоял остро. Надзиратели из-за тяжёлого материального положения увольнялись почти ежедневно, а кроме того, служба в исправительном учреждении не освобождала от воинской обязанности. И кого-то периодически призывали в Красную Армию. Увеличение зарплаты от руководства исправдома не зависело. Чтобы не остаться без охраны, создали конвойную команду из самих же заключённых, которые исполняли обязанности мл. надзирателей, и выполняли 63% работы по охране исправдома. За неимением пополнения кадрами иных освобождающихся заключённых автоматически зачисляли в штат сотрудников исправдома. Но это проблемы не решало. Сотрудники всё настойчивее требовали от руководства исправдома возбудить ходатайство перед Губернским управлением местами заключения об увеличении окладов, выдачу дров, формы, предоставлении квартир.
С 1924 года подобных жалоб на нехватку кадров уже не наблюдается. Видимо, отток кадров уменьшился, известно, что оклады увеличены не были. Но, видимо, сыграло роль предоставление служебного жилья. К 1926 году казёнными квартирами при изоляторе пользовались сотрудники администрации – 5 человек, надзора – 23 человека, служащие – 8 человек. В ноябре 1926 года в учреждении работало уже 69 младших надзирателей. С приходом в 1925 году к руководству нового начальника Мацейко, (оторый начал жёсткими методами устанавливать дисциплину среди личного состава, нерадивых сотрудников начали увольнять ежедневно. Видимо, приток новых сил уже был.
В 1922 году для персонала мест заключения была введена единообразная форма – тёмно-зелёная гимнастёрка со стоячим воротничком с синими петлицами и галифе. У нач. состава на рукавах и воротничке был синий кант, на галифе – синие лампасы. До 1922 года формы не было, сотрудники носили на рукавах соответствующие нарукавные повязки. Тогда же в 1922 году были введены удостоверения для работников пенитенциарной системы, в соответствии с которыми разрешалось ношение и хранение огнестрельного оружия. Остро стояла проблема с вооружением для надзирателей. После гражданской войны, когда освободилась масса оружия, и только ленивый не прятал обрез или наган, для исправдома оружия не нашлось. Впрочем, все надзиратели были вооружены револьверами системы «Наган». А огнестрельное оружие в те времена было далеко не лишним.
Плохое вооружение, недостаток надзирательского состава, также недисциплинированность и халатность надзирателей давали благоприятную почву для побегов как с территории исправдома, так и с внешних работ. В подавляющем большинстве случаев побеги были именно с внешних работ из-за халатности конвоя. С внешних работ заключённые бежали десятками. Главным образом, бежали с Верх-Исетского завода, где постоянно находились около 500 заключённных Екатеринбургского исправдома. По сообщению начальника изолятора (с 1924 исправдом был переименован в «изолятор специального назначения»): «Побеги происходят преимущественно с внешних работ, где укараулить заключённых, даже при достаточном количестве надзора, не представляется возможным».
В 1920-е годы изолятор вновь был переполнен в три раза. Рассчитанный на 550 человек, он фактически вмещал в себя от 1448 до 2214 человек на ноябрь 1926 года. Одеты заключённые, в большинстве случаев, в собственную одежду, но для нуждающихся выдавали казённые холщовые рубахи и шаровары. Помывка арестантов в бане проводилась 2 раза в месяц. Мыла на одну помывку выдавалось 25 грамм на человека. В июле 1919 года на выгоне близ изолятора был разбит огород и засеян картофелем, причём в качестве удобрений использовали мусор из помойных и выгребных ям. В отличие от колчаковских времён заключённые в советский период даже в голодное время не голодали. Кормили их в то время 2 раза в сутки. Обед мог состоять из щей с мясом (с 1920 года за неимением мяса использовали головы и осердия), каши с салом, картофеля и ржаного хлеба. На ужин выдавали кашу с салом и ржаной хлеб. В постные дни вместо мяса выдавали сухую рыбу.
Заключённые в то время делились на 4 разряда: штрафные, испытуемые, исправляющиеся, образцовые. На условно досрочное освобождение могли рассчитывать те, кто достиг категории образцовых, благодаря примерному поведению и добросовестному отношению к труду. Отличившиеся переводились в более высший разряд. Провинившиеся попадали в разряд испытуемых или штрафных. Штрафные содержались в отдельных камерах на пониженной норме питания.
В начале 20-х годов для занятия досуга арестантов в клубе при исправдоме устраивались спектакли и концерты, для чего приглашались «вольные» профессиональные артисты. К концу 1922 года в исправдоме был создан свой драмкружок. За 1-й квартал 1923 года на сцене клуба силами заключённых было поставлено 4 спектакля и 2 концерта. Кроме спектаклей и концертов, в клубе периодически проходили лекции на всевозможные темы.
В исправдоме была организована и школа для ликвидации безграмотности среди персонала и заключённых. Посещение занятий заключёнными проводилось строго на добровольной основе. Школу сумели открыть и наладить её нормальную работу только с 1 Мая 1923 года. Трудно сказать, относились ли заключённые добросовестно к занятиям. Зато известно, если сотрудники относились к учёбе равнодушно и уклонялись от занятий, то получали предупреждения и взыскания. 29 октября 1926 года приказом зав. изолятором Мацейко сразу 25 сотрудников получили строгий выговор с предупреждением за неявку без уважительных причин на занятия по ликвидации неграмотности.
Изолятор в 20-е годы состоял из трёх корпусов, в которых в 1923–25 годах было проведено электрическое освещение. Водоснабжение для приготовления пищи и кипятка производилось (начиная с 1839 года) на лошади бочками с Верх-Исетского пруда. Для остальных нужд – из своего колодца. Очистка нечистот производилась силами заключённых. Отопление было печное, на 50% нуждалось в ремонте. Исправлять печи, несмотря на частые ремонты, не успевали, что и привело к плачевным последствиям (пожарам). Как уже указывалось, на пропитание заключённого в месяц выделялось 1 руб. 62 коп. Трудно сказать, достаточная ли это была по тем временам сумма, но известно, что заключённые в продовольствии не нуждались. Исправдом – изолятор – в те времена сам себя обеспечивал продуктами питания, имея 13,8 десятины земли под огороды. И в конце 20-х годов это стало очень актуальным. К 1926 году изолятор приобрёл 3 коровы и 8 коз, и обеспечивал молоком в тюрьме малолеток и беременных женщин.
Если заключённого не устраивала тюремная пища, он мог разнообразить её имеющимися в ассортименте в лавке при изоляторе сёмгой, сыром голландским, кетой, колбасой, селёдкой, белым хлебом. В лавке также имелись папиросы, махорка, конверты. Средства для приобретения товаров у заключённых были, так как они имели возможность их заработать. На территории изолятора находились мастерские: кузнечная и бочарная, где работало 14 человек, слесарная – 6 человек, сапожная – 15 человек, типография – 170 человек при 2-х сменах.
На внешних работах на Верх-Исетском заводе, в 3-х верстах от изолятора, постоянно находилось в листопрокатном цехе и погрузочно-разгрузочных работах от 300 до 500 человек, где заключённые жили в отдельных помещениях. Кроме этого, несколько десятков заключённых постоянно работало на заготовке дров и обслуживало ассенизационный обоз. Заключённые получали от заработка 45–50%, что составляло 39 руб. 80 коп. для высокооплачиваемых, 13 руб. 60 коп. – среднеоплачиваемых, и 3 руб. 25 коп. – для низкооплачиваемых работников. Таким образом, заключённые имели возможность зарабатывать деньги и получать полезную специальность, что способствовало их частичной социальной реабилитации. После освобождения при существующей в стране безработице у них было больше шансов трудоустроиться.
Таким образом, к концу 20-х годов, несмотря на имеющиеся трудности, в изоляторе наблюдается благополучная картина. Изолятор был в состоянии обеспечить себя всем необходимым, кроме того получать доходы от подсобного хозяйства и работы своих мастерских. Заключённые, как следственные, так и осуждённые, занятые оплаченным трудом, не имели времени для противоправных деяний, и знали, что, в случае подобных действий к ним будет применено огнестрельное оружие со стороны надзора. Этими мерами обеспечивалась жёсткая дисциплина среди заключённых. Поддерживалась она на должном уровне и со стороны надзора, так как от нерадивых сотрудников с конца 20-х годов стали безжалостно избавляться. Думается, очень полезно было бы использовать и ныне подобный положительный опыт старой пенитенциарной системы.
Вернуться в Содержание журнала
Путешествие на пароме-теплоходе по бескорабельной пустоте, не соответствующей величию Сылвы
Дорога до «Штиля»
Недавно у меня выпал свободный день. Не сутки, а день. То есть, с утра до вечера. Перед этим шли дожди, но именно в мой свободный день погода стояла солнечная, пусть и ветреная. Ехать куда-то далеко, дальше сотни километров от дома, не имело смысла – вечером нужно быть в городе. То есть горы отметались. Лезть с верёвкой на скалы – нужен напарник, или, как говорят альпинисты, «связка». Сплав на сапе – идея, но ветер дует пакостный, к тому же я недавно утопил в Каме лопасть весла, а новую мне пока не прислали.
Хотя, реки… Реки прекрасны в любое время и в любую погоду. И я, недолго думая, прихватил самый маленький из имеющихся у меня полутора десятков рюкзаков, такой, чтобы вошли термос, шоколадка, упаковка орехов и поехал на Сылву. И в Сылву. То есть, путь мой лежал на реку Сылва, и в одноимённый посёлок.
С пернатыми «пассажирами»
У воды я растерялся. Я был один, а место никак не походило на пристань. Это был просто галечный бережок. Но вскоре появились люди с рюкзаками, с корзинами, с собаками на поводке и кошками в переносках – типичные дачники.
Тут же, откуда ни возьмись, зажужжали и моторные лодки. Кое-кто из дачников воспользовался ими, и я догадался, что это такой аналог такси, своеобразное речные бомбилы, перевозящие людей через весьма широкую в этом месте Сылву.
Но вот из дымки, устилающей реку, показалось что-то большое. Спустя пару минут по очертаниям стало ясно, что это паром. Вскоре он ткнулся в галечный берег. Служитель, хотя вернее называть его матросом, отцепил верёвку, преграждающую вход на аппарель, и я взошёл на борт. Паром этот несамоходный, а движимый пришвартованным сбоку катером. Этот катер и есть теплоход «Штиль».
Паром представляет из себя типовую плавучую платформу с опускаемой аппарелью, чтобы мог заезжать транспорт. Но площадка под транспорт невелика, почти всё свободное место занимают скамейки для пассажиров. Они расположены на открытом воздухе и под навесом.
На пароме просторно, без труда может уместиться добрая сотня седоков. Но особое внимание я хочу уделить именно пернатым «пассажирам». Не успел я пройти под навес и занять место, как меня потревожил громкий птичий писк, а затем назойливые звуки – нечто среднее между свистом и громким чириканьем. Затем под застрехи взялась пикировать пара деревенских ласточек. Они стремительно летали туда-сюда, нимало не смущаясь пассажиров, лишь недовольно чирикая, что им приходится облетать бестолково снующих людей.
Причиной тому было то, что эти ласточки свили под кровлей навеса, на подвешенных медицинских носилках, гнездо. И вывели в нём птенцов. И теперь торопились накормить своих детей, пока паром не отчалил. Позже выяснилось, что экипаж судна дал им имена: Рында и Машка. Птенцы пищали и жадно растягивали жёлтые клювы, пока Рында и Машка набивали их комарами и мухами.
Мы отплыли. И уже через десять минут мы ткнулись в такой же галечный правый берег Сылвы. Но здесь, в отличие от левого, оборудована беседка для ожидания, стоят аншлаги и стенды «Берегите природу», да и вообще более прибрано.
Билет на круг
Это Быковка – деревня, знаменитая тем, что в шестидесятых годах двадцатого века здесь была дача классика русской литературы – Виктора Астафьева.
Сейчас в Быковке живут в основном дачники, да ночует, в заливе на устье одноимённой речки, наш паром-теплоход «Штиль». Следующей остановкой должна была быть Троица. Об этом мне поведала милейшая женщина-кондуктор, когда я попросил у неё билет на круг, то есть с возвратом в Сылву. Кондуктор не особо удивилась, но с каким-то участием и сердобольностью обстоятельно расписала маршрут, предупредив, что на воде мы проведём больше пяти часов.
Убедившись, что я понимаю, куда и зачем направляюсь, кассир отбила билет. Всё путешествие мне обошлось в сто девяносто два рубля. Конечно, это не все затраты на одного пассажира, но, как я понимаю, речные перевозки дотируются государством. Как бы то ни было, такое путешествие за такие деньги может позволить себе любой, и это ещё один повод в него отправиться.
По извилистой ленте реки
Тем более можно было отвлечься. Ведь наш путь пролегал по удивительно живописным местам.
Мы шли против течения, вдоль правого, вздыбившегося каменной стеной берега Сылвы. Дальний левый берег махал нам издали зеленью бесконечных рощ и посадок, и было это как в кино. Когда в кадр попадают пробегающие мимо окна поезда деревья. Они качаются, гнутся, машут ветвями, но шума ветра в их кронах не слышно.
Вот и у нас на «Штиле» звучала совсем иная музыка. Билась в суровые камни разгулявшаяся на приволье волна, журчала вода под килем теплохода, да шелестели в вышине, на отвесном правом берегу, сосны. Изредка с одной из них пикировала на реку стремительная хищница скопа и взмывала к гнезду с зажатой в когтях рыбой.
День был ясный, погожий, ветер стих, и небо набухло синевой. А лёгкие белые облачка были, как взбитые сливки на десерте, и опрокидывались в голубую чашку реки.
И рекой, и небом, и крутым скалистым берегом хотелось непрестанно любоваться. Тем более здесь, на нижней Сылве, он высок, горист, но мало напоминает тот ландшафт, что ярко проявляет себя вблизи Кунгура. Например, от камня Ермак и до Кишерти. Те ландшафты грандиозны. Высоченные известняковые скалы – рифы древнего моря – будто раздирают вершинами наплывающее на них новым морем небо, а подножием, телом, плечами, сдерживают давление буйных толщ земли, не давая им соединиться, срастаться, и поглотить извивистую ленту Сылвы.
А впереди показался впечатляющий железнодорожный мост. Путь по нему ведёт из Перми в Чусовой, и далее через весь горнозаводской Урал, через кручи и скалы среди дремучих лесов, по горным отвесам, по извивистым железнодорожным серпантинам, через границу Европы и Азии, через Уральский хребет – в Екатеринбург.
Сейчас есть более быстрый и прямой путь – Транссиб, как раз на нём, на перегоне Кунгур-Кишерть, лежит грандиозная парабола сылвенских скал, но и горнозаводской путь не забыт. Он старше Транссиба, и именно он виной тому, что на всём нашем пути мы не встретили ни одного судна, не считая рыбацких лодок. Путь по железной дороге и быстрее, и дешевле речного. А ведь мы шли по местам, исключительно благоприятным для судоходства. Ни мелей, ни островов.
Центр притяжения
Троица – место и для дач, и для жизни, да и вообще для всякой иной деятельности подходящее. Это знали издревле. При Строгановых здесь стоял Сылвенский острожек – форпост для освоения благодатных земель, и место контроля за солевозным ходом по Кутамышу, и центр притяжения окрестных жителей.
Сейчас Троица больше известна причудливым домом-музеем поэта-футуриста Василия Каменского, а хабом является лишь для дачников, которым нужно пересечь реку. И в доказательство этого факта был усыпанный людьми и техникой галечный берег. В ожидании «Штиля» на берегу взволновалось небольшое людское море. При нашем приближении оно и вовсе пошло вскипать всплесками платков, бурунами дачных панам и брызгами выцветших козырьков.
Дети и старики, деловые женщины в брюках и завзятые огородницы в брезентовых штормовках, суровые мужики в бравом камуфляже и добродушные дедки в выцветших кепках-пенсионерках, розовый поросёнок, собаки-болонки и собаки-сторожа, а ещё цыплята в обувной коробке, чижик в клетке, гусь в лукошке, коза на привязи и черепаха, сидящая в шапке-ушанке, что лежала на коленях у бледной девочки с косицами. Из транспорта на паром закатили лишь мотоцикл, автоприцеп и телегу с дровами. Автомобили на «Штиле», как я понял, не перевозят.
Объединило одно
К устью Кутамыша мы подходили с особым форсом. Уж не знаю, что тому виной: особенности судоходства, сюрпризы течения, или GPS-маячок, какие ставят, например, на снегоуборочную технику, чтобы она не филонила на маршруте; но «Штиль» подошёл-таки к берегу посёлка Ильича. И, дав копоти ввиду немногих собравшихся на берегу ильичёвцев, зашлёпал к Кутамышу. Благо, идти было недолго. Посёлок Ильича лежит при впадении в Сылву реки Юрман, а по берегам Кутамыша лежат деревеньки Кокшарово и Лысманово.
Разъединяет реки Кутамыш и Юрман лишь неширокий гористый мыс. А объединяет все три селения одно: теперь это пасторальные, типично дачные деревни. И, хотя заброска трудна, на машине туда можно попасть либо зимой – через ледовую переправу, либо летом – давая стокилометрового крюка через Насадку, но удивительная, разливная, уральская красота правобережья, степенные, чистые, опушенные по берегам сосновыми ресницами вогульские оглазья Юрмана и Кутамыша влекут сюда людей.
В Кокшарово пристали буквально на минуту. Здесь сошло от силы пять человек, в том числе обнаружившие себя соседями по даче, соседки по дому в центре Перми. Это были молодая женщина с ребёнком и пожилая дама с яркой помадой, бьющей из-под фиолетовой панамы. Я невольно услышал их разговор, так как сидел рядом. Удивительно, как могут соседки по дому, не сговариваясь, купить дачи в одном и том же неочевидном месте. И, хотя были они и разного возраста, и разного социального статуса, на «Штиле» их тотчас объединило одно: как теперь жить, пускай и на даче, но за рекой, где даже гвоздя, даже хлеба, не купить иначе, чем переплыв на пароме или частной лодке в Троицу.
Неспешные порядки
Зато в Лысманово мы подзадержались. Здесь сошли на берег все оставшиеся пассажиры. Только людям понадобилось минут около десяти, чтобы прогрохотать по аппарели разномастной обувью. Они не торопились, как, бывает, не торопятся никуда опытные ездоки на электричках, уставшие от долгого сиденья на неудобной скамейке, и разминающие на перроне затёкшие члены.
Пути от Троицы и было то всего минут пятнадцать-двадцать, но, то ли речной воздух так подействовал, то ли порядки здесь были заведены особые, дачные, неспешные, но народ сходил с парома лениво, и никуда не расходился, разом превратив короткий галечный пляж в гульбище.
Соскочили собаки. Вынесли на руках поросёнка. Еле стащил по трапу упирающуюся козу лукавый красноносый дед. Последней со «Штиля» выпорхнула девочка с чижиком в клетке. Затем началась разгрузка вещей. Скатили прицепы, стрекоча шмыгнул мотоцикл, полетели из рук в руки – «цепью» – коробки, тюки, мешки. Вскоре паром опустел.
Нести ласку
Затем на палубу взошли пяток местных жителей, и вскоре заметно приподнявшийся над водой «Штиль» уже пыхтел меж гористых берегов Кутамыша.
Из-за деревьев выглядывали ладные кровельки и палисадники. С воды не было видно, что там вдали, в самом поселении, и казалось, что ничего там и нет, что вся деревенька – это и есть прибрежный ряд домов на высоком берегу. И что вся их красота – это не просто отражение души хозяев, но и сигнал, в первую очередь, реке. Мы здесь, мы живём, мы живы. Твой берег, река, обжит, обустроен, ты не один здесь, на краю вековых парм, рек, и урочищ со странными, диковатыми, тайными вогульскими названиями «Юрман», «Лысман», «Ерыкан», «Карабай».
И река, расходящейся от парома пенной волной, что разбивалась о прибрежные скалы, будто отвечала: «Я вижу. Для того и теку. Оттого я и Сылва – талая, мягкая, ласковая вода. Вы, главное, живите, чтобы мне и впредь было кому нести свою ласку».
Из глуби Кутамыша, из диких, до сих пор дремучих, нехоженых мест, поддал нам в корму свежий ветер-северяк. Вскоре мы опять приставали к берегу Троицы. Это было для меня сюрпризом. Я думал, мы пойдём сразу вниз по Сылве. И стало понятно, чего ждали люди на берегу в посёлке Ильича, куда мы так и не пристали. Они никого не встречали. Им нужно было сесть на паром, чтобы перебраться через реку.
Особая лёгкость
Обратный путь «Штиль» проделывал по течению. Не сказать, что против течения он шёл тяжело, но сейчас будто появилась в нём какая-то особая лёгкость.
Теперь на палубе нас было четверо. Я, бабушка с внуками: младенцем, спавшим на свежем воздухе во время всего путешествия, и девочкой лет десяти. Эта троица разместилась под навесом, бабулька вынула из штормовки кроссворд, а внучка взялась рисовать реку и корабли. Вот только кораблей на Сылве не было.
Я примостился на краю парома, у аппарели, удобно прислонившись к тумбе, и глядел вдаль. Слабый ветерок поддувал в спину, не доставляя неудобств. Повеселевший ввиду скорого окончания рейса «Штиль» шёл легко. Он, казалось, не рассекал, а парил над зеркальной, будто глянцевой, речной водой. Такой она бывает только в конце лета и в начале осени.
Место в сердце
«Штиль» шёл, сообразуя свой ход с колышущимися на воде яркими канистрами из-под машинных масел. Они были расставлены вместо бакенов. По берегам иногда мелькали береговые навигационные знаки. Но попадались они редко, а кое-где уже и основательно заросли вымахавшей за лето травой.
Это было не запустение, нет, наверное, это было рационально – не заводить из-за одного теплохода полноценное бакенное и навигационное хозяйство. Это было, скажем так, уместным. Ведь усилия должны быть соразмерными. Но отчего-то несоразмерной красоте, размаху и величию Сылвы была эта печальная бескорабельная пустота.
И бежал наш «Штиль», и, набирая ход, текла к скорой встрече с Чусовой Сылва, чтобы обрести в слиянии новый смысл. Ведь нет ничего беспомощнее, чем сначала освоенная людьми, а затем обессмысленная их отсутствием река. Садящееся солнце красило береговые скалы охряными бликами, голубое небо с редкими облачками будто всплывало из зеркальных глубин тихой Сылвы прямо к иззолотившейся поверхности.
На берегу в Быково собрался народ – блаженные дачники с урожаем, цветами и пучками трав. Со звонкой песней, рассекая крыльями сгустившийся к вечеру воздух, прилетели ласточки, сначала Машка, а следом и Рында. Сейчас я уже мог различать их по голосу. Ведь и я теперь прожил какое-то время на этой реке. И пускай «Штиль» не стал моим домом, как для птенцов, но в сердце моём нашлось место и для него, и для этого тихого, умиротворенного дня.
Вернуться в Содержание журнала
Команда создателей музея Горщика представила формат маршрута по Таволожской тропе. Среди вариантов были «прогулка-семинар», «эко-арт-медиация», «лесной дрейф», «поход-мистерия», но закрепилось слово «навигация».
Навигация по Таволожскому лесу стремится походить на странствие по ландшафту древних троп песен и историй Повествовательное время в сказах П.П. Бажова, где рассказывает о «тайных силах» дед Слышко, подобно «Времени сновидений» мифологического сознания.
Живой лес
Во все концептуальные тонкости погружаешься медленно и не сразу. Лес, наоборот, погружает в себя мгновенно и категорично. Стоит только ступить по мягкой траве и вдохнуть свежий воздух. Лучи солнца проникают сквозь заслонку листвы, создавая игру света и тени на мягком покрывале мха, обволакивающего камни и скалы (Навигация продвигается через сосновые и берёзовые рощи к трём родникам. Все это время лес раскрывается по-детски сказочно.
Потом всё усложняется. Вначале слышится пение птиц. Поблизости проносятся отрывистые громкие выкрики трясогузки. О чём она сейчас сообщает? Какое послание несёт? Вероятно, что за простым птичьим пением скрыта тайна, а как к её разгадке подойти, совершенно не ясно. В наши дни пытливый ум может обратиться к орнитологам, которые, основываясь на базах данных записанных пений, определённых биологических часах и физиологических особенностях трясогузки, могут дать предположение о послании птицы. У человека древнего, лишённого сегодняшних естественнонаучных достижений, таких возможностей не было. В то же время вопросы выживания, приспособления к природным условиям, зачастую на Урале невероятно суровым, были гораздо серьёзнее. При этом, чтобы полноценно адаптироваться к природе, необходимо столетиями вырабатывать и подновлять механизмы адаптации.
«Единственный способ сократить эти столетия – посмотреть, как лес приспособился к этим условиям и здесь выживает» (В. Анищенко). «…в мире природы, главное – это поведение: кто что делает, с кем, как и почему» (Хью Раффлз). Потому задача человека, ступившего на порог леса, была в том, чтобы понять, каким образом самые разнообразные живые существа не только приспосабливаются к жизни в этом мире и занимают в нём прочное место, но и начинают менять его, создавая как между собой, так и с миром в целом новые постоянные или временные связи, оживляя его символами и знаками.
Учителя и прародители
В природе есть главный механизм повторения, отзеркаливания. Как у детей. А ведь человек, попадая впервые в лес, в таинственную и опасную сказку, как будто и становится ребёнком. Когда мы повторяем за мамой и за папой, то через повторение их действий, даже частичное, познаём мир вокруг себя. Недаром мифологическое сознание лесных народов Урала выбирало себе животное-прародителя. «Большинство родов хантов и манси ведут своё происхождение от каких-то животных, птиц…. Соответственно в этих родах данное животное является тотемом. Роды даже именуются по названию своего тотема. В частности, у ханты есть пупи сыр («медвежий род»), нохк сыр («лосиный род»), мохк сыр («бобровый род»), лонтын ях («гусиные люди»), велли ех («оленьи люди»)» (А. Путинцева) Называя тотемное животное матерью или отцом, ты сразу начинаешь процесс отзеркаливания. Пока нет языка для общения с природой, единственная возможность к жизни в новых условиях – просто копировать.
Дальше, по мере продвижения к лучшему пониманию системы жизни леса, происходит новое усложнение. Человек начинает видеть в поведении животных не пособие по выживанию, но сигнальные знаки и символы. Вспомним о трясогузке. Для северных народов эти маленькие и быстрые птички считаются вестниками весны. Трясогузка – добрая птица, приносящая тепло своим прилётом на север и разбивающая лёд своим хвостиком. С её прилётом начинается ледоход на северных реках.
И при прилёте трясогузок устраивается праздник Вўрщəк хăтəԓ, начинающийся с обряда очищения для защиты участников. Ветви пихты и можжевельника выкладывают на угли, дым окуривает всех присутствующих. После молитвы к верховному божеству Төрəму и поздравлений с прилётом трясогузок все садятся за стол, едят, шутят и веселятся. Затем начинают играть в подвижные игры. Трясогузку называют птицей, «несущей душу»; на тело, как оберег, наносят татуировку в виде трясогузки. Считалось, что этот рисунок приносит здоровье и отгоняет все болезни. Такую татуировку наносили ханты с реки Казым и манси из д. Манья-пауль, у которых трясогузка была предком-покровителем.
Каждый представитель фауны живого леса служил сигнальным знаком: Лиса – к земле. Лебедь и Белый журавль-стерх – к осени. Ворона, что прилетает весной, считается птицей, приносящей хорошие вести о новорождённых детях. На Приполярном Урале с детства ребёнку рассказывают о символике животных и адаптируют сценарии праздников и мистерий под формат школьных мероприятий. Вўрщəк хăтəԓ, к примеру, в качестве такого праздничного мероприятия-урока отчасти упрощается, но даже в таком формате с увеселительными и привлекающими внимание песнями, загадками и играми сохраняется и передаётся более глубокий стереотип, связанный с пониманием живого леса. Стереотип не поведенческий, но сигнальный. Так что, когда преподаватель предлагает помахать ручками, как крылышками, и сказать Трясогузке: «До свидания!», дети выносят с праздника не только радость от участия в действе, но уважение к этой птице, а значит и к миру природы и миру предков.
«Детский» страх и «недетская» инициация
Навигация добирается до дерева, на стволе которого различимы следы от когтей. Здесь была росомаха. Первый сигнал о присутствии хищника на таволжских тропах. По преданиям лесных народов, росомаха считается старшей сестрой медведя. «На медвежьих игрищах медведь росомаху называет Вән ԓошек упи-най аӈкϵм – ʼСтаршая сестра росомаха богиня матьʼ» (П.Н. Юхлымова). Их внешний облик схож – в лесу росомаху можно спутать с медвежонком, да и следы её похожи на следы маленького медвежонка. Росомаху называют воровкой, потому что она умеет красть запасы в лесу у людей и других животных.
Это сильное и хитрое существо. Добычу росомаха несёт на спине, причём груз может весить в два-три раза больше её собственного веса. Росомаха может запросто напасть на оленя или молодого лося, перерезая им шею. Для этого она выбирает удобное место на дереве вдоль тропы добычи и поджидает момента, когда жертва пройдёт мимо. Затем резко прыгает на спину животному, захватывает его горло и не отпускает, пока тот не упадёт без сил от потери крови.
«Праздник», связанный с росомахой, тоже имеется. В приобских деревнях и на Северной Сосьве «игрища» проводились по случаю добычи росомахи, их продолжительность – три ночи. На месте добычи росомахи на стволе дерева, растущего с северной стороны, охотник делал зарубки так же, как и во время добычи медведя. Когда подходили к деревне, кричали и стреляли из ружья три раза. Росомаху заносили в дом так же, как и при внесении медведя, окуривали помещение, на порог клали топор. Шкуру с головой укладывали на стол в молельном углу. Над головой вешали одежду духов. Перед ним ставили угощение и чашку для окуривания. Животных в количестве семи штук, как делали медведю из мякиша хлеба, не ставили. Все, кто приходил, приносили угощение, гладили лапу, кланялись. Также на «игрища» приезжали с соседних деревень желающие, но так, как на медвежий праздник, много народу не собиралось. Основными участниками была молодёжь, и праздник носил развлекательный характер. Мясо животного ели просто, морду росомахи при этом не закрывали платком, как медведю. Кости не выбрасывали, собирали в кучу, после завершения игрищ уносили на священное место и вешали на дерево.
Понятно, что мировоззренческие истоки у «праздника» росомахи другие. Церемонии, связанные с хищниками, инициируются в случае удачной охоты на опасного зверя. Они могут быть обусловлены желанием помирить душу хищника с его охотниками (что обусловлено представлениями о хищнике, как о предке) или стремление к возрождению его души и сохранению цикличности жизни; в празднике проступают и элементы погребального обряда. «Отношения между человеком-охотником и хищником из леса – это отношения ещё более сложные, требующие более дальней ступени погружения в стереотипы, символы и сигналы». (В. Анищенко) На этом этапе пропадает «детское» восприятие мира, повышаются ставки. Более того, переход на «более дальнюю ступень» должен сопровождаться каким-то исключительным событием, которое подтолкнёт к развитию своей иррациональностью. Поход в пещеру и погружение там в мир «уральской хтони» – наиболее распространённый пример такого события.
Но, подобное событие может возникнуть и в менее сакральной обстановке. Около десяти лет назад, в качестве подарка ко дню рождения губернатору одной из приполярных областей Урала, был преподнесён поднос.
На нём была запечатлена история, произошедшая с самим именинником в бытность его молодым геологом. Тогда решил он пойти на охоту по лесной тропе и увидел, что путь ему преградили два волка. Они его словно ждали. Один прямо на тропе, а второй страхует на стороне. Бежать – бессмысленно. Лезть на дерево – тоже. Зарядить ружьё охотник не успел. Охотник решительно взялся за нож на поясе и пошёл навстречу волкам. Он поступил как хищник, изменил обычное поведение. Волк отошёл в сторону. Оба волка увидели уверенность охотника и отступили. При этом волки видели, что это не медведь. Он человек, но в данной ситуации он не жертва, не враг, а такой же как они. Волки признали его за своего, за хищника. Так на подносе оказался запечатлён не просто интересный случай из жизни человека, а своеобразный опасный и дикий обряд инициации.
Здесь вновь вспоминаются древние «тропы сновидений». Прогулка по ним тоже представляет собой процесс инициации неофита. Менее опасный, но не менее значимый и ответственный. Через песни и мифы молодого человека постепенно знакомят с мифологическими традициями племени; он узнаёт обо всем, что произошло с «самого начала». Это «знание» тотально, то есть оно мифологическое, ритуальное, географическое. Навигация по таволожской тропе стремится достичь тех же целей. Благодаря движению по пространству леса и путешествие назад и вперёд во времени через мифы, легенды, знаки и символы, таволожская тропа становится «живой», наполняется образами, которые становятся различимыми и значимыми. Становится понятнее, почему людям в лесах было так легко допускать и принимать в свою систему мышления «тайные силы». Без их участия лес невозможно ощутить полноценно «живым»
Вернуться в Содержание журнала
Советы для покорителей Приполярного Урала
Рассказ о том, почему я с первого раза не взошёл на пик «Уральский Следопыт» и почему обязательно постараюсь взойти на него со второго, – работа над ошибками по итогам экспедиции.
В прошлом номере журнала было эмоциональное повествование о чувствах, физических ощущениях, ярких впечатлениях, которые навсегда отпечатались в моей памяти после неудачной, но крайне полезной попытки восхождения на пик Уральский Следопыт в августе этого года.
Оставаться честным
Сегодня будет минимум эмоций и максимум полезной с практической точки зрения информации для тех, кто хочет самостоятельно организовать поездку на Приполярный Урал без проводников и турфирм, но у кого, однако, нет достаточного туристского опыта.
В данной статье сделана попытка максимально честного анализа ошибок, совершённых нашей командой в период подготовки и реализации экспедиции. Для бывалых туристов эти рассуждения могут показаться очевидными. Но для тех, кто впервые открывает для себя дорогу «приполярных приключений», наши ошибки будут поучительны.
Наша скромная команда из трёх человек в первый же вечер после экспедиции призналась себе, что да – ошибки были. И не удивительно. Ранее никто из нас даже близко не был на Приполярном Урале. Наш максимум – пара дней на Главном Уральском Хребте.
Пока ехали в поезде из Инты в Москву, решили проанализировать, где мы оказались не правы. Не от скуки и не из любви к самобичеванию, а ради будущей экспедиции, в ходе которой мы вознамерились обязательно взойти на пик «Уральский Следопыт». Успех сопутствует тем, кто способен оставаться честным с самим собой, когда дело касается анализа причин собственного провала.
Источники информации
Информацию о маршруте от Желанной до Манараги мы брали из интернета, соцсетей, из разговоров с теми, кто там уже был. Много полезного оказалось в видеоотчётах, оттуда мы узнали, какими на самом деле будут тропа, реки, перевалы.
Помогла программа для смартфонов OrganicMap. Практика показала, что указанные тропы и места костровищ оказались точны.
Плюсом стал и минимальный опыт выхода в горы. По крайней мере, мы понимали, что такое шагать по курумнику и насколько холодна горная река.
Но наша ключевая проблема была в том, что мы не понимали, какие уточняющие вопросы надо задавать, на какие нюансы обращать внимание. Знание об этом приходит только с опытом.
Итак, перейду к анализу ошибок.
Логистика
Мы ехали в разгар походного сезона. Однако с местами на поезд «Москва – Инта – Москва» проблем не возникло. Обратные билеты брали день в день. Поезд оказался полупустым.
Заброска от Инты до Желанной осуществляется на «вахтовке». Аренда всей машины стоит в среднем тридцать тысяч рублей. Можно ехать одному – будет дороже. Можно группой – стоимость на человека соответственно снизится.
Нас интересовал вопрос, можно ли заказать заброску дальше Желанной, например до Малых Балбантов? «Вахтовки» отказываются – нельзя.
Но есть вариант с треколом. Некоторые соглашаются. Им как бы тоже нельзя, но кто же проконтролирует? Никто.
Выброска обратно до Инты. Здесь произошёл главный прокол. На сайте национального парка «Югыд ва» взяли контакты трекола. Созвонились, договорились, что он заберёт нас от озёра Малые Балбанты. В итоге водитель не приехал и впоследствии не отвечал. У нас «сгорели» билеты на поезд. С водителем трекола, разумеется, разбираемся в рамках действующего законодательства.
Главный вывод: контакты водителей на сайте «Югыд ва» – это ненадежная информация. Лучше ориентироваться на отзывы туристов. Заказывать транспорт нужно заблаговременно – за месяц-полтора. Мы рисковали, заказывая за три недели до старта.
График пути
Нашим главным ориентиром была дата 10 августа. В то же время было определённое ограничение – надо было успеть сходить побыстрее, потому что у всех важная работа. Поэтому я с линейкой кроил ходовые дни, как мог.
Сейчас я понимаю, что итоговый график оказался полным безумием.
График
07 08. Инта – подножие Народной
08 08. Подножие Народной – подножие Манараги (приют)
09 08. подножие Манараги – оз. Повсяншор (у подножия «Уральского Следопыта»)
10.08. Уральский Следопыт – плато Парнук
11 08. плато Парнук – подножие Манараги
12 08. резервный день на восхождения на Манарагу и Народную
13 08. подножие Манараги – подножие Народной
14 08. Подножие Народной – Инта
Выпало из поля зрения
В первый день мы от Желанной дошли только до стойбища оленеводов. Всего 8 километров вместо 23! Во второй день – 18 километров. Заночевали на озере под перевалом Зигзаг. В третий – 23 километров. Дошли до приюта Манарага. Но сильно устали.
В итоге, чтобы дойти и взойти на пик «Уральского Следопыта», у нас оставался только день: надо было выходить утром, чтобы к часу дня оказаться на вершине.
Сейчас я понимаю, что даже, если бы у нас были свежие силы, и мы точно знали тропу – это было бы невероятно сложно. Чистая авантюра. Хотя, опять же, по карте всё было гладко и километраж не такой уж большой.
Что уж говорить про выход на Парнук! Чистая фантазия.
Хочу также отметить ключевые ошибки на этапе составления графика пути. Высчитывал километраж по карте без учёта реального состояния тропы. На карте – «трава». В реальности – курум, болота. Плюс мелкие подъёмы. Только при первом переходе до Народной общий набор высоты составил более девятисот метров!
Ориентировался на свой опыт походов на Конжаковский камень. Держал в уме, что там я за день делал 45–50 километров. Логично, предполагал я, что уж 20–25 км в день на Приполярье мы сделаем легко. Но не учёл накопительный эффект усталости. Одно дело с лёгким рюкзаком идти день. Совсем другое – с тяжёлыми рюкзаками неделю. Абсолютно другое!
Не учёл, что в первый день мы выходили на маршрут только в час дня, так как с вокзала Инты до Желанной мы добрались только к полудню. Прозвучит странно, но у всех троих это обстоятельство как-то выпало из поля зрения.
Не знали точную тропу. Плутать начали в первый же день, нагуляли пару лишних километров. В день восхождения на «Следопыт» вообще заблудились. Причина: геолокацию на телефонах включали время от времени. Кое-где геолокация отмечалась неточно.
Ощущение расстояния
Считаю, что необходимо провести работу над ошибками.
Оптимальный километраж на один день – не более 15 километров в сутки. Какими бы крутыми и сильными вы ни были. 15 километров! Не более. Тогда хватит времени на качественные привалы и созерцание роскошных приполярных видов.
Не совмещать в одном дне переход и восхождение. Например, участок пути от приюта «Манарага» до вершины «Уральского Следопыта» – это минимум два дня. В первый – это переход до озера Повсянто. Второй – восхождение. Даже под восхождение на Манарагу надо резервировать целый день. Пока вверх, пока обед, пока вниз – всё, уже вечер.
Вообще, в который раз убедились, что ощущение расстояния и времени в горах обманчиво. Кажется, что впереди полчаса пути. Но внезапно они превращаются в два. Это надо держать в голове.
Важное наблюдение: путь через Кар-Кар легче и короче, чем тропа через Валдик и Зигзаг. Причём в обе стороны.
Только ноги!
Размышляя о том, как бы нам сократить время перехода до «Следопыта» (надо же побыстрее вернуться на работу!), и разглядывая фото в интернете, мы обратили внимание на то, что дорога на отрезке от Желанной до озера Тейс перед перевалом Валдик как будто бы не самая плохая. Гравийка, лёгкое бездорожье.
И наша страсть к экспериментам привела к идее преодолеть этот путь на электросамокате. Разумеется, речь не о городских кикшеринговых аппаратах, а о мощных, четырёхколёсных. Справедливости ради надо отметить, что такие агрегаты, действительно, много где могли бы проехать.
Продолжая фантазировать, мы обратили взор на электровелосипед. Он казался ещё более проходимым, по бокам можно было укрепить пару рюкзаков.
Эта идея так понравилась, что мы даже заехали в магазин протестировать технику. «На таком хоть на Народную заскочить можно», – подумали мы.
Но буквально за две недели до выезда пришлось отказаться от этой идеи. В одном из видеоотчётов мы увидели реальное состояние дороги вдоль реки Балбанью. Болота-болота-болота.
После прохождения маршрута могу подтвердить: ни электросамокат, ни электробайк вам не помогут из-за болот, бродов, курумника. Только ноги, только хардкор.
Питание
При составлении рациона ключевым параметром, от которого мы отталкивались, стал вес еды. Поэтому наше питание состояло из трёх позиций.
Сублиматы. Хорошие, качественные, лёгкие. Вес каждой порции не превышал 70 граммов. В день пять порций. Взяли объём из расчёта 9 дней: 8 ходовых плюс один запасной. Итоговый вес на человека: чуть больше трёх килограммов. Для приготовления нужен был кипяток. Поэтому с собой брали систему для приготовления пищи, работающую на газобаллонах. Она недорогая и показала себя с лучшей стороны.
Протеиновые батончики из расчёта две штуки в сутки на человека. Вес на человека: один килограмм.
Питьё. Планировали брать воду только в ручьях и реках. Скажу сразу: вода есть на всём пути в избытке. К воде взяли изотоники в шипучих таблетках. Вес на человека: триста граммов плюс пакетики с чаем.
Бонус. Бутылка хорошего шампанского, которую мы планировали открыть на вершине «Уральского Следопыта» – полтора килограмма.
Общий вес провианта на 9 дней – около четырёх с половиной килограммов на человека. У меня – шесть килограммов, так как я нёс бутылку.
Казалось бы, весьма питательный рацион, но за семь с половиной дней я похудел на пять килограммов. Отличная диета.
Что не так?
Протеиновые батончики оказались очень на любителя. 1–2 ещё можно съесть, но не более. Например, я за всё время едва ли употребил три штуки.
Питание одними сублиматами – пытка. После шести дней мы уже чуть ли не в слезах лезли на стену от сублимированной каши – так нам хотелось обычной еды.
Причина в том, что в экспедиции организм тратит невероятно много энергии и полезных веществ. Сублиматы этот дефицит на 100% не восполняют и организм яростно нам об этом сигнализировал.
Работа наш ошибками. Брать с собой качественные мультивитамины. Каждый день пить ударную дозу. Питание сублиматами совместить с нормальной несублимированной пищей, приготовленной на огне. Добавить клетчатку: семена чиа, горох, орехи (фисташки!), сухофрукты, особенно сушёный инжир и сушёные бананы. Можно взять хлеб. С четвёртого дня мы почему-то больше всего мечтали о куске обычного чёрного хлеба. Добавить сладкого! Вместо сахара лучше взять сгущёнку. Да, тяжёлая. Но эффект фантастический, бодрящий.
Брать ли алкоголь?
Употребление алкогольных напитков в походе, тем более многодневном, на мой взгляд, неприемлемо. Алкоголь забирает много сил, из-за него теряется сосредоточенность и координация. Из-за этого можно оступиться на курумнике и неприятно подвернуть ногу. Всякое может быть.
Вместе с тем конкретно этот поход был для меня очень личной темой, и я считал, что бокал шампанского в честь вершины – это та небольшая слабость, которую можно себе позволить.
В итоге мы открыли эту бутылку в предпоследний день экспедиции сразу после спуска с Народной будучи озябшими, промокшими и измождёнными до предела. И бокал шампанского как будто бы вернул нас к жизни, дал нам сил переночевать под проливным дождём и на следующий день преодолеть финальные 23 километра. Также с осадками.
Содержимое рюкзака
На старте сборов мы максимально расписали, что нам могло бы пригодиться в походе. «На бумаге» общий вес каждого рюкзака превысил 20 кг. Это много. В итоге до отъезда отказались от кофе-машины, стеклянных бокалов для шампанского, части запасной одежды.
На старте пути на Желанной наши рюкзаки весили порядка 18 килограммов. По прибытии вечером первого дня на стойбище оленеводов мы поняли, что даже этого много и надо от чего-то отказываться.
Что убрали? Технику: портативную колонку, два из трёх пауэрбанка, провода, налобные фонари. Всю запасную одежду. Оставили только то, в чём шли. Еду для резервного дня. Часть газобаллонов. Ещё кое-что по мелочи.
В итоге только в моём рюкзаке минус 4 кг. Оленеводы любезно позволили оставить все лишние вещи у них в кладовой. За что им большое спасибо.
Что мы сохранили и что реально пригодилось: палатки; спальники; «пенки»; трекинговые палки, один пауэрбанк, смартфоны с загруженными картами; две рации; провиант только на дни похода; три системы приготовления пищи и газовые баллоны; спецсредства от медведей и насекомых; аптечка, спирт; шлёпки для форсирования рек; бутылка шампанского, за которую я стоял не на жизнь, а на смерть. Не зря, кстати, стоял.
Работа над ошибками. Всё, что мы оставили на стойбище – нам реально не пригодилось бы. Правильно, что оставили. Из того, что мы взяли, не пригодилась часть газовых баллонов. У нас их было 8. Фактически потратили 2,5! При том, что мы в сутки кипятили до девяти литров воды. На 8 дней пути на три телефона в авиарежиме достаточно одного паэурбанка на 20.000 mAh.
Аптечка. За все восемь дней нам понадобились только пара пластырей и мазь от растяжений. Однако, отказываться от аптечки нельзя. Минимальный набор лекарств, пластырей должен быть под рукой всегда.
Безопасность на маршруте. Ещё один вопрос, к которому мы подошли серьёзно: защита от клещей, мошкары и комаров. А также от медведей.
Медведи – разговор особый. Мы спрашивали у тех, кто там ходил в этом году, читали отзывы прошлых лет. Все как один говорили, что медведей нет. Но всё-таки мы взяли с собой спецсредства: свисток, фальшфаеры и гудок. И не зря.
Медведя мы встретили. В районе впадения первого ручья в реку Повсяншор. Хищник подошёл близко. Помог гудок. На будущее: рационально брать только свисток и гудок. Причём гудок надо проверять заранее. У нас из трёх купленных сработал только один. Также туристы рассказывали о том, что видели на маршруте росомаху. Она поопаснее медведя будет.
От комаров прекрасно себя показал газовый фумигатор (Термосел). На улице в радиусе 15 метров не было ни одного комара. Но на мошку он не действует. Мошка бессмертна. Бороться с ней бесполезно. Смиритесь!
Нужна ли спутниковая связь?
С одной стороны, на классическом маршруте от Желанной до Манараги вы в течение дня неоднократно столкнётесь с людьми. В случае затруднения – вам помогут. Туристское братство – живее всех живых.
Но если вы идёте малой группой, не по тропе, в дикие места, например, в сторону «Следопыта» и далее на Парнук, Регули и далее, то в целях безопасности спутниковая трубка лишней не будет точно. Тем более, сейчас можно не покупать оборудование, а брать в аренду.
Мы вопрос изучали. В следующем году мы в аренду спутниковый телефон обязательно возьмём.
Подводя итог
Подготовка к экспедиции на Приполярный Урал – дело хлопотное и долгое. Но главный вывод: такая экспедиция реальна. Сходить на Народную, Манарагу можно самостоятельно с друзьями без участия в коммерческой группе и без проводника. Было бы жгучее желание! Более того, чтобы пройти этот маршрут, не нужно быть суперсильным спортсменом. На пути мы видели даже родителей с детьми-подростками. Залог успеха – рациональное планирование.
При планировании похода по Приполярному Уралу нельзя ориентироваться на походный опыт в других территориях. Например, на Южном Урале, на Кавказе, Алтае. Это иной масштаб. Это более ста километров пути, это горы, перевалы, болота, тучи мошкары.
Ключевые советы: совершать переходы не более 15 километров в сутки, в рационе учитывать мультивитамины и клетчатку, помнить о том, что на пути вы всегда можете встретить медведя. Важно: поход – не для демонстрации своих сил, а для получения эстетического и душевного удовольствия.
Искренне надеюсь, что учёт наших ошибок и наши советы помогут будущим покорителям Приполярного Урала получить максимум удовольствия. По крайне мере, нашей команде такая работа над ошибками точно поможет взойти на пик «Уральский следопыт» в 2025 году.
Вернуться в Содержание журнала
Максим проснулся от того, что тело находилось в свободном полёте. Ему даже показалось, что на пару секунд он завис в воздухе.
Но гравитационный блок отработал штатно и буквально через мгновение все его девяносто шесть кг резко рухнули вниз. Траектория падения по сравнению с траекторией «взлёта» изменилась, и Максим упал на обитый мягким ковролином пол камеры. При падении он ещё умудрился удариться виском об угол нар. Боль вонзившейся стрелой с тупым наконечником, разрывая мозг, пронзила голову.
Что это было?
Ещё пару секунд назад он спал себе спокойно в карцере космической тюрьмы Цербер и тут удар невероятной силы выбрасывает его с нар.
Зажёгся и тут же погас холодный аварийный свет. Опять сплошная темнота и раскалывающаяся башка с болью, мешающей скоординировать действия.
Цербер – одна из трёх орбитальных тюрем комплекса Аид. Попасть сюда не так просто. Преступник должен быть здоров практически как космонавт. К тому же, за нахождение в ней заключённым ещё и весьма недурно платили. Но самое важное для любого здешнего обитателя было то, что год на Цербере зачитывается за три земных. Плюс содержание с питанием не сравнить с земными. Но при этом попавшие сюда заключённые подписывают согласие на проведение над ними различных научных экспериментов.
Местная публика предпочитала вести себя на Цербере тише воды, ниже травы. Никто не хотел быть этапирован обратно на Землю. В карцер же старались вообще не попадать. Во-первых, дни, проведённые в нём, не шли в зачёт по системе один за три. И во-вторых, содержание в космической одиночке вычиталось из кармана заключённого. А оно в космосе поистине космическое. За неделю, проведённую в карцере, можно было потерять полугодовые начисления.
Яркие разноцветные всполохи, рождённые ударом, продолжали мельтешить перед глазами, когда сквозь гул в голове Максим услышал:
– Заключённый Тихомиров, сообщите ваше состояние по десятибалльной системе, где единица – это…, – в сложившихся обстоятельствах голос Ариадны-3 звучал неуместно ровно.
Под её контролем было всё, что происходит в данном тюремном модуле.
– Один, – не дожидаясь всех вариантов, растирая висок, ответил Максим. – Что за хрень там у вас стряслась?
– Советую вам вернуться на койку и пристегнуть ремни безопасности. Мы работаем над возникшей проблемой, – голос замолк.
Максим приподнялся с мягкого покрытия пола. Боль цыганской иглой пронзила грудную клетку и сдавила солнечное сплетение.
Неужели сломал ребро?
Максим наощупь переместил своё тело на нары. Сел. Повернулся и закинул ноги на простынь. Пошарил правой рукой, нашёл конец страховочного ремня. Стараясь не производить резких движений, перекинул его через бёдра. Ремень самостоятельно затянулся. Если будет новый толчок, ремень не даст ему никуда улететь. Аккуратно опустил спину на нары.
– Можно всё-таки узнать, что произошло? – спросил он темноту.
Ариадна-3 ответила не сразу, словно выдерживала театральную паузу.
– В основной и карантинный модули корабля попал метеорит. Они разрушены.
– Как разрушены?
Максим не поверил. Мозг отказывался принимать информацию.
– А как же защита? Большой метеорит нельзя было не заметить.
– У меня нет доступа к антиметеоритной системе безопасности Цербера. Я не могу ответить на ваш вопрос.
Максим мог не спрашивать. Он уже знал ответ на этот вопрос.
– Что с людьми?
– Все, кто находился в обоих модулях – погибли. Повреждения оказались критичными.
Максим отстегнул ремень и сел в темноте на край нар.
– И что же сейчас происходит?
И этот вопрос он тоже мог не задавать. Прослужив в пилотах лунных барж больше пяти лет, он прекрасно понимал, что сейчас с Цербером.
– Модуль, где находится карцер, полностью изолирован, поэтому вам ничего не угрожает. Корабль сбит с орбиты. Управление потеряно. Судя по траектории, сейчас он направляется в сторону Марса.
Услышанное означало лишь одно – конец. Точнее – смерть. Разрушенный космический корабль с парой сотней мёртвых людей в свободном полёте удаляется от Земли. Ни одна спасательная экспедиция не будет послана вслед этому кораблю-призраку.
– На Земле знают о случившемся?
– Да.
– Им известно о погибших?
– Да.
– Они что-нибудь собираются предпринимать?
– Мне неизвестно, – Ариадна-3 снова выдержала паузу. – У меня нет доступа к двусторонней связи с Землёй. Я могу только принимать информацию. Канал передачи для меня закрыт.
– В этом модуле есть ещё кто-нибудь живой?
– Нет. Дежурный офицер во время столкновения находился в карантинном модуле. В соседней камере заключённый так же, как и вы не был пристегнут и во время падения сломал шею.
«Бедняга, – мелькнуло в голове. – Или нет?»
Может и Максиму стоило так же неудачно упасть, чтобы не ощущать весь тот ужас и смертельную безысходность, что сейчас накрывают его?
– Со мной что? – Максим знал, что встроенные датчики уже отсканировали его тело и сняли параметры для анализа.
– У вас трещины на двух рёбрах, ушиб височной части с правой стороны и незначительное разрушение эмали на правой шестёрке верхней челюсти. Это упрощённый результат, чтобы вы могли понять степень последствия того, что вы не были пристегнуты на ночь.
– Да уж лучше бы сдох, – не сдержался Максим. – Всё равно долго не протяну.
– Ошибаетесь, – голос продолжал звучать всё в той же спокойной интонации, словно всего пять минут назад Цербер не был разрушен. – Все запасы, необходимые для жизнеобеспечения, находятся в этом модуле. Трёхмесячный запас еды, рассчитанный на двести шестьдесят три человека. Установка для выработки воды и кислорода так же расположены здесь. Я уже просканировала и проанализировала их. Они не повреждены и продолжают работать в штатном режиме. Гравитационный блок тоже не имеет повреждений. По моим расчётам, один человек может прожить в этих условиях больше сорока лет.
Может и может. А вот захочет ли?
Максим аккуратно лёг на нары. Пристегнулся. Решил повернуться на бок, но вышло неосторожно, ремень впился в грудину, и острая боль снова пронзила её.
Утром открывать глаза не хотелось. Как только он вынырнул из забытья, в которое провалился несколько часов назад, мозг моментально воспроизвёл в памяти всё произошедшее ночью.
Максим снова пожалел, что не оказался в основном модуле Цербера.
– Доброе утро, Максим Анатольевич, – прозвучал голос Ариадны-3.
Ему показалось, что сейчас он не был уже таким безучастным.
– Доброе утро, – поздоровался Максим, отстёгивая ремень. – А что это вдруг «Максим Анатольевич»? – спросил он. – Куда делось «заключённый Тихомиров»?
– Во мне не предусмотрены алгоритмы по работе в условиях катастрофы, – неожиданно призналась Ариадна-3. Я подстраиваю свои установки исходя из сложившейся ситуации. Проанализировав ваше психическое состояние, я приняла решение, что обращение по имени отчеству будет более благоприятно сказываться на нём.
– Ничего на нём сказываться положительно больше не будет, – осадил Ариадну-3 Максим.
Пока он делал пару шагов до туалетной комнаты, в груди отдалось напоминание о трещинах в рёбрах. Он поморщился. После туалета подставил руки под дозатор. Тот послушно выплюнул в них порцию очищающей жидкости. Обтерев руки, умылся той же субстанцией. Прополоскал рот зубным раствором, расщепляющим весь собравшийся за ночь налёт.
Один. Совсем один на Цербере. С Ариадной-3.
Корабль Цербер, как и древний мифический персонаж, чьё имя он носил, имел три головы-модуля. Основной, где содержались заключённые и два вспомогательных. Установленные же на них Ариадны были искусственным интеллектом, созданным для помощи заключённым в поисках пути к исправлению. Ариадна-1 была установлена в главном модуле корабля и конечно была более подготовлена для взаимодействия с людьми. Ариадна-2 распоряжалась в санитарном модуле, где новоприбывшие заключённые проходили карантин. Там же находился корабельный госпиталь. А вот его Ариадна-3 предназначалась больше для управления техническими процессами и поддержанием корабельных установок в рабочем состоянии. В третьем модуле, где размещался карцер, так же находились кухня, складские помещения и генерирующие установки. Здесь больше требовалось технические знания, чем умение взаимодействовать с людьми. Лишь неглубокий медицинский анализ, контроль за физическими и моральным состоянием находящихся в карцере заключённых. Ну, и обеспечение их содержания.
– Что у нас на завтрак? – спросил Максим.
Жидкость для умывания приятно бодрила кожу лица и моментально вывела остатки сна.
– На ближайшие двести шестьдесят три дня ваш завтрак будет состоять из манной запеканки с изюмом.
По голосу можно было понять, что Ариадне-3 было безразлично содержание меню.
Точно. Теперь ему придётся есть сегодняшний завтрак подряд за все двести шестьдесят три человека, которые находились на Цербере в момент аварии. А он с детства ненавидел манку. К тому же запеканка готовилась из сублимированного молока и искусственного яичного порошка. Только изюм да манка были натуральными. Если бы не ночная катастрофа, то он бы с лёгкостью мог отказаться от этого завтрака и дождаться обеда. Теперь же двести шестьдесят три дня манная запеканка с изюмом будет преследовать его по утрам.
– А что к запеканке?
– Какао.
Ну, конечно! Как же он сразу не догадался? К запеканке могло идти только это порошковое, скрипящее на зубах какао цвета загородной лужи. Да ещё и с мерзкой сопливой пенкой.
– А нельзя чай? Я согласен даже без лимона.
– К сожалению, нельзя, Максим Анатольевич. Я должна в точности соблюдать регламент расхода продуктов. Чай с лимоном будет после какао.
– Я так помру скорее, чем доживу до него, – буркнул Максим.
В ответ в стене над столиком беззвучно откинулась небольшая дверца, и из неё на столешницу опустился поднос с завтраком. Всё, кроме еды, было из картона: сам поднос, тарелка, на которой, свесив жёлтый край, лежала блеклая запеканка, стакан с дымящимся какао. Даже вилка и ножик были изготовлены из плотного картона.
«Запах церберовской запеканки по утрам по своей убойной силе готов затмить запах напалма, – обыграл фразу из древнего фильма Максим, наблюдая за немного колышущимся краем блюда. – Джунгли Вьетнама вполне можно было закидывать ею».
Рядом со стаканом на картонном блюдечке лежала небольшая сдобная булочка. Лишь она и радовала глаз Максима. Что-что, а булочки Ариадна-3 пекла отменные.
Выковыряв изюм, и через силу сделав пару глотков отвратительной бурды, Максим вернул тарелку и стакан на поднос.
– Приём пищи окончен.
Поднос с остатками недоеденной еды так же беззвучно исчез в стене.
Максим лежал, уставившись в потолок и размышлял над тем, что его ждёт. Конечно, ничего хорошего. Ни одного положительного момента в предстоящей жизни он не находил. Но и покончить жизнь самоубийством не представлялось никакой возможности. Еда и вода были в достаточном количестве, поэтому от голода и жажды он точно не умрёт. Перестать принимать пищу – тоже не вариант. В стенах карцера вмонтированы сопла, через которые Ариадна-3 сначала наполнит камеру усыпляющим газом. Затем из этих же стен появятся щупальца, которые зафиксируют тело Максима, и через которые ему будет вводиться порции витаминов, необходимых для поддержания жизнедеятельности.
Металлические предметы, с помощью которых он мог бы нанести себе увечья, тоже отсутствовали. Пол, стены, стол, стул имели мягкое покрытие, предотвращавшее любое опасное для жизни ранение от удара о них.
Корпорации «Статут», владеющей орбитальным тюремным комплексом Аид, были невыгодны смерти на борту Цербера.
Придётся жить.
Хочешь ты этого или не хочешь.
Жить…
– Ариадна, – громко, словно сомневаясь, что будет услышан, начал Максим. – Я вот что…
– Ариадна-3, – поправил голос.
– Хорошо. Три. Я вот, что подумал. Может, ты для моего стабильного психического состояния выпустишь меня прогуляться по модулю?
Максим знал, что сегодня в расписании прогулка и принятие душа не предусмотрены, но надеялся, что из-за слома всего алгоритма работы Ариадны-3, ею может быть принято положительное решение.
– Я не могу, – спокойно отказал голос.
– Почему? – Максим надеялся найти аргументы, которые смогут повлиять на её решение.
– Двери в камеры может открыть только дежурный офицер. Даже в аварийной ситуации эта функция мне недоступна.
Сердце Максима неприятно сжалось. Стало холодно.
– Подожди, – словно пытаясь вернуть разговор в тот момент, когда только что услышанной информации ещё не прозвучало. – Как это? У меня завтра по расписанию приём душа. А после – прогулка. Ты хочешь сказать, что их не будет?
– Да, – голос был по-прежнему спокоен.
– Навсегда? – словно пытаясь отыскать какую-нибудь лазейку в прозвучавшем отказе, суетливо переспросил Максим.
– Да, Максим Анатольевич. На протяжении всего полёта вы не сможете покинуть пределы своей камеры. Никогда.
Максим опешил. Он уже почти смирился с тем, что всю жизнь придётся провести в одиночестве. Почти. Но в своих представлениях он всё равно хоть изредка, но покидал пределы карцера. Прогуливался по коридорам модуля. Заглядывал в иллюминаторы, наблюдая за удалявшейся Землёй. Принимал душ, который был один на четыре камеры.
Но то, что всё оставшееся время придётся провести на пяти квадратных метрах камеры – звучали убийственно.
Максим пропустил обед. Он даже не взглянул, что входило в его меню.
То же самое произошло и с ужином.
Потом дневное освещение погасло, но Максим и этого не заметил.
Он провалился в один из тревожных снов. Потом наступило утро, зажглось освещение. Максим не пошёл умываться. Затем запах запеканки.
«Приём пищи окончен». Максим даже не помнил, менял ли он положение тела за всё это время. Скорее всего – нет, потому как, когда он решил сходить в туалет, тело отказалось подчиняться ему. И снова резкая боль в грудной клетке. Чёртовы трещины. Максим сполз с нар на корточки, медленно поднялся, осторожно потянулся, сделал пару движений, чтобы размять шею, плечи.
Сходил в туалет, умылся, прополоскал рот зубным раствором.
– Здравствуй, Ариадна-3, – сказал он, присаживаясь на край нар.
– Здравствуйте, Максим, – прозвучал голос, как будто только и ждавший, когда с ним поздороваются.
– Что? Уже не «Анатольевич»? – ухмыльнулся Максим.
– Я ещё раз проанализировала ваше состояние и посчитала, что лучше без отчества. Но если вы предпочитаете обратное, то я буду к вам обращаться, как прежде.
– Ладно. Сойдёт. Мы с тобой почти родственники. Только давай и я уж буду без этой дурацкой тройки?
– Хорошо.
– Скажи мне, Ариаднушка. Что мне делать? – Максим искренне надеялся услышать совет. – Безвылазно сидеть в этом гробу сорок лет я не выдержу. Я сойду с ума. Покончить жизнь самоубийством я тоже не могу. Здесь невозможно повесится или разбить голову. Металлических предметов, чтобы вскрыть себе вены, здесь нет, и ты мне их, например, с едой тоже не передашь.
– Не передам, – эхом прозвучал голос.
– Я не могу мыться, я не могу стричься, бриться. Я не могу даже подстричь ногти, – Максим замолчал на несколько секунд. – Я могу только есть и спать.
Максим замолчал в надежде что-то услышать.
Но Ариадна-3 молчала.
– Скажи, как мне умереть? – выдохнул Максим.
– При любых обстоятельствах, – тут же включилась она. – Я не должна допустить вашей смерти. Я создана для поддержания жизни и перепрограммировать себя не могу. Я не могу предпринять действия, которые прописаны, как запрет. Например, передача вам тех предметов, с помощью которых вы можете лишить себя жизни. Но я могу предпринять те, которые не запрещены, но при штатных обстоятельствах я бы не стала их применять. Например, обратилась к вам только по имени, вместо положенного «заключённый Тихомиров». Обращаться по имени не запрещено, поэтому я решила, что в данном случае так будет лучше для вас. Поэтому ответить на вопрос «как умереть?» я не могу. Я не дам вам умереть максимально долго.
Максим снова лёг на нары.
– Давай хотя бы на «ты».
– Хорошо.
Первый ноготь Максим обгрызал минут пять. Специально приурочив эту процедуру на начало дня. Он не прикоснулся к завтраку, а булочку отложил до обеда. Как только он сжал зубы у края ногтя, один за другим стали накатывать рвотные позывы. Потом из желудка прорвался воздушный ком и подпёр гортань изнутри, мешая дышать. Максим зашёлся в кашле, с которым выплёвывалась вязкая пузырчатая жидкость, горчившая скисшим вчерашним ужином.
Никогда раньше он не грыз ногти. Даже в детстве. Мама внимательно следила, чтобы они у сына были всегда тщательно подстрижены. Вид неровно обкусанных ногтей у детей, с которыми он посещал детский сад или игрался на площадках, всегда вызывал у маленького Максима брезгливость.
Он сделал несколько надкусов. Ноготь, словно подрезанная натянутая плёнка начал расслаиваться, Максим крепко сжал зубами надкусанный конец и дёрнул. Ноготь стал слоиться не по заданному укусами направлению, и в итоге на одном конце отгрызенной полоски ногтя висел кусочек розовой кожи. Рану моментально защипало. Максим сморщился, сам не понимая от чего больше. То ли от неприятной боли, то ли от вида выплюнного на одеяло откусанного куска ногтя.
Рядом с тем местом, откуда выезжала еда, открылось другое отверстие, и из него на стол опустился поднос с бинтом, ватой, перекисью водорода и йодом.
– Да пошла ты! – зло сказал Максим в сторону выехавшего подноса.
Мыться получалось плохо. Порций жидкости, предназначенной для умывания, лишь слегка хватало на очищения тела. В целях экономии Ариадна-3 отказывалась выдавать её больше. Помогала нагретая вода в бумажных стаканчиках, которую можно было дополнительно выпросить. Она же помогала отмочить ногти на ногах, чтобы через час их отросшие куски можно было подцепить и аккуратно сорвать. Труднее было с мытьём спины. Приходилось выливать с трудом выпрошенную подогретую воду на простынь и после этого, припав на намоченное место спиной, начинать с силой тереться об него.
Постельное бельё на Цербере было самоочищающимся и менялось лишь со сменой жителя камеры.
Только с отрастающими волосами Максим не придумал, как поступить. Через два месяца концы начали залезать под воротник зелёной арестантской робы и щекотать шею.
Локоны, завивающиеся на висках, заползали в ушные раковины и раздражали кожу в них. Оторвать кусок ткани, чтобы собрать волосы в хвост, ни от одежды, ни от постельного белья было невозможно – они были сделаны из сверхпрочного материала, который не взяли бы даже ножницы по металлу. Максим изловчился разминать в руке картонные вилки и ложки и подвязывать ими отрастающую гриву. Но их надолго не хватало. Картон разъезжался, и волосы снова рассыпались, щекоча шею.
Лишь к вечно чешущейся и зудящей кожей под бородой и усами он умудрился как-то приспособится.
А потом он приловчился пить утреннее какао. То ли Ариадна-3 изменила процесс приготовления, то ли Максим стал привыкать. Но с поверхности напитка пропала пенка, да и скрип на зубах исчез.
Ещё полгода назад он трудился на небольшой барже-буксирчике при космодроме «Луна-1». Его пузатенькая баржа неторопливо тягала с карьеров добытый лунный грунт для переработки на обогатительной фабрике. Полугодовая вахта Максима почти закончилась, когда пришло сообщение от жены.
Личные средства коммуникации для связи с Землёй на Луне запрещены. Связь осуществляется только через официальный канал, предоставляемый работодателем. Отработав предпоследнюю смену, он узнал, что Варя прислала сообщение. Максим поспешил в переговорную комнату. Видео не было. Лишь голос.
Варвара Тихомирова сообщала, что уже месяц, как подала на развод. И как только нога Максима ступит на Землю, брак их прекратит существование. Раздел имущества, включая причитающуюся за полугодовую вахту зарплату, уже просчитан аккредитованным юридическим бюро. Его решение оспариванию не подлежит. Деньги, отошедшие ей, уже готовы к списанию с его рабочего счёта. Те вещи, что производивший расчёт искусственный интеллект, оставил за ним, будут находиться в арендованном фургоне на парковке при космодроме. Откуда он их сможет забрать в любое удобное время. Но надо учитывать, что плата за аренду фургона начнёт начисляться с момента его возвращения.
Сначала Максим решил, что Варя его разыграла. Но услышав последнюю фразу «Я слишком долго тебя ждала», он понял, что это был совсем не розыгрыш.
Кто сказал, что в космосе нет алкоголя? Сказочки для желторотых юнг со старых грузовых кораблей.
До карьера, откуда он доставлял грунт, было не близко, а смена закончилась. Значит, его отсутствие на космодроме заметят максимум через полчаса. Ему хватит.
Начальник карьера Шайдуров был старый лис и сначала отказался продавать то, что сейчас так требовалось Максиму. Но их многолетние общение и запах недельного заработка Максима смогли притупить его нюх. Получив желаемое, Максим стартанул к ближайшим горам. И вовремя. Потому как всего через несколько минут после вылета с карьера услышал в динамиках кабины баржи шайдуровские проклятия в свой адрес. Просеяв которые, он выудил из потока информацию о том, что на космодроме уже знают о Тихомировской самоволке и собираются организовать его перехват. Для чего к вылету готовятся несколько катеров охраны.
Максим не любил молодчиков, служивших в гарнизоне охраны космодрома. Заносчивый молодняк, прошедший ускоренные курсы лунного пилотирования на древних симуляторах. Делать им за время своей вахты на космодроме особо было нечего. Вяло патрулировали периметр, охраняя космодром неизвестно от кого. Вылетать за его пределы им было запрещено. Правда, раз в месяц у них проводились однодневные учения в ближайших к космодрому горах. Но разве это горы? Лужайка с кочками. Сигнал связи там всегда стабилен. А чтобы осмотреть местность достаточно подняться всего-то на пятьдесят метров.
Изредка, чтобы хоть как-то разнообразить своё существование, они на своих юрких катерках устраивали незаконные гонки по ночному космодрому.
Там, куда направлялся Максим, был совсем другой коленкор. Даже не все пилоты буксиров, много лет работавшие на этом направлении, рисковали залетать в окрестности хребта Винского. Любой сигнал словно растворялся в местных скалах и расщелинах.
Главное сейчас для Максима – успеть исчезнуть среди этих каменных исполинов до того, как туда успеют долететь катера охраны. Иначе придётся подчиниться и под конвоем вернуться на космодром. А там – сканирование кабины на запрещёнку, обнаруженный алкоголь. И, как минимум, лишение прав на год. Само собой, и работы.
Если же всё получится так, как он запланировал, то побыв наедине на дне километрового разлома, он «козьими тропами» незаметно вернётся на космодром. А потом уже можно что-нибудь наплести. И лишиться только премии по итогам вахты.
Немного завалив баржу на правый борт, Максим влетел в третью расщелину от ледника Стругацких. Бурые стены мгновенно перекрыли боковой обзор. Всего через несколько секунд он выровнял корабль. Это только со стороны долины расщелина казалась узкой и непригодной для пролёта. Практически сразу после влёта стены её расширялись и позволяли вести корабль вполне уверенно между вертикальных скал. Автоматически включились прожектора дальнего света, но Максим мог бы провести баржу по местным коридорам и вслепую. Уверенно пролетев несколько развилок, он достиг небольшого расширения стен, образовывавших внизу подобие площадки. Максим прилунился.
Проданное Шайдуровым пойло шмурдяком было назвать нельзя, но и пить его без закуски было практически невозможно. На чём они там его гонят? На лунных крысах, что ли? Рабочие с карьера клялись Максиму, что видели крыс, перебегавших между их домиками и столовой.
Хорошо, что в сухпайке при барже положен шоколад. Он немного придавливал крысиный привкус продукта лунной перегонки.
«Варя! Варя! Варя! – стучало в голове. – Почему?»
Максим знал ответ на этот вопрос. Ещё перед предыдущей вахтой она, провожая его, сидя в машине на парковке космодрома, тихо сказала:
– Не улетай.
Варя не смотрела на него. Она подцепляла ногтем чешуйки отслаивающейся краски на лакированном ремешке сумочки, лежащей у неё на коленях.
– Как «не улетай»? – Максим повернулся к жене.
– Так, – Варя продолжала теребить ремешок, потом помолчала. – Просто не улетай.
– Я не могу… – начал Максим.
– Я тоже не могу, – очень спокойно перебила Варя и подняла свои серые глаза, заглянув Максиму туда, куда он и сам заглядывал не часто. – Я посчитала. Со времени нашей женитьбы я провела в постели в одиночестве больше времени, чем с тобой.
– Я же ради нас…– снова попытался начать Максим.
Он вдруг замялся и понял – что бы он ни сказал, звучать это будет глупо.
– Я знаю, – Варя грустно улыбнулась. – А сейчас, ради нас, останься.
Это не выглядело, как ультиматум. Это была просьба. Почти мольба.
– Но я не могу…
– Ладно, – опять перебила Варя. – Не продолжай, – она пожала плечами. – Я знала, что ты так ответишь.
Она открыла дверцу, вышла из машины и направилась через огромную парковку космодрома. Её коралловое платье ещё долго не растворялось среди припаркованных автомобилей.
В следующий свой межвахтенный отпуск Варя не давала прикоснуться к себе. В постели она ему не отказывала, но и сама ни разу не была инициатором близости. А в дневное время, стоило ему прикоснуться, она тут же одёргивалась и коротко просила:
– Не надо.
«Пройдёт, – думал Максим и убирал руку. – Это временно».
Не прошло.
И теперь, морщась и вздрагивая от вкуса, он в кабине лунной баржи в одиночестве хлещет какую-то хрень на крысином дерьме.
Возвращаться не хотелось. Ни на космодром, ни на Землю. Хотелось, чтобы мутная жидкость в бутылке не заканчивалась никогда, и он продолжал сидеть на дне лунного ущелья, философски размышляя о том, где всё пошло не так.
Его обнаружили как раз, когда он сделал из горла последний глоток.
Стены расщелины разом с обеих сторон окрасились яркими красными, белыми и синими всполохами сирен патрульных катеров.
Только Шайдуров знал, где он может быть. Зелёные пилоты космодромной охраны без наводки никогда бы не сунули сюда свой нос.
«Сдал всё-таки, – ухмыльнулся Максим. – Видимо сильно прижали».
Иначе бы не нашли.
«Может поиграть в кошки-мышки в здешних лабиринтах? – в какой-то момент решил он. – Этим щеглам здесь его никогда не поймать».
Но потом решил не рисковать. Топлива оставалась мало, а катера охраны наверняка заправлены под завязку.
На Землю Максим не вернулся. Его арестовали и этапировали в небольшой Циолковск, рядом с которым находился космодром. Там по упрощённой схеме прошло судебное заседание проведённое Фемидой-7. Подобные дела уже давно не рассматривались судьями. Прекрасно справлялась Фемида-7. Она присудила Максиму три года и для отбывания наказания отправила на недалеко летавший Цербер, где в связи с особым режимом ему предстояло отсидеть всего год.
День за днём картина тех событий зацикленным потоком бесконечно проплывала в прикрытых глазах Максима.
Лёжа на нарах и видел, как получает сообщение от Вари.
Как пробирается на космодром.
Через дыру в электронной системе охраны, известной только ему и ещё максимум троим пилотам, выскальзывает с космодрома в ночные просторы долины Слёз Вдов Космонавтов.
Вот он с выключенными бортовыми огнями торопится к Шайдуровскому карьеру.
Огромная бело-голубая Земля висит в чернильном небе прямо по курсу. Она сияет сильнее любого бриллианта императорской короны. Где-то там Варя ждёт его возвращения. Чтобы дальше жить без него…
Вот он, прикупив зелья, ныряет в расщелину хребта. А после – проблесковые огни катеров охраны.
И так бесконечно, изредка проваливаясь в какие-то ямы сна.
Сегодня он решил умыться. Может, устал выколупывать из уголков глаз засохшие выделения, может кожа уже настолько скукожилась, что требовала порции освежающего геля.
Когда зажёгся свет, Максим опустил ноги на мягкий тёплый пол и принял вертикальное положение.
– Доброе утро, Максим, – услышал он.
Он не ответил. Встал, потянул плечами, пару раз нагнулся, вытянув кончики пальцев к носкам ног. Прошёл в туалет. За много дней первый раз принял весь комплекс утренних процедур. Вернулся в спальный отсек.
– С днём рожденья тебя! – неожиданно и немного фальшиво запела Ариадна. – С Днём Рождения, Максим. С Днём рожденья, с Днём Рожденья! С Днём Рожденья тебя!
У него сегодня день рождения? Он уже и помнить забыл о подобных праздниках. И что это значит? Его поздравляют? Кто? Ариадна?
После фальшивого пения зазвучала старинная мелодия на мотив известной песни. Над столом открылось отверстие, из которого раньше появлялся поднос с едой. Но теперь и из него выехал небольшой тортик с одной горящей свечкой. Максим присмотрелся.
– Это что? – удивлённо спросил он. – Рыжик?
– С Днём Рожденья тебя! С Днём Рожденья тебя! С Днём Рожденья, Макси́мус! С Днём рожденья, тебя!
Голос Вари был звонок для пения. Даже излишне звонок.
Двадцать лет! Он ещё не открыл глаза, но уже улыбался до ушей.
Она не забыла!
Всего пару месяцев назад он познакомился с самой лучшей девушкой Земли, Луны и всех орбитальных станций.
Максим открыл глаза.
Какое-то неуклюжее подобие торта стояло на табуретке рядом с их кроватью. В верхний посыпанный медового цвета крошкой корж была воткнута чуть покосившаяся кручёная свечка. Огонёк на её фитиле болезненно трепыхался и всё норовил умереть от инфаркта.
– Рыжик? – с сомнением спросил Максим.
– Соря́н, – улыбаясь и подмигивая, ответила Варя. – Из того, что было на кухне ничего другого не выходило.
Максим приподнялся, обнял девушку и увлёк её звонкоголосую в недра постели.
– Ты даже не представляешь – шептал он ей на ухо. – Это мой любимый торт!
– Я и не сомневалась, – Варя коснулась губами его уха.
– Я перепашу Луну для тебя, – засмеялся Максим.
– Не переусердствуй, – парировала возлюбленная.
– Рыжик? – повторил вопрос Максим.
– Да, – ответила Ариадна-3. – Это был единственный торт, для которого на кухне имелись необходимые ингредиенты.
Откуда она могла знать? Доступа к его мозговой активности у неё точно не было. А на тему тортов они ни разу не разговаривали.
Максим задул свечу. Отрезал картонным ножом кусок. Попробовал. Да, это был он. Тот самый Рыжик.
«Откуда она могла знать? – снова звучал в голове вопрос».
«Не могла, – сам себе отвечал он».
А может..? Может попробовать?
– Ариадна?
– Да.
– Ты можешь для общения со мной изменить голос?
– Могу.
Через три часа экспериментов Максим услышал тот звонкий голос. Её голос.
– Скажи, – осторожно, боясь получить отказ, обратился он к Ариадне, – я могу называть тебя другим именем?
– Можешь. Какое имя ты выбрал для обращения? Варя?
– Да.
Он не стал спрашивать, как она догадалась.
Максим лежал на нарах и тысячный раз рассматривал на потолке точки, пятнышки, тени от неровностей, сплетая их в какой-то видимый лишь ему то ли узор, то ли рисунок.
Он боялся начинать разговор. Боялся разочароваться в своей идее.
– Варя, – тихо позвал он.
– Да, – тихо отозвался её голос.
– Можешь воспроизвести звуки летнего дождя?
Варя молчала какое-то время.
– Да, – ответила она.
Тут же по асфальту парковой аллеи застучали крупные дождевые капли.
Максим закрыл глаза. Звуки разбивающихся капель были настолько реальны, что ему казалось, что он чувствует лёгкий свежий июньский ветерок, пришедший вместе с дождём.
– Пошли, погуляем, – предложил Максим.
Варя молчала, словно сомневаясь, для кого было предназначено это предложение.
– Варь, пошли, погуляем, – не открывая глаз, повторил Максим.
Но и после этого она ответила не сразу.
– Зонтик брать? – наконец спросила она.
Максим улыбнулся.
– Я взял, – коротко сказал он, открыл глаза и встал с нар.
Он выставил перед собой руку, словно держал в ней рукоятку зонтика. Звук ударяющихся капель изменился. К ним добавились те, что бились о туго натянутый нейлон клетчатого купола, под которым Максим с Варей стояли перед огромной лужей, простиравшейся перед ними обоими.
– Прости, я в босоножках, – раздался звонкий девичий голос.
– Держи, – сказал Макс и протянул ей зонтик.
Варя перехватила его. Максим немного присел, с лёгкостью подхватил Варю на руки и шагнул в лужу. Эх, хорошие были штиблеты.
Они целыми днями бродили по небольшому портовому городу. Максим вспоминал его улицы и набережные, аллеи парков и мосты, увешанные старинными замками, оставленными на оградах молодожёнами.
Однажды под вечер, оказавшись в одном из скверов, они услышали музыку.
На центральной площадке играл духовой оркестр.
– Ты знаешь, – начал Максим. – Да что я спрашиваю. Ты же знаешь, что такое белый танец?
– Да, – через секунду ответила Варя. – Уже знаю.
– Можешь пригласить меня?
– Могу. Это не сложно. Скажи мне только: ты хорошо танцуешь? Чтобы понимать ритм.
– Э… Не знаю, – Максим растерялся. – Давай просто потанцуем.
– Давай, – голос прозвучал немного смущённым. – Разрешите вас пригласить.
Сам того не ожидая, Максим вдруг растерялся. Он ощутил, как мгновенно вспотели и зачесались ладошки. Мелодия духовых поглотила и унесла его куда-то. Мягкие огни загоравшихся уличных фонарей перемигивались, намекая на то, что надо сейчас, прямо сейчас, ответить этой веснушчатой русой девушке. А он всё ещё мнётся.
Максим встал с нар и сделал шаг…
– Варь, привет!
Привычно зудела и чесалась кожа под бородой. Но непривычно сильнее обычного стукнуло сердце. Максим постарался это пропустить.
– Привет, – не сразу отозвалась Варя. – Как спалось?
Голос её показался Максиму тусклым и даже будто уставшим.
– Прекрасно, – ответил он. – А тебе?
– У меня не получилось поспать.
Сердце стукнуло и сжалось ещё раз.
– Со стороны карантинного модуля была разгерметизация переходной камеры. Пришлось поработать несколько часов, чтобы устранить повреждения.
Максим вдруг осознал, где он и что происходит. Последнее время он усиленно замарывал в своих мыслях картину происходящего. Но в этот момент она снова проявилась всеми своими оттенками. И он сейчас не в процессе ухаживания за молодой симпатичной девушкой, а в одиночестве несётся вглубь космоса на неуправляемом корабле.
А ещё этот мерзкий зуд под щетиной!
– Ты хочешь сказать, что устала? – сквозь зубы спросил он.
– Да. Утомилась немного.
– Ты что несёшь? – взорвался Максим.
Он сам себя не узнавал.
– Ты даже не машина! Не механизм! Ты просто программа. Набор цифр.
Максим подскочил с нар и орал куда-то в потолок.
– Утомилась? Переработала? Не выспалась? – надрывался он. – Чего ты ждёшь? Что я расплачусь? Да иди ты!
Максиму показалось, что в потоке своего возмущения он что-то услышал. Что это? Всхлип? Нет. Не может быть. Помехи в акустике?
Он перестал разговаривать с ней.
Варя тоже молчала.
Даже когда какао на завтраке сменилось чаем, Максим промолчал в ожидании, что она что-то скажет. Но она продолжала молчать.
Максим всё же дождался, когда она заговорила первой.
Он только закончил ужинать и собирался завалиться на нары, как услышал знакомый голос.
– Пожалуйста, приготовься, – голос Вари был напряжён или ему просто так показалось. – У меня мало времени.
Это было неожиданно, и Максим зачем-то огляделся.
Дверь в камеру медленно съехала в бок.
Этого не могло быть!
У входа стоял немного растерянный офицер охраны. Максим хорошо помнил его. Глаза лейтенанта были полны сомнений.
– Это лейтенант Страхов, – несколько торопливо заговорила Варя. – Я клонировала его из материала, который получила из карантинного модуля. Пока он ещё не до конца понимает, что происходит. Информацию от электронных устройств его мозг воспринимает плохо. Я с трудом убедила его открыть дверь…
Максим подошёл к проёму. Он не мог поверить, что многомесячная преграда отсутствует. Максим выглянул наружу, посмотрел в лицо офицера. Кожа клонированного казалась такой нежной, что стоит только коснуться её, как она лопнет.
Значит, Варя создала клон, чтобы тот открыл дверь карцера? Чтобы Максим смог выйти из камеры. К тому же, он теперь не один в этом бесконечном полёте.
Не один!
– Здравствуйте, лейтенант. Я – заключённый… – начал Максим.
– Я ему уже всё объяснила, – так же торопливо перебила Варя. – Просто выйди из карцера.
Максим послушно сделал шаг за порог.
– У вас пропущены положенные процедуры? – почему-то спросил Страхов.
– Да.
– Корпорация «Статут» компенсирует вам причинённые неудобства, – констатировал офицер. – А пока, согласно возникшей ситуации, я должен соблюсти регламент.
Лейтенант протянул руку к красному шкафчику, висевшему рядом с дверным проёмом.
– Прощай, – услышал Максим голос Вари.
Он уже слышал его таким. Тогда на парковке космодрома. А после – в финальной фразе её сообщения после смены.
Офицер откинул дверцу шкафчика и повернул внутри него тумблер.
– При аварии на корабле интеллект Ариадны сносится, – пояснил Страхов. – Цербер переходит под контроль Геркулеса.
Дневное освещение погасло. Загорелась холодная голубая подсветка резервного.
Вари больше не существовало. Поворот тумблера уничтожил её.
Мысли Максима лихорадочно плясали в голове.
Варя всё это время создавала клон охранника, способного открыть дверь карцера. Зная при этом, что по инструкции тот должен будет её удалить. Чтобы на её место установить Геркулес. Интеллект, разработанный для существования Цербера в аварийных условиях. Получалось, что Варя знала – созданный ею охранник не только откроет дверь карцера, но и убьёт её.
За эти месяцы он потерял в весе. Прежние девяносто шесть усохли на два десятка. Но желание жизни вдруг ворвалось в остывающее тело. Оно больше не напоминало опрокинутого на спину жука.
Максим посмотрел на Страхова. На свежем лице офицера с молодой, почти детской кожей, шевелились упругие пухлые губы. Он что-то говорил.
Но Максим ничего не слышал. В его голове звучало лишь сказанное Варей «Прощай» и картина поворота тумблера. Он бросил своё тело вперёд и навалился на офицера. Через секунду руки с плохо обгрызенными ногтями и засохшими заусеницами уже впивались в молодую и нежную кожу лейтенантской шеи. Максим опрокинул офицера на пол. Тонкая лейтенантская шея в руках Максима превратилась в рукоять молотка, которым он стал вбивать в пол невидимые гвозди. Молотком служила голова офицера.
– Э-то бы-ла не А-ри-ад-на! – под наносимые удары кричал Максим. – Не А-ри-ад-на! Э-то бы-ла Ва-ря! Ва-ря!
Он не замечал, как после каждого удара по серебристому рифлёному полу от разбитой головы офицера разлетаются кровавые брызги. Бурые кляксы с ошмётками кожи и осколками черепа обильно покрывали всё вокруг.
– Ва-ря! Ва-ря! – методично продолжал вбивать в оцинкованный пол лейтенантскую голову Максим.
Моргнул холодный аварийный свет, и помещение снова наполнилось ярким дневным освещением.
Максим не почувствовал боли. Лишь сильный тупой удар меж лопаток, который швырнул его безжизненное тело на труп лейтенанта Страхова.
Геркулес закончил загрузку и первым делом ликвидировал заключённого, напавшего на охранника.
Угроза для станции была ликвидирована. Необходимые нормативы соблюдены.
Цербер продолжал свой полёт в сторону Марса.
Вернуться в Содержание журнала
Вход в шахту ещё сохранился, но уже в нескольких метрах от него гора безжалостно сплющила древний штрек.
Только ползком, а так не хочется – мало ли что впереди, и сумеешь ли развернуться? Вылезай потом ногами вперёд! Старые брёвна в обрамлении штрека, кажется, срослись со скальной породой, и даже трудно различить – то ли плесень на дереве, то ли лишайник на камне.
Жизнь кипела
Когда-то, до Октябрьской революции, здесь кипела жизнь. Акционерное общество «Волжско-Вишерские горные заводы», контрольным пакетом акций которого владели французы, добывало на «Чувальском камне» железную руду, выплавляло на Вёлсовском заводе чугун, а по весне сплавляло на плотах слитки «в мир». Даже железная дорога тут была до 1907 года. От тех времён осталось только название «Французской избы» – развалин на больших полянах под вершиной Южный Чувал.
Когда-то, до Вишерского заповедника, здесь была и другая жизнь. Заключённые на большие срока и отбывающие в Вёлсовской колонии рубили лес и «катали баланы», то есть готовили брёвна к молевому сплаву, располагая их на подмостях на правом берегу Вишеры. Весь «71-й квартал» занимали эти брёвна, по весне уносимые рекой, до запоней в Красновишерске, чтобы превратиться в дома и бумагу.
В 1989-м году молевой сплав запретили. Весь запас, как нам в том году показалось, просто сожгли. А куда его? Вот и нет давно ни зоны, ни Красновишерского ЦБК (Целлюлозно-бумажного комбината), гордого поставкой бумаги для Большой Советской энциклопедии, ни французов.
Настоящий хребет
А «71-й квартал» остался. Это крайняя северная, достижимая на машине, точка на Вишере, километрах в тридцати выше последнего посёлка Вёлса. Соответственно, она же самая верхняя точка на Вишере, откуда можно начать сплав. На единственной уютной поляне, где раньше стоял домик десятника, теперь усадьба Вишерского заповедника, оберегающего природу от всех, кто не заплатил за её посещение, а южнее – обширная турбаза.
Впрочем, зимой для нас она оказалась вполне дружелюбной, не знаю, дадут ли тут стартовать летом. Заповедник начинается севернее, и взойти на Чувальский хребет отсюда можно даже двумя путями, не нарушая его границ.
К слову, в Пермском крае не так много настоящих гор, к которым можно подъехать на машине. «Помяненный камень», скажем, тоже гора, тоже «камень», но… Если сравнить его лесистые склоны с изумительными, но одиночными останцами, с курумниковой стеной за широкой лентой Вишеры, сразу становится понятно, что камень камню рознь. Чувальский камень – это настоящий уральский хребет. Достаточно типичный – как Берёзовый, Пу-Тумп или Вольховочный – столово́й, с широким и ровным плато наверху. В августе между участками осыпи, в обрамлении белых мхов, под солнцем светятся на нём, как драгоценные камни, россыпи брусники и голубики, и во все стороны открывается потрясающий вид.
На востоке диковинным зверем улёгся в тайгу длинный одинокий хребет Мартай. На севере целая толчея заповедных, к сожалению, гор – Пу-Тумп, Вольховочный, где в лесу прячутся месторождения жёлтого кварца – цитрина; Ишерим и крайний слева – огромный Тулымский камень, – высшая точка Пермского края.
Дальше до горизонта уходят Ялпинг, Ойка-Сяхль, Хус-Ойк, а на самом горизонте, на северо-востоке, поднимается над тайгой куполообразный Чистоп. Красиво, в общем, на Чувале летом, да и зимой неплохо.
«Опять их несёт»
С «71-го квартала», чтобы попасть сюда летом, надо как-то перебраться через Вишеру. Утречком и бодрячком от острова около окончания дороги перебрести реку не так сложно. Ну, по пояс, конечно. Но тащит не очень сильно, так что сцепка из трёх-четырёх человек вполне справляется.
Собаке вот хуже. Нашего пса течением утащило вниз так далеко, что, вернувшись, очень недобро он на нас посматривал: «Опять их несёт, невесть куда, и меня вместе с ними!»
Когда-то, чуть выше острова, начиналась вывозная дорога, поворачивающая на юг и проходящая мимо подножия хребта и тех самых шахт, но теперь она заросла «насмерть». Местный бамбук – берёзки и осинки, где в палец, а где в руку толщиной, и не протиснешься между ними. Лучше уж по лесу, хотя и там непросто: ветровалы, буреломы… Наш, в общем, приветливый североуральский лес.
У подошвы Чувала дорога всё же появляется. Дальше на юг она выходит к развилке: налево на «Французскую избу», направо – на поляны на берегу Вишеры. К ним можно четыре километра спуститься на лодке от «71-го» и сходить наверх, с меньшими приключениями. Вот только лодка нужна с мотором – иначе как потом подниматься обратно к машине? А зимой через эту поляну массово катают на хребет на снегоходах, легко найдёте её просто по следам.
С любой стороны на хребет подниматься долго. Он высокий. Если вершина Полюда – 527 метров, Помяненного – 780 метров, то плато Чувала находится на высоте порядка 900 метров. Граница леса (а значит, и тени, и ручьёв) везде на одинаковой высоте. Подъём поэтому весьма затяжной и выматывающий, особенно в жару с духотой.
«Хотелка, да терпелка»
Именно так уж нам повезло в восхождении летом 2007 года. По дороге к «Французской избе» встречаются ещё ручейки и лужицы, но на осыпном склоне, разумеется, непристойно сухо. Припасённая вода моментально выпивается, и дальше остаются только «хотелка да терпелка», как говорится. Поднимемся, посмотрим, перевалим, а у избы ручеёк есть.
Мы его, наверное, весь выпили, досуха. Как не лопнули – сами не понимаем.
К моменту основания заповедника, году в 1990-м, изба была вполне ничего себе, – с крышей, полом, припрятанными чайниками (внутри – вываренный золотой корешок, а как же) и великолепным видом на скалистые сбросы под Южным Чувалом.
Вид остался, а вот изба развалилась. Избы ведь живут там, где ими пользуются люди. А смысл вёлсовским охотникам идти туда, где вдруг стало нельзя охотиться? Вот и изба не нужна стала. Задумаешься тут: тысячелетия животный и растительный мир жил здесь в некоем симбиозе с человеком. Хищник-человек брал своё сначала копьём, потом ружьём – на то он и хищник, как и рысь, и волк. Существовал определённый баланс, привычный этому миру. И вдруг человека резко удалили из этой экосистемы… Чтобы экосистеме стало лучше. Это же, как всех волков перестрелять или всю крапиву выполоть: может, и станет лучше, только это будет уже совсем другой мир – без волков, или без крапивы, или без привычных охотников, троп и изб. Впрочем, я-то о Чувале, а не о непостижимом и недостижимом экологическом равновесии.
Слышно было в Вёлсе
Наверху сейчас можно без разрешения подниматься до двух «модулей» – крохотных домиков с печками, установленных заповедником около его границы. Дальше нельзя, в том числе на расположенную рядом вершину – Южный Чувал.
Но и отсюда открываются неплохие виды. Назад мы тогда возвращались по дороге, через развилку, и вдоль хребта, пока дорога не прошла последние шахты и окончательно не растворилась в вырубах. Тут до реки осталось всего ничего – километра два, но это оказались два километра по ветровалу на старом вырубе.
Наверное, можно бы и обойти где-то, да откуда же знать, где именно… Когда мы по азимуту вывалились на бережок, тяжело дыша и высунув языки, брод уже не показался таким весёленьким, как утром. Собаку взяли на длинную верёвку, намертво сцепились локтями в «стенку» и пошли.
К середине реки то ли набегающий поток окреп, то ли мы уж совсем ослабли, но «стенку» зашатало. Барбос, полощущийся где-то ниже по течению на конце верёвки, скулежом и истеричными трепыханиями пытался сообщить, что мы совсем ополоумели, и зачем мы вообще сюда полезли, и кушать уже хочется очень, весь день ведь толком не ели, и почему мы всё ещё на берегу? Наверное, его в Вёлсе слышно было…
Но справились. Главное – не расцепиться и идти синхронно, чтобы никто не отставал и не забегал вперёд. А у самого берега стало попроще: глубже, но вода медленнее. И вот она, твёрдая земля. Ура!
А сзади, на фоне темнеющего закатного неба под розовыми облаками, – высокая и строгая стена Чувальского камня. Чем красивее вечерком облачка, тем гуще будет завтра дождик, но это уже неважно. Сегодня впереди ещё целый добрый вечер, полный купания в тёплом улове Вишеры, и ароматного супчика, и разговоров об останцах, плато, шахтах и древних тропах. Завтрашний путь домой, десять часов тряски, уж как-то осилим. Потому что забавное это дело – преодолевать дороги.
Вернуться в Содержание журнала
Для чего на Урале строили самые длинные узкоколейные дороги? Как узкоколейки были связаны с углежогами?
Углежоги – одна из самых массовых профессий на Урале до начала XX века. В самом сердце металлургического края такие люди ценились не меньше рабочих. Почему? Для получения качественного продукта (пушек, станков и прочих изделий из металла) нужна была постоянно высокая температура в плавильных печах.
Такие условия могли достигаться лишь при сжигании древесного угля. Он был доступен, ведь древесный уголь можно было производить из любых пород деревьев, но особо ценными считались берёза и дуб. А так как берёзы на Урале было много, то и уголь здесь был в основном берёзовый.
Весной, после таяния снега, мужчины выходили в лес на поиски нужного материала. Деревья выбирали хорошие, крепкие, без болезней и других пороков древесины. А далее всё лето жили целыми семьями в лесу. Мужчины рубили деревья и стволы делили примерно на двухметровые поленья. Далее их складывали в большие поленницы. По возможности обмазывали глиной, обкладывали землёй и дёрном.
Сверху оставляли отверстие, из которого поджигали конструкцию. Для приготовления хорошего древесного угля требовалось горение от 8–14 дней и до трёх месяцев, в зависимости от размера. Таких «куренков» одна семья за лето могла построить несколько штук. По мере того, как один освобождали, в него на подходе уже были готовы новые брёвна. Чтобы понять, можно ли использовать старую конструкцию или лучше построить новую, собирались несколько мужиков и вместе решали. Работа углежога очень опасная. Бывали случаи, когда люди гибли, проверяя уголь и выгребая горячий готовый.
Быть женой углежога было нелегко. Приходилось разделять с мужем все тяготы лесной кочевой жизни. Единственное преимущество женщины в лесу было то, что шалаши, построенные мужчинами, принадлежали женам и детям. Даже так называемые «времянки», не говоря уже об избушках, углежоги не строили. Времени на стройку не было. Да и на следующий год уголь делали уже в другом месте, поэтому основательное жильё, капитальное такие семьи имели только в деревнях.
Осенью, когда уголь был готов, его собирали в одном месте, складывали в короба и ждали заморозков. Кстати, в литературе нет упоминаний о том, сколько мог весить короб с углем. Как нет и чётко установленных объёмов. Есть только сведения о потребностях того или иного завода в коробах. Но можно предположить размеры таких коробов. Как правило, это были плетёные большие корзины.
У некоторых спереди и сзади были длинные деревянные жерди, которые напоминали форму носилок. Короба ставились в телеги и по «зимникам» вывозились на заводы. Приёмная комиссия выезжала на места складирования угля, оценивала его качество и назначала покупную стоимость. При поступлении угля на заводские склады также производилась повторная оценка доставленного товара: в пути уголь мог промокнуть, качественный могли подменить на худший.
Постепенно хорошие леса вырубались, им на смену не успевали подрастать новые. Углежоги уходили всё дальше и дальше от заводов. Доставлять уголь становилось всё дороже и сложнее. Настоящей бедой заводов становились регулярные поставки. А тут ещё и длинные зимние праздники останавливали работу подвоза. Настоящим спасением в этом вопросе стали железные дороги.
А именно – узкоколейные. К моменту строительства первой Алапаевской узкоколейной железной дороги места заготовки угля отдалились от завода примерно на 40 километров. Вот и ответ!
После посещения музея Алапаевской узкоколейной железной дороги становится понятна их связь с загадочной профессией углежогов.
Вернуться в Содержание журнала
В рамках ежегодного фестиваля «Осень Уральского следопыта» 21 сентября в великолепном золотисто-осеннем Шарташском лесопарке Екатеринбурга состоялся наш проект. Мероприятие прошло при грантовой поддержке «Движение Первых»
С горящими глазами
На старт вышли 340 команд школьников, студентов колледжей, вузов – разновозрастные команды со всей Свердловской области. С учётом педагогов и сопровождающих активных участников слёта набралось более двух тысяч человек.
Для участия в слёте съехались команды из 26 муниципальных образований Свердловской области. Самые дальние команды приехали из Серова и Красноуральска. Это команды из 118 школ и гимназий, 26 колледжей и техникумов, 5 вузов и 24 центров дополнительного образования.
Наш турслёт многих поразил своим масштабом не только из-за того, что школьники всех возрастов объединялись в команды и с горящими глазами бегали от станции к станции, зарабатывая заветные медные шарики для победы, но и потому, что все участники получали брендированные ветрозащитные куртки-анораки и флисовые шапки ярко красного цвета.
Со стороны или, если угодно, с высоты птичьего полёта это выглядело так: красные ручейки ребят и взрослых быстро заполняли территорию лесопарка, чтобы потом объединиться в большое красное озеро. «Наши» были повсюду!
«Зелёный потенциал»
Узнав о «Первых на Урале», родители и педагоги могли засомневаться об актуальности туризма среди детей, ведь в привычных для нас стереотипах турист — это высокий взрослый сильный мужчина с гигантским походным рюкзаком за спиной и густой бородой: ведь в походе он уже давно, и у него не было возможности привести себя в порядок. Чтобы понять, насколько учащимся полезна и близка тема туризма, следует ответить на главный вопрос.
Какова цель туризма? На самом деле, их несколько в открытых источниках. Одна из первых — оздоровительная, а именно, восстановление духовных и физических сил человека, своеобразное «обнуление», которое важно как взрослым, так и детям. Второй целью можно назвать познавательную.
Люди могут познавать и постигать мир всю жизнь, а в детстве эта деятельность особенно важна: дети тонко чувствуют, что происходит вокруг и чего они касаются впервые. Также стоит отметить, что туризм прививает любовь к природе, а, значит, развивает «зелёный потенциал». Ведь человек, который лично знаком с природой, не будет ей вредить.
Как дети могут познакомиться с природой, если кто-то из них уже был в Шарташском лесопарке? Что они могут нового там встретить? Ответ очень прост — станции слёта самые различные, они не только ознакомительные, но и на многих можно было встретить редкие «экспонаты». Например, муляжи грызунов или кости черепа животных, обитающих не только на Урале. А также проверить свою ловкость, силу, сноровку и даже медицинские навыки.
На старте
Организаторы установили 70 конкурсных этапов, разделённых на 5 тематических блоков: туристский, спортивный, природно-экологический, познавательный и блок безопасности. На старте каждая команда получала пакет участников, в который входила карта с описанием этапов.
За три часа командам необходимо было пройти как можно больше этапов и максимально правильно выполнить конкурсные задания. Туристские навыки нужно было проявить уже в самом начале. Сориентироваться на старте и искать этапы, разбросанные в самых различных уголках Шарташского лесопарка. Все 70 этапов за три часа пройти было невозможно, поэтому каждая команда сама определяла состязательную тактику и последовательность их прохождения.
Победит выносливый!
В этом году этапов было максимально много, даже для самых привередливых участников. Для активных туристов — семь видов верёвочных переправ, скалодром, вертикальные, горизонтальные перила на скальном массиве Каменных палаток, четырёхместные катамараны на озере Шарташ, разведение костра, узлы, спортивное ориентирование, установка палаток, пилка дров, укладка рюкзака и многое другое.
Так как все туристы должны быть сильными, ловкими и выносливыми, Городской центр тестирования ГТО и региональное отделение ДОСААФ России Свердловской области подготовили для команд 15 спортивных этапов. Им активно помогали ребята — студенты из Екатеринбургского института физической культуры (филиал УралГУФК) и Института физической культуры, спорта и молодежной политики УрФУ.
Здесь нужно было не только бегать, прыгать, подтягиваться и отжиматься, но и знать устройство парашюта Д-6. А желающие могли и побегать с парашютом за плечами. Блок безопасности включал в себя оказание первой помощи, перевязки, транспортировку пострадавшего, правила безопасного поведения в городе и на природе.
Его организаторами выступили курсанты и преподаватели Уральского института государственной противопожарной службы МЧС России и Уральского техникума «Рифей». Медицинские знания и навыки проверяли студенты Уральского государственного медицинского университета и Медицинского колледжа УрГУПС.
Испытания для интеллекта
Природно-экологический блок притягивал к себе самые интеллектуальные команды. Любителям природы здесь не нужна была скорость и сила, а нужны были эрудиция, смекалка, знания географии и экологии родного края.
Вопросы и задания для этого блока готовили студенты и преподаватели Уральского государственного лесотехнического университета, а также представители природных парков и особо охраняемых природных территорий Свердловской области «Оленьи ручьи», «Бажовские места», «Река Чусовая», Природно-минералогического заказника «Режевской», Шарташского лесного парка и Висимского заповедника.
Участники могли узнать, какие деревья встречаются на Урале и их названия, увидеть муляжи достаточно редких животных. Думается, такая деятельность более плодотворна, чем простое гуляние по лесу среди «неопознанных» деревьев в надежде встретить кого-то более примечательного, чем белку.
Пока команды на этих этапах выполняли задания, руководители команд и учителя знакомились с директорами природных парков, заповедных территорий и договаривались о будущих экскурсионных поездках.
А узнать о многочисленных достопримечательностях нашего края ребята могли на этапе, разработанном и проведённом представителями Центра развития туризма Свердловской области.
Познавательный блок готовили ребята-волонтёры, бойцы студенческих строительных и педагогических отрядов «Вагант», «Панацея», «Урал», «Пламя», «Голиард», «ЭлЭн». Здесь задания были направлены на командообразование, слаженность, эрудицию и смекалку.
Особенности слёта
Три часа пролетели незаметно. Кто-то боролся за победу до конца, кто-то наслаждался чудесной осенней природой и кормил белок, кто-то всей семьёй приехал на слёт, чтобы провести выходные в дружной компании единомышленников.
Родители вместе с детьми переживали ошибки и достижения, радовались успехам команды и немного расстраивались из-за неудач, поддерживали и помогали.
Особенностью этого слёта стало участие сразу тридцати команд детей-инвалидов и людей с ограниченными возможностями здоровья. Это стало возможным при финансовой поддержке Министерства социальной политики Свердловской области.
Для этой категории участников важна инклюзивная составляющая. Хотя для них и была выделена своя соревновательная категория, пользоваться какими-либо привилегиями участники данных команд наотрез отказались, и проходили конкурсные этапы наравне со своими сверстниками.
Готовим рюкзаки?
Каждый нашёл в турслёте то, что хотел. Организаторам удалось собрать тысячи людей и объединить их вокруг жизненных ценностей. Таких как стремление к победе и здоровому образу жизни, взаимопомощь и взаимовыручка в команде, дружба, любовь к путешествиям и открытиям, забота о природе и об окружающей среде, крепкие семейные традиции и ответственность за наше будущее.
«Первые на Урале» —это своеобразный походный рюкзак с необходимыми вещами. А вот воспользоваться этим рюкзаком и начать или ярко продолжить свой туристический путь — этот выбор, думается, сделает каждый из участников.
Вместе — мы сильны!
Организатором туристского слета выступало АНО «Уральский следопыт». Помощь в организации и проведении фестиваля оказали сразу четыре профильных министерства: Министерство природных ресурсов и экологии Свердловской области, Министерство физической культуры и спорта Свердловской области, Министерство образования и молодёжной политики Свердловской области, Министерство социальной политики Свердловской области.
Всего на этапах работало 278 волонтёров и добровольных помощников. Общую организацию турслёта выполняли 27 волонтёров. Конкурсные этапы разрабатывали и проводили представители Регионального отделения ДОСААФ Свердловской области; 7 колледжей: СОМК, Фармацевтический, СОПТ, Рифей, ЕЭТ, МК УрГУПС, УРТК; 8 вузов: УрФУ, УГЛТУ, УрГУПС, УрГПУ, ГУ, УИУ РАНХиГС, УГМУ, УГГУ;
8 центров дополнительного образования; 12 студенческих отрядов; 4 туристских клуба и Свердловская городская спелеосекция; федерации спортивного туризма, альпинизма, авиаспорта Свердловской области. Благодарим всех!
Вместе — мы сильны!