Винтер В. — Ересь Энцелада 31

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия

——————————————————————————————

Сознание возвращалось рывками – словно я в полудреме собирал пазл, кусочки которого постоянно изменялись, неуловимо перетекая в другую форму, не давая закончить начатое. И всякий раз, когда головоломка казалась почти готовой – всё начиналось сызнова, С каждым разом пазлы становились всё реальнее, тяжелее и переставлять их становилось всё болезненнее…. Вот только чем ближе было пробуждение из омута беспамятства, тем больше хотелось броситься в него. Первое, что я осознал когда очнулся, была боль в пояснице и правой руке, а потом тяжесть, в, словно, налившейся свинцом, голове, и тошнота.

Головоломка в голове, наконец-то, собралась. Но прежде чем последний пазл лёг на место – глаза открылись, перед тем стерев из памяти бесконечный кошмар беспамятства.

Пилот удивленно открыл глаза. Он всё ещё был жив. Тусклое свечение щербатых мониторов, почти не рассеивало тьму вокруг, ещё больше подчеркивая темноту, и усугубляя мрак, окутавший его, перемешанный с медленно вертящимися осколками льда и холодом, который уже начал просачиваться сквозь сочленения скафандра – вгрызаясь в избитое тело. Поднятая рука к забралу немного разрядила нереальность происходившего вокруг. Только самую малость….

Моё имя Марк Заставски и я единственный обитатель этого мира. – проскочила и исчезла дурацкая мысль

Длинная, светлая прядь волос упала на глаза. Здоровой рукой, он попытался убрать её и ударил по щитку скафандра – окончательно очнувшись.

„–Мне повезло! Очень сильно повезло! Я жив!“ – принялась биться в голове судорожными всполохами защитная мысль.

Трудно объяснить, что я чувствовал, когда падал на Энцелад. Но уж точно перед глазами не промелькнула вся моя жизнь. Я просто понял, что „– Вот, это оно!“ и накатилось полное опустошение вперемешку со спокойствием. Таким был первый раз, когда я почувствовал себя мертвецом. Второй же будет длиться, куда дольше и осмысленнее и пока не иссякнет запас кислорода в скафандре – у меня остаются еще часов двадцать. Чтобы жить… Есть время для размышлений. Можно строить планы спасения. Запасные баллоны должны лежать в нише — буквально в паре метрах от меня, но могли бы находится и, на другой стороне этого обледенелого куска льда. Результат один – мне их не достать. Если только глазами, виртуально, да и то на пределе поля зрения. Хоть мои восемьдесят шесть кило весят тут всего около одного стандартного килограмма, пусть со скафандром будет около двух, но со сломанной рукой и намертво защемленными ногами сделать было ничего нельзя.

Медицинская программа, встроенная в скафандр, пискнув, выдала на забрало свой результат. Лучше б она сломалась…

Позвоночник дело тонкое, а если ещё поврежден тазовый отдел и сломана рука, то пиши пропало. С одной рукой не выбраться из переплетения скомканных, словно бумага, панелей, и механизмов рубки. Да и что мне это даст? На этом ледяном шарике нет людей и некого позвать на помощь.

„–Ты жив – это главное. Борись. Живи, пока можешь“

Никогда раньше не мог до конца понять смысл эксперимента с котом Шредингера. Наверное, оказавшись в роли того самого кота, начинаешь всё видеть иначе. Сейчас я сам, как тот гипотетический кот в ящике с ампулой яда внутри, не жив и не мертв, а нахожусь где-то посередине. Странно, но я всегда гадал, каково это – быть мертвым. Впрочем, и не предполагал, что придется выяснить это так скоро на себе, да ещё и таким способом. И уж конечно, не дважды в течение сидерического обращения Энцелада, а по-простому – местного дня. Хотя, какой тут день – одно название. А в рытвине Дамаск*, той, что крайняя справа от экватора, в которую и соскользнул мной многострадальный фрахтер и подавно.

Красивое название у самого северного Тигрового разлома – рытвина Дамаск. Никогда не бывал в Дамаске на Материнке, и не побываю уже, но он вряд ли может сравниться с Дамаском на ледяном спутнике Сатурна с его застывшей хрустальной красотой вечной зимы.  Красивое место, чтобы умереть – возможно, самое прекрасное во всей Системе. Но, почему-то, меня это не особо сейчас радует…

–Так о чем это я?! Собственно в разломе всегда царит полутьма, как и сейчас, которую немного рассеивает не ограненный призрачным подобием атмосферы алмазный блеск звезд, вперемешку с мягким сиянием скрытого отсюда Сатурна. Мне повезло, что я остался жив и смог увидеть этот мир. Хотя многие наверняка это бы и оспорили.

„–Повезло, повезло!“ – единственное, что оставалось так это твердить себе это постоянно, не давая сойти с ума.

 

Два года спустя. Колония Ганимед. Система Юпитера. Странное ощущение снова и снова, день за днем просыпаться, когда  сам давно и не раз распрощался со своей жизнью. Ощущать, хотя и кондиционированный, но свежий воздух, вяло шевелящий легкие, белые занавески у окна.

Купол, рядом с террасой госпиталя, поднимался почти на полкилометра: шестиугольные стеклянные панели разделялись матовым каркасом золотистого цвета, превращая все строение в подобие гигантской  клетки Фарадея.* Я снова был на Ганимеде единственном из всех лун Юпитера обладающем магнитосферой, и по всей видимости, стоящем первым в короткой очереди стать домом для немногих рискнувших покинуть материнский мир. Вторая волна, возможно, последняя… Магнитосфера сделала спутник самым безопасным родильным домом, с минимальным для внешних планет уровнем врожденных пороков и мертворожденных детей. Только на Ганимеде оранжерейные посадки могут выдержать жёсткое излучение в поясе Юпитера, не закапываясь вглубь и давая шанс немногочисленным колонистам жить почти, так же как на Материнке. Здесь находился центр всего, что обеспечивало экспансию человечества в космос. Последняя надежда и росток цивилизации надежно закупоренной на планете-праматери вследствие Эффекта Кесслера*.

Правда, купол и население приходилось защищать экранирующими жалюзи, от восьми ежедневных вспышек, бьющих с поверхности планеты по её спутникам. От этого иллюзия истончалась еще больше, даже если не всматриваться в немногочисленных прохожих, шустро передвигающихся с качающейся плавной походкой при слабой гравитации Ганимеда и в унылый ландшафт за куполом, который менялся только в результате катастроф. Поверхность состояла по большей части из силикатных пород и льда, немногим более теплого, чем сам космос. Здесь не существовало выветривания и эрозии. Что и делало этот мир таким привлекательным и надежным в глазах поселенцев. Ганимед менялся, когда метеорит падал на его поверхность или когда теплые потоки прорывались из жидкого ядра наверх, на миг – другой, образуя подобия озер. И первое и второе случалось не так уж часто, в отличии, от Энцелада, где все было нестабильным и обернуто в сверкающий, обманчиво красивый, ледяной панцирь.

–Энцелад, Энцелад – сознание словно играло с ним в прятки. Что-то было там на Энцеладе. Важное. Он должен быть там. Мёртв. Без вариантов. Но почему он жив и в миллионах километров от сверкающего ледяного снежка? Тьма в голове, в очередной раз, начала понемногу рассеивалась..

 

Энцелад. Ранее. Наверное, это конец. Странно, что чувств то и нет. Конец так конец.

Я, конечно же, знал, что человеческий организм справляется с кратковременными экстремальными перегрузками. При соответствующей системе поддержки  и тренировок рисковые профессионалы выдерживали толчки в двадцать пять g и выживали. Тело поддавалось естественной деформации, поглощало энергию мягкими тканями и распределяло давление на большую площадь. Или деформировалось не выдержав перегрузок… Но одно дело знать это в теории, и совсем другое ощутить на себе ту самую деформацию.

„–Повезло! Не смей забывать, что тебе очень сильно повезло!“ – снова начало жечь мозг самовнушением.

Успокоившись и убрав руку от забрала, я провел толстыми, запеленатыми в металл и пластик, пальцами по разбитому пульту – смахивая мелкую крошку ледяных осколков присыпавших кнопки. Затейливые узоры инея, словно неведомые письмена, исчертили осколки иллюминаторов и немногие, чудом оставшиеся целыми панели. Сквозь прорехи  –благо, жилой модуль лежал, удивительно, почти на ровном киле – было видно отвесную стену разлома и угольно-черное небо над ним.

Жилой модуль соскользнул на дно расщелины двигательной установкой вперед, которая и смягчила падение – расплющившись от удара. Хотя сила тяжести на Энцеладе и небольшая, но помноженная на скорость падения моего многострадального кораблика, притом совершенно нерасчитаного на приближения к гравиколодцам, вызвала катастрофические разрушения. Корабль упал на белоснежную поверхность Энцелада словно метеор, пробороздивший очередную, сравнительно невинную борозду, почти перпендикулярную четырем громадным Тигровым разломам и провалился в могильную темноту  одного из них. Гроздья контейнеров облетели с несущей мачты, как весенние листья, лежащие теперь где-то вверху скомканными кусками метала на белоснежном ледовых глыбах, оставив искореженный скелет корабля в одиночестве.

Да уж, Энцелад встретил меня не очень ласково, мягко говоря, но надо отдать ему должное, он хотя бы не убил сразу. Когда пятисоткилометровый шар закрыл все экраны, и стали видны детали поверхности – все эти, так называемые рытвины, кратеры и каналы. Мне показалось, что я падаю не на спутник Сатурна в нескольких астрах от Материнки, а на занесенную сверкающим снегом равнину, где-то в родных южных степях, которую зимой также прорезают русла замерзших рек и линзы заледеневших озер. Но местная зима не имеет ни начала, ни конца. А ещё Энцелад ослеплял своим неестественным блеском. Поверхность его отражает девяносто девять процентов падающего на нее солнечного света, и это делает седьмой спутник Сатурна чемпионом солнечной системы по отражательной способности. Только, что мне с этого.

„Повезло! Жив! Все еще дышишь!“ – в очередной раз встрепенулся внутренний голос самосохранения.

Единственное на что я еще способен, так это думать и получать кой-какую информацию от полумертвого бортового компьютера. Благо резервное энергоснабжение пока еще, каким-то чудом, работает. Одно радует – пейзаж за разбитыми иллюминаторами.

Необычное место этот Энцелад! Можно даже сказать уникальное в Солнечной системе и таящее в себе множество загадок. Что-то, когда-то тут исследовали, но информации, кроме обычных данных в навигационном компьютере, я не нашел. Время у меня ещё есть, как и интерес познакомится поближе с местом, где мне предстояло, в скором времени, упокоится. Одна из них, почему геологическая активность Энцелада наблюдается только на южном полюсе? Возможно это всего лишь случайность. А может быть, когда-то произошло столкновение с массивным объектом, наподобие тех, что создали громадные ударные кратеры на соседних спутниках Япете и Тефии. Теорий много, а доказательства только частные. Одна из таких теорий предполагала, что столкновение могло вначале расколоть ледяную оболочку, и как бы подготовив благоприятные условия для выплескивания приливной энергии. Затем центробежная сила сместила слои низкой плотности к полюсу. Правда, опущенный на полкилометра, по сравнению с нормальным северным, южный полюс однозначно говорит, что под толщей льда находится жидкая вода.  Существует одно „но“ приливное напряжение, на не слишком массивном Энцеладе, не может в достаточной степени подпитывать наблюдаемые процессы.

А еще одно „но“, заметно только если его наблюдаешь воочию – разломы выглядят как будто что-то вспороло ледовый покров снаружи. Попросту что-то свалилось на Энцелад и совсем недавно по геологическим меркам…..А может это все же геологическая активность…

Загадка. Но, не беда геологическую активность мне, наверняка, еще предстоит опробовать на себе. Скоро будет выброс, и всё для меня закончится. Так или иначе…

„Жизнь — это дар! Смирись, все смертны. Какая разница, когда уйти?!“

Еле чувствительный укол и волна лекарственной химии в очередной раз вернула сознание – аптечка скафандра стремительно опустошалась.

Коммуникатор все еще действовал и можно было отдавать голосовые команды бортовому компьютеру считывая полученные данные с единственного исправного монитора, пока он, как и иллюминаторы не покрылись коркой изморози. Я сконцентрировался на экране и боль немного отступила. Всего на шаг, но и этого было достаточно. Первым сюрпризом оказалось, то, что внешняя температура на самом дне разлома стала всего -55С, по сравнению со средней температурой на поверхности в –220, настоящее лето……

Неожиданно сквозь треск помех и рокот вечной бури Сатурна пробился еле слышный шепот:

–….ет корабль совершивший аварийную посадку. Ответьте!

Словно проснувшись, от ударившей струи адреналина и появившейся надежды я, переключил рацию скафандра на передачу, закричал:

–  Роджер*! Корабль « Мюнхен 3 », Марк Заставски. Я нахожусь на дне разлома Дамаск. Корабль разбит, у меня множественные переломы. Двигаться не могу и запас воздушной смеси на исходе. Нужна срочная помощь!

–Ждите. До фонтанов мы должны успеть. – пробился сквозь помехи спасительный ответ.

–Кто вы? Я думал, на этом куске льда нет людей? – перебивая бешенную дробь сердца и зубов проговорил Марк.

–Мы здесь недавно обосновались. – человек хохотнул – Мы называем нашу станцию Чашой Петри*. Здесь неподалеку лежит совсем свежий метеоритный кратер очень сильно напоминающий ее, да и значение подходит, как никакое другое. – сквозь треск помех было слышно как его собеседник засмеялся и, как бы помявшись спросил – У тебя работает только коротковолновый передатчик?

–Да, только передатчик скафандра – антенну дальней связи, как и почти все остальное оборудование, должно быть, разбило при посадке. Сигнал бедствия я послать, не успел. Чертов метеорит, или, что это было, был слишком быстрым. Даже системы контроля курса не успели среагировать.

– Роджер. Уменьши потребление кислорода, чтобы дыхательной смеси тебе хватило, до… – его голос задрожал от скрежета помех наполнивших эфир  –..нашей встречи в ….. – и через мгновение снова утонул в помехах – Жди, счастливчик. Мы с тобой свяжемся.

 

Наверное, я настоящий романтик раз посмел забраться так далеко и до сих пор не пожалел об этом. Ну, почти не пожалел…

С самого детства меня завораживало ночное небо — бесконечное и спокойное, словно родная южная степь. Другие дети сами выдумывали себе сказки и чудеса, а для меня всегда было достаточно выйти на порог дома, и взглянуть вверх в черную бесконечность, усыпанную жемчужинами далеких миров. И теперь я сам среди этих сверкающих жемчужин, но почему- то так и не наступило то спокойствие, как в детстве, словно оно растворилось в темноте среди звезд.

Воздушная смесь заканчивалась, как и медикаменты встроенной аптечки, и их заменял холод с тупой болью в переломанных членах и осознание того факта, как далеко я забрался. И зачем?

Странные слухи ходят о внешних колониях – людей тут мало, а болтовни о них много. Всегда хотел здесь побывать. Вот, видимо, и сбылась мечта идиота.

В системе Сатурна обитает, по самым смелым подсчетам, только полсотни человек на одной единственной научной станции где — то на поверхности Титана, всегда скрытой оранжево — красной метаново-азотной атмосферой. Ученые-отшельники, для которых я и вез груз. Такие же одиночки, как и я. Добровольные робинзоны. Боящиеся, как и все тут,  каждого шороха в радиоэфире. С теми, о ком лучше не говорить вслух, лучше совсем не встречаться. Кочевники, или „ ангелы“ тьмы – ушедшие, одним словом… Много россказней о них ходит, да никто толком не знает где их ульи – одно точно, что они оставили внутреннюю систему три сотни лет назад и видимо не сильно скучают за нами. Может они и правы – мы медленно, но верно, деградируем.

Холод становился просто невыносимым – заставляя тело плясать от дрожи и боли неизбежного.

Мысли плыли сквозь пронизанное болью тело, словно крупинки в песчаных часах, неумолимо приближающие близкий конец, к которому я был готов.

Иней еще плотнее зарисовал осколки внешних иллюминаторов затейливыми узорами, но разодранные мониторы перед перекошенным ложеметом все еще были свободны от рисунков вечной зимы Энцелада, а еще был холод – пробирающийся к самой душе уже миновав сердце. Холод неотступный и неодолимый – пожирающий тело и душу напополам с тягучей, жаркой болью, только лишь притушенной остатками медикаментов скафандра. Холод вновь и вновь неожиданно вонзающей свои острые клыки, в изломанный позвоночник, обжигая болью все тело, сжигаемое фантомными болями в утративших чувствительность членах запеленатое с каждым часом во все холодеющий скафандр. Но только проникающий через суставы скафандра холод и сводящая с ума боль не дают уйти в спасительную темноту забвения, выдергивая сознание из  пелены небытия. Холод, боль и зыбкая надежда..

 

Стрелка, аналогового показателя, наличия воздушной смеси упала к самому дну красного поля. Сквозь туман из боли и кошмаров я вновь услышал голос:

–Ты ещё там, Марк! – сигнал был всё также забит скрежетом помех.

– Да, но воздуха почти не осталось. –  из последних сил прохрипел я – Когда вас ждать?

–Знаешь, одно из печальных свойств нашей цивилизации заключается в том, что те, кто испытывают уверенность – недостаточно осведомлены, а те, кто обладает хоть каким-то воображением, знаниями и стремленьями – переполнены сомнениями и нерешительностью. Мы долго ждали этого момента,  а тут появился ты…

– Я не понимаю, о чём ты говоришь? Когда вы меня отсюда вытащите? – прохрипел, задыхаясь, Марк.

–Ты знаешь, среди моих предков были „фуэгины“ – индейцы Огненной Земли. И в их теперь уж мертвом языке есть слово, вероятно, наиболее точно описывающее происходящее с нами сейчас.  –  голос словно не слыша его продолжил монотонно говорить – „Мамилапинатапай*“ – оно означает „Взгляд между двумя людьми, в котором выражается желание каждого, что другой станет инициатором того, что хотят оба, но не один не хочет стать первым“. Это про нас тобой….

–Кто ты такой, черт тебя бери? – собрав последние силы, выкрикнул Марк и внезапно понял, что сигнал не приблизился за все эти часы, все также шипя и скрипя помехами – Вы же и не собирались вытаскивать меня отсюда?

–Данных об этом маленьком мирке достаточно, но предположить, что-то из ряда вон выбивающееся и нарушить укоренившийся в обществе эффект Даннинга – Крюгера* могут очень немногие, а еще меньше использовать свои выводы. Импульс, чтобы разрушить замкнутый круг когнитивных искажений может появится, только, если перейти границы эволюционно сложившегося, ментального поведения и  мы поможем тебе в этом.

– Кто вы? – ещё раз прокричал Марк.

– Мое имя тебе ничего не скажет. Мы все давно умерли в нашем мире, чтобы приблизить мечту, о которой человечество только грезит, боясь ее приблизить. Мы раздвинем горизонты жизни для всех. Выбросим, застывший генофонд человеческой расы, пинком на новые уровни, где понятия жизни и смерти перестанут быть такими категоричными. Мне не очень жаль, Марк, что ты станешь этим первым. Я просто завидую тебе. – засмеялся сквозь шорох помех его собеседник – Тебе повезло – мы долго искали подходящего кандидата. Извини за неудобства, но все же получилось как надо и ты там где и должен быть.. Да, там, в глубинах, есть жизнь, или что-то, что можно так звать. Долгие тысячелетия они были в заключении и блуждали во тьме подледного океана, пока мы не принесли им надежду, а они нам возможность преодолеть „эффект бутылочного горлышка*“. И ты будешь первым, кто сольется с ними воедино.

–Вы сумасшедшие, “кочевники“! Все геномодификации стоят вне закона во всей обитаемой Системе! Думаете, вы боги, чтобы играть с жизнью?!

–А мы и не в обитаемой системе. Да и „ушедшим“ нет дела до нас – скорее некоторые из нас стали их только сейчас понимать. – собеседник звонко рассмеялся, заставив Марка вздрогнуть от скрежета наполнившего шлемофон.

–С меня хватит! – он занес здоровую руку над  пультом – Провалитесь в Ад!

С силой опустил руку на кнопку прерывания связи, ледяные кристаллики усеявшие все внутри от удара поднялись, заполнив все помещение и закружились в хороводе сверкая блестящими гранями.. Но перед тем как связь прервалась, он успел услышать ответ того никогда не видимого им собеседника;

-Мы все уже давно в там…

 

Ганимед. Два года спустя. Доктор Ли, появилась в комнате, как всегда неожиданно и без стука. Плавно, словно танцуя при низком притяжении, она приблизилась к кровати и протянула кружку с дымящейся жидкостью мгновенно наполнившей палату головокружительным запахом настоящего кофе.

-Халло! Марк, как вы себя чувствуете? –  её улыбка, на симпатичном лице с азиатско-европейскими чертами, выглядела милой и естественной и все-таки не была оной. За месяцы одиночества, проведенные в полетах, любые неестественные мелочи в работе техники и себе самом, начинаешь чувствовать очень остро, а чужие еще острее. В космосе, от этого зависит жизнь, а здесь всё зависит уже не только от него одного…

В ответ я поднял сжатый кулак большим пальцев вверх, типичный знак заменивший в вакууме «ОК» и удивительно уверенно для гравитации Ганимеда приподнялся с постели, взяв кружку с дымящейся жидкостью.

–Теперь намного лучше! – ответил  я, медленно потягивая кажущийся вязким, словно сироп, напиток. – Хотите меня подкупить и прочитали личное досье….

–Это совершенно бесполезно теперь. Как мне кажется. – она еще раз одарила его дежурной улыбкой – Вы родились на Материнке? Далеко же Вас занесло…

 

Энцелад.  Фонтаны я все-таки дождался. И надо признаться – они того стоили. У меня было лучшее место в портере, так сказать, да ещё  и лучшая мотивация увидеть последнее стоящее событие в своей жизни. Но все-таки, когда из глубин вырвались фонтанирующие гейзеры, я совершенно окоченел, в прямом и переносном смысле. Холод постепенно заполнял тело, пробираясь от бесчувственных ног все выше — принося с собой холодное успокоение истерзанному телу.

Вырвавшиеся на поверхность струи наполнили все вокруг дрожью и туманом, превратившимся в мгновение ока в кристаллики льда, и как Марк знал, они сейчас уносились на высоту до пятисот километров сравнимую с размером самого Энцелада, где пополняли молодое кольцо Е Сатурна.

В мгновение выброса, полутьма, царившая на дне разлома, словно озарилась неярким сияние шедшим из глубин темно голубого льда  – под пятнадцати километровым слоем которого скрывался небольшой подледный океан. Кристаллики льда облепили стены разлома и засверкали, словно мириады звезд освободившихся из заточения в темных водах подледного мира. Гейзеры поднимались вверх, словно ледяные цветы, расцветая, озарясь скрытым отсюда красноватым сиянием Сатурна. Казалось, что они превращаются в твердые стрелы — стремящиеся к равнодушно мерцающим над ними песчинкам звезд.

Словно не выдержав этой молчаливой красоты, стены разлома содрогнулись, и искореженный остов фрахтера стал соскальзывать в глубины только что откупоренной трещины. А за мгновение до того, как темнота поглотила все вокруг – агонизирующий компьютер доложил, что из глубин прямо под кораблем прошел узконаправленный, слабый и короткий сигнал. А еще через мгновение ворчание южного полюса Сатурна с медленно кружащимся ожерельем октаэдра* наполнявшее рубку все последние часы, изменило тональность бесконечного зова — словно откликнувшись на шепот заблудших детей с Энцелада….

 

Госпиталь. Ганимед. Два года спустя.  Он не сразу услышал вопрос врача. Давно не приходилось вот так по — настоящему посидеть, и  подержать горячую кружку под носом, вдыхая аромат натурального кофе, а не горького эрзаца из резиновой груши. Прихлебывать его маленькими глоточками, обжигая от удовольствия язык и не замечая этого. При микрогравитации кофе доставляет мало радости, но при половинной g он отлично удается, и словно возвращал его назад в прошлую казавшуюся теперь такой далекой и в то же время идеальной жизнь. Тело обмякло,  медленно обливаясь жаром, внутри растекалась ароматная теплота медленно пробирающаяся к желудку, словно растягивая удовольствие в силе тяжести.

–Что Вы сказали? – переспросил Марк.

– Вы довольно быстро приспособились к местным условиям. – где-то далеко, на самом пороге реальности, ответила доктор Ли.

– Спасибо за кофе. Я знаю, про таких, как я говорят, выскочил из „ грави колодца*“ и уже стал туземцем. – и помолчав мгновение, тяжело роняя слова продолжил. – Как я здесь очутился? Вы уходите от ответов, каждый раз, когда я пытаюсь узнать, что со мной произошло. С меня хватит…

Она еле заметно пожала острыми плечами и заученно протараторила:

– Вас доставили вместе с разведывательной партией со станции Титана.  Повреждения оказались не такими фатальными, как предполагали поначалу. Из-за осторожности вас и ввели почти на полгода в искусственную кому на все время перелета. – она многозначительно помолчала минуту, все время пытаясь что-то разглядеть в нем. И видимо не преуспев, снова повторила.  – Далеко же Вас занесло…

Оторвавшись от созерцания законов Кориолиса* в полупустой кружке, Марк пристально посмотрел на врача, и та, вздрогнув, отпрянула, словно испуганный мотылек, хлопнув свободной одеждой. Но от пронизывающего насквозь взгляда синих, как лед, глаз пилота не было спасенья.

– Что вам от меня надо? Вы считает, что все это  – он обвел рукой свое тело, запеленатое в переплетения трубок и проводов – было напрасным? Я давно смерился со своей смертью, – он горько улыбнулся – и не раз.

– Нет. Не думаю, что в нашем стремлении покорить все вокруг себя есть смысл. Это безумие заложено в нашей природе. Иногда оно дает обострения, как в вашем случае, иногда затухает. Вы, так далеко забрались из-за денег? Или вам просто так не комфортно рядом с другими людьми? О такой чепухе, как романтика первооткрывателей я благоразумно умолчу? Вам сказочно повезло, что вас случайно нашли разведчики с базы на Титане бравшие на Энцеладе буровые пробы. А теперь Вы пытаетесь выдумать какую-то историю….

Он ответил ей вопросом на вопрос — постоянная игра, к которой оба уже привыкли, не ожидая друг от друга стоящих ответов. И постоянное внушение, как ему повезло остаться в живых.

–Станцию на Энцеладе эвакуировали? – взгляд его ледяных зрачков вновь принялся буравить съежившуюся, словно от осязаемого холода доктора Ли. –  Вы с ними заодно? Это Вы подразумевали под затуханием? Странно, что вы говорите об этом, как о болезни.

–У вас врожденный параноидальный синдром? – улыбнулась, взяв себя в руки, доктор. – Полагаю, это еще мягко сказано. Боюсь, пока мы остаемся людьми, нам от этого не избавиться. С кем с ними? В системе Сатурна больше нет людей, а станция на Энцеладе никогда не существовала.. –  она замялась и резко, как заученное выпалила  – Видимо ваши повреждения, помноженные на долгое кислородное голодание, всё еще дают о себе знать. Мы ошиблись, прогнозируя Вам быстрое восстановления. Курс терапии только начался и, я уверенна, мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам. – она попыталась взять себя в руки и смело взглянула ему в глаза  – Большие перегрузки вашему телу не перенести, и вряд ли Вы сможете вновь покинуть Ганимед в ближайшее время, пока….

Их взгляды встретились. Она, словно, наткнувшись на ледяную стену, отпрянула –  растеряв все оставшиеся крупинки смелости. Марк взглянул на её широкое, круглое, как луна, лицо с большими, полными страха глазами, всё также не понимая, почему он каждый раз внушает ей такой животный ужас.

–Пока я остаюсь человеком? – усмехнувшись, продолжил я. Их игру нужно было доиграть до конца.

Наверное, в какой момент, – пронеслось у Марка в голове, – перестаешь быть человеком? Взбираешься на какую-то другую ступень и остаешься один в оставшемся прежним мире. Должен же существовать такой момент, после которого ты понимаешь, что все изменилось? И вот до него ты был одним, а после – уже кто-то совсем иной. Рациональная часть его сознания, слабый тихий голос, который он взращивал в одиночестве годами, вопил об опасности. Хотя все происходящее в этот момент, то, что ему твердили каждый день, казалось, абсолютно, осмысленным, и реальным, но совершенно не вязалось с тем, что помнил он. Потому что он знал, что наверняка погиб при выбросе фонтанов на Энцеладе.

– Кое-кто верит, что в конце концов, мы все становимся ангелами. Как те, ушедшие во тьму космоса столетия, до нас. Некоторые думают, что они так и приглядывают за нами. Падшими. — Стараясь больше не смотреть ему в глаза, сказала врач и тихо добавила, медленно отходя к двери  – Когда-нибудь, возможно, даже мы станем другими, но наверняка не первыми…. –  она поспешно вышла, оставив его наедине с самим собой.

После произошедшего, он чувствовал себя, как одинокий камушек в море – в окружении таких же, как он, но еще более одинокий, чем запертый в нутре своего корабля в миллионах километров от других людей. Все вокруг очень милы и корректны, и конечно же, ничего не знают о странном зове Энцелада – словно отражаемом его призрачными Фонтанами. Как, по-прежнему, твердят каждый день: меня чудом спасла спасательная экспедиция с Титана, перед самым извержением фонтанов.  Я счастливчик и должен благодарить о том свою судьбу дважды — позвонок получил всего лишь  компрессионную  травму и вероятно я смогу ходить после курса лечения на Ганимеде, а мои странные сны всего лишь результат психологической травмы.

Медикаменты и время все исправят. Я и не сомневаюсь. Вот только на счёт судьбы у меня есть основательные сомнения. А во снах, каждую ночь, меня терзает холод и гложет безысходность в глубинах темного подлёдного океана, от которых я бегу каждый раз к призрачному свету пробуждения в чужом мире.

 

 

 

–//–

Пояснения

*Е́ресь (др.-греч. αἵρεσις – «выбор, направление, школа, учение, секта») — сознательное отклонение от общепринятого религиозного учения, предлагающее иной подход к религиозному учению; выделение из состава церкви новой общины.

*Рытвины Дамаск – рытвины (рельеф из примерно параллельных борозд и гряд) на спутнике Сатурна Энцеладе. Максимальный размер – около 125 км. Огромные южные разломы тянутся на 130 километров каждый, а разделяют их промежутки по 40 километров.

*Эффект Даннинга-Крюгера – метакогнитивное искажение, которое заключается в том, что люди, имеющие низкий уровень квалификации, делают ошибочные выводы, принимают неудачные решения и при этом не способны осознавать свои ошибки в силу низкого уровня своей квалификации

*Астров, Астрономическая единица — диаметр орбиты Земли, около 150 миллионов километров

*Роджер – принятый в американской армии сигнал подтверждения связи. Здесь употребляется в значении «так точно», «понял».

*Чашка Петри – плоская стеклянная посуда, использующаяся в лабораториях для экспериментов над микроорганизмами.

*Mamihlapinatapai (иногда пишут mamihlapinatapei, обычно читается как «мамихлапинатапай») – слово из яганского языка, языка племени яганов (Огненная Земля), указано в книге рекордов Гиннесса в качестве «наиболее ёмкого слова» и считается одним из самых трудных для перевода слов.

*Синдром (Эффект) Кесслера – гипотетическое развитие событий на околоземной орбите, когда космический мусор, появившийся в результате многочисленных запусков искусственных спутников, приводит к полной непригодности ближнего космоса для практического использования. Впервые такой сценарий детально описал консультант НАСА Дональд Кесслер.

*Эффект бутылочного горлышка — сокращение генофонда ,то есть генетического разнообразия, популяции вследствие прохождения периода, во время которого по различным причинам происходит критическое уменьшение её численности

*Октаэдр, Гигантский шестиугольник — не имеющий на сегодняшний день строгого научного объяснения — атмосферный феномен на планете Сатурн. Представляет собой геометрически правильный шестиугольник с поперечником в 25 тысяч километров, находящийся на северном полюсе Сатурна. По всей видимости, шестиугольник является вихрем.

*Клетка Фарадея  – Устройство для экранирования аппаратуры от магнитных полей.          *Гравитационным колодцем называется область, где ощущается влияние тяготения небесных тел. Здесь употребляется в смысле «на поверхности крупных планет».

 

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок в отдел фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале