Голицына О.В. — Спасти Пушкина — 31

Произведение поступило в редакцию журнала «Уральский следопыт» .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок «в отдел фантастики АЭЛИТА» с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

Островерхая крыша со шпилем странного кирпичного здания, прозванного местными острословами «кирхой», возвышалась над прочими строениями некоего НИИ, занимающегося проблемами физики. Институт вырос в тайге на границе Урала и Сибири, и окружил его со временем небольшой городок, в котором поселились учёные и сотрудники института. «Кирха» появилась позже после внезапного прорыва в науке, когда самые фантастические идеи вдруг стали обретать реальность. Но всё, что там происходило, на непосвящённый взгляд казалось несерьёзным, даже табличка на дверях одной из лабораторий:  смеющиеся рожицы с подписью «Три весёлых кварка».

Однажды, когда рабочий день  закончился, и длилось благословенное для некоторых научных сотрудников законное время, которое использовалось для реализации внезапных идей и озарений, в лаборатории «Трёх весёлых кварков» не прекращался спор.

Дверь была слегка открыта, свет пробивался в тёмный институтский коридор, и разговор, слышимый оттуда, отзывался эхом.

— Ребята! — звонкий девичий голос разрезал тишину. — Ну и сколько мы будем топтаться на одном месте? А ведь  можно было бы удовлетворять своё любопытство за государственный счёт! Надо что-то глобальное придумать.

— Кто же нас до «глобального» допустит? — пророкотал в ответ баритон. — Хотя, конечно, надоело гонять туда-сюда мышей. На меня уже в виварии косо смотрят: куда я мышей деваю? Светило! — обратился баритон к коллеге. — Эй, будущее светило науки, отвлекись! Даша права, надо что-то придумать.

«Будущее светило» оторвался от своих вычислений и рассеянно уставился на коллег-МНС-ов — младших научных сотрудников: на Дашу, глазастую темноволосую девушку, похожую на подростка, и обладателя баритона Василия, неожиданно невысокого и худощавого. Его светлые волосы серебрились на свету и завивались в колечки-стружки.

«Светило», напротив, выглядел весьма колоритно: внушительный рост, борода, очки в тяжёлой оправе. Его имя — Георгий Годлевский было сокращено до «Годило», на него старший научный сотрудник Годлевский и откликался.

— Можно попробовать перебросить что-нибудь более крупное, хотя риск есть, — рассудительно сказал Годлевский.

— Переброситься бы самим, — мечтательно проговорила Даша, — да посмотреть, как там всё было. Например, Пушкина увидеть с Натали или узнать, правда ли, что он не попал на Сенатскую площадь из-за зайца, перебежавшего ему дорогу, когда он верхом отправился в Петербург из Михайловского. Я читала об этом…

Василий с уважением посмотрел на Дашу, а потом на Годлевского.

— Годило, ну, правда, — горячо заговорил он, — почему бы не послать кого-нибудь в 1825 год?

— Кого, собаку или кролика, что ли? — буркнул Годлевский.

— Для начала кролика, а потом меня, — очень серьёзно ответил Василий. — Тебя нельзя — ты должен процессом руководить.

Он прошёлся вдоль приборов, на панелях которых мерцали огоньки, остановился под лампой, свисающей с потолка, и его кудри-стружки засветились нимбом.

— А я бы хотел отправиться в 1837 год, чтобы помешать  дуэли Пушкина с Дантесом, — сказал Василий.

Годлевский снял очки, потом снова надел и ошарашено взглянул на Василия.

— Вася, вспомни  рассказ Брэдбери «И грянул гром»: бабочку в прошлом раздавили, вернулись — президент другой.

— Годилочка, это же был фантастический рассказ! — умоляюще защебетала Дарья. — Может, всё-таки стоит попробовать. Я бы с Базилем тоже пошла!

— Да вы что! — рассердился Годлевский. — А если вы окажетесь не в 1837 году в  Петербурге, а где-нибудь на вершине Эльбруса, или на сто лет раньше, или вообще не вернётесь? Прекрасно знаете, что перемещение происходит не только во времени, но и в пространстве. Мыши иногда не возвращались, а тут — люди!

— Откуда ты знаешь, может, мышам там понравилось, а может их кошки съели, — предположила Даша. Годлевский, хочу к Пушкину, или у нас с тобой — всё!

Годлевский, опустив голову, молчал, и молчание было долгим. Наконец, он сдался.

— Ну, хорошо. Попробуем продолжить наш эксперимент. Надеюсь, вы понимаете, что об этом никто не должен знать. Особенно это касается тебя, Дашенька.

Дашка вспыхнула  от возмущения и хотела что-то возразить, но потом  звонко поцеловала Годлевского, краем глаза отметив, что Василий отвёл взгляд.

***

Мыши, которых Годлевский и Василий отправляли в 1837 год, исправно возвращались, а одна даже с добычей: какой-то корочкой. Настало время послать кого-нибудь покрупнее. Немного поспорили, когда отправлять  в прошлое крупного флегматичного кролика. Даша предлагала забросить его  не в 1837 год, а в 1825.

— Ребята, — горячо убеждала она коллег, — на дорогу из Михайловского кролика и подсадим! Пушкин же по этой дороге отправился в Петербург.

Решили послать кролика, прицепив к нему маленькую видеокамеру. Он должен был оказаться 13 декабря 1825 года в 5 часов вечера на выезде из Михайловского. Это был первый эксперимент по отправке  в прошлое живого существа с указанием даты и места прибытия.

— Ну, Штирлиц, не подведи! — сказал Василий, усаживая кролика в центре платформы и поправляя на нём видеокамеру.

— Почему Штирлиц? — удивился Годлевский.

— Потому что он — разведчик! — засмеялась Даша.

Кролик вернулся, дрожащий от холода, с хлопьями снега на пушистой шёрстке, но в заданное время. Даша схватила его на руки и прижала к себе.

— Бедненький! — нежно ворковала она. — Как жаль, что ты ничего рассказать не можешь, но мы что-нибудь всё-таки увидим!

Волнуясь, мешая друг другу от нетерпения, стали просматривать видеозапись, доставленную из прошлого «Штирлицем». Сначала были видны чёрные  на белом снегу ветки каких-то кустов, а потом вдруг во весь экран появилась мордочка зверька. Он подёргал носом,  исчез с экрана, но тут же снова стал виден.

— Да это же заяц! — засмеялась Даша. — Наш кролик захотел с ним познакомиться, а заяц его не понял и решил удрать.

— Стоп! — крикнул Годлевский. — Останови!

— Ребята, —  прошептал Василий. — Годило, Даша! Смотрите…это Пушкин?

На экране застыла чёткая даже в сумеречном свете картинка — всадник на лошади. Вновь просмотрели отснятый материал: мордочка зайца, его скачок в сторону и всадник, мчавшийся по дороге.

— Ура! — крикнул Василий. — Мы угадали время! 5 часов вечера, уже сумерки!

— Победа! — поддержала его Даша. — Ай да кролик-молодец! Значит, заяц,  которого встретил Пушкин на дороге, всё-таки был. А это всё равно, что чёрную кошку встретить.

— Послушайте, — обратился Годлевский к друзьям. — Никакая это не победа! Всё, что мы задумали — авантюра! Это опасно! Всё, отменяем эксперимент! На этом надо поставить точку!

Даша и Василий прекратили свой дикарский танец, которым решили отпраздновать удачу, и недоумённо уставились на Годлевского.

— Осталось сделать последний шаг, —  подал голос Василий и нахмурил свои серебристые брови. — Ну, хочешь, я напишу расписку, что всё делал втайне от тебя? Ушёл, скажем, в 1837 год…

Дашка, сидевшая опустив голову, встрепенулась:

— Я тоже напишу расписку и пойду с Базилем! А ты, Годлевский, какой же ты учёный, если боишься идти на риск во имя науки!

— Риск должен быть оправданным, — побледнев, ответил Годлевский. — Собой я могу рисковать, но вами… ты говорила, что готова удовлетворить своё любопытство, но стоит ли это любопытство жизни?

— Многие научные открытия делались из любопытства и с риском для жизни, — наступала на Годлевского Дарья. — А иначе сидело бы человечество всё ещё у костров с каменными топорами!

***

После тяжёлого раздумья Годлевский решил всё-таки продолжить эксперимент. На это нужны были средства, причём значительные, в том числе на костюмы пушкинской поры для Василия и Дарьи и на приобретение у нумизматов  какого-нибудь количества ассигнаций и мелких монет на случай, если понадобятся деньги в прошлом. Годлевский продал свою машину, и это была серьёзная жертва: машину  он любил и берёг. Любопытствующим мрачно заявил, что разбил её «вдрызг», и что восстановлению она не подлежит. Работа шла полным ходом в обстановке невероятной секретности.

Костюмы поначалу хотели взять в театральной костюмерной, но они оказались какими-то ненастоящими, недостоверными. Даша часами сидела в интернете, разглядывая сюртуки, сорочки, платья, нижние юбки, обувь, изумляясь тому, как много неудобной одежды вынуждены были накручивать на себя современники Пушкина. А корсеты! Это же пытка какая-то!

Шитьё заказали театральным портным, объяснив странный и дорогой заказ предстоящей исторической реконструкцией. Попутно выяснили, что шилась одежда вручную, потому что швейных машин ещё не было в то время!

И вот настал день, когда Василий и Даша должны были перевоплотиться в персонажей пушкинской эпохи. Роль приёмной комиссии этого представления играли: сам Годлевский, как лицо заинтересованное, и прилетевшие из Петербурга по приглашению Годлевского его друзья: искусствовед — историк костюма и преподаватель сценического движения. Всё происходило в квартире Дашкиных родителей.

Первым появился Вася, встреченный взрывом хохота: настолько нелепым он казался в приталенном сюртуке, цилиндре и долгополом пальто. Его голова совсем утонула в высоком стоячем воротничке сорочки с галстуком-бантом, а шляпа-цилиндр никак не хотела занять своё место на макушке и съезжала то на затылок, то совсем закрывала лицо.

— Как они в этом ходили? — бурчал Василий. — А башмаки? Тяжёлые, да ещё с подковками, да ещё воском натёртые.

— Хорошо, что воском, — сквозь смех простонал искусствовед. — Их ещё свиным жиром мазали, чтобы не промокали.

Отсмеявшись, стали ждать появления Дарьи, и когда её выход состоялся, возникло молчание. Так неожиданно хороша и недоступна она была в тёмно-синем бархатном платье, украшенном кружевом, с широкими, суженными к запястьям рукавами и пышной юбкой. Шляпка-капор с лентами, завязанными бантом у подбородка, сделала её лицо незнакомым и очень красивым. Входя в комнату, Дарья спокойным и уверенным движением руки слегка придержала юбку, словно действие это было ей хорошо знакомо. Тальму — накидку, отороченную собольим мехом, молодая дама держала в руках. Она прошлась по комнате, постукивая каблучками аккуратных башмачков  и, слегка улыбнувшись,  посмотрела на изумлённую «комиссию».

— Браво, — сказал преподаватель. — Вы совершенно органичны, словно всё это носили с рождения!

— Да уж, — только и смог сказать Годлевский.

Искусствовед захлопал в ладоши, а Василий… Василий вдруг выпрямил спину и лихо подкрутил несуществующие усы.

***

До «старта» оставалась последняя неделя, когда вспомнили вдруг, что ни Василий, ни Даша не владеют французским языком! А если вдруг к ним обратятся на французском?

— Ничего страшного, — уверенно заявила Дарья. — У меня — английский и немецкий, а у тебя, Вася, английский.  Ну, достаточно! Не было у нас с Васей француза-гувернёра в имении родителей, а был англичанин!

— Да ты уже целую легенду сочинила, — удивился Годлевский. — И что ещё было у вас?

— Наше родовое гнездо — имение «Отрадное», — вдохновенно начала рассказывать Дарья. — И находится оно в тверской губернии. Мы — брат и сестра, да, Васенька? Последние  годы жили в Англии у своего дяди. Всё! — победно поставила точку в своём рассказе Даша.

Годлевский посмотрел на Василия и согласно кивнул: да, всё очень убедительно.

— Надеюсь на ваше благоразумие, а  больше всего надеюсь, что не успеете натворить ничего лишнего. Итак, с чего начнёте?

— Я думаю, надо не пускать Натали в дом к этой интриганке Идалие Полетике! —  предложила Даша. — Это же она заманила несчастную Натали к себе в гости, а там её уже ждал Дантес. Полетика так и не пришла, а Натали и Дантес остались наедине без свидетелей! Это послужило поводом для мерзкого послания Пушкину: «Добро пожаловать в Клуб рогоносцев!»

— Да, сурово у них в девятнадцатом веке было, — покачал головой Василий. — Из-за такой ерунды Пушкин погиб.

— Что бы ты понимал! — вдруг взвилась Дарья. — Он честь жены отстаивал! Кто из вас, умных, ироничных, где-то даже циничных, лишённых лирики и романтики, способен на такое!

— Так ведь современные женщины сами себя защитить могут, — вступил в разговор Годлевский, — видел я, как две хрупкие барышни отходили здоровенного бугая своими туфельками! Никакая помощь не потребовалась…

— Всё, хватит! Ещё про эмансипацию  вспомни! — строго остановила спор Даша. — Вася, ты останешься Василием Нащокиным. А вот моё имя — Долли, Дарья Дмитриевна Нащокина! И прошу не забывать!

— А я вот что думаю, — задумчиво произнёс Василий, — надо отправляться всё-таки в январь 1837 года. Идалия не мытьём, так катаньем своего добилась бы, на то она и первая интриганка. Придумала бы ещё что-нибудь, её ведь не остановить. Нет, с Пушкиными надо познакомиться  в начале января…

***

— В 1837 год вы прибудете в Рождественский  полдень 8 января ровно на два часа. Гуляющей публики, надеюсь, будет достаточно, чтобы ваше внезапное появление никого не напугало. Но всё-таки вы окажетесь у стены арки Генерального штаба.

Голос Годлевского звучал глухо, он был бледен, торжественность момента ощущали и «путешественники», и сам Годлевский. Он заставил ещё раз проверить, насколько удобно двигаться в непривычной одежде. Потом Василий и Даша заняли своё место на круглой платформе, которую на репетициях они называли «стартовой площадкой».

— Внимание! — тихо произнёс Годлевский, — начинаю отсчёт. — 5…

Послышалось гудение, мигающие огоньки на панелях приборов слились в одну светящуюся полосу, которая вдруг изогнулась петлёй, мигнула, Годлевский продолжал считать: 4… 3… 2… Комнату заволокло тёмным туманом, видно было только лицо Годлевского в призрачном свете. Откуда-то, из бесконечного далека прозвучало: «пуск!» Настала кромешная тьма, у Даши застучало в висках, она зажмурилась и, пошатнувшись,  крепко вцепилась в локоть Василия.

— Дашенька, — позвал Василий, — посмотри, Дашенька! Всё в порядке!

Его голос звучал, словно через вату, и Даша  осторожно, недоверчиво открыла глаза, привыкая к свету. Переход из лабораторной темноты и тишины в зимний солнечный полдень с гудением толпы был болезненным, и Даша снова прикрыла глаза, но тотчас широко открыла их, услышав вопль, перешедший в нечленораздельное бормотание. На них в ужасе смотрел человек в поддёвке со связкой баранок на шее. Он судорожно крестился, а потом побежал в сторону Дворцовой площади.

— Ну вот, — с сожалением сказал Василий, — напугали человека.

Они посмотрели ему вслед и увидели Александрийский столп, «колонну Монферана»,  в центре Дворцовой площади. Её незыблемость подействовала успокаивающе на Дашу, а у Василия   от  всего, что происходило вокруг, на глазах стояли  слёзы восторга.

— Дашка, — радостно прошептал он. — Мы здесь!

— Какая я тебе Дашка, — сердито зашептала в ответ Даша, — я Долли, если ты не забыл! А теперь чинно-благородно возьми меня под руку. Надо пройтись и осмотреться. Будем действовать по обстановке.

Но Василий вовсе не хотел прогуливаться «чинно-благородно». Он рассмеялся, сделал несколько быстрых шагов в сторону  площади, поскользнулся, еле удержался на ногах в своих башмаках и чуть не упал. Потом подбежал к Даше, щёлкнул каблуками и поклонился, слегка приподняв цилиндр, и только после этого взял её под руку.

— Ну, устроил представление, повеселил народ, — сердито сказала Даша. — На нас уже смотрят!

На них и впрямь смотрели, но не осуждающе, а по-доброму, с пониманием. Лица людей были немного не такими, как на акварельных портретах XIX века, и уж совсем не такими, как у их потомков в ХХI веке.  «Женщины не пользуются косметикой, — отметила Даша, — или она незаметная, непривычно как-то. Хорошо, что я глаза не подвела».

— Ну, что? — спросил Василий, — пойдем на Невский, а там и до Мойки недалеко. Походим у дома Пушкиных, посмотрим, может, встретим  Натали с Александром Сергеевичем. Или всё-таки придётся зайти к ним, как говорилось, «с визитом». Дашка, представляешь, придём к самому Пушкину! Убедим его наплевать на Дантеса, скажем, что мы из будущего, что знают его потомки, помнят и любят. Нельзя ему рисковать! Только бы он поверил нам.

— А он нам поверит, — кивнула головой Даша и достала из муфты небольшой томик:  «Евгений Онегин», издание 2020 года.  — Видишь,  что я захватила!

Василий только головой изумлённо покачал, а Даша жалобно попросила:

— Васенька, давай на Невском извозчика наймём,  меня ноги от всех впечатлений не держат. Да и торопиться надо  —  через два часа Годило нас отсюда  выдернет.

Василий торжественно извлёк карманные часы  «брегет», чтобы отметить время прибытия: четверть пополудни. Они пошли в сторону Невского проспекта, как вдруг  их остановил франтовато одетый человек лет  тридцати.

— Нащокин, душа моя, —   крикнул он, — рад тебя видеть!

Даша, побледнев, уставилась на Василия и в ужасе прошептала:

— Вася, кто это?

Василий не мог вымолвить ни слова от неожиданности. А франт между тем, заметив свою оплошность, сконфуженно начал извиняться, а потом весело спросил:

— Но вы ведь, верно, Петру Нащокину кузен? Вы так похожи на него!

— Да, я кузен Петра Нащокина — Василий Нащокин, — обрёл дар речи Василий и очень уверенно продолжил. — А кузен уехал в свое тверское имение и живёт там помещиком.

Бросив тревожный взгляд на Дашу, Василий увидел, что она  всё так же стоит «ни жива — ни мертва» от потрясения.

— Позвольте представиться — между тем склонился в поклоне «франт», — граф Чертков!

Он с явным интересом посмотрел в Дашину сторону, давая понять, что не прочь продолжить знакомство.

— Позвольте представить мою сестру, — опомнился Василий. — Дарья Дмитриевна Нащокина!

Лишь одно мгновение Даша была в замешательстве: она не знала, целуют ли девице при знакомстве руку, и просто слегка поклонилась.

Путь продолжили уже втроём. Граф весело болтал, рассказывая какие-то  светские новости. Дарья и Василий внимательно слушали его, улыбаясь и кивая головой, надеясь не пропустить из светской болтовни ничего, что касалось Пушкиных. Но о них не было сказано ни слова.

— Давно ли вы в Петербурге? — между тем спросил Чертков.

— Днями вернулись из Германии, — очень любезно вклинилась в разговор Даша. — Но последние несколько лет мы жили в Лондоне у нашего дядюшки.

Василий, быстро посмотрев на Дашу, спросил у Черткова:

— Не знаете ли вы, граф, княгиня Софья Григорьевна Волконская по-прежнему сдаёт в своём доме, что на Мойке, квартиру в первом этаже?

— Опоздал, душа моя, — засмеялся Чертков. — Эту квартиру я снял ещё в сентябре! Да что же вы так огорчились? Сами хотели снять?

«Как громом поражённые» — было самое верное определение состояния Даши и Василия после слов Черткова. Даша, быстро опомнившись от потрясения, лукаво улыбнулась и спросила:

— Граф, а что слышно о Пушкине? Очень хотелось бы почитать его новые стихи.

После её вполне невинного вопроса «громом поражённый» остался стоять Чертков. Потом он, молча, сделал несколько шагов, остановился и сдавленным голосом проговорил:

— Вы, верно,  долго не были в России. Неужели до Англии не доходили вести? Пушкин Александр Сергеевич был убит на Сенатской площади во время восстания 14 декабря 1825 года. Он прискакал в Петербург из Михайловского, чтобы быть рядом со своими друзьями. Талантливейший был поэт, смею вас уверить, земля ему пухом…

Молчание затягивалось, и Даша задала ещё один вопрос.

— А что-нибудь известно о Натали Гончаровой, она, говорят, блистала на балах?

— Натали Гончарова? — поднял брови Чертков. — Что-то припоминаю…  В Москве действительно блистала на балах у Йогеля* некая Натали Гончарова, совсем юная девушка, поразительная красавица. Из-за неё стрелялся поручик Гонецкий со своим другом. Гонецкого сослали на Кавказ, что стало с Гончаровой, не знаю. Её увезли из Москвы. Но это было давно, лет семь назад. Да, кстати! Сегодня в Михайловском замке бал! Смею ли я надеяться увидеть вас там?

«Брат и сестра Нащокины» со всей любезностью, на какую остались способны, заверили графа, что непременно, непременно будут в Михайловском замке на балу, и простились с Чертковым. После его ухода они какое-то время шли по Невскому и растерянно молчали. Потом Даша прошептала:

—  Мы узнали, что у тебя был предок Пётр Нащокин, похожий на тебя. Квартиру на Мойке снял в сентябре не Пушкин, а Чертков, сам Пушкин погиб во время восстания на Сенатской площади, что стало с Натали — неизвестно. Вася, как это всё произошло? Почему? Мы попали в какую-то параллельную реальность? А может у нас другая реальность, где всё по-прежнему, и Пушкин дожил до 1837 года?

— Мы всё узнаем, когда вернёмся, — так же тихо ответил Василий. — А вернёмся, — он достал часы, —  только через полчаса.

— Целых полчаса! — охнула Даша. — Я больше не могу здесь. Мне страшно от того, что происходит вокруг нас. И я замёрзла…

— Дашенька, потерпи, — ласково, как маленькой, сказал Василий, а про себя подумал: «Неизвестно, что нас ждёт в нашем времени».

Он рассеянно смотрел на экипажи, кареты, коляски, конных всадников, что мчались, спешили или неторопливо ехали по дороге Невского проспекта, а представлял вереницы машин. Вдруг его взгляд упал на стену дома с большой вывеской «Трактиръ».

— Дашенька, я не знаю, позволительно ли было   молодым девицам посещать такие заведения, — Василий указал на вывеску, — но оставшееся время мы сможем провести хотя бы в тепле.

В зале трактира они были встречены величественным человеком во фраке, который быстрым намётанным взглядом определил их социальное положение, и провёл в отдельный от общего зала кабинет. Немедленно к их столику подлетел половой — красивый парень в подпоясанной белой рубахе и широких штанах, заправленных в сапоги.

— Желаете отобедать или закусить? — осведомился он приятным голосом.

— Нет, обедать мы не будем, — ответил Василий. — Нам каких-нибудь пирогов и… — Василий запнулся: он не знал, подают ли здесь чай.

— Может барышня пожелает пирожное-«бруле» и кофей, а господин — водочки?

— Мне тоже кофей! — быстро ответил Василий.

Половой умчался, а вскоре  на столе стояло блюдо с кулебяками, «кофей» в кофейнике, чашечки, сливочник и пирожное.

— Сидим, как будто ничего не произошло, — заплакала Даша, — да ещё этот «кофей» и пирожное-«бруле». И всё такое реальное, просто  ум за разум заходит!

Всё на столе перед ними было не только реальное, но и вкусное, в чём они убедились. Василий в который раз посмотрел на часы и поспешно взял Дашу за руку.

— Приготовься!

— А деньги? Мы же не можем сбежать не заплатив — крикнула Даша.

Опять всё заволокло чёрной мглой, и первое, что Даша услышала при возвращении, были слова Василия: «Я оставил на столе 43 копейки серебром».

Они соскочили с платформы и утонули в объятиях Годлевского.

— Ох, ребята, дорогие вы мои, — не отпускал их Годило. — Я же поседел, пока вас ждал. Ну, рассказывайте, счастливцы! И о каких сорока трёх копейках вы говорили? Да что-то вы какие-то нерадостные, рассказывайте, не томите.

«Счастливцы» были не только не радостные, а скорее подавленные. Василий достал из-за пазухи свёрток и передал Годлевскому. Тот развернул салфетку — там была кулебяка, душистая, ещё тёплая, — и с недоумением посмотрел на Василия.

— Что это? — спросил Годлевский и покрутил в руках салфетку с вышивкой на уголке: «Палкинъ трактиръ».

— Это подтверждение того, что мы были в 1837 году, — устало ответил Василий. — Ешь, кулебяка отменная. Из трактира Палкина, что на Невском. А мы пока переоденемся, чтобы почувствовать себя дома.

Через некоторое время они рассказывали Годлевскому, что произошло в прошлом, заново переживая все события.

— Так, — мрачно подытожил Годлевский.

По его запросу Глобальная Сеть  немедленно выдала следующую информацию: «А.С.Пушкин, русский поэт, современник и сподвижник декабристов, годы жизни  1799 — 1825».

Общее молчание прервал Дашин испуганный крик. Она держала в руках книгу, которую брала с собой в прошлое. И Василий, и Даша  помнили, что  это был «Евгений Онегин», теперь же на обложке книги значилось: «А.Пушкин «Лицейская лирика».

— Так, — ещё раз сказал Годлевский. — А теперь давайте думать, когда нашими усилиями создалась новая реальность. Соберитесь!  Даша, перестань реветь!

Даша несколько раз прерывисто всхлипнула и угрюмо сказала: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Нет в этой реальности такого стихотворения, нет «Послания в Сибирь», а ещё нет опер Чайковского «Пиковая дама», «Евгений Онегин»… Много чего нет!

Между тем Годлевский просматривал  видеоролик, доставленный из прошлого кроликом Штирлицем.

—  Мы почему-то решили, — наконец сказал Годлевский, — что заяц перебежал дорогу лошади Пушкина. Он не перебегал!  Заяц ускакал в сторону от дороги. Вот, смотрите сами!

Снова и снова Годлевский, Василий и зарёванная Дашка просматривали видеоролик. Да, сначала — чёрные кусты на фоне белого снега, потом мордочка зайца… потом весь заяц, но всадник уже проскакал по дороге! Пушкин не мог увидеть зайца…

— Так это что же, — прошептала Даша, — наш кролик помешал зайцу перебежать дорогу?

— Да, — сурово подтвердил Годлевский, —  и таким образом создалась новая реальность: Пушкин поспешил в Петербург и вместе со своими друзьями был на Сенатской площади. Погибших от картечи там было много, и Пушкин в их числе.

Оглушённые и растерянные Даша и Василий слушали Годлевского. Он помолчал и сказал, что надо посетить прошлое ещё раз, но в вечер 13 декабря 1825 года. У Даши вмиг высохли слёзы, она готова была немедленно спасать Пушкина. Пока Годлевский заново делал все расчёты, ребята натягивали на себя  свитера и куртки-пуховики. Дашина идея взять с собой кролика, на всякий случай, «а вдруг заяц не появится, придётся кролика выпустить», Годлевским категорически была отвергнута.

— Мы просто должны вернуть 13 декабря 1825 года, чтобы всё повторилось: Пушкин направился в Петербург,  заяц перебежал ему дорогу на выезде из Михайловского, и суеверный Пушкин повернул обратно.

— А если зайца вообще не будет? — доказывала свою правоту Даша.

— Должен быть, — решительно ответил Годлевский. — Пока мы не вмешались, заяц был и перебежал дорогу!

Всё происходило, как в прошлый раз. Даша и Василий стояли на платформе, крепко взявшись за руки. Годлевский начал отсчёт: 5… 4…  Огоньки на панелях приборов слились в светящуюся полосу, которая изогнулась петлёй, потом мигнула, всё утонуло в чёрном тумане, лишь донёсся издалека голос Годлевского: «пуск!»

Подул свежий морозный ветер, в  сумеречном свете стала видна неширокая укатанная дорога, начинавшаяся на выезде из Михайловского. Едва опомнившись от перемещения в прошлое  и вдохнув непривычно чистого воздуха, Даша и Василий сбежали с дороги, чтобы устроить засаду в придорожных кустах, засыпанных снегом.  Было без четверти  пять вечера 13 декабря 1825 года. Чем ближе стрелка на «брегете» подползала к пяти, тем тревожнее становилось: вдруг не получится вернуться в изначальную реальность?

Стояла тишина, от которой закладывало уши. Прошло ещё десять минут ожидания, когда  кто-то ткнулся Даше в ноги. Она  ойкнула, схватила за руку Василия и тут увидела, что это — кролик Штирлиц, которого они посылали  на разведку в 1825 год! Василий схватил кролика, не пытавшегося сопротивляться, и засунул к себе под куртку.

— Молчи! — вдруг одними губами приказал он. — Потом разберёмся.

Где-то далеко послышался шум, который чем ближе приближался, тем становилось понятнее: это был топот копыт. Вот уже и всадник показался и скоро его можно будет рассмотреть вблизи, но где же тот заяц? «Замри!» — опять одними губами сказал Василий. С дерева, под которым укрылись наблюдатели, с шумом сорвался снег. Что-то затрещало совсем рядом, и на дорогу стремительно выскочил заяц! Он, петляя, скакнул в одну сторону, потом в другую, сделал широкий прыжок и скрылся.

Всадник натянул поводья, лошадь резко остановилась. Это был Пушкин! Он помедлил немного, соскочил на землю, прижался щекой и ладонью к голове лошади,  посмотрел вдаль и отчётливо произнёс: «Не судьба быть!»

Сказано это было негромко, но вокруг стояла такая тишина, что каждый звук его голоса немного с хрипотцой был услышан.  Затем Пушкин легко вскочил в седло, тронул поводья, лошадь повернула обратно и пошла сначала медленно, а потом галопом, и вскоре исчезла вместе со своим седоком. Сумерки незаметно совсем сгустились, и не видно стало дороги, ведущей из Михайловского.

«Путешественники во времени» выбрались из своего укрытия, как только затих топот копыт лошади Пушкина. Удивительно, но радости  они не чувствовали, скорее грусть,  опустошённость и чувство вины.

— Как просто, оказывается, изменить  историю, — тихо проговорил Василий. — Стоит только разорвать цепочку событий в прошлом.

Говорить можно было в полный голос — вокруг никого. Можно было запалить костерок, чтобы согреться, но страшила опасность опять вклиниться в прошлое. Оставалось ждать перехода в ХХI век.

Когда, наконец, это произошло, Даша и Василий появились продрогшие и молчаливые. Они не сразу очнулись от тревожных расспросов Годлевского, который стаскивал их с платформы, расстёгивал куртки, растирал руки и ловил кролика. А тот проявил неожиданную резвость, спасаясь от изумлённого Годлевского, и забился за шкаф. Но кролика, Штирлица первого, который, когда они уходили, сидел в своей закрытой клетке и грыз морковку, не было. Клетка была пуста!

— Потом разберёмся, — махнув рукой, опять сказал Василий.

— Всё хорошо, Годилочка, — улыбнулась, наконец, Даша, — заяц был, и Пушкин не «бухнулся в кипяток мятежа», как писал князь Вяземский.

По её запросу Сеть исправно выдала информацию о стихотворении  Пушкина «Памятник»:  «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» и в конце дату: 1836 год.

— Дашка, мы дома, — выдохнул Василий, присевший на подоконник. Он посмотрел в окно и резко стукнулся лбом о стекло.

—  Да что же это такое, — простонал он в отчаянии.

Даша  тоже посмотрела в окно и увидела, что по дороге институтского парка неторопливо катит странная повозка —  гибрид паровичка  и легковой машины. Даша ойкнула и с ужасом уставилась  на странные приборы, стоявшие в простенке, которых поначалу  не заметила. Они были сделаны из дерева и щедро украшены резными завитушками и бронзовыми заклёпками. Поверхности этих, не лишённых изящества монстров, были покрыты тумблерами и круглыми мигающими лампочками.

—  Да  что вы, ребята? — удивился Годлевский и выглянул в окно. — Красивая машина, правда? Коллеги наши к шуточной выставке готовятся,  наделали всяких приборов и механизмов в стиле «стимпанк»*, нам подкинули кое-что.

— Так это шутка такая? — недоверчиво спросила Даша. — А мы-то подумали, что опять  в какую-то другую реальность  попали. А ты, Годило, тоже хорош, предупредил бы, напугал ведь…

— А где же всё-таки Штирлиц — первый? — спросил Василий, наблюдая за кроликом, который потихоньку подбирался к своей клетке.

— А он и есть первый, — ответил Годлевский. — Не было второго. Такой вот парадокс временной петли. И скорее всего на видеокамере отсутствует запись.

— Жалко, — негромко сказал Василий и взял со стола  томик Пушкина, оставленный перед уходом. Вместо «Лицейской лирики» это был «Евгений Онегин».

И Даша в который раз заплакала.

Реальность оказалась самой правильной…

______________________________________________

*стимпанк — фантастическая альтернативная реальность, где путь развития лежит в основе паровых технологий и ведёт точку социального и культурного отсчёта с XIX века.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале