Цветкова О. — Девять братьев проклятого короля — 42

Произведение поступило в редакцию журнала "Уральский следопыт" .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок "в отдел фантастики АЭЛИТА" с рецензией.  По согласию автора произведение и рецензия выставляются на сайте www.uralstalker.com

——————————————————————————————

Лицо под тонкой корочкой ледяного хрусталя казалось таким хрупким, фарфоровым. Вьюлка любила разглядывать его, словно драгоценность в шкатулке. Только не коснуться пальцами, не тронуть острые грани скул, не очертить точёную линию губ. Вместо тёплой шёлковой кожи – всё одно тронешь лишь гладкий холод. Но каждый раз хрустальная корочка становилась всё тоньше, точно таяла под её руками, поцелуями, под её любовью.

– Когда ты проснулся, я думала, что умру, – прошептала Вьюлка.

– Почему, жизнь моя?

А голос у него… Словно говорит морская волна или ласковый ветер.

– Пока ты спал подо льдом – был просто сказкой. Красивой, но придуманной, в такую поверить легко. А сейчас ты – настоящий, а такого настоящего быть не может.

– Может.

Его глаза – невероятные морские глубины, где спят на дне чудища со сверкающей чешуёй, – смотрели с таким теплом, что Вьюлка верила. Так и есть – настоящий. И говорит с ней вот так, ласково – взаправду.

– Я отдыхаю с тобой, жизнь моя, – и опять её обнял весенний ветер. – В твоём сердце могу укрыться от всего мира и отдохнуть.

– Но ведь ты спал так долго! Как можно устать сразу после сна?

Вьюлка смахнула светлый локон, упавший на хрусталь. Тонкая ледяная корочка – точно хрупкий наст после сильной оттепели. А ведь в тот день, когда она нашла особую тропинку в лесу, когда побежала по ней, зная, что непременно найдёт что-то важное и удивительное, когда на кустах вместо спелой ежевики повисли кристальные шарики с ледяным пламенем в сердцевине, когда в замёрзшем алькове увидела… Тогда под толщей холодного ледяного хрусталя едва угадывался силуэт. Но уже в тот миг сердце Вьюлки стукнуло невпопад, а потом поскакало быстрее и быстрее, не давая дышать, не давая жить без него.

– Иногда отдыхать нужно не после, а перед, жизнь моя. Ты разбудила меня, и я уже чувствую, как просыпаются мои братья. Они скоро придут за мной.

– И ты уйдёшь? – испугалась Вьюлка.

– Уйду, жизнь моя. Но не грусти, лучше посмотри на меня. Теперь льда так мало, что я вижу твоё лицо, знаю твой запах. Поцелуй меня, дай навсегда запомнить и твой вкус.

Вьюлка столько раз целовала его – лоб, руки, расшитый золотом и шёлком индиговый мундир. И всегда ожигалась о хрусталь, хрусталь, хрусталь… Но поцеловать сейчас, поцеловать в губы… Нет, нет, нет! Сердце же от счастья лопнет. Он лишь улыбнулся.

– Я скоро совсем проснусь, жизнь моя.

– Как будет хорошо…

– Нет, Вьюлка, не будет. Ты разбудила не добро. Но пока не пришли за мной братья, будь со мной. Будь моим светом, моей жизнью.

– Я буду, я… Но… Мне пора! – выпалила Вьюлка и кинулась прочь из алькова.

В лицо дохнуло не морозным лесом, а весенним ветром. Искрящиеся шарики на кустах таяли, оставляя черенки с увядшим тусклым пламенем. Придёт ли сюда настоящее лето, или зима просто умрёт? Никто ведь даже не узнает… Никто!

Вьюлка одна в посёлке умела находить особые дорожки. Вот тут тень от подосиновика не в ту сторону легла – пойдёшь, куда указывает, а там поляна, и наберёшь на ней грибов два полных лукошка! А в другой раз услышишь, как кукушка вместо “ку-ку” кричит “там-там, там-там”, и бежишь на звук, бежишь до самого берега искристого озера. Заглянешь туда – судьбу свою увидишь, но Вьюлка тогда так и не заглянула. Приблизилась к воде, а та ледяной коркой пошла. От такого бежать нужно без оглядки.

Вот и сейчас Вьюлка неслась через лес, цепляясь рукавами рубахи за кусты дикого крыжовника, неслась, пока не налетела на что-то большое. А ведь вроде каждое деревце знает… Подняла глаза.

– Опять туда ходила? Как-нибудь там и сгинешь!

Тиш только головой качал, не злился. Он и не умел, наверное, никогда, сколько Вьюлка его помнила – от лохматого зеленоглазого мальчишки с испачканным любопытным носом до высоченного парня всё с тем же буйным летом в глазах, только молчаливого да работящего. Но что тогда, что сейчас – мог жука с дороги в траву перенести. Хороший. И всё равно у неё с языка само сорвалось едкое:

– А тебе чего? По пятам за мной ходил?

– Больно надо.

Тиш шагнул назад, а то Вьюлка так и застыла – носом к его груди. Надо же, именно его встретить! От кого другого в миг бы отвязалась, а тут как отвяжешься? С детства и игры делили, и наказания, всё село их уже поженило. Да ошиблись. Жука вот перенесёт и по спинке погладит, а Вьюлку даже за красивый венок из купальниц, что так к её карим глазам идёт, не похвалит.

– А чего же тогда тут караулишь?

– Искал тебя, ветреная ты голова, – и посмотрел так, что у Вьюлки вся охота дерзить прошла.

– Случилось что? Говори же! – она ухватила Тиша за плечи, тряхнула, да он не шелохнулся. Проще было столетний дуб сдвинуть. – Дома беда?

– Может и беда. Пришли к воротам люди. Будто ищут чего, но нам и слова не говорят. Одеты по-нездешнему, дорого одеты. Кое-кто в деревне вещи собирает. Вернуться надо, Вьюлк.

В другой бы раз она рассмеялась – Тиш да струсил! Не с саблями пришли, не с огнём. Ну и пусть люди, и пусть молчат себе! Подумаешь, жути нагнал. Но сейчас даже силой из неё смех не шёл – нутро точно льдом сковало. И не тем хрустальным, которым она в алькове любовалась, а тёмным и лютым, как волчий вой по зиме.

Бывало, показывались ей в лесу и страшные дорожки – ядовитой змеёй ползли, болотом пахли, мёртвыми бабочками ложились, но тогда Вьюлка не ходила по ним, бежала прочь, не оглядываясь. А сейчас выстлалась такая дорожка молодым поваленным деревом, каплями крови по листьям – вела она в село. И Вьюлка не могла за ней не последовать.

– Бежим! – ухватила Тиша за руку и понеслась быстро-быстро, так что друг только успевал пригибаться, да ладонью лицо от хлещущих веток прикрывать.

Когда лес кончился, вроде бы свернуть на широкую, хоженую тропу, по которой напрямик до ворот в два счёта можно добежать, но Вьюлка дёрнула Тиша в сторону. Через репей, через жгучую крапиву пробрались они к бреши в заборе, где лазали еще малышами. Еле протиснулись – теперь-то им не по пять лет. Вьюлка ещё как-то сложилась, да исхитрилась, а широкий в плечах Тиш ползабора бы, поди, разворотил, если бы соседняя доска-гнилушка не отвалилась.

Они пробрались через заброшенный сад мимо сгоревшего ещё лет пять назад дома. Будто снова маленькие, снова друзья не разлей вода, и мамы будут ругать, что драная рубаха и волосы торчат из косы, точно солома из веника. Только теперь они взрослые, и дружба их тает день ото дня – так же неотступно, как ледяной хрусталь на ложе её любимого.

– Где же они? – шепнула Вьюлка, когда следом за Тишем протиснулась через заросшую калитку.

Она-то думала, всё село высыпало на улицу, будут глазеть, пальцами в чужаков тыкать. Но вместо этого дворы стояли пустыми, только из окон кое-где любопытные носы торчали.

– Говорил же, у ворот, – негромко ответил Тиш. – Только тебе зачем? Иди в дом.

– Увидеть хочу! И не держи, не отговаривай, мне нужно!

Она кинулась с колотящимся сердцем по знакомой с детства дороге, только та теперь лежала какая-то серая, недружелюбная. Будто тоже, как и Тиш, молча осуждала. Но Вьюлке правда надо было посмотреть. Понять, верное ли в сердце поселилось предчувствие.

Там, у ворот, но не у самых, а чуть поодаль, стоял староста. Разглядывал пришлых сквозь щели между брёвнами. Да ведь и забор сельский был больше для виду, ну или от лесного зверья. Если бы чужаки захотели пройти – ни редкие брёвна, ни старые ворота не остановили бы. Но они стояли там, снаружи, смотрели. Семеро их было – высокие, красивые, каждый наряжен по-своему, по-особому. И пусть они ничем не напоминали образ под коркой хрусталя, Вьюлка узнала их сердцем. И оно тут же стало тяжёлым, больно надавило на рёбра.

– Эй, чего вам надо? – крикнул староста. И по голосу было слышно, что он уже не первый, не второй раз спрашивает. – А ничего не надо, так идите, откуда пришли.

И они вдруг правда пошли. Ещё раз глянули сквозь забор тяжёлыми взглядами, а потом развернулись и направились к лесу.

– Не туда, не туда, не туда, – одними губами шептала Вьюлка. – Не к нему…

Почему же, когда чужаки пошли прочь, стало страшнее, чем если бы они сломали ворота и вошли в село? Ответ она сама знала, а потому стояла бледная, обмершая, пока соседи повыбирались из домов и судачили с облегчением, что пронесло беду мимо. Не знали они, что беда уже тут, обнимает ледяными руками, подбирается к горлу…

 

***

 

Правил тысячу лет назад проклятый король…

Так начиналась любимая с детства сказка, которую всем малышам в селе рассказывали каждый на свой лад. Вьюлка тоже её послушать любила, но только ей бабушка говорила – то не сказка, а истина. Что было у короля девять братьев, и все красавцы такие, что не описать. Силы им были подвластны нечеловеческие, и никто не мог с ними тягаться. А потому правил король всеми землями людскими, бесчинства творил, какие вздумается.

Пока Вьюлка была маленькая, всё думала, что ж там за бесчинства такие – бьёт всех или обзывает дурным словом? А сейчас выросла, больше понимать стала, но зато и в старые сказки верить стала меньше. Пока не нашла его…

Несмотря на их силу и красоту, братьев не любил никто. Лишь однажды в короля влюбилась девушка, но тот её высмеял и отверг. Тогда она прокляла его. Сказала, что правит он до тех пор, пока они с братьями дорожат хотя бы друг другом. А если выйдет разлад меж ними, пусть сгинут никому не нужные.

У Вьюлки не было ни братьев, ни сестёр, но за брата был Тиш. И тогда, в детстве, она смеялась над глупым проклятием. Разве ж можно с ним поругаться? Только если самую капельку, но ведь такое не считается!

Но в сказке всё так и случилось. Не поделили что-то братья, рассорились, и тогда проклятый король заснул мёртвым сном. Люди все вздохнули радостно – кончились их мучения! А братья загоревали. Поклялись друг другу перед забвением, что ежели смогут когда-нибудь проснуться, то крепче их уз ничего в мире не будет. Но тысяча лет прошла, а братья не пробудились, и история их превратилась в страшную сказку.

Сегодня её почему-то вспомнили. Поначалу, когда чужаки ушли, все выдохнули, принялись за дела. Но у хозяек кувшины с молоком опрокидывались, у мужиков топоры дрова не рубили. Добралась тревога до каждого сердца, и тут-то ответила сказка. Ведь как там говорилось?

Шли братья по свету, а когда сон морил, оставались в лесу. Но каждый раз наутро один из них не просыпался. А сила от него ползла по земле, сотворяя чудеса вокруг, а потому неподалёку от усыпальниц начали люди селиться.

Хотя мало кто, как Вьюлка, был на колдовское чуток, но что место у них особое, все понимали. И теперь бросили дела, бросили разумные мысли и кинулись собирать пожитки, чтобы бежать куда подальше от пробудившихся братьев. Вьюлка поначалу тоже принялась юбки да рубахи складывать, а потом поняла, что не может уйти, так и не узнав, не убедившись…

Она вышла из дому с пустыми руками – кругом суета, куры бегают, как ошалелые, бабы деток разбежавшихся ловят, кто мешки на повозки грузит – и, вжав голову в плечи, заторопилась к воротам.

