Старик плакал, сидя на полу и по-ребячьи обняв колени. Козырек старенькой фетровой кепки съехал чуть набок. Мятый серый тренч с потертыми локтями и мятые, впрочем, со стрелками, брюки дополняли картину продолжительного и сильного душевного страдания. Одни лишь ботинки, безукоризненно чистые и ухоженные, выбивались из общей картины.
– Неужели другого выхода нет? – наконец проговорил он.
Я тяжело вздохнул – этот вопрос звучал каждый раз.
– Виктор Иванович, – я дождался, пока старик поднимет голову, и посмотрел ему прямо в глаза. – Закон непреклонен, а я всего лишь исполнитель. Я не могу искать другой выход – у меня нет таких полномочий.
– А у кого они есть? – старик моментально ухватился за мысль.
Я задумался – говорить ли?
– Иногда копии себе оставляет министерство культуры, исследовательские институты, школы…
Закончить я не успел – Виктор Иванович неожиданно вскочил и зашагал из стороны в сторону:
– Вот вы им и скажите, вы укажите им, что на улице Чижевского девятнадцать, в квартире сорок, вы обнаружили не просто копию – настоящий образец, способный послужить отечественной науке! В его памяти хранятся ярчайшие события эпохи, в которую ему довелось жить. Он может о многом рассказать. Ну скажите им что-нибудь!
Старик уставился на меня – в его взгляде горела мольба:
– Прошу, не заставляйте меня этого делать… – прошептал он.
Шёл две тысячи сто семьдесят третий год. Десять месяцев назад правительство приняло закон о принудительном выключении виртуальных копий умерших людей. В народе эту инициативу не обинуясь окрестили убийством. Народ всегда преувеличивает – взять хотя бы название, которое он дал этим виртуальным копиям – «воскресшие».
Семьдесят лет назад случился настоящий бум, народ безумствовал: дети «воскрешали» родителей, родители – детей, восставали из небытия дедушки, бабушки, кошки, собаки – смерть уже не обладала властью, отступив перед изобретательностью человека, испуганно съёжившись под тенью технологий.
Сперва это были слабые цифровые копии, жившие на экранах компьютеров и мобильных устройств, затем полноценные виртуальные модели, заключённые в специально созданные для них призмы. Прошло еще немного времени и в каждой квартире появилась отдельная комната, в которой многочисленные скрытые от глаз лазеры ткали из воздуха научно обоснованных призраков.
Если вы спросите меня, то от «воскресших» польза была только школам, музеям и вообще науке – что, конечно, уже не мало: герои прошлого рассказывали о себе, стоя во весь рост перед учениками; желающие могли посетить настоящий парк Юрского и любого другого периода, понаблюдать за неандертальцами, поглазеть на великие баталии прошлого.
Но то, что в каждой семье продолжали свою куцую жизнь умершие родственники и питомцы… По мне это было не нормально. Впрочем, сами «воскресшие» незавидность своего положения не осознавали и были всем довольны.
Вопрос об этичности «воскрешения» подняли сразу же, но как-то всё сошло на нет – покойные не страдали и не обладали действительной жизнью в отличие от возможных клонов – таким образом, их право на смерть не нарушалось. Даже Церковь отнеслась к явлению терпимо, разве что отдельные богословы выступали иногда против термина «воскресший».
Беда пришла откуда не ждали – планету захлестнула череда самоубийств, многие из которых так или иначе были связаны с «воскресшими».
Иные сводили счёты с жизнью из-за неожиданной «смерти» копии – баг, который так и не смогли починить разработчики. Просто однажды «воскресший» исчезал, а после восстановления оказывался бездушным роботом с обычной нейросетью в мозгах.
Других (и это было особенно страшно) подбивал к гибели сам вернувшийся с того света родственник, убеждая, что в бытии «цифрой» очень много преимуществ. Несчастные завещали себя воскресить и умирали.
Третьим доставались не самые лучшие копии: сварливые и неблагодарные. То ли при жизни были такими, то ли снова некий баг. Так или иначе живые нередко страдали из-за чувства вины и массы других чувств, которые ни к чему хорошему не приводят.
Когда необходимость что-то делать со сложившейся ситуацией стала очевидной, решили проводить специальную оценку бывших усопших и их владельцев и выключать тех «воскресших», которые потенциально могли принести вред. Закон обходил стороной школы и институты, но, как мне казалось – пока.
Лично я относился к таким «воскресшим» плохо, но всё же можно было понять родственников, со слезами на глазах принимавших весть, что их родных снова у них отбирают. Уже навсегда. «Только поставьте подпись, пожалуйста».
– Нет-нет-нет, я этого не сделаю! – вывел меня из раздумий голос старика. Губы его тряслись.
Я вздохнул:
– Поймите, копию разрешают оставить, только если она представляет собой историческую или культурную ценность. Мы не можем каждую из них объявить значимой фигурой эпохи.
– Понятно! Действительно – пускай лучше будет жить Калигула или Наполеон, уж они-то исторически значимы, не то, что простой гражданин!
– Виктор Иванович, была произведена оценка, и вы уже ознакомились с её результатами.
Старик поглядел на бумаги, лежавшие на столе напротив него.
– «Психологически не стабилен…» «Копия ГРЧ-19/40/1 подлежит отключению…» – вдруг выпалил: – А вы по имени назовите! Или нелегко? Страшно, что за кодом скрывается настоящий человек?!
Да, он был прав. Как бы ни были копии несовершенны, они выглядели и вели себя в точности, как человек, и даже мне, когда я отключал их, было не по себе.
– Вы моё согласие не получите! – старик снова сел, только уже на стул, и хмуро уставился куда-то сквозь стены. – Ни я, ни мой сын не пойдём на это.
Закон, на мой взгляд, страдал одним очень большим недостатком – он предписывал брать согласие с каждого совершеннолетнего члена семьи, что существенно замедляло процесс. Но как будто и этого было мало – согласие следовало получить и от самой копии. Несусветная глупость: это всё равно, что брать согласие с принтера или стереосистемы. Но правовой статус «воскресших» был однозначен – да, это не живые люди, но полноправные члены семьи живых.
Я надеялся, что в будущем этот вопрос решат. А пока противники отключения вовсю протестовали – если копии сочтут за обычные, пусть и усовершенствованные программы, ничто не будет препятствовать их массовому отключению.
Получить согласие «воскресшего» на «умерщвление» было, пожалуй, самым сложным, однако, как показывал опыт – возможным.
– Вы удивитесь, но ваш сын уже поставил подпись! – я показал старику планшет. На мониторе краснел отпечаток большого пальца. – Дело за вами.
Я не соврал. Хотя это был один из способов, и многие к нему прибегали: при виде подписи своего «воскресшего», живой родственник не так сильно мучился совестью, давая собственное согласие, тем более что оно даже вознаграждалось некоторой компенсацией.
В свою очередь, копия, узнав, что все близкие от нее отказались, после некоторых раздумий всегда давала согласие на своё отключение. Феномен, который следовало бы изучить.
Все-таки небольшая эмоциональная вовлеченность у меня присутствовала – не к воскресшим, так к их родственникам, поэтому в таких вопросах я старался избегать подлогов.
– Но… как вы… – Виктор Иванович ошарашенно смотрел на меня. – Он сам дал согласие?
– Он внял моим рассуждениям и согласился, что так будет лучше.
– Что ж, если он действительно так считает… А могу я увидеть его в последний раз? – в глазах старика заиграла надежда.
Я покачал головой:
– Прошу меня извинить, но процедура отключения не разрешает контактов между членами семьи.
Я не стал вспоминать все те случаи, когда последние встречи вызывали жуткие истерики и необходимость проведения дополнительных оценок, приводивших иногда к тому, что «воскресшего» всё же не отключали.
Старик осунулся, и, казалось, постарел еще на несколько лет. Слёзы снова полились по щекам.
– Я не думал, что он сможет… сам… Хорошо, давайте сюда свой планшет.
Я положил его на стол перед Виктором Ивановичем. Старик с минуту постоял над ним, затем приложил большой палец рядом с отпечатком сына.
– Вот и хорошо, Виктор Иванович! – сказал я. Настроение у меня значительно улучшилось – иногда процедура занимала значительно большее время и требовала гораздо большего количества нервов.
Я забрал планшет, и запустил программу «отключения».
Старик поправил фетровую кепку, одёрнул плащ и грустно-грустно улыбнулся перед тем как мигнуть и исчезнуть.
