Панин А. — На самой границе с Мордором — 15

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия

——————————————————————————————

«Всеобщее верование крестьянства состоит в том,

что феи и эльфы — это те ангелы, которые,

 открыто не присоединившись к сатане в его

восстании, не стали сопротивляться ему…».

Патрик Кеннеди, 1866.

Пограничный лес двумя зелёными рукавами протянулся к востоку и к западу, кряжистые дубы и узловатые вязы поднявшись в полный рост вросли в самое небо, плотной стеной, неодолимым заплотом. Ни пешему, ни всаднику, не пройти сквозь это лес из-за густоты деревьев – а срубить здесь хотя бы одну ветвь людям запрещалось под угрозой проклятия.

Галадрим, лесной эльф, с мальчишеским лицом, с девичьим станом и глазами старика стоит в полный рост среди древесных ветвей, высоко над землёй, в самом сердце заповедного леса. Он вдыхает запах деревьев и трав. Он слышит песню, в которой шелест листвы, журчание реки, ясные голоса небесных птиц. И нотой тревоги и тоски вплетается в песню волчий вой.

На юге, там, где лесу конец, земля делалась пустынной, лишённой формы и цвета, к северу она ерошилась зубчатой стеной елей, темной и угрожающей. А на востоке не было видно ничего, только клубились тяжёлые тёмные тучи – там, за краем мира, простёрся Мордор, царство вечной тьмы…

Почувствовав Зов, эльф садится, скрестив ноги, ставит на узкий помост чашу. Струится вода из походной серебряной фляги, звучат Слова. И вот он уже не один. Как дым над водой поднимается призрак, искусно сплетённый из лучей света, теней листвы и светлой магии – зыбкий и изменчивый, с волосами как пух чертополоха, с нашивками тайной стражи на рукаве.

— Звезда сияет в час нашей встречи, — певуче произносит галадрим, — есть ли вести из Авалона?

— Корабли привозят лишь холодный ветер, на западных берегах встают города людей, мир изменился, и пути на Заокраинный Запад закрылись, брат! — Отвечает ему ожившая тень того кто сейчас далеко.

— Возможно миру уже никогда не быть прежним… С кем же наша война? Мы стоим на последнем рубеже и тьма по обе её стороны, наследники чёрных колдунов творят зло, люди слабы, а Перворожденных все меньше…

— Но пока мы живы нам нужно держатся корней, мы должны хранить себя неизменными, своё королевство сокрытым. Брат! Ты слишком долго жил среди людей, отчаянье и уныние смертных проникли в твоё сердце. Воспрянь! Королева шлёт тебе свой привет и повеление.

Эльф из пограничного леса склоняет голову и глухо говорит: Я всегда верен долгу, мои уши открыты приказам Королевы, в моём сердце только ветер из Авалона…

***

Галадрим, в глазах которого западный ветер оставил серый лед, а память – слёзы, поднимает взгляд. Его длинноствольный карабин в безупречном порядке, колесцовый замок вычищен, пружина взведена, латунная мушка горит как яркая звезда над краем бездны.

Он сжимает в горсти тяжёлую пулю и острым ножом вырезает на ней знак сердца. Он шепчет: Я нарекаю тебя Вестницей-из-за-моря… Пусть твой путь будет лёгким… Пусть твоё сердце соединится с сердцем мужчины…

Потом он медленно и сосредоточено заряжает пулю в ствол — шестигранный снаружи, с тремя внутренними нарезами-дорожками, точно ведущими к цели – у эльфов всегда самое совершенное оружие.

Лесной эльф поднимается и, перебросив через плечо потрёпанный плед, долго смотрит на закат, на запад, на зарево огней. Там в нескольких больших милях от дуба, что служил ему недолгим пристанищем – город. Зелёная полоса пограничного леса упирается прямо в земляную стену. Дальше ещё одна стена, деревянная. Потом ещё одна – каменная. За кольцами стен город-крепость людей этой страны. Город на самой границе и ещё одна, самая большая его стена – сам лес. Здесь его называют засека.

***

В свете полной луны эльф в одеждах цвета весенней листвы и осеннего тумана легко ступает на деревянную дорожку-настил, уводящую вглубь спящего города. Мостки из досок толщиною в три пальца идут по краю разъезженной улицы, ведут вдоль заборов пролёт за пролётом собранных из досок-плашек толщиной в пядь, мимо частоколов из брёвен толщиной в три пяди. А за ними — грузные дома из тяжёлых стволов, уложенных в лапу, соединённых в обло, под тесаными крышами, с коньками выкрашенными киноварью, с глиняными дымовыми трубами под жестяными колпаками. Верхние этажи выступают, нависают над улицами, застят лунный свет, а оконца – узкие, маленькие, деревянными решётками забранные, слюдой заделанные, наличниками, прорезными да крашенными, стиснутые. Мёртвое, чёрное дерево здесь лежит под ногами, дыбится заборами да стенами, царапает небо высокими островерхими крышами. Только щерят окрашенные красным зубы фигурки-коньки, да рдяным и золотым окрашены обереги на наличниках и косяках. Всё остальное — чёрное, серое, бурое. Мёртвое… Город – лес побеждённый железом и злыми чарами. И ветер в нём пахнет горьким дымом.

Ветер поёт песню о смерти, луна указует путь. Эльф из живого леса крепче сжимает исчерченный счётными рунами приклад карабина, останавливается среди крытых лавок пустого в этот час торга, неподалёку от квадратной воротной башни Каменного города. С утробным рыком к нему тут же бросается большой кудлатый пес. Неуловимым, текучим движением эльф опускается на одно колено, смотрит прямо в опасно приблизившиеся горящие злобой собачьи глаза – и глаза меняют цвет, наполняются мёдом и патокой. Ещё секунду они глядят в зрачки друг другу – охотник и сторож. Потом галадрим поднимается – быстро и плавно — и чуть улыбнувшись, тихо-тихо, неслышно для человека, но внятно для зверя произносит: Я рад нашей встрече, ты достойно выполняешь свой долг, теперь же уходи ибо мне нужно исполнить свой… И пёс уходит.

Ещё не успела скрыться луна как, торопливо стуча каблуками по мосту, из башни выходит человек. В эту пору обычно ворота закрыты, герсы опущены, а мосты подняты – но человек наделён властью и может приказывать стражникам. На нем мундир ротмистра рейтарского полка и он спешит. Он не может не торопиться прочь из Каменного города, как можно дальше из тесных клетей осадных дворов, из тёмных домов дворян и детей боярских, коих ему положено обучать иноземным хитростям ратного дела, — чтобы по царскому веленью и в караколи строились не мешкотно, и ружья в паленье держали твердо. Он не может не идти, потому что и он почувствовал сегодня Зов — издалека, из-за моря. Из страны вечной молодости, из королевства, где нет ни смерти, ни невзгод.

Эльф с улыбкой что так и осталась на его губах, будто бабочка примороженная стужей, поднимает своё погибельное оружие. Один миг – но палец так и остался на спуске. Человек прижимает к груди лютню – эльф не может выстрелить в музыку. Ещё три удара сердца и враг Королевы миновал линию огня, он проходит мимо торга, исчезает в тёмном лабиринте кривых улочек. Чуть помедлив, галадрим следует за ним – ступая по серым теням, сам не отличимый от лёгкой тени.

Беспечный путник и его смертоносная тень вместе оставили позади срубы Деревянного города, человек перемолвившись с караульным стрельцом, протискивается в узкий лаз. Эльф, невидимый для глаза и непостижимый для разума, вослед человеку преодолевает стену, ров, заострённые рогатки стерегущие подступы к посаду.

Двое идут чрез поле к границе укреплений, к слободе неподалёку – здесь дома низкие будто затаившиеся, чёрные и прокопченные, они и топятся по-чёрному. Только в середке углами да уступами всё выше и выше громоздится старая церковь, тянется к небу, поднимает над самой над маковкой золочёный победный крест. Идёт человек, не останавливается, назад не оборачивается, лютню из рук не выпускает. Идёт к самой церкви.

Эльф — светлая тень ночи, неотступная белая гончая Королевы — бесшумно перепрыгивает через ручей цвета ржавого железа и, застыв на миг, легко вступает на залитый лунным светом церковный двор.

Повсюду лежат белокаменные плиты покрытые буквенной вязью и стоят потемневшие деревянные столбики под треугольными крышами. И нет ни пяди свободной земли… Поэтому человек с глазами вместе печальными и насмешливыми сидит на невысоком холмике – в его руках лютня, за его спиной деревянный резной крест, на левом плече тонкие пальцы рябины.

— Ты сидишь на могиле, человек, но скоро ты в неё ляжешь, — говорит лесной эльф, останавливаясь в воротах. – Или ты думал освящённая земля, знак креста и ветка рябины остановят меня?

— Я подумал, ты захочешь услышать песню, — говорит человек, трогая колки лютни. — Песню на языке моей родной земли, где и ты, верно, прожил немало, судя по твоему пледу с цветами клана Макграт.

— Я не адамового семени, Томас из Эркельдуна, и я пришёл издалека…

— По серединной дороге устланной белым мхом, сквозь заросли зелёного папоротника? Я знаю кто ты, потомок серых ангелов, я знаю — Королева не простила моего бегства… Но меня давно зовут иначе…

— Ты отведал яблок в саду Королевы Томас-Рифмач, пообещав взамен ей свою земную жизнь, и вольно тебе зваться, как вздумается, но садовник требует платы.

— Да, ты прав, слуга садовника, три яблока отведал я и получил три дара – дар долголетия, дар правды и дар песни…

Эльф с безмятежным лицом неуловимо быстро поднимает взведённый карабин, но ещё быстрее Томас Лермонт опускает пальцы на струны — и никому не дано остановить песню осиянную благодатью Волшебной страны.

***

Лютня поёт. Первая песня всегда о любви.

Эльф с глазами цвета северного моря снова видит песчаные дюны и зелёные луга Восточного Лотиана, он видит крутые склоны Ламмермура, он видит, как Джейн Макграт кружится в лёгком танце, а на её разметавшихся косах – венок из цветов, что он подарил ей в ночь на Иванов день. Цветы как золотые звезды, цветы белые и бледно-зеленые, мерцающие как туман… И она смеётся переполненная светом и счастьем… И он её любит…

Почему люди так слабы? Почему живут так недолго? Почему болезнь убивает их так быстро?

И лютня отвечает ему: Человек слаб, но в его душе свет иного мира; души светлы, но жизнь слишком жестока и беспросветна; жизнь бывает беспросветной, но она кратка… А любовь не умрёт вовек.

И снова поёт лютня. Вторая песня о жизни – эта песня самая длинная.

И видит галадрим глазами, в которых была любовь, а остался только холод, Волшебную страну, королевство вечного света, где время остановилось, где всегда тёплое лето и нет ни холода, ни забот, ни печалей. И текут по Волшебной стране три быстрых реки. Не вода в них, а кровь, пролитая в битвах. Реки эти мелеют, когда на земле мир. А когда разливаются они, как в половодье, то все в королевстве знают, что где-то в мире людей идёт война… Мало кто видел эти реки мелководными, никто не видел у этих рек дна …

Почему люди так не ценят короткую жизнь? Почему в ней так много горя и так мало добра? Да и есть ли в этом мире добро, если люди творят зло ежечасно?

И снова отвечает лютня: Война идёт от начала мира, война против духов злобы отравляющих сердца человеческие, но каждый может видеть в сердце своём границу между тьмой и светом, добром и злом. И каждый кто наделён сердцем открытым любви всегда может решить на какой он стороне и ради чего он живёт… И свет во тьме светит.

И в третий, последний раз поёт лютня. И как всегда последняя песня о смерти.

И эльф, глазами видевшими чудеса и радость, видит недоступное взору смертных.

По жухлой траве, по увядшим цветам, едет всадница на вороном коне. И лицо у неё как бы почернелое, надменно-прекрасное и жестокое, а вслед за ней серой змеей влекутся-тянутся тысячи крыс, и дым погребальных костров вьётся-развевается шлейфом. И юные девы, и сильные мужи, и седые старцы одинаково умирают в муках там, где проскакала зловещая всадница. И некому её остановить.

И можно ли остановить смерть?

И печально вторит лютня: Никому из смертных не дано остановить смерть и Дева-Чума через три дня вступит в город…

Замолчала лютня, и тогда заговорил тот, в чьих руках она пела. – Три дара получил я, посланник Волшебной страны, три проклятых дара — а отдал взамен всю свою прежнюю безмятежную жизнь. И тем расплатился с Королевой сполна… Теперь я вижу больше, чем видят смертные. Да, вижу! Но по-прежнему могу не больше, чем каждый из них…

И тогда эльф, в чьих глазах побывали и любовь, и жизнь, и смерть опускает усталый взгляд. Он опускает нацеленный карабин. По белым камням свинцовой слезой катится пуля.

Взяв в руку свинцовый шар пули, стрелок, не знавший промахов прежде, режет на нём знак сердца. Он шепчет: Я нарекаю тебя Поющим-без-слов… Пусть твой путь будет лёгким… Пусть твоё сердце соединится с сердцем Чёрной Девы…

***

«Милостивый государь и добрый мой приятель! В своём письме хочу поведать тебе об одной истории… Путями неисповедимыми оказался я в городе Туле – городок прескверный, доложу я тебе, пыльный и скучный, а каменных домов в нём ненамного больше, чем приличествующих доброму человеку развлечений… Народ здесь невежественный и суеверный, в ночь на Иванов день цветы папоротника ищет, зубную боль «шёпотами» заговаривает. И обычаи, и самое наречие жителей сохраняют в себе ненарушимую патриархальность, много языческого, дикого… Красавицы из простонародья впрочем, были бы весьма недурны, когда бы не прибегали без меры к белилам да румянам, желая внушить трепет робким мужским сердцам ещё на самых дальних подступах…

В дебрях бывшей Никольской слободы, вспомнилось мне, что здесь, во Владимирской церкви, называемой также по старой храмине Георгиевской «что за валом», хранится некая икона, почитаемая тёмным народом чудотворной. То ли в честь чуда писанною, то ли причиной чуда явившуюся — но только чудом спаслись туляне от морового поветрия неописуемой и нестерпимой губительности, что в 1654 году от Рождества Христова наделало бед. Ужасаешься, читая в древних хартиях как «в Москве и слободах православных христиан малая часть остается… все померли, и домишки наши пустые учинились»… Правду сказать и в Туле помирали от этой заразительной болезни, от сей средневековой чумы, всяких чинов «людишек мужеска и женска полу» полегло тысячи полторы. Однако в Москве в то же время легло в землю не меньше чем триста тысяч…

Старый сторож, скрипя сочленениями как какая-нибудь столь любезная тебе окаменелость, восставшая из праха благодаря чудесной силе спиритус вини, увлёк меня в сумрак под облупленные своды, и я буквально исполнился трепета в предвкушении чего-то таинственного.… Вообрази же любезный друг моё изумление и негодование когда чудодейственный образ, столь почитаемый тёмным людом я смог увидеть воочию!

Сей образ есть икона Михаила Архангела, что объяснимо, ибо он неизменный победитель злых духов, а именно они, как известно каждому провинциальному эскулапу, главная причина всех болезней. Объяснимо и её почитание, хотя бы в силу древности, так как сия тёмная от времени икона со всей очевидностью писана ещё в Допетровской Руси – но как она писана!

Видывал я на простодушных народных иконах и Божью матушку о трёх руках и святителей в современных орденах, но здесь узрел нечто превосходящее всякое вероятие!

Вообрази в нижней части картины врага рода человеческого совершенно фантастического вида – весьма корпулентного змея с крохотными лапками и при этом с миловидным девичьим личиком! И это бы ничего — помнится, так и писал древнего врага Фра Анджелико и прочие итальянские богомазы, до того как в славную эпоху Ренессанса художники в совершенстве познали натуру. Однако ко всему прочему этот дракон ещё и покрыт не чешуей, но шерстью, серой и как бы мышьей!

Удивительнее же всего сам Архистратиг, закованный в чёрные рейтарские латы, в каких верно и гарцевали бравые победители татар и ляхов из полков нового строя во времена царя Алексея Михайловича. И вот — представь себе только каков казус! — этот невообразимый воин, в одном лице совместивший видимое и невидимое, на манер копия держит некую длинноствольную пищаль и целит из неё аккурат в змия под ногами — и так уже не иначе как в судорогах извивающегося… А лицо у ангела-воителя невероятно спокойное и светлое, чуть улыбчивое, какое бывает ещё у молодых мальчиков, — будто и впрямь он преступил пресловутую грань добра и зла…

А на одном из клейм, на полях иконы, на самой границе, некий бард с лютней наперевес и обличьем до крайности похожий на поэта Лермонтова…».

Тула, 2018.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок в отдел фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале