Литвякова Н.-Эльза и Плюм-36

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

Глава 1.

    Он, конечно, красавчик не поспоришь. Эта рыжая борода, бархатный кафтан. Зелёный, что твоя лягушка на листе кувшинки. А глаза? Неспелый крыжовник. Сам Дьявол обмакнул его в шоколад и вставил в глазницы. Ох, что-то на еду потянуло. Эльза вздохнула.

А ещё он милый. Особенно когда сидит в «Садли Рум» и теребит в руках льняную салфетку: ему неловко вытирать ей губы, и он достаёт из кармана старый носовой платок.

— Нечего смеяться надо мной, — шипит. Лицо арбузно наливается, веснушки кажутся ярче, а пряжки на башмаках пускают зайчиков.

Эльзе хочется выхватить платок и тем краешком, с вышитым клевером, самой коснуться его лица. Заодно и бронзовые бакенбарды потрепать в порыве нежности.

Да, он милый, и красивый, но почему же так хочется иногда забыть об этом? Почему порой Эльза жаждет поджарить ему пятки, чтобы он бежал быстро-быстро по вересковой пустоши, чтоб только полосатые чулки на горизонте мелькали? И огненная дорожка вслед.

— Всё дело в характере, — сказала бабушка Эльзе. — Не связывалась бы ты с ним. Мир не знает более вредного народа.

— Плюм очень добрый, ба, он не такой, как все. Просто скрывает и злится сам на себя за это, — Эльза спорит: не хочет признавать, что позволила представителю маленького народца сжать её большое сердце в кулаке.

— Да? — хмыкнула бабушка. Она немало прожила на свете, и уж внучку-то знала наизусть.

— Да! — принимала вызов Эльза. Ни за что не признается, как иногда ссорится с Плюмом. Потому что умиляться и злиться одновременно на него — словно взлетать в небо и тут же падать камнем вниз, с холодом в груди и жаром в душе.

 

Эльза вышла на улицу. Для всех они с Плюмом расстаются и уходят в разные стороны. Обед закончился разбитыми тарелками, сгоревшей скатертью и десятком золотых кружочков, что перекочевали к хозяину ресторана. Но они встретятся в лесу, Эльза точно знает, чтобы продолжить разговор. Она завернула за угол, разбежалась и взлетела.

 

— Странная парочка, ты не находишь Сэм? — спрашивает владелец «Садли Рума» швейцара. Вдвоём они наблюдают за парящим силуэтом в небе.

— Да, сэр. Дракон и лепрекон — такого ещё не было в нашем мире. Удивительно, как быстро они поладили, — невозмутимо соглашается Сэм. — Правда, надолго ли?

 

 

Глава вторая.

   Плюм О’Тулл сам себе удивлялся: до чего он нынче покладист и добр. В иное время давно бы расплевался с роднёй, оттаскал бы друзей за бороды. Уж больно распоясались и несли чушь. Небось, считали себя первыми хохмачами на селении. Сами пошутили — сами посмеялись. Недотёпы.

Любовь размягчила ворчливую душу и железное — о, как же он заблуждался в этом — сердце. Разве мог он предположить то, что отправившись в столицу Королевства попытать удачу, получит подножку от судьбы? Такой харооошенький щелчок по носу? Такой подвох за пазуху — милую Эльзу? И там, где раньше быстро и зло колотился пульс, разлилось чувство — горячее масло, словно в пюре матушки О’Тулл. Сиди теперь, добренький. Выслушивай глупости о том, какого чёрта он попёрся к этим недоумкам из столицы, Лаудона.

— К этим недомеркам, — грохотал кряжистый папаша О’Снурри. Естественно, старый пень прожил более трёхсот лет и считал себя докой во всех вопросах. Некогда рыжая растительность топорщилась воинственно на квадратной челюсти папаши.  Он так жаждал высказаться, что не замечал, как брызгал слюной и ронял крошки пирога на грудь. — Их-то лепреконами не назовёшь, тьфу!

 

Плюм только усмехался. Пока они не коснулись самого главного, есть надежда на то, что вечер закончится вполне себе мирно. Зря надеялся, чего уж.

— А ещё говорят, ты с драконом связался, дурья твоя башка? — гремел мистер О’Снурри. В праведном гневе он не заметил, как Плюм отставил кружку и весь подобрался, что твой камышовый кот перед прыжком.

— Чем тебе наши леди не угодили? И фигуристые, и пригожие, выбирай любую. Так нет! Портит репутацию, якшается с этими чешуйчатыми тварями. Мерзкими оборотнями! Чтобы потом каждый недомерок тыкал пальцем в порядочного лепрекона и ржал, как взбесившийся единорог!

Бамс! — и только носки папаши в красную полоску глядят в деревянный потолок, да кружка покатилась по щербатому полу, квакая и бранясь. Уж такого прыткого на реакцию, как О’Тулл, ещё поискать надо в стране Трилистника! Пожалуй, и не найдёшь.

 

— Ох, и славная вчера драка была в пабе. Плюм, говорят, с дюжину народа раскидал, по заборам развесил, — Магнус-кузнец довольно вытер рыжий ус. — Жаль пропустил такое зрелище!

— Нечего тебе там делать, с этими лодырями, — проворчала его жена. Стукнула миской, аж рагу морковкой подпрыгнуло. — Старому забияке давно пора было нос открутить, не спорю, но ты — не лезь! Потом же крайним останешься.

Магнус призадумался, а после произнёс:

— Сдаётся мне, что Плюм не так прост, как кажется. Наклонись-ка, — и зашептал супруге в ухо. — Не иначе хитрец к драконьему камню подбирается, вот девчонку и охмурил. Ты ж помнишь, что гласит наша легенда?

 

 

Глава третья.

   Он такой яркий. Хоть и прозрачный. Как такое может быть, вы знаете? Но, если смотреть сквозь него на мир, тот становится красочней. Потому что он пускает солнечных зайчиков и пещера становится похожей на радугу.

«Он такой холодный, когда берёшь его в руки, а спустя пять минут он словно взрывается в ладони», — рассказывала бабушка.

— А вот и нет! — возмущалась Эльза и прикасалась к нему щекой. — Он тёплый, как я сейчас. Он не жжётся, не морозит! Самая обычная стекляшка, просто очень красивая. Почему все хотят украсть его, ба?

— Стекляшка? — хмыкнула старая Лея. — Хмм… Ну то, что он пока тёплый в твоих ладонях, так и должно быть. Но неужели, Эльза, он только прозрачный в твоих пальчиках?

 

Эльза скачет на одной ножке вокруг бабушки. Остановилась и разжала кулачок:

— Смотри, ба! И так — тоже! — кожа на ручках девочки заискрилась на мгновение,  превратилась в розовые чешуйки. Ногти вытянулись и затем скрючились. Всего миг: и вот уже не в руке, а в лапке дракона переливался стеклянный восьмигранник.

— Странно, — Лея взяла камень. — Жаль, что Метакса, твоя мать, сгинула в Последней Битве. Уж не один вопрос к ней скопился по поводу… — тут бабушка отвернулась и пробурчала в сторону. — По поводу твоего отца. А дракон ли он?

 

— Ба! — восхитилась внучка, не услышала Лею. — Почему он  стал  красным у тебя?

— Потому что так и должно быть в нашем роду. Сейчас это — рубин. Видишь, какой он? Как раскалённый уголёк в ночи. В племени людей его считают символом любви, жизненной силы, приносящим удачу и счастье, но рубин — это кровь и страдания, если играешь с чувствами. Он всё понимает, всевидящий. Это — Глаз дракона. Смотри, — Лея перевернула его, одна из граней стала прозрачной и засияла, словно тысячи маленьких солнц. — Алмаз, Эльза. Священный камень. Некоторые глупцы считают, что он приносит бессмертие. Но не тому, кто жаждет им обладать, нет. Да и не это его главное достоинство, а — Волшебство. Мягкость и твёрдость. Энергия и магия. Алмаз — это Душа дракона.

— Ещё, ба, ещё… — шепчет зачарованно Эльза. Ей так интересно, ведь обычная стекляшка, как она думала, на её глазах превращалась в легендарный талисман.

 

Девушка вздохнула. Воспоминания. Лёгкие, как майский бриз, что щекочет шею, волосы. Внизу, под ногами, в такт её дыханию шелестит море. Ничего с тех пор не изменилось. Зря бабушка надеялась, что внучка познакомится с Глазом, Душой, Сердцем и Умом дракона, со всеми гранями камня. В ладонях Эльзы — по-прежнему обычное стекло, словно она не древнего рода. Это никогда не огорчало ранее.

«Так почему мне грустно сейчас?» — спрашивает Эльза небо. «Потому что нет рядом Плюма, — отвечает она сама себе,  — рыжего вредного красавчика. И, если он не вернётся через дюжину дней, как обещал, клянусь, я найду его и поджарю ему пятки».

Наконец, рассмеялась. Огонь с ними, с камнями, легендами и прочим колдовством. Лишь лепрекон был рядом.

 

 

Глава 4.

   Там, где заканчивается бархат камней и шёлк гранита древней столицы лепреконов, Даблинвилль; там, где изумрудные луга уходят в небо вслед за самым высоким дубом — там стоит дом мамаши О’Тулл.  А при нём — паб, убелённый веками, будто сединой. Крепко сбитые лавки и столы упираются могучими конечностями в траву, высоченная ель раскинула крышей свои загребущие мохнатые лапы над подворьем. Там и можно отыскать Плюма после славной драки в городе. В родных стенах и фингал быстрее из синего превратится в цвет заморской ягоды.

— Как бишь её? А! Лимон! — орёт папаша О’Снурри.

А мать Плюма серчает в ответ:

— Старый ты греховодник! Чтоб осьминог из самой глубокой впадины океана выпил всё пиво в твоих кишках! — Тара О’Тулл, вдова моряка, всегда найдёт слово в кармане своего передника, — так украсить моего сына! И теперь является ко мне каждый день, словно пастор на службу, поминает лимон всуе! Стыда у тебя ни в одном глазу!

 

Речь матери для Плюма, что бальзам, что эль в кружку. Да и на папашу лепрекон не держал зла. Подумаешь, большое дело — драка. О’Снурри ляпнул  — своё получил, Плюм — своё, делов-то на три блина и монетку на синяк. Зато старая коряга в следующем ринге не участвует, поумнел. Не будет почём зря трепать имя Эльзы.

— Эльза! — вслух прошептал лепрекон. Защемило в груди сладко, заныло, засаднило, словно заноза там. Он уже нарушил все сроки возвращения, гореть ему в пламени дракона, как пить дать! Давно бы пред её очи явился, да вернулся Плим из дальнего странствия. Близнец всё ходил по морям-океанам, а вчера, наконец, пришвартовал свою задницу в родительском доме. Потный самец креветки, чтоб его черти съели! Ну, как тут уехать и не потрепать братца за бакенбарды? Как тут не посмотреть спектакль, что даёт раз в три года мамаша О’Тулл в честь возвращения блудного сына?

 

Плюм набил трубочку: сегодня-завтра, и — поминай как звали. Пусть уж дальше Плим развлекает родню и соседей сам. Слушает трёп о неведомом камне. А вздумает болтать что об Эльзе, или, может, бабке её, древней Лее, да вообще о драконах — лишнее, получит на орехи: Плюм не посмотрит, что они две половинки целого, кошку ему в пятки.

— Ма! — вопит он. — А где это рыжая морда, что вернулась вчера, когда его не ждали? Неужто дрыхнет до сих пор, без задних ног?

— Греметь ему вечно якорем, — смеётся счастливая Тара. — Уж три раза будила, и только слышала о старой каракатице! Твоего братца будить, только ром переводить.

— А ты скажи ему, что Плюм женится, морская ведьма, — вмешался в разговор папаша О’Снурри. Он и сам с нетерпением ждал беседы с путешественником. — Да расскажи на ком!  Плим выскочит из кровати в чём мать родила, клянусь!

 

 

Глава 5.

— Верю ли я?! — вскочил Плим со скамьи. И так горячо, резво, что Мангус, сидевший на другом краю, очутился в траве. Только башмаки улыбались небу. После по очереди сорвались, по одному, и по носу-огурцу кузнецу — щёлк, щёлк! А поделом: нечего сучить ногами как младенец. Коли упал — так вставай, или лежи молча, как приличный лепрекон, не вопи на всю округу.

Быть бы сваре в полдень между близнецами: Плим и Плюм те ещё заводилы, да пятки Мангуса помешали. Рассмешили братьев, да и весь честной народ, что с утра толкался в пабе мамаши О’Тулл. Хохотали так, что ель тряслась, иголки сыпались.

— Чтоб тебе уксус на язык, вместо пахты, — вскипел виновник, кому понравится посмешищем быть? Чай, не юных сто лет, чтоб снести удары башмаков, смеясь вместе со всеми. Кузнец кряхтел и косил глаза на опухший нос. — Чтоб на тебе пиво закончилось, бродяга! — и получил в ответ новую порцию смеха.

 

Когда веселье утихло, и хохот растаял в облаках, а Мангус, наконец, оседлал лавку, вот тогда и вернулись снова к острому разговору: рванул Плим шнуровку на рубахе. Вот тогда и воскликнул: «Смотри!». На груди белел шрам. Бугристый и уродливый. До того похожий на трилистник, что даже папаша О’Снурр озабочено хрюкнул.

— Святая Бригита, верю ли я? — переспросил Плим. — Что ты на это скажешь? Да разве б я пошёл на такое, если бы не верил?

Притихшие лепреконы дружно закивали головами в согласии. Мол, не пошёл бы, конечно, а как иначе? Даже недомерки с большого города, Лаудона, не решаются без веры на страшный ритуал.

— Сила камней могущественна, магия их бесконечна. Чтобы они помогали своему владельцу, вживить их нужно под кожу. Все об этом знают! Что ж тут говорить о легендарном камне дракона? Конечно, я верю!

 

— Да видел я его! — рассердился Плюм на брата. Бесят они его, огня им в печёнку! Вон как глаза разгорелись. То ли от жадности, то ли от любопытства. И Плим, Плим — туда же! Тычет себе пальцем в сердце — раздобыл сапфир. — Видел я его! Эльза показала, — упрямится Плюм. — Обычная стекляшка. Таких миллионы за поворотом, хоть нашу бухту взять. Вместо песка насыпано, да там и покрасивше есть!

Плим стучит кулаком по дубовой  столешнице битый час уже: куриная твоя башка, братец! Хоть всех святых выноси, а не растолковать, как же повезло тупице, что драконьей внучке, он по душе пришёлся, трезубец ему в почки. Вот он, артефакт, сам плывёт в руки…

 

А как славно начиналось утро! Мирно.

Плим вылез из берлоги. Облобызал братца, он ещё не стал бестолочью и куриной башкой. Чмокнул мать в ухо, а после бегал от её фартука по родному двору, пока Тара О’Тулл не запыхалась. Успел по пути ущипнуть Рутхэр, дочь О’Снурри, и послать ей воздушный поцелуй. И даже договориться, что через час встретятся у моря. «Эй, малышка, — позвал, — а не сходить ли нам за околицу? Не поискать ли нам в пятом стогу клевер с четвёртым лепестком, а?».

Хитрюга, улыбаясь, заявила, когда Плим бежал мимо неё в третий раз: «Положим, к пятому стогу я не пойду…» — тут рыжий моряк сделал кружочек, подбадривая матушку ехидными возгласами, и снова предстал перед крошкой Рут. — «А вот посчитать дневные звёзды в небе, да морские волны, это сколько угодно!» и засмеялась довольная. Пошла по тропинке, звеня юбкой.

 

Старый Грэм О’Снурри, вроде не возражал против такого союза. Подскочил и ну — хлопать ручищами по спине, успевай уворачиваться. Гляди, ещё на радостях тетешкать взялся бы, как младенца. А потом как заорал на весь Даблинвилль, как будто глухие одни в округе собрались:

— Тащи сюда свой пирог, Тара! Тот большущий, что спрятала от меня в подпол, старая ты ракушка! Говядину для него, надеюсь, в пиве тушила?

— Тебя забыла спросить, червивый бочонок! — стукнула кружками о стол хозяйка. — Тебе хоть в аду на сковородке мясо туши — жевать уже нечем, растерял зубы по харчевням!

Плим слушал и наслаждался. До чего ж мило после всех препирательств и возни усесться в тени растрёпы-ёлки. Отведать мамашиного рагу. И рядом Плюм — ворчун, родной до хруста рёбер и мозолей на руках. Какого ж якоря затронули в разговоре братца и его девчонку? И что теперь ему, Плиму, делать, коли так дело обернулось?

 

 

Глава 6.

— Третий день его нету, бабушка! — Эльза закрыла лицо руками.

— Не мучай себя, девочка, — сказала Лея. — Взгляни в реку судьбы, и всё узнаешь.

— Не могу, ба! Это ж как подглядывать — не честно! Разве я не доверяю Плюму?

— А ты одним глазком. Убедишься, что жив-здоров, и всё.

Внучка отвернулась от бабушки, покачала головой сердито, нет, не могу.

— Тогда я посмотрю, — произнесла Лея.

Встала решительно. Не оборачиваясь, спустилась по ступеням малахитовым в нижнюю пещеру. Там, по бирюзовому дну несла прозрачные воды свои подземная Абхайн Кинни. Ещё одна тайна драконов. Лея подошла поближе. Вдохнула — огонь выдохнула, загорелся факел на противоположной стене.

— Покажи, — поклонилась реке смиренно. — Плюм!

Плавное течение вдруг изменилось: появились тревожная рябь, словно кто-то ладонью воду подгонял. Зашумели волны, одна об другую плещутся, всё выше, выше. Подул ветер сильный, сплёл их в косы, в столб смерченосный да рассыпал в прах. Тут же остановилось движение, и поверхность Абхайн застыла: стала гладкой, как зеркало. Увидела в отражении Лея двор под елью, стол дубовый, а за ним сборище зелёных кафтанов.

 

— Сапфир, ха! — ворчит угрюмый бородач за столом, медные волосы всклокочены, нос опухший. — Неплохо, да только изумруд лучше я вам говорю! Говорят, он выпал из короны сатаны, когда того изгоняли из рая. Вот силища, представляете? Камень предвидения, хладнокровия, — загибал короткие пальцы, — неуязвимости. А ещё через него связь с Миром Духов… вот, от чего бы я не отказался!

 

— Это Мангус, кузнец, — тихо пояснила Эльза. Неслышно появилась за спиной у бабушки, та и бровью не повела. Только улыбнулась мысленно. Вдвоём смотреть, слушать стали. А лепреконы, знай галдят, один другого громче. Толкают друг друга, в споре выясняя, какой камень лучше.

— Вот глупцы, вот глупцы, — сердится на них дородная женщина распихивая спорщиков плечом. — Изумруд — плодородия камень, а сапфир — кусок неба со звёздочкой, что отсёк бумеранг охотника на далёком южном острове. Оба они хороши в равной мере. Не слушай никого из этих старых пройдох и пьяниц, сынок.

 

— Плюм, — прошептала Эльза, коснулась ладонью водной глади, будто по щеке погладила любимого лепрекона. От касания пошли круги по реке, и картинка сменилась.

Показала Абхайн Эльзе луг, что раскинулся на обрывистом берегу. Бежит по нему девица, юбка бьёт по щиколоткам. Она остановилась, подоткнула мокрый подол. Смеётся. Не догонишь, кричит. Кому? Манит волосами солнечными, ямочками на щеках, голосом звонким. Кого? Покажи, Абхайн…

— Догоню, красавица, ой, догоню! Что тогда делать будешь, а, Рутхэр? — отзывается эхо в пещере.

 

— Плюм!! — ударила по воде Эльза в гневе. Не остановить Лее внучку, миг, и обернулась: только — шшшш, шшш, мелькнул хвост серебристый. Юные драконы и так стремительны, а в горячке и того быстрее. Бросилась бабушка за разъярённой внучкой, и никто уж не увидел нового отражения в реке. Как Плюм сидит и радуется: помирились все. А камни? Что камни… их сатана раскрасил, чтоб в сердцах возбуждать алчность и соблазн, всего делов. Ничего хорошего! Лепрекон безмятежничает на изгороди, ногами болтает. Легко на душе. Травинку жуёт, по сторонам поглядывает. Скоро с Эльзой ненаглядной увидится.

 

 

 

Глава 7.

   Небо, что твоя слеза матери: чистое, хрустальное, тихое. Плюм вздохнул: хвала всем святым, завтра он уносит ноги. Нагостился. От всех хворей душевных вылечился, мучили его в последнее время, не дай бог. Но не зря говорят старики, два лучших лекарства от любого недуга — от души посмеяться да вволю выспаться. Плюм улыбнулся, вспоминая, как братец встал на его защиту перед роднёй.

— И что — дракон? Кто сказал спалит — не поморщится? Плюм и сам парень не промах! — горланил Плим. — Кому какое дело? Зря, что ли, погибло кучу народа в Последней Битве? Разве не за правое дело сражались плечом к плечу гном и эльф, орк и тролль, да те же драконы? Нет разницы между нами и знамя теперь одно! А теперь спустя сотню лет вы попрекаете брата…

Ух, и наподдал им жару Плим, сидели пристыженные. Вспомнили сражение, матушку Эльзы, храбрую Метаксу. Пала она, или пропала, никто не знает, но видно уж не вернётся с поля брани. Сидели, пока старый чёрт О’Снурри не вспомнил о камне, о магии драконов, что достанется теперь Эльзе. И мыло-мочало, начинай сначала. Два лепрекона — три мнения. Хорошо, хоть братец привёз с дальних берегов пару новых ругательств да шуток, и снова отвлёк на себя внимание. Мангус было подскочил, перешутить Плима, да где там! «Потерял лепрекон горшок с золотом», — только и успел произнести брат, с хитрой рожей, как все уже хватались за животы от смеха.

 

Тень легла на землю. Серебристое крыло закрыло горячий шар. Плюм сощурился, приставил козырьком ладонь ко лбу — ну, что за мать твою, каракатица в небе? И тут же испуганно соскочил с изгороди. Темная стрела рассекла зигзагом синий купол. Промчалась над лугом стремительно, снова взмыла, сделала круг у солнца и камнем ринулась вниз. Загорелся стог, второй. Взвился огонь, дым столбом…

— Святой Патрик! — заорал Плюм и кинулся бежать к лугу, — Эльза! Эльза! Вот он я! Эльза, вот! Чтоб я мимо паба прошёл!

Он то махал руками, что есть мочи, то стучал себя по лбу: Эльза, моя Эльза, ты ж не знаешь о близнеце, что подумала, увидев его с Рут! Вон как Плим бегает, что курица с зерном в клюве по всему курятнику. Вопит, как оглашенный.

 

— В деревья, Плим, в деревья! — кричит Плюм во всё горло, — в деревья, Рутхэр!

Что ж, если, кто и узнал, что значит поджаренные пятки, так это братец. Не думал, не гадал, побежал в рощу с невестой, только башмаки сверкали.

— Уйми свою девчонку, Плюм! — загорлопанил родич, когда за ним вспыхнула очередная башня из сена, — чтоб тебя осьминог разорвал, слышь, Плюм! Или, клянусь, мне придётся проскочить в рай за полчаса до того, как о моей смерти узнает дьявол! А я ещё не готов!

 

 

Глава 8.

— Эй, Плюм! Плюм! Да проснись же, чертов бочонок! — кто-то тряс его за плечо. Трудно разодрать глаза, когда солнце ещё не встало! Плюм даже застонал.

— Хватит дрыхнуть, или клянусь святой Бригитой, я вытрясу из тебя душу до полудня!

Плюм, конечно, посоветовал бы побудчице, идти куда подальше. В поля Последней Битвы, к примеру. Да только Рутхэр была не в меру сердита. В божеском гневе она была, как сказал бы её папаша, Грэм О’Снурри, вот. И можно сколько угодно восклицать в ответ: «Ха!», но каждому лепрекону известны три вещи с детства: не стоит бросать камень в воду, разговаривать с дураком и советовать разгневанной женщине. Поэтому он просто сказал:

— Полдень ещё не наступил, а ты уже трясёшь меня, как спелую грушу, — и разлепил веки. — Какого дьявола ты забыла в окрестностях Лаудона? Явилась, что твой призрак, и давай греметь цепями, будить порядочного лепрекона! Куда смотрит старина Плим?

— А никуда! Он исчез! Никто не видел его после того дня, как твой дракон устроил переполох. И чует моё сердце, он нажил неприятностей на свою морскую задницу! Так что вставай, да шевели клешнями, будто на свидание к Эльзе. Ты, кстати, с ней помирился?

 

Плюм вздохнул, вспоминая последнюю встречу с любимой: её чешуя золотилась на солнце, упругий хвост нервно бил по морским камням, всё равно что твой хвост кота старого Джона на охоте за мышами. А ведь это же Эльза, его красавица, златовласая Эльза! Истину предки говорили, хочешь узреть дракона, доведи женщину до крайности. Надо было давно вернуться, и рассказать о брате-близнеце. Познакомить с семьёй. Чего тянул? Обошлись бы без такого фейерверка. Хотя… забавно было наблюдать, как у Плима горит земля под ногами.

 

Что ж, доигрался: Эльза улетела и на место встреч не приходила. А ему, грех признаться, но боязно тащиться к пещерам дракона — а ну, как прогонит насовсем?

— Нет, не помирился. Она такая горячка, что лучше подождать. Поспешишь — сатану насмешишь. Терпеливый, видит святой Патрик,  покорит даже судьбу, что посложнее будет, нежели разъяренный дракон. Бог создал время, и он создал его достаточно, чтоб никуда не торопиться.

 

— Ишь, ты — философ из бочки, гляди-ка! Но делать нечего, Плюм, характер покажешь свой в следующий раз. Нам позарез нужна твоя девчонка! Точнее, её бабка, — тут Рутхэр наклонилась прошептала заговорщицки. — Абхайн Кинни. Одна птичка на хвосте принесла легенду, что в подземелье твоих знакомых течёт Река Судьбы. Вот откуда ноги растут у хваленной мудрости драконов! В речной воде, как в зеркале можно увидеть прошлое и настоящее. Абхайн покажет нам, где Плим. Если мы умаслим древнюю Лею, понимаешь?

И поскольку Плюм молчал в ошеломлении, девушка ткнула его кулачком в грудь:

— Да ты вообще что-нибудь знаешь о своей драгоценной Эльзе? О драконах?

 

 

 

Глава 9.

— Уж не собираешься ли ты шлёпать пешком? — вскричала Рутхэр.

Плюм и бровью не повёл. Нацепил шляпу, затянул пояс:

— Уж не собираешься ли ты призвать радугу, женщина? Или, может, за углом нас ждёт единорог? — он в точности повторил интонацию девушки.

— Именно — собираюсь, — подбоченилась та. — А иначе мы до второго пришествия будем добираться до старухи Леи. Давай посох, рыжая скряга! Или тебе всё равно, что твой брат, возможно, встретился с богом на небесах?! — Рутхэр неожиданно всхлипнула, а ведь крепкий орешек — дочь папаши О’Снурри.

 

Плюм задумался. Всем известно, что путь по радуге самый короткий и единственно возможный, особенно, когда лепрекону грозит смерть. Использовать можно, но не чаще раза в год. А расплата не только монеты из славного горшка, но и минуты жизни. Один раз и ста лет как не бывало! И всё-таки протянул посох :

— Свой-то куда дела? — да какая, к чёрному клеверу разница? И зажмурил глаза: радуга его яркая, ни разу не использованная. Сияет, как новенькая.

 

Секунда — дело, и вот уже скатился Плюм по острым камням к лапам дракона. Старуха Лея едва успела их поджать, да щёлкнуть после когтями — обернулась в человечий облик, на всякий случай. За мраморным зубом горы чихала Рутхэр. Эка, их радуга спровадила проворно! Хорошо, хоть рёбра целы!

— Ты! — ткнула пальцем Лея, — где моя внучка? Где и почему ты её оставил?!

Защемило сердце Плюма в нехорошем предчувствии.

— Ты никак браги обпилась, Лея? — он пытался за грубостью скрыть свою тревогу. — Уж сколько дней я не видел моей Эльзы! Это меня она оставила с разбитым сердцем, что глиняный кувшин. Шипи осторожней, рептилия. Я ни в чём не виноват пред тобой! Ой! — Это Рутхэр отдавила ноги дерзкому лепрекону. Он аж покраснел с досады. — Чтоб тебе пусто было, Рут! Чего ты топчешься по мне, словно новорождённая козочка?

— Не слушайте рыжего дурня, госпожа Лея! — мы пришли к вам за помощью. — Сложила в молитву ладошки Рутхэр и произнесла заветные слова, — мы пришли к вам за помощью. Абхайн Кинни… она поможет разобраться нам. Где ваша внучка, и где мой жених!

Она рассказывала, а Лея всё больше хмурилась. Пропал-не пропал Плим, а Эльза в беде! Ведь кто-то явился  под именем Плюма, да под его личиной, и внучке заморочил голову.

— Пообещал отвести на место Последней Битвы и узнать точную судьбу Метаксы, — молвила. Взглянула на лепрекона внимательно. — Разве ж удержишь её?

— Не тяни время, — буркнул тот в ответ. — Не хочешь показывать свою реку, взгляни в её воды без нас. Мы подождём, только не оставляй в неведении!

 

Согласилась дракониха. Оставила гостей наверху, сама спустилась, шагая тяжко под грузом тревожных размышлений. Не думала Лея, не гадала, что проклянёт когда-нибудь главную реликвию, что принесёт та беду; что кто-то позарится на артефакт и не убоится гнева драконьего. Мало ей, древней хранительнице королевского рода переживать, что некому передать знания, ибо — хоть в руках девы, хоть в лапах юного дракона, не раскрывается камень, ни одной гранью — не даётся Эльзе, будто она не чистокровный дракон. Её мать, Метакса, канула в битве, а  бабке разгадывай теперь тайны да береги внучку пуще прежнего!

 

 

Глава 10.

   Он, конечно, красавчик, не поспоришь. Только, когда не спешит, как сейчас, и не злится, от того, что она, Эльза еле поспевает за ним.

Он, конечно, милый, если не настаивает, что нужно взять с собой Камень Дракона. А ведь бабушка строго-настрого приказала никогда, никогда его не брать из тайного места и никогда никому его не показывать!

Он такой добрый и внимательный: чтобы помириться с Эльзой нашёл старую книгу с легендой. В ней говорится, как использовать камень и узнать правду. Видит бог, единственная была мечта у Эльзы с детства — найти истину. Понять, что случилось с матерью в той битве.

Но он так спешит!

— Подожди, — кричит она ему. — Я устала, Плюм!

 

Тот вздрогнул, повернулся лицом к ней нетерпеливо:

— Что ты за клуша, Эльза? Это кому надо, мне? Сегодня последняя ночь, когда Луна осветит место в полную силу. Только сегодня в её лучах все грани камня оживут и покажут видения, ясные и полные, словно вода в горном ручье. Так написано в книге. А ты настолько медленно идёшь, что мы, дай бог, к новолунию явимся. Всё пойдёт прахом, клянусь медузой, трезубец мне в спину! Камень хоть не потеряла?

— Ты стал так странно ругаться, — против воли улыбается Эльза, хотела обидеться, а не смогла. — А камень — вот он!

Девушка вынула из кармана сокровище драконов. Глаз, Душа, Сердце и Ум дракона — в её ладони кусок стекла, каких пруд пруди в Королевстве. Но, может, на поле Последней Битвы, после обряда, что выучил и сделает Плюм, камень подчинится Эльзе?

 

Он такой яркий в лучах солнца, как сейчас. Хоть и прозрачный, как воздух. Всё видишь сквозь него явственно. Жаль не разглядеть только истинного лица. Он такой ровный. Если держать осторожно. Как течение реки судьбы.

«Он  ледяной, когда берёшь его в руки, а спустя пять минут он словно взрывается и его жар печёт пальцы», — рассказывала бабушка.

Он такой озорной. Потому что раскрашивает мир во все цвета…

 

— Плюм! — «и как я раньше не догадалась!». — Давай воспользуемся Радугой, если мы так спешим.

— Да? — язвит он и дотрагивается до плеча Эльзы, ухмыляется. — А, может, полетим? Что с того, что нынче дракон ранен?

Она поморщилась:

— Ты же знаешь, я не могу!

— Нечего было психовать и гонять против ветра. Только сумасшедшие в ураган поднимаются в небо! Вот и кончаются крылья… как моя радуга!

Разве ж признаешься девчонке, что променял посох? На то, что важнее в тыщи раз каких-то там семи цветов и глупого, слабого волшебства лепреконов? На сапфир, что жжёт в груди.

 

Потный самец креветки, что тебе пусто было, да когда ж мы придём? Тащиться нам до второго пришествия с черепахой Эльзой, как пить дать. А время на исходе. Песчинки сыпятся в стеклянной колбе Мироздания, как не в себя. Их не волнуют проблемы маленького народца. Может, и говорят, что женщина и с чёртом справится, да только драконов, видимо, это не касается.

— Плюм? — вдруг удивляется она. — А что с твоими глазами? Я только сейчас заметила…

 

 

 

Глава 11.

— …они — карие, — лепечет Эльза. — Что, происходит, Плюм?

 

Ответить он не успел. Разве то — шум ветра? Разве то — мощные потоки воздуха подняли ввысь сухую траву и комья земли? Тончайшую паутину пыли? Или, может быть сама баньши посетила пустошь, в которой покоются кости славных героев Последней Битвы? Нет! Это старая Лея, древняя колдунья, хранительница магии драконов, милая добрая Ба в  ярости, как метеорит, упала на поле.

— Отойди от него, Эльза! — грому подобен рык дракона. Кто посмел обмануть, обидеть его дитёныша?! Молнией искрится взгляд, сухой вереск вспыхивает огнём. Чадит дымом пространство, то ли костры дымят, то ли ноздри Леи.

Не успела Эльза и шагу ступить, схватил её Плим за руку выставил впереди себя, словно щит, засмеялся торжествующе:

— Ну, что теперь ты сделаешь, чешую мне подмышки?! Сожжёшь меня, достанется и твоей драгоценной внучке! Камень давай, безмозглая акула, — дёрнул Эльзу, вывернул ладонь.

 

Плюм бежал. Бежал изо всех сил. Бабка скинула их в паре миль от поля, мол, дальше сами. Тяжко, а время не терпит. Взмахнула крыльями гигантская рептилия, взмыла в небо свечой. Помоги ей, святой Патрик, пока я бежать буду!

Ах, брат, сто ракушек тебе в бок, что ж замстило тебе честь и совесть? Как мог променять ты семью, любовь на сказочки? Что же, и любви красавицы Рут, и славы морского волка тебе мало? Будь она проклята эта стекляшка, лишь бы успеть!

— Плим! Плиииим! — вопит Плюм что есть мочи. — Очнись, братец, опомнись! — перебирает ногами — башмаки летят, что твои кружки во время славной драки. Как давно брат задумал своё чёрное дело?

 

Не слышал его Плим. Тащил за собой Эльзу, всё пытаясь выхватить камень. Скользкий он, и холодный, не удержать, а к драконнице словно прилип!

Лея в нерешительности застыла: слишком близко внучка к врагу, прав негодяй!

Оттолкнула Эльза лепрекона, изловчилась, да закинула камень подальше — на,  получи, подавись! Всё равно он ни на что не годится, только беды из-за него!

Плим ослеп от радости, забыл о безопасном месте, что возле внучки держаться надо. Со всех сил бросился вслед за артефактом.

 

— Нееет! — закричала Рутхэр. — Плим! Нет, Лея! Пощади!

Первой прибежала, нашла. Опоздала. Ни поговорить, ни уговорить — вон он, жених её ненаглядный, за призрачным счастьем гонится. Вон, она, Эльза, сидит на пригорке, лицо руками закрыла, хорошо, хоть пламенем не пышет. А вон она, грозная, страшная Лея, стала во весь рост, закрыла луну, машет крылами. А светло вокруг, будто солнце горит —  так костры сияют, зажжённые разгневанным драконом. В последний раз набирает в грудь горячий воздух Лея, сейчас вылетит огненный шар и пронзит любимого…

— Нееет! — бросилась наперерез Рутхэр, навстречу смерти.

 

Остановился беглец, обернулся. Алые искры, жаркое пламя, сноп огня, всё для Рут. Белая молния тучи пронзает, жало острое, синевой зловещей отливает в лунном свете, всё для Рутхэр. Грудь в крови, жизнь померкла во взоре её, вот оно твоё счастье, Плим! И стекло, что алмазное лезвие, режет руки. Этого ты хотел?

— Рут, Рут… — плачет. Что ж, слёзы… камень они не проймут, да и сердце дракона проймут ли?

 

 

 

Эпилог.

  В этот день паб мамаши О’Тулл набилось народу, что твоих пчёл в улей на зимовку.

Прикатил  владелец «Садли Рума» на последней модели невиданного зверя — быстромобиле. Обучил швейцара своего, Сэма, тот теперь лихо крутит баранку, только чуб стучит по лбу. Коротенькая трубочка залихватски, пых-пых, пускает колечки дыма, что несутся за  этим чудом в погоню. Местные, конечно, роптать начали, где это видано, приглашать лаудонца к лепреконам, да только Плюм цыкнул, все и заткнулись. Набрали эля в рот, и — молчок! Бородами кивают — ладно, ладно, старый знакомый, так и пусть. Неужто нам лишнего портера жалко да пирога с почками? А будет нос задирать, так не взыщи, Плюм.

Пришёл и кузнец, Мангус. Закинул молот. Ну, как закинул? — поставил осторожно за дверью, к наковальне поближе, подкрутил морковный ус, и шасть за дверь: не пропускать же такое событие? Жену подхватил за бока, притопал: пыль столбом за ним стояла, так торопился.

Старый Джон с котом пришёл. Посадил зверька на плечо — давненько мы с тобой никуда не выходили. Прителепался в надежде на дармовую выпивку.

Грэм О’Снурри с утра уже ворчит, как недовольный медведь. Словно его разбудили посреди зимы, лишили такой славной спячки. Уж он бухтел —  ёлка над двором поникла, повесила свой зелёный нос, что твой папаша Фергюс, известный всей округе пьяница. Он, кстати, тоже приполз. На бровях, бурчал Грэм, аж стёрлись бедные. Мало нам этой своры бездельников с парусника Плима, дак ещё воз и маленькая тележка родни всякой притарахтела.

Плюм слушал его, ухмылялся: отец Рутхэр в своём репертуаре, ничто не изменит его ворчливой натуры. Даже возвращение дочери с того света…

 

— Бабушка!  — взмолилась тогда, на поле, Эльза.  — Помоги, спаси Рут!

Да и сам Плюм готов был целовать Лее ноги или лапы, как скажете, лишь бы нашла способ. Маги они, или где, драконы эти?!

Эхом глас Леи в душе Плюма по сей день раздаётся: «Если в рану свежую вложить камень дракона руками двух истинно любящих — остановится кровь и покровы срастутся, жизнь возродится, и вернётся душа в тело, невинно погибшего».

Кинулись искать, запулила стекляшку Эльза знатно, разглядишь ли в бурой земле да в золе? И нашли! Наклонились одновременно, лбом стукнулись — аж искры с глаз. Прикоснулись с двух сторон к проклятому булыжнику, а тот возьми и взорвись. Ну, так показалось им. На самом деле лежал целёхонький в руке девушки, и сиял, как сумасшедший, из-под пальцев Плюма — прикрыл он своей ладонью сверху ладошку Эльзы.

Две грани — изумрудные, две — алмаза блеск, две — словно океан, перед грозой потемневший, две — будто крови цвет. Чувство искреннее, правда сердца, чистые помыслы, любовь к ближнему — вот, что разбудило магию артефакта. Ну, и причастность к семье древней, а как же. Не зря заклятие пращурами драконов на камень наложено! Лея, грозный маг, слёзы радости вытерла: Эльза, внученька моя, не прервался род хранителей волшебства: дочь отца своего — дракона истинного, а не бог весть кого, как подумалось старой бабке с отчаяния!— и прикрикнула на растерявшихся влюблённых: «Скорее, к Рут!».

Ох, и вправду велико могущество драконов — вернули Рутхэр. Да и милосердие их не меньше: не преследовала Лея Плима, отпустила. Ушёл в море горе-братец, нанялся на шхуну рыбацкую, свой парусник бросил. Кто знает, вернётся когда?

 

Рут сказала, не будет ждать его. И то верно, сколько дел наворотил он от жадности и глупости. Плюм тоже не ждёт. Некогда ему: за невестой ехать надо, гостей встречать, папашу О’Снурри утихомиривать, а после в дорогу собираться: решили они с Эльзой тайну Метаксы раскрыть. Иль могилу найти, иль саму мамашу. Словом, дел полно. А у лепрекона единорог ещё не валялся: ни кафтан не надет, ни башмаки. Да и шляпа, будь она не ладна, запропастилась.

Пожалуй, только мамаша О’Тулл будет ждать Плима. И всплакнёт украдкой по неладному сыну, ну… на то она и мать!

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале