Аксенова Х. – Страж Межмирья – 33

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия

——————————————————————————————

Мы чересчур много знаем, чтобы верить. И подчас недостаточно верим, чтобы знать.
Михаил Панич.

Основано на реально произошедших событиях.

 

Солнце перевалило за полдень. Жарко. Вера, одетая в сатиновые шаровары и старую рубашку брата, ушедшего на войну, сидела на загруженном зерном рыдване, который тащили два впряжённых в ярмо быка. Вере исполнилось семнадцать лет, пошёл восемнадцатый. Все трудоспособные мужчины ушли на войну. Старикам и подросткам пришлось заменить братьев и отцов на всех видах работ. Широки казахстанские степи. От комбайна до стана десять километров и всё поле просматривается, как на ладони.

Вот ещё пара быков в поле подошла к комбайну и встала под загрузку, даже с полпути видно, как сыпется зерно в рыдван. А на стане видно, как выгружают уже подошедших под выгрузку быков. Рыдван – это такая большая телега, с поднятыми бортами, куда входит до трёх тонн зерна. Лошадей тоже призвали на войну, и поэтому приходится зерно от комбайнов, вывозить в основном на быках. Есть в хозяйстве три автомобиля, но они заняты, машины вывозят отсортированное зерно на элеватор. Отдыхают все мало, пока погода терпит, надо успеть убрать хлеба. Быки идут ровно, как заведённые, их нельзя подгонять, это не лошади, если они понесутся, то считай пропало, их не остановить, они не подчиняются никаким приказам. А   так, они трудятся спокойно, от комбайна — до стана, от стана – до комбайна. Топ – топ, топ – топ, не торопясь переставляют свои крепкие ноги два грузных быка, направляясь к стану. Веру от жары, от монотонного движения быков, укачало, голова моталась, моталась и она, свалившись на зерно, уснула.

Проснулась оттого, что движение прекратилось, ещё не открыв глаза, подумала, что она добралась до стана. Удивляясь тому, что не слышно привычного шума, села и только после этого разлепила ресницы. От увиденного, готова была завизжать, но звук застрял в горле. Она, не вставая с зерна, крутанулась на месте. Быки стояли на небольшой поляне и, опустив головы, спокойно насыщались сочной зелёной травой. Поляна плотно окружена высокими густо росшими соснами. Сзади тянется след, оставленный колёсами от рыдвана, уходящий в просеку между соснами. Между сосен на просеке клубился изумрудно — зелёный туман. На поляне шагах в тридцати от быков, спокойно поедающих траву, горел небольшой костерок. Возле костра стояли три человека.

В таких одеждах Вера никогда никого не видела, да что она могла видеть, деревенская девчонка.

Но даже в фильмах, которые несколько раз в месяц привозили в клуб, у героев не было таких одежд. Двое мужчин и одна женщина, не отходя от костра, внимательно рассматривали испуганную Веру. В руках они держали головные уборы, похожие на шлемы танкистов. «Женщина», — определила Вера, из – за  того, что  у той по плечам рассыпались пышные светлые волосы. Она была также одета, как мужчины, в брюках, в плотно закрытом костюме. Женщина отделилась, от своей группы, подошла к быкам, без слов взяла тех за кольца и стала разворачивать в сторону просеки. Испуганная Вера продолжала, молча сидеть. Женщина, опустив голову, изо всех сил, тянула быков к просеке, откуда тянулся оставленный ими след. Раздался резкий свист. Один из мужчин бегом догнал её, схватил за плечи и показал рукой на просеку. Он, громко что – то говорил ей. Вера, приподнявшись, тоже посмотрела туда на просеку, куда мужчина показывал. Там на просеке между соснами, клубился уже не изумрудно – зелёный, а густой чёрный ни то дым, ни то туман. Они громко заговорили. Для Веры, не понимающей незнакомого языка, их речь звучала как простой набор звуков.

Они развернули быков.

Вера соскочила и взялась сама за кольцо и упрямо попыталась развернуть быков обратно к просеке. Третий, возле костра, молча наблюдавший за всем происходящим, подошёл, взял её за плечо, крепкие пальцы больно сдавили плечо. Он, женщине не то сказал, не то приказал. Голос у него был такой же требовательный, резкий, как у дяди Гриши, уже пришедшего без правой руки с войны. Вот дядя Гриша и командовал, всей подростково – стариковской братией, которая от зари до зари работала во имя победы. И ему частенько приходилось включать свой командирский голос, не терпящий возражения.

Женщина взяла большую сосновую ветку с зелёными иголками и до середины окунула его в этот чёрный клубящийся, ни то туман, ни то дым. Тут же выдернула обратно, половина ветки, побывавшая в черноте, скрутившись, осыпалась чёрными клочьями. Все трое бросая взгляды, то на Веру, то на просеку, заговорили между собой. Потом женщина, откуда — то вытащила лёгкую мягкую куртку и надела её на испуганную Веру, надвинула той на голову капюшон, комары начали одолевать не по обстоятельствам одетую Веру. Старший, видимо, тот с командирским голосом, что – то сказал и пошёл тушить костёр. Женщина, погладила Веру по голове и, глядя на просеку, мягким голосом что – то пыталась втолковать ей. Может, объясняла, что произошло, может успокаивая говорила, как следует ей поступить, раз уж такое приключилось.

Она, крепко держа Веру за руку, направилась на другой край поляны, вслед за поспешно уходившими мужчинами. Вера, увидев узкую тропинку между соснами, куда направились незнакомые люди, резко остановилась, поняв, что она уходит с поляны. Непонимание и страх от накручивающихся событий, невозможность что – то изменить, лишили её голоса. Выдернув руку, она кинулась бежать обратно к быкам, продолжавшим спокойно наслаждаться сочной зелёной травой. Женщина кинулась её догонять и, догнав, почти поволокла её с поляны. Вера, показывая на быков, наконец, выдавила из себя:

— Пусти, надо быков отпустить.

Женщина, словно поняв, что хочет Вера, позвала ушедших вперёд мужчин. Те вернулись и внимательно выслушали то, что им быстро говорила незнакомка. Пошли к быкам, остановившись перед ними, принялись рассматривать ярмо. Потом один из них, потряс доску и, повернувшись к Вере, видимо спрашивал:

— Как это снимается?

Вера, поняв, что с неё требуется, стала показывать, где, что нужно отстегнуть и как освободить быков от упряжки. Они, посмеиваясь, разглядывали упряжь, походили вокруг да около, потом разобравшись, что к чему стали торопливо освобождать быков от ярма, не забывая с опаской оглядываться на просеку. Чернота клубилась, словно живое зловещее создание пыталось перевалить какую – то грань и разлиться по поляне. Тревога незнакомцев передалась Вере, и она уже без сопротивления заторопилась вместе с ними уйти из поляны.

Сосны остались позади. Три тёмные и одна светлая фигура  пересекали открытое пространство. Быки, не отставая и не обгоняя их, шли за ними, также равнодушно, как и в поле, когда возили зерно от комбайнов, переставляли свои крепкие ноги. А незнакомцы торопились, видно было, что они торопятся, очень торопятся, постоянно окидывая взглядом, без облачка ясное небо. Впереди начиналось редколесье. Один из мужчин, показал на еле видимую точку на небе, компания ещё быстрее заторопилась в сторону редколесья. Почти на самом краю леса, точка, превратившись в большую птицу, догнала их. Мужчина, тот который, с командирским голосом, вытащил из грудного кармана, небольшую круглую вещицу. Оттуда металлический голос чётко что — то произносил, потом, другой голос более человеческий, в приказном порядке выговорил тому и вещица в руках мужчины замолчала. Птица, немного покружив над ними, улетела. Он с улыбкой оглядел компанию, женщина подхватила Веру и что – то радостно напевая, закружила её. А мужчины подошли к быкам и стали гладить их, заглядывая им в глаза, что – то ласково наговаривали тем.

 

Сели на поваленное дерево, командир палочкой чертил прямо на Земле и рассказывал своим спутникам, только им понятные дела. Быки тоже расположились отдыхать недалеко от них. Вера устроилась на пеньке и внимательно прислушивалась к непонятному разговору. Отдохнув, компания в сопровождении двух здоровых быков, которые, не желали остаться или хотя бы отстать, двинулась через редколесье в сторону востока.

В сумерках остановились на берегу не очень широкой, но очень бурной речки. На другом берегу, стоял большой дом, выложенный из белого камня. Опять резкий свист. Там на другом  берегу появился человек, помахал в ответ рукой и из воды поднялись две толстые витые цепи,  протянутые от берега до берега.

Первым на цепь ступил мужчина, который так здорово умел свистеть. Он пристегнулся к верхнему тросу и, передвигаясь по нижнему тросу, придерживаясь двумя руками за верхний, начал перебираться на другой берег. За ним точно таким же образом двинулась женщина, постоянно оглядываясь на Веру. Старший, тот, который с командирским, как у дяди Гриши голосом, пристегнул Веру к себе, ещё пристегнул к верхнему тросу и поставил на нижний трос, показывая, что надо двигаться, вслед за ушедшими вперёд. Когда Вера посмотрела под ноги, командир приподнял ей подбородок и показал, что нужно смотреть вверх, а не под ноги, на бурлящую быструю реку.

Испугалась ли Вера? Она наверно больше бы испугалась, если бы тогда на поляне никого не оказалось. А может просто сработало любопытство и её подростковая открытость миру, что она, не сопротивляясь, приняла всё происшедшее как данность или неизбежность.

На другое утро незнакомцев уже не было. На берегу, возле непонятно как переправившихся через бурную реку быков, стоял мужчина, который поднял тросы со дна реки. Умываясь, Вера обнаружила на своём запястье браслет. Зелёный браслет мягко облегал запястье, Вера попыталась снять его, но ничего у неё не получилось, браслет словно прирос к руке, как она не пыталась, он даже не сдвинулся с места, хотя, когда она увидела его на своём запястье он свободно болтался.

— Аа, Верочка, доброе утро, как спалось?

— Вы говорите по – русски? – не отвечая на вопрос, спросила  Вера.

— Да, а что тут удивительного? Вчера, ты так устала, что просто не было возможности нам поговорить. После ужина, ты прямо за столом стала засыпать.

—  А, где те люди?

— У них своя дорога дитя, а ты поживёшь у меня, пока не откроется дорога в твой мир.

— В какой мой мир?

— Пойдём Вера, ты уже умылась, сейчас позавтракаем, а потом мне всё подробно расскажешь. Хорошо?

— Смотрите, что у меня на руке, это не моё, и я его не могу снять.

— Это подарок, Вера, от тех людей, которых ты спасла своим появлением.

— Я никого не спасала.

— А помнишь, железную птицу которая прилетела к вам, и разговаривала по круглой штучке?

— Да.

— Вот эту птицу послали найти и выследить трёх человек, а так как в округе никого не было кроме вас, вот она и доложила, что видит четырёх человек и с ними двух животных.

— А кто послал?

— Эти люди между собой не в мире, мягко говоря.

— Они враги? А железная птица, как она может разговаривать? Разве может быть такое?

— Эти люди враги между собой. А железная птичка, как может разговаривать? У вас там есть телефон?

— Да, на стане такая чёрная коробка. Дядя Гриша  крутит её,  то есть ручку у этой чёрной коробки и кричит: комутатор, комутатор соедините с мтс. Мтс – это машинно — тракторная станция, — пояснила Вера, чтобы быть понятой.

Владимир усмехнулся:

— Вот эта птичка, такой же телефон, только улучшенный вариант

 

— А эти люди наши или не наши?

— Я тебе потом расскажу, а пока мы с тобой собирались позавтракать и я тебя попросил рассказать про себя и свою семью.

Понятно, что рассказ Веры был коротким. О чём она могла рассказать? Рассказала о своей семье, о папе и маме, о братьях и сёстрах, о школе.

— А скажи мне, почему ты ездишь на быках?

— Я не езжу на быках, я работаю на них.

— Как! Ты такая маленькая можешь на быках работать? Что мужчины кончились?

— Война. У меня и папа ушёл на войну и старший брат на фронте. А мы все, кто может, работаем. Страшная война.

— Верю. Любая война страшная.

— И вы живёте, как будто и не знаете! – запальчиво выпалила Вера, — а вчерашние люди, может они шпионы? Они даже по – русски не разговаривают и не скрывают этого. А вы может предатель!

— Не торопись судить, девочка, о том, чего не знаешь, не понимаешь.

 

Стукнула дверь, и по коридору уверенно застучали каблуки. В дверях стояла улыбающаяся, высокая, по мнению Веры, девушка. Грудной бархатистый голос девушки обволакивал, вынуждал прислушиваться, не отпуская, напрягая ожиданием дальнейшего звучания. И голос этот хотелось бесконечно слушать.

Опять набор непонятных звуков, объятия:

— Зана, познакомься, у нас гостья.

Девушка присела на корточки перед сидевшей на низком стульчике Верой.

— Я, — Зана.

— Вера, — вставая навстречу, протянула руку она.

— Вера, хорошее имя.

И опять набор непонятных звуков.

— Зана, ты наверно проголодалась, пойдём я тебя завтраком накормлю.

Как ела Зана, было совсем не похоже, на то, как они обедали на стане, в перерывах между работой. Вера, сидевшая в стороне, тихо как мышка, залюбовалась Заной, принимавшей пищу. «Надо же, оказывается и кушать можно красиво!»

Зана, покончив с завтраком, о чём – то озабоченно рассказывала хозяину дома на незнакомом языке. После окончания разговора, обняла хозяина и стала уходить, уже в дверях обернувшись, помахала рукой:

— Вера, хорошее имя.  Верь, что вернёшься домой, и у тебя получится, — на чистом русском языке выдала она.

— Кто она?

— Это — моя внучка.

— А куда она ушла?

— Она занята Вера. Она посредник.

— А что такое посредник?

— Пойдём Вера, поможешь мне прибраться, убрать посуду, навести порядок после гостей. И у меня здесь ещё есть тайный огород.

— Тайный огород? Это как?

— Увидишь. А меня называй дедушка, или дед Владимир.

— Ладно, буду называть дедушка или дед Владимир. Дед Владимир, а когда я домой пойду? У нас там сейчас, каждая рабочая рука на счету, людей не хватает и мне надо быстрее вернуться домой.

— Верочка, я тебе ничего не могу обещать, как откроются двери, так вернёшься домой.

— Какие двери? Кто их откроет?

— Скоро всё узнаешь. Посуду умеешь мыть?

— Да.

— Вот здесь: горячая вода, а здесь холодная. Смотри сюда: здесь сушилка. Поняла?

— Поняла.

— Поняла, молодец, занимайся.

 

 

Покончив с посудой, Вера направилась к дверям, куда ушёл человек, назвавшийся дедом Владимиром. Вера вышла на большое, загороженное густым сплошным колючим кустарником, пространство на холме. Сказать, что это огород, как дед Владимир его назвал, язык бы не повернулся, садом Вера его так же не могла бы назвать. Здесь росли деревья, совсем ей не знакомые, даже по школьным учебникам. Тайный огород, как его назвал дед Владимир, был очень большим. Между деревьями, лежали камни. Розовые, густо — вишневые, синие – как небо в без облачную погоду. Тёмно – зелёные, и нежно – зелёные, как проклюнувшиеся травы ранней весной, крупные, некоторые были даже выше её ростом, средние, мелкие рассыпанные. Такого великолепия цвета, выросшая в казахстанских степях, Вера с роду не видела. Вернее сказать, если сравнить буйство весеннего степного цветения с этим садом – огородом, получалось, что в степи – это разлитое живое буйство красок, буйство жизни, проснувшиеся после долгой зимней спячки. И оно длится только миг и очень скоро ветер унесёт запахи, а палящее солнце вдохнёт, вберёт в себя всю яркость, возвращая многоцветной радугой на небе, после дождя. Здесь же — это было похоже на музыку, которая иногда приглушённо звучала из динамика, похожего на чёрную тарелку,  которую отец повесил на стене, после того как в деревню пришло электричество.

— Они как живые! – показывая на камни, воскликнула Вера.

— Они и есть живые.

— Да?! – недоверчиво глянула на деда Владимира Вера, — прямо как человеки?

— Нет, — усмехнулся дед Владимир, — они живые, как камни.

— А камни разве могут быть живыми?

— Могут, девочка, могут. Запомни всё вокруг нас живое и всё имеет память. Мы, люди, можем что – то забыть, не вспомнить, они не забудут.

— И о том, что я здесь была у них тоже останется в памяти?

— Да, навсегда. Помнишь, сказку про короля, с ослиными ушами, которые он скрывал, а мальчишка узнал, но король ему пригрозил, что отрубит голову, если тот кому – то расскажет об этом. Так мальчишке было до такой степени невтерпёж, так хотелось хоть с кем – то поделиться, что он пошёл в поле и рассказал травам об ослиных ушах короля. А другой мальчишка пришёл на это место, сделал себе дудочку и дудочка спела, что у короля ослиные уши. Погуляй Вера, послушай деревья, цветы, камни.

— Они что ещё и говорить умеют?

— Да детка, умеют. Умеющий слушать – услышит.

Дед Владимир ушёл, а Вера, постояв немного, осторожно прошлась по этому не виданному саду – огороду. Погладила камни, постояла, держась за ветки деревьев, ничего не услышав, кроме приглушённого шума, махнула рукой: «видимо у меня уши не так устроены», подобрав небольшой светло – зелёный плоский камешек, пошла вслед за дедом из сада.

Прошлась по дому, деда Владимира нигде не было. Выглянула в окно, он сидел на берегу, между двух быков, спокойно жующих свою бесконечную жвачку. Видно было, что он так глубоко впал в думу, что ничего вокруг не видел и не замечал.

Мать говорила Вере: «Если видишь, что человек задумался, или ребёнок заигрался, что ничего вокруг не замечает, не лезь, не мешай. Ребёнок строит свой мир, а взрослый просеивает свои поступки, просматривает свою жизнь, в мыслях ищет пути дороги, чтобы дальше жить, как быть и куда идти».

У Веры в голове вопросов было столько, сколько пчёл у сорвавшегося от родного гнезда роя и ищущего своего места в этом бескрайнем мире. Но, однажды вовремя сказанные матерью слова, легли в душу, и Вера никогда не лезла, ни к кому, если видела, что человек занят своими делами, своими мыслями.

 

 

Владимир, действительно был занят своими думами. Неожиданное появление этой девочки, всколыхнуло всю душу. Он глубоко задумался: «Судьба! Что это? Когда она начинается? С первым криком, родившегося ребёнка или тогда, когда двое встречаются? А дети не всегда рождаются от любви великой. И откуда предопределение, быть тебе счастливым или несчастным. И кто определяет, и кто же всё – таки решает, в какой отрезок времени тебе родиться? Каким тебе быть, где жить, и какие дела вершить?» Вопросы, вопросы. Кто ответит? И можешь ли ты убрать со своего пути, со своей дороги жизни — это предопределение? И если вдруг откажешься исполнять это предопределение, что тогда? Как сложится судьба твоя? Как пройдёт для тебя тот отрезок дороги, что называется твоей жизнью?»

 

С подачи Якова Брюса — алхимика и колдуна Петра Первого, Василий Никитич Татищев, один из лучших учеников Якова Брюса, в 1720 году высочайшим государевым повелением, отправляется на Урал. Василий Никитич, к тому времени имел артиллерийско-инженерное образование и увлечённо занимался историко–  географическими работами, тем, чем он самозабвенно любил заниматься. Ему вменена была задача; найти удобные места для постройки заводов, где из добываемых местных руд плавить медь и серебро в коем очень нуждалась Россия. Нужен был человек, обладающий бесстрашием, который спокойно мог противостоять всесильным Демидовым.  Указанным местом был Кунгур Сибирской губернии. Объехав вверенный ему край, поселился не в Кунгуре, а в Уктусе, где основал управление «Горной канцелярией», перенёс Уктусский завод на реку Исеть и там положил начало города Екатеринбурга. Так на Урале появился человек, всей душой и сердцем любивший Россию, и бесконечно преданно до последнего дыхания честно служивший во славу своего Отечества.

 

Время перевалило за полдень, проголодавшиеся рудоискатели остановились на привал, перекусить, обсудить, что увидели, что нашли, какие у кого думы появились. Над речкой развели костёр, за долгое пребывание вместе в тайге, у каждого  члена экспедиции сложилась чёткая обязанность. Василий Никитич Татищев и егерь Спиридон должны обеспечить дровами костёр, одни делали временную печку, другие занимались продуктами, третьи осёдлывали лошадей, давая им возможность поваляться на зелёной травке и отдохнуть от поклажи. Густая богатая тайга, уж насчёт хвороста и сухого валёжника не приходится ломать голову, вон шагни на пять шагов и набирай сколько нужно. Василий Никитич приметил большую кучу сухого валёжника и шагнул туда, хотел позвать Спиридона, который пошёл в другую сторону, толи от усталости не хотелось лишний раз говорить, толи что помешало, молча, махнул рукой и шагнул к этой большой куче сухого валёжника. Набрав целую охапку, Василий Никитич повернулся в сторону костра. Костра и людей как таковых, от которых он только что отошёл шагов на восемь, не было, да что говорить ничего и никого не было. Стоял он на небольшом  пятачке, с охапкой сухого валёжника в руках, в окружении густо часто росших сосен. Не понимая, что происходит, шагнул в ту сторону, откуда пришёл. Уткнулся в густо росшие сосны.

— Что, заблудился мил человек?

Василий Никитич резко повернулся в сторону прозвучавшего голоса. Возле кучи валёжника стоял старик. Немного ниже ростом самого Татищева, седой, коренастый, от него веяло силой, той незримой силой, когда человек действительно  силён, но не скрывает и не демонстрирует эту силу.

— Я не понял, я отошёл от своих людей, всего на пять шагов, от поляны и речки.

— Понятно. Леший тебя попутал, ты сейчас далеко очень далеко от своих людей.

— Но я не отходил далеко, да и в леших не очень- то верится. Они что, в действительности бывают?

— Бывают мил человек, бывают.

Говор у неожиданно появившегося человека, был как бы неторопливый, словно он над каждым своим сказанным словом думает, в то же время, словно неглубокая чистая речка журчит неторопливо бежит по камешкам.

— Мне нужно вернуться к своим людям. Дед, поможешь, подскажешь дорогу?

— Подскажу, почему бы и не помочь доброму человеку. Пошли.

Василий Никитич понимания, и одновременно не понимая происшедшего, всё — таки  доверчиво шагнул вслед за незнакомцем.

Через какое – то время, оглянувшись, старик увидел, что Василий Никитич всё ещё несёт охапку подобранного валёжника:

— Оставь свои ветки, мил человек, что думаешь, больше веток не найдёшь? Да, скажи – ка мил человек, как имя твоё?

— Василий, а как долго будем ещё идти?

— Долго недолго, скоро будем, – глянул на небо старик.

— Но, уже вечерело, когда мы с группой остановились на привал. А сколько уже идём должна бы ночь наступить.

— Здесь другое время.

— Разве такое возможно?

— Всё возможно, всё возможно.

— А тебя, отец, как зовут? – стараясь скрыть своё раздражение, спросил Василий Никитич.

— Гурьян, Гурьяном зовут.

—  Скажи отец, а кем служишь?

— Я? – переспросил старик, словно раздумывая, как бы правильнее ответить, — я страж этого края.

— Страж! Егерь быть может.

— Вот и пришли.

Они стояли на пригорке, внизу на берегу речки возвышался небольшой городок. Василий Никитич оценивающим взглядом окинул окружающую местность и повернулся к старику спросить, что за город и где он на Урале находиться? И почему про этот городок, он до сих пор ничего ни слышал?

— Пошли.

— Но, отец, ты обещал  вывести меня к моим людям.

— Не сомневайся, увидишь своих людей, а сейчас навестим одного человека.

Василий Никитич сдержал своё возмущение, любопытство учёного, исследователя взяло верх. На Урале в этом диком краю, лежавшем далеко от обустроенного мира — и городок! Даже отсюда с пригорка видно, что там порядок. Городок сложен из красного и белого камня, производит впечатление праздничной атмосферы и внутренней радости. Встреченные  люди здоровались с Гурьяном и приветливо кивали Василию Никитичу. Вскоре они вышли на небольшую площадь.

— Нам сюда.

Стучаться не пришлось. Узорчатые ворота оказались открытыми. Встретила их женщина. Величавая статность само по себе говорило, что она не из простых:

» У царицы и то меньше вот этой величавости», — мелькнула мысль у Василия Никитича.

— Здравствуй, матушка, – поклонился Гурьян, Василий Никитич тоже поклонился и выпрямившись встретил пытливый понимающий взгляд. У него возникло такое чувство, что пока он выпрямлялся после поклона, про него, это царственная женщина успела узнать всё, вплоть до тех тайн, про которые он сам, про себя ещё не знал.

— Что Гурьян, думаешь, нашёл?

— Да, матушка. Посмотри – честный, надёжный, не подведёт, не бросит.

И тут Василий Никитич почувствовал, что он не может говорить, не может двигаться, он может только слушать и понимать, что вот люди, которых он видит первый раз в жизни, при нём открыто решают его судьбу. Для него самого, здесь на Урале привыкшего решать, кто и где кем будет, и чем будет заниматься, это было не то, что ударом по самолюбию, но где – то близко к этому. Но в этом создавшемся положении, ему оставалось только удивлённо слушать и переводить взгляд с одного говорившего на другого.

— Матушка, я давно отслужил своё и думаю, что  нашёл того, кем меня можно заменить.

— Нет, Гурьян, ты привёл ни того.

Женщина, оценивающим взглядом окинула Василия Никитича.

— Нет, Гурьян, нет. Он, слишком нужен Руси, он нужен отечеству. Сам знаешь, такие люди на земле рождаются редко. Он нужен Уралу, столетия пройдут, про него будут помнить, и славить его за труды во благо отечества. Надо вернуть его.

Гурьян опустил голову, Василию Никитичу не понимавшему, что происходит, ни имевшему возможности, ни говорить, ни двигаться, оставалось только изумлённо слушать, да стоять столбиком. Женщина поманила его, он шагнул и остановился перед ней, у неё в руках оказался нож. Не простой нож,, а нож —  вроде охотничьего, на лезвие ножа нанесены письмена, рукоятка тоже вся в непонятных узорах.

— Вот нож. Возьми. Ты видишь он не простой, но все кто возьмёт его в руку, будут в нём видеть простой охотничий нож. Ты не сможешь его потерять, даже если пожелаешь. Пользуйся им везде дома, в походе, в полевых работах, тот, кто увидит, что это не простой нож  и спросит: «Что написано на лезвие этого ножа и что за знаки на рукоятке, того   и приведёшь к тому месту, где сейчас находятся твои люди».

— Гурьян, потерпи ещё немного, — мягко обратилась она к старику, — а теперь проводи его.

Василий Никитич так ни слова и не вымолвил, не смог, да и после, возвращаясь мыслями, анализируя прошедшее событие, с удивлением думал, что и желания у него не возникло, что – то возразить, или спросить, уточнить.

Они с Гурьяном миновали городок. Здесь не было тех серых, вросших в землю домишек, что ютились по окраинам поселений. Ни встретили, ни одного хмурого озабоченного лица, или плохо одетого человека. От них не веяло бездумным весельем, люди уверенные в себе, заняты своими им только известными делами. От всего увиденного осталось чувство внутреннего покоя. Что здесь, никого не нужно опасаться, не надо думать, что в любой момент тебя могут подставить, донести на тебя, придумав чушь, за которую можно и в заточении оказаться и долго доказывать, что это просто поклёп, что ты просто кому – то перешёл дорогу, даже пусть по высочайшему велению. При том, нельзя упоминать, по чьёму высочайшему повелению, было сделано то или другое дело.

Василий Никитич с Гурьяном поднялись на пригорок.  Татищев остановился, чтобы ещё раз взглянуть на городок. Городок затягивала невесть откуда взявшаяся дымка тумана.

— Дед, а как называется эта местность?

Оглянувшись за ответом к Гурьяну, Василий Никитич увидел, что стоит он перед кучей валёжника. Спиридон подходит с охапкой хвороста к месту для костра,  одни продолжают освобождать лошадей от поклажи, другие хлопочут возле будущей походной печки.

— Никитич, ты что там замешкался, неси уж, да разведём костёр, а то комары заедят.

Татищев поднял руку, пытаясь, толи мысли отогнать, толи вытереть выступивший пот.

«Привидеться же такое, пожелаешь придумать, ума не хватит».  В поднятой ко лбу руке был нож, с надписями на лезвие с непонятными узорами на рукоятке.

— Да вот нож нашёл, — изумлённый донельзя Василий Никитич протянул нож Спиридону.

— Нож? – шагнул к нему Спиридон.

— Нож, возле этой кучи.

— Странно, хороший ножик, здесь до нас наверно кто – то уже был.

К огорчению Татищева Спиридон не увидел на ноже никаких узоров, да из всей бригады не один не увидел, что нож не простой. Для всех это был обыкновенный простой охотничий нож.

Проходили годы, так и не встретился ни один человек, который бы увидел узоры  на ноже. Василий Никитич привык, что нож всегда с ним и уже история за давностью не казалась происшедшей в действительности.

 

Падение Татищева при царствовании царицы Анны, отняли годы и здоровье. Потом опять подъём и Татищев, получивший неожиданную благосклонность царицы Анны, снова возвращается на Урал. С Татищевым отправляются двенадцать учеников Адмиралтейской и Артиллерийской школ. Среди них один из лучших учеников Владимир Каюнов, которого школы никак не хотели отпускать, имея на него свои виды.

Молодой Владимир Каюнов, которого бог не обидел ни умом, ни физической силой, — на пороге жизни. Это — как стоишь на вершине горы, а глазам открываются такие просторы: везде хочется побывать, потрогать руками, во всём поучаствовать  и непонятное волнение восторг от предвкушения будущих приключений стесняет грудь в ожидании радостных открытий, покорений вершин на которых никто не бывал до   него и чувствовать за спиной победное хлопанье парусов мечты. Каюнов узнав, что Татищев набирает себе сотрудников, подал прощение. В прощении было отказано. Потом Каюнов умудрился подать прощение на имя царицы Анны через Бирона. Прощение сработало. Бирон поспособствовал. Довольный Владимир с разрешительными бумагами, чуть ли ни в последний миг примчался к Татищеву.

Татищев, прочитав рекомендательные письма, остался весьма доволен.

— Я рад, мне нужны такие люди, умеющие добиваться своего, вопреки всем препятствиям.

Открытый коммуникабельный умница Владимир пришёлся по душе Татищеву и Василий Никитич приблизил его к себе. А Владимир с удовольствием исполнял поручения своего учителя кумира начальника. К тому времени про Татищева уже ходили легенды, как про человека бесстрашного честного широко образованного.

При возвращении на Уктус Татищев определяет Владимира  в Горную канцелярию.

За время его вынужденного отсутствия дела в Канцелярии заметно пришли в упадок. Нужен человек с твёрдым характером, умеющий видеть дальше своих интересов и наладить работу Канцелярии и направить её в нужном направлении.  России нужны кадры, свои собственные кадры. В один из свободных вечеров, Татищев пригласил Владимира на вечерний чай. Отпустив всех, предвкушая беседу с умным коллегой. Василий Никитич был благодушно настроен. Стол накрывали сами и Татищев вытащил из ножен, тот свой охотничий нож, про назначение которого он изрядно подзабыл. Ножны он сделал  сам, Василий Никитич  любил и умел дать своим рукам радость – поработать, сделать самому в обиходе нужную вещь, соорудить мебель, украсить беседку. За такими вроде, как бы не хитрыми делами, отдыхала душа, мысли приходили в порядок.

Нарезать хлеба на стол, Василий Никитич, вынимает из ножен охотничий нож. Нарезанный хлеб в хлебнице, Владимир протягивают руку и берёт отложенный Татищевым в сторону нож. Удивлённо крутит в руках, рассматривая нанесённые рисунки.

Василия Никитича, как холодной водой окатило, перед глазами встала   картина.:  вот он, в непонятно откуда взявшемся прекрасном городе на Урале, стоит перед женщиной, которая протягивает ему нож и говорит, «Кто увидит рисунок  и спросит: что написано на лезвие этого ножа и что за знаки на рукоятке, того приведёшь к тому месту, где сейчас находятся твои люди».

— Какой прекрасный нож, а что за непонятные знаки на лезвие и на рукоятке? Это вы сами сделали?

Стоявший рядом Татищев, глубоко вздохнул. Взял из рук Владимира нож, вновь рассмотрел, словно впервые видел нанесённые на нож  неизвестно кем рисунки:

— Нет. Это не я. Я нашёл этот нож в тайге.

— Здорово! Такая вещь! – покрутив в руках, Владимир неожиданно кинул нож, нож аккуратно вошёл в прорезь закрытых двух створчатых дверей.

Когда Владимир вернулся с ножом к Татищеву, тот спросил:

— Что? Нравится ножик?

Владимир кивнул в знак согласия.

— Дарю.

— Нет, при всём моём уважении к вам, я отказываюсь, — протягивая нож Василию Никитичу, отказался Владимир.

— Во — первых почему? Во вторых — от подарка не положено отказываться.

— Это очень дорогой подарок, какой – нибудь арабский шейх за него лучшего коня не пожалеет или насыпит столько золота сколько запросите.

— Да, молодой человек, к сожалению, здесь нет арабских шейхов, и не всё в этом мире измеряется золотом.

— Благодарю, мне право неловко, но я с радостью принимаю ваш подарок. А вы помните, где в тайге нашли этот нож?

— Помню. Мы как раз с группой искателей и географов собираемся в ту сторону.

— Смею ли я, просить вас, взять меня с вами.

— Конечно, смеешь, — с грустной улыбкой сказал Василий Никитич, — подбери вместо себя человека способного справиться с твоими обязанностями в Канцелярии на время твоего отсутствия.

— Я даже знаю, кто это будет.

Вечер прошёл в долгой дружеской беседе: о судьбе отечества, о том, как меняется жизнь  с каждым приходом нового государя. О том, что естественная природа вокруг не так уж и проста и много непонятого, не изученного в природе.

После ухода Владимира, Василий Никитич долго не мог уснуть: » Вот так вот, встретишь хорошего человека, привяжешься к нему всей душой и оказывается, что он не только тебе нужен, а ещё уйма людей, которые в нём нуждаются, и ждут его прихода».

И ещё Татищева мучило необъяснимое чувство вины. Стоит ли рассказывать Владимиру о давно происшедшем случае, и как этот нож оказался в его руке. Может это мне просто привиделось, и тут же отмахнул эту мысль, нет, не привиделось, нож тому доказательство. За давностью времени может тому Гурьяну и замена уже не нужна, может они нашли другого более подходящего, попытался успокоить себя Василий Никитич.

Прекрасно понимая всю бесплотность своих раздумий кое — как уснул под утро. Приснился Гурьян: «что мил человек, жалко расставаться с добрым молодцем», толи спрашивал, толи насмехался. Приснилась женщина, взгляд, от которого теряется дар речи, он запомнил навсегда.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале