Титов А.- Зачем — 42

Произведение поступило в редакцию журнала "Уральский следопыт" .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок "в отдел фантастики АЭЛИТА" с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

1. Всё там же, всё то же, всё так же: и бездыханная ноябрьская стылость за окном, и тоска в груди.  Где-то, если верить проекционнику, жизнь бурлит и меняется: открываются новые развязки для скоростных электромобилей, строятся дома-трансформеры, начинаются продажи умных очков нового поколения, с них трёхмерную картинку сразу можно будет в сеть отправлять. В Москве вон аэрометро открыли. А здесь Силикатный, здесь всё по-прежнему. На конечной остановке транспорт по полчаса ждать приходится. Старенькие автобусы ещё путинских времён – белые короба на колёсах.

        Из соседней с балконом комнаты голоса из проекционника – будто нездешней кипучей жизнью поддувает. Третью неделю подряд спорят о криобиотиках — с надрывом, с руганью. Первый случай воскрешения в Америке произошёл, спустя пару недель и до нас докатилось – какая-то модельер 68 лет после смерти опомнилась, глаза открыла и как заведённая твердит одно и то же: «Зачем…зачем…зачем». Глаза пустые, мёртвые. На сотни раз по всем каналам это «зачем, зачем». И снова споры – пустое против порожнего, с диким шумом и плеском переливают слова. В студию к Дмитрию Борисову опять Бузову пригласили, куда без неё.

— Да, стойте, стойте, я скажу! 2049 год, середина века, а мы ещё о чём-то спорим. Всё уже показано и доказано. Технологии могут всё. Дайте им шанс! Или опять нам плестись за Америкой? Ожили люди, выхаживайте, изучайте, делайте им новые порции криобиотиков. Я и сама их принимаю, и тоже воскресну, никуда не денетесь.

— А я напоминаю, что в конце эфира прозвучит новая песня Ольги Игоревны «Я обязательно воскресну», не переключайтесь…

           Дарья обернулась в сторону проекционника. Объёмное изображение, настигающий тебя со всех сторон звук, выпуклые, зримо присутствующие в комнате фигуры примороженного благополучия — всем далеко за 60, и ни морщиночки, ни щербиночки, ни следа прожитой жизни и волнений ни у одной из этих говорящих, рассуждающих, поучающих тебя младенческих задниц. Эффект полного погружения в недоступную тебе реальность. Во всём этом роскошестве обволакивающих, новых технологий не хватало только одной функции – это так, чтоб не просто коснуться этого мира, а пройти в него, стать оболочкой среди оболочек, а потом харкнуть в эти застывшие в своей моложавости лица, расцарапать их, чтоб появилось в них наконец-то хоть что-то живое.

         Дарья повернулась в сторону приоткрытой балконной двери, нажала ногтем большого пальца на подушечку указательного – изображение в комнате схлопнулось, голоса затихли. Она ненавидела все эти студийные токовища давно и упорно. Ещё со школьных лет, когда десятилетним несмышлёнышем выискивала на сайтах информацию: «требуются герои для программы «Пригласите меня на свадьбу», кастинг в новое модное шоу на СТС, набор в «самый безбашенный интернет реалити-проект», «ищем девушек с утрированной сексуальностью для съёмок в музыкальном клипе». В одной из этих программ могла появиться мама; мама уехала в Москву, мама будет знаменитой. А потом с отцом отслеживали вечерами эти проекты в надежде увидеть ту, кто уехала. Глупость какая… Какой год это был? 2018-ый? 2021-ый?  Стёрлось из памяти всё несбывшееся, не случившееся. Только смех одноклассниц отголоском: «мама будет знаменитой, ага, верим-верим» — тихо так, как проекционник при затухании.

       Впрочем, некогда вязнуть в воспоминаниях. Дарья натянула отцу свитер под самое горло (из приоткрытых створок поддувает), зачесала непослушную седую прядь направо, как он любит, чмокнула в плохо пробритую щёку: «С днём рождения, папа, не скучай, я не надолго, приду с подарком», — и пошла собираться в дорогу. Надо ещё Валентине Дмитриевне позвонить, записку на столе оставить, к чаю приготовиться, чтоб потом не суетиться – много дел.

 

2. Через двор. Горки, домики, паровозики, по которым сама ещё в детстве лазила. Только краска с них вся окончательно сошла. Зябко. Вспомнилось, как по утрам зимой не хотелось в школу идти, темень непроглядная за окошком,  а отец тормошит, уговаривает. Он никогда не кричал, всегда с тихим укором: «Ну, ты же большая уже. Мне и так сложно, без мамы живём» — и тупое отчаяние теснит изнутри, это давит и разбухает совесть.

         На остановке одинокая, сгорбленная фигура. Этот баба Таня, она все дни в любую погоду здесь. Дома ей ворчать уже не на кого: и мужа, и детей пережила, от скуки ходит на самое бойкое в посёлке место – встречать и провожать автобусы. Организует вокруг разговоры, жизнь…или видимость жизни. Завидела Дарью и сразу ожила, приосанилась.

— А, вижу кто-то идёт. Собралась куда? – понятно, что не знает, с чего разговор затеять.

— Да по делам, — Дарья не расположена к долгим объяснениям.

        Старушка, пошамкав беззубым ртом, посоображав коротко, решилась продолжить самой обсуждаемой темой последних дней.

— Вот ты Даша как фельдшер вроде, скажи, что думаешь: это люди всерьёз из покойников возвращаться стали, или так – химия одна. Я сколь смотрю, ни один ещё толком-то в себя не пришёл. Ты чего думаешь? До нас докатится?

— Да ровно столько же знаю. Одно дело, там в столицах, там всякое есть: уколы, инъекции, омолаживают, воскрешают. Другое дело тут: таблетки допотопные, тонометры, о которых в Москве и забыли уже, чуть что не так –скорую вызываешь. И жди, пока приедут. На нашем Силикатном какие криобиотики? – скорой-то не дождёшься…

— Но… До нас пока дойдёт, на тысячу раз помереть успеем. Мы по старинке: аспирин пополам разделим — одну часть от головы, другую от задницы, живи-не жалуйся… Только одно докатилось, что одним пальцем расплачиваешься, другим проекцию включаешь, третьим электричество, а так всё то же. И работу всю техника на себя забрала, даже по магазинам люди не требуются. Выселки, одно слово… А интересно, криобиотики эти чем обернутся? Может ещё чего придумают, чтоб вот так помер, а потом подумал-подумал, и айда на остановку, с подругами балакать…

— Угу, — Дарья неопределённо пожала плечами, не было охоты затягивать разговор.

— Ну-у-у, — задумчиво протянула баба Таня, видимо, отыскивая след беседы. – А вот то, что все на девятый день оживают, это как понимать прикажешь? Это вроде как к мёртвому телу душу пристегнули. Она вырваться хочет, да силёнок нет… биотики эти держат…

— Кто ж его знает? – коротко ответила Дарья, хотя сама за последние дни узнала, прочла, выискала, всё, что можно узнать, прочесть и выискать о традиции поминовения в девятый день. И в церковь ходила, и у батюшки выпытывала всё то, о чём в сети не дотолкуешься.

— Кто ж его знает… кто ж его знает…кто знает… — баба Таня говорила на угасании, будто сама себе эхом служила. Потом тяжко вздохнула: то ли старым мыслям вослед, то ли от неумения найти новые. Чуть-чуть поджалась от холода и стала в сотый раз на день оглядывать безрадостную окрестность.

          Разрушенную двухэтажку, что десятками лет украшала конечную остановку, правда, снесли, выстроили недавно на её месте магазин. Зато исправительную колонию прикрыли. Сторожей поставили, видеонаблюдение всюду, да не спасает это ни от чего. Все равно тащат, все равно лезут, и в заборе пробоины всё зримей, и в корпусах стёкла выбиты, ветер гуляет.

         Долго бабе Тане скучать не пришлось, подошли ещё пару ровесниц. Затухшее было обсуждение, затеялось с новой силой.     

         Подошёл автобус. Это не значит, что он скоро двинется. Подождёт, пока люди подсоберутся, пока выстуженное его брюхо наполнят. Но переднюю дверь открыл, чтоб можно было внутрь пройти. Дарья от бабкиных сетований решила в салоне укрыться. Прошла, приложила палец к валидатору, села у окна. Почему-то подумалось, что и через пять лет и через десять на автобусной остановке будут ворчать и недовольствовать старухи. Не эти, так другие. Будут обсуждать знаменитостей, последние скандалы и то, что раньше времена были лучше и понятнее. Где-то в недоступном мире, о котором узнаёшь из проекционника, все будут жить по 150 лет и  встречать  полуторавековые юбилеи на орбитальных станциях, до туда уже аэрометро протянут. А здесь разве парой пустых домов станет больше. Переезжают люди: кто в большие города, кто на кладбище… А потом и она сама станет старухой и выйдет к остановке.

 

3. О криобиотиках заговорили в начале года. Вернее так: сначала в моду вошли омолаживающие процедуры замораживания-оттаивания, в дополнение к ним потребовалось применять криопротекцию – это, когда в замораживаемую часть тела вводят инъекции, которые должны защитить от повреждающего воздействия холода. Эту роль стали выполнять криобиотики. Сначала говорилось, что в их состав входят вещества, которые самостоятельно синтезируются в организме лягушек: мочевина, глицерин и другие. Благодаря им лягушки могут спокойно переживать зиму, а потом оттаивать, как ни в чём ни бывало, и здоровее прежнего.

         Вслед за этим почти одновременно появились две новости. Первая – что криобиотики в омоложении играют ничуть не меньшую, а то и большую роль, чем все эти дорогостоящие операции локальной заморозки. И понеслось! Везде, где можно было наткнуться на рекламу, в первую очередь всплывали сведения о чудесных свойствах нового лекарства от старости: «с неба милостей не жди, сам себя омолоди», «твой первый шанс на вторую молодость», «Доступно всем, полезно каждому». И главное – сама Бузова сидит на криобиотиках! Новость, которая появилась наряду с этим: помимо лягушачьего экстракта, в новомодные инъекции добавляются также растворы на основе стволовых клеток. Об этой технологии вроде бы давно забыли – ещё в двадцатых годах была доказана множественность побочных эффектов от использования эмбрионального и абортивного материала, вплоть до возникновения рака. Но тут! – «молодость по самым доступным ценам», «причастись к элитной процедуре» — искушение было сильнее страшилок стародавних времён. Мгновенно возник ажиотаж. Люди ехали в другую часть города, чтоб успеть закупиться криобиотиками.

             А потом пошли смерти. Так, на ровном месте. Молодел, молодел человек, а потом взял да и помер. Сердце оцепенело — и дело с концом! Раз, другой, третий такая новость… Производители сначала пытались объяснять, какая доза криобиотиков является смертельной – больше двух уколов в сутки уже опасно для жизни. От разбирательств это не спасло. До выявления причин произошедшего криобиотики стали изымать из торговли, это только увеличило погоню за ними и спровоцировало их нелегальную продажу. Споры до хрипоты продолжались всё лето и начало осени, проекционник на тысячу голосов выдавал на-гора всё новые «за» и против». А затем начались воскрешения…

       То есть, возможно, воскрешения начались и раньше, но узнали о них только в конце октября. Дело вот в чём: все криоумершие, как позже выяснилось, возвращаются к жизнедеятельности (именно, что не к жизни, а к жизнедеятельности) примерно на девятые сутки. А их до этого времени успевали или похоронить или кремировать. Дарью буквально озноб пробивал от той мысли, сколько раз в потёмках могил начинало звучать недоумённое и удушливое: «зачем, зачем…».

       Первый зафиксированный случай воскрешения произошёл в США. Какая-то сумасшедшая семейка из числа Свидетелей Иеговы отказывалась хоронить свою внезапно скончавшуюся дочь, потому как считала нарушением высшего промысла и приём ею криобиотиков и последующую смерть от этого. Каково же было их удивление, когда она однажды очнулась и гортанно проревела: «What for?». Девушку звали Джессика. Её показали по всем каналам; во всех телефонах, умных очках и прочей транслирующей технике светился её замороженный, ничего не видящий взгляд и звучало сиплое, оглушающе отчаянное: «What for?».

        У одних это вызвало панику, у других надежду. Многие родственники всеми правдами и неправдами стали тянуть с похоронами своих криоумерших. И случилось то, что случилось. Оживали не все и не через раз, но с пугающей частотой стали приходить сообщения из Бразилии, из Японии, из Франции: «на девятый день воскресла домохозяйка», «в японской семье вернулись к жизни сразу трое криоумерших», «внезапно восстал из мёртвых любовник канцлера Германии». Потом им уже и счёт потерялся, просто по проекционнику сообщали: «За сегодняшний день ожило ещё девять человек. Давайте обсудим это уникальное явление. Сегодня у нас для этого в студии собрались…». И снова показ оживших; их выхолощенного и вместе с тем невменяемого: «Зачем?». «Зачем» на всех языках мира. Сначала подробно и с повторами, а потом уже в режиме клиповой нарезки. Дарья за время просмотров, кажется, успела выучить всё разноязычье этого вопля: «Pourquoi?», « Neden?», «Warum?», «Por quê?», « Зашто?».

             А на днях к радости организаторов студийных токовищ случилось и первое российское «воскрешение в небытии». Никому не известная модельер из Реутова произнесла своё летаргическое: «Зачем?». Говорила она это не часто, тонким и немного наивным голосом. Примерно раз в три часа начинала как-то оживлённо и испуганно хлопать глазами на своём подтянутом-перетянутом личике и озадаченно, с почти детским изумлением спрашивала «Зачем?». Многочисленная родня, кажется, гордилась ею и вовсю радовалась внезапно обрушившейся на них известности. По сотне раз одни и те же комментарии, вплоть до того, какие марки одежды предпочитала в быту недо-покойная.

            Дарья взяла отгулы и поехала к знакомому фармацевту в Екатеринбург.  Учились вместе в медицинском колледже. Связывали их чуть ли не платонические отношения, а потом он уехал и сделал неплохую карьеру в аптечном бизнесе. Старая дружба не подвела, Даниил продал криобиотики, почти не загибая цен.

 

4. Пока ехали в автобусе, у Дарьи в голове всё прокручивались эти многочисленные «зачем?». Она сомневалась. По крупицам, факт к факту, складывая всё, что ей известно о криобитиках, Дарья создавала для себя картину занятного будущего. В кои-то веки от её поступков что-то зависит, жизнь может стать непредсказуемой и оттого не столь безнадёжной. Вот только это неуместное «зачем?»… Ещё раз перезвонила Валентине Дмитриевне.

— Я уже скоро; развязку на Третье Волковское проехали. У вас как? Досмотрели? Чем там шоу у Борисова закончилось, что там Бузова?

— Песню спела, да разошлись все. Недавно прочитала, что она моя ровесница выходит, а ведь никогда не скажешь и не подумаешь. Всё как козочка. В шортиках таких…  Тут пока на своих ходунках до двери доковыляешь, она уже и поскандалить успеет, и песню спеть, и задницей повилять…

         (говори, говори, не дай задуматься)

— … Я тебе дверь, слышишь, открытой оставила, проходи сразу… Досмотрела-нет, спрашиваешь? Как будто другие дела есть?! Сижу вот, только и делаю, что смотрю. Своей-то жизни нет — чужой обложилась… Замаялась я, Дашенька… Сын недавно умные очки прикупил, чтоб не скучала. Вот и «не скучаю» сутки напролёт, смотрю что ни попадя. Так чтоб и в мире побывать, да мира не видеть. Проекционник бурчит, по Гуглфону жду, пока подруга на связь выйдет, в умных очках рецепты выискиваю. Вроде, как занята, вроде, как и днём меньше… Как там в песне, Валерия недавно пела: «В подобие жизни играет подобие тела». Вот про меня это… Только им-то про старость – это всё ужимочки, а мне маета…            

         (говори, говори, не дай задуматься)

         Чем хороши такие разговоры – можно в них глубоко не погружаться, просто поддакивать. «Да-да, да-да», — а сама вспоминаешь, как впервые в их жизни появилась Валентина Дмитриевна… После того, как мать в Москву сорвалась, папа ушёл из поликлиники и устроился в массажный салон. «Да, далеко, Дашенька, неудобно, и в деньгах не выиграл, но это чтобы с тобой больше времени проводить, чтоб вместе быть, а ты этого не ценишь». Она несколько раз была у папы на работе — обычный офисник в Красногорке, 4 этажа сероватой неприглядности. Раньше, видимо, какой-то институт был, исследовательское учреждение, а теперь в каждой клетушке своя жизнь. Папа работал на первом этаже, а Валентина Дмитриевна на втором – торговала какой-то канцелярией. У каждого — своя житейская морока. Он – отец-одиночка; у ней — муж запивается, нигде по работе задержаться не может, деньги из семьи тащит. Всегда есть, на что пожаловаться. Это, возможно, и сблизило.

          Потом уже отец рассказал: первые разы она просто на сеанс массажа приходила, после тяготы рабочей перед тяготами домашними – часок для себя. Потом уж разговорились. А как разговоришь Валентину Дмитриевну, так и не остановишь. Иногда не любовь людей скрепляет, а её отсутствие… Потом уже Дарья начала сопоставлять разрозненные воспоминания: получалось так, что где-то лет пять отец с Валентиной Дмитриевной от неё таились. А потом решили, видимо, что глупо взрослым людям стесняться взрослеющих детей.

             Дарья тогда в медицинском колледже училась. У отца очередной день рождения. Такая же ноябрьская промозглость, в которой по-особому хочется домашнего тепла. После колледжа к скромному торжеству изготовилась. Салатиков настрогала, любимую сельдь под шубой как всегда. Всё, что надо к столу купила: пельмени мясо-капустные, хурму, зефир со скидкой – всё как отец любит. Только вот нет его, задерживается непривычно. Уже села за ноут и начала писать реферат по гистологии. И вот ровно, когда готова была заклевать носом, в прихожей раздался щелчок замка, а вслед за этим голос, нарочито бойкий:

-Доча, я сегодня не один. Знакомиться будем.

        Вышла, натянувши от зябкости и неприюта ситуации свитер по самые ноздри. А все равно и сквозь свитер таким морозно-бодряще-алкогольным счастьем пахнуло, что пробудилась от всех своих рефератов. И женщина: такая бодрая, деятельная, волосы с фиолетовым отливом, сразу же в охапку своих объятий обернула:

— Ну, здравствуй, Дашенька, много о тебе наслышана, теперь насмотрена быть желаю. Меня Валентина Дмитриевна зовут. У меня муж пропойца, попрошу не беспокоиться, — и чмокнула размазанной помадой в щёку.

            Интересно это у неё выходило: вроде бы сетует всё время, а так потешно, с такой насмешкой над собой, что и жалобы не уловишь. И быстро, быстрёхонько суету вокруг себя организует: и принесённую снедь выставляет, и в рюмки наливает, и тосты говорит, всё так кучно и сразу, что и не поспеваешь за ней – просто слушаешь и слушаешься. На возражение отца о спиртом для Дарьи, тут же поперёк слово вставила:

— Что значит нельзя? До каких пор за ребёнка держать? Вон какую дивчину папа зачудил – на зависть. За папу и рюмку поднять не грех, —  не дожидаясь ответа, выпила, отца по плечу хлопнула и Даше подмигнула.

        Плохо помнится тот вечер. Первый раз перебрала в алкоголе. Смешно почему-то стало, что отец сам её от пьянок уберегал. Из колледжа со всех вечеров, выпускных встречал и тут же в поучения ударялся: «Даша, ты не должна повторять ошибки мамы. Разгульная жизнь, она только поначалу пьянит и радует, а потом похмелье». Смех накатил от серьёзности этих слов и от того, как несерьёзно выглядело лицо подвыпившего папы сию секунду. И объяснить этим ряженым-суженым никак нельзя, что за смешинка на язык попала. А Валентина Дмитриевна думает, что её заслуга, что это она сегодня так ударно шутит, и ещё пуще начинает потешаться над никудышной своей жизнью. Вечно бодрая и уставшая, статная и пришибленная, взбалмошная и ординарная.  Шутит, потому что ничего больше не остаётся. И говорит, говорит, говорит, словно остановиться не может… Прошлое, как туман, из которого до сих пор выход ищешь.

 

5. Встретила: одутловатая, тяжело дышит, каждое движение через усилие даётся, но… говорит, говорит, говорит, словно остановиться не может. Сразу от порога — на вопрос о здоровье:

— Да, что здоровье… Сколько больного ни лечи, он всё в могилу смотрит. Ноги себя не чуют. Пятнами пошли так, что жирафы позавидуют. Ай, лучше не говорить. Вон полон короб таблеток: эти отёчность снижают, эти спазмы купируют, эти с сахаром борются, все вместе печень добивают. Смотришь доктора Агапкина – так что только не придумают: и звуком лечат, и нано-пластыри, и синтетическая кровь. Всё лечат, да не всех лечат. У меня чего проще – диабет – а пока струпьями не изойдёшь, на бесплатную операцию не пробиться. Попыталась тут, нервы потратила. В добавление к своим болячкам, ещё и голову ломить начало, мигрень какая-то… Тебе не интересно, наверное, пошли на кухню чаю попьём. Я теперь только того и хочу, что жидкого чаю и немножечко сдохнуть…

          От прежней Валентины Дмитриевны только вот это беспросветное ёрничанье над собой и осталось. Ну, ещё и окрас волос с фиолетовым отблеском…  

— Я вам пока полы помою, — предложила Дарья, — к чаю позже присоединюсь. Не-не, ничего больше не надо… У нас дома на дне рождении наедимся, закупились уже. И торт диабетический, отец за ним собирался…

          Не дожидаясь ответа, а вернее, не обращая на него внимания, пошла в кладовку расчехлять робот-пылесос – старенький, ещё с лазерной навигацией и подзарядки требует. Нашла, подзарядила, зафурычил. Сама — в ванную, тряпку намочить да подоконники протереть.

            Всё время пока Дарья прибиралась, Валентина Дмитриевна без умолку трещала на кухне. То о том, с какими приключениями к мужу на могилку ездила на Третье Волковское, то о том, как внука тут свозили в Екатеринбург во внутриплазменный кинотеатр, да сколько восторгов после этого было, то про то, что старые дома (этому сотню лет уже скоро станется) куда надёжней трансформенных построек. Тут, главное, не возражать, что у «надёжного» дома штукатурка сыплется немилосердно, а подоконники ссохлись и шелушатся. Когда темы разговора иссякнут, сядет на заезженного конька, про «замуж-то Даша когда думаешь? Годы-то идут». До этого времени можно слушать вполуха и изредка поддакивать.

