Погорельская Е — Пригожин — 63

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

Пригожин

Философская повесть-сказка о мечте, времени, науке и многих иных удивительных, связанных с этими явлениями вещах.

Действующие лица:

1. Илья Пригожин
2. Маленький Олень
3. Ёже
4. Георг Вильгельм Фридрих Гегель
5. Мартин Хайдеггер
6. Альберт Эйнштейн
7. Исаак Ньютон
8. Альбер Камю
9. ль-Хорезми
10. Сизиф
11. Михаил Бахтин
12. Ядвига

В эпизодах:

Варя, Зигмунд Фрейд, бабушка, дедушка, Эванджелиста Торричелли, Блёз Паскаль, ворон.

* * *

Жил-был Маленький Олень, и была у него мечта. Каждое утро Маленький Олень видел невероятно красивую звезду на самой вершине горы, на горизонте. Олень любовался звездой, думал о ней и мечтал о звезде. Мудрый Филин как-то сказал Маленькому Оленю, что звезды бывают разные – бывают неподвижные, они приколоты к небу хрустальными булавками и

всегда находятся на одном и том же месте, а бывают другие, «летающие» звезды, которые вольны находится на небе в любой его точке или почти в любой. Маленький Олень не стал спрашивать у Мудрого Филина, что именно за звезда оперлась на вершину Волшебной горы, потому что про мечту принято молчать. Или почти молчать…

• Ёже, — спрашивал Маленький Олень у своего друга, — а что ты хочешь

• своей колючей жизни? О чем ты мечтаешь внутри своей ушастой головы?

Ёже был очень хмурым ежом. Его серьезный ответ был таким:

• Кругом много страшных вещей. То Сова пролетит над головой, то Лисий нос окажется почти у моей пятки… А говорят — вообще можно наступить на «непонятное, что даже запаха не имеет», что напрочь отрубает тебе или лапку или голову. Я постоянно думаю о том, что надо быть осторожным.

«Какая же это мечта? — подумал Маленький Олень, — мой друг Ёже очень труслив, он из-за страха не видит ничего. Страх сковывает его колючие мозги».

• Жаль, что у тебя нет мечты, — сказал Маленький Олень, — мечта делает жизнь красивой.

• Давай, у меня будет твоя мечта, — предложил Ёже, — вдвоем мечтать интереснее, можно много разговаривать, ты будешь рассказывать о своей мечте, а я буду думать над тем, как ты мечтаешь … может, я тоже разовьюсь до оленя и перестану бояться всего.

• Мечтать надо изнутри себя, а не снаружи, — глубокомысленно заявил Маленький Олень, — и вообще, это моя мечта, нельзя мечтать про одно. Я тебе свою мечту не отдам! – вдруг резко сказал Маленький Олень и почувствовал себя немного уже Большим Оленем.

Ёже был изумлен. Ведь он не хотел ни у кого ничего забирать, ему просто хотелось прикоснуться к прекрасному. И если ты не можешь испытывать чувство сам, то хотя бы посмотреть, как это могут делать другие. Какие-нибудь Маленькие Олени, например.

• Не будь жадным, Маленький Олень, — сказал Ёже, — может, мои колючие мозги пригодятся тебе когда-нибудь. Я умею думать практически, то есть в терминах пути. Ты только хочешь мечту или еще что-то? Просто хочешь и хочешь … и так всю жизнь?
• Мне нравится яркая звезда на вершине Волшебной горы, вон та! И я не знаю, что с этим делать… Мне кажется, что с этим ничего нельзя поделать, можно только проживать.

И Маленький Олень печально посмотрел  в сторону рассвета.

На фоне Восходящего солнца прекрасную звездочку почти не было видно, но это было не важно, ведь Маленький Олень знал, что она там точно есть.

Практичный Ёже, несмотря на свое жутко-трусливое сердце, считал, что любые мечты, цели, перспективы и прочие манящие объекты достижимы. То есть до них можно дойти. Зачем дойти? Дойти! А там посмотрим. Поэтому он и предложил Маленькому Оленю отправиться в путь к вершине Волшебной горы.

Было пасмурно. Небо серое, деревья в инеи, на воде – лед. Силы Восходящего солнца не хватало, чтобы справиться с зимним туманом. Именно в такой день 31 декабря, Маленький Олень и его колючий друг Ёже направили свои копыта и лапы в сторону призрачной мечты. Пройдя версты три вдоль реки по кромке леса, они очутились перед вросшей в снег избушкой Тёмного Змея Альбера. Тёмный Змей слыл большим гуманистом. Вот уже сотни лет он заставлял своего человеческого раба Сизифа толкать большой камень на вершину Волшебной горы. Альбер говорил, что он подарил Сизифу счастье, ведь одной борьбы за вершину достаточно, чтобы до краев заполнить сердце человека! Ёже предполагал, что Тёмный Змей Альбер, несмотря на свой ум и гуманизм – великий плут и обманщик. И камень этот ломаного гроша не стоит, тем более свободы. Но, может, Ёже не знает какую-то великую тайну, может на самом деле у Тёмного Змея есть какие-то свои практичные виды на это действо и, Сизиф выполняет какой-то очень важный ритуал? А вся эта муть с осознанием Сизифа собственной свободы – всего лишь очень полезная, придуманная Змеем инъекция-анестезия?

Подойдя к домику Тёмного Змея, Маленький Олень и Ёже встретили улыбающегося Сизифа. Краснощёкий Сизиф в тулупе и валенках обтирал махровыми рукавицами свой драгоценный камень, который ночной снежок припорошил примерно на треть. Снег с камня летел в разные стороны, оставляя его лысую отшлифованную годами поверхность на всеобщее обозрение.

• Как хорош! – изумленно восклицал Сизиф, — любовно показывая на отполированный трудами коричневый камень. Камень отливал фиолетовыми бликами под мутным солнцем, и казалось, что внутри него спрятана какая-то давняя печаль человечества, которая никак не может выбраться наружу, как бы её не обкатывали.

Ёже подумал, что мечта в руках может выглядеть и так – огромная блестящая коричнево-фиолетовая глыба. И еще Ёже подумал, что этому камню нужен хороший Данила-мастер, а не вечный человеческий раб Сизиф.

• Маленький Олень подумал, что он совсем ничего не понимает в том, что происходит, но может быть это временно. Маленький Олень очень надеялся на колючий мозг своего друга, но он не знал, что Ёже тоже надеется, что Маленький Олень без всяких мозгов видит истину.

Из домика вышел на бесконечных ногах Тёмный Змей.

• Здравствуй, Альбер, — поприветствовал его ёж, — мы тут с Маленьким Оленем пришли к горе, которую ты охраняешь, хотим наверх подняться, дело у нас!

Альбер хитро заулыбался, его было не провести.

• Зачем вам моя гора? Решили разделить участь Сизифа? Для этого достаточно трамвай водить, идите домой! Я не разрешаю подниматься на мою гору. Нет!

• Ты, злобный гад! – заорал трусливый Ёже, — немедленно пропусти нас на гору, не то мы расскажем по центральному телевидению и всесоюзному радио, как ты морочишь головы людям, воспевая беспросветный однообразный труд как ценность.

• Ты ничего не понимаешь, колючая башка. У тебя нет камня. Ты нищий! Сизиф – богач. Он имеет дело, которое любит, а ты со своими внешними впечатлениями только путаешься под ногами. И ты хочешь, чтобы такого циничного ежа пропустил на Волшебную гору? Это святое место, тут воплощаются мечты, какие они бы ни были! — так сказал Альбер.

• Ух! Нам это и надо! — вскричал Маленький Олень, — мы хотим дойти до прекрасной звезды, что зацепилась лучом за вершину горы, ближе к правому склону. Мы имеем право на это гору, мы тоже мечтатели, мы тоже сюда пришли в поисках счастья. Пусти нас!

• Зацепилась за что? Что зацепилось?

Тёмный Змей разом все понял.

• А, ребята, я как-то сразу не догадался, что вы тут неспроста и по важному делу. Да, конечно. И ведь вправду — зацепилась. А я и внимания не обращал. На горе много чудес! Здесь каждый может найти что-то себе. Вот ведь какое дело-то! Звезда зацепилась! Ну, точно! И это тоже кому-то надо!

Альбер опустил свои жёлтые глаза в снег. Он прожег снег до самой земли. Ручеек потёк к копытам оленя и застыл на них ледяной корой. Ёжик, что стоял поодаль, сразу расчухал, что впереди их ждет фундаментальный подвох. «Мировая лажа», — как бы сказал Гегель. Ёжик верил в рассуждения Гегеля больше, чем сам Гегель и, понял из них одно — всё не такое, каким выглядит на первый взгляд. Количество невообразимым образом перетекает

• качество и не знает в этом меры. Мир идет к прогрессу через кровь, обрубая каждую вторую ступень из трёх, поэтому прямого пути к желаемому нет. Всё крутится, возвращаясь и повторяясь, и каждая новая жизнь падает в любовь, ничему не научившись из книг. «Ничего нового, — подумал Ёже, — кроме того, что этому конкретному Маленькому Оленю нужна мечта, как и сотни лет назад. И он будет верить и в мечту, и в прогресс, и еще в сотню невозможных идей, и тратить на них жизнь, как тратит свою благословенный Сизиф на поднятие камня. Какая печаль! Как хорошо, что этот Маленький Олень верит в мировые сказки! И как плохо, что этот злобный гад Альбер паразитирует на этом. Надо быть умнее. Надо быть умнее Альбера. Надо помочь Маленькому Оленю добыть мечту. Как это прекрасно, что кто-то верит в сказки. Как жаль, что я не могу, — думал ёж. — Эх ты, ёжик, как ты можешь помочь другу, если ни во что не веришь?»

Ёже посмотрел в жёлтые глаза Альбера. Они были невыносимы — сосредоточенная пустота обмана. Но почему пустота и почему жёлтая? И что хотел сам Альбер в своей змеиной жизни?

Разбираться в психологии гада в планы ежа не входило. Ему было достаточно мечты Маленького Оленя, что любовно позвала их в путь. Понимая, что Альбер знает что-то очень важное про звезду, Ёже все-таки не стал его спрашивать ни о чем по той простой причине, что советоваться надо только с друзьями. Но Альбер заговорил сам:

• Там по направлению к правому склону стоит особняк древний, старее моей избы, но добротный, каменный. Там дворецким живет некто Пригожин, он про звезду знает, его спросите.

— Он кто по происхождению? Слон, орел, или может насекомое какое? — поинтересовался Ёже.

• Да он может быть любым … или нет … Кажется, он алхимик. Аттракторами владеет. И звезда ваша в его власти.

• Как это во власти? – озадаченно спросил Маленький Олень, — разве красотой можно владеть?

• горле оленя неизвестно откуда появился комок. Маленький Олень почувствовал, что ему тяжело дышать. «Так вот кто приколол звезду к правому склону горы! — подумал он, — она несвободна, как же так!»

• Ёже, пошли скорее, оказывается мою мечту надо освободить. Я понял, что надо делать с мечтой! – удивленно, сам для себя произнес Маленький Олень.

Лукавый Альбер убрал свое блестящее серое тело со снежной дорожки, пропуская друзей. По кругу леса шел снег, медленно засыпая змея, друзей и краснощёкого Сизифа. Но Сизифу снег был нипочём. Он знал своё предназначение. «Чем опоил его Альбер?», — думал Ёже, видя производительный экстаз Сизифа, его непонятную радость и счастье. Сизиф уже расчистил свой камень и начал потихоньку толкать его по направлению

• просеке. Было видно, что путь этот отработан веками и сомнению не подлежит, в отличие от направления, которое предполагало реализацию мечты оленя и ежа. Дороги на правый склон не было. Она формировалась сейчас, под натиском мечты. Целина снега и бурелома простиралась на все находящееся пространство горы, а сколько у этого пространства было измерений — никто не знал. На правый склон никто никогда не ходил. Или, может, ходил, но разве можно узнать правду от лукавого Тёмного змея, предложившего человечеству единственный алгоритм универсального трудового смысла, называемый Альбером «центральной догмой».

• Надо идти по правой стороне, не отрываясь от леса. Когда пройдете Поле мертвое, увидите особняк Пригожина. Как идти дальше спросите у него, — посоветовал змей.

• А ты почему не скажешь? Зачем нам этот Пригожин? Может, мы лучше обойдём его каменную избушку, от греха подальше? — спросил ёж.

Тёмный Змей блаженно улыбнулся.

• От греха подальше обойти нельзя… Как же можно от греха подальше? А, впрочем, как знаете. Вы же сами все решили и сами путь выбираете. «Свобода – это ответственность и бремя», — так говорит мой приятель Жан-Поль.

«Еще один змей», — подумал недоверчивый ёж.

Посмотрев на свои колючие лапы, Ёже решил, что снегоступы были бы кстати. Впереди белел непроходимый лес, и непонятно было, как им дальше идти. Ёже внимательно посмотрел на сильные ноги своего друга, и подумал, что Маленькому Оленю, видимо, всё нипочём. Да и не будет он думать о снегоступах, когда мечта впереди.

«Непрактичный, — подумал Ёже, — но, может быть, это во благо».

Молча кивнув Тёмному Змею, друзья двинулись в сторону мечты. Мечта сияла на горизонте Розовым неоновым светом, и даже Ёже видел, как она прекрасна.

• Не заблудитесь! – крикнул напутственно Тёмный Змей, и Маленький Олень подумал, что это излишне. А умный Ёже подумал, что впереди много сложного.

Солнце разом скрылось за горизонт, и Ёже отметил, что 31 декабря на редкость короткий день. Или, может, разговор был долгим? Ёже знал, что живое не властно над временем,  и время может двигаться как ему удобно с любой скоростью. «Время не обогнать», — думал Ёже. Нежная звезда светила ровным светом, отодвигая все временное в разряд случайного.

Не мелочась, не отчаиваясь и веря в мечту, друзья вышли на условно светлое место. Поле, простиравшееся перед ними, ставило вопрос: а стоит ли вообще идти? Поле было огромным  и было непонятно,  как крутая лесистая гора могла скрывать такое обширное пространство? «Складка бытия», — подумал Ёже, а Маленький Олень воспринял поле как часть ландшафта и был прав.

• другого конца поля мигал призывно огонек и друзья поняли, что они почти пришли к каменному особняку Пригожина.

• Главное, ни на что сразу не соглашайся, — учил Ёже оленя, — в любом деле – подумать – первое дело. Здесь могут быть любые преломления в смыслах и т.д., о чем я даже не могу заранее предположить.

• Ёже, — сказал Маленький Олень, — стоит ли так бояться, во всём ли есть опасность?

• Ты, дорогой друг, можешь думать, как хочешь, — был ответ, — твоя вера пронесет тебя сквозь все невзгоды. Вера – великая сила, она сильнее, чем любые рациональные доводы, которые сбивают с пути и заставляют быть осторожным. По сути, вся эта осторожность – лишь слабая карикатура на мысль. Подлинная мысль также сильна, она не требует ни поддержки, ни оправданий. Но я слабый ёж, я могу только сомневаться.

Вступив на поле, друзья, к своему изумлению, обнаружили, что это кладбище. Обломки крестов с остатками фамилий торчали зубами из снежного наста. Каждый памятник звал к себе читать и думать. Вот солдат, молодой совсем, матросский воротничок… В овале фотография мальчика, такого симпатичного, живого, радостного. Как он мог умереть? У Ёже звенели сосуды в сердце. Он шёл со своим другом по кладбищу, оглушённый болью, абсурдом человеческого существования. Холодный мрак, окружающий его колючее живое тело, уверенно доказывал своё онтологическое преимущество над всякими там мечтами и смыслами, и Ёже подумал, что на фоне кладбища их существование такая условность, а их мечта – такое легкомыслие!

Но Маленький Олень шел уверено. Его не смущали имена на могилах, его не смущали обломанные искореженные временем кресты, его не смущало отсутствие дороги, репьи в снегу, канавы и ямы и бледный абрис Полной луны. Внутреннее состояние цели позволяло оленю отбросить все символические костыли, на которых передвигался его друг Ёже. Но олень не осуждал Ёже за его оппортунизм, наоборот, он был восхищен, что при таком ничтожном количестве веры его друг, тем не менее, с ним. «Ему тяжелее, чем мне», — думал Маленький Олень.

Получается, что через поле-кладбище друзья прошли по-разному. Ёже вышел с кладбища с раздетой догола душой, замёрзший, слабый. Маленький Олень вышел с кладбища таким же, каким был всегда — цельным, уверенным, спокойным, сосредоточенным. Кто из них приобрел больше опыта? Кто стал

• результате этого опыта сильнее?

• Какая-то дорога у нас не смешная, — заметил циничный Ёже.

Маленький Олень улыбнулся и сказал, что пока Ёже с ним на самом деле все хорошо. А смешное ещё может и случится. Тем более, что кладбище кончилось.

От особняка, в котором правил дворецкий Пригожин, друзей отделяла небольшая протока. А по правую сторону разложилось замёрзшее озеро. Озеро было достаточно большое, несколько верст в поперечнике, и Ёже подумал, что здесь очень странный ландшафт – озеро на горе. Озеро было наглухо засыпано снегом, уровень снежного покрова был непонятен, но вероятно он был таким как везде, и только несколько вырубленных полыней, находящихся недалеко от берега,  говорили, что озером пользовались. Видимо, им пользовались жители каменного особняка, а то зачем же было эти проруби вырезать.

• Дом обитаем, — сказал Ёже.

Хотя это и так было понятно. В верхних окнах мерцал сдавленный свет.

За воротами особняка лаяли собаки.

• Надо же, даже собаки есть, значит совсем жилое место, — сказал Ёже Маленькому Оленю, и тот уверенно мотнул в знак согласия головой.

Маленький олень постучал в ворота. Лай прекратился. Дом настороженно завис в своей реакции, в мгновение перестал дуть ветер, остановив любое движение кустов и ветвей.

Маленький Олень постучал еще раз.

Скрипнула дверь, раздалось какое-то шуршание, потом заскрипел засов

• ворота открылись. Странное сизое существо немигающими глазами смотрело на незваных гостей.

Пригожин был осьминогом. Именно поэтому в озере были прорублены полыньи. Догадаться до этого снаружи, не видя Пригожина, было практически невозможно. Но он был особенным осьминогом — амфибией, который, выходя/выползая на улицу из холодной воды озера, надевал восьмирукавный тулуп и двигался в таком виде домой. Собак на самом деле во дворе не было, лай оказался имитацией.

• Зачем пришли? — был невежливый вопрос хозяина.

• Нам надо дорогу узнать вон к той звезде, — доверчиво сказал Маленький Олень. – Звездочка к правому склону прицепилась, мы хотим до нее дойти.

• Дойти? Ну да, конечно.

Ёже с Маленьким Оленем переглянулись.

• Может, ты нам скажешь? Мы бы не стали беспокоить, но, говорят, направление это какое-то мудрёное.

• Сорок дней пути, не меньше. Заходите.

Особняк внутри оказался полутёмным помещением со странной наполненностью всякими вещами, наваленными и наставленными как попало. Обычно про такие дома говорят, что они требуют уборки. «Много хлама», — подумал Ёже. «Интересно, зачем столько вещей?» — подумал Маленький Олень.

• центре помещения стоял стол со всевозможными пробирками и колбами, в которых бурлила и светилась разными оттенками какая-то жидкость, и Ёже понял, что свет из окон, который они видели с Маленьким Оленем, был именно от этого источника. Пригожин выбрался из старого тулупа, который так и остался лежать в прихожей. Он подполз к столу и повернул колёсико на спиртовке. Голубоватое пламя засветило ярче.

• Откуда кладбище на горе? Да еще такое большое, — спросил Маленький Олень.

• Город здесь был, давно. Люди жили — любили, ругались и так далее.

• А дома тогда где? – уточнил олень.

• Под воду ушли. Точнее, — вода пришла сама, когда в городе никого не осталось.

• А ты почему под воду не ушел? — ехидно вставил Ёже.

Пригожин печально улыбнулся.

• Я там почти всегда нахожусь, — был ответ. Сегодня вот вышел поправить систему свою, мировой важности. За всем приходится следить.

• Один живешь? – не унимался Ёже.

Пригожин не ответил. Маленький Олень подумал, что нельзя быть таким злым, как Ёже. Это все от недоверчивости. Ну  что, в конце концов, здесь странного? Ну, осьминог. Ну, живет в холодном затопленном городе. Ну, варит в своем особняке какие-то алхимические лекарства для мировой пользы.

• Не надо вам никуда ходить, — вдруг сказал осьминог. Возвращайтесь назад в теплое место – откуда пришли. Не справиться вам. Вот и я не могу, хотя прожил уже не одну сотню лет.

• А Тёмный Змей сказал, что звезда в твоей власти. Ты видимо нам голову морочишь. И про какие сорок дней пути ты тут наплел? Просто так что ли болтнул?

• Сорок дней – это для святых. Для простых оленей и ежей сорок дней могут длиться бесконечность. Сорок дней могут звучать как «никогда». Вот смотрю я на вас – один наивный в последней степени, другой трус и неуверенный в себе. Чего вы можете достичь, какую звезду, какую мечту? К тому же, платить надо за все. Вы готовы платить?

• Нам змей сказал, что звезда в твоей власти. А ты нам демагогию разводишь. Надо платить – будем платить. Чем только? Какова цена?

• Возрождение города. Вы можете поднять всех с кладбища? Вы можете осушить озеро слёз? Вы считаете, что ваша мечта – это ваше личное дело? Тогда вы никогда её не достигните.

• Кто убил людей? – спросил Маленький Олень.

 

Осьминог     промолчал.       Он    вспомнил,      каким     цветущим      был    город.

 

Фонтаны, зелёные сады, кругом цветы, дети играют.

 

• Но это не наши дела! – вскричал Ёже. Нам надо совсем другое. Нам надо вон ту звезду на вершине горы. Скажи просто путь, иначе мы сами найдём его по внутреннему навигатору, по интуиции.

 

• Да-да, конечно, ребята, идите сами. Только я вас предупреждаю, что есть один нюанс. Звездочка, которая якобы приколота к правому склону горы

 

– оптическая иллюзия. Вы когда на склон это взойдёте – звездочка окажется в другом месте и вполне возможно, что дойти по земле до неё будет уже нельзя. Есть такое понятие – горизонт. Идёшь,  идёшь, вроде близко, а когда достиг – оказывается, что то, что приобрёл – мираж. Цели такой природы – воображаемые линии, как все линии горизонта. По небу путь к этой звезде. И путь этот не для лап. И не для копыт и не для щупалец. И даже не для крыльев. Потому, что небо – это не просто какое-то там атмосферное пространство – это иное измерение, другой мир. В другом мире ваша звезда. В ином мире.

 

• Спятил?

 

• А для того, чтобы попасть в иной мир – надо быть иным, не таким, какой сейчас. А совсем другим.

 

• Ты хочешь сказать, что все эти люди, что лежат на кладбище, топали каждый к этой звезде и таким образом до нее якобы дошли? Да еще «такими счастливыми», что мы и проверить не можем? — удивленно спросил Маленький Олень.

 

• Люди эти никуда не шли. Они просто жили, и звезда была в сердце каждого. Она горела ровным светом и придавала смысл всему. И люди думали, что это не ценность. И можно это не учитывать. Тогда она как то ночью ушла от них от всех разом, и город опустился во мрак. Само собой выросло кладбище,  и темные воды наполнили пустые дома. Люди сами виноваты во всем. Они не смогли сберечь простой дар.

 

• А что здесь делаешь ты? Ты, осьминог, совсем не человек, откуда ты

 

взялся.

 

• Я был одним из них. А сейчас я просто учёный. Я почему-то не умер до конца. Может потому, что звезда стала существовать объективно, а для ученого этого достаточно, в отличие от обычных людей. Меня держит звезда как простое небесное тело – силой своего гравитационного притяжения. Я смотрю на этот свет как на электромагнитную волну.

 

• Ёже, он мертвец? – спросил Маленький Олень своего друга.

 

• Он зависимый мертвец, так будет точнее. Он потерял рай и держится за пустые воспоминания. Изучает эти обломки, крестов нагородил.

 

«Все верно, — подумал осьминог, — но почему-то эта звезда нужна и вам, беспамятным. Может, осталось в ней что-то, кроме гравитации…»

 

 

 

*     *     *

 

 

 

 

Смерть города при наличии в небе звезды была странным явлением. Пригожин сам не понимал, как такое вообще возможно — образ жизни в небе остался, а конкретных фактов жизни не было. Поэтому, когда к нему пришли Маленький Олень и Ёже, осьминог даже слегка испугался. Он осознавал, что столкнулся с новыми живыми зародышами, пусть они даже были нечеловеческого вида. Ведь не каждый захочет звезду. Тёмный Змей у

 

подножья горы никогда не принимал её в расчет. Не видел её и человеческий раб Сизиф, сосредоточенный на своем камне. «С живым надо быть осторожным, живое надо беречь», — думал Пригожин, тем более, что с пустотой смерти он уже познакомился. Он ее наполовину прожил. Что мог предложить Пригожин нашим друзьям? Всегда, в любой ситуации, максимум, что можно предложить это себя. «Себя» у Пригожина было полупустым, форма осьминога красноречиво демонстрировала то, что смерть может сделать с человеком. От человеческого у Пригожина остались только научные навыки. В прошлой жизни, когда Пригожин был человеком, он научился искать научную истину при помощи всевозможных экспериментов. Эксперимент – это такой научный фокус, когда есть ожидание чуда и, потом

 

– ах, какая-нибудь крыса или бактерия, а лучше бактерия на крысе или бактерия в крысе, или вообще бактерия как часть крысы вдруг, к изумлению зрителей, становится новой формой существования! Бактерия, вживленная в крысу. Хотя Пригожина всякий раз, в ходе такого эксперимента волновал еще один, никогда не озвучиваемый им вопрос – а что на самом деле он создал? Экспериментальные фокусы продуцировали различных мутантов в большом количестве, но Пригожин понимал, что сущность этих «творений» остается для него недоступной. Добрые жители города воодушевленно хлопали чародействам Пригожина, подтверждая своим отношением их значимость и Пригожин, опьянённый доверием и славой, чувствовал своё дело значительным и социально важным. Часть уродцев он раздавал поклонникам науки, а часть созданных им существ,  временно томилась в обширных подвалах его дома, а потом как-то невзначай умирала по истечению времени. Поскольку сущности содеянных тварей Пригожин не знал, он решил не думать и уж тем более не горевать по поводу окончания случайных жизней его подопечных. «Случайно родился – случайно и умер», — философски с улыбкой на устах, произносил Пригожин вслух, когда, каким-нибудь летним вечером, относя очередную партию восьмиглазых крыс в своё подполье, он обнаруживал в своем питомнике – то здесь, то там скрюченные создания.

 

Но Пригожина, как ученого, интересовали не эти полусущества, которых он мастачил в невероятном количестве. Все эти манипуляции были на самом деле подготовкой, лабораторной площадкой для совсем другой задачи. Пригожина, как классического алхимика интересовала вечная жизнь.

 

• не в памяти каких-то там благодарных потомков, а как бесконечное дление себя самого. Пригожина интересовала власть над временем.

 

Да, правда, была там какая-то звезда в душе каждого жителя города, но Пригожин рассматривал эту звезду либо как рядовой элемент в решении главной задачи, либо как корпоративный эффект, случайный и, возможно не обязательный. Первое, считал Пригожин, с чего должно начинаться любое исследование – это освобождение от всего хлама «что вошло в меня помимо меня без моего сознательного участия, то есть анонимно!» Анонимно в Пригожина вошла традиция жителей города считать, что звезда в душе каждого – это дар. Подвергнув эту идею радикальному сомнению, Пригожин нигде не нашел ей достойного основания. Звезда как дар – это заблуждение. «Скорее всего, звезда – это побочный эффект, иллюминация времени», — решил Пригожин. Рационально поставив перед собой цель «добычи» времени, Пригожин решил разделить решение этой большой проблемы на мелкие составляющие. Для этого ему и нужны были полуживые существа. Вскрывая каждое, попавшее в фокус интереса существо и останавливая время его жизни, Пригожин видел внутри некогда живых особей одно и то же – одинаковые кирпичики, из которых они составлены. «Машины, — думал Пригожин, — забавные автоматические игрушки, ровно такие, как были у меня в детском ящике. Я уже тогда мог приделывать хвост от петуха к собаке, а тигру вырывать усы и клеить на их место крыльев бабочки. Все совместимо со всем, надо только знать принцип, каким лучше одна деталь втыкается в другую».

 

Было еще одно правило: если ты знаешь принцип, по которому могут соединяться различные элементы, ты сможешь создавать существа, как известные, так и принципиально новые. Вот Пригожин их и создавал. Одно только важное правило никак не мог выполнить Пригожин в своих исследованиях: создавая классификационные таблицы, записывая шаг за шагом ход своих экспериментов, Пригожин в глубине души чувствовал, что все-таки что-то он пропускал. Как будто вся его титаническая работа уходила в никуда, в какую-то пропасть. Пригожин понимал, что если бы он смог на самом деле познать сущность того, что он создаёт, он бы мог владеть временем его жизни. А крысобактерии, тем не менее, гибли; и часто не от пригожинских вакцин, а по собственной животной воле. Эти искусственные существа были смертными. «Это потому, что истина пока исторична, — говорил себе Пригожин. Истина, которую я открываю, сама по себе смертна. Вся неполнота моих экспериментов потому, что я никак не могу обрести власть над временем. Как только обрету – все встанет на свои места. Вот бы время «почикать» на составляющие! Как бы его схватить за хвост!» Иногда Пригожин заходил к своему товарищу Исааку, живущему неподалеку,

 

советоваться. Исаак был трезвее Пригожина, он занимался сущим, тем, что можно посчитать — сложить, вычесть, умножить, поэтому, на прагматический вопрос о том, как схватить время за хвост, великий Исаак отвечал так:

 

• Илюшенька, время – субстанция. Она не зависит ни от чего, она существует самодостаточно и независимо от всего сущего, вещи сами по себе, события сами по себе, а время само по себе. Я в своих астрономических расчетах учитываю время исключительно формально, могу например, посчитать, где будет Марс через 300 лет от сегодняшнего дня, или посчитать, где был Марс за 300 лет до сегодняшнего дня. Время мы можем знать только

 

• внешней стороны. Впрочем, ты же сам знаешь, что такое внешнее, ты же сам не разобрался в сущности творимых тобой существ. Наука, Илья, — говорил задумчиво Исаак, — это перебирание льдинок. Хочется, конечно, составить из них слово «Вечность», но это не получилось даже у честолюбивого Кая, а он — академик технических хитросплетений и сама Снежная королева ему благоволит, а ты хочешь, чтобы это получилось у нас, простых смертных, у каких-то Илюш и Исааков? Сходил бы ты лучше к Альберту. Он, говорят, каждое утро змея запускает на своем огороде, со скоростью света. Новатор! Хочет меня переплюнуть в познании мира. Я не против, пусть развлекается.

 

За перекрестком последних дорог города жил Благословенный Альберт. Жил он в небольшом домишке красного кирпича, аккуратном, с высоким крыльцом. Дверь в домик была покрашена в больнично-зелёный цвет, как, впрочем, и ставни окон, что выдавало прямое безразличие Альберта к канонам эстетики. Зато весь огород Альбера был засажен вишнями и помидорами. Это было то, что Альберт любил. Вишни собирались каждое лето ведрами, а помидоры ящиками. Это богатство Альберт обменивал на рынке на всевозможные крючки и трещотки, а также воздушных змеев, которых впоследствии усовершенствовал и запускал в большом количестве в городское небо. Этот огород даже стали называть «Змеёвка». Один из таких змеев, оторвавшись от своей математической нитки – ошибка Альберта – улетел за гору и пропал там. Альберт потом всем рассказал, что ему не удалось до конца посчитать гравитационную массу этого змея, и тот нашел для себя какой-то другой объект притяжения, вырвавшись из поля, построенного Альбертом. На самом деле этот змей облетел гору и вонзился у ее подножья с левой стороны. Придя в себя после столь стремительного падения, этот летучий змей решил более к Альберту не возвращаться и зажил самостоятельно, прямо у подножья горы. Как-то мимо него проходил в поисках счастья человек по имени Сизиф. Сизиф хотел

 

спросить дорогу, как многие люди, что не понимают смысла своей жизни, это

 

• дало шанс змею приобрести себе доверчивого раба.

 

• Как зовут тебя? — спросил Сизиф змея, которого принял за мудреца.

 

• Альбер, — сказал змей, ловко сократив имя своего научного отца.

 

Змей Альбер так и остался жить на той стороне горы, перед непроходимым лесом и «в науку» он больше решил не возвращаться. «Главное, чему научил меня научный отец Альберт, — думал Альбер, — это владеть силой масс». Людям почему-то нравилось становиться массой. Возможно, что так теплее. Часто люди выбирали себе в жизни «путь Сизифа», они много самоотверженно работали, без страха и упрёка, хотя труд их был однообразный и выматывающий. Но они чувствовали, что закалили волю в сопротивлении абсурдным обстоятельствам жизни, и этот

 

странный бунт делал их жизнь как будто осмысленной. Наука иной раз приобретает причудливые формы.

 

Альберт всегда помнил о потерянном, улетевшем змее, переживал за него. «Как там мой Тёмный Змей, который умеет летать почти со скоростью света, чем существует он сейчас, не потерял ли он способность замедлять в себе время или живет как все мы смертные? — думал Альберт. Альберт считал, что время встроено в ткань природных процессов, а не является отдельным от них, как проповедовал Исаак. Поэтому, когда Пригожин пришел к нему с вопросом о времени, о том, где оно находится и как его достать, чтобы им управлять, Альберт только покачал головой, как делал всегда, когда сталкивался с крайней формой легкомыслия.

 

• Пойми Илья, из времени состоит мир. Ты хочешь управлять временем? Ты что в детстве Александра Сергеевича не читал, сказку о зажравшейся старухе? Если ты захочешь захомутать время – сам станешь разбитым как корыто! Мир соткан из времени. И человек ткется из времени день за днем. Мир перетекает в человека и остается в нём навсегда. Мы временные, потому что мы из времени сотканы. Поэтому мы все и помним.

 

• Чушь это все. Я ничего не помню, мне память не нужна. Что было бы, если бы я стонал над всяким там умершим хомяком?! Умер хомяк — значит такова его селяви! Я разрезал не одну сотню хомяков – там можно многое найти. Можно найти гормоны, которые отвечают за то, счастлив хомяк или нет, можно определить цепь химических реакций, которая приводит к возникновению у хомяка полового инстинкта. К тому же, заметь, когда хомяк рождается ради науки – это большая для него честь! Он не влачит своё

 

существование как рядовая природная тварь, а кладёт свою мохнатую жизнь на алтарь научного знания!

 

• Надо тебе сходить к врачу, — посоветовал Альберт Пригожину. У меня есть знакомый доктор, хороший, Зигмунд зовут. Специалист по таким случаям. Эроса в тебе нет, Илюшенька, один танатос.

 

• Не нужен мне твой эрос, — отвечал Пригожин, — баловство всё это. Эросом только в колокола звонить к обедне. Я человек серьезный, занят полезным для цивилизации делом. Всякий эрос предполагает сопли. Плач там какого-нибудь Вещего Олега по своему коню. Старьё всё это. Не модно. Не спортивно.

 

Пригожин рассерженно посмотрел на Альберта.

 

• И вообще, я не за этим к тебе пришел. Мне про время узнать надо. Не можешь объяснить про время – так и скажи — нечего меня в больные записывать.

 

Альберт печально вздохнул. Видно было, что он Пригожина не одобряет.

 

• Смотри, наделаешь ты делов, на свою и нашу голову. Плач Вещего Олега будет случайным всхлипом по сравнению с потопом слёз.

 

Смелый, молодой, красивый Пригожин решил, что Альберт, с его седой головой — самозванец и ренегат. И никакой он не ученый. Спутался там с каким-то Мартином Хай. Кто этот Мартин Хай? Говорят, что они с Альбертом по вечерам слушают «Зов бытия». Сидят на завалинке у домика Альберта, пьют чай с можжевеловыми веточками и слушают. Ну, разве можно таким верить? Даже Пифагор был практичнее – записывал музыку сфер в тетрадочку. Теперь все знают, что языком математики описывается весь мир.

 

Пригожин врал. Он знал, что «язык математики» вырос на мировом теле после Галилео, то есть не так давно. От пифагорейской математики в мире не осталось ничего. Никто в современном ему городе в Число не верил. Все с недавних пор верили в Цифру. А это другое. Число Пифагора имело геометрическую форму куба, октаэдра, тетраэдра, икосаэдра, додекаэдра. При всей своей интеллигибельности, оно было обозримым. На него можно было равняться при строительстве домов, возведении мостов и прокладывании тоннелей. Оно годилось для описания движения летающих звезд. А вот Цифра – это был новый цивилизационный тренд. Что такое

 

Цифра не знал никто. Знали только, что привез Цифру в город некий арабский математик по прозвищу Хорезми. Он, в свою очередь, говорил, что позаимствовал Цифру у одного монаха из Индии, когда тот временно вернулся из Нирваны. Вот Хорезми у него и узнал, что мир на самом деле представляет из себя длящийся бинарный ход с разрешением 01.

 

 

 

* **

 

 

 

Каждую осень жители города были заняты урожаями и наполнением своих кладовых, которые находились в подвалах домов и, по сути, были их метафизической основой. К наукам жители города относились с уважением, потому что в них ничего не понимали, а разбираться не хотелось, куда важнее наполнить кладовочку различными грибками да ликерами. Ух, хорошо! Потом зимним вечером вытащить что-нибудь из этого богатства и почувствовать запах лета и запах самой жизни. В сердце каждого жителя ровно горела звезда, поэтому урожаи бытии обильными, а дети, которые рождались в семьях, розовощёкими и довольными жизнью. Дети ходили в школу, учились читать и писать, а некоторые, очень редкие их них, задавались вопросами о том, из чего же построен мир. Пригожин как раз и относился к таким странным индивидам, которым для нормального существования кладовочки мало.

 

Кто-то говорил, что Пригожин был честолюбив, но Пригожин помнил,

 

• чего началось его научное поприще, и как он стал рассматривать внутреннюю звезду как обманку. В школе Пригожину нравилась кучерявая Варя. Варенька была вертихвосткой и много смеялась. Пригожину казалось, что смех Варвары похож на весеннюю капель. Ничего особо не понимая в своих внутренних состояниях, доверяя традиции, юный Пригожин верил, что когда-нибудь у него будет дом с кладовочкой, как у всех и куча детишек. Он ждал этого, но смешливая Варенька, видя эти ожидания, тем не менее, не принимала их в расчет. Разговаривая со своей школьной подругой Ниночкой, Варенька как то сказала, что ей надоел этот Пригожин со своей физикой и химией, и ей смотреть противно, как он там у школьной доски выпендривается, решая сложные интегралы. Нашел чем удивить! Науку в любой форме Варенька считала блажью и недостойным внимания занятием.

 

• Ты представляешь, этот дутый «научный осьминог Пригожин» меня любит, — презрительно говорила Варенька Ниночке, — что он там себе

 

напридумывал? Хочет меня интегралами сразить … смехота. Я когда смотрю на эти интегралы – мне плакать хочется от тоски … Они сложнее и запутаннее, чем мои кудряшки! И никакой эстетики в них нет. А еще ходит с такой мрачной надменной рожей, сам весь как эти его интегралы. Что мне с ним делать?

 

• умная подруга Ниночка, видя психологические сложности подруги, дала ей дельный, почти научный совет.

 

• Плюнь в него, посмотрим, как он отреагирует! Все надо проверять! Вырастил на интегралах любовь… Химическая зараза. Плюнь – уверяю тебя

 

• подействует! Если любовь настоящая – она выдержит, доказано опытом, — уверенно сказала добрая подруга Нина.

 

• Варенька плевала в лицо Пригожина прямо во времени, в замедленном режиме, чтобы было понятнее. И «осьминог Пригожин» медленно-растянуто «отъезжал» заплёванный, проверенный на подлинность чувства по всем научным канонам, ничего не понимая, задавленный невыносимой болью.

 

Сначала Пригожин решил, что здесь какая-то ошибка. Любовь – это же дар. Это ценность. Традиция говорит, что звезда в душе каждого есть воплощение любви. Поэтому Пригожин решил в этом вопросе разобраться. А поскольку кроме естествознания он ничего не знал, он решил использовать методы, которые уже освоил. И вот тогда началась вся эта резня крыс и бактерий. И нигде Пригожин не находил звезду. Даже в собаках, которые доверчиво виляли перед ним хвостом. Даже в кошках, которые ласково терлись об его ноги. Даже в канарейках, которые чирикали под его окном и

 

залетали иногда в его комнату. Звезды не было нигде! Никакого материального намека. Впоследствии, хорошо разобравшись в структуре живой материи, Пригожин сам начал создавать биосущества с заданными свойствами. Некоторые из них не чувствовали боли, некоторые были до омерзения послушны, некоторые могли считать до ста быстрее, чем сам Пригожин. Так Пригожин решил, что вся эта история про звезду – полная хмарь и никакого отношения к реальности не имеет. А вот то, что имеет реальность – так это знание о том, что все живое составлено из одинаковых биологических кирпичей, биомолекул. Но истина эта ничего кроме запрограммированных уродцев не давала. В ней не было проку. Неинтересно руководить тем, кто тебе подчиняется по щелчку пальцев, по одному взгляду. Не интересно бить того, кто не испытывает боль. Не интересно играть в шахматы с тем, кто всегда тебя выигрывает и учится на твоих ошибках и к

 

тому же  безразличен к своей собственной победе. Не интересно жить в мире автоматов! А потому, «создание киборгов с заданными свойствами – это не истина», — решил про себя Пригожин.

 

Вот тут и появился Аль–Хорезми. Он приехал в город рано утром, на каком-то горбатом осле,  которых ранее здесь не видели,  и сразу вызвал этим к себе интерес. Хорезми рассказывал истории о каких-то индийских джинах, которые гуляют туда-сюда по мирам, и доверчивые жители слушали все эти истории и удивлялись тому, что есть какие-то иные миры. Любопытно, что когда Хорезми рассказал одну из своих историй в присутствии Зигмунда, городского врача, тот подтвердил, что иные миры есть, но доступ туда только во сне.

 

• На самом деле, вход в эти миры – везде, — улыбаясь, отвечал Хорезми. Вы просто не можете выйти ни за какие пределы.

 

• Мне интересна власть над временем, — уверенно сказал Пригожин, присутствовавший при этом разговоре, — я согласен выйти куда угодно отовсюду.

 

• Я научу, — сказал Хорезми. — Но город станет другим.

 

Пригожин вспомнил Варю. А потом вспомнил, как он летел оплёванный в дальний угол, где даже крысы в своем существовании по статусу были выше.

 

• Да, — сказал Пригожин, — я согласен.

 

«Другим так другим, — подумал Пригожин. — Выведу город на новый уровень существования, оков будет меньше».

 

Пригожин твердо решил дать городу новые принципы, чтобы жители не находились в оковах легенд о каких-то там внутренних звездах!

 

 

 

*   *    *

 

 

 

 

Хорезми учил странным вещам, о которых Пригожин раньше не задумывался. Хорезми говорил, что резать крыс на биомолекулы – не перспективное занятие, потому что мир в основе своей не материален. Атомы на самом деле – копии информационной матрицы.

 

• Ты, Илюшенька, пошел по пути каменщиков, которые строят дом из уже готовых кирпичей. А надо быть архитектором, выше должна быть квалификация. Архитектор рисует план здания, от его мудрости зависит и красота строения и его прочность. Но даже это не главное! План дома – это тоже вторичное образование. Изначально надо понять, что все может быть представлено как двоичная система. Как сочетание пустоты и бытия, нуля и единицы.

 

• Это для меня не очевидно, — возражал Пригожин.

 

• Это ни для кого не очевидно, — отвечал Хорезми.

 

• А что ты скажешь про звезду в душе каждого? Жители не захотят расставаться с внутренней звездой. Это душевная печка. Звезда светит, греет, придает смысл жизни. Традиция – это серьёзно. Ее не переломить.

 

• Илья, запомни, наука – сильнее традиции! В науке врожденный революционный заряд. Она разрушает старое, традиции всякие, барьеры между мирами. А что касается внутренних звезд … так ты нашел ответ, Илюшенька. Это на самом деле просто иллюминация времени. Ты же хотел увидеть время со стороны? Поиметь над ним власть, как ты имеешь власть над крысобактериями? Не зависеть от времени. Чтобы оно было для тебя посторонним. Да, кстати…ты хорошо понимаешь в бактериях? Можешь создать бактерию с заданными свойствами?

 

Пригожин утвердительно кивнул.

 

• Бактерии понадобятся, — улыбнулся Хорезми. – Посмотрим, насколько ты поднаторел в научной деятельности.

 

• А где Вы расположились? — вежливо спросил Пригожин.

 

• Мне не нужны гостиницы, — был ответ. Но поскольку ты пока материален, наукой будем заниматься в твоем доме. А про меня, и моего горбатого ослика можешь не беспокоиться.

 

Пригожин повел Хорезми в свой особняк. Большой каменный дом достался Пригожину от бабушки, которая любила своего талантливого внука без памяти и на данный момент уже умерла, завещав все наследство своему потомку. Дом был не просто большим – он был огромным. Два этажа полутёмных комнат, заставленных старой мебелью, тяжёлые шторы на

 

вырубленных в камне окнах, много книг. Пригожин, как человек неприхотливый, располагался на первом этаже этого большого дома, и

 

только изредка, когда требовалась какая-нибудь книга, поднимался на второй этаж, в библиотеку. Библиотеку для своих детей и внуков собирал дедушка, которого Пригожин уже не застал. Этот дедушка был великим книгочеем, книги были собраны с большим вкусом и, видимо, с азартом коллекционера, поскольку некоторые из них датировались началом времён книгопечатания и имели гриф Гуттенберга. Таких книг в городе больше ни у кого не было. По рассказам, дедушка выменивал эти книги у заезжих купцов на реальное золото. А еще дед Пригожина был великим мастером. Он создавал различные приборы и механизмы, которые для его времени были верхом инженерной мысли. Например, бабушка рассказывала маленькому Илье о том, что дед придумал увеличительную трубу, которую впоследствии подарил Исааку. Исаак до сих пор пользовался этой увеличительной трубой и называл ее на новый лад — telescope. Еще дедушка придумал прибор, который позволяет видеть воздух. У деда, конечно, были друзья, например, Эванджелиста с соседней Железной улицы. Именно с ним дед Пригожина от нечего делать соорудили машину, которая позволяет видеть воздух, а потом продали ее, по спекулятивной цене доверчивому простаку Блёзу, который из-за болезни ног даже пользоваться ей толком не мог. Но поскольку Блёз по состоянию души был восторженным романтиком, он, не скупясь, заплатил за диковинный механизм, показывающий вес воздуха. Прибор, придуманный дедом Пригожина и Эванджелиста, предполагал, что вес воздуха можно определить, только если переносить машинку на разные высоты, а потом сравнивать результаты значений высоты ртутного столбика в стеклянной трубке. Этот неугомонный Блёз уговорил своего свояка Перье подняться на ближайший холм и замерить значение столбика ртути на самой верхушке холма. Прибор показал, что воздух на верхушке холма давит на прибор меньше, высота ртутного столбика была ниже. «Значит и вес воздуха на холме меньше», — сделал вывод Блёз. Но, если сказать по правде, была одна неудача, которая сильно подкосила веру в себя деда Пригожина. Как — то с Вагнером, учеником Фауста, они намешали человечка в пробирке, Homunkulus. Пробирка светилась,  и дед Пригожина, стойко веря в идею, что сущность человека определяется по внутренней звезде, понял, что они с Вагнером на самом деле создали искусственного человека. К сожалению, человечек мог жить только в колбе, а поскольку как все люди он обладал свободной волей, которая направляла его на постоянное расширение и отодвигание своих собственных границ, Гомункулус в итоге, выйдя по легкомыслию из своей стеклянной формы, растворился в мировом океане. Эта печальная история была пересказана бабушкой Пригожина своему внуку с напутствием, что человеческий разум, даже научный, не всесилен и надо знать меру в своей

 

фантазии, чтобы живое не было заложником чьего-либо научного интереса. Дед после этого неудачного опыта перестал заниматься наукой, а стал писать сказки о свинопасах и голых королях.

 

• Растворился в Нирване, — сказал на это Хорезми.

 

• Кто? – не понял молодой Пригожин.

 

• Сначала Гомункул. Потом твой дед.

 

Что такое Нирвана Пригожин не знал. В науках, которые он проходил в школе, не было такого слова.

 

• А что такое Нирвана, зачем она нам? – спросил Пригожин.

 

• Да ладно … Знаешь ли ты, дорогой друг, что такое количество? – перебил его Хорезми.

 

• Количество – это бескачественная определенность, — заумно ответил Пригожин. Например, если я говорю 3 килограмма, то не важно, 3 килограмма чего я имею ввиду – земли или крови. Или, например, если я говорю 20 сантиметров, то не важно – 20 сантиметров червя или 20 сантиметров шелковой ленты. Количество конкретно, определенно, но от качества, или сущности того, что измеряется, оно не зависит.

 

• Экий ты кровожадный товарищ, сразу видно, что для тебя это не важно, земля или кровь. Крыс, наверное, не один килограмм изрезал.

 

• Наука требует материалов. А не только идей, — сознательно отвечал Пригожин. Этот вопрос для него был уже давно решен.

 

• Вот это хорошо! Вот ты уже понимаешь, как к миру подходить с внешней стороны. Внешний к миру подход – это подход количественный. Дедушка учил тебя количественному подходу?

 

• Дедушка умер до моего рождения. Но судя по тому, что от него остались только занимательные автоматические игрушки и сказки, он к количеству относился очень скептически.

 

• Интересное дело… В доме есть подвал? Хорезми хитро улыбнулся. Пригожин первый раз заметил, что при всем внешнем благодушии арабский мудрец был внутренне очень неспокоен. Как будто какая-то скрытая тревога наполняла его «нематериальное» тело.

 

• Подвал есть. У меня там лаборатория, террариум, аквариум и т.д. Хотел еще там сделать ботанический сад – да места маловато.

 

• Пошли.

 

 

 

 

* * *

 

 

 

 

Подвал Пригожина был завален велосипедами. Велосипедов была куча,

 

• все они звали прокатиться по подвалу.

 

• Почему ты не выбросишь весь этот хлам? — спросил Хорезми, кивком указывая на велосипеды.

 

«Варьку хотел прокатить, — подумал Пригожин, — теперь, по сути, просто памятник все эти велосипеды».

 

• Выброшу, — ответил Пригожин неуверенно, — руки не доходят.

 

• Первое, что дает власть над временем, — глубокомысленно сказал Хорезми, — это отсутствие всяких там материальных вещей. Время входит в людей через переживания и сохраняется памятью. Слышишь, Пригожин? Пока ты не отцепишься от вещных якорей, так и будешь сидеть в подвале с велосипедами. Надо выкинуть эту рухлядь! Это держит тебя в прошлом и не дает даже голову повернуть от теней!

 

«Если не прокатить, то хотя бы подарить велосипед, вот этот, например, его дед делал», — внутренне осёкся Пригожин.

 

Велосипед был совсем старый.

 

«Все равно хороший, — подумал Илья, — к тому же уникальный экземпляр, первый из рода велосипедов».

 

• Материя, Илюшенька — великое зло, — продолжал разглагольствовать Хорезми. — Пока мы от нее не освободимся, не выйдем за рамки … велосипедов этих … со всякими следами мечты, зарубками на память, царапинами на века – мы никуда не попадём. Так и будем во времени толочься!

 

«Хотя бы этот велосипед оставить…- думал Пригожин, — как же я буду совсем без велосипедов жить? А дедушка мой…А бабушка… А дом это старый… А сказки, а голый король, а свинопас, а солдатик оловянный?»

 

Пригожин был удручен. Он вдруг понял, что он не может выйти сразу отовсюду, как хвалился. Время оказалось ценностью. Оказывается, оно скрывалось в его собственном подвале.

 

«Но как же так,-  думал Пригожин, — я ведь ученый, я должен быть объективен и независим, то есть абсолютно свободен от всяких там «цепляющих» вещей? А я в итоге, в своем собственном подвале, сам для себя оказался лабораторной крысой, которая поймана в клетку воспоминаний».

 

• Стерилизацию надо начинать с себя! – уверенно продолжал Хорезми. — И первое, что надо понять — это то, что цепляясь за старое, ты не попадешь в новый мир. Психологи так говорят. А психология – это наука. Ты слышал о всяческих достижениях психологической науки, мой друг?

 

• А Зигмунд, наш городской врач, говорит, что нельзя от всего освободиться и всё забыть. «Забудешь, — говорит Зигмунд, — и всё! Это начинает тобой владеть. Лучше не забывать».

 

• Сказок начитался твой Зигмунд! Ты же сам понимаешь, что все инстинкты – это цепь химических реакций. И половые влечения, и страхи, и симпатии всякие, и горе, и радость. Ты же сам всё проверил на хомячках! У тебя есть неопровержимые доказательства!

 

Хорезми внимательно смотрел на Пригожина.

 

• И еще, Илья, пойми главное…все эти химические реакции связывают тебя со временем. Химия жизни – это барьер. Память, зацепленная на химические реакции – якорь. Во вневременном мире память заменяется информацией. Информация – продукт чистый, марочный. И удовольствий в цифровом мире можно стяжать сколько фантазия позволит, без ущерба для существования. И Вареньку эту твою, корову кудрявую, превратим в цифровой код, для твоей пользы. Цифра – это мир возможностей.

 

• окно постучали. В полутемный подвал, со стороны земли, заглядывали любопытный Мартин Хай и Альберт. Видно было, что они уже наслушались Зова бытия и готовы были этим поделиться.

 

• Кто это? — спросил Хорезми Пригожина.

 

• Это два моих хороших знакомых, философы от Бога. По Божьему промыслу, люди философии.

 

• Философия, — уверенно сказал Хорезми, — это не наука. Пускать не будем. Нам не нужны дилетанты в наших сложных мыслительных процессах. Наука не терпит суеты. Зачем нам отвлекаться на всякие там случайные связи, если мы заняты главным? Выходом, можно сказать — из лабиринта жизни!

 

• Давай их пустим, они веселые, — улыбнулся Пригожин, — глупость какую-нибудь скажут.

 

Пока Хорезми размышлял, Мартин Хай отодвинул заглушку на окне и пролез внутрь. Его тело оказалось на редкость юрким, свободно обходившим любые препятствия, было видно, что оно натренировано, поскольку Зов бытия иногда требовал невозможного. Альберт был не такой подвижный, но его понимание относительности всего позволяло ему раздвигать любые барьеры на нужные расстояния и оказываться в нужном месте в нужное время. Даже удивительно, что, имея такие таланты, эти два друга до сих пор были искренне влюблены в Бытие, но, с другой стороны, что с влюбленной натуры взять? Конечно, они не пользовались своими дарами корысти ради. Философская любовь к Бытию была той неугасимой звездой, что давала Мартину Хайу и Альберту бесконечный интерес к познанию.

 

• А что вы тут делаете? – Мартин Хай в футболке с надписью «Remember Me» и синих тренировочных штанах доверчиво смотрел в лицо хмурого Хорезми. Следом за ним в квадрате подвального света появился лохматый Альберт, который был ниже Мартина ростом. Одет Альберт был тоже по-домашнему.

 

• Зачем пришли, — спросил мрачный сосредоточенный Хорезми.

 

• Так… заглянули на огонек, а что вы тут делаете? Хотели вам рассказать последние новости о Бытии. Важная вещь!

 

• Что еще? – Хорезми был явно раздражен.

 

Мартин Хай приставил палец к губам, показывая крайнюю секретность происходящего. Альберт стоял за его спиной и в согласии кивнул в ответ.

 

• Бытие в опасности! – шепотом произнес Мартин Хай. – К нему подбирается цифровой голод, и оно нам об этом сообщило! Само!

 

Альберт еще раз кивнул.

 

• Бытие говорит, что мир проваливается в черную дыру бессмыслия, внешняя оболочка которой выглядит как цифровая волна, опутывающая все живое цепью. Альберт, правда, услышал – сетью, но кажется, что это — одно и то же. А вы тут чем занимаетесь?

 

Пригожин вопросительно посмотрел на Хорезми.

 

Каменное лицо Хорезми не выражало никаких эмоций. Видимо было, что внутренний цифровой код работал на полную мощность. Пригожин вдруг понял, что он воочию наблюдает цифровые перспективы в их чистейшем воплощенном виде. Так работают алгоритмы. Так работают логические сущности, которые не снизошли до претворения в реальных механизмах. Так работает логика, которая решила встать над бытием. Логика, которая идет на его захват.

 

Такая ситуация, однако, просуществовала недолго, может одно мгновение, которое внимательный Пригожин смог отследить в его исчезающей длительности, а Мартин Хай и Альберт совсем не заметили, поскольку доверие к миру и людям занимало их своей тотальностью. Пригожин же, как человек, испорченный научным недоверием, напротив, успел уловить редкое явление. Пригожин увидел, что находится за отсутствием жизни. Но сформулировать это не смог. Он понял, что это явление ему не знакомо,  и оно не имеет названия, хотя выглядит как научная респектабельность. Но что это было, стоящее за жизнью, Пригожин не понял. Стоящее за жизнью не было похоже на ту вневременность или вечность, которую Пригожин ждал. В представлениях Пригожина вневременность представляла собой некоторую открытость бытия, которая позволяла выходить к пониманию любой сущности. Это было то, что так не хватало Пригожину,  и что он так и не нашел. Но то, что он увидел в лице Хорезми, радикально отличалось от его ожиданий и надежд. Он вдруг почувствовал, что впустил в свой дом нечто, что полностью противоречит всему, что он до этого знал и желал. И вот теперь Пригожин четко понял, что ему предстоит нелегкий выбор – узнать всё до конца или отступить в страхе в прошлое, защищая, тем не менее то, что он до сих пор любит.

 

Постояв в этой мысли пару минут, Пригожин вернулся вниманием в происходящее. Каково же было его удивление, когда он увидел, что в подвале, кроме его любимых велосипедов не оказалось больше никого.

 

*  * *

 

 

 

 

Выйдя озадаченный из подвала собственного дома, Илья Пригожин задумался над тем, с какого собственно момента он выпал из реальности.

 

Позвонив по карманному телефону Исааку, Илья спросил, где остановился Хорезми, в каком отеле… На этот вопрос Исаак ответил, что никакого Хорезми не знает и вообще: «Илюшенька, шел бы ты спать». Илья подумал, что видимо он сильно перенервничал с этим временем и потом ….

 

эта Варя-дура тоже по большому счету до сих пор мешает жить. А может, просто волшебные велосипеды стёрли с лица земли фантомную сущность типа Хорезми. То, что велосипеды укоренены в Бытии, свидетельствовал Илье сам Мартин Хай. Когда-то давно, еще при жизни бабушки, зайдя в подвал пригожинского особняка с маленьким Ильей, Мартин Хай сказал, что велосипед – это подлинная вещь. А подлинная вещь всегда зовет. «Ты, Илюшенька, к подлинному всегда будешь возвращаться», — предупредил он. Это напутствие Илья помнил и, как ему казалось, почти понимал. Но как велосипеды ликвидировали Хорезми – это для Ильи было загадкой. «Куда же делся Хорезми на самом деле? — думал Илья, — не мог же я придумать целую историю…Надо бы спросить у Мартина. Может он знает?»

 

Пройдя несколько домов по Зеленой улице, Илья остановился у домика

 

• резными наличниками на окнах. Домик был выкрашен как пряник во всевозможные радостные цвета и Илья подумал, что Бытие позволяет иметь простым людям и такие преимущества. Постучав в ворота и тут же зайдя во двор, Илья столкнулся нос к носу с Альбертом, торопившимся куда-то.

 

• Альберт, ты Хорезми не видел? — спросил Илья.

 

• А кто это? – был ответ.

 

-Да ладно, Альберт, вы же были недавно с Мартином у меня в подвале, видели там старика с бородой, араба на вид. Видели же?

 

• Илья, — ты нездоров. Говорил я тебе, сходи к доктору. Ты ослушался. Теперь вот несешь всякий бред. Бреда, Илюшенька, можно было избежать, если правильно относиться к своему эросу!

 

«Опять про эрос, — подумал Илья, — вот старикан!» На крылечке показался Мартин.

 

• Привет, Мартин, как там Бытие? Опасность миновала?

 

• Какое бытие? Илья, ты про что?

 

Мартин широко улыбался, солнце ласково светило на его начинавшуюся лысину, ворон с мушмулы торжественно каркнул в поддержку вопроса два раза.

 

Мартин посмотрел внимательными лиловыми глазами на Илью, и Илья вдруг понял, что находится в другом мире.

 

«Боже, — подумал Илья, —  как же так; и без моего ведома…»

 

Поняв, что Хорезми как сущность есть в памяти только у него, Илья решил, что он, вероятно, единственный человек из прежнего мира. Что произошло за время его случайного выпадения в мысль, Илья не знал. И как долго он отсутствовал, он не знал тоже. Конечно, Илья мог себе представить, что он придумал Хорезми вместе с его Цифрой и рассуждениями вокруг. Но чтобы Мартин Хай отказался от Бытия? Это было ровно невозможно!

 

На крыльце пряничного домика показалась девушка.

 

• Внучка, — представил Мартин, — Ядвига, иди сюда, познакомься с нашим соседом.

 

Илья посмотрел на девушку и понял, что где-то он её уже видел. Но где? Волосы рыжие, кудрявые, глаза зеленые, взгляд умный, насквозь.

 

«Ведьма», — промелькнуло в голове.

 

Илья знал особенности своего мышления. Так просто там ничего не возникало. «В принципе, в ее составе те же биомолекулы, ничем не отличается от хомяка», — был внутренний вердикт.

 

• Илья трус! — каркнул с мушмулы ворон, — объелся груш, училищ и

 

крыш!

 

• Цыц! – гаркнул на ворона Мартин, — он у меня ученый, говорящий, — с гордостью уточнил он о птице, — только циник, несет, что в голову попадает. Ты на птицу, Илюшенька, не обижайся. Я его у Гегеля выменял, Ядвигу развлекать. Ядвига любит всяких пташек.

 

«Точно ведьма, — подумал Илья, — все бы пташки, да шишки, да ягодки. Явно в лесу родилась. Ничего в городской жизни не понимает.

 

Наверно даже об интегральном исчислении ничего не слышала. Знакомься с такими дурами».

 

• Я знаю, где Бытие, — отозвалась Ядвига, — но ему не скажу. Он злой.

 

Илья удивленно повернул голову в сторону лесной красавицы.

 

• И откуда такие точные сведения? – ехидно спросил он.

 

• Так ведьма я. Бабушка Яга.

 

«Что у них общего с Варькой?» — научный мозг Ильи работал без остановки.

 

«Пол», — был внутренний безапелляционный ответ.

 

Илья понял, что его мозг самостоятельно провел процедуру абстрагирования и выделил главное.

 

• Я вообще ничего не хочу, — сказал вслух Илья, — я ошибся, придумал, приснилась…

 

Он скупо поклонился и направился на выход.

 

Обернувшись у ворот, Пригожин с удивлением обнаружил, что смотрит в те же ворота. Повернув голову в другую сторону, он увидел то же самое. Медленно поворачивая голову из стороны в сторону, Пригожин ощутил, что картинка не меняется. «Кажется, закружилась голова. Точно ведьма! Илья, уходим», — скомандовал он себе и толкнул рукой теплые деревянные ворота, которые оказывались прямо перед носом всегда, несмотря на вертящуюся голову. Ворота со скрипом отворились. Перед Ильей открылся вид знакомой улицы. Выйдя поскорее со странного двора, Пригожин инстинктивно обернулся. Любой фокус внимания задавал одну и ту же картинку, как будто Илья всегда смотрел только вперед. Пространство стало временем. Хотя ширина пространства была непонятной, перспектива взгляда была до одурения однозначной. Пространство менялось с каждым шагом, становилось другим, ландшафт плыл перед глазами, открывая новые дали, но охватить прошедшее можно было только в памяти, да и то, нечетко. Пригожин понял, что выполнил свое озвученное ранее желание – «он вышел куда угодно отовсюду». А это значит, что обратной дороги не было,  и только чудо могло его столкнуть с теми, что был ему до сих пор дорог. Прошлое существовало только в голове Пригожина. Всякий поворот головы давал одну и ту же перспективу и дважды посмотреть на вещь Пригожин уже не мог. Впереди было только будущее, а значит, что Илья оказывался совершеннейшим сиротой.

 

Он шел по Зелёной улице, по привычки озираясь по сторонам и видя перед собой одну и ту же картину. Дома и деревья, куры, одуванчики, которые он прошел, мгновенно исчезали, как только внимание взгляда переставало их касаться, они просто падали в какую-то бездну. Непонятно куда. Благо, память Пригожина, идеальная по своему характеру и не требующая постоянных сцеплений с переживаемым, слой за слоем, сохраняла все увиденное и пережитое.

 

«Только будущее, — думал Пригожин, — передо мною только будущее. Значит, я не встречу Варю, и Мартин Хай не будет петь о Бытии, и Хорезми с его цифрами не будет морочить мне голову…»

 

Пригожин понимал, что мир утекает в какую-то воронку. И что это катастрофа. Он побежал по направлению к своему дому, понимая, что, когда захлопнется дверь его особняка, возможно, что город в том виде, каким Пригожин его знал с детства, уже не будет существовать. Мир полностью лишился основы, он утекал в небытие безвозвратно, уверенно, а бедный Пригожин с жадно торопился всё обозначить своим взглядом, прежде чем вещь исчезнет.

 

«А вдруг мир не бесконечен? – цеплялся Пригожин за происходящее, — может мне не надо никуда торопиться, иначе я пересмотрю всё, пройду везде, а оно закончится?»

 

Пригожин сел. Прямо на том месте, где его посетила последняя мысль,

 

• решил, что он не будет бежать навстречу миру. Навстречу падению мира. Он просто будет смотреть. Возможно, что он единственное, что сохраняет в себе происходящее.

 

• неба слетел жёлтый лист. Пригожин внимательно проследил за ним взглядом и остановился вместе с ним на земле. Жёлтый лист: зеленые прожилки, коричневая кромка.

 

«Не отводи взгляд, Илья, — обратился Пригожин сам к себе, — возможно, что он дольше проживет, этот листочек. Неужели сентябрь?»

 

Пригожин понимал, что тупо вот так сидеть перед жёлтым листом. Что он не бог и у него не хватит внимания на все вещи мира. А что, если он заснет? Внимание прекратиться и мир исчезнет? «Кто же мне может помочь?» — обреченно подумал Пригожин, смотря на жёлтый кленовый лист.

 

Пригожин уловил один новый для себя момент. Оказывается, он может одновременно смотреть на жёлтый лист и внутрь себя. Точнее, смотря на жёлтый лист, он может видеть внутри себя всё что угодно.

 

«Звезда, — вдруг вспомнил Пригожин, — моя звезда, она во мне есть?» Пригожин понимал, что он давно уже для себя решил этот вопрос. Может она когда-то и была, но где и когда он её потерял, он не помнил. Помнил только, что в голове настроена не одна сотня конструкций и нигде звезды в качестве необходимого элемента нет. То ли он её куда-то засунул как неважное, то ли он её выбросил как ненужное. И только память свидетельствовала, что звезда когда-то у него была. Пригожин её не чувствовал, но помнил. А это означало — Пригожин в это верил — что если есть хотя бы смутное воспоминание об объекте, он может появиться снова.

 

Все, что сейчас происходило, выглядело как наваждение. Конечно, Хорезми предупреждал, что город будет другим, но он не сказал каким именно. И к тому же Пригожин был уверен, что он будет присутствовать при всех городских метаморфозах в качестве чуть ли не главного экспериментатора. То есть Илья думал, что изменения в городе будут проходить под его строгим научным контролем и с его ведома. И он в любой момент сможет вмешаться в процессы, если они начнут приобретать неугодные тенденции. Но все оказалось другим. Всё постоянно прибывало.

 

• прибывало, и прибывало. И не было этому конца. И нельзя было обернуться назад.

 

Пригожин     вдруг    понял,     что    такое    небытие.     Это    незначительность.

 

Необязательность присутствия в мире.

 

• мире, в котором нет бытия, все было случайным.

 

 

 

 

• * *

 

 

 

 

«Домой не пойду, — передумал Пригожин, — страшно идти домой в таком состоянии. Дом надо беречь. Мне обещали Бытие где-то в лесу. Пойду за город, к лесу, может найду избушку Гегеля? Был там я когда-то, в детстве. Чудак этот Гегель. Считает, что мир движется к свободе. Откуда он это взял? Звезда, дескать – это свобода. А любовь – воплощение свободы, потому что нельзя через силу любить… — Пригожин ухмыльнулся, — Какая свобода! Пропадает всё в мире! Исчезает, даже толком не оформившись».

 

Пригожин разговаривал сам с собой, а ноги его, тем не менее, несли по дороге по направлению к лесу. Ноги шли сами по себе, тело чувствовало себя увереннее, чем ум, и Пригожин решил не оборачиваться назад, чтобы не расстраиваться. Зачем оборачиваться, если во все стороны одна перспектива? И пропадает пройденный путь. Треки этого пути остаются только в памяти.

 

«Хотя бы в памяти, — согласился Пригожин, — лист желтый уже в памяти. Уже только в памяти. Бесполезно в другом месте искать». Это, конечно же, удручало. Тотальная зыбкость мира, необязательность любого существования, невнятность каждого присутствия ставили радикальные вопросы. Когда все это кончится? Есть ли этому предел? Откуда всё, что случается – берется? Как понять эту мировую симфонию вещей и событий, если звучание каждой травинки продолжалось лишь мгновение, и длительность жизни мотылька не превышала доли участия Пригожина во всей этой мировой круговерти.

 

«Пена, — думал Пригожин, — сплошная пена. Мир пенится. Пенится и исчезает».

 

 

 

* *       *

 

 

 

 

Пригожин бежал к лесу. Убегал. Инстинкт заставлял торопиться. Пригожин не понимал, что он может найти в лесу. Он просто зацепился за обещания. Как за последнюю надежду, как за единственное.

 

Добежав до указателя Город, перечеркнутого красной чертой, Пригожин затормозил. Он понимал, что это формальная граница, и, тем не менее, остановился. Дальше шло чистое поле,  и совсем невдалеке был лес. Пригожин переступил воображаемую линию.

 

Робко обернулся назад. Город виднелся в голубой дымке.

 

«Неужели свезло?» — не надеясь на удачу, удивился Пригожин. Медленно, не веря, пошел потихоньку в сторону леса. Остановился. Ещё раз посмотрел назад. Город остался позади: городской мост выгибал свою серую спину, дорога между домами убегала вдаль, теряясь в знакомых и полузнакомых переулках, пылило. Возникло желание пойти назад, проверить, потрогать. Понимая, что именно сейчас рисковать не стоит и проверять удачу рано, Пригожин двинулся по направлению к лесу.

 

Поминутно оглядываясь назад, он заставал реальность в том же виде, какой она была за минуту до этого. Дул легкий ветерок, движение трав подчинялось ветру. Обычные деловые мураши бегали в полу-выжженной солнцем траве, цикорий доверчиво смотрел на Пригожина своими цветочными распахнутыми глазами. Пригожин хотел было подумать, что цикорий и муравьи состоят из одних и тех же биокирпичей, но как только эта привычная мысль постучалась в его голову, он сразу откинул ее и решил не впускать. Воочию пережив реальное разрушение, он понял, что все эти биокирпичи, атомы вещей, мгновения времени не имеют отношение к целому. Не следует из биокирпичей целое. Нет в них жизни. Пригожин понял, что боится неважного, случайное чудовищно. За всем необязательным

 

• пустота. Он хотел другого. «Истинно единое должно быть полностью неделимым», — вспомнил Илья. А затем произнес вслух, в пространство:

 

• Куда я попал?

 

• Друг мой, разве ты не узнал это место?- раздался ответ.

 

• Но мне обещали лес…

 

 

 

 

• * *

 

 

 

 

Пригожин очнулся в какой-то избе. Рядом сидела рыжеволосая девушка в домашнем халате. В руках у нее было намоченное полотенце, на коленях стоял таз.

 

• Гегель, — обратилась она к кому-то, не отводя глаз от Пригожина, — он живой. Очнулся, вроде. Подействовало.

 

Из другой комнаты вышел старик в каком-то собачьем жилете, лицо недовольное, угрюмое.

 

• Он молодой, Ядвига, должен был выжить. Оставь его, он еще долго будет в сознание приходить. Остаться целым после такого — сложная вещь. Хорошо, что успел добежать.

 

• Мог не успеть? — спросила девушка.

 

• Мог, если бы не отчаялся и не поверил тебе. Все эти частности погребли бы его под своим нарастающим в дурной бесконечности весом. Успел убраться.

 

• Он не сможет в лесу жить… Городские к лесу не приспособлены.

 

• Очухается —  сам уйдет,  – ответил недовольный старик.

 

• Куда? К крысиным кирпичам?

 

• Да нет их, Ядвига! Ладно, это потом. Ухаживай за товарищем. Ему память помогла спастись. Концентрированное время. А он хотел из него убежать…, — старик скептически улыбнулся и одобрительно произнес, — беглец! Напои его чаем с веточками можжевеловыми, проверенная вещь. Может, вспомнит, как на звезды смотреть.

 

• Что в тазу? — спросил Пригожин.

 

• Синильная кислота, дорогой друг, не иначе, — ответил Гегель. — Видишь, Ядвига, — обратился он к девушке, — он быстро восстанавливается, первая функция «недоверие» уже включилась. Да, кстати, Миша пришел с родника? Миша! – крикнул Гегель.

 

• комнату зашел мальчик, лет двенадцати, с печальными глазами. «Инвалид», – подумал Пригожин.

 

— Что, дедушка? – спросил Миша Гегеля, — зачем звал?

 

• Мишенька, принеси-ка мне с полки хронотоп, — попросил Гегель.

 

• Зачем? – мальчик удивленно приподнял красивые брови.

 

– Надо эту штуковину показать нашему гостю.

 

• Он чужой. Настоящие вещи в руки кому попало давать нельзя.

 

• Он по-другому не поправится, надо ему помочь. Принеси, Мишенька, хронотоп, — ласково повторил Гегель. Было видно, что мальчик этот очень Гегелю дорог. Может, дело было в том, что Миша был внуком Гегеля, а может просто потому, что из-за хронотопа Мишенька стал хромым. Гегель знал, что это он отчасти виноват, что Миша пострадал. Он растил мальчика в доверии к миру и людям. Гегель, цитируя своего друга Готфрида, говорил маленькому Мише, что «всё, что не делается, всё к лучшему». Он учил, что всё движется к свободе. Миша верил. Как-то весенним утром Миша замерял

 

время на городском мосту. Мише было важно узнать, как долго городской мост может простоять на этом месте, сохраняя прежний вид. Хронотоп показывал объемы любви горожан, которые поддерживали мост в его существовании. Замеряя время жизни моста, Миша не заметил, как к нему со спины подошел старик. На вид – араб. Может, Миша совсем не обратил бы на него внимание, если бы хронотоп не стал пищать как сумасшедший. Миша начал трясти предмет, хронотоп застонал и затих. Миша оглянулся, старик стоял поодаль и чистил свою сумку, вытряхивая из нее какой-то вонючий порошок. Доверчивый Миша подошел к старику-арабу, часть темного порошка упало на ногу ребенка. Миша не сразу понял, что произошло, потому, что он был очень занят хронотопом и к старику направился чисто интуитивно, как к взрослому, который всегда сможет помочь. Сделав два шага, Миша упал, хронотоп выпал из рук на городской мост и затерялся в пыли. Старик поднял прибор, повертел и выбросил с моста куда-то в траву. Встать Миша уже не смог. Старик равнодушно посмотрел на мальчика и двинулся прочь. «Кто это был и куда ушел?» — на эти вопросы, задаваемые впоследствии Гегелем, Миша ответить не мог. На мосту Мишу нашел какой-то крестьянин, ехавший мимо на телеге, запряженной серой «в яблоках» лошадкой. Именно он отвез мальчика в городскую больницу, где его потом и отыскал Гегель. Одна из ног Миши — та, на которую упал порошок, потеряла чувствительность, хотя наступать на нее мальчик все же мог. Однако отсутствие чувствительности в конечности сделала ребенка хромым.

 

 

 

Гегель понимал, что он виноват в случившемся только косвенно. Он до сих пор считал, что доверие к миру, которое он внушал мальчику – не было ошибкой, однако он не мог учесть, что Мише придется столкнуться с тем, природу чего сам Гегель не знал.

 

Хронотоп впоследствии отыскали в траве, это было несложно сделать, поскольку прибор издавал стон, похожий на всхлипы несчастного человечека

 

• слегка светился. Его пришлось отмывать и лечить достаточно долго, прежде чем он снова смог замерять уровень любви к вещи, а отсюда и время её жизни. Любовь являет себя как удержание, удержание времени, удержание прошлого как настоящего.

 

• Миша, покажи Пригожину хронотоп, — настаивал Гегель.

 

Ребенок протянул Илье небольшой светящийся предмет, похожий на детский мячик лунного цвета. Хронотоп был полупрозрачный, но что находилось внутри него, видно не было. Попав в руки к Пригожину,

 

хронотоп стал светится чуть ярче, голубовато-зеленая дымка легла отсветами на вещи комнаты. Там, где появились световые блики, вещи стали веселее,  и от этого комната приобрела уютный и немного застенчивый вид.

 

• Вот видишь, — сказал Гегель, обращаясь к Мише, — в живые руки попал твой прибор, а ты говорил – не давай. Человек, который по своей воле пришел в лес, плохим быть не может. Ты же знаешь, Мишенька, сюда не всякий вхож.

 

Пригожин смотрел на бледно-зеленый шар начал потихоньку понимать, что произошло. Мир города разрушился вследствие разрушения его самого. Пригожин ничего не создавал. Он только разлагал на составные части. Даже крысобактерии, которых он лепил в своей лаборатории, были конструкциями, составленными из готовых частей, которые он получил также в результате раздробления. Он помнил, что его творческая мощь последний раз себя проявляла еще у школьной доски, когда он пытался вложить всю страсть своей души в оригинальное решение сложного уравнения. Однако этот драматический эффект, как потом оказалось, не был воспринят. Вся творческая сила пригожинской мысли пошла на становление самого Пригожина. Она не годилась для созидания ожидаемого отношения. Казалось бы, ну остался подарок у тебя дома, вернули назад, не приняли. Нет ущерба! Вот эта крысиная мысль – «нет ущерба» и создала Пригожина больше всего. С тех пор его деятельный мозг был занят только анализом и подсчетами. Частностями и дефинициями. Отсюда и дробность мира.

 

Илья внимательно посмотрел на Мишу.

 

• Откуда хромота? — спросил он, — у вас есть волшебный предмет, — Илья кивнул на хронотоп, — почему мальчик хромает?

 

• Хронотопа мало, Илья. Мало быть только живым, хотя это главное условие. Но для того, чтобы не хромать – мало. Ты вот сюда вообще полуживым пришел. Ты, дорогой друг, даже не знаешь, как ты сам выглядишь.

 

• Что? – Пригожин не понял.

 

• Ядвига, принеси зеркало городское, — обратился Гегель к рыжеволосой девушке.

 

• Ах, рано! Он ведь только ожил…

 

• Ну, ожил же! И хронотоп у него в руках. Чего бояться? Пусть посмотрит на то, какой он красавец.

 

• Он уйдет…, — сказала девушка.

 

• Жалко? Жалко такое чудище? Думаешь, у него есть цветочек аленький? Думаешь, он истину какую знает? Не надо мне тут ложной жалости! У него свои задачи в жизни. И еще…, — обратился он уже к Пригожину, — Миша хромает после того, как встретил на городском мосту старика-араба, чужого.

 

• Араба? Хорезми? – удивился Илья.

 

• Ты знаешь его?

 

• Он меня учил отвлекаться от времени. Не заботиться, не помнить, не ждать.

 

• Ядвига, неси зеркало! — рассерженно крикнул Гегель.

 

* * *

Осьминог Пригожин поднялся со дна замерзшего озера. Он услышал стук в ворота особняка, услышал лай собак и понял, что его дома ждут гости. Пригожин давно уже никого не видел. Поднявшись на берег и поговорив с Маленьким Оленем и Ёже, Пригожин понял, что осьминогом ему еще быть долго, может он вообще навсегда останется таким. Хронотоп, подаренный Мишей, позволял Пригожину существовать без боязни исчезнуть. Однако, хронотоп, как и предупреждал Гегель, был лишь той необходимой малостью, что удерживала Пригожина во времени. Прошлое оставалось в замороженном виде, и потому будущее для Пригожина не наступало. Именно по кромке будущего пришли к старому особняку Маленький Олень и Ёже, спросить совета о том, как им двигаться дальше. Пригожин, зная из прошлого, что именно стоит беречь, просто ответил незадачливым друзьям, что они на правильном пути.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале