Матэ Залка. Это имя знают многие в нашей стране. Венгерский писатель-революционер. Сражался за Советскую власть. Он же — генерал Лукач, командовавший интернациональной бригадой в Испании. Хочется рассказать о немногих встречах с Матэ Залкой, которые мне подарила судьба более полувека назад.
Было это в 1930 году. Я только начала учиться в МГУ на факультете литературы и искусства. Сразу же нагрузили общественной работой — вела культурно-массовый сектор. Возвращаясь однажды в общежитие, увидела в вестибюле секретаря нашей комсомольской организации с каким-то человеком в темно-синих галифе и френче, обутым в солдатские бутсы с обмотками. Невысокого роста, смуглый, с усиками.
— Где ты ходишь? — набросился на меня наш секретарь— Вот товарищ… тебя ждет.
Оказалось, что это Матэ Залка. Живет в нашем доме.
Организовал красный уголок и вместе с другими писателями-революционерами будет вести культурно-массовую работу со студентами нашего общежития.
И тут же секретаря как ветром сдуло.
Мы пошли в красный уголок. Это была просто комната. В одном углу свалена старая мебель, в другом стояли классная доска, плохо выкрашенный стол, и возвышался деревянный помост. Вид был неприглядный.
За столом сидел мужчина, углубленно над чем-то работал. Опираясь плечом о стенку, стоял другой — молодой блондин в черном кожаном пальто и с белым шарфом на шее. Матэ Залка обратился к сидящему за столом по-венгерски, затем представил его:
— Товарищ Бела Иллеш, венгерский писатель, коммунист.
Тот встал и поклонился мне.
Второй был Антал Гидаш, венгерский поэт, революционер.
— Можно его называть Анатоль. Я его перекрестил,— улыбнулся Матэ,
Матэ Залка спросил, как меня зовут, откуда я родом. Когда узнал, что из Мариуполя, сказал:
— Я тоже там был.
И тут же начал рассказывать о своем путешествии по берегу Азовского моря.
— Шел я долго. На мне были вот такие бутсы.— Вытянул ноги и артистично показал, какие у него были бутсы.— Путь был изнурительным, и я понял, что от них скоро ничего не останется. Тогда я снял их, связал вместе шнурком и перекинул через плечо.— И показал, как это сделал.— До Мариуполя шел босой, усталый и голодный. Время было тяжелое. Все мне отказывали в куске хлеба и крове. С большим трудом дошел до мариупольского порта. И тут один рабочий меня приютил. Я жил у него, пока не зажили ноги. Об этом я написал в своей книге, вы можете прочитать… Давайте договоримся, как мы будем работать,— перешел он к делу.— Наша главная задача — познакомить студентов с революционными писателями Запада… Будем готовить доклады о международном и внутреннем положении. А вас мы просим помочь организовать студентов.
Мне не нравилось, когда со мной разговаривали на «вы», и я тут же ему это высказала. Он одобрительно кивнул.
Все они говорили по-русски. Но лучше всех говорил Матэ.
Первый доклад делал Бела Иллеш. Ему приходилось часто останавливаться, подбирать нужное слово. И Матэ приходил ему на помощь. В этот вечер я больше наблюдала за ними, чем слушала доклад.
Матэ Залка все время находился в движении. Его редко можно было видеть сидящим. Любимый маршрут — от стола до дверей. Ходил неслышным шагом, спрятав руки в карманы. Чувствовалось, что у него в это время интенсивно работала творческая мысль.
Занятия в красном уголке проводились раз в неделю. Кажется, по средам. Были встречи с Людвигом Ренном, Анной Зегерс, Томасом Манном. Расскажу коротко о встрече с Манном. Было это в-январе 1931 года. Встретиться с ним хотели многие. А стульев не хватало. И ребята разместились на куче мебели, образовав какую-то немыслимую пирамиду. У стола тесным кружком стояли писатели и о чем-то спорили. Надо сказать, что они часто и горячо спорили.
Решив таким образом какой-то свой вопрос, представили нам Манна, и Матэ рассказал его биографию. Говоря о его брате Генрихе — тоже писателе, Матэ сожалел, что тот никак не может или не хочет понять суть пролетарской революции. Что он остался приверженцем буржуазного строя и поэтому живет в Германии.
Дальше Тсмас Манн начал читать отрывки из своей книги по-немецки, Матэ дословно переводил. Конечно, это был не лучший метод знакомства с творчеством писателя. Интерес у слушателей начал падать. Надо было спасать положение. Матэ предложил вольный перевод отдельных отрывков. Это тоже было мало эффективно. И тут неожиданно вместо перевода Матэ сморозил какую-то шутку. Раздался такой дружный хохот, что, я думала, рассыплется вся наша живая пирамида. Больше всех смеялся сам Матэ.
Манн сперва недоуменно смотрел на всех. Потом до него дошло. Он начал протестовать. С большим трудом Матэ взял себя в руки и извинился перед Манном.
Только два человека не участвовали в веселье, они были заняты своими мыслями — Бела Иллеш и Гидаш.
Несмотря на бедность и неприглядный вид нашего красного уголка, обстановка никого не шокировала, в том числе и западных писателей. Они постоянно были там. Со временем и студенты стали ходить туда чаще, не только на мероприятия, а просто за советом. А как эти писатели умели слушать! Каждого, кто к ним обращался, они выслушивали с большим вниманием, уважительно. Высокой культуры были люди. В борьбе и лишениях они сумели сохранить в себе все лучшие качества человека.
Помню вечер накануне Первомайского праздника. Наши западные друзья ждали этот праздник с нетерпением. Первый раз они должны были встречать его в свободной стране. Многие готовились выступить с воспоминаниями о праздновании этого дня в капиталистических странах.
Возвращаясь вечером в общежитие, я еще издали услышала музыку в красном уголке. Пошла туда. Танцующих было так много, что танцевали плотной толпой. Меня окликнул Матэ. Он был одет по-праздничному: костюм, белая рубашка. Сам веселый. Улыбаясь, протянул, как всегда это делал, обе руки, приглашая на танец. Кому-то я сунула портфель, мы закружились. Матэ предложил мне танцевать и петь вместе с ними до утра и отсюда вместе с гармонистом пойти прямо на парад. Я, конечно, согласилась.
И началось веселье! Гармонист играл мелодию за мелодией без остановки. Матэ танцевал и пел со всеми. После двенадцати ночи ряды начали редеть. К двум часам остались почти одни девчонки. Но мы не сдавались. И вдруг гармонист на полуслове смолк. Как пулей сраженный, опустив голову на гармонь, тут же уснул. Матэ знаком показал нам не тревожить его, и мы тоже уснули, сидя на стульях.
Проснулась я от криков и долго не могла сообразить, где нахожусь. А на крыльце несколько девушек и Матэ уже выкрикивали первомайские лозунги, размахивали цветными косынками. И смеялись, смеялись… Светлое, красивое было утро.
Ровно в 8.30 на кашей лестнице уже было полно знакомых и незнакомых писателей. Гармонист заиграл, и мы все двинулись к Красной площади. Матэ везде поспевал. То запевает, то с кем-то перебросится шуткой, то с участием кого-то выслушает. Ни одной минуты в покое.
…Однажды, возвращаясь домой нагруженная книгами, я встретила Матэ. Он поинтересовался, как идет сессия. И я ему пожаловалась:
— Целое море книг, я в них барахтаюсь и не знаю, смогу ли когда-нибудь выплыть на берег или навсегда утону в них.
Он слушал меня, улыбаясь. Потом задумчиво произнес:
— Как бы я хотел утонуть в этом море книг и барахтаться, и барахтаться, и никогда не выплывать на берег.
Я тогда подумала: «Да кто же ему не дает утонуть в этом море книг? Он же писатель. У него уйма свободного времени, не то что у меня — несчастной студентки».
Матэ был непревзойденным рассказчиком. Помню, как он рассказывал смешные истории из своей военной жизни. Артистично, с большим юмором, входил в образ каждого персонажа. Его рассказы были маленькими спектаклями. Помню его слова:
— Вот так, Катя, прошла вся моя молодость: между жизнью и смертью, между смертью и жизнью!