– Ты куда без ничего?

Крепкая рука ухватила её за предплечье, и Вьюлка поджала губы. Ну вот как он её всегда находил? И каждый раз – когда не надо.

– А ты за собой следи, – съязвила она Тишу. – Что-то не вижу, чтобы ты сам-то вещички собирал. Вместо этого другим мешаешь.

– Заноза ты. Хотел тебя проведать, помочь чем, а тебя понесло куда-то.

– Мне надо… Надо и всё. Тиш, ты сам собирайся, иди со всеми, я догоню, обещаю!

Он держать не стал, посмотрел только хмуро. Знал ведь её, как никто – разве удержишь, только связать с ног до головы.

И она помчалась в лес, по хоженой-перехоженой дорожке, по тропинке, вытоптанной её только, Вьюлки, ногами. И ни льдинки не нашла, ни снега хоть горсточку. Лес, как лес. Насилу отыскала место, где покоилось льдисто-хрустальное ложе. Но и оно было чёрное, земляное, как свежая могила.

А внутри – пусто.

 

***

 

Когда Вьюлка вернулась, деревня стояла осиротевшая. Испуганно блеяла старая коза на дворе бабки Ульяры, на дороге валялись черепки от разбитого горшка, и воробьи клевали просыпанное второпях зерно.

Вьюлка кинулась к своему дому – нечего теперь уж зевать, скорей пожитки собрать, да бегом за остальными. Она распахнула дверь, заранее вздыхая, как сейчас второпях решать – что с собой забрать, а что навсегда покинуть. Но глянула в сени и ахнула. На полу лежали два узелка. Тугие, аккуратные.

– Тиш…

А кто ещё мог? После смерти мамы, а потом и бабушки Вьюлка привыкла сама справляться, никто и не лез – своих бед по горло. А Тишу вечно дело было. Вот и сейчас…

Она не стала даже развязывать, да проверять – наверняка он получше её справился, да и жаль такие узелки ладные ворошить. Но раз уж выдалась минутка, которую бы на сборы потратила, Вьюлка медленно прошлась по дому. Вот тут в углу над печкой бабушка травы сушила, тут на скамье у окна сама Вьюлка полотенце вышивала, да так и останется работа незаконченной. Вдруг позади дверь отворилась – туго сидела в раме и вечно о порог шаркала.

Вьюлка решила, что Тиш вернулся за ней, обернулась с благодарной улыбкой. И та застыла на лице, позабытая. В дверях стоял не Тиш.

Лицо без хрустальной вуали было ещё краше. Налилось цветом, но не как у сельских парней – до красноты щек, а каким-то сдержанным, да изысканным. И глаза только ярче сияли, влекли морскими глубинами.

Вьюлка выронила пяльца с вышивкой, сделала шаг назад, хотя хотелось – вперёд. Кинуться к нему, прижаться, дотронуться, наконец, до живой кожи. Но она стояла, долгие мгновения глядя на его улыбку, на то, как сильно вздымается грудь под глубокими могучими вдохами. Если там, в алькове, он казался прекрасным изваянием –  прикоснуться страшно, то теперь и вовсе был божеством неземным, на которое и глядеть простому смертному не велено.

– Как ты здесь… – вымолвила она тихо, едва слышно.

– Сама же меня разбудила, разве мог не заглянуть прежде, чем уйду с братьями?

И он шагнул к ней. Она – назад.

– Боишься меня?

– Нет, – проронила, и сама поняла, что лжёт.

Боялась, ещё как боялась! Не того, что он её обидит, а что от его близости разорвётся и без того трепещущее в груди сердце.

– А вдруг стоит, жизнь моя?

Он смотрел на Вьюлку, не отводя глаз и на мгновение, будто хотел удержать, сковать взглядом. И получалось. Она не чуяла ни рук, ни ног, но всё же снова шагнула назад, стоило ему податься к ней.

А потом Вьюлка ткнулась лопатками в бревенчатую стену, и стало нечем ответить на новый его шаг. Один, другой, и уже ничего вокруг не видно стало, только расплескалась кругом синева его глаз. И смотрел он вроде нежно, но страшно. Разве так должно быть?

– Ты ведь не обидишь меня? – Откуда только воздух в груди взялся, чтобы спрашивать? Казалось, уже давно забыла вздохи делать.

А ведь она так мечтала… Прикоснуться, а лучше – чтоб он прикоснулся! Чтобы встал близко-близко и, может, даже поцеловал! Но в мечтах оно было сладко, а сейчас – иначе. И вроде вот он, такой же прекрасный – даже прекраснее! – и зовёт ласково…

– Помнишь, я сказал тебе, что я не добро? И не свет, и не счастье.

От близости его становилось жарко, но от слов внутри всё выстудило-выморозило.

– Зачем ты так?

– Потому что я таков, жизнь моя. Знаешь, люди говорили, будто нет у нас с братьями сердец, оттого мы и злые, оттого при всей нашей красоте и силе никто нас не любит.

– Но ведь это неправда? – Вьюлка замотала головой, будто хотела отогнать его слова, не пустить в себя. – Не может так быть, ты ведь…

– Что я? Полюбил тебя? Не знаю, жизнь моя. У тебя такое большое сердце, в нём столько любви, что хватило меня разбудить, и твоя любовь отразилась во мне.

– Тогда не смотри так страшно! – взмолилась она. – Не дай братьям тебя забрать! Я могу любить ещё больше, ещё ярче, чтобы хватило и мне, и тебе.

– Нет, мы с братьями поклялись. Но теперь, ощутив хотя бы и отражение, я потерял покой. А потому…

Он вдруг приник к ней губами, и Вьюлка – не успели ещё разгореться щёки – ощутила лёд у самого сердца. Стало так пронзительно больно, до слёз. И она плакала, и слёзы текли, омывая за раз и её, и его лицо. Лёд стиснул сердце до вскрика.

Что-то случилось в тот миг. Боль хлестнула в последний раз, заставляя забыть саму себя, а потом стало всё равно.

– Я не желаю тебе погибели, потому взял лишь половину, – этот голос, всегда такой будоражащий, проникающий до глубин души и там бушующий летней грозой, стал просто голосом. – Прощай, Вьюлка. И с половиной сердца можно жить, раз уж я жил без сердца вовсе.

Он отстранился, и Вьюлка, лишившись опоры, стекла на пол, словно в ней не было ни единой косточки. Лежала на боку, глядя, как он уходит, уносит с собой кусочек её самой. В груди стало так пусто и больно, и…

Может, он и умеет жить без сердца и половинки ему достаточно, но что это за жизнь? Не жизнь – а полжизни. Да и какая теперь разница? Нет сил ни подняться, ни своих догонять. Мог уж целое забирать, всё равно она тут сгинет.

Тук. А потом, вместо второго «Тук» – тихо. Тук – тихо – тук.

Так Вьюлка лежала и слушала, пока не стало казаться, что время растекается горьким мёдом. И непонятно уже – мало его прошло или много. Как снова шаркнула дверь.

Половинка, что осталась внутри, подскочила, занадеялась: вернулся? Передумал, сжалился? И всё одно было хорошо: что вернёт украденное, что заберёт оставшееся.

– Вьюлка, эй! Чего ты…

Конечно, разве ж мог он вернуться?.. А вот Тиш не вернуться не мог. Подлетел, щёки, лоб потрогал. И вот вроде склонился близко, лица коснулся, а ни страха, ни трепета. Это ж Тиш – свой, родной. Почти как сама бы дотронулась. Но стало легче, что не одна, что нужна кому-то настолько, что пришёл туда, откуда все бегом бежали.

– Обидел тебя кто? – Тиш закинул её руку себе за шею, обхватил за талию.

Вьюлка хотела бы помочь, но только тряпочкой на нём повисла.

– Зря ты, Тиш… Я – не я теперь.

– Ты – не ты, – пробурчал в ответ. – Вытащу, наших догоним, там и разберёмся, кто. Давай, держись Вьюлка, или на спину забирайся, если совсем невмоготу.

– Не могу к нашим. Слышишь?

И она прижалась к его груди так крепко, что сердце принялось колотиться и о его рёбра тоже. Тук – тихо – тук.

– Слышишь? – снова спросила Вьюлка. – Неправильное. Он унёс с собой половину… Проживёшь, говорит, можно и совсем без сердца. А я не могу, Тиш! Во мне ни страха, ни любви не осталось. Зачем тогда жить? Легче лечь и умереть.

Не стал Тиш спрашивать, ни что за “он”, ни про сердце. Всегда вокруг Вьюлки чудеса кружили, и друг их принимал, как есть.

– Ага, ляжешь потом. А сейчас давай, уходить отсюда надо. За сердцем твоим пойдём.

 

***

 

Выйдя к лесу, Вьюлка попросилась на землю, а то ведь Тиш взаправду потащил её на спине. Но у деревьев, где разбегались явные и навьи тропинки, стало как будто легче. Нет, не застучало в груди цельным сердцем, но и чёрная тоска, что вытягивала всю силу до донышка, отступила.

Тиш осторожно отпустил Вьюлку, позволив её ногам соскользнуть в высокую траву. Они уже порешили, что братья ушли в соседнее село, девятого будить, а значит, туда надо путь держать. Но Вьюлка-то за сердцем своим шла, а ещё… Себя ведь не обманешь, не поверила, что её любимый так жестоко по своей воле поступил. Как говорил с ней, как смотрел… Да и знал же, что она в ответ изо всех сил любит, что сама бы не половину – целое отдала, только попроси. Стало быть, братья ему душу застили, затуманили, а Вьюлка снова отыщет, и вдруг… Вдруг вернётся тот, кто смотрел на неё с такой нежностью.

– Дальше я и одна смогу, Тиш…

Шагнула – правда может. Даже руку с его предплечья убрала. Вещи свои назад попросила, но Тиш не дал.

– Глупости не городи, чего взялась?

– Так ведь все спасаются, и тебе за ними надо. Там тётка твоя и сестра, это я сирота, мне что в одну сторону, что в другую. Правда, Тиш, не губи себя зазря.

Вьюлка не лукавила ничуть. Даже иди она только ради половинки сердца, всё одно бы так Тишу сказала. Но теперь особенно гадко было.

– Спасаются? А то ты сказок не помнишь. Куда они денутся, если король проснётся? Всем равно достанется – и далёким, и близким.

– Далёким всё же как-то спокойнее, – вздохнула Вьюлка.

– Да брось. Вдруг, потому и правил проклятый король так долго, что все решили подальше быть? А может, надо было ближе подойти, а ну он и не такой сильный?

– Так ты решил на самого короля замахнуться? Ну и наглец, – и Вьюлка засмеялась.

Легко-легко ей стало. Хоть и нехорошо было на душе за обман-недоговорку, но всё же радостно. Тиш рядом, а значит, не так тягостна дорога, не так невозможна цель.

– Сначала поглядим на него, а потом видно будет – замахиваться или как. Ну что, нашла нам дорогу какую? Выбирай чего попрямее.

Вьюлка пригляделась, прислушалась – лес звал запахом мёда и журчанием ручья, похожим на смех, но такие дорожки приведут на черничную поляну, где можно собирать ягоды, навсегда позабыв о времени. А вот тропка тонкая – сущая ниточка, такой пойдёшь, она и топи обогнёт, и медвежью берлогу, но так они в село только к пятому дню дойдут.

Наконец, Вьюлка заметила, как птички цепочкой на ветке сидят и одну на всех палочку держат – вот и путь их самый прямой. По нему и двинулись, только всё равно возле села оказались, когда солнце спать укладывалось, куталось в ало-золотистые одеяла. Людей не было, но вроде и час такой, что в лес уже не ходят, а остального из-за забора и не видать. Но, не сговариваясь, Тиш с Вьюлкой пошли тихонечко, в закрытые ворота колотиться не стали.

Могли ли вперёд братьев успеть? Дорога, что выбрала Вьюлка, больно уж прямо стелилась, ноги по ней словно сами шли, только ведь о братьях говорили, что простому человеку их силу и не уразуметь. А потому надежда только тихонько теплилась, боясь разгореться в полную силу.

За забором – плотным, не чета дырявому, что в родном селе, не галдели куры с гусями, не смеялись девушки-подружки. Тут и чутья волшебного не нужно, чтобы понять – мёртвое место, пустое. Только яблони пышные за забор ветви с налитыми плодами свесили и на ветру качались.

– Дальше надо идти, – прошептала Вьюлка. – Нет их здесь, только… Да ты и сам знаешь.

– А если есть? – спросил Тиш, с силой дёргая ворота. – Может, кто из наших весточку пустил, и люди просто вещи собрали и ушли?

Вьюлка согласилась, сама первая в щель раскрытых ворот шмыгнула…

– Чего встала, пройти дай!

А она едва слышала. Потеснилась только, когда Тиш в спину подтолкнул. Да так и остался стоять рядом, молча глядеть на село.

Родной дом Вьюлки и Тиша славился лесом богатым на ягоды и грибы. Малина – так чуть не с детский кулак, подберёзовики начнёшь собирать – кузова не хватит. Одна лишь Вьюлка знала, отчего такая благодать, другим же и ни к чему было, что спал там восьмой брат проклятого короля.

А это село так и звали – Урожайное. Что ни посадишь, хоть самое плохонькое семечко – вырастет богато, да зелено. Теперь и это колдунство ей раскрылось, да только уж страшно больно. Аж защемило-потянуло в груди. Только сейчас и порадовалась, что там не целое сердце, а то бы тоской захлебнулась.

Дома все по брёвнышку рассыпались, кое-где скотинка задавленная, а посреди села, где гуляли, плясали люди по праздникам – яма чёрная-чёрная. Тиш шагнул вперёд, Вьюлка его за локоть поймала.

– Не ходи.

– Надо уж заглянуть, раз пришли. Не заглянем – так и будем потом мучиться, вдруг чего пропустили. Всё, что там худого было, уже всяко ушло.

– Не знаю, Тиш… Что-то мне неспокойно, а ты ведь знаешь, чутьё меня не обманывает. Ой…

Вьюлке померещилось, будто что-то шевельнулось за насыпью из свежей земли. Она прижала палец к губам, но Тиш и сам заметил, умолк. Постояли они так три вдоха – вроде ничего. Глаза, поди, со страха да усталости напридумали.

– Идём, может, кошка пробежала или старик какой остался, кому уж легче погибать, чем с насиженного места сдвинуться.

И то верно… Да и дальше за братьями идти надумаешься – впереди речка широкая, а мост на другой берег всё одно из села выходит. Так и пошли они с Тишем молча да неспешно вперёд. И даже у него, совсем не чуткого, волоски на руках торчком стояли. А у Вьюлки и вообще сердце страхом заходилось. Что-то в селе этом было не так, а что – понять не могла. Не ведала она такого волшебства.

Но не прошли они и двух дюжин шагов, как Вьюлка сжалась вся, к плечу Тиша прибилась. Там, поодаль от дороги, сидел кто-то. Тёмный и мохнатый – большой и тучный, как медведь. Но не медведь уж точно. Лапы наружу вывернуты, как у крота, да только когти на них с целый нож, и не бывает кротов таких. И чтоб рвали они зубами…

А кого – лучше и не видеть. Лениво так, будто обожрался до пуза.

Вьюлке хотелось бежать опрометью. Забыть и про любимого, и про сердце – только бы подальше от жути этой. Вильнуть на тропинку-потерянку, петь с птицами до хрипоты, забыться вечной и сладкой дрёмой. Сгинуть, но хоть не так страшно.

– Не глядит на нас, – прошептал Тиш. – Идём, а ну обойдётся. Не трусь, Вьюлка, защищу ежели что.

Он-то? Жука вот спасти мог, мышь, бывало, у котов отбивал. Сможет ли сам руку поднять на живое? Или тварь эта не в счёт? Нет, нет уж! Может, ему и стыдно-зазорно бежать, а ей точно нет. Потянула Тиша за собой к воротам, да поздно.

Только сейчас, будто морок какой с глаз спал, увидала Вьюлка, что твари эти повсюду. Ходят лениво, рыщут будто уже нехотя, напировались.

Точно ли успели сельские бежать, как они с Тишем поначалу решили? Но отвечать себе не хотелось ни за что на свете.

Уйти – тихонечко так, пока сытые они, пока дела нет. Но вот сначала один поднял грязно-бурую морду, потом – другой, третий… Слепые глаза.

Внутри всё узлами скрутило. Вьюлка с Тишем застыли, не дышали даже. Вдруг, раз твари незрячие, не смогут найти, если стоять тихо-тихо, как каменные, как… мёртвые. И поначалу звери правда вроде как отвернулись, будто решили отпустить гостей. Но то ли чем иным они чуяли, то ли запомнили, где в последний раз шаги слышали… Вдруг все, как один, двинулись к Вьюлке с Тишем. Да как их много было, и чем ближе, тем страшней казались их слепые, с белой поволокой глаза, пасти, перемазанные кровью и землёй.

А потом Вьюлке почудилось – гул какой-то идёт. Не сплошной, а как хор поёт, но только не все одну песню, а каждый свои слова вразнобой.

– Эй, бежим же, – дёрнул её за руку Тиш. Да так, будто уже не в первый раз за собой зовёт.

Но в голове так гудело, и хотелось понять-разобрать, что же говорят голоса. И будто ничего важней не было на свете, чем узнать.

«Хозяев запах»… «Да, чуем, чуем»… «Но ведь это не хозяин?» «Нет, нет, нет»… «Но пахнет сла-а-адко, да-а-а»…

Значит, вот что братья короля с собой в мир приносят? И ведь ещё не все пробудились… Страшные твари, страшные дни-времена придут, и никто-никто против встать не сможет, потому что нет такой силы, чтобы справиться с могучими братьями.

«Вкусно будет»… «Да-а-а»…

И глаза эти слепые смотрят, смотрят, будто видят её самую душу, и страх, что ноги верёвками связал.

Бежим, бежим, Вьюлка, бежим – и слышит, и не слышит. Будто слова эти, голос этот родной далеко-далеко, а глаза и хор в голове – здесь, рядом. Настоящие.

Вдруг Вьюлка ощутила, что ноги её от земли оторвались. Подумала отстранённо: вот и всё, подкрались, разорвут теперь, растерзают. Она глаза даже закрыла. И ждала, ждала боли, но вместо этого Вьюлку тряхнуло хорошенько. И будто всё в голове перемешалось, но не вверх тормашками стало, а наоборот – как надо, правильно.

И вот уже слова жуткие – не слова, просто гул недобрый. А сама она болтается у Тиша на спине. Он её, оказывается, схватил в охапку, перебросил через плечо и бегом. Видел ли он или нет, но твари сорвались, следом кинулись.

– Пусти, пусти! – взмолилась Вьюлка. – Сама побегу, быстрее будет.

Тиш не остановился. Но хоть он и силён был, и в плечах широк, а бега хватило на чуть. Задышал тяжело. А твари уже и впереди, и позади оказались, тут и с пустыми руками бежать некуда.

– Хозяевами, говорите, пахнет? – выкрикнула Вьюлка. – Тронете меня или друга моего, и восьмой брат с вас шкуру спустит!

Не верила она, конечно, ни в то, что поймут её слепоглазые звери, ни в то, что послушают. Но твари разом присмирели, вроде и сделают шаг, оскалятся, а потом всхрапнут недовольно и всё. Одни и вообще побрели восвояси, другие стояли, воздух нюхали. И охота, и страшатся, видать, гнева хозяев. Надолго ли…

– Идём, идём, Тиш, скорее отсюда!

Вьюлка соскользнула наземь, огляделась, куда вернее пойти. Всё же к реке, через мост! И пусть ночь собирается, чай, лес её не обидит, а здесь и при солнце страх такой творится.

– Пшли, пшли прочь! – топнула она ногой на слепоглазых. – Ваш хозяин меня для себя бережёт, не вам на меня зуб скалить!

Пошли они с Тишем бочком-бочком, да оглядываясь – не кинутся ли. Но твари лишь топтались, да сопели, бились гулом голосов во Вьюлкину голову. Второй раз она не очаровалась, прогнала прочь.

Так они добрались до дальнего края села, откуда сразу за воротами лежал мост с резными поручнями. Темнеть уже начало, и за высокой травой вдоль берега Вьюлка не увидела речной воды. Странно, но и шума-плеска тоже никакого не было. Тиш насторожился, пошёл глянуть.

– А вдруг и там, как в селе, жуть какая? – остановила его Вьюлка.

– Так ты ей скажи, что хозяину принадлежишь, – не глядя на неё, сказал Тиш, – она и не тронет.

– Ты что, вправду это говоришь? Нашёл время! Раньше тебе и дело не было, а сейчас…

– А сейчас я смотрю и думаю, знаю ли Вьюлку? Раньше всегда уверен был. Чудь вокруг тебя всякая была, но я не сомневался – вот подруга моя, Вьюлка. Как сестра мне, ближе той, что по крови. Но разве сестра мне та, что с тварями да проклятыми братьями якшается?

– Я тебя и не просила за собой тащиться! – взвилась она.

– А вот эту Вьюлку узнаю, – Тиш смягчился, улыбнулся даже, а ей так и хотелось его поколотить!

– А раз узнал, так чего делать будем?

– Всё одно идти больше некуда. Сама видишь, какое зло по миру потянулось, назад бежать, так проще сразу в эту реку и прыгнуть. Так что идём, что бы там ни было.

Вьюлка вздохнула, но согласилась. Снова ей не по душе было, чуяла – нехорошее там, только вот прав Тиш, идти больше некуда. Так и становится самый плохой путь – единственно правильным.

Шагнули они на мост, на небо луна полная вышла, светло стало. И вот бы сейчас увидеть, как серебрится река… Тиш с Вьюлкой перегнулись через перила, а там ничегошеньки не было. Сухое дно с мёртвыми рыбами в сети ила и водорослей.

– Куда же делось? – растерянно спросила Вьюлка.

А сама уже слышала песню воды – тихую, грустную, далекую. Пошла за ней по плотно подогнанным брёвнам, а когда закончился мост, увидела в траве сверкающие под лунным светом ручейки. Бежали они снизу вверх вопреки всему, что знала Вьюлка о порядочных ручейках. Значит, тоже волшебство братьев, не иначе. И дорога им теперь по залитым речной водой полям и лесам.

Братьям ведь осталось только самого короля пробудить.

– Я тебя тогда не спросил… – начал вдруг Тиш.

Они сидели возле костра в лесу. Может и нужно было торопиться, но ноги уже сами покоя просили, подкашивались да запинались, мешая идти.

– О чём?

– Что за «он» твоё сердце унёс. А потом с тварями этими… И вот теперь спрошу, откуда про брата узнала, почему к тебе пришёл?

– Потому что…

И вот как ему было сказать сейчас? Свет костра заключил их в круг, поодаль что-то скреблось и сопело. Ещё пока шли по лесу, заметили, как твари из села бредут следом. Держатся подальше, боятся гнева хозяев, но из вида не пускают. Жуть до косточек пробирала, но костёр грел, и Тиш сидел рядом такой надёжный, готовый из любого ужаса на себе вынести. И потому поняла Вьюлка, что сказать должна правду.

– Я нашла его. Ходила в лесу своими тропинками и наткнулась… И это я, я, Тиш! Я его разбудила! По незнанию, нечаянно, а от него и остальные проснулись. Так что ты решил исправить то, в чём я одна повинна.

Вьюлка закрыла лицо руками, чтобы не видеть, как будет злиться Тиш. А ведь будет, как иначе! Да она и сама злилась – пусть случайно, но всех обрекла на ужас.

– Зачем?.. – только и спросил Тиш.

– Влюбилась.

А что тут ещё скажешь? Если уж решилась не врать, да и то… Даже наврать тут нечего.

– Ясно.

И как-то он так это сказал, что поняла Вьюлка – не сестра она для него. Не подруга. Просто Тиш не из тех, кто красиво скажет, посмотрит горячо. Да только чего теперь…

– А я ведь и спасибо даже не сказала, что спас меня. Спасибо, Тиш.

– Спать пора.

Больше они ни словом не обмолвились. Вьюлка легла бочком на траву, под ухом земля ей шептала о том, что утро вечера мудренее. Так она и не поняла – уснула ли, нет ли, только услышала журчание – тихое, чуть заметное:

– Жизнь моя.

– Ты?..

Всё сон, конечно. Разве может быть иначе, хоть и голос его, и слова? А вода всё журчала, журчала, и в перезвоне – словно мелкие в ней льдинки друг о дружку стукаются – слышалось Вьюлке её имя. Тогда она одними губами произнесла, что давно покоя не давало:

– Я не злюсь на тебя, любимый. Знаю, что не по своей воле сердце моё забрал. Всё братья твои волю тёмную навязали. Ведь правда? Ты бы меня не обидел.

Она и ответа не ждала – только сон. Просто душу облегчить. Но ответ пришёл:

– Это не братьев воля, жизнь моя. Ты права, обижать тебя мне тяжело, но так я сам решил и сам исполнил.

Вьюлка ещё долго слушала, как быстрые ручьи шуршат в траве, но слов не разбирала. То ли привиделось, то ли нет… Но почему-то она твёрдо знала – всё правда.

 

***

Утром, чуть свет, Тиш с Вьюлкой отправились дальше. Он молчал, да и самой Вьюлке говорить не больно хотелось. Вела она его дорогой, что лес показал – выстелил одну единственную, без тонких знаков, что только глаз внимательный заметит. Видать, вся земля беду чуяла. И текли с ними ручьи и реки, сливаясь в один поток, и брели твари. Нечеловеческое всё тянулось к проклятым братьям. Тиш и Вьюлка шли, зная, что не место им там, куда идут, но и назад не повернуть.

Подошли они к городу – никто из них раньше так далеко от дома не бывал, у Тиша вот отец по молодости на ярмарку сюда ездил. Рассказывал про высокие стены с бойницами, про дома из камня и тонконогих стройных коней, что запрягают в красивые коляски.

Помнила Вьюлка эти рассказы, мечтала, что однажды увидит чудеса хоть одним глазком. А теперь смотрела на тот самый город, но чудес и капли не осталось. Снесло – точно чужеземной ратью – ворота; дома рассыпались по камешку; головы конские на шесты потехи ради насадили… Вьюлке хотелось горько заплакать, но Тиш вдруг нашёл её руку и крепко, тепло так, сжал в своей. И разом растаяло, размылось весенним ливнем всё то муторное да нехорошее, что меж ними пролегло.

Дальше так и шли – рука об руку. Впереди, на холме высился замок. Обняли его чёрные камни, как в скорлупу заточили. А ведь там… Да, там и правил века назад проклятый король. Там и уснул. Значит, кончился путь? Или начался только…

Теперь старались они ступать осторожно, таиться за остовами разваленных домов. Всё одно невидимками подойти не удастся, но хоть оттянуть-отсрочить встречу с братьями.

Только оказалось, что братьям не до них совсем. Девять их стояло под холмом, и даже со спины – фигурой, осанкой, одеждой богатой – внушали они трепет. Вот уж точно – хозяева. Возлюбленного своего, восьмого брата, Вьюлка сразу узнала, позвала сердцем. На миг он дёрнул головой, но лишь на миг. Так и не оглянулся.

Заняты они были, рушили чёрный камень-скорлупу, что не пускал их к последнему брату, королю. Один сотрясал землю, и шли по камню страшные трещины, другой – калил его огнём, Вьюлкин Восьмой водой по калёному хлестал.

Твари, что всю дорогу следом шли, кинулись к хозяевам, как весёлые щенки, но один из братьев, в чьих руках висели змеями кожаные плети вскинул руку. Языки плетей упали на спины зверей, обвили тела. Брызнула кровь и с ней – жалобный визг, а брат лишь обратно к замку повернулся. Напоил плети, и те толще, сильнее стали, ещё яростней ударили в чёрный камень.

Вот так – и ветром, и тварями подземными, и светом и тьмой обрушивались братья на замок. Останавливались, смотрели – не вышло ли каменную скорлупу расколоть.

И вдруг услышала Вьюлка плач и мольбу. Женщина-горожанка рыдала над большим валуном, вилами пыталась приподнять, да без толку, а рядом с ней, под валуном, что-то – не разглядеть.

– Смилуйтесь, пустите, смилуйтесь…

Оглянулись братья на её причитания. Принялись смеяться. Тут Вьюлка поняла, что камнем по бёдра придавило кого-то. Мужа?

– Помогите, разве вам чего стоит? А в нём вся жизнь моя! Спасите его, сама вам поклонюсь.

Но только смехом ей отвечали. Потешались, что они таких людишек деревнями давили, как тараканов. С чего дура решила, что у них можно милости просить? Лучше бы сама бежала, пока цела. Но та только сильнее навалилась на черенок вил. Тиш было дёрнулся помочь, но Вьюлка его за руку ухватила. У неё тоже сердце кровью обливалось, но бежать туда – только губить себя без толку.

И вдруг под насмешки и гогот братьев хлестнула по камню могучая волна. Смела его в сторону. Горожанка оторопело поглядела на того, кто чудо сотворил, потом – на мужа. Принялась под руки его поднимать, тащить подальше с холма.

Но Вьюлка этого уже не видела, даже Тиша выпустила из рук, и тот всё же кинулся к женщине, чтобы вместе доволочь её неподъёмную ношу. Вьюлка же глядела на Восьмого брата. Его волна, его сила, тут и сомнений быть не могло. Глаза его – дивная морская пучина – уже давно рассказали ей, что подвластны ему вода и лёд. Всё ещё шептались в голове ручьи, повторяли страшные слова, что обидел он по собственной воле.

Почему же теперь решил спасти? Пусть не Вьюлку саму, но тем дивнее. Чужого человека, ту, над кем его братья потешались только. Но он уже не глядел на спасённую, швырял только лазоревые валы в чёрный камень замка ещё неистовей.

И вдруг крепкий панцирь, сковавший усыпальницу проклятого короля, затрещал, загремел и раскололся, точно и правда был лишь ореховой скорлупой. Земля сжалась, словно испуганный зверёк перед охотником. Братья прянули к замку.

Как быстро проснётся король?

Но не успела Вьюлка подумать, как Тиш, оставив женщину с мужем подальше от холма, бросился вперёд. Промчался мимо братьев, держа вилы наперевес. Неужто решил с простыми вилами против самого проклятого короля? Глупый, глупый… Глупый, отважный Тиш!

Вьюлка не выдержала, кинулась следом. И тут распахнулись врата замка. Из тьмы в свет шагнул проклятый король, одежды его были белы, корона сияла звездой. День словно сник вокруг него, и птицы упали с небес. Лицо короля было прекрасней чем всё, что видела Вьюлка, но жуть брала от этой красоты, сердце заходилось, кровь стыла. Даже братья шаг назад сделали.

Да и кто не оробеет? Он не смерть даже, смерть – сестра жизни. Он ужас и лютый холод, глаза его – мёртвые звёзды, а душа его – злой голодный зверь. Тяжело вздыхала под ним земля, когда он делал шаг, и воздух дрожал тишиной.

Только вдруг метнулся кто-то – маленький такой против величия проклятого короля. Но ни страха не было, ни сомнения. Тиш – стукнуло невпопад сердце Вьюлки. Тиш, Тиш…

Он выставил вперёд вилы, словно можно ими было сразить ночную тьму или туман над болотом. Вьюлка знала, что нельзя, невозможно, но грудь полнилась гордостью за его безрассудную смелость.

Король едва лишь окинул его глазами. Мелочь, неважное. Не стоит даже взмаха руки. Только осколка взгляда. И Тиш вытянулся, потом согнулся – как человек не может. Закричал, ломая каменное безмолвие, и упал.

Тут уж Вьюлка не выдержала, кинулась к нему. И пусть тоже рядом ляжет, пусть и её король осадит смертельным взглядом, пусть. Чего ей бояться? Будто осталось в мире хоть что-то страшнее!

Король повёл головой, но Вьюлка не остановилась. Подбежала к Тишу, рухнула на колени возле него, готовая, что и ей так жилы скрутит-вытянет – до крика, до невозможности. А слёзы уже хлынули сами, сколько в ней их ещё? Хватит ли, чтобы вылить всю боль без остатка? Ведь больше, кроме боли этой, в ней ничего и нет.

Только как-то, уголком души, самым краешком сердца услышала голос любимого – любимого ли?

– Оставь её. Для меня – оставь.

Она лежала на тёплой ещё груди Тиша, но под ней – ни вздоха. И надеялась, молилась, чтобы король не послушался брата. Но свет дня будто стал вокруг ярче, застывший воздух щекотнул ветерком, подхватил выбившиеся из косы пряди. Ушёл.

И вдруг Вьюлкиного плеча коснулась ладонь. Нежно так, будто тёплая волна накрыла берег. Вьюлка брыкнулась – да оставь уже! Оставь! И кричала, наверное… Чего ещё нужно, чего ещё забрать у неё можно? Сердца последний кусок – нет его уже! Кончилось, истончилось, угольком раскрошилось и вытекло со слезами.

– Сердце носить тяжело.

Она подняла голову, со всхлипом обернулась. Зачем мучает?

– Даже половины – слишком много. Я чувствую, жизнь моя… Всё вокруг.

Он стоял на коленях возле неё, и красивое его лицо стало просто лицом – человеческим. Вот тут морщина прорезала высокий лоб, и две – горькие – в уголках рта. Вьюлка молчала.

– Радость, когда солнце встаёт, тоску и вину, что тебя оставил, как обрывается внутри, когда кричат от страха дети. Как можно столько чувствовать? Идём со мной, помоги мне ощутить ещё больше?

– Уйди, – бессильно прошептала Вьюлка. – Уйди, дай мне его оплакать. Ничего ты не чувствуешь, если можешь мне о радости говорить, да о самом себе! Не чувствуешь, если позволил им спустить своих тварей на людей. Дома лишить, надежды, забрать всё до капельки! Чувствуй, чувствуй себе пожалуйста! А меня оставь.

И она уронила лицо на ладони, вжалась в Тиша, будто хотела поймать хоть эхо от стука, от вдоха. Но не поймала. Вьюлка знала, что Восьмой брат так и остался за её спиной. Стоял на коленях недвижимый – не трогал её, но и не уходил.

А потом, вдруг, что-то дёрнулось в груди Тиша. Сначала Вьюлка и не поняла, думала сама от холода вздрогнула. Но потом снова трепыхнулось, дёрнулись ресницы. Она подскочила, тронула шею, щёки – холодные. Но будто что-то изменилось, что-то ожило внутри. Пусть слабо, пусть вполсилы.

Вьюлка повернулась к Восьмому брату. Тот тяжело поднялся на ноги, будто на плечах его лежало целое небо.

– Это ты, ты сделал? – вцепилась она в него словами.

– Я не могу его вернуть совсем прежним, нет у меня такой силы, – повинился он. – Только так. Полусон, полужизнь.

– Спасибо…

– А теперь, когда друг твой не мёртв, ты пойдёшь со мной?

Она бежала бы, летела… Та Вьюлка, прежняя. А эта Вьюлка лишь головой мотнула. На лице Восьмого брата скользнула боль, но потом принял её отказ, выстоял.

Она думала, что он уйдёт, не медля. Чтобы не стало ещё больней, но вместо прощания тот приблизился к Тишу, положил на него ладонь и пальцы стиснул. На миг Вьюлка испугалась, что заберёт подаренную жизнь… полжизни. Но нет. Хоть и сделал он что-то, но ресницы Тиша всё так же трепетали, грудь слабо вздымалась.

– Что ты?.. Зачем?.. – Вьюлка от дрожи едва могла хоть это сказать. – Куда ты?

В ней всё ещё плескало горе. И надежда, и страх.

– К братьям. Я поклялся им, помнишь? У твоего Тиша большое, доброе сердце, но целого ему уже не нужно. Моим же братьям хватит и малой части. Пусть тоже почувствуют. Хоть немного. Хоть больно.

Вьюлка осталась стоять одна на холме. К Тишу прянула невесть откуда взявшаяся вода. Подняла его, спеленала, и вот уже морозно-хрустальные узоры обвили лицо. Только чуть-чуть лёд запотел возле губ.

– Я останусь с тобой, обещаю, – прошептала она.

Обещаю…

Да, тогда у неё было целое, огромное любящее сердце, чтобы разбудить красивого принца. Теперь лишь половина. Но любви в ней стократ больше. Может быть, пусть через много-много лет, ей удастся снова?

И по ледяной стенке скользнула незаметно крошечная капля воды…

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок отдела фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения может быть удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале