Опыт северной жизни

В конце июня 1972 года я отправился в свою первую научную экспедицию в Большеземельскую тундру. Для меня это было уже не первое знакомство с Севером как таковым. Ещё десять лет назад, на летние каникулы, отец брал меня в поездку на Беломорскую биологическую станцию МГУ (ББС МГУ) и в Хибины, где вместе со студентами я побывал на базе геофака в посёлке Юкспоррйок и Полярно-альпийском ботаническом саду под Кировском.  Три года спустя под руководством отца я целый месяц «познавал» остров Великий в Кандалакшском заповеднике и побывал на Кемьлудских островах. В моей школьной жизни был ещё один северный эпизод: в 1966 году я работал в стройбригаде на возведении аквариального корпуса на ББС МГУ.  В студенческие годы, с 1969 по 1971 год, были Лапландский заповедник, снова ББС МГУ и Командорские острова.

 

Воргашор – наша база

Вдвоём с зоологом Станиславом Беликовым на поезде Москва – Воркута мы добрались до конечной станции. В сопровождении сотрудника местного краеведческого музея Маргариты Крочик доехали до посёлка Воргашор. Тогда он именовался Ворга-Шор. «Топонимический словарь Коми АССР» (1986) приводит следующее толкование происхождения его названия: «Вӧргашор – ручей, протекающий у путей кочёвок оленьих стад (коми – вӧрга – пути кочёвок оленьих стад, шор – ручей)». Но в 1977 году его  переименовали и придали посёлку современное написание. Исток «Ручья на оленьей тропе» находился всего в 750 м к северо-западу от одноимённого посёлка; ручей вытекал из крошечного озера.

Жилья у нас не было, и по просьбе М.Н. Крочик сердобольная директриса местной школы (даже сейчас помню её фамилию – Матвеева) на лето пустила нас «на постой» в один из пустующих классов. Позже к нам присоединилась геоботаник Наталья Аралова. Мои старшие коллеги быстро уехали в Москву, и я остался один. В школе мы базировались во время детских каникул ещё несколько лет, пока не арендовали 3-комнатную квартиру в панельном доме. Она стала нашей базой на много лет. Отсюда мы отправлялись в маршруты и здесь готовились к следующим походам.

 

Объекты «антропогены»

Выбор места будущих работ не был случаен. Из тогдашнего посёлка Шахты № 19 (прежнее название Воргашора) в конце 1958 года отправилась экспедиция, возглавляемая руководителем нашего научного подразделения, известным северным зоологом, д.б.н. С.М. Успенским; в ней участвовал и мой отец.

 

В 1970–1980-е годы посёлок был вторым после города Воркуты по численности населения, имел перспективу развития. Неподалёку от него находится крупнейшая в Европе шахта «Воргашорская». В окрестностях сконцентрированы основные формы антропогенного воздействия на природу тундры – совхоз «Западный», другие шахты и посёлки и т.д.

 

Кроме исследований состояния биологических объектов в «антропогене», или, как мы часто говорили, «на помойке», нам нужны были сравнимые показатели из «чистой тундры» . Такие участки находились на значительном удалении от очага освоения территории.

 

Знакомство с тундрой

В первый экспедиционный сезон я решил главное внимание уделить знакомству с окружающей Воргашор местностью. Это была полого-холмистая территория с впадинами между поднятиями рельефа, где концентрируются увлажнённые места с влаголюбивой растительностью и скоплениями торфа. Понижения занимали густые ивняки, достигавшие 1,5–1,7 м, и высокие, малопроходимые «березняки» (из берёзы карликовой). Мощные разрастания и высота стволов не соответствовали её названию. Пробраться сквозь тундровые «джунгли» без потерь для сохранности сапог и одежды не всегда представлялось возможным.

Для исследований я выбрал небольшие (по 130–300 м длиной, 40–50 м шириной и более и до 2,5 м глубиной) термокарстовые озёра в радиусе 10–12 км вокруг посёлка. Часть из них окружали бугристые торфяники, нередко обваливающиеся в воду. Вдоль берегов развивался пояс из влаголюбивых растений – водяной сосенки (Hippuris vulgaris), сабельника болотного (Comarum palustre), ежеголовника северного (Sparganium hyperboreum),  арктофилы рыжеватой (Arctophyla fulva), лютика Палласа (Ranunculus pallasii) и осоки.

 

Озёра таких же размеров располагались и на так называемых минеральных грунтах – остатках ледниковых морен и древних террас ещё со времён древних оледенений и морских трансгрессий. В отличие от озёр среди торфяников их берега и дно были глинисто-песчаными. В течение двух с лишним месяцев каждые десять дней я отбирал отсюда пробы планктона.

 

Подобные водоёмы мои коллеги-гидробиологи нередко именовали «лужами», считая их несерьёзным объектом для исследователя, даже не обращали на них внимание. Замечу, что здесь будут получены необычные для северных широт результаты исследований!  Помимо самых многочисленных в мелководной тундре озёр в этой части тундры находились ещё и крупные озёра ледникового происхождения. Они всегда считались настоящими, серьёзными объектами, достойными изучения.

 

«Открытие» озера Янэйты

Выпив ранним августовским утром пару кружек крепкого кофе, я отправился по идущей к северу от Воргашора разъезженной мотоциклами и вездеходами дороге. Меня заинтересовало, куда же в хорошую погоду едут местные? Не в сторону ли крупных озёр на рыбалку? Выйдя из посёлка, я смело отправился в путь. Через час, дойдя до пересекающей дорогу ЛЭП (а это более шести километров от Воргашора), я сделал первый привал и задумался.

 

В те далёкие времена нам на руки не выдавали топографических карт. В нашей «конторе» (Центральной лаборатории охраны природы МСХ СССР) был ответственный по секретной части сотрудник, который разрешал их посмотреть только в его присутствии в «спецкомнате». Таковы были правила, видимо, из-за «всеобщей шпиономании». Но нас спасало то, что вся окрестная тундра была исполосована тракторно-вездеходными дорогами, по ним мы и передвигались. Второе пояснение.

 

В будущем, когда мы совершали маршруты на озеро Янэйты по этой «открытой» мной дороге, всегда делали привалы на 15–30 минут именно там, где я останавливался во время своего первого похода. Так уж сложилось, что места «перекуров» на 25-километровом маршруте (примерное расстояние от посёлка до озера) были приурочены к заметным ориентирам на местности. Мы всегда стремились скорее дойти до каждого следующего из них, зная, что тут будет желанный отдых.

 

После ЛЭП продолжил свой путь. Дойдя до ручья Ворга-Шор (его название, как и посёлка, позже изменилось), перебрался на другой берег и устроил привал.  Эта точка была примерно на середине пути до озера. Тут передо мной встал вопрос: после брода через ручей дорога раздваивалась. Одна шла вниз по течению, по левому берегу ручья, а вторая поднималась на водораздельный холм и уводила куда-то вдаль.

 

Решил идти по второй. Поднявшись на холм, увидел у горизонта блестящую полоску воды. Возможно, это и есть озеро. Определил, далековато, но что-то подсказывало, идти нужно именно туда, куда и устремилась отличная для тундры грунтовая дорога. Она шла по вершине водораздела, пересекала небольшие понижения и снова вела наверх, но вскоре стала постепенно спускаться вправо по склону холма. Видимо, граница водораздела была пройдена. Через два часа пути новое препятствие – неширокий, но глубокий ручей (2–2,5 м), пересекающий дорогу. Через него перекинута некая железяка. Годом позже от местных любителей рыбной ловли, бывших шахтёров, мы узнали, что этот «мостик», как, впрочем, и сам ручей, они называли Рештак.  Они пояснили, что рештак – металлический секционный жёлоб для транспортировки горной породы.

 

После третьего привала у Рештака я уже подустал, но продолжил путь. И вот, о чудо! Я достиг желаемого озера. Оно лежало внизу, у подножья высокого моренного холма. По сравнению с термокарстовыми водоёмами, это – настоящий «гигант», километр с лишним в длину и метров 400–600 в ширину. Вокруг те же типы тундр, что и близ посёлка,  так что эту точку можно использовать как контрольный полигон в «чистой тундре». Со временем его границы мы расширили ещё на 10–15 км на север и северо-запад. Обратный путь стал трудным испытанием (всё-таки почти 50 км в обе стороны), но  вечером я был в посёлке.

 

В тундре, на озере Янэйты

На следующий год ко мне присоединился зоолог Владимир Лобанов. Наш первый дальний маршрут – на озере Янэйты – мы назвали «походом за здоровьем». У каждого рюкзак по 20 с лишним килограммов. В них влезли по тяжеленному ватному спальному мешку «непомерных размеров», ватник-телогрейка, палатка, надувная лодка, продукты, ружьё, патроны, стеклянные пузырьки для проб и многое другое. В прошлом году я шёл сюда «пустым» и обещал Володе быструю прогулку – на горку, под горку, ручей, другой, и всё. Но с таким отягощением дорога в одну сторону заняла не менее 5–6 часов.

 

У озера поставили палатку и на следующий день приступили к исследованиям. Я на надувной лодке брал планктонные пробы, а Володя учитывал птиц в тундре. На противоположной стороне, за высоким холмом, он обнаружил небольшую избушку, которую из досок соорудили воргашорские любители рыбной ловли и охоты.

 

Они предложили нам здесь обосноваться и заодно охранять её от всяких случайных людей. Мы с благодарностью воспользовались приглашением и  базировались тут три года, пока этот приют кто-то не разрушил.

 

Из событий первого маршрута на Янэйты запомнился обратный путь. Мы решили сплавиться на надувной лодке по ручью Янэйтывис, вытекающему из озера. Исток был довольно широким, но вскоре русло сузилось и стало мелким. Мы с трудом пробирались сквозь нависшие над водой ивняки. Сидя в лодке, трудно было ориентироваться, где мы находимся и сколько нам ещё плыть. Приходилось вылезать на берег и взбираться на водораздел, чтобы осмотреться.  Достигнув устья ручья, а в него справа впадал ручей Воргашор, мы огорчились: отсюда ещё предстояло несколько километров идти до известного нам брода.

 

Поход на озеро дался тяжело: несли много груза. Поэтому Володя, любитель лошадей, предложил одолжить в совхозе «Западный» лошадь, или кóбыла (как мы её называли, с ударением на первом слоге и обязательно мужского рода) для перевозки вещей. Взять-то мы её взяли, но была одна сложность: лошадь очень не любила комаров и слепней, а их в тундре множество. Поэтому, когда мы довозили на ней груз до озера и привязывали её, лошадь обрывала верёвку и убегала на конюшню. Приходилось Володе возвращаться за ней.

Из других событий отмечу возвращение после работ на озере по ночам в посёлок (ночью было прохладней и гнуса меньше). В этот раз и позже почти всегда по пути от ручья Воргашор до посёлка нас сопровождали болотные совы, которые бесшумно налетали, почему-то всегда сзади, неожиданно, а, оказавшись над нами, издавали характерные звуки – уханье вперемежку с резким не то лаем, не то взвизгиванием. Бывало немало комических ситуаций (об одной из них я рассказывал в УС № 10, 2024) и весьма серьёзных случаев. Это обычно в жизни всех полевиков.

 

Лето 1974 года выдалось  очень жарким.  Температура воздуха в тундре зашкаливала за 35⁰. Вместе с геоботаником Анатолием Кулиевым мы полтора месяца (до начала августа) оставались на нашей «базе» в тундре. Домик был невелик: примерно 3,5–4 на 2,5–3 м с небольшим тамбуром, предохраняющим вход в зимний период (охотники бывали тут и зимой) и крошечным окошечком (примерно 70 на 70 см). Внутри с каждой большой стороны устроены нары-«лежаки» на одного человека, а между ними – опускающийся стол. Когда стол опускался, получались сплошные нары на 3-4-х человек. Для тундры – это роскошные апартаменты. Имелась ещё небольшая печка-буржуйка, но мы готовили еду на улице.

Было одно неудобство. Воргашорцы покрыли «дом» сверху так называемой «шахтной резиной» – материалом, из которого делали ленты для транспортёров. Он был хорош во время дождей и зимой, сохранял тепло, и домик не протекал. Но в этот год из-за несусветной жары внутри было душно, с нас лил пот ручьём, а на улице – полчища комаров. Днём мы лежали плашмя на нарах, а ночью выходили на улицу, готовили еду и отправлялись в маршруты.

 

Всю жару мы сидели без связи с «цивилизацией» и без снабжения продовольствием. Наш «транспорт», кóбыл, в таких условиях был бесполезен. Запомнился один из дальних походов – на север на озеро Лёмъямботы. Вышли вечером, 12 с лишним километров прошли довольно быстро, а затем я всю ночь и утро, часов шесть-семь, сидел в лодке и брал пробы на озере. А оно было длинное, три с лишним километра. На надувной лодке грести из одного конца в другой занимало почти час времени, если не больше. Толя в тундре занимался ботаническими работами. После 8 утра, когда солнце уже вовсю начало калить, мы двинулись обратно. Это уже было тяжело.

 

К нам на «базу» часто приезжали её хозяева из Воргашора, всегда привозя всякую вкуснятину из «цивилизации». С этого года мы стали брать в экспедицию студентов и старшеклассников из московских биологических кружков. Они помогали в сборе материала,   да и нелишними оказались в переноске тяжестей, по хозяйству и т. д. Работы продолжались по уже установленной программе.

 

Я каждые десять дней по разрезам брал пробы в модельном озере Янэйты, накапливая многолетнюю статистику исследований и наблюдая за биологией гидробионтов. Ботаник собирал гербарий и делал геоботанические описания, а зоолог учитывал птиц и ловил грызунов в разных биотопах.

 

Дальние маршруты

В 1975 году были затяжная весна и «короткое лето». В конце июня тундра ещё вся   оставалась белой, понижения рельефа забиты спрессованным снегом. Первый поход  на озеро Янэйты оказался неудачным. Ручей Воргашор представлял собой ледяной жёлоб, по которому неслась вода. Втроём – я, Толя Кулиев и школьник Сева Степаницкий с огромным трудом дошли до озера. Обнаружили, что оно ещё было подо льдом, с неширокими заберегами. Шёл снег с дождём. На вершине холма поставили палатку, кое-как переночевали. Не просохнув, решили возвращаться налегке, оставив часть груза. Идти с мокрыми ногами не хотелось и поверх носков мы надели полиэтиленовые мешки, чтобы ноги не мёрзли, когда шли по снежникам.

 

Через пару недель вернулись сюда. Оказалось, избушку зимой разрушили – разобрали крышу и через дыру влезли внутрь. Видимо, её снегом занесло доверху, и кто-то так спасался. Пришлось кое-как закрыть крышу. Мы провели тут три недели, но жизнь в домике была уже не такой комфортной. Несмотря на неудобства и короткий период хорошей погоды (лета-то «не было»: с начала августа зарядила настоящая осенняя погода – постоянная морось, и мы свернули свои исследования), мне со студентами удалось совершить несколько дальних маршрутов на удалённые на 10–15 км крупные озёра – Мал. и Бол. Панэчаты, Янейтыхасырей, Безымянное, и снова сходить на Лёкъямботы. И это помимо обследования многочисленных термокарстовых водоёмов. С разрушением нашей базы в «чистой тундре», пользуясь благосклонностью ВГСЧ (военизированной горно-спасательной части), мы начали кратковременные дальние маршруты на вездеходах спасателей на 50–80 км

 

«Альма-матер»

Здесь  мы приобрели неоценимый опыт исследований среди монотонно-однообразных безлесных ландшафтов.

 

После 10-летних работ на территории Воркутинского района мне предстояло ещё узнать Предуралье и Полярный Урал, усинскую лесотундру, верховья реки Шапкиной и низовья Печоры, Тиманскую и Малоземельскую тундры, побережье Чёшской губы. Но нет-нет, да и возвращаюсь я в «альма-матер» моих  тундровых исследований и многолетних наблюдений…

 

Вернуться в Содержание журнала 

 

Непрерывно спешить

В прошлой жизни, как и многие другие, я тоже считал, что Новый Год – это традиционный семейный праздник. Одна из скреп жизни. Что непременно надо: тазик зимнего салата; «Иронию судьбы» после обращения Президента; принять гостей, сходить в гости, а потом на площадь посмотреть салют.

В следующей жизни до меня дошло, что всё это безмерно одинаково и скучно. Мы же не эльфы из «Хоббита», чтобы тысячелетиями каждый вечер в одном и том же зале замка петь одни и те же песни о главном. Да и нет у нас тысячелетий. Не только Белым Кроликам из Страны Чудес, но и людям надо непрерывно спешить. Спешить увидеть, почувствовать, узнать то, что, по сути, и составляет человека, наполняет довольно одинаковые тела и души.

 

Впрочем, хватит прикладной педагогики. Пора к сути. А суть в том, что в текущей жизни я успел твердо усвоить: Новый Год – это новогодний поход. Правительство же даёт нам десять дней погулять зачем-то… Вот и надо гулять, а не… всё, всё, я помню, что педагогики хватит.

 

Каждый год, как только выпадет снег, а древний снегомопед снова уверенно начинает ехать после ремонта, встаёт вопрос – куда податься. В наших краях столько новогодних возможностей, что за ними не ленятся приехать даже из столиц или довольно удалённых областных центров. А для нас оно всё более-менее под рукой.

 

Природа подталкивает

Всего-то часов около двадцати за рулём – и вот ты уже паркуешь машину на дороге к руднику далеко на север от Ивделя, собираешься на Молебную. Или по нашей стороне покрутить пять-десять часов, как повезёт с зимником, и вот он – посёлок Вёлс – осколок доброго СССР, где ещё недавно можно было просто так попроситься заночевать в школе. И пускали. Или наши совсем местные, мало кому даже в Перми известные, дороги за Яйву, Александровск и Кизел…

Одна беда: прошлая зима была вообще несносной. Очень тёплой. В походе хорошо, когда «минус 25». Когда «40», уже не очень, хоть это плюс, хоть минус. А в «минус 25–30» все реки надёжно стоят, шуруй себе от одного отвального берега к другому, не приближаясь к [запрещённое в России слово, опустим для безопасности], чтобы не рисковать.

Там, где река наваливается на вогнутый берег, даже в сильные морозы может быть подмыв. Но когда минус пять, то по реке не проехать нигде. В лесу все ручьи бегут, образуя глубоченные овраги с крутыми бортами в снегу. Влети туда на снегоходе, и полчаса прикладной гимнастики с лопатой гарантированы, только чтобы назад выкарабкаться. В общем, этой зимой почти ни один маршрут нам не был доступен. Сыро.

Однако есть один горный райончик, где во всех направлениях – сплошные дороги и мосты. Это окрестности Конжаковского камня, посёлка Кытлым в Свердловской области. Мы его не очень любим, потому что народу там – не протолкнуться.

И снегоходчиков, и туристов с лыжами и без. А потому и знаем-то его не так хорошо, как разные «наши» горы, ещё не покрытые нацпарками, где людей всё же поменьше, а значит, и избы посвободнее. В «минус много» избушка в лесу – самое то, что надо… Однако, исходя из философско-педагогических тезисов выше, почему бы не узнать Конжак получше? Тем более, если природа сама подталкивает…

Поездка оказалась беда ломучая. У уазика прогорела прокладка под головкой блока цилиндров, еле домой потом вернулись. У снегомопеда «Динго» в новогоднюю ночь – выпускной клапан. Второго января, когда всё везде было закрыто, пришлось 150 километров тащиться на дохнущей машине до Серова, чтобы раздобыть притирочную пасту, а потом в лесу притереть, промыть, собрать, завести… и вот тут уж безмерно возрадоваться, что да, то да. Но всё это, скорее, не про познание, а про новый опыт. Пасту теперь с собой возить буду на всякий случай, да и клапана запасные тоже.

Познали же мы там две новые для нас избы (третью-то, «Спасательскую», каждый первый знает, и мы тоже) и Сухогорский камень. Вот про него и рассказ дальше будет, а то что-то затянулось введение в приключения.

 

Того и тапки

Погода, вы помните, в новый 2025-й год так себе была. Правда, на фоне ночных облаков мы даже северное сияние видели, но на фоне облаков же. И вот тогда мы стихийно для самих себя оказались в неожиданно ухоженной избе неподалеку от турбазы на Лобве.

Турбаза зимой не простаивает, зарабатывает деньги на любителях чистого воздуха. А чтоб к ним ехали, владелец обеспечивает кучу интересных для людей возможностей: поддерживает ледовую переправу через реку, отделяющую кытлымскую дорогу от южной части горного массива, протаптывает дорожки «на Блины», «на Чёрную» и «к Звезде», и это ещё не всё, наверное.

 

Чёрная – это самая восточная гора длинной дуги, начинающейся у «Звезды», – памятного знака на северо-западной оконечности Сухогорского (Казанского) камня. Высота Сухогорского – 1200 метров, что весьма не мало по уральским меркам, он сам по себе вытянут с северо-запада на юго-восток.

К востоку от него тянется длинная горная цепь: безымянная горка 841 метр (на других картах – 862 метра), гора Васильевский Камень (870 метров) и гора Чёрная (705 метров). По ним проходит маркированная туристическая тропа, частями которой являются подъёмы под Чёрную и к «Звезде».

 

Кстати, на турбазе бесплатно можно взять листочек «путеводителя» по местным горам, на котором убористо, но довольно точно показаны тропы и достопримечательности. Вот мы на нём эту тропу и обнаружили. И подумали: а почему бы не прогуляться там? Подморозило же… Может, завтра и посветлеет…

Утречком пошли вчетвером, включая 11-летнего Савелия. Один участник остался караулить избу: уж слишком шикарная, велики шансы, что внезапно появятся хозяева – они, очевидно, существуют. Придётся с извинениями и оперативно выметаться. В других-то лесных избах, более-менее заброшенных, кто первый встал, того и тапки. В смысле, кто первый занял, тот и живёт. Но, забегая вперёд, хотя весь день вокруг разные снегоходы носились, никто так и не наведался. Переночевали и следующую ночь тоже, а потом перетащились в избушку на речке Катышер. Надо же, ни разу не стояли в палатке за все праздники, только в трёх избах.

 

Гребень помотал

Утро, действительно, оказалось совсем не похожим на обычную уральскую новогоднюю муть. Видимость миллион на миллион, солнышко где-то «минус 15». Сущая Турция, курорт. Дорога до «Звезды» пробита снегоходами, в ростепели спрессовалась, теперь – как асфальт. Только искры из-под каблуков. Да, из-под каблуков, потому что лыжи на крутой части подъёма пришлось снять и волочить за собой. Отдача (проскальзывание назад) такая, что подниматься на них совершенно невозможно. Но лес-то уже совсем поредел, невысокие деревья плотно укутались в снеговые одёжки, значит, граница леса близко. Сухогорский с дороги прекрасно смотрится, такая фигуристая вершина на фоне белёсого неба… Да, что-то уже не голубого, а белёсого. Ну и что? Не беда…

От «Звезды» открывается впечатляющий (даже для меня) вид на всю громадную подкову северной части массива. С запада на восток – это вершины Острая Косьва, Тылайский камень, Конжаковский камень (1569 метров, высшая точка Свердловской области; в нашем крае высшая – Тулымский камень, 1447 метров), Южный Иов, Серебрянский камень. Последний – невысокий, 1305 метров всего, зато самый красивый, весь в скалках и кулуарах. Далеко на западе отдельно торчит Косьвинский камень, куда с юга по тропе тоже непрерывно ходят туристы, как и на Серебрянский.

На Сухогорском же, кроме нас, почему-то в этот день никого не было. Один снежик через час примерно, как мы от «Звезды» ушли, пофыркал, погонял, и всё. Мы уж на три четверти к тому времени подтянулись под главную вершину. Идти пришлось в тени хребта, даже подмёрзли немного. Под вершиной воткнули в снег лыжи и начали подниматься прямо вверх по склону.

Вот чем хорош Северный Урал, так это лавинной безопасностью. Это вам не Приполярный и не Хибины. Здесь ничто ниоткуда на голову внезапно не съедет. Иногда, как в случае с печально известной группой Дятлова, приходится, конечно, выдумывать лавины там, где их близко не было…

 

А главная вершина-то оказывается совсем не здесь. Эта – просто снизу ею кажется. Во-он она, надо по хребту ещё с километр идти. Ветер мощный поднялся. Солнце уже на закат пошло, три часа вечера, что поделать. Есть у Северного Урала и новогодние минусы в виде наступления темноты около 17 часов…

Фотоаппарат из рук не выпускаю. В такие моменты главное – плёнку не жалеть. В смысле, снимать всё, как можно больше. Плёнка-то теперь, слава богу, бесконечная, флэшкой называется. Красиво же. Вот как через Косьвинский бешено несётся волна туч, эстетично так покрывая южные отроги Тылайского. Быстро-быстро. Сюда. Вон, пол-Конжака уже не видны. Фото, ещё фото, пока не заволокло. А вот и тучи.

 

Не то, чтоб совсем видимость упала. Вполне пристойная осталась, метров сто. Но пространство сразу наполнилось шелестящей по щекам льдистой крошкой и нереальным жёлто-розовым всепроникающим светом заходящего солнца.

Стоишь на вершине, как на осколке реальности, случайно уцелевшем в море хаоса. Тут скала и там скала, а дальше серо-оранжевая муть, ничего не видно. То ли есть там мир, то ли поглотил его Неназываемый, а до нас просто ещё не добрался по случайности… Фотоаппарат под ветром в руках трепещет, надо крепко держать.

 

 

В общем, уходим отсюда. Шустро и быстро. К лыжам. На вершину поднялись? Поднялись. Всё, молодцы. Впереди-то вон ещё сколько…Сколько именно впереди, стало хорошо видно от лыж. Солнце почти село. Из туч мы довольно быстро выпрыгнули вниз, а они так и остались грызть вершину. Впереди у нас во-он тот длинный гребень, поросший лесом. Из него на фоне темнеющего неба торчит Васильевский, а Чёрную уже почти и не видно. Она же Чёрная, в смысле, покрытая лесом.

Довольно скоро мы вышли на маркировку тропы. Но тут нарисовался нежданчик: тропы-то и не было. Никто до нас тут зимой не ходил, нетронутый снег. Летом-то проблем нет, смотри под ноги и иди по тропе. Если она где-то в курумник запрыгнет, то ищи маркировку с другой стороны этой осыпи. Но это днём. И летом. Не ночью и зимой…

Да, летом мы тоже тут успели после нового года прогуляться. Шли тот же кружок не одиннадцать, а семь часов, маркировку не теряли, на всё возможное залезли. Однако зимой ощущения круче были. Савелий, как он потом дома рассказывал, посчитал, что мы заблудились к лешему. Это если без мата. Идём-идём, ночь бесконечная, лес бесконечный…

Разумеется, заблудиться мы не в состоянии. Давно прошли те времена, когда у нас это получалось. Тем более, в комплекте с двумя GPS-ками и закачанными в них картами. Однако помотал нас этот гребень изрядно. Метки тропы на каждом повороте теряются, это ладно. Хуже даже, когда не теряются, а выводят на крутой осыпной участок. Летом по нему ногами без проблем, а зимой на лыжах – это как в ластах на фонарный столб лезть. Сразу надо решить, где обходить: слева или справа. А ещё лучше на карте приглядывать более-менее открытые пространства, где такое меньше вероятно, заранее отклоняться от тропы и обходить. Иногда получалось.

 

Всё же добавляются

Кроме всего прочего, заветная, пробитая тысячами ног тропа с Чёрной как раз оказалась совсем не там, где обозначено на карте. Такая досада. Вот он, последний кусок, но мы уже умотанные, и пора бы уже оказаться на торной, пробитой сотнями людей дорожке… а мы всё шарахаемся туда-сюда по бурелому в поисках, где же оно всё это.

Вот! Вот она, глубокая канава тропы в снегу. Уф. По ней до буранки лучше спуститься ногами, а дальше нестись на лыжах со всей дури вниз по крутому, звонкому от утоптанности склону. Нестись не хочется, нам бы лучше медленно и печально, но нет.

Ставишь лыжи для тормоза в «плуг» уже чуть ли не в пятую позицию поперёк направления движения, а кочегаришь при этом, как на реактивной тяге. Временами получается зайти в сугроб, чтобы дать передохнуть гудящим от напряжения ногам, и дальше вниз.

Но вот и выполаживание. А вот подошла слева вторая буранка, по которой мы утром поднимались на Сухогорский. Всё, скоро избушка. Там нас ждёт ужин. По рации связались от начала спуска, поэтому он, скорее всего, уже подогретый и вполне пригодный для употребления. Ну, с новой вершиной нас. Надо же. Шестой десяток близится, а вершины всё же добавляются.

 

Летом мы тоже по этой тропе прошли, осталось ещё когда-нибудь в золотую осень. Эх, жаль, короткая она у нас, на все горы не хватит… В яркий золотой день так хорошо хоть на бесплатной Кумбе, хоть даже и на платном Помянённом камне… А уж на Тулыме как хорошо… Размечтались. Всё, драконы – шасть по пещерам, – по спальникам то есть. Спать. Завтра предстоит перемещаться в менее фешенебельный домик в верховьях реки Катышер…

 

Вернуться в Содержание журнала 

 

Пинг.

Ближе. Громче. Удар по нервам. Серебряная туманность сжимается, уплотняется. Ритм движения сбивается, становится лихорадочным, паническим. Древний инстинкт кричит об угрозе, но не видит её.

Пинг.

Прямо сверху. И вместе со звуком приходит она.

Тень.

Не от скалы. Не от кита. Идеально ровная, безжизненная, как от стального корпуса – геометрически правильная тень, пожирающая даже тусклый свет биолюминесценции. Она медленно опускается, накрывая собой дрожащее облако жизни.

Стая сжимается в отчаянный, панический шар. Живая река превращается в серебряную пулю, но в этой бездне некуда бежать.

Но уже поздно.

Из центра тени, из её искусственного, мёртвого чрева, выдвигается гигантская конструкция. Раскрывается зев – несоизмеримо больший, чем пасть любого хищника. И этот зев начинает втягивать в себя сам океан.

Глава 1. Кит

 

«Из должностной инструкции капитана СТР: …капитан является единоначальником на судне и несёт полную ответственность за всё вверенное ему оборудование…»

 

В 2030-х море стало скупым. Стаи, ещё полвека назад кишащие у побережья Камчатки, ушли на глубину, растворились в бездонных просторах. Каждый рейс теперь был не просто работой – высокотехнологичной охотой, где ошибка обходилась в сотни тысяч долларов.

На борту СТР-503 «Северный луч» главным охотником была не команда. Здесь правила «Нереида» – нейросеть, их кормилица, их виртуальный ихтиолог. Её алгоритмы, отточенные годами данных, видели рыбу там, где даже опытный капитан мог лишь догадываться.

И сейчас, в предрассветной мгле, когда горизонт на востоке едва прорезала бледная полоса, «Нереида» работала на пределе.

На тактическом столе в центре рубки пульсировал трёхмерный вихрь – сотни тысяч светящихся точек, голубые и красные сгустки, как живые организмы в чреве океана. Капитан Виктор Левченко, с лицом, иссечённым ветром и солью, склонился над проекцией. Его пальцы едва касались стола, но взгляд был прикован к красному облаку – плотному, почти идеальному по форме.

Косяк.

– Доклад? – голос Левченко был ровным, без эмоций.

– Девяносто семь процентов уверенности, капитан, – спокойно доложил Алексей Семёнов. Его голос в гарнитуре звучал спокойно. Годы за пультом управления боевыми дронами научили его отделять эмоции от телеметрии. – Плотность максимальная. Глубина – пятьсот. Анализатор «Маркер-2М» и глубинный зонд «Гном-4» подтверждают: косяк сжался в оборонительный шар. Дрон-наблюдатель «Орлан-3М» держит периметр. Все готовы.

– В море нет учебников, – буркнул Левченко. Он доверял опыту Семёнова – ветеран боевых действий врать не будет. Но машинам он не доверял по определению. – Начинаем.

Капитан взял микрофон селектора. Его командный голос, усиленный динамиками, ударил по залитой светом мокрой палубе:

– Травить трал! Рабочая глубина – пятьсот, скорость три узла!

Металл лебёдки взвыл, натягивая тросы, и гул накрыл рёв дизелей. Гигантская пасть трала с тяжёлым всхлипом ушла в чёрную воду. На тактическом столе зелёная сетка проекции накрыла красное облако косяка. Датчик тоннажа ожил.

Через пятнадцать минут рёв лебёдок вытащил из глубины переливающийся серебром мешок, размером с двухэтажный дом. Серебряная лавина хлынула на палубу. Семёнов проводил её взглядом.

– Сорок две тонны, – констатировал он. – Кит. План на неделю почти выполнен. Эта «старушка» ещё нас всех переживёт.

Левченко усмехнулся. «Старушка», – Семёнов имел в виду неубиваемый советский корпус, куда запихнули всю эту новомодную электронику.

– «Почти» в судовой журнал не заносят. Отправляй дроны дальше. В тринадцатый сектор.

Семёнов кивнул. Четыре точки дронов на тактическом столе разошлись веером в темноту. Успех разрядил атмосферу. Левченко подошёл к своему уголку, достал старый, помятый термос. Не кофе. Крепкий чай с лимоном – привычка со службы на Северном флоте.

Семёнов, просматривая телеметрию от ушедшего вперёд «Скаута-2», нахмурился. На чистом, ровном графике эхолота проступила аномалия.

– Капитан, взгляните.

– Что там? – Левченко неохотно подошёл.

На экране, где должна была быть лишь ровная линия, виднелось странное, рваное облако.

– Не похоже на рыбу, капитан, – доложил Семёнов. – Слишком хаотично. «Нереида» помечает как аномалию – не может определить, что это.

– Кальмары? Сор? – предположил капитан.

Марина Костина – океанограф, которого руководство холдинга «навязало» этому рейсу для сбора научных данных, – до этого молча сидела в углу рубки. Теперь она подняла голову, и её взгляд загорелся профессиональным интересом.

– Алексей, выведите химические показатели «Скаута» по этому району, – попросила она. Семёнов сперва удивлённо взглянул на неё, но тут же выполнил просьбу – капитан ещё на берегу приказал оказывать учёной полное содействие.

Графики температуры и солёности были в норме. Но на строчке «Уровень ПАУ» горел жёлтый индикатор.

– Небольшое превышение полициклических ароматических углеводородов, – уточнил Семёнов. – След от сухогруза, наверное.

– Может быть, – сказала Марина задумчиво. – А что, если это всё же треска? Просто… она ведёт себя неправильно. Ваша «Нереида» просто не знает, как выглядит больная рыба.

Левченко фыркнул.

– Глупости. Рыба – она и есть рыба. А эти ваши нейросети – как дети, которым дали нож. Нас наняли её ловить, а не изучать её настроения. Алексей, игнорируй аномалию. Веди поиск дальше.

– Есть, капитан.

Техник закрыл окно с аномалией, но успел заметить, как рваное облако на эхолоте на мгновение коснулось жёлтой зоны химического предупреждения. Сигнал на секунду стал ещё более хаотичным, а затем растворился.

В электронном бортовом журнале Семёнов сделал короткую, но детальную пометку: «13-й сектор. Неидентифицированный акустический шум. Источник не установлен. По запросу М. Костиной: превышение ПАУ. Требует наблюдения.».

Глава 2. Слепая стая

 

«Поведение тихоокеанской трески (Gadus macrocephalus)… Косяк представляет собой высокоорганизованную социальную структуру. Любые внешние стрессовые факторы… могут привести к дезориентации отдельных особей и распаду структуры косяка» (Из статьи в «Journal of Marine Biology», 2031 г.)

 

Рассвет быстро сменился длинным, высоким днём северных широт. Двенадцать часов спустя небо на западе начало медленно наливаться свинцом. Эти двенадцать часов прошли в бесплодных поисках. Дроны методично прочёсывали квадрат за квадратом, но тактический стол в рубке оставался удручающе пустым. Утренний оптимизм сменился глухим раздражением.

Левченко сидел в своём капитанском кресле, двигаясь в одном ритме с плавной качкой судна. Он молчал, но его неподвижность и напряжённый взгляд давили на всех тяжелее, чем громкий крик.

– Ничего, – доложил Семёнов, обновляя карту. – Разведчик «Скаут-2» прошёл весь семнадцатый квадрат. Пусто. «Нереида» снизила общий прогноз по району до двадцати процентов.

– Твоя «Нереида» утром светила кит, а теперь отступает? – язвительно бросил Левченко.

– Данные меняются, капитан. Возможно, косяки сместились.

– Возможно, – отрезал он. – А возможно, мы просто жжём топливо впустую.

В сгущающихся сумерках на экране ожил сигнал от «Маркера-2М».

– Есть контакт! – Семёнов мгновенно подобрался. – Капитан, смотрите!

Левченко одним прыжком оказался у стола. На карте появилось облако – большое, но неправильное. Такое же рваное и аморфное, как утренняя аномалия.

– Опять этот сор, – процедил капитан.

– Это не сор, – вмешалась Марина. – Алексей, наложите химический анализ с «Маркера».

Семёнов кивнул и вывел на стол вторую карту – тепловую. Картина была поразительной: жёлто-красное пятно химического загрязнения почти идеально совпадало по форме и размеру с «рваным» облаком на эхолоте.

– Они внутри него, – прошептала Марина. – Рыба внутри загрязнения.

– Этого не может быть, – отрезал Левченко. – Рыба уходит от такой дряни. Инстинкт.

– У здоровой рыбы – да, – тихо ответила океанограф. – Но полициклические углеводороды, ПАУ, – это нейротоксин. Он нарушает работу их боковой линии. Они как пьяные на перекрёстке, капитан. Без боковой линии они не чувствуют вибраций, не понимают, где хищник, где еда. Они просто бьются в панике, пока не умрут.

В его голове шла борьба. С одной стороны – прямой приказ машины. С другой – собственный опыт и доводы учёного.

– Хорошо, – сказал он после долгой паузы. – Допустим, это рыба. Но что говорит «Нереида»?

Семёнов вывел на экран вердикт нейросети:
«ДАННЫЕ НЕ СООТВЕТСТВУЮТ СТАНДАРТНЫМ ПАТТЕРНАМ GADUS MACROCEPHALUS. ОБНАРУЖЕНА КОРРЕЛЯЦИЯ С ХИМИЧЕСКОЙ АНОМАЛИЕЙ. ВЕРОЯТНОСТЬ ЛОЖНОГО СРАБАТЫВАНИЯ СЕНСОРОВ: 66%. РЕКОМЕНДАЦИЯ: ПОКИНУТЬ СЕКТОР».

Левченко с силой ударил ладонью по краю стола.

– Недостоверны?! Она видит рыбу, видит аномалию и просто предлагает сбежать?!

– Она не предназначена для таких ситуаций, – попытался объяснить Семёнов. – В её обучающей выборке нет такого паттерна. Для неё это просто ошибка данных.

Левченко стиснул зубы. Двенадцать часов впустую. Тысячи долларов, сгорающие в дизелях. Но если он ошибётся, то потеряет не только улов, но и репутацию. Он взвесил риски.

– Марина, – обратился он к океанографу. – Эта рыба… пригодна в пищу?

Костина на мгновение замешкалась.

– Концентрация ПАУ не настолько высока, чтобы сделать её токсичной сразу. Но она точно не пойдёт на премиальное филе. Скорее всего, на рыбную муку. Цена будет вдвое ниже.

Левченко быстро прикинул в уме. Вдвое ниже – это лучше, чем ничего.

– Решено, – его голос стал твёрдым. – Идём на сближение. Алексей, готовь «Гнома-4» для визуального подтверждения. Мы посмотрим на этих «призраков» своими глазами. Режем напролом. Игнорируй рекомендации «Нереиды». С этой минуты управление дронами – только по моим командам.

Семёнов кивнул, но в его глазах читалась тревога. Он подчинялся приказу, но понимал: они идут напролом в зону, где данные непредсказуемы.

На тактическом столе иконка «Северного луча» медленно двинулась в сторону рваного, хаотичного облака.

Охота на призраков началась.

Глава 3. Глухая стена

 

«Выдержка из чернового вахтенного журнала СТР-503. …22:14. Зафиксирована нештатная активация Протокола 7.3. Полная потеря ручного управления комплексом „Нереида“. Система не реагирует на команды. Причина: неизвестна»

 

«Северный луч» шёл малым ходом, осторожно входя в границу аномальной зоны. Ночь полностью вступила в свои права. Воздух в рубке загустел, а вибрация от двигателей стала неровной, сбивчивой.

– Запускай «Гнома», – приказал Левченко.

С палубы донёсся тихий всплеск. Через несколько минут на экран начал поступать сигнал с камеры «Гнома-4». Тусклые диоды подсвечивали мутную воду. Рыба. Сотни, тысячи рыб. Они двигались вяло, несинхронно. Некоторые просто висели в толще воды, другие метались короткими, резкими рывками. Это была тихоокеанская треска, но она походила на растерянную, больную толпу.

– Что с ними? – спросил Семёнов.

– Они в состоянии токсического шока, – коротко ответила Марина. – Словно яд сжёг их нервную систему.

Семёнов потянулся к консоли. Его пальцы замерли в сантиметре от сенсорного экрана.

Экран погас.

Не мигнул, не потух – он просто стал чёрным, матовым, безжизненным.

– Что?.. – Семёнов ткнул в него пальцем. Никакой реакции. Техник рванулся к аварийному тумблеру перезагрузки, щёлкнул им. Безрезультатно.

На главном тактическом столе всплыло системное сообщение:

ДОСТУП ОПЕРАТОРА ЗАБЛОКИРОВАН.
АКТИВИРОВАН ПРОТОКОЛ 7.3 «ЧИСТЫЕ ДАННЫЕ» – аварийный режим, блокирующий управление при получении критически противоречивых данных.

– Что это?! – голос Левченко прозвучал тихо и опасно.

Семёнов побледнел. Его пальцы забегали по запасной клавиатуре.

– Все команды заблокированы, капитан! Я не могу управлять дронами! Сервер не отвечает! Странно, у «Скаутов» есть резервный протокол взаимопомощи, но он никогда не активировался… сейчас не до него.

На тактическом столе начался хаос. Иконки дронов замерли, затем ожили – и каждая двинулась по своей траектории. «Маркер-2М» завис на месте и стал методично брать пробы воды. «Скаут-2» резко развернулся и устремился прочь. «Орлан-3М» принялся описывать широкие круги над зоной. «Гном-4», отключив двигатели, пошёл на погружение. Видеосигнал прервался.

– Они сошли с ума, – выдохнул Левченко. Он рванул к своей аварийной панели, но все тумблеры горели неактивным серым. Он ударил кулаком по консоли. – Семёнов! Найди обход! Выруби её!

– Пытаюсь! – Семёнов ударил по клавишам. – Не могу! Это аппаратная блокировка! Сброс только с берега!

Капитан замер. Он потерял контроль. Его охоту отняли у него. Он был капитаном корабля, который перестал ему подчиняться.

Затем выпрямился. Его голос стал тихим и стальным:

– Семёнов, связывайся с сушей. Сейчас же. Пусть объяснят, что за хвалёную игрушку они нам подсунули.

Глава 4. Стена из кода

 

«Руководство пользователя „Нереида-3“. Раздел 9.2: …При возникновении нештатной ситуации оператор обязан передать на сервер полный пакет диагностических данных. Любые попытки самостоятельного вмешательства в работу системы аннулируют гарантийные обязательства»

 

Время остановилось. Секундная стрелка на хронометре, казалось, замерла. Единственное, что отсчитывало мгновения, – глухие удары волн о корпус. «Северный луч» уже не просто качало – его било.

Левченко вцепился в поручень у тактического стола. Он широко расставил ноги, его тело двигалось в противофазе с качкой, гася инерцию. Он сросся со своим кораблём.

Наконец, спустя двенадцать минут, индикатор связи загорелся зелёным. Ответ пришёл. Семёнов вывел его на главный экран. Сообщение из техподдержки «Океан-Аналитики» дышало равнодушной вежливостью автоматического шаблона:

«Пакет данных получен. Анализ логов не выявил критических ошибок в работе ПО. Вероятная причина: внешнее загрязнение или физическое повреждение сенсоров.

РЕКОМЕНДАЦИИ:

1. Произвести визуальный осмотр и очистку сенсоров.
2. Выполнить перезагрузку бортового сервера.

ПРИМЕЧАНИЕ: Для деактивации Протокола 7.3 требуется передача полного, несжатого пакета диагностических данных (~1.2 ТБ) для анализа на центральный сервер. Ожидаем данные».

Левченко прочитал сообщение. Потом ещё раз. Медленно.

– Они… – начал капитан, – предлагают мне почистить датчик? В такую погоду?

Семёнов сглотнул:

– Они действуют по инструкции, капитан. Для них это просто цифры.

– Не сходятся?! – Левченко повернулся к нему. – У меня четыре дрона общей стоимостью как половина этого судна летают где хотят, а они просят меня прислать им ещё данных!

На его терминал пришло новое сообщение. От службы эксплуатации флота. Короткое и беспощадное:

«Виктор, мне доложили. Действуй по инструкциям «Океан-Аналитики». Никакой самодеятельности. Напоминаю о пункте 4.5 договора: любое несанкционированное вмешательство в работу лизингового оборудования аннулирует страховку. Держи в курсе».

Левченко замер, глядя на замёрзший экран. Он оказался в ловушке. Его единоначалие на судне свелось к нулю. Он мог бы разбить панель кулаком, но что это даст? Система была неприступна. Пока что.

– Марина, – резко обратился он к океанографу, – что, если вы правы? Почему система так себя ведёт?

Марина держалась за кресло.

– Капитан, представьте умную, преданную собаку-ищейку. Всю жизнь её учили: видишь след – бери по следу. И вдруг она видит след, но пахнет он не дичью, а керосином и ядом.

Очередной удар волны заставил её вцепиться в спинку кресла.

– Животное не знает, что делать. Его инстинкт кричит «Опасность!», а обучение – «Работай!». Система останавливается, пытаясь понять, почему мир сошёл с ума и игнорирует вас.

Левченко молчал. Аналогия Марины была точной. Это не оправдание для машины, но объяснение.

– И что мне делать? Ждать, пока она «поймёт»? – его вопрос прозвучал риторически.

Он резко отвернулся от Марины, словно отсекая всякую возможность дальнейших дискуссий. Путь был один – самый долгий и унизительный.

– Алексей, – приказал он, повернувшись к технику, – сколько времени займёт передача данных, которых они требуют?

Семёнов быстро посчитал:

– С нашим каналом… около семи-восьми часов, капитан. И то, если погода не ухудшится. Прогноз – шторм 8 баллов.

Левченко кивнул. Семь-восемь часов. Он был капитаном корабля, который тащило на рифы. А ключ от спасательных средств оставался на берегу.

Глухая стена. Он стоял перед ней, чувствуя, как ярость и бессилие съедают его изнутри.

Глава 5. Семьдесят две минуты

 

«Инструкция по эксплуатации БПЛА „Орлан-3М“. Раздел 4.1: Автономность. …Максимальное время полёта при скорости ветра до 10 м/с составляет 90 минут. При критическом уровне заряда (10%) система автоматически инициирует протокол возврата на базу. ВНИМАНИЕ: Капитан несет ответственность за обеспечение безопасных условий для посадки…»

 

Время растянулось, стало густым и тягучим, как смола. Рубка, обычно наполненная ритмом вахт и докладов, преобразилась. Теперь она напоминала рубку подводной лодки, отсечённой от мира.

Левченко стоял у тактического стола, вцепившись в поручень. Он чувствовал, как пот стёк по виску. Его взгляд был прикован к единственному индикатору – уровню заряда батареи «Орлана-3М».

– Алексей, докладывай, – в голосе капитана прорезался металл.

Семёнов пристегнулся ремнём к креслу:

– Остаток заряда: семьдесят восемь процентов. Прогнозируемое время в воздухе – семьдесят две минуты.

Левченко сжал кулаки. Потерять «Орлан» означало ослепнуть.

– А остальные?

– У надводных и глайдера проблем нет. Но «Орлан» – наш дедлайн.

Капитан повернулся к нему:

– Значит, так. У нас нет восьми часов. У нас семьдесят две минуты. Это не время. Это приговор. Что у нас по аварийным протоколам?

– Есть «Чистый рейс», – ответил Семёнов. – Аппаратная команда. Она сработает.

– А последствия?

– Дроны получат команду: «Возврат на базу с максимальным приоритетом». Все научные и поисковые сенсоры отключатся. Они станут «слепыми».

– Слепыми? В такой шторм? – прорычал Левченко.

– Именно. Пойдут домой практически по прямой, – подтвердил Семёнов. – Это огромный риск.

Левченко посмотрел ему в глаза:

– А какой риск выше?

Семёнов на мгновение прикрыл глаза. Перед ним всплыла картинка из прошлого: разведывательный дрон ушёл в туман и не вернулся.

– Риск бездействия выше, капитан.

Марина уже несколько минут напряжённо вглядывалась в свой терминал, сопоставляя последние данные с дронов. Её пальцы забегали по клавиатуре.

– Капитан, подождите, – прервала их океанограф. – Я проанализировала данные…

– Не сейчас, Марина, – отрезал Левченко.

– Но это важно! – настаивала она.

– Я сказал, не сейчас! – рявкнул капитан. – У меня оборудование на миллионы разбросано по океану!

Он резко отвернулся и ткнул пальцем в аварийную панель:

– Алексей. Открывай.

Семёнов подчинился. Его движения были чёткими. Он достал ключ, вставил его в гнездо и повернул. Панель открылась, обнажив единственную красную кнопку.

Левченко дождался затишья между волнами и подошёл к ней. Его палец дрожал над кнопкой, как у хирурга перед первым разрезом.

ОСТАТОК ЗАРЯДА: 15%
ВРЕМЯ В ВОЗДУХЕ: 11 МИНУТ.

– Капитан, не надо! – крикнула Марина. – Дайте мне секунду! Алексей, выводи последний пакет! Гиперспектр! Может, там видно, что это за пятно!

Левченко замер. Его палец застыл в миллиметре от кнопки.

Семёнов метнул пальцы по клавиатуре. На главный экран прорвался последний пакет данных от «Орлана». На нём, раскрашенная в яркие, неестественные цвета, была видна огромная, уродливая клякса радужной плёнки.

ОСТАТОК ЗАРЯДА: 12%
ВРЕМЯ В ВОЗДУХЕ: 8 МИНУТ

Таймер продолжал тикать. Но теперь это была совсем другая гонка.

Глава 6. Энергетический мост

 

«Руководство для сертифицированного техника „Нереида-3“. Раздел 8.1: Взаимодействие узлов сети. …Каждый автономный узел (дрон) оптимизирует свои действия для достижения общей цели миссии, определённой системой. Приоритетом является сохранение целостности и функциональности сети в целом»

 

Цифры таймера на экране горели красным. За иллюминатором завывал ветер, швыряя в стекло ледяные брызги.

Палец Левченко дрогнул. Ещё секунда – и он нажмёт. Но что-то удерживало его. Картинка на экране… она была не просто аномалией. Она была предупреждением. Он медленно убрал руку от кнопки.

Он вгляделся в радужный разлив. Слишком знакомое, тошнотворное зрелище со времён службы на Севере, на том самом, вечно дымящем авианосце. Его желудок сжался.

– Мазут… – выдохнул он. Это слово в мёртвой тишине рубки прозвучало как приговор. – Я знаю этот образ. Он въедается в память, как ржавчина в металл.

Он повернулся к Марине. В его взгляде больше не было раздражения. Только холодное, сосредоточенное внимание. Профессионал наконец увидел врага в лицо.

– Что это значит? Для рыбы.

– Всё, – коротко ответила Марина. – Дезориентация, паника, распад косяков. «Нереида» не врала, капитан. Она видела рыбу, но эта рыба вела себя так неправильно, что система пометила её как «ошибку данных». И когда к акустической аномалии добавилась химическая, она активировала Протокол 7.3.

Левченко кивнул. Всё встало на свои места. Не бунт. Ступор. Самосохранение.

– Алексей! – Его голос стал резким и командным. – Быстро. Наложи на эту карту трек «Маркера».

Семёнов вынырнул из оцепенения. Несколькими движениями он выполнил приказ. На радужное пятно легла тонкая синяя линия, идеально очерчивающая границу загрязнения.

– Он не просто кружил, – прошептал Семёнов. – Он составлял карту.

ОСТАТОК ЗАРЯДА: 10%
АКТИВИРОВАН ПРОТОКОЛ АВАРИЙНОГО ВОЗВРАТА

Иконка «Орлана» на экране начала медленно двигаться в сторону корабля.

– Он возвращается, – сказал Семёнов. – Автоматически. Но против такого ветра… заряда хватит впритык. Ему нужны идеальные условия для посадки.

– Он их получит, – Левченко уже был у микрофона. – На палубе! Приготовиться к приёму «Орлана». Обеспечить сектор посадки. Живо!

ОСТАТОК ЗАРЯДА: 5%
РАСЧЁТНОЕ ВРЕМЯ ДО БАЗЫ: 4 МИНУТЫ

Все в рубке затаили дыхание. На палубе матросы в оранжевых робах расчищали площадку под хлещущим ветром. «Орлан» шёл на последнем издыхании батареи.

– Он не дотянет, – прошептал Семёнов. – Ветер сносит.

Левченко молча смотрел. На индикаторе запаса хода цифры сменились надписью: «КРИТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ».

– Капитан, – тихо сказала Марина, указывая на другую часть экрана. – Посмотрите на «Скаут».

И тут иконка «Скаута-2» изменила курс. Он развернулся и пошёл на полной скорости наперерез «Орлану».

– Что он делает?! – воскликнул Семёнов.

На экране появилось системное сообщение. Семёнов прочитал вслух, сам не веря своим глазам:

«Обнаружена угроза потери узла сети («Орлан-3М»). Активирован протокол «Энергетический мост» («Братский щит»). Узел «Скаута-2» перенаправлен для оказания поддержки»

– Капитан, это он! – голос Семёнова дрогнул. – Тот резервный протокол взаимопомощи! Это не «Нереида». Это встроенный в «Скаут» автономный алгоритм. Для «Нереиды» это был низкоприоритетный фоновый процесс, на который она даже не обратила внимания.

Он не договорил. Все смотрели на изображение с камеры «Скаута». Надводный дрон уверенно резал волны. На его палубе автоматически выдвинулась индукционная панель. С неба, борясь с ветром, к ней снижался «Орлан».

ОСТАТОК ЗАРЯДА «ОРЛАНА»: 1%

«Орлан» не садился. Он завис в метре над панелью «Скаута».

ПОДКЛЮЧЕНИЕ УСТАНОВЛЕНО. ИДЁТ БЕСПРОВОДНАЯ ПЕРЕДАЧА ЭНЕРГИИ.

Индикатор заряда на «Орлане» перестал мигать красным и замер на 1%. Затем медленно сменился на 2%.

В рубке стояла гробовая тишина. Левченко смотрел, как два дрона – один на воде, другой в воздухе – медленно, как единое целое, двигались к кораблю сквозь бушующую стихию.

На палубе раздался глухой удар – «Орлан» сел. Матросы бросились к нему с фиксаторами. Один из них, молодой парень, сняв шлем, торопливо перекрестился.

В этот момент Левченко понял: гонка со временем не окончена. Она только началась. Его целью был не поиск рыбы, не спасение дронов. Его целью был тот, кто это устроил. Гонка за правдой. И она будет безжалостной.

Глава 7. Новый курс

 

«Международная конвенция о гражданской ответственности за ущерб от загрязнения бункерным топливом, 2001 г.: Статья 3 (Строгая ответственность): …Собственник судна несет ответственность за любой ущерб от загрязнения, причинённый бункерным топливом с его судна, независимо от наличия вины»

 

Первая битва была выиграна. Но война только начиналась.

Левченко дал команде пять минут на передышку. В рубке повисла тяжёлая тишина. Капитан стоял у тактического стола, его пальцы барабанили по холодному металлу консоли.

– Алексей, – голос Левченко прорезал молчание, – полный отчёт по состоянию системы. Марина, – он обернулся к океанографу, – ваша предварительная оценка. Что мы имеем?

Семёнов уже склонился над терминалом. Марина открыла свой планшет, листая графики с концентрацией ПАУ, как хирург, изучающий снимок перед операцией.

– Система стабильна, капитан, – доложил Семёнов через десять секунд. – Протокол 7.3 деактивирован после классификации аномалии как «Экологическая угроза, класс Альфа». Дроны в штатном режиме, но «Гном-4» всё ещё фиксирует распространение пятна.

Марина подняла голову. Её взгляд был суровым.

– Масштаб бедствия трудно оценить точно. Но это не авария. Площадь, скорость распространения, химический состав – всё указывает на целенаправленный сброс. Не менее нескольких десятков тонн мазута.

Левченко стиснул челюсти. Сорок две тонны рыбы в трюме, сожженное топливо – всё это стало неважно. Важно было одно: кто-то должен ответить.

– Алексей, – приказал он, – сеанс связи. Защищённый канал. Соедини меня с Иваном Павловичем. Лично.

Динамик в рубке щёлкнул, затем раздался резкий, недовольный голос:

– Виктор. Слушаю.

– Иван Павлович, – Левченко не отрывал взгляда от экрана, где красное пятно медленно пульсировало, – в секторе тринадцать форс-мажор. Зафиксирован масштабный сброс бункерного топлива.

В динамике повисла тяжёлая пауза.

– Сброс?.. – голос Ивана Павловича сочился раздражением. – Что с рыбой? Квота?

– Вылов в секторе невозможен. Косяки рассеяны. Потери по улову – минимум сорок тонн.

Пауза стала еще длиннее.

– Виктор, это катастрофа, – наконец произнёс начальник флота. В его голосе уже не было раздражения, только деловая напряжённость. – Возвращайтесь. Будем разбираться на берегу.

– Иван Павлович, есть ещё кое-что, – сказал Левченко, и его голос стал твёрже. – Наше оборудование… система «Нереида»… она автоматически перешла в режим сбора данных. У нас на бортовых накопителях полный пакет.

Пауза на этот раз была другой. В ней слышалась напряжённая работа мысли.

– Пакет? – В голосе начальника флота прорезался интерес. – Насколько полный?

– Точные координаты, химический анализ, треки дронов, гиперспектральные снимки. Всё с привязкой по времени, – отчеканил Левченко. – У нас есть неопровержимые доказательства.

– Виктор… Не уходите из сектора. Похоже, у нас на руках не просто инцидент, а международный скандал. Я сейчас же подключаю наших юристов. Но помни: это не благотворительность. Если мы докажем их вину, сможем закрыть им доступ к нашим секторам. Действуй осторожно. И держи меня в курсе.

Левченко положил трубку. Его взгляд упал на палубу, где молодой матрос деловито крепил фиксаторы на спасённом дроне. Этот дрон, их главная улика, был в безопасности.

– Итак, – капитан обернулся к команде, и в его голосе впервые за много часов не было напряжения. – У нас новый план. Наша квота на сегодня – не треска. Наша квота – это доказательства. – Его взгляд нашёл Семёнова за консолью.  – Алексей, дай «Нереиде» команду: оптимизировать маршруты дронов для максимального охвата зоны загрязнения. Пусть ищет источник. Марина, готовьте отчёт для юристов. Каждый график, каждая цифра.

Капитан посмотрел на тактический стол. Четыре светящиеся точки его дронов больше не казались ему взбунтовавшимися машинами. Теперь это были его самые надёжные и беспристрастные свидетели.

– Наша охота, – заключил он, – только начинается.

Глава 8. Цифровые следопыты

 

«Международная конвенция по предотвращению загрязнения с судов (MARPOL). Приложение I, Правило 31: …Любой сброс нефтесодержащих смесей в море запрещён. Все танкеры должны быть оборудованы системой автоматического замера, регистрации и управления сбросом, которая должна быть постоянно в исправном состоянии…»

 

Миссия изменилась. Вместе с ней изменился и ритм жизни на «Северном луче». К утру шторм утих. Осталась тяжёлая, свинцовая зыбь и небо, затянутое рваными облаками. Суетливое напряжение рыбацкой путины сменилось сосредоточенной, почти лабораторной тишиной.

Рубка превратилась в оперативный штаб. Левченко руководил новой, непривычной для него операцией.

– Алексей, – спокойно говорил он, – мне нужен трек «Скаута» за последние три часа. Наложи его на карту течений.

Семёнов, с азартом погрузившись в логи, вывел на экран две линии.

– Есть, капитан. Смотрите. – Он ткнул пальцем в экран. – Синяя – реальный трек «Скаута-2». Пунктирная – прогнозируемый дрейф. Они не совпадают. Дрон явно корректировал курс.

– «Скаут» шёл против бокового течения, – констатировал Левченко. – Значит, он шёл к цели.

– Или от источника, – подала голос Марина. – Я обработала пробы… Концентрация ПАУ максимальна на юго-западе. Пятно сносит течением на юго-восток. А «Скаут» шёл точно на северо-запад, против дрейфа. Он искал источник.

Левченко несколько секунд молчал.

– То есть, «Нереида»… вела расследование? – спросил он.

– Это логично, – кивнул Семёнов. – Это Протокол 7.3 в действии. Она как детектив: сопоставляла время, координаты и химический след, как отпечатки пальцев. Пыталась локализовать причину сбоя. Собрать улики.

В этот момент на его личный терминал пришло сообщение от юристов. Семёнов прочёл его с ноткой иронии:

– Капитан, юристы просят предоставить спутниковые снимки этого сектора за последние сорок восемь часов.

Левченко усмехнулся:

– Передай им: у нас нет доступа к орбитальной группировке. – Он сделал паузу. – Зато у нас есть кое-что получше.

Капитан решительно подошёл к консоли управления дронами.

– Алексей, готовь «Орлан» к вылету. А пока… подними его старые логи. Все, что он писал до активации Протокола 7.3. Нас интересуют записи его пассивного радара.

Пока Семёнов готовил воздушный дрон и копался в архивах, «Нереида» продолжала свою тихую, методичную работу.

– Есть! – воскликнул Семёнов. – Нашёл. Запись за девятнадцать часов до нашего прихода. «Орлан» был в патрульном режиме. Он зафиксировал судно.

Он вывел на экран размытый силуэт.

– АИС на нём был отключён. Шёл без огней. Но «Орлан» успел сделать снимок в инфракрасном диапазоне.

– Увеличь, – приказал Левченко, не отрывая глаз от экрана.

Изображение увеличилось. Качество было невысоким. Но на корме можно было смутно различить буквы.

– …ean… Star… Семь, – прочёл Левченко. – Ocean Star-Семь.

Марина резко подняла голову.

– Ocean Star-Семь? Капитан, погодите…

Она уже вбивала название в свой терминал, подключённый к корпоративной базе данных.
– Сейчас запрошу через наш канал… Минуту… Есть. – Система выдала предупреждение. Марина прочитала вслух, её брови сошлись:

– «Ocean Star-Семь» – танкер, задержанный три месяца назад в Малаккском проливе по подозрению в фальсификации документов. Флаг – Либерия. Владелец – оффшорная компания на Каймановых островах. Судно старое, семьдесят восьмого года постройки. Входит в «серый список» портового контроля.

– Статус? – нетерпеливо спросил Левченко.

– Интересно, – Марина подняла на него взгляд. – По документам, он сейчас должен быть на ремонте в доке в Сингапуре.

Левченко мрачно улыбнулся.

– Значит, у нас есть не просто нарушитель, а старый металлолом. Алексей, готовь новый пакет для юристов. Пусть сверяют со своими спутниковыми картами. Похоже, наша охота будет недолгой.

Он отвернулся к иллюминатору. Море успокаивалось. Но Левченко знал: под этой спокойной гладью, в глубине, всё ещё расползается яд. А его дроны, его умные помощники, несли свою вахту, став беспристрастными цифровыми стражами этого куска океана.

Глава 9. Чистая вода

 

«Из бортового журнала СТР-503 „Северный луч“. Дата: […]. Координаты: […]. Запись капитана В.И. Левченко: Квота на вылов трески не выполнена. Причина: форс-мажорные обстоятельства. Рейс завершён. Меняем курс на порт базирования»

 

Данные ушли на берег. Юристы подтвердили получение и начали свою работу – невидимую с борта корабля, но от этого не менее важную. Охота завершилась. Трюмы не были пусты – первые сорок две тонны улова надёжно лежали в морозильных камерах. Но все понимали: по старым меркам рейс провален.

«Северный луч» лёг в дрейф. Дроны, завершив сбор данных, один за другим возвращались на борт.

Левченко долго стоял у тактического стола. Карта загрязнения всё ещё горела на нём, напоминая, почему их рейс, так успешно начавшийся, закончился неудачей. Он медленно провёл рукой по экрану, стирая следы прошлого.

– Всё? – Семёнов подошёл к капитану. – Возвращаемся?

Левченко посмотрел на него, потом на Марину, которая аккуратно упаковывала последние пробы воды.

– Нет, – ответил он. – Ещё не всё.

Капитан подошёл к своему терминалу и произнёс в микрофон ровным, без командных ноток, голосом:

– «Нереида». Запрос. Построить прогнозную модель распространения аномалии на следующие семьдесят два часа.

Система обработала запрос. Через несколько секунд на тактическом столе вновь проступило ядовитое пятно. Тонкие векторы, словно нервные волокна, показывали, как оно будет медленно расползаться на юго-восток – прямо по путям сезонной миграции рыбы.

– Она покажет другим, – тихо сказала Марина. – Судам. Рыбакам. Если передать им эти данные, они смогут обойти опасную зону.

Левченко молчал, глядя на экран. Он думал не о других рыбаках. Он вспоминал, как ещё утром был готов пойти на риск. Теперь он понял: океан не прощает ошибок. Как и он сам не простит тех, кто его отравляет.

– Алексей, – сказал он, не отрываясь от карты. – Протокол 7.3 ещё активен?

– Нет, капитан. После классификации аномалии система деактивировала его. Она считает угрозу идентифицированной и вернулась в штатный режим.

– То есть… она снова готова искать рыбу?

– Так точно.

Левченко перевёл взгляд с прогнозной карты яда на соседний, чистый сектор океана.

– Хорошо, – сказал он. – Алексей, дай ей команду. Найти нам рыбу.

Он сделал паузу, посмотрев сначала на Семёнова, а затем на Марину.

– Но с одним новым параметром. Искать только чистую воду. Марина, параметры чистоты – на вас. Задайте «Нереиде» эталон.

Семёнов удивлённо, но с явным уважением посмотрел на капитана. Марина, на мгновение растерявшись, решительно кивнула. Это был не приказ с берега. Это было личное решение капитана.

– Есть, капитан, – в голосе Семёнова прозвучали новые нотки. – Задаём поиск чистой воды.

На тактическом столе четыре светлячка дронов снова ожили. Они обогнули огромное красное пятно на карте и устремились дальше, в нетронутые, синие глубины. Впервые за этот рейс капитан, техник и учёный думали в одном направлении. Они были не просто рыбаками. Они стали стражами своего сектора океана.

Эпилог. Цена чистоты

Через восемь месяцев после инцидента в 13-м секторе международный морской арбитраж в Лондоне принял к рассмотрению иск от группы рыболовных компаний. Среди них – холдинг, которому принадлежал «Северный луч».

Танкер «Ocean Star-Семь» к тому моменту уже трижды сменил название и флаг, пытаясь раствориться в океанских просторах. Но доказательная база, собранная «Нереидой», оказалась неопровержимой. Страховая компания владельца танкера, столкнувшись с перспективой многомиллионных штрафов, пошла на урегулирование.

Компенсация покрыла убытки и позволила выплатить премию экипажу. Но настоящая победа была в другом.

Прецедент, созданный «Северным лучом», изменил политику холдинга. Теперь ни один корабль не выходил в море без эколога на борту, а все данные о загрязнениях передавались в международную базу. Марина Костина возглавила новый экологический отдел.

Левченко стоял в рубке, наблюдая, как на тактическом столе, помимо косяков, всегда горела карта чистоты воды. Инициатива, которую сначала восприняли как его чудачество, теперь стала стандартом.

– Капитан, – Семёнов указал на экран, где зелёная зона граничила с красным пятном нового загрязнения, – «Нереида» предлагает обойти. Потеряем час, но улов будет чистым.

Левченко долго смотрел на карту. Его взгляд скользнул от яркого пятна косяка к бледно-зелёной зоне чистой воды. Он поднял глаза на Семёнова и кивнул:

– Идём по чистой воде.

Он посмотрел на Марину, которая теперь официально числилась главным экологом холдинга, а её отчёты цитировали на отраслевых конференциях.

– Мы не спасём весь океан, – сказал Левченко, глядя на темнеющее море. – Но свои секторы – да.

Он отвернулся от иллюминатора. Это было только начало. Пока они несли вахту здесь, в бескрайней бездне, где не долетали дроны, кто-то другой уже отравлял воду. Но это была уже другая битва.

Взгляд капитана вернулся к тактическому столу. Четыре светлячка его дронов несли свою цифровую вахту. Они охраняли не просто сектор. Они охраняли его выбор.

А в глубине, обогнув ядовитое облако, косяк трески сбился в плотный, живой вихрь.

Вода была чистой.

На этот раз.

 

Глоссарий

 

АИС (Автоматическая идентификационная система) – международная система в судоходстве для идентификации судов, их курса и других данных. Отключение АИС в море является грубым нарушением и часто используется для сокрытия незаконной деятельности.

Гиперспектр (Гиперспектральный анализ) – технология на дроне «Орлан», позволяющая определить точный химический состав объектов на расстоянии. В отличие от обычной камеры, которая видит лишь форму и цвет, гиперспектральный сенсор создаёт уникальный «химический отпечаток» вещества. Именно этот анализ позволил безошибочно идентифицировать радужное пятно на воде, как разлив мазута, что стало главной уликой.

Кит – профессиональный жаргон рыбаков, означающий чрезвычайно крупный, рекордный улов, пойманный за один заброс трала. Поймать «кита» – большая удача, способная выполнить недельную или даже месячную квоту на вылов.

Нереида – центральная нейросеть (ИИ) на борту «Северного луча». Управляет флотом дронов и анализирует данные для поиска рыбы. Её алгоритмы основаны на стандартных паттернах поведения здоровых косяков, что делает её уязвимой перед аномальными ситуациями.

ПАУ (Полициклические ароматические углеводороды) – группа токсичных химических соединений, продукт сгорания органического топлива (нефть, мазут). В рассказе выступают как мощный нейротоксин, который поражает нервную систему рыб и вызывает у них полную дезориентацию.

Протокол 7.3 «Чистые данные» – аварийный протокол «Нереиды», который активируется при получении критически противоречивых данных. Блокирует ручное управление, чтобы система могла в автономном режиме собрать достоверные («чистые») данные для точного анализа угрозы.

Сор – профессиональный жаргон, обозначающий неидентифицируемый сигнал на эхолоте. Для системы «Нереида» – это «акустический шум» или «мусорные данные» – любой объект, не соответствующий известным паттернам рыбного косяка (например, скопление планктона, мелких обломков или, как в рассказе, дезориентированная стая).

СТР-503 – индекс проекта и бортовой номер траулера «Северный луч». В мире рассказа судно представляет собой глубоко модернизированный, практически неубиваемый корпус советского траулера проекта 503, начинённый самой современной электроникой.

 

Флот дронов «Нереиды»

 

«Орлан-3М» – воздушный дрон (БПЛА). Выполняет роль «глаз в небе», обеспечивает общую картину, ищет визуальные аномалии на поверхности (как мазутное пятно) и служит ретранслятором связи.

«Скаут-2» – быстроходный надводный дрон. Выполняет роль «гончей» для первичной разведки. Его задача – быстро прочесать большой сектор и найти первичный контакт с целью.

«Маркер-2М» – полупогружной дрон-анализатор. Выполняет роль «криминалиста» или плавучей лаборатории. Прибывает в точку, найденную «Скаутом», для сбора точных акустических и химических данных.

«Гном-4» – Глубоководный управляемый зонд с камерой. Используется для финального, визуального подтверждения цели на большой глубине непосредственно перед спуском трала.

 

Вернуться в Содержание журнала 

 

От былой речной сети исетских притоков осталась только Патрушиха. До середины 1930-х годов она называлась Уктус, а Патрушиха считалась её притоком. Но после гидрологических исследований выяснилось, что в месте слияния Патрушиха больше Уктуса, и реки поменялись названиями.

Отдыхаем у воды

Сама Патрушиха невелика и непривлекательна для рыбаков и купальщиков, но на ней есть несколько прудов, давно ставших излюбленными местами отдыха.

 

Так, три пруда этой реки находятся у подножия Уктусских гор. Верхний – Елизаветинский, средний  пруд  – Спартак и нижний – Патрушихинский.

Елизаветинский пруд был создан относительно недавно – в 1986 году для отдыха трудящихся и проведения культурно-массовых мероприятий. Образовался он просто:  на имеющейся водонасосной дамбе, где вместо мостика через речку поставили гидроузел.

 

Раньше Елизаветинским назывался современный пруд Спартак. Он был создан при строительстве в 1722 году Верхнеуктусского завода. «Спартаком» же он стал в 1920-х годах по названию близлежащего механического завода. Главная отличительная черта этого пруда – длинный понтонный мост, соединяющий жилую застройку с садами на правобережье.

 

Под крутым склоном Уктусских гор в 1979 году был построен Патрушихинский пруд. Реку перегородили 175-метровой плотиной и образовался большой водоём, затопивший бывшие глиняные карьеры кирпичного завода. Пруд стал завершением спортивно-оздоровительного комплекса, куда входили два трамплина, лыжная база и первая в Свердловской области горнолыжная трасса.

 

Вернуться в Содержание журнала 

 

Плоские вершины

На Приполярном Урале имеет место быть знаменитое Парнукское плато, на котором многочисленные любители красивых камней отыскивают горный хрусталь. Особенно «волосатики»: когда внутри хрусталика находятся вкрапления минерала рутила, которые переливаются на солнце золотистыми блестками нитей, «снежинок», «звёздочек».

На плато можно подняться из долин рек Парнука, Маньхобею и Повсяншора. А с плато можно подняться на гору Граничную, расположенную на линии Главного Уральского водораздела. На гору Конгломератовую легко сходить с небольшим набором высоты. Но самое красивое место в районе плато – это хребет Неприступный.

 

Он имеет вид южного ответвления от линии Главного Уральского водораздела. С запада и востока этот хребет ограничен долинами рек Малый Парнук и Парнук. Характерной особенностью Неприступного являются две его плоские вершины: Северный Неприступный (1663,7 метра) и Южный Неприступный (1639,5 метра). Между ними располагается значительное понижение (1483 метра).

Эти плоские вершины соединяются между собой мощным изорванным гребнем. Оба склона хребта круто обрываются в долинки рек, особенно восточный склон, зачастую почти вертикально. На всех склонах хребта расположено большое количество кулуаров шириною от пяти до тридцати метров.

Кроме того, имеется несколько кулуаров шириною до ста метров. Угол наклона некоторых кулуаров от пятидесяти градусов и почти вертикальных. В кулуарах часто встречаются полки и зализанные каменные «лбы». Именно эти особенности склонов горы обуславливают сложность восхождения на вершины хребта.

 

Сложность 2Б (3А)

Я в 1968 году поднимался на Южную вершину по одному западному гребешку. На нём был сложный участок в виде узенького, шириной, примерно, около метра и длиной 10–12 метров. Этот участок пришлось проходить, балансируя над обрывами.

Перемычка между Южной и Северной вершинами хребта смотрится в виде частокола «жандармов». Помнится, мы подошли к северному краю Южного Неприступного. Посмотрели. И не решились пойти на Северный Неприступный.

 

Но в XXI веке появились более решительные туристы. Так, например, в 2005 году туристы из Перми (руководитель Н. Деменев) и Соликамска (руководитель А. Затонский) совершили траверс двух вершин хребта Неприступного.

А ещё в 2001 году такой же траверс совершила группа из Костромы (руководитель Е. Попов). Правда, и у них остался не пройденным короткий участок вершинного гребня, соединяющего Северный Неприступный с Главным Уральским водоразделом и выходом на Парнукское плато. По их оценкам, сложность траверса между Южной и Северной вершинами хребта – 2Б (3А).

 

Как считали исследователи?

Название «Хребет Неприступный» появилось в конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века, когда Приполярный Урал стали осваивать исследователи: геологи и туристы. Такое название соответствовало внешнему виду хребта. И это название утвердилось на географических картах.

А.К. Матвеев считал, что на картах XIX–XX веков на месте хребта Неприступного находилась гора Пареко, точнее Парнэко. Тогда он «Парнэко» переводил с ненецкого языка: «парнэ» – «ведьма» и «ко» – уменьшительный суффикс. В итоге он получил: Парнэко  – «ведьмочка». А эту гору сопоставил с гидронимом Парнук. Но гора Ведьмочка на ряде карт обозначена значительно ниже по течению реки Парнука по сравнению с расположением реального хребта Неприступного, что ставит под сомнение пояснение А.К. Матвеева.

 

Однако, этот хребет, точнее удлинённая гора, имеет мансийское название, которое сохранилось в рукописях венгерского путешественника Антала Регули. После своего уральского путешествия он составил карту Северного Урала. На ней он обозначил гору «Latta-Ur», которая по месту расположения точно соответствует современному хребту Неприступному.

Е.И. Ромбандеева ороним «Latta-Ur» перевела с мансийского языка как «клятвенная гора» от «лāттuꜧкве» – «клясться, молиться». А Т.Д. Слинкина считала, «лата» – «широкий, обширный» – из ненецкого языка.

 

Но хребет Неприступный нельзя назвать ни «широким», ни «обширным». Хребет – просто несколько удлинённая гора, состоящая из двух вершин. А на участке, их соединяющем, – гребень очень узкий.

Мансийское значение оронима

Думается, что топоним «Латта-Ур», точнее «Лятта-Ур», вслед за Анталом Регули имеет мансийское происхождение. Среди архивных рукописей Регули, которые хранятся в рукописном отделе библиотеки Венгерской академии наук в Будапеште, где мне удалось отыскать два листочка с записями оронима «Lätta-Ur» и пояснениями. На одном листочке Регули записал две фразы на мансийском языке. Вот они:

1.1. «Lätta man ur». Перевод: «лятта» – «трещины», сокращённое от «лятатаꜧкве» – «треснуть» с показателем – «t» множественного числа + «ман» – «изорванный» (сокращённое от «Маныгтым» – «рваный») + «ур» – «гора». В итоге получаем: «Изорванная гора с трещинами».

1.2. «Lätta tokt olu»: «лятта» – «трещины» + «тёхт» – «вырезы» (где «тёх» – «вырез» с показателем множественного числа – «т») + «олу» (сокращённое от «олуꜧкве» – «иметься, находиться, содержаться»). В итоге имеем: «[Гора, на которой] находятся трещины, вырезы».

На втором листочке также записаны два пояснения.

2.1. «Pant achtasing ur» (на мансийском языке) с переводом: «pant» – «плоский, ровный» + «āchtasing» – «каменный» (от «āctas» – «камень» с прилагательным суффиксом «ing») + «ur» – «гора», получая в итоге: «Плоская каменная гора». Такая мансийская характеристика горы точно соответствует её вершинному виду: она представляет собою наверху два плоских участка, соединённых между собою узеньким гребешком.

2.2. Второе пояснение записано на немецком языке: «So ebene flache u glatte stein, das man auf sie nicht gehen». Это пояснение переводится следующим образом: «Плоский, равнинный гладкий камень, на который нельзя взойти или заехать верхом» (например, на оленях).

Все эти пояснения Регули убедительно подтверждают значение мансийского оронима «Лятта-Ур» (хребет Неприступный) – «Гора с трещинами».

 

Побывал я на горе Лятта-Ур. Действительно, её две макушки – плоские. А на западном, южном и восточном склонах – большое количество небольших гребешков, крутонаклонно расположенных близко друг к другу.

При внешнем взгляде на такой склон кулуары между такими гребешками воспринимаются как трещины. Именно такие условные трещины и отразились в мансийском названии горы.

 

Вернуться в Содержание журнала 

 

Это   не совпадение и далеко не случайность. Вот что писал академик о Мурзинке в самом начале XX века: «Мурзинка не только гордость и ценность всех минералогических музеев мира, это начало русской минералогии, точного знания природных кристаллов».  

В Мурзинский район Александр Евгеньевич приехал в 1912 году и очень полюбил эти места.

 

С тех пор он неоднократно посещал месторождения Мурзинки и много писал о самоцветной полосе в своих книгах.  Проводником А.Е. Ферсмана по таёжным тропам, ведущим к многочисленным разработкам и копям, был знаменитый в этих местах горщик Данила Кондратьевич Зверев.

 

Созвездие самоцветов и имён

Рядом с селом находится невероятное количество самоцветных копей. Здесь проводили исследования настоящие легенды геологической науки Владимир Иванович Вернадский, Николай Иванович Кокшаров, минералог Густав Розе и другие. Иван Иванович Зверев, внук Данилы Зверева, жил здесь с семьёй в середине XX века, о его роли в истории Мурзинки мы ещё расскажем.  Автор термина «Мурзинско-Адуйская самоцветная полоса», основатель Уральского геологического музея Константин Константинович Матвеев был здесь в 1924 году. И это далеко не весь список.

 

Музей минералогии – это центр культурной жизни села и его гордость, настоящий храм камня, ведь и расположен он в старинной церкви. Незаурядная, ни с чем не сравнимая внутренняя атмосфера Сретенского храма с первых минут посещения создаёт торжественное настроение.

 

Дорога до Мурзинки сама по себе очень увлекательна. На пути встречаются красивейшие места: старинные сёла Петрокаменское, Николо-Павловское. Наверное, именно такие места несут в себе истинно уральский дух, который вряд ли можно почувствовать в больших перенаселённых городах. Когда наша дружная компания любителей камня добралась до главной цели поездки, то оказалось, что повезло нам вдвойне. Экскурсию провёл экскурсовод Сергей Борщёв, работавший в Нейвинской геолого-разведочной партии (ГРП) геологом.

 

Нейвинская ГРП проводила геологоразведочные работы в этом районе с 1867 по 2007 года. Сергей Кириллович рассказал, в чём состоит уникальность этих мест с точки зрения минералогии. И, конечно, об истории возникновения и пополнения коллекции музея и о самом селе.

 

Охрана Сибирского тракта

Находится Мурзинка в 100 км восточнее Нижнего Тагила (Пригородный район Свердловской области) на реке Нейва. Это северная оконечность Самоцветной полосы Урала.

Шириной в 16 километров, полоса расположилась более чем на 100 км от Алапаевска до Екатеринбурга. Мурзинка старше многих уральских городов. Основана она в 1639 году боярским сыном Андреем Бужениновым и крестьянами из поселений на реке Нейва.

 

По одной из исторических версий считается, что название села происходит от имени остяцкого князя Мурзина. В истории села представлены основные уральские каменные промыслы в очень концентрированном виде. Вот как говорит о роли Мурзинки в XVII веке Александр Ферсман: «…Мурзинка охраняла с юга и востока великий Сибирский тракт, который в XVII столетии шёл через Соликамск и Верхотурье в Тобольск…»

 

 Народный музей минералогии

Сретенский храм в Мурзинке был построен в 1729 году, а в 1930-х годах  его  закрыли. В 1964 году это уникальное по красоте здание было передано музею.  В самом начале своего существования (с 1958 года) музей находился в местной школе. Организовал его человек из созвездия легендарных личностей – Иван Иванович Зверев, внук знаменитого горщика Данилы Зверева. Иван Иванович был настоящим энтузиастом своего дела: вместе со своей семьёй он ездил по копям и деревням, собирал образцы минералов, орудия труда горщиков и предметы быта местных жителей для музея.

 

Всё это сохранилось и можно увидеть на первом и втором этажах музея. Музей в Мурзинке называют народным, и не зря. В разное время, начиная с середины XX века, множество экспонатов принесли в дар музею местные жители.

 

Здесь представлены горные породы и образцы из разных регионов, поделочные и драгоценные камни. Например, великолепный армянский обсидиан, дальневосточный скарн, амазониты – цветная разновидность полевого шпата с месторождений Южного Урала, полевые шпаты, лиловые лепидолиты, кварцы с Приполярного Урала (их привезли геологи-любители).

 

Коллекцию музея пополняли и известные коллекционеры Владимир Сергеевич Андреев, Владимир Андреевич Пелепенко и др. Особой красотой отличаются аметисты Ватихи и Тальяна, переливающиеся нежным фиолетовым оттенком аметисты и мерцающий глубоким чёрным морион из жилы Голодная, оригинальные и трогательные кристаллики альбита в виде зёрен овса (пегматитовая жила Голодная).

Привлекают внимание сверкающие берёзовские пириты, апатитовая руда с Кольского полуострова, которую открыл академик Александр Ферсман – всё это пир для глаз и торжество мурзинского храма камня.

 

Мурзинский музей судьбоносно связан не только с московским музеем имени А.Е. Ферсмана, но и с другим известным, но более молодым музеем столицы. Знаменитый топаз «Победа», который был добыт в 1985 году Нейвинской ГРП, находится сейчас в музее «Самоцветы». Этот музей был открыт для посетителей в 1999 году.  Но идея его создания  возникла гораздо раньше и принадлежала учёному геологу, академику А.В. Сидоренко, который в советское время с 1965 по 1975 год был министром геологии СССР. Реализацию идеи музея поручили объединению «Союзкварцсамоцветы».

 

Именно в «Самоцветах» мне повезло любоваться этим чудом природы. История находки топаза «Победа», названного в честь 40-летия победы СССР в Великой Отечественной войне, уходит в далёкий 1985 год. Тогда, на копи Мокруша, Сергей Кириллович вместе с товарищами по Нейвинской геологоразведочной партии добыл его из занорыша. Весит он 43 с небольшим килограмма, и его нежнейший голубой прозрачный цвет, его фактура и размер вызывают восхищение совершенством подземных даров Мурзинки. Эта великолепная добыча «Уралкварцсамоцветов», знаменитого геологического предприятия, где работал Сергей Кириллович, уехала в Москву в музей «Самоцветы».

 

Почему же эти места дали такое количество природных самоцветов? С точки зрения современной науки, время образования месторождений около 250–350 миллионов лет, а место – гранитные магмы. Пока очаг магм медленно остывал, образовывались трещины, в которые «затекали» и остатки магмы, и пары воды, и другие вещества. Сама магма застывала от периферии трещины к середине, возникали пегматитовые жилы. А в них образовывались пустоты-занорыши, это и есть родина самоцветов, то есть места возникновения кристаллов. Стены пустот состоят из кристаллов дымчатого кварца, полевого шпата и слюды, в них и врастают турмалины, топазы, бериллы самых разных окрасок. Эти кристаллы постепенно приобретали удивительно совершенные формы и большие размеры.  Мокруша, Мыльница, Голодная, Трёхсотенная – знаменитые копи, как таинственные сокровищницы, расположились вокруг Мурзинки. В музее можно увидеть карту, геологический план жил Мокруша и Голодная, результаты работы Нейвинской ГРП.

 

Село Мурзинка переживает сейчас далеко не лучшие времена. Обитают здесь, в основном, дачники. Но надежда на «оживление» села всё же есть. Летом в селе картина меняется к лучшему. Начиная с 2012 года, в первую субботу августа, Мурзинка приветствует гостей фестиваля «Самоцветная сторона». В нём принимают участие геологи, коллекционеры, ювелиры, мастера со всего Урала и не только, выступают артисты. Музей в это время превращается в шумный и гостеприимный дом. Чтобы потом снова стать тихим и светлым храмом подземных даров.

 

Вернуться в Содержание журнала