                 За чаем – ожидаемое:

— Даша, ты подумай, это в проекционнике люди молодеют: чем старше, тем глаже, а у тебя вон и морщинки под глазами, и волос тусклый. Не затягивай с материнством. Чтоб Игорь Васильевич ещё внучка бы застал.

— Умеете вы добрым словом успокоить, — отхлёбывая чай.

— И чёрт с ними с мужиками, сама натерпелась, главное, чтоб на старости в пустоте не остаться. Вот представь, как бы Игорь Васильевич сейчас без тебя — инфаркт за инфарктом. Кто бы кружку воды поднёс, позаботился? И тебе думать надо, старость она не за горами. Я тоже так судила: вот лето красное попоём-попоём, а на старости ещё и плясать будем. А вон как, оказывается, в ходунках-то не попляшешь. Ты, не затягивай, а?

— Хорошо.

— Хорошо-то – хорошо, да ничего хорошего…

          В какой уж раз на одном и том же заезженном месте поскальзываться приходится. За неимением возможности как-то обустроить или изменить собственную жизнь, начинаешь заниматься чужой. С высоты нажитого опыта. Это называется заботой. Дарья считала это бессмысленностью. Впрочем, главное, относиться без раздражения, как к неизбежному дополнению к радетельному характеру. Валентину Дмитриевну всегда переполняло желание неугомонно заботиться о других:

-… Вон Игорь Васильевич, думаешь, не волнуется. Тебе не говорит. А мне чего? – я человек прямой. Пожила – знаю. Сама натерпелась, других уберечь хочу. Ты послушай, худого не посоветую…

          Каждый конец недели муж Валентины Дмитриевны гарантированно пил. Начиная с пятницы, а то и с четверга. Хмелел быстро, тут же засыпал, если просыпался, то только для того, чтоб сходить в находящийся по соседству алкогольный магазин. Супруга на него рукой махнула и высвободила эти дни для себя. Дарья тоже старалась в это время отца ничем не обременять, чаще всего уезжала в какой-нибудь поход с подругами или зависала и ночевала у них. Когда этого не получалось – сама на себя злилась. Знала: уговорят пойти в кино, кафе или того хуже на дискотеку нулевых. А потом долгие прогулки, разговоры, жидкий чай и диабетический тортик. Отец всячески давал понять, что для него важно не отпускать её из поля своей заботы, никакое личное благополучие не стоит того. «Я ж тебя без матери вырастил, выходил, на ноги поставил, ты болела часто и говорила, что нравится болеть, а я всеми вечерами, ночами, то одёжку твою стираю, то в интернете про лекарства начитываю. Ну, подумай, как о тебе не заботиться? Я этой заботой живу, можно сказать…»

— … А отец, что отец? Он, может, и рад тебя всю жизнь поблизости держать, да ведь не случится так, когда-то и самой надо начинать жить. – Валентина Дмитриевна легко переходила от одного совета к другому, наугад, пригоршнями доставая их из кладезя своего опыта. — Игорь Васильевич вот очень скромной тебя воспитал, а сейчас так нельзя. Вот смотри, как ты сидишь: сгорбилась, уткнулась, чёлочка на лоб и глаз не поднимаешь – кто на такую внимание обратит?…

          … А может и права? Сама себе упаковывать и преподнести не умею. Строила отношения с Денисом, недостроила – предпочёл девушку постарше. С Даниилом томные вечера, кино, прогулки под руку – уехал в Екатеринбург. Потом Кирилл Павлович был, любимый пациент, весёлый, шебутной – к жене вернулся. Да и не в этом, наверное, дело: предпочёл, уехал, вернулся – главное, ноющее чувство долга перед отцом. Это с детства подчёркивалось: «Одни мы с тобой остались, друг другу помогать не будем, кто же нам поможет?». А потом пошли у отца болячки одна за другой: дуоденит, колиты, один инфаркт, другой, третий…

-… А о нас с отцом не думай, мы уж как-нибудь сами проковыляем, два инвалида. Опираться друг на друга будем. Он мне вместо ходунков, я ему взамен сердечного клапана. Государство, слава Богу, пенсию по инвалидности обоим выдало, оно теперь на это щедрое, работы все равно никому нет, так, пускай, дома сидят, крохи на лекарства собирают. А что? – дело говорю. Мы в эту квартиру переедем, он хоть по хозяйству пособит. Ты на Силикатном сама себе хозяйка. Мне вот только годовщину мужа отпраздновать. Ой, не то ведь говорю, не дело, какой праздновать? — помер ведь человек, какой ни был худой на дела, а ведь жизнь с ним промаялась. Ну! Вот год со смерти пройдёт, могилку к лету справим и переездом займёмся. Вы готовьтесь там, я уж Игорю Васильевичу намекала…

       … Не первый год разговорам, да всё не у шубы рукав. То Валентина Дмитриевна судьбу детей решает, разменивать квартиру думает, да они сами выход нашли. То на отца блажь нападёт, что для Дашиного счастья переезжать в Екатеринбург надо – покрутились, помаялись да поняли, что не на что. Потом разом на всех напали хвори. Сначала слёг муж Валентины Дмитриевны – беготня по больницам, дома вместо санитарки, Даша помогала. Потом у отца с сердцем проблемы – между инфарктами и года не прошло. Под конец нервы и повышенный сахар стали подкашивать и Валентину Дмитриевну. На похоронах мужа она уже была с костыликом, после пришлось приобрести ходунки. Отца третий инфаркт свалил – еле выходили. Всё один к одному. Каких тут амуров разводить? Какие переезды и долгосрочные планы? Живы бы были — и то ладно…

— Ты рассеянная, — вклинилась в поток мыслей Валентина Дмитриевна. – Вот сейчас опять будто меня не слушаешь, витаешь всё. Пособранней надо быть. У тебя всегда так: то, сё, третье, десятое, а надо чётко цель представлять. Вот задалась целью, чтоб семья была, ребёнок, и иди к ней.

— Давайте, наверно, такси вызывать, чего тянуть? – предложила Дарья и наскоро допила остатки чая.

 

6. Водитель включил по старинке радио. Зря он это сделал. Валентина Дмитриевна всю дорогу находилась в перепалке с новостями последнего часа. От порога, ещё и машину не завели, стало известно о втором в стране случае криопробуждения. В Москве — бывший депутат, 95 лет.

         -… Сначала людей при жизни разделили, теперь и после смерти. А что – не так что-то говорю?  Полезут как грибы покойнички, всё барского виду. Как на подбор породистые, крутобокие: депутаты, модельеры, банкиры. У простого народа на такие шалости ни средств, ни настроения. Все средства и шалости в Москве. Им дозволено. А нам – коптить да сетовать. Одна судьба для Силикатного прописана, другая для Екатеринбурга, а самая сладкая для столиц – тут, если при жизни веселья не хватило, после смерти наверстаешь. Так и будет, так и придумают. Ходи, облизывайся да рот не разевай.

           Проезжали развязку на Третье Волковское кладбище, и разговор по радио будто специально в тему развернули. Депутаты начинают разработку законов о статусе воскресших граждан, попутно идёт подготовка единой целевой программы их сохранения  и консервации до лучших времён, вплоть до разработки технологий окончательного оживления.

            -… Вот-вот, скоро придумают, вместо кладбищ сплошные инкубаторы будут. Ячейки в ряд и в каждой по покойнику. Их будет техника переворачивать, крутить, чтоб пролежней не было, омывать заживо, а они только и знай, что под нос себе: «зачем, зачем». Глаза в пустоту вперили и бормочут. Голоса с того света – будто улей такой жужжит. Вот сказала и аж самой страшно – мурашки по коже. Нет, уж муженёк родимый спи спокойно у себя на Волковском: мы к тебе придём, ты к нам не ходи.

           Проезжают ДК «Металлург» – новость, что стали в сети объединяться группы криооптимистов, пока такое название себе придумали. Это те, кто решил не ждать милостей от технологий, а досрочно накачать себя криобиотиками и ввести в состояние анабиоза. И пускай дальше учёные сами разбираются, что с ними делать. Не разморозят – это, наверно, как убийство считаться будет. Даше почему-то подумалось, что в одной из таких групп может состоять и её мама…

        …Последний раз видела мать лет десять назад — в Москве. С трудом отыскала номер, с трудом дозвонилась, с трудом мама выискала свободный часок, а разговора не получилось. Полчаса ждала её в кафешке. Наконец влетела, шляпку на ходу скидывает, макияж поправляет: «Здравствуй, доченька, что-то плохо выглядишь, не следишь за собой» – в щёчку чмок. И весь разговор о своей московской суете: на каких ток-шоу сколько массовке платят, где дешевле косметику купить, сейчас вот на курсы холотропного дыхания спешит, нельзя опоздать. «Представляешь, вводишь себя в транс, и как будто вся жизнь в тебе застывает: всё плохое, всё хорошее. Это другое состояние, что-то близко к вечности. На одной из программ узнала, что такое есть, и вот подсела. Тебе тоже надо попробовать». И так – с темы на тему, как бабочка с лепестка на лепесток – ни о  чём не говорит долго, ни о чём серьёзно, ни о чём, переживая или задумываясь. Так хотелось крикнуть: «Мама-а-а! Как ты нужна была по эту сторону телевизора, а не по ту. Чтоб как у людей всё. Чтоб вечерами после уроков можно было фильм посмотреть, обсудить после. Это же несложно, мама-а-а!». У Даши всегда почему-то глаза увлажнялись, когда набредала в книжке на банальную фразу про тихие, семейные вечера. Или когда думала об этом. Уже в конце разговора она взяла маму за руку за руку, поглядела в глаза и сказала то, что давно в голове крутилось: «Вот ты всё бежишь и бежишь. Думаешь, что куда-то, а выходит, что от чего-то. А от чего – и сама понять не можешь. Нам тебя не хватало, мама». Родительница тоже на секунду затормозила взгляд и, видимо, почувствовала себя неловко. Осторожно, вынимая ладонь из рук дочери: «В Москве по-другому нельзя. Остановишься – стопчут. Ох, доченька, в философа без меня выросла. Тебе лучше тогда тибетские практики подойдут. Ты посмотри, может и у вас там есть. А отцу передай, чтоб зла не держал, не смогла бы я там» – и в щёчку чмок! И только веяние дорогого парфюма –напоминанием о том, что у ней есть мама, только что была тут, только что упорхнула…

        -… Ты как не слышишь! — Валентина Дмитриевна тихонько потрясла за плечо. – Беда с тобой, всё как вечно о своём думаешь, по сторонам не озираешься. Нельзя так. Давай расплачивайся да выходить будем.

           Дарья поднесла палец к валидатору и вышла из машины. Ещё с ходунками надо помочь поправиться Валентине Дмитриевне, да подняться на пятый этаж – тоже проблема.

 

7. Если бы Валентина Дмитриевна умела присматриваться к внезапным изменениям в поведении окружающих, то заметила бы, какой необычайно оживлённой и суетливой стала Даша сразу по приходе в квартиру. Сначала в большую комнату – запахнуть балконные шторы (ох ты ж, чуть не забыла). Потом на кухню, и сразу к записке на столе: взяла, прочитала, пересказала («Так и есть: ушёл. Пишет, что будет через полчаса… Чтоб чай пока пили»). Потом – шнырять по шкафам, коробам (да где ж этот пузырёк, подписан ведь и выставлен, лишь бы не попутать). И тут же опрометью – в коридор, помогать гостье шубу стаскивать да с ходунками управляться.

        Накрыли в комнате. Пока скромно: чай да сушки. Чтоб чем-то отвлечь Валентину Дмитриевну в ожидании главного, включила проекционник. Тут же и тема для разговора.

— Что-то проекционник плохо у тебя глубину даёт, — с интонацией знатока оценила гостья. — У меня-то видела, как показывает, прям будто сама в студии, сейчас слово дадут. А у тебя плоские все какие-то. Проекционные обои, поди, кампучийские выбрали или того дешевле…

         Затеялся монолог: теперь можно просто сидеть, подперев рукой голову. Отец также вот сидел: болтает напротив добрая знакомая, о чём-то своём частит и восклицает, а ему хорошо, улыбается. Наверно, и с мамой вот также часами просиживать мог. Он из тех молчунов, которые любят, когда рядом говорит кто-то, думает о чём-то своём в таком подмороженном умилении и видно, что хорошо ему. Даша в отца. На пару молчать невесело. Потому и ценила дочь эти встречи, ценила то, каким умиротворённым и по-детски трогательным становится папа в эти минуты. Он смотрит на Валентину Дмитриевну, она на него – и всё так мерно, упокоённо в комнате, душа тёплым чаем отогревается. Тихие, семейные вечера, о которых в книжках читала. Просто все рядом, просто всем хорошо — и можно даже при этом не плакать от тоски по не случившемуся. Эх, могло бы длиться такое счастье не минутами, а часами, днями, вечностью…   

-… Вон, смотри, Даша, этого депутата показывают, который воскрес. Ну, где ему дашь 95? – лет семьдесят от силы, а то и того меньше. Выглядит как мой ровесник. Жизнью не потасканные. «Зачем, зачем» — тоже мне вопросик. А я вот хочу «почему» спросить. Почему так? Одним вечные благости, другим – только издали на них любоваться…

           И так вдруг до щемящей боли стало жалко стариков.  И ведь многого им не надо. Коротать дни, сидеть об руку друг с другом и смотреть всякую дребедень, чтоб было что потом обсудить — и выдохнуть наконец-то после такой маетной и несуразной жизни…  А тут она под ногами нехитрого стариковского счастья: никуда не деться, заботы детей всегда важнее. И чем больше заботятся, тем жальче их. Никогда своей жизнью не жили. Дарья как-то неожиданно даже для самой себя погладила Валентину Дмитриевну по руке.

-… Ты чего это? – удивилась гостья.

— А давайте, я в чай бальзама добавлю, — ласково сказала Дарья и тут же пошла на кухню. – Это даже не бальзам, лекарство скорее. Но очень помогает. Противовоспалительное и отёчность снимает. Недавно из Екатеринбурга привезли. Всем помогает, — сама уже у кухонных шкафов, достаёт заветную склянку.

 – Ты лучше вот что: позвони Игорю Васильевичу, а то, сколько уж задерживаться можно.

— Так это… забыла сказать… он дома оставил. И наушник не взял с собой, и гуглфон на кухне. Часто забывает, да он скоро. Не в первый раз так, – сама, не спросясь, подливает тягуче-сиропную жидкость в кружку Валентине Дмитриевне.  – Может уж голубцы поставить? У меня наготовлено…

— Да уж дождёмся, если недолго. И чего его понесло. Кому нужен этот диабетический тортик? – так бы посидели.

          Валентина Дмитриевна отхлёбывает чай с бальзамом и добавляет звук на проекционнике: о криобиотиках высказваются те, кто не раз уже о них высказался: Егор Крид, Бузова, Прусикин – подборка нестареющей молодёжи. Переключение: доктор Агапкин при помощи 3D-диаграммы разъясняет механизм оттаивания замороженных клеток. Переключение: робот-диктор показывает на карте точки зафиксированных на сегодня случаев крио-воскрешения. Переключение: родственники ожившего депутата. Переключение: показывают «Служебный роман», недавно только перевели этот фильм для объёмной проекции. Можно остановиться.

— Не знаю, то ли старая стала, но раньше как-то всё добрее было, — отпивает чай, располагается поудобней в кресле. — А сейчас что? Магазины без продавцов, банки тоже, войдёшь, там всё по пальцу. В кино не люди, а проекции. В поликлинике была – тоже пусто, сама зарегься, сама в автомате давление и сахар померяй, тут же рецептом машина плюётся.  В больших городах вон и водители уже не нужны, только по окраинам возить. Вот и для чего мы теперь? Пристёжка к технике? Так скоро и этого не потребуется…

         Валентина Дмитриевна сморщила себе лицо то ли от недовольства, то ли от боли. Растирает себе ладонью в районе сердца и не может в монологе остановиться, выговаривает себя. (только говори, говори, не дай задуматься)

— … Будем как бройлеры свежезамороженные. Как эти вон – ни люди, ни покойники – не знаю, как их назвать, отморозки, что ли. Тоже кудахчут себе одно слово. Голова есть, а мысли подевались… Так подумать, а много ли в нас различия? Они одно слово знают, мы – тысячу. А вот также ничего понять не можем, ни ответов получить – кудахчем, крыльями хлопаем, за нами присмотр ведут, чтоб шибко не раскудахтались. Поджимает что-то, сердце-то…

       Трёт рукой сильнее, капельки пота на лице проступают.

–… Вот, говорю, что всё стерильно, как в больничке или на птицефабриках новых, видала сюжет: там техника за всеми ухаживает, всем корму насыпает, а потом она же травит, ошпаривает, обрабатывает. Вот и с людьми, как с бройлерами. Не планета, а хоспис какой-то получается. Раньше был возраст дожития, а теперь эпоха дожития – так что ли?… Ой, что-то голову обносит. Вроде как плывёт перед глазами…

          Допивает чай, откидывается в кресле, на лбу испарина.

— Плохо? – спохватывается Дарья. – Онемение есть? Чувствуете мою руку? —  хватает Валентину Дмитриевну за запястье

— Сахар скакал… Думала не идти… А сегодня с утра вообще хорошо… как новенькая… А вон что…

— Я сейчас, я за уколом, он справится, — Даша срывается, бежит на кухню.

         Пришла со шприцем. Присаживается на колено около Валентины Дмитриевны, разминает руку, ищет венку.

— Хороший такой укольчик, — говорит.

          Валентина Дмитриевна бледнеет, начинает дышать тяжело и со свистом, в поту уже вся.

— Сейчас, сейчас, потерпите, — Дарья снимает колпачок с иглы, бережно натягивает старческую кожу над венкой, прижимает проспиртованную салфетку, вводит иглу и… медленно, очень медленно нажимает пальцем на поршень. «Выпускать препарат постепенно, тогда нет риска возникновения постинъекционного инфильтрата» — вспыхивает в памяти обрывочная фраза из времён обучения в медколледже.

             На проецируемом на стенку изображении зримо и шумно скандалили герои фильма: «- Кстати, я надеюсь, материально вы не очень пострадали? Билеты в цирк не пропадут? – Нет, я загоню их по спекулятивной цене – Ага, ага. Ну, в вашей практичности я нисколько не сомневалась» (вещайте, кричите – что угодно, лишь бы не задуматься). Довела поршень до упора, последние капли мертвящего зелья вошли в кровь.

— Будет хорошо, Валентина Дмитриевна, хорошо. Всё наладится, и вечер будет тихим, — Даша плакала и всё гладила и гладила окоченевающую старческую руку.

             Столь же медленно и плавно, как вводилась смертельная доза снотворного, закатывались глаза Валентины Дмитриевны. Зрачок будто луна на небосклоне: выше и выше, в неизбывность, туда, где и смотреть уже не надо, да и не на что. Сиплый выдох — отпуская дыхание в вечность — и в прорези невидящих — ненавидящих? – белков стылое непонимание: «зачем?». 

        

8.  Отец умер три дня назад. Вот также шумел проекционник, они были вдвоём на кухне, только что поели, папа заваривал чай. Уж и не помнится, о чём говорили, только последние слова врезались отчётливо:

— Пойми, Даша я ведь не о себе забочусь, я о тебе забочусь… — и вдруг схватился за рубашку, дёрнул её на своей груди, так что пуговицы полетели.

         Другой рукой – за край стола. Как в замедленной съёмке. Пуговица катится по полу, чайник закипает, по проекционнику кто-то из ранее умерших всё время говорит «зачем, зачем»

— Папа! Что с тобой?!!! — Даша успела подхватить его за руки.

— Ничего. Лишь бы у тебя всё…

          И обмяк, повалился на пол безвольным телом.

          Потом Даша всё время готовилась к сегодняшнему вечеру: добывала инъекции, читала об их воздействии, продумывала план. Отец всё это время на балконе — при открытом окне на кресле.  Благо, морозы стоят отменные, давно таких не было. И балкон угловой на последнем этаже. Можно даже и не таиться, все равно никто не видит, и с регистраторов он не просматривается.

              И вот вечер. Даша уже вколола тройную дозу криобиотиков Валентине Дмитриевне, поправила ей взмокшую было причёску, отливающая фиолетом шевелюра снова выглядела роскошно. На соседнее кресло перетащила с балкона отца. Самое сложное было сделать так, чтоб в этот вечер папа выглядел непринуждённо – посеревшее лицо обострилось, губы натянулись, суставы закоченели. Но и к этому подготовилась – есть необходимые мази, растворы, тональный крем.

              Она посадила их рядом, напротив проекционника, соединила их руки на подлокотниках кресел. Сама маленькой девочкой села в ногах. «Служебный роман» уже закончился. Шла музыкальная программа, но и в ней не обходилось без неотвязной темы последних дней. Смоделированный в объёмной графике 3D-ведущий (как живой) шутил над новым творением Бузовой:

— Кажется, Ольга Игоревна с нами всюду и навсегда — об этом она заявляет в новой песне. Верим-верим. Пара рифм, три аккорда и море криобиотиков как рецепт творческого долголетия. Она ещё переживёт и то мобильное приложение, что для неё эту песню написало. Только ногами вперёд – и то не вынести. Итак, невыносимая наша со своим новым хитом!

           Мелодия, начавшаяся как задувание, перешла в ритмичную, кружащуюся вкруг тебя вьюгу. Холод. Холод отовсюду. 7-D эффекты или с балкона поддувает? Потом позёмка металлических звуков и накатывающее на тебя электронное завывание, поддержанное голосом певицы:

«Это время – всегда. Это место – везде.

Быть звездою не значит, что всё по звезде.

Я приду, я воскресну, я петь не устану.

Жизнь по кайфу равняется жизни по плану.

Я обязательно воскресну, у-у, у-у,

Чтоб вечной сделать эту песню, у-у, у-у».

              И моложавые ужимки неувядающего личика.

              Даша робко снизу вверх посмотрела на взрослых. Ей показалось, что они улыбаются.

        

 

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале