Официальной датой рождения Юлии Друниной считается 10 мая 1924 г., хотя есть версия, что она прибавила себе год, чтобы в 1942 г. попасть на фронт. Как же выпускница элитной московской средней школы № 131 Юлия Друнина в октябре 1941 г. попала в Тюменскую область?

Уже 22 июня, узнав о начале войны, она пришла в военкомат, чтобы записаться добровольцем на фронт. После слов военкома: «Тебе чего, девочка?», она сконфуженно ретировалась. Но от патриотических мыслей защитить Родину не отказалась. Вступила в ряды сандружинниц РОККа (Районного общества Красного Креста).  Лишь 11 октября Юля приехала в Москву, узнав, что её ищет отец В.П. Друнин, командир взвода 1-й Московской спецшколы ВВС, которую 15 октября должны были эвакуировать. С большим трудом отец уговорил Юлю поехать вместе с семьей в эвакуацию. Так в октябре 1941 г. Ю.В. Друнина вместе с родителями оказалась в посёлке Заводоуковском (ныне город Заводоуковск) Тюменской области.

В своих воспоминаниях Юлия Владимировна этот посёлок называет «село Заводоуковка». Как я установил в архивах, действительно, с 1787 по 1939 гг. этот населённый пункт так и назывался. Даже нынешний герб Заводоуковска имеет сельский уклон: мельничное колесо, пронизанное двумя золотыми стрелами.

В 1939 г. село было преобразовано в пос. Заводоуковский, но жители по-прежнему называли его селом. Вокруг посёлка стояла глухая тайга. Великая Отечественная война сыграла большую роль в развитии будущего города: сюда были эвакуированы 8 заводов военного назначения, началось масштабное строительство с использованием местного материала: вырубались целые сосновые рощи и на их месте из срубленных деревьев строили жилые дома и корпуса заводов. В 1960 г. посёлок был переименован в город Заводоуковск, ныне он имеет население 26 тыс. человек.

Однако в годы войны на месте сегодняшнего красивого города был действительно провинциальный населённый пункт. Нынешняя центральная улица Первомайская вместо шикарного бульвара, аллей, беседок и фонтана являла собою два ряда 2-этажных бараков, между которыми были поляны, на которых паслись отары овец!

Старую Заводоуковку, которую своими глазами видела Ю. Друнина, запечатлел в своих полотнах сибирский художник Станислав Попович. Его замечательные картины можно увидеть в местном краеведческом музее.

Семьи преподавателей 1-й Московской спецшколы ВВС разместили в частных домах местных жителей. Друниных подселили к семье Брекоткиных, в деревянный одноэтажный дом, который располагался на улице Полугорной, вблизи соснового леса.

Сейчас этот дом перестроен и облицован современными материалами, да и улица асфальтирована и значительно изменилась. По словам старожилов, облик Заводоуковска периода военных лет, в т.ч. улицы Полугорной, лучше всего передаёт нынешняя улица Парковая: одноэтажные домики, зелёные лужайки перед ними, а по центру улицы проходит узкая, пыльная, ухабистая дорога. И сосны, сосны, сосны повсюду: во дворах, в огородах, на самой улице, которая усеяна сосновыми шишками.

Отец Юли, Владимир Павлович Друнин, был командиром взвода и преподавателем истории в 1-й спецшколе ВВС; мать, Матильда Борисовна, была библиотекарем в том же учреждении. После приезда в Заводоуковск Юля немедленно написала письмо Верховному Главнокомандующему с просьбой отправить её на фронт. Ответ от «товарища Сталина» пришёл уже через 3 дня: особист из райцентра – города Ялуторовска – отвечал, что «без особого указания женщин из их района в армию не призывают». Тогда Юля решила лично явиться в Ялуторовский райвоенкомат.

Однако в Заводоуковске эшелоны не останавливались, а на поезда нужны были специальные проездные документы, которые эвакуированным не выдавали. И в конце октября 1941 г. Юля пошла в соседний город Ялуторовск пешком по шпалам!

Благополучно дошла до моста через Тобол, что расположен в полутора километрах от города. Однако часовой на железнодорожный мост её не пропустил. И тогда 16-летняя московская девушка предприняла исключительно смелый поступок, который она описала следующим образом: «Я решила перебраться через реку по свободно плывущим брёвнам – в те времена лес сплавляли не связанным в плоты. У берега брёвна плыли густо – перепрыгивать с одного на другое было просто. На середине широченной реки они шли реже, я просто-напросто стала тонуть. Я легла на бревна и как краб переползала с одного на другое. Бог хранит дураков, только поэтому я добралась до противоположного берега».

Однако на берегу Юлю арестовал солдат с винтовкой, приняв её за диверсантку. У Юли был комсомольский билет с фотографией. С ней долго разбирались, но всё же отпустили и даже остановили попутный товарняк, который доставил её на железнодорожную станцию Ялуторовск. Мы с М. Страшкиным специально съездили  в Ялуторовск и прошлись по берегу Тобола в районе железнодорожного моста.

Я лично ужаснулся смелости Ю. Друниной. Ширина Тобола здесь 300 м, но течение – невероятно сильное и быстрое. По Тоболу и Исети Заводоуковский и Свердловский леспромхозы сплавляли брёвна, которые вылавливались в районе Ялуторовска и использовались на лесозаводе. Однако много брёвен мимо лесозавода проплывало до моста. И даже сейчас русло Тобола засорено топляками.

Пройдя от железнодорожного моста выше по течению, мы с М. Страшкиным нашли место, где, наиболее вероятно, и перебиралась Ю. Друнина через Тобол.  Здесь в центре реки имеется остров, который появляется над поверхностью только в засуху, а в основном скрыт под водой. В этом месте русло Тобола до сих пор забито брёвнами, которые, образуя затор, густо лежат на поверхности воды, стоят торчком из неё.

Это путешествие Друниной в Ялуторовский райвоенкомат в октябре 1941 г. не дало результата – военком решительно отказал ей в направлении на фронт. И ей ещё раза три наступившей зимой и последовавшей весной пришлось ходить по шпалам в Ялуторовск, чтобы добиться призыва в армию. Время было голодное. Надо было идти работать, повременив с мечтой о фронте. Вначале Юля устроилась на Заводоуковский молокозавод. В Заводоуковске грамотных тогда было мало. Поэтому директор завода, когда к нему пришла девушка, окончившая элитную московскую школу, определил её на работу кассиром. Однако Юля, отлично разбираясь в гуманитарных науках, не была сильна в математике и в спешке могла ошибиться в счёте. К тому же, она была честной и потому доверчивой, и её легко могли обмануть. На молокозаводе Юля проработала только полтора месяца и уволилась по собственному желанию из-за боязни обсчитаться и подвести руководство завода.

Научный сотрудник Заводоуковского краеведческого музея Л.Н. Басов подсказал нам место, где раньше располагался Заводоуковский молокозавод, который закрыли в 1960-х годах, ибо он не выдержал конкуренции со знаменитым Ялуторовским молочно-консервным комбинатом. Там, где сходятся улицы Первомайская, Береговая и Шоссейная, стояли корпуса молокозавода – большой кирпичный и несколько деревянных. Их снесли в 1970-х годах. Территория бывшего молокозавода хорошо обозревается от весьма интересного памятника «Заводоуковскому труженику села», часть этой территории занимает торговый центр «Большой».

К новому 1942 году Юлия Друнина перешла на работу в Заводоуковский леспромхоз, на котором проработала до 3 августа 1942 года, до дня получения повестки в армию. Этот леспромхоз был передовым, по производственным показателям занимая 2 место в зоне Урала и Западной Сибири. Юля работала простой рабочей – вальщицей леса. Вдвоём с напарницей они двуручной пилой пилили дерево у основания, третья работница давила на дерево, чтобы оно упало в нужную сторону. Ещё Юля обрубала сучья топором. Работа была адская! А ведь Друнина была москвичкой, горожанкой, никогда прежде не выполнявшей физической работы, и несовершеннолетней девушкой (во время 10 месяцев эвакуации в Сибири она имела возраст от 16 лет 5 месяцев до 17 лет 3 месяцев). Сначала ей было невероятно трудно, однако затем она научилась достаточно хорошо пилить и обрубать сучья. В воспоминаниях Друнина отмечает, что было очень голодно. В коллективе леспромхоза Юлю любили за скромность, честность, порядочность, дружелюбие. У неё было прозвище «Друня». За ним – парковка и торговый центр «Большой». На этом месте располагался Заводоуковский молокозавод, где работала Ю. Друнина.

Зима в 1941–1942 гг. была лютой. Морозы достигали минус 20–40ºС. В начале зимы Юля обменяла свой любимый патефон на сибирские пимы, в леспромхозе выдали бывшие в употреблении ватную телогрейку, комбинезон, рукавицы, шапку-ушанку. Но всё равно работать на морозе было очень холодно. Свободного времени было мало. Известно, что Юля очень любила сосновый бор на большой пологой горе возле молокозавода. Сейчас здесь расположен Центральный парк, а раньше было просто красивое место – лес с соснами-великанами, с озерком под горой. Юля гуляла здесь в одиночестве, сочиняла стихи.

Вблизи этого бора в ущелье голубою лентою извивалась река Ук, в честь которой назван город. С подругами и «спецами» (курсантами спецшколы ВВС) зимой Юля каталась здесь с крутой горы на обструганных досках, облитых водой и заледеневших (санки в войну здесь достать было невозможно). В эти минуты в ней просыпалось детство. Летом Друнина иногда купалась в реке, которая тогда была полноводной. Мы с М. Страшкиным побывали в Центральном парке и на крутом берегу реки Ук за зданием местного техникума.  Действительно, места здесь до удивления красивые! Правда, река Ук за последние десятилетия сильно обмелела вследствие массовой вырубки сосновых лесов, на месте которых в основном и построен центр современного Заводоуковска.

Поскольку отец и мать Юлии служили в 1-й спецшколе ВВС, она была в курсе всех дел (кроме секретных) в этом учреждении. «Спецы» – одногодки казались 17-летней Юле, успевшей побывать, хотя и нелегально, на фронте ранней осенью 1941 г., «детьми». Но среди них у Юли были хорошие знакомые, в т.ч. будущий космонавт Владимир Комаров, которому было тогда всего лишь 14 лет, и он имел прозвище «Комарик». Кстати, В.М. Комаров был принят в комсомол в Ялуторовском райкоме ВЛКСМ.

Спецшкола ВВС размещалась в нескольких зданиях в микрорайоне, расположенном к северу от железнодорожной станции, в том числе два основных здания (двухэтажное кирпичное и одноэтажное деревянное) стояли в месте пересечения улицы Ермака и переулка Ермака. В спецшколе имелся духовой оркестр, устраивались танцы, которые иногда посещала и Друня. Однажды один из курсантов пригласил Юлю на танцы в клуб. Было это перед Новым, 1942-м, годом. Этот эпизод лёг в основу её послевоенного стихотворения «В эвакуации».

Я кружусь, беспечна и светла,
Вальс уносит от войны куда-то…

Лично Друниной в Заводоуковске ни одного памятника не установлено. Однако перед зданием краеведческого музея стоит скульптура с романтичным названием «Вальс уносит от войны куда-то». Талантливый скульптор Дмитрий Маколкин изваял молоденького курсанта, танцующего вальс с девушкой-красавицей. Скульптура названа по приведённой выше строчке стихотворения поэтессы и подразумевает танец «спеца» с Юлией Друниной.

Впрочем,  Юлия считалась в Заводоуковске «недотрогой» и ни с кем не заводила даже романтических отношений. Она мечтала стать медицинским работником. Поэтому после работы в вечернее время она обучалась на 2-месячных курсах медсестёр в эвакогоспитале № 3519. Мы с М. Страшкиным не поленились и от железнодорожного вокзала дошли до территории этого эвакогоспиталя.

Он располагался в сосновом лесу на северо-восточной окраине Заводоуковска. При входе в бывший эвакогоспиталь стоит заколоченная будка явно военного времени и высится стела, возвещающая, что здесь в годы Великой Отечественной войны размещался эвакогоспиталь № 3519, в котором от ран скончалось большое число защитников Родины.

Здесь, со всех сторон окружённые вековыми соснами, сохранились 4 старинных деревянных корпуса, где лечились раненые и обучалась на медсестру Ю. Друнина. На курсах проводились теоретические занятия и практика во всех 4 корпусах, ибо в каждом здании больные имели свой профиль: ранение в голову, грудную клетку, живот и конечности. Юля училась перевязывать раны, останавливать кровотечение наложением жгута, делать «уколы» и овладевала другими навыками. После окончания курсов ей было выдано удостоверение, что она является «медицинской сестрой военного времени», т.е. может занимать должности санинструктора батальона, медицинской и операционной сестры медсанбатов и госпиталей. (фото 18.1 Стела, посвящённая эвакогоспиталю № 3519, на его территории) Ныне на месте эвакогоспиталя расположен туберкулезный санаторий, в котором используются как старые деревянные, так и новые корпуса, построенные из силикатного кирпича.

Эвакуации тоскливый ад – 
В Сибирь я вместо армии попала. 
Ялуторовский райвоенкомат – 
В тот городок я топала по шпалам…

Шла двадцать верст туда 
И двадцать верст назад – 
Ведь все составы пролетали мимо.
Брала я штурмом тот военкомат 
Пусть неумело, но неумолимо.

Этот фрагмент стихотворения Ю.В. Друниной «Ялуторовск» воодушевил нас на повторение похода знаменитой поэтессы по железнодорожному пути от Заводоуковска до Ялуторовска.  Отдохнув у городского фонтана, мы вошли в одноэтажное старинное каменное здание Ялуторовского райвоенкомата. Нас провели в кабинет начальника. С необыкновенным волнением я перешагнул порог, ибо, проведя несколько лет в архивах, знал, что именно в этом кабинете много раз бывала Ю.В. Друнина, умоляя «седого военкома» отправить её на фронт. В архиве я установил имя этого человека. С 1939 по 1943 гг. Ялуторовский районный военкомат возглавлял интендант 3-го ранга М.Р. Исупов, в найденных документах обнаружена положительная характеристика этого уважаемого в городе человека. Старшина медицинской службы Ю.В. Друнина призвана в Красную армию 3 августа 1942 года именно Ялуторовским военкоматом, награждена медалью «За отвагу» (1944), орденом Красной Звезды (1944), медалью «За победу над Германией» (1945) и орденом Отечественной войны I степени (1985).

В Ялуторовске есть сквер Юлии Друниной, где 10 мая 2009 г. установлен памятник этой фронтовичке и замечательной поэтессе.  По замыслу автора памятника, известного скульптора В.Н. Шарапова, это дань памяти всем медицинским сестрам, прошедшим Великую Отечественную войну.

В начале лета 1942 г. тяжело заболел отец, которому исполнилось уже 63 года. Его госпитализировали в Ялуторовскую ЦРБ (Центральную районную больницу), которую я хорошо знаю, в т.ч. её старый корпус, ибо в послевоенные годы там работал врачом мой дядя – В.П. Климов. Юля теперь могла приезжать в Ялуторовск на поезде, ибо уже имела право получать проездные документы для посещения больного отца. Приехав, ночью она добросовестно ухаживала за отцом в больнице, а днём атаковала военкома М.Р. Исупова, добиваясь отправки на фронт добровольцем.

Наконец, из рук военкома Ю.В. Друнина получила повестку на 3 августа 1942 г. День её мобилизации совпал с выпиской отца из больницы, ибо у него восстановились движения в руке и ноге. Юля договорилась взять его с собою в воинский эшелон, чтобы он доехал с нею до Заводоуковска. Однако поезд остановился только на следующей станции. Юля тепло, со слезами, простилась с отцом. Как оказалось, уже навсегда.

Закончив военную школу младших авиаспециалистов, Ю.В. Друнина была распределена не во фронтовую часть, а на тыловой аэродром на Дальнем Востоке, что её очень возмутило. В конце 1942 г. от повторного инсульта умер отец, и Юля получила краткосрочный отпуск в Заводоуковск. Сойдя с поезда, она сразу пришла в «чёрный бор» – так называется в Заводоуковске Старое кладбище. Долго стояла у свежей могилы отца.

А потом уехала в Москву, где с большим трудом, но все же добилась долгожданной отправки на фронт сестрой милосердия. Служила санинструктором батальона сначала в 667-м стрелковом полку, затем в 1038-м самоходном артполку.  Перенесла осколочное ранение шеи (осколок застрял в 2 мм от сонной артерии!) и тяжёлую контузию.

В Заводоуковском краеведческом музее нас тепло встречает старший научный сотрудник Леонид Николаевич Басов. (

Он приводит нас в главный зал, где в огромном стеклянном шкафу развернута экспозиция, посвящённая Ю.В. Друниной.

Здесь можно увидеть её увеличенные фотографии в детстве и юности, документы, вещи, два сборника стихов с дарственной надписью. Моё внимание привлекло платье поэтессы послевоенных лет – ситцевое, тёмно-синее, с простеньким рисунком. Ю.В. Друнина в 1970-х годах несколько раз приезжала в Заводоуковск и Ялуторовск, на кладбище на могиле отца поставила памятник. С краеведческим музеем тесно сотрудничает дочь Юлии Владимировны и поэта Николая Старшинова, Елена Липатникова, которая в 2010 и 2011 гг. приезжала в Заводоуковск и выступала на краеведческой конференции «Наше наследие». В сотне метров от краеведческого музея, на Привокзальной площади Заводоуковска, установлен воинский мемориал.

В окружении сосен возвышается памятник героям и участникам Великой Отечественной войны.  Время может стереть из памяти многое. Но не должны исчезнуть имена героев. Прошло почти восемь десятилетий с момента окончания Великой Отечественной войны.  Россия помнит тех, кто защищал её от врага. И среди этих героев – поэтесса и фронтовая сестра милосердия Юлия Друнина, которая под огнём неприятеля бесстрашно спасала раненых, сохранив жизнь многим советским воинам.

Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной         (Ю. Друнина)

Вернуться в Содержание журнала

Знаете, я ещё не встречал ни один мир, где бы разумные создания не считали себя венцом творения и не выискивали для своего существования какого-то высшего смысла. Удивительно неугомонны они с своём желании докопаться до истины: понять, кто они, откуда пришли, каково их предназначение? Что ж, может, когда-нибудь, я удостою мирок-другой особым вниманием и расскажу про это самое «истинное предназначение» их обитателям. Когда-нибудь. Но не теперь.

«Откуда пришли?» Да. Ещё один вопрос, мучающий практически всех, считающих себя разумными. Большие и малые, потерявшие связь с Сутью Миров и идентифицирующие себя Богами – все они равнозначно чувствуют себя очень одинокими. Брошенными. Где-то глубоко в подсознании. Иногда даже не подозревая об этом. Они ищут ответ. Ищут своего творца. Свой дом. Кто-то считает, что домом является породивший его мир и теперь, для полного счастья, стоит просто жить с ним в гармонии, а есть и те, кто уверяет себя, доказывает, что смысл бытия – отыскать тот самый дом.

Пожалуй, мне стоит извиниться. Слишком долго я наблюдаю за великолепием работы Зодчего и часто впадаю в только мне интересные рассуждения. Сейчас я здесь совсем для другого. Меня зовут… Впрочем, у меня нет имени. Никогда не было. Оно мне не нужно. Общаться со мной – всё равно что разговаривать со звёздами. Диалога не получится. Твоя участь – слушать. Признаюсь, мне бывает скучно. Невыносимо, запредельно скучно. Видишь ли, я не имею права на действие. Не могу влиять ни на материальное, ни на духовное. Поверь, я пробовал. Я могу только наблюдать, запоминать, анализировать и, с недавнего времени, говорить. Когда-нибудь я расскажу тебе больше, но сейчас я решил поделиться с тобой историями, коих повидал великое множество за миллионы циклов, и раз уж мы заговорили о доме…

Вот мир. Мир Магии – в общем её понятии, мечей и королев. Один из тех, где главенствовал род людей. Я говорю главенствовал, так как теперь этот мир объят огнём. Великий катаклизм разломил планету, и она утонула в поднявшейся из недр магме. Но то теперь, а прежде… Случилось так, что некогда могущественное, претендующее на высокое, но, по-моему, уж слишком избитое и даже в чём-то пошлое звание Бога было повержено. Такое случается, и чаще, чем ты можешь себе представить. Однако я снова отвлекаюсь. Приступим.

Магический свет двух факелов дрожал на каменных стенах, был не в силах достичь уходящего в бесконечность потолка и тщетно пытался разогнать тьму за колоннами. Сырой воздух подземелья нёс запах гнили, лез под мантию. Тихий писк нетопырей, смешиваясь с шелестом крыльев, представлялся шёпотом, несущим страшные слова предостережения.

Всё это раздражало, но не более – небольшие неудобства на пути к абсолютной власти. Что действительно выводило колдуна из себя, так это постоянное пыхтение, скрежет зубов и мерзкое гортанное бульканье компаньона. Компаньона? Нет. Раба, прихвостня, жалкого подобия человека. Лишь Создателю было известно, как такой сумел избежать смерти. Что за мать могла оставить в живых уродца, кормить его грудью, держать на руках, воспитывать? Скорее всего, он родился в какой-нибудь глухомани на севере: там народ тёмен, неприхотлив и почти не знает цивилизации. В других землях он не прожил бы и дня. Скрюченный пополам, горбатый и хромоногий, с непропорционально длинными руками – подобное уродство просто не должно сочетаться с жизнью. Но колдуну было плевать. Главное, это пугало, притащившееся в замок прошлой зимой, заявило, что знает путь и может отвести сюда, в место, которое было скрыто ото всех вот уже сотни лет, в гробницу Саниэт’ра, последнего Иного.

Теперь, возвращаясь к их первой встрече, он не мог вспомнить, почему тогда доверился столь странному гостю. Была ли то судьба или чья-то злая воля? Нет. Скорее всему, виной его собственная жгучая страсть обладания древней Силой, которую он искал уже более двадцати лет. Неистовое, затмевающее разум желание стать величайшим чародеем из когда-либо живущих.

Так или иначе, он поверил ему. Пусть не до конца, но поверил. Просто хотел, чтобы его слова были правдой. Он дал ему кров, пустил в свои лаборатории и библиотеки. Всего десять дней на подготовку, и они вместе отправились в путь. Горные хребты короля гномов Варрика остались позади. Не смогли их остановить ни ядовитые пески Дуна, ни ярость диких племен Вечных равнин. Вход в гробницу не без труда, но удалось открыть. Намного сложнее было победить стража и расплести десятки смертельных ловушек. И вот наконец-то он смотрит на огромный саркофаг, где покоятся останки Саниэт’ра. Наконец-то он получит его Силу и станет равным Богу.

Колдун раскрыл книгу, дневник одного из Старших магов, помнящего войну с Иными, и зло улыбнулся. Здесь, на этих страницах, среди воспоминаний и заклятий был записан ритуал Сопряжения. Немыслимо! Чародеи прошлого выяснили, как можно заполучить Силу Иных, но вместо этого отказались от неё. Сами лишили себя могущества. Они ударились в рассуждения, принялись писали трактаты об опасности, якобы поджидающей любого, кто возжелает заполучить «запретный ресурс», философствовали о нравственных нормах и чародейской чести. Трусы и ретрограды! Слабаки, скованные цепями бесполезных законов морали. Но он им не ровня. Он истинно свободен и видит, на что может быть способен чародей его уровня с такой Силой. Разумеется, нужна будет война. Погибнут десятки, если не сотни тысяч, но он-таки станет повелителем Двадцати семи королевств. Обязательно станет. И кто знает, может, его правление в конечном итоге станут считать благом. Может, он даже будет радеть за своих подданных. Да, он будет справедливым Властителем. Строгим, но справедливым.

– Господин, Дангул выполнил обещанное, – прошипел за спиной горбун. – Перед вами лежит великое будущее. Прочтите слова и возьмите Силу Старшего из Иных.

Улыбка колдуна стала шире. Ему безусловно нравилось подобное обращение. Пусть этот лебезящий уродец и раздражал всю дорогу, но своё место знал. Возможно, лишь возможно, он оставит этого несчастного в живых и выполнит свою часть сделки.

– Никогда не торопи меня, если ещё хочешь прожить остаток своей никчемной жизни моим подданным. Ты не сведущ в магии и не в состоянии понять всей сложности ритуала Сопряжения.

– Прошу прощения, мой Господин. Я лишь раб, допущенный проведением до созерцания вашего величия.

– Сказано… великолепно. Ты не перестаешь меня удивлять. Однако к делу!

Колдун достал из сумы Книгу Предков, безошибочно открыл страницу с нужным заклятьем и, пробежавшись глазами, наверное, уже в тысячный раз, швырнул её в темноту: за долгие годы этот здоровенный талмуд ему порядком надоел. Вскинув руки, он повернулся к саркофагу и принялся читать нараспев. Его голос дрожал. Каждое слово приближало столь вожделенное непостижимое могущество. Он читал всё громче и громче, переходя на крик. Факела, словно стесняясь будущего властителя мира, смиренно гасили своё пламя, а тьма нарастала, сгущалась, ликовала, приветствовала его.

Гробница выдохнула. По стенам и колоннам побежали трещины. Саркофаг засиял сотнями, невиданных прежде ни одним живым этого мира, рун и содрогнулся. Нетопыри сорвались со своих мест и унеслись в темноту коридора. Их шепот сменился паническим гомоном. Миг – и всё стало как прежде. Лишь вновь усилился магический огонь факелов. Будто специально, издевательски чётко, освещали они недоумённое лицо колдуна.

– Я… не понимаю. Не может быть. Ритуал Вайлехта проверен неоднократно. Он подчиняет Силу Иных. Притягивает её.

– Быть может, вы что-то упустили, мой Господин?

– Ещё одно слово, и я превращу тебя в груду пепла! Я ничего не упустил! Столько лет… Я изучил труды этих идиотов досконально!

– Прошу прощения…

– Нет, нет. Я не мог ничего упустить. – Колдун принялся расхаживать взад и вперёд. – Я всё просчитал. Стяжка полей, обратный унисон, даже сделал поправку на расхождение языка! Прошло столько лет… Столько лет… Неужели… Возможно ли, что Сила ушла?

– Если позволите…

– Говори. Ну же!

– Саркофаг отреагировал. Это явное доказательство…

– Ты прав! Да! Их магия подобна нашей. Она сохраняется в останках. Пропитывает место захоронения носителя. Она ещё здесь. Здесь! Но тогда почему? Книгу, живо!

– Господин?..

– Принеси мне книгу, иначе я заменю твою кровь раскалённым железом! Ну!

Горбун с опаской огляделся по сторонам и исчез в темноте. Колдун закрыл глаза, пытаясь унять неровное сердцебиение.

– Неужели я что-то упустил? Забыл. Фразу, слово, звук. Не может быть. Не может быть! Столько лет. Столько лет! Неужели всё напрасно? Или… Я прошёл полмира. Что, этот никудышный урод притащил меня не туда? Но я же чувствовал Силу. Я почти ощущал её!

– Господин!

– Нашёл?!

Хромая и криво улыбаясь, Горбун спешил к своему хозяину.

– Осторожно, недоумок! Если ты помнёшь хотя бы один лист!

– Она цела, мой Господин!

– Заткнись!

Колдун стал судорожно перелистывать жёлтые листки, ища нужное место. Он зло дёрнул щекой, и свет факелов усилился троекратно. Теперь стали отчётливо видны барельефы, выгравированные на стенах гробницы неизвестными мастерами: огромные, гротескные создания о десятках глаз, с длинными, доходящими до колен многосуставчатыми руками сокрушали стены замков и сметали ряды укрывшихся за щитами воинов; иные, походившие на небывалую помесь волка с лошадью, рвали людей на части и пожирали; с неба лилось пламя, зелёное пламя, однажды чуть не уничтожившее всё живое на континенте. Страшны были сцены давнишней войны, но колдун был слишком поглощён чтением, чтобы оценить искусство древних камнетёсов. Также укрылась от него и издевательская усмешка провожатого, лишь на миг сменившая привычную маску повиновения.

– Что это? – Колдун в растерянности поднял взгляд. – Раньше этого не было. Слова… изменены. – Он повернулся, и растерянность сменилась гневом. – Ты… Ты подменил её!

– Господин?..

– Признавайся, ублюдок, там в темноте, ты подменил книгу!

Воздух затрещал и нагрелся от зарождающихся молний. Десятки и десятки огоньков заплясали вокруг трясущегося от страха горбуна. Он рухнул на колени, протянул в мольбе руки и заплакал, как ребёнок.

– Молю, молю, Господин, выслушайте! Моей в том нет вины. Нет моей вины! Прошу, горечь неудачи застилает вам глаза. Как можно? Как мог я подменить вашу книгу? Как такое возможно? Прошу, одумайтесь.

Колдуна трясло. Сейчас он не видел ничего, кроме лица жалкого выродка, посмевшего его обмануть. Кровь грохотала в голове, мешая услышать мольбы, разум помутился, поддавшись бешенной ярости. Но внезапно что-то кольнуло из глубины, из той потаённой для каждого человека глубины, где, как принято считать, живёт не объяснимое ни магией, ни наукой предчувствие. Осознание ошибки постепенно разрасталось, прогоняя гнев. Он рассеял заклинание: молнии задрожали и осыпались на пол безобидными искорками.

– Вставай. Мои обвинения…. У тебя просто не хватит мозгов на нечто подобное.

– Позвольте?

– Говори!

– Вы сказали, книга изменилась. Слова изменились?

– Последняя строка. Клянусь духами предков, её там раньше не было. Но ты не причём. Думаю, это магия. Проклятие гробницы.

– Что же там?

– Там?! Х-ха. Условие. Да, да, разорви меня бури, условие! Нужна кровь.

Горбун уже было хотел подняться, но тут снова задрожал и так и остался стоять на коленях. Его голос снова задрожал, глаза наполнились ужасом, руки сжались в мольбе.

– Г-господин… П-прошу.

– Что?! Не трясись – твоя кровь тут ни к чему. Нужна кровь того, кто намеревается впитать Силу Иного.

– Но… Но, Господин. Я не понимаю. Ведь это столь просто.

– Просто?! Воистину, неведение – благо. Кровь в магическом мире – сильнейшая из структур. Кровь – это власть. Заполучив кровь чародея… считай, он у тебя в руках. Сама его жизнь у тебя в руках.

– Вы боитесь?

– Я ничего не боюсь! Жалкий раб. Отправляясь сюда… Я либо стану Богом, либо сгину. Другого не дано. Я выбрал путь. Путь господства! И не собираюсь сворачивать.

– Тогда…

– Что-то здесь не так. Неправильно. Не сходится. Откуда… откуда же взялась эта последняя проклятая строка? Кровь… Кровь для ритуала. Я знаю, что может сделать кровь. Я досконально изучил всё, что знали предки об Иных. Ритуал воскрешения? Обман? – Колдун пристально посмотрел на своего провожатого и зло улыбнулся.

– И вновь ваши подозрения пали на меня? – как-то уж излишне гордо вскинул подбородок тот. – Не думаете, что вас, столь искусного, почти гениального, мага, мог провести такой жалкий калека, как я? Как вы изволили выразиться… Мне не хватило бы мозгов.

– Хм, у тебя много личин. Я заметил это давно. Ты был бродягой, исследователем, рабом, слугой. Более всех тебе удаётся роль слуги. Слуги Иных? К чему тогда этот жалкий балаган?

– Прозорливо. – Горбун наконец поднялся с колен.

Он быстро и сильно переменился. Нет, тело сохраняло уродство и немощность, сомневаться не приходилось, ни физической, ни магической угрозы он не представлял, но лицо… Крючковатый нос теперь напоминал клюв хищной птицы, с губ не сходила ядовитая улыбка, глаза блестели проникающим в самую душу холодом.

– Ваш род любит представления. Я решил потешить тебя… Напоследок.

– Признание? Безрассудно. Считаешь, для меня всё кончено? Пройти такой путь и свернуть в шаге от цели? Всё-таки ты не настолько умён. Мои чары не видят в тебе угрозы. Ты ничто! Раб. Что ж, пора заканчивать.

Нисколько не опасаясь нападения, колдун отвернулся и медленно, словно находясь у себя в замке у камина, вытащил из сумы древний папирус. Решение было принято: если это ловушка, если ему предстоит сгинуть здесь, он примет судьбу, но его ответ будет страшен. Может быть, даже страшнее смерти, или в какое там состояние переходят после физического уничтожения так называемые, Иные? Тускло засветилась гексаграмма. Сотни лет не смогли полностью погасить вложенную в неё энергию автора. Она была до сих пор активна и готова исполнить своё назначение.

– Что это за магия? Начертание? – нисколько не скрывая насмешку, спросил горбун.

– Запасной план. Если произойдет непредвиденное, ты горько пожалеешь, что обманул меня. Как тебе перспектива прожить тысячи лет в заточении со своим хозяином? Не думаю, что ему придётся по нраву подобное. Признайся сейчас, и я дарую тебе лёгкую смерть.

– Твои выводы ложны.

– Клянусь кристаллами Найна, тревога?! Ты колеблешься. Ты знаешь, что это за чары, и знаешь – я не поверну. Не откажусь от Силы. Я слишком долго её искал. Она по праву принадлежит мне!

Взмахом руки колдун вытащил гексаграмму из папируса. Запечатывающая Вечность – так называли её праотцы. Ни в одном известном им мире не было силы, способной разбить её. Лишь свободная от принуждения воля сотворившего могла это сделать. Получив приказ, гексаграмма разрослась, прошла сквозь стены и исчезла. Вот так, без лишнего, ненужного пафоса колдун выдернул себя, своего странного спутника и всю гробницу из материального мира. Его воля и магия, создали небольшое, ограждённое от всего существующего ранее, пространство, оставив возможность для возвращения лишь хозяину чар.

– Я… Подобного я не ожидал, – с нескрываемым интересом протянул горбун. – Достойно.

Колдун улыбнулся. Пусть он попался на обман. Может быть, Дангул соврал лишь отчасти, а может, и вовсе не сказал и капли правды, но Запечатывающая Вечность точно поразила его. Он явно не ожидал подобного, и колдуну это нравилось. Нравилось, что больше не нужно ни притворяться, ни скрывать зреющие дорогой подозрения. Они раскрылись перед друг другом, наконец начали настоящую игру, и преимущество сейчас на его стороне.

– Пришло время узнать, кто из нас поистине гениален, а кого ждёт бесславный конец. Подай мне нож!

По лицу горбуна вновь скользнула улыбка. То была улыбка торжества. Он поднялся, вытащил из-за пояса ржавый, изогнутый кинжал и протянул колдуну.

– Узри рождение Бога.

С этими словами, названный отцом при рождении Кадраком – Чистой Молнией  взял кинжал, подошёл к зловещему саркофагу и полоснул себя по запястью. Струя алой крови окропила древний камень. Руны вновь ожили и заплясали зеленоватым огнём. Глубоко под землёй что-то щёлкнуло, послышалось трение камня о камень. Сделав шаг назад, Кадрак ещё раз прошептал слова ритуала Сопряжения.

Бесконечный, слышимый и днём и ночью Зов родного Мира звучал в голове. Еле видимые тени умерших, не обретших покой душ этого мира, неустанно преследовали его. Но хуже всего была эта слабая, подверженная старению и болезням оболочка смертного. Всё это раздражало, но не более – небольшие неудобства на пути к обретению самого себя. Что действительно выводило Саниэт’ра, старшего из Истинной Семёрки Иных, из себя, так это самовлюбленное бахвальство глупого колдуна, отчего-то решившего, что он по только ему понятной причине достоин… Нет. Имеет право обладать Силой. Его Силой! Силой, отнятой у него тысячи лет назад. Но довольно. Пусть бахвалится и тешит себя мыслью о скорой победе. Развязка близка, и она очень и очень разочарует его…

Тут мне стоит кое-что пояснить. Иные, в этом мире, были повержены, но смерть не стала для них концом. Я уже говорил: Мироздание удивительно в своём разнообразии. Невероятными возможностями может наделить оно существ, погибших вдали от своего дома. Так случилось и теперь. Души этих завоевателей, поработителей, как их прозывали все без исключения низшие расы, после уничтожения своих физических тел просто не смогли вырваться из чуждого им мира. Не смогли вернуться в Столб Зодчего и выполнить своё предназначение. Нет. Вместо этого они, сохранив память и разум, раз за разом рождались здесь заново, принося плоти, впустившей их, страшные уродства. И вот, пройдя сотни и сотни перерождений, одному из Иных удалось найти выход. Написать поддельные воспоминания и выдать их за труд одного из великих чародеев прошлого – оказалось ерундой. Намного сложнее было из жизни в жизнь убеждать новые поколения магов в его правдивости. А уж найти колдуна, столь фанатично жаждущего запретной Силы, готового отринуть ради неё себя самого, стать отступником, врагом всех живых, казалось, было попросту невозможно. Но ему удалось. И вот, прожив очередную полную жестокости и горя, жизнь скрюченного калеки, он обманом заманил ничего не подозревающего фанатика в гробницу, заставил добровольно пожертвовать частью себя и провести столь желанный ритуал.

Крышка саркофага слегка сдвинулась, а после, гася магические факелы, превращая всё вокруг в непроглядную темень, из него вырвались пульсирующие волны чуждой этому миру энергии. Сила, почувствовав так долго отсутствующего хозяина, рванулась ему навстречу. Ликование. Экстаз, грозящий лишить разума. Упоение от бушующей вновь, расходящейся в принимающем свою должную форму теле энергии.

Сын некогда разорившегося северного купца, горбун Дангул более не существовал: Саниэт’ра, Оглядчик Миров, переродился, и на сей раз не жалким смертным, но, как и прежде, Богом. Его сознание разделилось, обрело новые личности, новые ипостаси. Некогда забытые, а теперь вновь доступные законы тысячи тысяч вселенных возвращались к нему. Он вспоминал. Медленно, но верно, он становился прежним. Тем, кем был создан некогда – Сущностью Высшего Порядка. Ему уже не было дела до происходящего вокруг. Однако пока ещё он слышал голос обманутого колдуна. В распахнувшемся перед ним на миг разуме этого смертного он увидел заклятье, заставившее факела вновь зажечься.

«Примитивная магия. Жалкое зрелище. Приводить в действие чары голосом? Дикость».

– Всё-таки обман!

«Что это? Их речь? Я уже и забыл, сколь отвратительны звуки низших. Но… Удивительно. Смертный… Он, кажется… злится? На меня? Удивительно и непостижимо. Он не молит о пощаде, не повредился рассудком от ужаса, он… зол?»

– Ты и есть один из них! Ты притащил меня сюда только для того, чтобы вернуть себе жизнь!

«Хм… Я отсутствовал столько циклов. Будет интересно увидеть структурные изменения вселенных. Я даже будто бы рад, что так вышло. Нужно внедрить в практикумы. Добровольная изоляция. Стазис, а после – непредвзятая оглядка и рассуждения отлученного о произошедших трансформациях».

– Ты пожалеешь, что обманул меня! Тебе не выйти отсюда. Никогда, слышишь?! Никогда! Ты можешь убить меня, но я ни за что не сниму печать!

– Почему ты говоришь со мной? – Иной наконец обратил внимание на человека, стоящего рядом. Он припоминал его лишь смутно. Какие-то обрывки разговоров, образов. Будто бы этот смертный даже когда-то приказывал ему. Приказывал? Непостижимо! Нет. Хотя… – Ах, да. Разумеется. Теперь я вспомнил тебя. Что ты хочешь?

– Прекрати! Ты расскажешь, как сумел обмануть меня, иначе я оставлю тебя в этом коконе навечно!

– Навечно? Забавно. Если бы ты только мог представить, что означает сие слово.

– Я сказал: заткнись! Признай, я победил! Ты сумел провести меня, но проиграл! Тебе не вернуться в наш мир. Не властвовать в нём. Ты так долго планировал месть, но я остановил тебя! Если я не получу Силу, то покажу верховным чародеям тебя в этой клетке. Они по достоинству оценят мой подвиг. Меня станут называть спасителем Мира, остановившим второе пришествия зла!

«До чего же мерзкие звуки. Пора».

За спиной у колдуна полыхнуло. На месте, где стоял саркофаг, заискрил и отворился портал. Он издавал тихий гул, открывая вид на родной мир Иных. Это была закованная в вечную мерзлоту планета. На поверхности безжизненная, однако таящая в своей утробе искусственные, глобальные изменения, проделанные её обитателями.

– Как тебе удалось?! Невозможно! Нет! Что это за магия?! Как такое может быть?! Я уничтожу тебя! Я…

Саниэт’ра ничего не слышал. Его мысли были заняты анализом множества из доступных вариантов будущего, и ни в одном из них не было ни колдуна, мнящего себя одержавшим верх, ни его мира. Ему было незачем оставаться здесь. Единственное, чего он сейчас хотел, это вернуться в свой родной мир и оттуда начать новый Цикл.

Сбросив теперь уже абсолютно не нужную, уродливую оболочку, Иной преобразился. Их родные тела мне трудно описать. Они не имеют костного каркаса, привычной в большинстве миров головы или конечностей. Масса. Бесформенная масса, сгустки биологического материала, удерживаемые вместе магнитными полями ионизированных газов, чудовищной гравитацией субатомных частиц и энергией одного из Источников, несущего жизненную эссенцию трёх существ высшего порядка, питающего его. Приняв свой истинный облик, Саниэт’ра двинулся к порталу. Ему не было дела до проклятий, несущихся в его адрес. Не заметил он ни заклинаний, брошенных в него колдуном, ни хруст его костей, ни предсмертного хрипа. Он грезил о доме и думал только о нём.

Видишь ли, в чём дело. Первый раз Иные объявились здесь почти случайно. Тот конфликт, что жители этой планеты называли чуть ли не войной Добра со Злом, для них был просто одной из стадий существования. С самого сотворения воля Создателя бесцельно водила их из мира в мир. Большинство обитателей воспринимали подобное вторжение – или нет, здесь лучше подойдет слово появление – воинственно. Впрочем, как ещё можно воспринять огромных, наводящих ужас почти на все разумные формы жизни существ? Как можно не обращать внимания, когда эти самые существа убивают и поедают твоих сородичей? Но для Иных, это было всего-навсего кормёжкой. Необходимостью. Вот так смешно создал их творец. Я, кстати, знаю его и, может быть, когда-нибудь расскажу тебе и его историю. Ну а Иные… Они никого не воспринимают как врага. Да и не могут. Они вообще не испытывают злобы. Откуда ей взяться? Разве бык испытывает злобу к зелёной траве или к стогу сена? Нет. Он просто ест.

Так погиб Кадрак. Один из тех, кто считал свой мир, да и свою жизнь чем-то важным, значимым, чуть ли центром всего Мироздания. Такие не допускают даже мысли о никчемности, ничтожности себя перед бесконечным временем и необъятностью космоса. Я не виню их. Крупицы знаний, коими оперируют подобные, не могут дать и слабого представления о бесконечном множестве вселенных и о разнообразии разумных существ, живущих в них. Да ну и пусть. Меня это не особо заботит. Никогда не заботило. Не поднимать же мне каждого из непроглядной бездны скудоумия?

Знаешь, в одном захудалом мирке, маленьком, ничем неприметном, гибнущем от действий своих недалёких обитателей, сформировалось мнение, что дескать каждая история должна нести в себе некий смысл. Хоть крупицу смысла. Иначе ими ставится под сомнение сама логика существования такой истории. И даже более. Ознакомившись, они всенепременно рвутся оценивать, высказывают мнения и принимают решение, корректировать ли своё дальнейшее бытие с учётом новой полученной информации. Очень может быть, ты именно так и поступишь. Но напомню, что причина, по которой я поведал историю старшего Иного, тебе была известна с самого начала – мне просто бывает невообразимо скучно.

Вернуться в Содержание журнала

В самой северной части хребта расположен продолговатый массив с ярко выраженным гребнем, круто заканчивающимся на южных склонах горы Тельпосиз. Далее на юг, на относительно узком хребте, на современных географических картах обозначены три вершины: Янытуйтнер (1194,8 м), Хальмерсале (1258,5 м) и Хораиз (1327,6 м) (здесь и далее используются отметки высот, указанные на картах масштаба 1:50000, изданных в 1992 году и соответствующих местности, 1987 г.).

Сквозная долина

В самой южной части горный массив несколько расширяется и заканчивается хребтом Туйтымнёр. Прежде всего следует отметить на этом горном массиве наличие большого количества горно-ледниковых форм. Так, например, на склонах горы Хальмерсале располагаются шесть типичных скальных каров. А на горе Хораиз – два больших кара.

В целом на северной половине хребта система каров в сочетании с вершинами создает вид альпийского рельефа, характерного дня Приполярного Урала. Этим ещё раз подтверждается моё доказательство того географического факта, что гора Тельпосиз относится к Приполярному Уралу, а граница между Северным и Приполярным Уралом находится южнее Тельпосиза и всего рассматриваемого здесь горного хребта.

Такая граница проходит по верховьям рек Няйс (на восточном склоне Урала) и Укъю (на западном склоне). Наличие ледников в этом горном массиве – дополнительный признак для отнесения массива к территории Приполярного Урала. На обсуждаемом хребте находится всего одна сквозная долина, пересекающая хребет между горами Тельпосиз и вершиной с отметкой 1468,6 метра. На этой сквозной долине располагаются истоки рек Тельпосъю (на западе) и Няртсюю (на востоке).

Две загадки

При многократном и внимательном рассмотрении речной системы на западном склоне наблюдаемого горного хребта я обнаружил две странные географические загадки. Две реки обозначены на карте – Пятидырка и Семидырка. Обе реки впадают в реку Тельпос. Что означает в этих названиях рек термин «дырка»? Исследователи обычно при пояснении топонима Пятидырка связывают его с названиями горы и реки Пыртиндырма. Такая река является правым притоком реки Торговой (Хатемалья) в среднем её течении. А гора Пыртиндырма расположена в истоках одноименной реки.

Т.Д. Слинкина приводит в сообщении информанта А.Н. Янгасовой то, что топоним «Пыртиндырма» является трансформацией от ненецкого слова «пырдарома» (глагольное имя) «место, где возвращаются (переходят) обратно»; «узкое место прохода, перехода». А. Беляев и Е. Шубницына как и информант Янгасова считают, что потамоним «Пятидырка» происходит из Пыртиндырма (ненецкий язык), где «пырдё» – «поворот назад, обратно», а – «ды-р-ма», или в сумме «дырма» – сложный формант, определяющий многократность и место действия. Тогда, по их мнению, «Пыртиндырма» – «место, где постоянно поворачивают, переходят обратно». Они предположили, что в русскоязычном восприятии «Пыртиндырма» преобразовалось в «Пятидырку».

А. Беляев и Е. Шубницына считают, что потамоним «Семидырка» также происходит из ненецкого языка и имел первоначальную форму «Синёдырма» – «туманное место». С такими соображениями трудно согласиться. Они слабодоказуемы. Применяется показатель (место), характеризующий события (переход туда и обратно, туман), что обычно не используется при номинации рек.

Связь с карами

Более реальное пояснение потамонимам «Пятидырка» и «Семидырка» даёт Т. Д. Слинкина в своей монографии «Мансийские оронимы Урала». Используя сведения, полученные от информанта А.А. Хатанзеева, она поясняет, что гидронимы «Пятидырка» и «Семидырка» являются русскоязычными и связаны с наличием скалистых каров, расположенных в долинах этих рек. Информант

А.А. Хатанзеев сообщил, что именно горные кары, цирки местное население и называет «дырками» (пять «дырок» – «Пятидырка»; семь «дырок» – «Семидырка»). Я полностью разделяю такое пояснение.

Дополнительно отмечу, что топоним «Пыртиндырма» относится к названию горы, и его можно перевести на мансийском языке, в котором замена гласных звуков – типичное явление на диалектной базе. Разложим ороним на компоненты: «Пыртиндырма» = «пыр» + «тин» + «дыр» + «ма». Тогда получаем:  «пур» (сокращённое от «пурунгкве» – «грызть», с заменой гласного звука «ы» на «у») + «тын» (сокращённое от «тыналангкве» продавать, торговать» с заменой гласного звука «и» на «ы») + «тēр» (сокращённое от «тēрас» – «утёс, скала», с заменой гласного звука «ы» на «е» и звонкой «д» на глухую «т») + «мā» – «место, местность». В итоге получаем: «Пур+Тын+Тēр+Мā» – «Место, [у] погрызанной скалы, [где] торгуют». Такой перевод хорошо отражает географическую реалию горы с высотной отметкой 1262 метра, расположенной в истоках реки Пыртиндырма («Пур-Тын-Тēр-Мā»), которая «изгрызана» несколькими карами

Таким образом, название рек Пятидырка и Семидырка в переносном смысле связано термином «дырка» с мансийским глаголом «пурунгкве» – «грызть», в географическом плане характеризующем наличие горных каров, цирков в долинах этих рек.

Рекомендация топографам

Но тогда возникает недоразумение: в долинах Пятидырки и Семидырки отсутствуют кары. После долгих размышлений мне пришла мысль: вероятно, здесь перепутаны названия рек. Действительно, севернее долины реки Пятидырки находится долина безымянной реки, впадающей в реку Тельпос. И в долине этой реки находятся… пять каров

Следовательно, именно этой безымянной реке следует присвоить название «Пятидырка». Видимо, здесь произошла путаница с названиями рек. Аналогичная ситуация и с гидронимом «Семидырка». Севернее долины реки Семидырки находится долина реки Кузь-Кудию, в которой расположены семь каров

А в верховьях реки Семидырки, указанной на современных географических картах, кары отсутствуют. Здесь в двух случаях произошла попарная перемена названий двух соседних рек.

Из вышеизложенного можно сделать вывод-рекомендацию топографам: следует перенести на соседние реки названия рек Пятидырка и Семидырка.

Вернуться в Содержание журнала

Пожалуй, единственного, чего там не было, – так это женских романов о любви и эротоманских соплях. А так – собрание книг вполне внушало; Василий Николаевич собранием активно пользовался, всегда с большим удовольствием и интересом. Но иногда он ловил себя на мысли, что всех-всех книг, хранящихся у него, он прочитать не успеет: уж слишком их много.

Пока Василий Николаевич не потерял ногу, жил полной жизнью, имел семью – жену и сына. Машина у него была не новая, а старенький «Москвич»; работа не престижная, но зато очень им любимая – библиотекарь. И, поскольку книг в его доме хранилось чуть ли не больше, чем на работе – по факту, он утром уходил из одной библиотеки в другую, а вечером опять возвращался в библиотеку.

Ему нравилось шуршание страниц, тишина читального зала и запах старых книг в потрёпанных переплётах. Новые, современные книги, которые он иногда покупал, пахли совсем не притягательно; приходилось долго искать, чтобы найти что-то стоящее. Телевизора у них дома не водилось, потому что в книгах (но только в хороших) можно найти намного больше, чем в цветных картинках с сиськами и насилием. Так он считал. И жизнь его текла в размеренном русле счастливой семейной жизни.

Но в один несчастный день судьба повернулась к нему пятой точкой. Мокрый асфальт – туман – грузовик – машина всмятку – жена и сын погибли – выжил только он… Выжить-то он выжил, но ногу потерял, потерял семью и остался один с одной ногой.

Со временем боль утраты поутихла, Василий Николаевич привык ходить с костылём, утешая себя тем, что он пират. Пустота заполнялась чтением книг – ничего другого придумать он не мог, как только дочитывалась одна книга – начинала прочитываться другая. И так – переплёт за переплётом. Так он и коротал своё время, обычно сидя в любимом кресле возле круглого столика, на котором горела лампа с уютным жёлтым абажуром.

Как-то вечером захотелось ему перечитать Гоголя (давненько не перечитывал). Взял он с полки наугад какой-то том, открыл – попался «Нос».

«Ну, «Нос», так «Нос», – подумал Василий Николаевич и, раскурив трубку, включил тихонько музыку под кофеёк, и принялся читать. Почитал-почитал – да и уснул…

Утро

Костыль пропал! Василий Николаевич проснулся, а костыля рядом не было! Ни в прихожей, ни в спальне, ни в гостиной – во всей квартире костыля не было! Хороший был костыль, немецкий – дорогой, качественный. Этот костыль ему прислала сестра, которая уже давно жила в Германии. Первым делом он проверил входную дверь – заперта изнутри, следов взлома не видно.

– Да как же это, где же он? Он, что, испарился? – подумал Василий Николаевич.

Вспомнив, что на антресолях пылится его ещё первый старый костыль, Василий Николаевич с трудом его достал, вышел в подъезд и спустился к консьержке.

– Наташенька, здравствуйте, а Вы не видели никого подозрительного с моим костылём сегодня ночью? Никто не выходил?

– Нет, Василий Николаевич, с костылями никто не проходил, я бы заметила. А Вы что, костыль потеряли?

– Да не потерял я – вчера ещё был, а утром проснулся – его нет! Дверь заперта была. И везде смотрел, а его нет – исчез! Представляете, что за чёрт творится!

– Ну, как-то это странно. Давайте в полицию звонить.

– Да звонил я уже – они костылями не занимаются, сказали: соцработников пришлют. А я их не терплю, Наташенька! Так что, если ко мне соцработников подошлют,  Вы их шлите нещадно обратно, пожалуйста. Я буду у себя, но Вы скажите, что меня нет, что я в футбол ушёл играть – ну, или придумайте сами что-нибудь.

– Хорошо, я поняла, Василий Николаевич.

А тем временем…

Пока Василий Николаевич пребывал в неведении, Костыль времени зря не терял. Он каким-то образом заполучил корочки депутата; стал заседать в Госдуме, принимать законы, ездить на дорогущей тачке с охраной, чё-то лоббировать, давать интервью направо и налево, организовывать бизнесы, брать, давать и подкупать; а ещё скупил все в мире биткоины и обналичил их в рублях! Одним словом, Костыль развил настолько бурную деятельность, что финансовое положение его, вес и карьерная лестница, возвысились до таких высот, что не каждый так смогёт! На таких высотах у людей головы кружатся побыстрее вертолётных лопастей, но то у людей,  а к костылям это не относится. И это всего за три дня!

Через четыре дня Василий Николаевич получил, с доставкой на дом, суперсовременный и качественный протез. Шикарный, как настоящая нога! К нему приехали заграничные врачи и установили недостающие полноги. Протез подошёл идеально, и Василий Николаевич снова смог нормально ходить. А старый костыль он закинул обратно на антресоли: авось пригодится.

– Спасибо большое! Вот это сюрприз! А, скажите, а кто же это оплатил мне протез? Я ведь ничего не заказывал – спросил у врачей удивлённый Василий Николаевич.

– Мы не знаем, нам деньги перевели и сделали заказ – и вот мы тут. А для вас вот – записка, лично в руки, пожалуйста.

Врачи ушли, а Василий Николаевич, твёрдо стоя на новой ноге, открыл конверт и прочитал:

– Прости, что покинул тебя, но ситуация не терпит обязательств.

Слово «обязательств» было зачёркнуто, потом было написано: не терпит обстоятельств. Потом опять зачёркнуто и заново написано: ситуация не терпит отлагательств.

– Прости, я ещё не научился правильно подбирать слова. Ходи на своих двоих и на здоровье! Твой К…

– Карамзин? Кастанеда? Катаев? Да кто б это мог быть? Может Конан, Киплинг? – хотя, это вряд ли, – рассуждал Василий Николаевич. – А-а-а, ну конечно – Иммануил, небось, опять чудит. Вечно он… ох уж эти мне философы, – подумал Василий Николаевич и побежал в библиотеку. Книг то много, а времени мало…

Вернуться в Содержание журнала

Всего трём путешественникам удалось пересечь поперёк Южный остров Новой Земли во второй половине XIX века. Среди смельчаков был участник I Международного полярного года доктор Л.Ф. Гриневецкий, писатель К.Д. Носилов и художник А.А. Борисов.

Следуя по маршруту известных первопроходцев, мы побывали также в мало исследованных местах кочёвок самоедов-промышленников и береговых новоземельских промыслов. Это была моя третья экспедиция на Новую Землю.

Путь в «сказочную страну»

Мы стартовали в начале августа из посёлка Белушья Губа – столицы Центрального полигона РФ. На двух вездеходах ГТ-Т мы переправились через устье реки Рогачевой, пересекли Рогачёвы горы, достигли Нехватовых озёр, а затем по долинам ручьёв проследовали  до реки Савиной и по её левому берегу вышли к Карскому морю, к самому устью реки. Здесь находился старый промысловый пункт. От исходного пункта маршрута эта точка отстояла на несколько десятков километров.

Впервые внутреннюю область острова в 1880-х годах красочно описал К.Д. Носилов: «Мы идём по узкой, глубокой долине, скорее ущелью, по ту и другую сторону встают всё выше и выше горы. Они кряжами протянулись нам по пути и обрывами скал спускаются к нам в ущелье. Долина узкая, порой скалы сходятся и образуют каменные ворота. Скалы, чёрные и безжизненные, висят над нами, и в них ясно отдаётся двойным эхом каждое громко сказанное слово, каждый лай собаки, крик проводника. Вместе с мёртвой тишиной они давят человека своим величием, и кажется, что мы не идём, а крадёмся куда-то, скользя по твёрдому снегу. Навстречу нам тянется лёгонький ветерок, стремясь с охлаждённых вершин гор к более тёплой поверхности моря». Но, Носилов был тут зимой и передвигался на собачьих упряжках, а мы – летом, на вездеходах, которые еле «помещались» в узких долинах ручьёв, и откуда по крутым склонам ещё нужно было выбираться на плакор

Отработав несколько дней в устье р. Савиной, мы двинулись вдоль берега на север. Из точек этого маршрута наиболее примечательными для меня были две – заливы Абросимова и Литке.

Баня в заливе Абросимова

Через 65–70 километров пути мы переправились через устье реки Абросимова и, преодолев по северному берегу залива ещё около 5–6 км, добрались до старого опорного пункта промысловиков, организованного в 1936 году и действовавшего более двадцати лет. Рядом с жилым домом располагалась небольшая баня, а поодаль от них, на взгорке, виднелись остатки хозяйственного навеса. Жилой дом и баня стояли на галечниковой насыпи, в нескольких метрах от моря. Наверху дома – просторный чердак, а внизу – две комнаты и печь, оконные рамы были выдраны.

В нескольких десятках метров к северу от дома – пресное озеро, на берегу которого стояли бочки для засолки рыбы. Быстро обустроившись и заделав окна полиэтиленом, приступили к своей обычной работе. Удивительно, но нам везло с погодой. Было относительно тепло днём (до плюс 7–10º), без дождя и солнечно. Конечно, всё время докучал сильный ветер.

В километре с небольшим от берега мы обнаружили расположенные высоко на древних террасах озёра, заселённые изолированными популяциями гольца. Наши военные рыбаки называли их палией; мелкие рыбы (до 30–40 сантиметров в длину) с ярко окрашенными красноватыми брюшками. Популяция была очень малочисленной, нам удалось выловить всего несколько рыб.

Экзотике пребывания в этой точке на карте архипелага добавляло ещё и то, что в апреле 1888 гола тут побывал писатель К.Д. Носилов, оставивший такие воспоминания: «Как-то жутко становится в этой пустыне, когда прислушиваешься к её мертвой тишине, которая царит тут повсюду… Ни звука, ни следа зверя, ни полёта птицы по целым дням».

Созвучием этим строкам было упоминание К.Д. Носиловым  нашумевшей в те времена истории о Ефремове идоле. Этого деревянного истукана, несмотря на запрет православных священников, соорудил самоед Ефрем. В одну из зим суровые морозы на много километров сковали море льдом, и самоеды долго не могли добыть хотя бы одну нерпу или оленя. Их семьи были чуть живы. И тогда Ефрем соорудил примитивного идола: простой обрубок дерева, две пули вместо глаз и одна – пупок. Ему же он принёс и человеческую жертву, умертвив маленькую девочку. А наутро охотники убили аж семь оленей.

В этой точке мы пробыли до 4 сентября. Примечательным событием стала организованная нами баня. За три недели путешествия представилась возможность попариться и помыться горячей водой. Целый день ушёл на ремонт, заделку крупных щелей и топку старой бани. Вечером мы поочередно парились и мылись. Из всех маленьких дыр внутрь струился холодный арктический воздух (на улице в это время было не выше плюс 2–3⁰ С, и порхали снежинки), а спина мёрзла, когда мы поворачивались к стенам. Но был вечный покой и веяло чем-то домашним, таким далёким уютом. Естественно, после бани были и 100 граммов, и плотный ужин. Уже поздно вечером мы вышли из избы покурить. Кругом кромешная тьма, пронизывающий северо-восточный ветер, снежок. На сотни километров ни одного человека безлюдье. Берег студёного Карского моря, баня, тёплая изба. И всё это на исходе ХХ века, когда где-то есть «цивилизация» с телефонами, автомобилями, телевизорами и прочими прелестями. А мы одни в безлюдье, и никто о нас ничего не знает. Рацией мы не пользовались, она была только на случай экстренных ситуаций для связи с командованием войсковой части в Белушьей Губе.

Сразу переносишься в XIX век и ощущаешь себя первопоселенцами-промышленниками. Ты понимаешь, что, проходя по безлюдному арктическому острову с научным маршрутом, совершаешь большое и интересное дело. После тебя останутся бесценные сведения о неизвестных страницах истории освоения Новой Земли и её природе. Что может быть большим блаженством для настоящих мужчин?

В заливе Абросимова мы в полной мере ощутили, что здесь мы – гости, а не хозяева. Нас постоянно навещали белые медведи. Однажды утром, со сна, наш геоморфолог выбежал на улицу и обнаружил в 10 метрах от крыльца стоящего в воде медведя. Осторожно забежав в избу, он сообщил нам, что пришёл медведь, но просил не беспокоить зверя: «Я хочу его сфотографировать». Медведь оказался умнее. Заслышав нашу возню и беготню по дому, он поплыл прочь от берега. Когда мы выскочили с ружьями, ракетницами и фотоаппаратами, медведь уже отплыл на 50–70 м от берега.

В другой раз, возвращаясь на вездеходе после осмотра обширной лагуны у мыса Курочкина, спускались со склона к избе. Находясь примерно в километре от неё, наблюдали живописную картину. Вокруг избы носятся двое военных и палят в воздух из ружей и ракетниц. Затем они заскочили в вездеход и помчались прогонять медведя, который не очень-то охотно удирал от них. Мы кинулись им на подмогу и совместными усилиями прогнали зверя далеко в сопки. Приехав, выяснили, что остававшиеся у избы рыбаки занимались починкой сети. Сеть была развешена на стене избы, и они, покуривая, неторопливо выбирали застрявший мусор и латали дыры. В какой-то момент оглянулись и обомлели – в нескольких метрах стоял медведь. Ружья в доме и в вездеходе. Что и как произошло дальше, неизвестно. Но через несколько секунд один из них был в кабине вездехода, а другой успел обежать избу и заскочить в неё. Вооружившись, они открыли пальбу.

На север, к заливу Литке

4 сентября после полудня мы отправились дальше на север, в направлении залива Литке. Нам предстояло преодолеть не менее 100 км. Там располагалась брошенная одноимённая фактория.

На полпути остановились в старой промысловой избе на мысе Вишневского, расположенной на обширных галечниках, испещрённых ручьями и протоками, вокруг которых возвышались невысокие округлые холмы. Сразу же по прибытии рыбаки поехали ставить сети: они перегородили небольшие протоки и лагуны. Эта точка на карте маршрута оказалась настоящим медвежьим раем. В поле зрения постоянно находились от двух до четырёх зверей; они явно учуяли нас и караулили, как бы добраться до вкусно пахнущей пищи, которую мы готовили.

Медвежий рай

Медведи были непугаными. Наиболее упорным оказался молодой зверь примерно двухлетнего возраста. Он сутки лежал в 500–600 метрах на склоне холма и постоянно нюхал воздух (ветер как раз был в его сторону) как бы проверяя, на месте мы или нет. Я всё время наблюдал за ним в бинокль. Через сутки он не выдержал, и, когда мы начали жарить на масле гольцовую печень, аромат от которой разносился на многие сотни метров вокруг, медведь ринулся в нашу сторону. Мы приготовились к встрече с ним и выстроились в линию, вооружившись заряженными ракетницами, карабином и ружьями. «Малыш» медленно, но уверенно двигался к нам. Не доходя примерно 300 метров, зверь перешёл на быстрый бег, а затем и галоп. Когда он был на расстоянии около 80 метров, мы дали залп в воздух из ружей. Никакой реакции. Его остановил лишь выстрел из ракетницы. Реакция зверя была моментальной. Летящая вдоль земли и прыгающая по гравию ракета вразумила «малыша». Он мгновенно остановился, повернулся на 90 градусов и во всю прыть помчался прочь, не разбирая дороги, – переплыл лагуну, влетел на гребень холма и скрылся за ним.

После завтрака наши военные-рыбаки поехали проверять сети. Вернулись они явно озадаченные. Оказывается, медведи обнаружили сети, а в них – рыбу. Эти наглецы ловко выбрали сети на берег и съели рыбу. Через день, продолжив маршрут, мы заехали на лагуны и протоки, чтобы ещё раз проверить и снять сети. Перевалив холм, заметили трёх удирающих от лагуны зверей, а рядом, на берегу, опять лежали вытащенные ими сети. Повторилась картина прошлых дней. Конечно, сети были пусты; всю рыбу они съели. Такое обилие медведей мы объясняли тем, что в местные ручьи и озёра на нерест идёт много гольца, и они приходят сюда полакомиться «рыбкой».

На берегу «залива имени гр. Литке»

По пологому склону мы спустились к узкому и красивому заливу. Это – долгожданный залив Литке, крайняя точка нашего маршрута. Дальше на вездеходе летом не пройти.

 Впереди показались строения заброшенной фактории, основанной во второй половине 1930-х годов. Фактория Литке – это «целый город», состоящий из четырёх строений: фактории-магазина, двух жилых домов и бани. Мы остановились в самом просторном доме, стоящем рядом с факторией-магазином. Внутри «нашего дома» – четыре изолированных комнаты и длинный коридор.

Наверх, на чердак, вела лестница; здесь был своеобразный склад. Среди старого хлама обнаружили винные бутылки с этикетками 1930-х годов, детскую обувь, пузырьки из-под лекарств. Стены дома изнутри были оклеены сначала газетами, датированными 1940–1941 годами, а поверх них – уже незатейливыми обоями. В углу одной из комнат стояла деревянная кровать, сделанная без единого гвоздя и имеющая возраст не менее 60 лет (на 1996 г.). Вместе со старым стулом это – единственный полностью сохранившийся атрибут того времени. В доме много десятилетий никто не жил, поэтому печная труба и кирпичная кладка обвалились. Печь дымила, и мы пользовались своей переносной, железной.

Залив Литке или, как его назвал в одном из очерков К.Д. Носилов «залив гр. Литке», имея в виду графа Ф.П. Литке, который в XIX веке совершил подряд четыре плавания на Новую Землю, – одно из красивейших мест по всему карскому побережью острова. Писатель побывал здесь осенью 1887 года. Вход в залив с моря сторожат два острова – Фёдора и Александра, названные так в честь известных мореплавателей, исследователей Севера, братьев Фёдора Петровича и Александра Петровича Литке.

На наружном косяке, над дверью старой бани, я обнаружил хорошо заметную вырезанную надпись: «зимовал. Трапезников 1933 г.». После приезда в Москву, просматривая подшивку «Бюллетеня Арктического института» за 1930-е годы, нашёл заметку, что  в зиму 1933/1934 годов здесь успешно промышлял охотник Трапезников; даже были  приведены объёмы его зимних промыслов.

На противоположном берегу, на чёрных, обкатанных морем скалах в бинокль были хорошо различимы кресты, которые в 1911 году видели участники экспедиции В.А. Русанова: «Луна красиво озарила море, чёрные скалы и старый лиственничный крест с неразборчивой уже надписью. Внизу под крестом на чёрных сланцевых плитах экспедиция отметила белой масляной краской о своём пребывании в заливе Литке». На современных картах живописный мыс назван «мыс Кресты».

Примерно в 300–400 метрах к западу от фактории, на гряде выступающего в залив мыса, расположено кладбище из шести могил: пять взрослых и одна детская. На сохранившейся дощечке на одном столбике читаем: «Здесь погребено тело Зе… Ивана Константиновича Вельского р-на. 1922–1953 гг.». Осень уже чувствовалась в окраске растительности на их склонах: они пестрели всеми оттенками коричневых и зелёных тонов, приобретая под лучами изредка проглядывающего между облаками солнца яркую, сочную колористическую насыщенность. Несмотря на навеваемые увиденным приятные мотивы, нас постоянно преследовало ощущение незримого присутствия некогда живших здесь людей. Может быть, это оттого, что впервые на всём нашем маршруте встретились сразу все атрибуты человеческой жизни – дома, баня, кладбище? Может быть, оттого, что повсеместно на территории, вокруг построек попадались следы пребывания людей: впопыхах выброшенные вещи, которые не могли увезти выселяемые при организации на Новой Земле испытательного полигона семьи промысловиков? А ещё здесь встречались и детские вещи – нехитрые самодельные игрушки, маленькие ботиночки, туфельки…

К нам в гости постоянно приходили белые медведи, но мы успешно отпугивали их выстрелами из ракетниц. Вот записи в моём полевом дневнике: «8 сентября 1996 г. 18⁴⁰ замечен белый медведь в 0,7 км к Ю от фактории, у дороги. 18⁴⁵ замечен ещё один белый медведь в 0,35 км от дома, у дороги; 19⁰⁵ – ушёл к выходному мысу. На С берегу 19¹⁵ 2 белых медведя (крупный и медвежонок) вышли на снежник». Однажды в бинокль я наблюдал интересную картину. На противоположном берегу залива по склону медленно двигалось небольшое стадо оленей, а за ним в нескольких сотнях метров шли три медведя. Видимо, хищники охотились за больными и отстающими оленями. Ранее нам не приходилось никогда наблюдать подобной медвежьей охоты. Возможно, что морского зверя в этот год было мало, и арктические хищники перешли временно на оленятину.

Мы пробыли на берегу этого красивейшего залива с 6 по 10 сентября и встретили здесь арктическую зиму. Каждую ночь шёл снег; он покрывал всё вокруг тонким слоем. Если в первые два дня снег к обеду таял, то к нашему отъезду он уже не исчезал даже днём. Несмотря на все погодные и душевные неудобства, нам предстояло провести здесь обычную экспедиционную работу. Историк сделал интересное открытие. Собрав несколько десятков стреляных гильз, уже в Москве он обратился к специалистам-баллистикам. Оказалось, что среди собранных гильз, кроме отечественных, были широко представлены норвежские, датские, польские и другие зарубежные боеприпасы.

Обратный путь проходил через залив Абросимова и по внутренним районам острова уже сквозь новоземельскую «зиму»  – снег, метели и по льду на озёрах и реках. Мы возвращались домой, преодолев расстояния и трудности экспедиционной жизни, исполненные ощущением выполненного долга.

Вернуться в Содержание журнала

На противоположном левом берегу, возле Аликаева камня, появилась другая деревня – Петуховка. Но судьба завода изменилась в 1862 году, когда сильное наводнение разрушило плотину и остановило работу предприятия. Восстановление требовало немалых средств, которые не удалось найти, и завод, увы, закрылся. Верхняя Сарана перешла в руки лесопромышленников Бобянских, а крестьяне стали жить за счёт наделов земли, сенокосных угодий и скота.

Не так быстро доходят новости в этот далёкий, окружённый тайгой посёлок. Патриархальный уклад помогал крестьянам выживать в трудных условиях. Многодетные семьи – это своего рода артель работников, где у каждого свои роль и место. Но и сюда стали приходить ветры перемен грядущей новой жизни. И вот уже в феврале 1924 года образован Верх-Саранинский сельский совет, куда вошли деревни Верхняя Сарана, Ломаная Нога, Тигинский Ключ, посёлки Долгий Мост, Журавлиный Лог, выселок Петуховка, хутор Сухой Ключ, а также населённые пункты Томильные печи и детский дом «Вайнера» с общим количеством жителей 938 человек. (Государственный архив в г. Красноуфимске/Основание: Ф. 41).

И началась новая жизнь! В деревнях уже подрастало поколение ребят, которые родились после ликвидации и слома царской России. И был среди них необычный парнишка  Евсейка – без рук и ног. Самый младший в семье кузнеца Дмитрия Якимова сын, одиннадцатый. Не побоялись родные, оставили такого. Сейчас можно только догадываться, какие трудности испытывала семья, да и сам Евсей. Пришло время идти ему в школу – сшили заплечный мешок – да в нём и носили братья на уроки. А там парту специально приспособили для удобства писания. В математике Евсей был очень смышлёным. А ещё, на удивление, подчерк у парня оказался необычайно красивым и аккуратным. Писал он тремя пальцами, которые были у него на небольшой ноге. Но учился писать и зубами.  Так потихоньку и началось – сначала плакаты в сельсовет начал рисовать, потом и картины пошли!

Дружил Евсей Дмитриевич со многими выдающимися людьми того времени на Урале. Модест Онисимович Клер (1879–1966) – учёный-геолог, палеонтолог и краевед  частенько писал ему письма, помогал с красками, кистями.

Павел Петрович Бажов (1879–1950) – автор уральских сказов был в восторге от пейзажей и не скрывал своего восхищения талантом художника. Даже самого товарища Сталина Евсею Дмитриевичу рисовать доверяли! А картину «На охоте» в 1960-е годы приобрёл Красноуфимский краеведческий музей.

На сегодняшний день в музее находится шесть картин необычного художника-самородка. Только к сорока годам после многочисленных обращений и писем Евсей Дмитриевич отправился в Москву делать протезы рук. Там он встретил свою будущую жену, к которой спустя год уехал.

К слову сказать, Евсей Дмитриевич не одинок в своём жизненном подвиге. В Самарской губернии в селе Утевка был иконописец без рук и ног Григорий Журавлёв (1858–1916). Когда в 1885 году в Утевке началось строительство каменного Храма Живоначальной Троицы он руководил ходом работ, а потом сам расписывал десятиметровый купол. У Григория была специальная люлька, с помощью которой иконописца поднимали к куполу. После 2–3 часов работы у него случался спазм лицевых мышц, такой, что не могли вынуть кисть изо рта! Приходилось накладывать на челюстные мышцы горячие полотенца, пока спазм не проходил.

Леонид Васильевич Птицын (1929–2017) из Псковской области в 15 лет лишился кистей обеих рук при разминировании. Но, собрав волю в кулак и упорно трудясь, он добился широкого признания своего творчества. Несколько художников без рук – наши современники. Александр Похилько, Татьяна Федоровичева, Иван Галаничев, Алексей Корниенко, Алла Кощеева, Евгений Коробских-Кудашов, Владимир Репецкий. Этот список неполный, но и этих имён достаточно, чтобы понять, что творчество и жажда жизни делают чудеса!

Решением Свердловского облисполкома от 25 сентября 1959 года в целях приближения руководства сельского совета к наиболее крупному населённому пункту центр Верх-Саранинского сельского совета из деревни Верхняя Сарана перенесён в посёлок Пудлинговый.

Была пройдена так называемая точка «невозврата». В 1991 году произошло рассекречивание документов секретной части Верх-Саранинского сельского совета, и документы переведены на открытое хранение. Из них стало ясно, что описи исполнительного комитета Верх-Саранинского сельского совета находились в ветхом состоянии, в них имелись выбывшие, литерные дела, заголовки не всегда отражали содержание документов. Отсутствуют такие документы, как бюджеты совета, штатные расписания, сметы расходов учреждений, состоящих на бюджете совета, характеризующие его деятельность за 1920–30-е годы. В связи с этим не представляется возможным проследить разные стороны деятельности сельского совета. Причина утраты документов неизвестна.

Деревни Верхняя Сарана с интересной заводской предысторией уже давно нет в действительности. Но, сохраняется в Красноуфимском краеведческом музее память о человеке-самородке и его удивительном творчестве…

Вернуться в Содержание журнала

Среди ушедших на фронт был и Бродягин Николай Александрович, житель  заимки с острова  на озере Силач.

Информацию об истории заимок мы уточнили в беседе со старожилами этих мест Филатовой Валентиной Николаевной и Бродягиным Виктором Николаевичем, опираясь на воспоминания их и их старшего брата Александра. Николай Александрович родился в 1902 году в Каслях Курганской волости Уфалейского уезда. Его отец Александр Петрович женат был на Маловой Анне Григорьевне.  Отец с дедом возили на лошадях из Каслей в Маук, Кыштым, Уфалей готовое изделие, а на обратном пути загружали чугунные чушки.  Летом по возможности занимались своим хозяйством, сеяли овёс для лошадей, пшеницу и рожь. «Дедова пашня», так называлось  место, отведённое для посевов.

В середине 70-х годов, когда строилась база отдыха «Озерки», здесь ещё можно было увидеть стоявшие два дома бродягинских заимок. Два брата – Александр Петрович и Николай Петрович, с семьями, в двадцатых годах переселились на «ничейное место», но здесь ранее жил прадед их отца, который был егерем у арендатора этих озёр Трутнева. Получилось, что они поселились на своей родовой земле.

Вначале они поставили временное жилище (землянки), разработали участки, где стали выращивать пшеницу, рожь, овёс. Держали лошадь. Со временем обустроились, стали подрастать дети. Сын Александра Николай с женой Наседкиной Евдокией Михайловной  поселились на острове, поженившись в 1926 году.

До начала строительства в этих местах санатория «Сунгуль» они успели поработать в Челябинске на строительстве железной дороги. Санаторий «Сунгуль» начал работу в конце двадцатых годов, где Николай летом работал разнорабочим, а зимой возил дрова с Вязовки и Шиловки (место, где сейчас находятся очистные сооружения города Снежинска). Дрова нужны были для котельной, которая подавала горячую воду в лечебные корпуса санатория и клуб «Химик».

Перед самой войной Николай работал «огнёвщиком» на Вишнёвых горах, территория которых относились к санаторию. Там же находился дровяной склад. Летом эти дрова на баржах возили на топку в котельную. «На острове земля  была не так щедра, но все равно – себе и скотине хватало, а птица здесь не водилась, видимо, объедалась ряской. Но духом не падали. Дети, а их сперва было шестеро, помогали взрослым, кому что было по силам: ставили «морды», лучили рыбу; кто собирал вишню, плавая на Вишнёвые горы, обрабатывали землю гурьбой. Сбор черники, малины, черёмухи и клубники на горках – тоже был обязанностью детей. Ягоды сушили впрок, грибы солили, хранили в погребах, рыбу – в ледниках.       Зимой воду брали с Силача, а летом, когда вода «цвела», – с Ергалдов. Николай детей своих любил, делал сам им безделушки, санки маленькие, кошевые, в которые даже булка хлеба не входила. Очень любил свою доченьку Валю: с неё пылинки сдувал и звал «любимая доченька». К парням же относился построже, говорил: «Вы мужики и вас нечего баловать, учитесь жить сами». Семья была дружной, как и должно было жить, раньше один другого слушали». 

«В 1939 и 1940 годах Николай летом сопровождал геологов немецких, ихние машины стояли на заимке, а их увозили на моторных лодках. Ихний переводчик несколько раз говорил Николаю, что ваша заимка стоит на богатых минералах. Только однажды Чиркин П.Г. проговорился, что там можно найти золото по каким-то признакам».

В сентябре 1941 года Николая призвали на фронт. «Всеобуч» они проходили в Шадринске. Затем их отправили на Калининский фронт, где он был ранен и лечился в госпитале. В марте 1943 года Николай был убит. Похоронен у деревни Сосновка Ленинградской области.

Перед уходом на фронт Николай советовал жене поджечь дом и переехать жить в Касли.  Но Евдокия этого не сделала, на руках у неё было четверо детей. Они пережили трудные годы благодаря рыбе с озера и своему хозяйству. «Евдокия  была очень трудолюбивая и детей к труду приучала. Несмотря на то, что прожила всю жизнь в лесу, была очень порядочной, и дети ей за это благодарны».  (В 1991 году  Евдокии Михайловны не стало).

После гибели отца  на ребячьи плечи легли совсем недетские заботы… Из всего рассказанного Валентиной Николаевной Филатовой и её братом Виктором Николаевичем Бродягиным о трудном детстве я не услышал никаких упрёков в адрес кого-либо. Жили при лучине, при керосиновой лампе готовили уроки. Снега и бураны заносили тропы; волки зимой подходили к самому жилищу и выли. Дети, бегая в школу за три километра в посёлок Сокол, видели изменения, происходившие в этих местах. Во время войны в санатории разместили госпиталь.

Почти сразу же после войны в посёлке Сокол возникла секретная Лаборатория «Б», которая здесь размещалась до 1955 года.  После её закрытия территория стала базовой площадкой для возникновения «запретки» – института ВНИИТФ.  Впоследствии Виктору, киномеханику клуба «Химик», приходилось видеть среди зрителей и руководителей вновь создаваемого института.

На их глазах по ухабистым дорогам шли машины с грузами, зимой сокращая путь по льду. Видели, как прокладывали железную дорогу, по которой потом паровозы таскали составы товарных вагонов, бегали на аэродром смотреть на самолёт.

«Старший сын Александр, которому в войну было 12 лет,  был за брата и отца, помогал маме расти младшеньких. До 1952 года жили без света с керосиновой лампой. Александр приехал из армии и спросил: «Хотите свет, провести?»  Все прокричали в один голос, что да, хотим. «Тогда будем копать ямы под столбы!»

И все активно участвовали:  шкурили столбы , копали ямы. Свет провели в 1953 году. Остров был кругом в воде и добирались, переплывая протоку на лодке, когда стали строить «учебку» для подготовки сержантов, брат договорился с солдатами, чтобы этот перешеек засыпали с обеих сторон, после чего острова не стало. Так что благодаря Александру на этом удобном мысу потом стали строить базу отдыха первого завода».

Со строительством базы отдыха последовал снос родного дома. Того дома, что строил их отец, в который было вложено столько сил и здоровья, для строительства которого им приходилось по берегу Силача собирать брёвна-«топляки», выброшенные волнами от неудачно связанных плотов при сплаве. «Того дома, где прошло их детство, ту баньку по-чёрному, где они отогревались и отпаривались, где вечно закопчённые стены не пачкались». Взамен всему этому предложили квартиру.

.

В середине 1970-х годов от прежней жизни Бродягинских заимок на  Силаче ничего не осталось. А были ведь здесь когда-то ещё и Чуфаровские, Тепляковские, Голышевские, Шелеговские заимки, сохранившиеся лишь в названиях.

Вернуться в Содержание журнала