Понять причины

Давайте, разберём поподробнее, почему мы можем начать замерзать?

Из-за воздействия низких температур на открытые участки тела. Таких как нос, щёки, уши, пальцы рук и ног. Эти области хуже снабжаются кровью и быстрее замерзают.

Кроме того, вспомним, что влага резко ускоряет потерю тепла. Если одежда или обувь намокли из-за дождя, снега или пота, это может привести к быстрому охлаждению тела. Влажные материалы увеличивают риск охлаждения, так как вода проводит тепло гораздо быстрее, чем воздух.

Сильный ветер увеличивает скорость охлаждения тела. Кстати, всем известно, что сильный ветер может значительно снизить ощущаемую температуру.

Неправильная экипировка, такая как отсутствие многослойной одежды, термобелья, шапки и перчаток, увеличивает вероятность переохлаждения. Хлопковая одежда, например, плохо удерживает тепло и долго сохнет, что усугубляет ситуацию.

Отдельно здесь нужно упомянуть недостаточную защиту лица и головы: если шапка, шарф или маска не защищают голову и лицо, можно легко получить обморожение лица. Лицо, особенно при ветре, очень быстро теряет тепло.

А если человек долго находится в неподвижности на холоде, особенно в условиях отдыха или сна, организм начинает терять тепло без его адекватного восполнения. Физическая активность помогает поддерживать циркуляцию крови и согреваться.

Плохое питание и обезвоживание. Нехватка калорий и жидкости может ослабить организм и затруднить его умение вырабатывать тепло. Это снижает способность к терморегуляции, увеличивая вероятность переохлаждения.

Алкоголь расширяет сосуды, вызывая ощущение тепла, но на самом деле способствует потере тепла и ускоряет развитие переохлаждения.

Усталость и физическое истощение снижают способность организма поддерживать тепло. Люди, находящиеся в таком состоянии, могут быть менее восприимчивыми к первым признакам обморожения и не осознавать, что нужно немедленно защититься от холода.

Итак, переохлаждение и обморожение можно получить в походе из-за воздействия низких температур, ветра, мокрой одежды, неподходящей экипировки и недостаточной активности.

Чем вооружиться?

Важно заранее подготовиться к холодным условиям, правильно одеваться и следить за состоянием своего тела, чтобы предотвратить эти опасные состояния.

Используйте несколько слоёв одежды, чтобы поддерживать тепло и регулировать температуру тела. Первый слой – термобельё, которое отводит влагу, второй слой – теплоизоляционный (например, флисовая кофта), третий – защитный от ветра и осадков.

Отдавайте предпочтение правильным материалам: шерсти и синтетическим материалам, которые сохраняют тепло даже при намокании. Избегайте хлопка, так как он, как уже говорилось выше, удерживает влагу и усиливает охлаждение. Тёплые водоотталкивающие шапки, перчатки или варежки – обязательны. Используйте непромокаемую одежду и регулярно снимайте влажные вещи. Меняйте носки на сухие, если чувствуете, что они промокли.

Пейте много тёплых напитков и ешьте калорийную пищу, чтобы обеспечить организм энергией для поддержания тепла. Хорошая палатка, коврик и качественный спальник – необходимые вещи для ночёвок в холодное время года. Они помогут сохранять тепло и изолируют вас от холодного воздуха и земли.

Первая помощь

К ним относятся покалывание, потеря чувствительности, побеление кожи. Если чувствуете что-то подобное, немедленно укройте поражённые участки и постарайтесь согреть их. Особое внимание нужно уделять пальцам рук и ног, носу, ушам и щекам, так как они чаще всего подвергаются обморожению. Используйте специальные защитные кремы и мази, если нужно долго находиться на морозе.

Чтобы эффективно оказать первую помощь при переохлаждении или обморожении, действуйте спокойно, уверенно, быстро. Постарайтесь незамедлительно согреть пострадавшего: дайте ему тёплую одежду, напоите горячими напитками (не алкоголем!), организуйте отдых в тёплом месте.

Избегайте резкого прогрева, особенно с использованием горячей воды, чтобы не повредить кожу. При обморожении пострадавшую область нужно бережно согреть: приложите к ней тёплую (но не горячую) ткань или оберните в одеяло. Не пытайтесь тереть обмороженные участки, это может усугубить повреждения.

Желаю вам избежать опасных последствий переохлаждений и обморожений во время походов и путешествий!

Вернуться в Содержание журнала

Многолетний мониторинг

В настоящее время ООПТ служат платформой для экотуризма и рекреационного туризма. Однако такого рода антропогенное воздействие на природные комплексы всё же может приводить к нарушению их стабильности или даже ставить под угрозу их существование.

Программа многолетнего мониторинга природной среды ООПТ Свердловской области, разработанная для оценки антропогенного воздействия на природную среду ООПТ года сотрудниками Института экологии растений и животных УрО РАН (о ней рассказывалось в предыдущих выпусках журнала), включает и изучение, и оценку современного состояния лесных сообществ дереворазрушающих грибов.

Наблюдения проводятся на территории трёх природных парков: «Оленьи ручьи», «Река Чусовая», «Бажовские места», в природно-минералогическом заказнике «Режевской» и в ландшафтном заказнике «Черноисточинский пруд с Ушковской Канавой и окружающими лесами».

Тест-система

Дереворазрушающие грибы являются неотъемлемым компонентом лесных экосистем. Эти организмы — редуценты разлагают накопленные в древесине органические вещества и обогащают почву доступными для растений питательными элементами.

При разложении древесины формируется среда обитания и места укрытия многих организмов: растений, мхов, лишайников, миксомицетов, беспозвоночных животных, мелких млекопитающих, что способствует увеличению биоразнообразия природного комплекса.

Высокая чувствительность дереворазрушающих грибов к воздействию климатических и антропогенных факторов позволяет использовать их как тест-систему для задач биоиндикации.

Нами изучались, главным образом, афиллофороидные грибы – гимнокарпные базидиомицеты с непластинчатым гименофором (часть плодового тела гриба, несущая на поверхности тонкий спороносный слой — гимений), ранее объединяемые в порядок Aphyllophorales.

Данная группа грибов обладает разнообразием форм плодовых тел, отличающихся от привычных для большинства людей грибов  со шляпкой и ножкой. Значительная часть видов афиллофороидных грибов развивается на древесине, другие же растут на почве, подстилке и имеют способность к микоризному симбиозу (взаимодействие грибов и корневой системы) с растениями.

Обнаружены редкие

При проведении исследований выявлено более трёхсот видов дереворазрушающих грибов, из которых девятнадцать видов были впервые отмечены для Свердловской области.

В естественных слабо нарушенных лесах охраняемых территорий обнаружены занесённые в Красную книгу Свердловской области редкие виды афиллофороидных грибов.

В природном парке «Река Чусовая» отмечены новые местообитания альбатреллуса овечьего, гомфуса булавовидного и климакодона северного; в природном парке «Река Чусовая» и в заказнике «Режевской» встречается ригидопорус шафранно-жёлтый;

в старом сосновом лесу заказника «Режевской» в окрестностях посёлка Крутиха найден включённый в новую редакцию Красной книги Российской Федерации экстремально редкий вид – аурипория золотистая.

Для продуктивности

Анализ результатов мониторинговых наблюдений позволил установить, что на участках леса в районах массового туризма и отдыха населения происходит деградация лесных комплексов дереворазрушающих грибов: значительно обедняется их видовой состав, снижается видовое разнообразие и существенно сокращается численность ценопопуляций в сравнении с малонарушенными условиями.

Негативное воздействие высоких рекреационных нагрузок на лесные экосистемы приводит к изменению структуры лесных комплексов дереворазрушающих грибов и их антропогенной трансформации.

Для поддержания продуктивности и устойчивости лесных экосистем охраняемых природных территорий необходимо соблюдение определённых допустимых рекреационных нагрузок, а также введение запрета на сбор валежной древесины – естественного субстрата, необходимого для развития дереворазрушающих грибов.

Вернуться в Содержание журнала

Несколько маршрутов

Тельпосский хребет расположен не на линии Главного Уральского водораздела и находится западнее последнего. Между ними — широкая долина реки Щугор, воды которой протекают сначала с юга на север, а затем круто поворачивают в западном направлении. Таким образом, река Щугор как бы «обнимает» Тельпосский хребет с востока и севера.

В средней (по длине) части Тельпосского хребта находится гора с современным названием Хораиз, точнее – Хора-Из. Вершина представляет собою массивный купол, на верху которого находятся небольшие скалы. На макушке горы сохранились остатки деревянного триангуляционного знака.

Для подхода к горе Хора-Из возможны несколько маршрутов, для прохождения по которым требуется разрешение национального парка «Югыд-Ва»: во-первых, по газопроводу на западном уральском склоне до перевала Пеленёр и далее от истоков реки Подчерем по Тельпосскому хребту; во-вторых, из верховьев реки Щугор по долине реки Хальмерсале с выходом на Тельпосский хребет и далее по этому хребту на юг несколько километров и в-третьих, по долине реки Тельпос, до её истоков, расположенных на склоне горы Хора-Из. Первый из этих маршрутов наиболее красивый — идёшь «по верхам», с широким обзором и на запад, и на восток (всё вокруг ниже тебя).

Стражевский — первопроходец

Первое известие о горе Хора-Из, хотя и под другим названием, зафиксировал Никифор Ильич Стражевский в первой половине XIX века. Родился он в 1810 году в дворянской семье в Черниговской губернии. Образование получил в горном кадетском корпусе в Петербурге. По окончанию курса наук был отправлен на Урал. Работал практикантом на Богословских заводах. В 1833–1835 годах руководил северной горной экспедицией. В 1834 году отряд под его руководством пробрался на север до верховьев реки Щугор, где он впервые увидел заснеженную гряду гор (Тельпосский хребет).

В 1847 году Н.И. Стражевский руководил одним из отрядов северо-уральской экспедиции Императорского Русского Географического общества. Отряд вышел из г. Чердыни. Поднялся до истоков реки Вишеры и, непосредственно по Главному Уральскому водоразделу, прошёл до реки Щугор. В конце августа 1847 года Стражевский обследовал тот заснеженный кряж, который он видел в 1834 году. 18 августа 1847 года Стражевский от г. Леске (современное название г. Миронваннёр) перешёл на Тельпосский хребет и по нему прошёл до горы Тельпос-Из. 21 августа он поднялся на гору Гальмер-Сале-Монинг-Чахль (современное название — гора Хора-Из).

Такое различие в названии одной и той же горы указывает на то, что топоним «Хора-Из» появился на картах позднее. Ороним «Гальмер-Сале-Монинг-Чахль» имеет мансийские истоки. А гора Хора-Из — из коми языка.

В завершение рассказа о Н.И. Стражевском отмечу, что он впервые поднялся на восемь вершин, расположенных на Тельпосском хребте, и впервые определил их высоты.

Стражевский был первопроходцем значительной части Уральского хребта. Отдавая дань уважения ему, предлагаю назвать вершину с высотной отметкой 1285 м, расположенной на Тельпосском хребте, горой Стражевского.

Мнения исследователей

Далее рассмотрим название вершины «Хора-Из». А.И. Туркин считал, что этот топоним из ижемского языка и переводил: «хора» — «олень-самец, некастрированный олений бык в возрасте свыше двух лет», а из «гора», получая «Хора-Из» — «Оленья гора».

А.П. Афанасьев «Хораиз» считал гибридным названием: «хора» — «олень» (из ненецкого языка) + «из» — «камень, гора» (из коми языка), получая «Хора-Из» — «Оленья гора».

А.К. Матвеев «хора» переводил из коми-ижемского языка — «Олений бык в возрасте свыше двух лет», а «из» — «камень» (из коми языка), получая «Хора-Из» — «Олений камень».

А.Г. Беляев аналогично принял из коми языка «хора» — «некастрированный олень старше двух лет», а «из» — «гора», получая «Хора-Из» — «Гора оленя-быка».

Т.Д. Слинкина считала «Хора-Из» из коми-зырянского языка, а «хора» переводила как «олень-самец старше трёх лет» (производитель) и «из» — «Гора», получая «Хора-Из» — «Гора оленей-самцов». При этом она справедливо указала, что «Хора-Из» — это более современный по историческому сроку ороним, который сложился на основе фонетической, а затем смысловой адаптации мансийского форманта «Куращи-Ур, Курасюр-Хорасюр».

Здесь Слинкина «кȳращи» (кȳраси) трактует как «с печками, с печкообразными (вершинами)», где «кȳр» — «мансийская уличная хлебная печь-духовка сферической формы».

Мансийское происхождение

Из вышеприведённого видно, что исследователи корень оронима (хор, кȳр) выводят из разных языков (ижемский, ненецкий, коми, манси). По моему мнению, более перспективен «хор» – из мансийского языка, так как подавляющее число оронимов в областях Северного и Приполярного Урала имеют мансийское происхождение. Но на мой взгляд, корень оронима следует принять не «кȳр», как это сделала Т.Д. Слинкина, а другой, по следующим соображениям. Предварительно отмечу: современные филологи убедительно показали, что на базе диалектов в мансийском языке любая гласная буква в первом слоге слова может изменяться практически в любую другую гласную букву.

Посмотрим архив Регули

Большинство исследователей с некоторыми разновидностями в конечном итоге дают: «Хора-Из» — «Гора-олень». С большой долей вероятности можно принять, что такой перевод является калькой с мансийского «Салы-Ур» — «Гора-Олень».

Но при этом произошла путаница: вместо «сāлы» — «олень» следует принять «ssälyä» — «[Гора с] каром». Такое понятие сохранилось в рукописях Антала Регули — венгерского исследователя, который в 1843–1845 гг. совершил длительное путешествие вдоль Уральского хребта от широты Екатеринбурга до побережья Северного Ледовитого океана, — туда и обратно, в поисках прародины венгров.

Рукописный архив Регули ныне хранится в рукописном отделе библиотеки Венгерской Академии наук в Будапеште, в Венгрии. Я совершил несколько поездок в Будапешт и ознакомился с архивом Регули.

В архиве в двух картонных ящичках хранятся листочки с записями мансийских слов и пояснениями их содержания. На одной из карточек записано: «ssälyi kapi – urr kapi». Здесь «ssälyi» – тождественно «urr» — «гора». Но гора — «ssälyi» имеет какую-то отличительную особенность.

Ещё на одной карточке Регули записал на мансийском языке: «Pur guppe ssälyä – pon ger geny nyar». Эту фразу на базе мансийского языка можно перевести следующим образом: «пур» (эллипсис от «пуруꜧкве» — «грызть, кусать») + «гуп-пе» (сокращённое от «кȳпнитысь» — «легко» с суффиксом – «пе») + «пон» (искаженное от «пуныꜧ» — «косматый, лохматый») + «гер» (сокращённое от «керас» — «утёс, скала») + «ген «(сокращённое и с измененной гласной буквой от «консуꜧкве» — «царапать») + «nyar» — «гора».

Географическая особенность

В итоге получаем: «Легко погрызенная ssälyä» — «гора с лохматой исцарапанной скалой». Такое пояснение соответствует рассматриваемой вершине, имеющей на боку чашеобразное углубление («выгрызенное») у географов, именуемое каром, с многочисленными скалами, расположенными в хаотичном беспорядке на стенках кара.

В итоге имеем: «ssälyä» — «Гора с каром». Изложенное позволяет сделать вывод о том, что в мансийском языке ранее существовало слово «сселье» («ssäly, ssälyi, ssälyä»), которое имеет семантику — «Гора с каром». В современных мансийских словарях это слово отсутствует: оно ныне позабыто.

Таким образом, г. Хора-Из (коми язык) является ошибочной адаптацией «Сселье-Ур» — «Гора с каром» из мансийского языка. И такой смысл «Сселье-Ур» отлично соответствует географической особенности этой горы: при движении по Тельпосскому хребту с юга на север г. Сселье-Ур является первой, на которой имеются несколько каров (. Именно по этой особенности манси и назвали вершину Сселье-Ур — «Гора с каром».

Гроздь каров

Весьма любопытен тот факт, что Стражевский эту гору назвал по-другому — «гора Гальмер-Сале-Монинг-Чахль». Такой ороним на базе мансийского языка можно перевести следующим образом: разложим «гальмер» на две составляющие — «галь» + «мер». Тогда имеем: «хил» (сокращённое от «хилуꜧкве» — «копать, рыть» с закономерными в мансийском языке рефлексивной заменой фонемы «а» на «и», а также звонкой согласной «г» на глухую согласную «х») + «мōри» — «гроздь» (с заменой гласного звука «е» на «о») + «сселье» — «[Гора с] каром» + «мōни» (от «мōниꜧ» — «скала, останец с выветренной и разрушенной поверхностью» — по Т.Д.Слинкиной) + «сяхл» — «гора».

В итоге получаем: «Хил-Мōри-Сселье-Мōни-Сяхл» — «Гора с выкопанной гроздью каров и со скальным останцем». Такой перевод хорошо отражает географические особенности горы: она имеет несколько каров («гроздь»), а на её макушке находятся небольшие скалы («мōни»), которые отсутствуют на других соседних вершинах, расположенных южнее.

Вернуться в Содержание журнала

Выбор пути

У всех лесных зверюшек малыши такие же непослушные и шаловливые, как и маленькие дети у людей. Мамы и тех и других вынуждены всегда держать ухо востро и следить, чтобы их любимцы не натворили ничего такого, что могло бы угрожать хорошему настроению, самочувствию, а то жизни. Последнее в особенности относится к деткам лесным, так как опасности их подстерегают на каждом шагу.

Тем не менее, любопытство и интерес к познанию мира побеждают всегда, и никто из малышей не собирается отсиживаться в норке, а старается вначале с родителями, а потом и самостоятельно познакомиться с окружающим миром. Ведь мир вокруг — это и есть жизнь! От глубины и широты познания его зависит и полноценность твоего бытия. А прожить можно по-разному!

Например, как сверчок за печкой. То есть радоваться своему благополучию и вечному покою, быть счастливым от тепла, сытости и обилия вкусных запахов. А можно, как стриж, который одинаково весело относится и к грозе, и буре, и беснующемуся океану, и многодневным рискованным поднебесным путешествиям. Он не унывает ни от лишений, ни от нелёгких дорог и всегда в восторге от бескрайних просторов пути своего и от нового ежеминутного познания всего великолепия жизни на нашей планете. Какой путь выберет в своей жизни животное, — решает его природный статус, а вот человек выбирает свой путь сам.

Среди буйных трав

Вот и деткам бурундуков всё вокруг очень занимательно и безумно привлекательно.

— А опасность?

— Да о чём разговор, мама!

Вовсе не беда, что по неопытности можно попасть в какую-нибудь неприятную историю. Например, забрести в муравейник, весело помчаться за проползающей мимо гадюкой или свалиться в яму, которых в любом лесу немало.

— Мир надо познать, мама! Ведь он стоит того!

В одно прекрасное время поселилась рядом с моим лесным лагерем пара бурундуков, и вскоре стал я их встречать уже с выводком, то есть со своими детками. Всегда забавно было наблюдать за их прогулками.

Вот бредёт шаловливая братва, лазит где попало, повсюду суёт свой нос, не останется без их внимания ни травинка, ни веточка, ни муравей-трудяга.

Всё интересно бурундучкам: и бабочки с цветочками, и мухи с комариками, и даже белые облака-кораблики, плывущие высоко в небе. Всё, что только можно, они осторожно обнюхают, а потом ещё и лапкой проверят. А то устроят весёлую, озорную борьбу-свалку между собой, будто маленькие медвежата. При случайной встрече и не поймёшь сразу, что же это за куча-мала такая среди буйных трав и цветов лесных шевелится.

Вскоре, повзрослев, стали молодые бурундучки самостоятельно путешествовать. Поначалу неподалёку от норки, а затем всё шире и дальше по окрестным лесам. Вот тогда-то мне и приходилось встречаться с ними особенно часто. В один день некоторые из них шли гулять на север от норки, другие — на юг, а остальная «братва» — на запад, а на другой день — всё наоборот. Часто ходили они и поодиночке.

Детство бурундучка

Однажды, заметив прогуливающегося бурундучка, решил я оставить свою работу и понаблюдать за этим проказником. То, что он таковым является, у меня не было никаких сомнений, ведь наверняка мать не разрешала ему так далеко уходить от норки. Уж очень мне было интересно узнать, куда и зачем этот маленький лесной гражданин направился.

И вот, шагаю я тихонько, скрываясь за деревьями, следом за ним. А он идёт весёлый такой, игривый, и весь окружающий мир ему в радость. Вот помчался он за стрекозой, сделал два прыжка, а третий не получился. Мал ещё карапуз, запутался весь в густой траве. С трудом выбрался он из зарослей, причесал лапками взъерошенную шёрстку, почесал животик, почесал за ушком и направился дальше.

Вот и ручеёк! Стал он переходить его по черёмуховому прутику, а на середине остановился и уставился вниз, в воду. Увидел там бурундучка, поднял хвостик торчком вверх и прыгнул вниз, видимо решил с «братцем» побороться, как обычно. Плюхнулся в водную гладь, все паучки-лодочники по сторонам разбежались, а сам он под водою скрылся, и нет его.

Вижу, вынырнул и плывёт к берегу. Вылез на бережок, помылся, отдохнул у самой воды и, видимо, так и не поняв, куда же исчез его «братик», побежал дальше.

А дальше — густые заросли липняка, и мне стало трудно наблюдать за ним. Однако вскоре вышел он на горку, и здесь я мог видеть его постоянно. Вот привязался к нему овод, всё норовил усесться на его мордочку. Бурундучок спрятал её под листик липы, только хвостик торчит, да чуть попочка. Покружил овод вокруг неё, не понравилось ему, обиделся, рассердился крепко и от злости на меня набросился. Зацепил я его как следует, он и убрался восвояси.

У невысокой сосёнки, с метр высотой, юный путешественник вдруг остановился, уставился на неё, а затем по лежащему брёвнышку быстро и весело перебежал на её нижнюю веточку. И вот чему я сильно удивился, — стал раскачиваться на ней!

Ну совсем так, как каждый из нас с вами делал это в детстве, получая явное удовольствие от такого развлечения. А веточка-то эта была коварной по причине её излишней тонкости, так и норовила бурундучка сбросить с себя. Стоило ему только посильнее раскачаться, как не удержавшись, валился он вниз, на мягкую травку. Видимо, нравилось ему не только качаться, но и падать. Упав, он с удовольствием валялся на спинке, точно лошадка в поле, чесал себе животик, жмурился от удовольствия и от ласкового солнышка, а затем снова седлал своенравную игрушку. Качался он так, валялся он так, и тут слышу я едва-едва различимый призывный голос его мамочки откуда-то из-за ручья.

Соскочил бурундучок, уставился в ту сторону, откуда доносился родной звук и заспешил. Прошёл он между моими кроссовками и даже не обратил на них никакого внимания, а ведь было на что посмотреть! Кроссовки-то были заморские! Конечно, откуда ему, — этому молодому жителю лесов, знать, что эти самые кроссовки не являются лесными обитателями, — и не растут, и не живут здесь.

Потом я ещё несколько раз видел, как этот мой знакомец ходил за ручей. А однажды даже вдвоём с братцем направились они туда. Однако, их беззаботное детство продолжалось недолго. Заканчивался июль и вскоре им было уже не до развлечений. Надо было определяться с территорией и начинать подготовку к зиме, а это уже совсем другая, далеко не детская, а взрослая жизнь и совсем-совсем другая история.

Победитель схватки

Приучить к себе лесное животное в неволе дело нехитрое. Согласитесь, что есть в подобной ситуации какой-то элемент нечестности и несправедливости с нашей человеческой стороны по отношению к животному. Действительно, свободы выбора у него нет. Хочешь не хочешь, а принимай условия, протягивающего тебе руку. Совсем другое дело приручить животных, свободно и независимо живущих в своём лесном доме. Ведь здесь они сами решают, с кем им дружить, к кому идти, а с кем не стоит и простого знакомства водить.

Если живёшь в лесу с соблюдением местных лесных законов, и стало быть, никому не навязываешься, никого и ничего особо не трогаешь. И ни от кого ничего не просишь, — то со временем многие лесные животные сами подтянутся к тебе для знакомства. Нередко причиной этому является их желание полакомиться чем-нибудь вкусненьким, а то и простое любопытство.

Однажды поселилась недалеко от меня, в зарослях соснячка, семейка бурундуков. К августу выросли их детки и стали самостоятельно осваивать территорию. Как-то утром пришёл ко мне в лагерь один из них и сел поодаль. Сидит, смотрит, а на мордочке написано: «Здравствуй, добрый человек, а кто ты такой есть? Чем ты дышишь, и какая мне от тебя польза будет?»

И как такого хорошего, славного, приветливого бурундучка не угостить хлебушком с маслом? Я и дал ему — положил кусочек на пенёчек. Он, чувствуя вкусный запах, осторожно подкрался, то и дело замирая от страха, но всё же съел всё. И с тех пор стал захаживать ко мне почаще, поэтому расход хлеба увеличился.

В семье он был не один, вскоре все его братья и сёстры тоже пошли ко мне. Предложил я хлебушка и им, но не тут-то было! Первооткрыватель кормного места, а я его прозвал Гришей, ревновал, крепко обижался и всем своим поведением выражал недовольство. А если родственничек не понимал намёка, то отчаянно кидался в драку. О! Это были настоящие, отчаянно безумные потасовки!

В пылу боя бурундуки, сцепившись в единый клубок, катались у меня под ногами, иногда даже в остывающую золу костра, и только белесая пыль висела над местом боя. Итог был всегда один — победителем схватки оставался Гриша, а побеждённый, обидно крича, уходил… И не просто так, а навсегда. Отбил Гриша всех своих соперников, мне даже жалко их было.

И вскоре остались мы с ним вдвоём на этой территории. Нашёл бы я питание и для всех его родственников, но в законах внутривидовой конкуренции компромиссов не бывает.

Сойка и Гриша

Дружба наша крепла с каждым днём и часом. Вскоре Гриша уже постоянно держался возле лагеря, и мне иногда даже чудилось, что он весело подмигивает мне издалека. К обеду он всегда объявлялся у меня. Поначалу я ему клал пищу чуть поодаль, на пенёчек. Потом он стал брать её из рук, а через неделю-другую запросто присаживался со мною обедать прямо на моих коленях или располагался на столе, поближе к дымному котелку, а иной раз залезал даже в тарелку.

Пищу просил он настойчиво, и если ему она не нравилась, то он, не вытирая своих лапок, забирался по моим кедам, брюкам, «энцефалитке» ко мне на грудь, на плечи, даже на голову и ходил по ним туда-сюда, пока мне не надоест. Тут уж естественно — все дела бросишь, а последний лакомый кусочек ему отдашь.

Со временем доверие ко мне с его стороны стало абсолютным. Находясь у меня в гостях, он уже никогда не осторожничал и с любопытством ходил и по столу, и по моей постели, и по всем моим кладовым так же свободно, как по своему лесу.

В это же время жила возле меня ещё и сойка. Оба они ладили между собой без проблем. Если уж быть совсем точным, то попросту не обращали друг на друга никакого внимания. Просил поесть один, просил другой, а получив угощение, каждый кушал его в разных местах. Бурундук рядом со мной, а сойка на пенёчке или на ближайшем дереве.

Иногда бывало так: сойка усаживалась над Гришей на ветку невысокого деревца и, медленно поворачивая голову с одного бока на другой, как бы старалась разглядеть моего друга получше. Скорее всего, этим своим поведением она хотела дать ему понять: «Ну и кто ты такой в сравнении со мной? Маленький, неказистый, да ершистый. И вообще, было бы лучше, если бы ты ковылял отсюда побыстрее и, как говорится, подобру-поздорову». Зная коварный характер этой моей подружки, я был начеку. Однако, дальше подобных сцен дело не шло, и вскоре на её выходки ни я, ни он не обращали никакого внимания.

Взаимный интерес

Иногда поведение Гриши было трудно понять и объяснить. Этот любопытный для меня поступок совершался им чаще всего во второй половине дня. Так, приходя ко мне в гости, он садился на пенёк в метрах трёх от меня и, сидя неподвижно, наблюдал за мной целыми часами. Я вёл записи, готовил инструмент к работе, настраивал приборы, фотографировал или готовил себе пищу, а он, совершенно замерев на пенёчке, всё время наблюдал за мной.

Нет-нет, он не дремал, а именно наблюдал с любопытством. Видимо, был я ему интересен и, очень похоже, что он изучал своего друга и хотел познать, кто же всё-таки я есть такой, и чем вообще занимаюсь здесь, на его честно завоёванном участке лесной благодати.

И мне он был тоже очень интересен. В особенности занятно было знать о делах его. А так как он меня не сторонился и совсем не боялся, я часто сопровождал его в путешествиях. Ходил за ним следом, буквально в нескольких шагах, наблюдая за его поведением. Однако, работы на полевых исследованиях было всегда невпроворот и поэтому, к большому моему сожалению, наши совместные путешествия удавались очень редко.

Между тем стремительно пролетали августовские денёчки. Вдвоём с бурундучком, ставшим мне добрым и милым другом, провожали мы вечернее солнышко, слушали птиц, грелись на солнышке, гуляли и, конечно, совместно трапезничали среди векового соснового бора — величественного природного храма.

Лето заканчивалось… Уже берёзы стали вплетать в свои кроны жёлтые косицы, папоротник светлел и рыжел всё больше и больше… Тихо и незаметно подходило время нашего расставания. С выпадением снега заканчивались мои полевые исследования, а моему другу предстояло серьёзно готовиться к длительной зимовке.

Горячая пора

Приближалась осень… Уже крепкие заморозки украшали сверкающим инеем первые опавшие жёлтые листочки. Такие чудные среди изумрудной зелени тропинок! Ночи становились непроглядными, а хрустальные дни конца августа очаровывали своим покоем, тишиной и мягким, всепроникающим солнечным светом.

Вот в один из таких дней мой друг-бурундук Гриша вдруг резко изменил своё поведение. Из спокойного, праздно шатающегося зверька он превратился в безумно делового трудягу-заготовителя. Теперь уже ни одной минуты зверёк не сидел на пенёчке, сложа лапки, как часто бывало прежде, а постоянно искал себе какую-нибудь провизию. Искал он её азартно, лихорадочно, и при этом совал свой нос повсюду, где только можно было найти хоть что-нибудь вкусненького.

Я специально стал оставлять ему хлеб в котелке, и он целыми днями перетаскивал его к себе в норку без всяких перерывов на отдых. Делал это он очень забавно: залезал внутрь, набивал до отказа рот хлебом и, с раздутыми щеками, бегом мчался в свой домик. На меня он уже практически не обращал никакого внимания, ему просто было не до общения в эту жаркую для него пору. А я всё это понимал и совсем не обижался. Зима на носу — успевай только запасать пищу. Друзья всегда поймут, ведь дело-то житейское.

Бывало, подойдёшь к лагерю, а он высунется из котелка, как из окопа, глянет кто тут его беспокоит. «Ага, — свои!», — и снова в котелок занырнет, и на тебя ноль внимания.

Его интересовало буквально всё, что годилось в пищу. Даже нечаянно выплеснутые мною на траву остатки супа он тщательно собрал и унёс к себе в норку. Все свои заготовки он делал бегом, бегом, и только бегом. В общем, точно «Фигаро здесь, Фигаро там». Весь день только и видно было мелькание его хвостика и полосатой спинки среди лесной подстилки. Причём на продукты, годные для питания зимой, он набрасывался стремительно, взахлёб запихивал их себе за щёки и тотчас же мчался в свой домик.

С раннего утра до вечерних сумерек трудился Гриша на заготовке продуктов. Бывало, сквозь предутренний сон услышу, как кто-то орудует в моей кухонной посуде, приоткрою глаза — Гриша там. Прихожу обедать, а он выглядывает из моего котелка и будто спрашивает: «Ну? Принёс хоть чего-нибудь поесть-то?». Не дождавшись ответа, пыхтя вылазит с надутыми щеками и бежит к своей норке, только хвостик весело мелькает среди грустных стебельков пожелтевшей травки. И так до окончания светового дня. Одно слово — работяга, каких ещё поискать в лесу среди лесных обитателей!

Я несколько раз ходил к его домику, ведь построил он его совсем недалеко от моего лагеря. Выкопал в почве норку на несколько комнат. Вот и всё, — готов домик. Зверёк этот очень аккуратный и домовитый. Весь октябрь он провёл в великих хлопотах, связанных с заготовками на зиму, и забавно было наблюдать за ним в этот период.

Как-то раз, незаметно для него, шёл я следом. Вот остановился он, поднялся на задние лапки, а передними лапками стал собирать листики и запихивать их себе в ротик. Забавно так у него это получалось. Ясное дело, — постельку себе тёплую из них будет делать. Однако оказалось, что не только постельку, но и коврики тоже. Убедился я в этом, когда заглянул в его норку. Вход в неё в начале опускался вертикально, а потом под наклоном уходил вглубь почвы. Так вот, наклонный переход у него был весь аккуратно выложен листиками берёзы. Присмотрелся я, — целый коврик ярко-жёлтого цвета у него на входе лежит. Опускается он в норку и сразу же по этой мягкой золотистой дорожке идёт в свои уютные комнатки.

Перед уходом

Зима наступила рано. Ближе к ноябрю мой друг стал всё больше пропадать и иногда не показывался у меня целыми днями. Видимо, сделав основные заготовки, он приводил в порядок своё жилище. Соскучившись по милому сердцу соседу, я иногда подходил к его норке. Подожду, подожду… А ему всё недосуг высунуться хотя бы и ненадолго, да побыть со мной. Постою, загляну в норку, да так и уйду ни с чем.

В том году мои полевые работы затянулись до ноября. Уже и светало поздно, и смеркалось рано, а дел всё ещё оставалось невпроворот. Всё бы ладно, да мешал мороз. Точные приборы выходили из строя — замерзали, а писать приходилось только карандашом, — ручки не писали при низкой температуре.

В общем-то, это уже была не работа, а мучение одно, но без этих данных не было возможности оценить результаты всего полевого сезона. Поэтому я решил, несмотря на тяжёлые условия, добить всё разом.

Особенно сильно выматывали ночёвки. Мало того, что нужно было готовить много дров, ночи-то уже были слишком длинными и холодными, так ещё и на ночлег приходилось устраиваться рано, до темноты и потом целых четырнадцать часов находиться у костра, прежде чем с рассветом продолжать работу.

В один из первых дней ноября, когда уже снег лежал повсюду и мороз пробирался под одежду беспощадно, я готовил себе обед и тут услышал знакомое шуршание коры на стволе сосны. Поднял голову и увидел своего друга. Он как-то неуверенно переступал лапками по напорошенному снегу и тихо, осторожно приближался ко мне.

Ох, как обрадовался я ему! Понятное дело! Не мог он не навестить меня и не попрощаться перед уходом на спячку. Ведь всё лето прожили мы вместе. Я тотчас достал сливочное масло, которое он всегда любил безумно и тихо положил перед ним… Но он совершенно игнорировал угощение, а только смотрел и смотрел на меня… Эта последняя наша встреча продолжалось всего минут пять. Мы так молча и просмотрели всё это время друг на друга.

Я не решался подойти ближе, чтобы не напугать его напоследок. Всё-таки не виделись мы уже больше недели, да к тому же несло от меня дымом не хуже, чем от самого костра. К тому же, в наших отношениях я всегда предоставлял инициативу ему, а сам никогда не навязывался. А зачем? Пусть он сам и решает, как вести себя.

Он же, постояв, робко повернулся и пошёл. В начале медленно, а потом всё быстрей к своей норке. Уже спускаясь с дерева, он оглянулся. Я помахал ему рукой. И мой друг, ступая аккуратно лапками в снег, будто цапля, вскоре скрылся за стволами деревьев, и, как оказалось, — навсегда…

Через неделю, покидая лагерь, оставил я ему в котелке на весну и на случайную осеннюю оттепель кедровые орешки. Всю зиму с нетерпением ждал прихода весны и мечтал, что на будущий год мы снова будем вместе.

И вот, прибыв в апреле в свой лагерь, я обнаружил свежую поедь кедровых орешков. Ура! Значит, был он совсем недавно. С радостью стал я ждать его в гости, наготовив ему всего вкусненького. И ждал его всю весну и всё лето напрасно. Понял я, что моему другу надо было обзаводиться семьёй, и, видимо, ушёл он искать свою любовь на новые земли, так и не дождавшись моего возвращения в лес.

С тех пор прошло уже много лет. Я глубже понимаю теперь, какое это счастье, какое бесценное богатство — радость общения на равных и душевная близость со всеми живыми существами в природе! Часто вспоминаю наши встречи с озорным лесным зверьком, ставшим мне настоящим другом…

Светлые чувства о нашей дружбе отпечатались в моей памяти навсегда. И как хорошо, что сохранились у меня несколько его фотографий, сделанных в период нашего общения. Доброго тебе пути, дорогой мой Гриша! Счастливой и яркой тебе новой жизни, полной радостных забот.

Вернуться в Содержание журнала

16 июня англичане впервые высадились на берег. Мервин Повис со своей легавой и Обин Тревор-Бетти с верным псом Матросом, ружьями и винтовкой, прихватив четыре жестянки патронов, отправились поохотиться. Компанию им составили Томас Гиланд, шкипер, штурман и четыре матроса. Абсолютно безлюдный берег был покрыт ледяной коркой.  Но признаки присутствия людей тут всё же были – следы от нарт и обуви, оставленные кочевыми самоедами, следы от чумов и сложенный из камней гурий.

Побродив сначала поодиночке, англичане решили совершить экскурсию вглубь острова, на озеро Промойное, увиденное ими примерно в 9 милях. Этот водоём  весьма условно назывался озером. Скорее всего – это настоящее болото, где под слоем воды и ила на глубине 2 футов (примерно 60 сантиметров) лежал мёрзлый грунт.

Лишь к вечеру они дошли до него, по дороге много охотились. Внешний вид мелкого озера их не обрадовал: всё оно вдоль берега было украшено сидевшими на песчаных мелях льдинами.

Ветер сменился на северный, и на «Саксонец» погнало льды. Предвидя опасность, капитан стал созывать путешественников громкими сигналами парового свистка. Подоспевшие к шлюпке путешественники уже увидели, как на яхте разводят пары. Тревор-Бетти подвёл первые итоги своих наблюдений. Он нашёл на Колгуеве много разных видов куликов, водоплавающих, куропаток и воробьиной мелочи, отстрелял птиц для коллекции,  обнаружил следы оленей, лисиц, песцов, норки и собак. Повис подобрал два черепа белых медведей.

Познания Колгуева

Высадка в «устье реки Зайчихи» была очень сложной; буруны и крутой берег не доставили удовольствия от переезда на берег с яхты. На берегу – два солоноватых заливчика, отгороженных от моря песчаными барами, с обрывов нависал торф, его пласты сваливались сверху; волны размывали рыхлые осадочные породы острова.

Несмотря на всевозможные неудобства на берегу, высадка принесла много интересного. Были найдены гнёзда камнешарки, лапландского подорожника и белой куропатки.

На одном из холмов Обин Тревор-Бетти нашёл небольшие нарты-«саночки». Их назначение Тревор-Бетти узнал позже, когда англичане попали к самоедам. Спереди к санкам крепилась ширма, охотник прятался за неё, толкал вперёд и так подкрадывался к дичи. Среди залежей плавника на береговой полосе Обин наткнулся на «настоящий цветник – зелёный травянистый луг, усеянный голубыми  красивыми цветами. Солнце ярко светило, и зрелище было так неожиданно и так красиво среди этой угрюмой обстановки».  Заворожённый увиденным, он принялся выкапывать живые растения – астрагалы, веронику, лютики и незабудочник, чтобы привезти их в ботанический сад в Англию.

К утру 19 июня погода прояснилась, и новый «десант» отправился на берег, на этот раз  для пополнения запасов пресной воды. Поохотиться с ними поехали Тревор-Бетти и Повис. Но вдруг на яхту пошёл лёд. «Саксонец» стал маневрировать вдоль берега на юг: прошли устье рек Губистой и Кривой, решили обойти угол острова и направиться к реке Васькиной. В полдень были на траверзе «Песчаного бара».

Всю следующую ночь дул сильный ветер, но лёд почему-то шёл с необыкновенной скоростью против ветра. Его всё ближе и ближе гнало к винту яхты, и её положение становилось угрожающим. «К счастью, давление паров доведено было до надлежащего напряжения – только в этот момент, – и нам удалось ускользнуть из пасти дракона». А ведь это был настоящий полярный лёд: крупные, зазубренные и изрытые торосы нагнало с северо-востока, от самой Новой Земли.

Коварство местной погоды

Утро 21 июня, ветер не утихал, и на горизонте появился ледяной отблеск, явный признак приближающихся льдов. Капитан подсчитал запасы угля. Оказалось, что его осталось не более 30 тонн, только-только для перехода в Вардё. Было решено идти в Норвегию за пополнением топлива: ведь многодневное скитание вокруг Колгуева не входило в их первоначальные планы, и расход угля против нормального был чрезмерным.

На яхту обрушивались сильный ветер и многометровые волны, ползущие с северо-востока громадные льдины. Над северной частью острова висели зловещие облака чёрного и медно-красного цвета.  В такой обстановке на берег решили высадить Тревора-Бети и Томаса Гиланда, а яхте уйти на Новую Землю. Забирать колгуевских скитальцев должны были через месяц. Погрузив снаряжение в шлюпку, в 8 часов утра англичане направились было к острову. Но встречный ветер гнал и гнал им навстречу глыбы льда и огромные волны. «Чудовищные глыбы ударялись одна о другую, то погружаясь, то выплывая вновь, как голодные белые медведи». Пришлось возвращаться на борт яхты.

Под парусами «Саксонец» двинулся на север, оставалась одна надежда – дойти до реки Гусиной. Только теперь англичане осознали свою фатальную ошибку: нужно было высаживаться раньше, когда яхта находилась южнее, в устье Кривой. Скоро они очутились в полосе ветровой тени, «среди мёртвого спокойствия: поверхность воды была спокойная, точно покрытая маслом».

Снова погрузили в шлюпку свой скарб. К полуночи всё было готово к высадке. «Моряки, один за другим, подходили и пожимали нам руку, как людям, приговорённым к смерти». Обин Тревор-Бетти «пожурил штурмана за его мрачный вид, сказав: «Пустяки, подумайте, разве вы не отправились бы с нами?»  «Нет, сэр, – был ответ штурмана, – я не провёл бы ни одного месяца на этом острове, ни за тысячу фунтов стерлингов; нет, даже если бы мне обещали подарить «Саксонца». Затем он пожал руку Гиланду, медленно и продолжительно пробормотав какие-то слова, которых я не расслышал. Но Гиланд потом сказал мне их. Они были: «Прощайте, прощайте навсегда. Я никогда больше не увижусь с вами!«». Вот так и не иначе воспринимали английские моряки Колгуев и будущее остающихся на нём соотечественников. В ночь на 22 июня двумя рейсами на шлюпке были перевезены на Колгуев два добровольных заложника собственных амбиций и их снаряжение.

Приключения англичан

Через час после высадки людей «Саксонец» снялся с якоря и взял курс на норвежский порт Вардё. На берегу путешественники собрали плавник, развели костёр, сварили суп и обогрелись, поставили палатку. Пёс Матрос тем временем постигал Колгуев – он обегал всё вокруг и нашёл гнездо лапландского подорожника с шестью яйцами. Началось двухмесячное скитание англичан на Колгуеве.

За завтраком Тревор-Бетти и Гиланд услышали выстрелы, доносившиеся с востока от них. Взяв ружья и собаку, отправились по долине реки Гусиной искать стрелка. Пройдя несколько километров, они достигли заросшего густой травянистой растительностью возвышения с намогильным русским крестом. Рядом Обин нашёл гнездо сапсана с четырьмя яйцами.

От креста в тундру уходили свежие следы от нарт, и англичане решили по ним всё же найти стрелка. Оказалось, проехавший тут ранее самоед искал куропаточьи яйца; удалось отыскать несколько разорённых им гнёзд. Но, пройдя около трёх часов по следу «колгуевского аборигена», англичане опять вышли к реке Гусиной; отсюда след уходил на восток, под самый горизонт. Обескураженные многочасовым блужданием по «местным ландшафтам», отправились назад и сделали очередную «петлю», выйдя снова к начавшей их раздражать своим магнетическим притяжением реки Гусиной.

Им было пока неведомо, что долина реки – прекрасный естественный ориентир, и по ней удобнее всего совершать все передвижения. Поэтому-то все свои маршруты самоеды привязывали к реке. У реки англичане наткнулись на новые следы, теперь уже девяти оленей и двух нарт. Какие-то пока не знакомые им и так ловко «ускользающие» люди приезжали собирать плавник.

На обратном пути наблюдали, как сидевшая на берегу небольшого озера полярная сова ловила рыбу, а плававшая неподалёку краснозобая гагара пыталась прогнать её, широко раскрыв клюв и громко негодуя. Лишь к 10 часам вечера обессилевшим от непривычной ходьбы по чавкающей и сырой тундре путешественникам удалось-таки достигнуть своего лагеря на берегу моря. Вокруг устья Гусиной и до горизонта в обе стороны вся поверхность моря была забита пригнанным сюда льдом. Так что англичанам повезло: они вовремя успели высадиться на берег, иначе неизвестно, сколько бы им пришлось ждать, когда уйдёт лёд. Весь следующий день они провели в лагере.

Утром 24 июня европейцы наблюдали интереснейшее зрелище – охоту тюленя за «острохвостками» (морянками). Плавающий среди льдин тюлень осторожно выныривал из воды и пытался схватить за ногу или за хвост птицу. Три раза с криком стая морянок разлеталась в разные стороны, но в четвёртой попытке тюлень схватил-таки одну из уток за ногу и утащил под воду.  За завтраком Обин Тревор-Бетти и Томас Гиланд заметили, как из-за поворота реки к ним идут люди: несколько человек шли к воде. Увидев англичан, люди остановились, один из них сел на камень. Своих оленей гости, видимо, оставили где-то за холмом. Англичане обрадовались: наконец-то они встретили самоедов. Пошли в палатку, взяли бутылку водки и весёлые, без ружей, показывая свои мирные намерения, двинулись к самоедам. Но, что это? Не пройдя и 20 шагов, заметили, что контуры и размеры фигур стали вдруг меняться. Обин взял подзорную трубу и обомлел – это были пять крупных белых гусей. Вот так фантом, вот так мираж! И где – не в жаркой пустыне – а в льдистой Арктике.

«Поход к людям»

После нескольких дней странствий было решено идти в Становой Шарок, где держались самоеды. Англичанам следовало пересечь Колгуев с северо-запада на юго-восток. Весь день собирали и укладывали вещи, готовясь к предстоящему походу по внутренним районам острова. Знакомя читателей с этой английской экспедицией в Арктику, хотелось бы обратить внимание на специфику европейских путешественников. Нам их никогда не понять, зарубежные странники разительно отличаются от наших. Взять хотя бы список продовольствия и вещей, которые они укладывали в свои рюкзаки, экипировку и внешний вид. Еду англичан составили  80 сухарей в двух жестяных банках, какао двух сортов, либиховский экстракт (мясной экстракт – густая, тёмная коричневая жидкость с сильным мясным запахом), мясные консервы, сушёные овощи и яблоки, изюм, сало, специи, коренья, прочее. Необходимые вещи – котёл с крышкой, по две десертные ложки и вилки, спирт для горелки, кипятильник, спички, ещё много всего малопонятного; венчали этот список пара носков на смену (!). Интересно, зачем тащить за многие десятки километров сушёные овощи, яблоки и прочее, а вдобавок ко всему, кипятильник? Где на почти необитаемом острове электричество? Или вот ещё один пример, причём ничуть не хуже: страдания О. Тревора-Бетти, который для одевания во время сна (!) не мог найти ничего более подходящего, чем пара чулок из парусины. И как он завидовал своему молодому спутнику, загодя, в Вардё, запасшемуся парой меховых норвежских ботинок. А ещё в «английские рюкзаки» влезли подзорная труба, фляжка, карманный микроскоп, ножи, часы, револьвер, деньги, записные книжки, губка (!), видимо, типа греческой, для купания в ванне с горячей водой, мыло, зубной порошок и щётка. Экипировку дополняли ружья и по 125 патронов к ним. Общий вес поклажи у каждого составил 1,5 пуда.

В свой беспримерный поход англичане выступили в 7 часов вечера 24 июня. Даже у них самих их общий вид вызвал взрыв хохота. Каждый «представлял, в самом деле, смешное зрелище. Человек на пустынном острове одет таким образом: резиновые сапоги, парусиновые штаны, у пояса на куске верёвки болтается котелок. На человеке два сюртука: долгополый охотничий сюртук и поверх него парусиновый жакет с множеством карманов, набитых до крайней степени. На нём навешана всякая всячина, в том числе узелок с платьем, пара громадных охотничьих сапог и т.п.; всё венчает плоская бархатная шапочка с ленточкой. Таков был Гиланд. Одежда Тревора-Бетти нисколько не отличалась от наряда его товарища».

Начались многочасовые, выматывающие блуждания по колгуевским «плоским ландшафтам» с бесчисленными болотинами и озёрами, реками и ручьями, лишённым каких-либо видимых и заметных ориентиров. У англичан отсутствовала сколько-нибудь надёжная карта и даже словесное описание дороги. Они не умели читать природную карту Колгуева: подмечать самые на первый взгляд незаметные холмики и изменения цвета растительности, повороты реки и встретившиеся ручьи, форму и высоту возвышенностей, многое другое.  К счастью, ничего трагического с ними не произошло, но помыкаться им пришлось изрядно. Бесконечные переходы рек вброд, когда голые ноги за считанные минуты теряли чувствительность, а сами люди замерзали, ночёвки на клочках сухой земли под открытым небом. Но они упорно шли и шли вперёд. И никого в этой пустыне не было, по крайней мере, им так казалось. Дикая усталость валила их с ног, уставали они ещё, сами того не подозревая, от безысходности, от неведения, где находятся и куда следует идти.

После очередного «купания» в ледяной воде, решили передохнуть, поспать. Еле-еле нашли два кусочка сухой почвы, куда можно было бы примоститься. Проспали два часа. Тревор-Бетти проснулся первым и пошёл искать своего товарища. Гиланд «лежал с ног до головы покрытый инеем». Лицо и руки были синими от холода, он весь дрожал и не мог даже говорить. Надо было его спасать, и Тревор-Бетти решил, что согреться можно только на быстром ходу. Под утро 25 июня после трёх часов быстрого шага Гиланд согрелся и пришёл в чувство. Завтрак приготовили на спиртовке, каждый член «экспедиции» получил по два сухаря и горячее какао. На этом «топливе» упёртые англичане продержались на ногах весь день и лишь в час ночи стали биваком. По пути им пришлось долго искать переправу через реку, много плутать и, наконец, перейти её вброд. Числа таким дням и ночам, переправам через реки с ледяной водой, дождям со снегом, шквалистым ветрами за три месяца экспедиции было не счесть.

К людям: Становой Шарок

Они спаслись, дойдя до людей.  Отсюда, в сопровождении русских промысловиков, англичане совершили поездку вглубь острова и познакомились с его главной достопримечательностью – священным местом самоедов – горой Сичерхур, самой высокой точкой Колгуева (современная безымянная высота 173 м над уровнем моря). Кроме неё здесь были ещё три главных места языческих поклонений – Болванские и Песчаные горы и Песчаное озеро. Эти самые большие естественные объекты на острове – «гиганты» были облюбованы как священные объекты.

По верованиям самоедов здесь проживали могущественные и всесильные боги. Один из ненцев даже называл Болванские горы собором. Так они были величественны: европейцы обнаружили здесь 19 болванов. «Они были не воткнуты в землю, а лежали рядышком. Некоторые были сравнительно новы, но большинство очень старо, совершенно серые от выросших на них лишаёв. Все они имели одинаковое лицо и одни и те же поперечные засечки (изображавшие рёбра). Здесь же находились маленькие сломанные сани, ложка и остатки бочонка из-под муки».

Пребывание англичан на Колгуеве продлилось до середины сентября. «Под шумок» Обин Тревор-Бетти украл одного болвана, привёз его в Англию и передал затем в музей. Так и закончилась английская робинзонада, оставив неизгладимый след в памяти его участников.

Вернуться в Содержание журнала

Хотя до назначения на свои посты новые начальники знали о тюрьмах не понаслышке, опыта управления пенитенциарными учреждениями они не имели. Никаких приказов и инструкций на этот счёт вышестоящее руководство выпустить ещё не успело. Не успев издать новых инструкций, Карательный отдел (нынешний УИН) направил в августе 1919 года руководству исправдома «Сбор­ник тюремных циркуляров за 1859–79 г. г.» и несколько журналов «Тюремный вестник» за 1899, 1903, 1905 годы, «Вестник пенитенциарных знаний» за 1917 год. Тем самым  руко­водству предлагалось изучать опыт старой системы и использовать то, что сочтут нужным в современных условиях.

Внутреннее устройство

В то время тюрьма представляла собой два каменных корпуса. В главном корпусе  (нынешний 1-й) разместили больницу и кон­тору исправдома.

Позднее контора была переведена в выстроенный для этого деревянный барак. Корпус для заключённых (нынешний 2-й корпус) содержал 89 камер, 7 карцеров и несколько дере­вянных строений, ныне не сохранившихся. Отдельно находился  деревянный корпус для женщин на 5 камер и 1 карцер, баня, деревянная конюшня, флигель, в котором разместили квартиры для руководства.

Излишне говорить, что исправдом был с первых же дней пе­реполнен заключёнными, число которых неуклонно росло. Рассчи­танный на 550 человек, он к концу сентября 1919 года вмещал в себя 1228 человек.  По сравнению с сегодняшним положением пере­полнение было небольшим, всего в 2 раза. В камерах, рассчитан­ных на содержание от 14–29 человек, находилось от 18 до 56 че­ловек. В женских камерах переполнения вообще не было. Тем не менее администрация и карательный от­дел были обеспокоены участившимися случаями заболевания сыпным тифом, грозившими осенью 1919 года перейти в эпидемию. И, с по­дачи медперсонала, видели причину распространения болезни именно в перенаселённости учреждения. Карательный отдел принял энергичные меры к разгрузке исп­равдома.

Состав заключённых 

Основную массу заключённых (примерно 70%) составляли де­зертиры из Красной Армии, а также содержались лица, обвиняемые в притеснении семей красноармейцев, коммунистов и совработников, сотрудничество с белыми, и даже за сокрытие своих званий.  Сведений о наличии  уголовных преступников в этот период не сохранилось. Из 1078 заключённых исправдома только два человека числились за милицией. Остальные числились либо за ВЧК, либо за особым отделом при 3-й армии и ревтрибуналом. Военнопленных в исправдоме не дер­жали. Для них, по решению президиума Губчека, в городе был орга­низован концентрационный лагерь, где первыми заключёнными были белые офицеры. С 1920 года там содержали военнопленных поля­ков, а в 1921 году он пополнился участниками Тамбовского восста­ния.

В соответствии с амнистией 5 ноября 1919 года по случаю двухлетней годовщины Октября из исправдома  были освобождены  98 заклю­чённых. «Освобождённые» сначала поступили в распоряжение коменданта города, а за­тем зачислены в воинские части и отправлены на Восточный фронт.  От чего бежали, к тому же и пришли, как говорится. Другим 145 осуждённым повезло больше – им просто сократили сроки заключения. Бывали случаи, когда заключённые исправдома сами проси­лись на фронт.

Для водворения подоз­реваемого в исправдом в первые месяцы советской власти не требовалось мотивированного постанов­ления о его задержании. Имелась лишь, как правило, сопроводи­тельная записка следующего содержания: «При сем препровожда­ется арестованный ф, и. о. для заключения и содержания в исправ­доме». Даже не указано, за что арестован. Сами заключённые не всегда могли ответить, за кем числятся, так как ещё не привык­ли к новым названиям учреждений (Губчека, Губревтрибунал, Осо­бый отдел, следственная комиссия и т. д.), и из-за неграмот­ности путали одно с другим.

Новому руководству заново пришлось создавать штат сотруд­ников. Уже к сентябрю 1919 года число сотрудников достигло 71 человек. До революции, в апреле 1917 года, в тюрьме числилось 62 сотрудника, включая священника. В августе 1919 года свя­щенник Андриан Глубоковский также ещё входил в штат исправдома, затем стал внештатным сотрудником, свободно посещающим заклю­чённых в любое время. В декабре 1919 года ему было запрещено посе­щать свою паству без разрешения Карательного отдела.

Персонал исправдома

С самого начала работы тюрьмы в советский период намети­лась тенденция к увеличению числа канцелярских сотрудников (бухгалтеров, секретаря, машинисток и других лиц, не связанных непосредственно с охраной, но зарплата которых была гораздо выше, чем у несших службу надзирателей. До революции таких должностей не было, все сотрудники, кроме священника и двух фельдшеров, были заняты только охраной. Помимо основного штата надзирателей в октябре 1919 года к исправдому была прикомандирована конвойная команда из Царицы­на, которая осуществляла сопровождение заключённых по направ­лению Тюмень – Челябинск.

При поступлении на службу в исправдом  кандидат  заполнял анкету, в которой, кроме обычных вопросов, следовало ответить на следующие: «Служил ли в Красной Армии и  какую занимал  долж­ность?» «Где находился во время занятия Урала белыми?» «Ваш взгляд на революцию».  Впрочем, даже если кандидат и находился в стане белых и не ушёл с Красной Армией в 1918 году, и если на вопрос анкеты: «Почему идёте в данное учреждение?» честно отвечал: «Так как в других нет свободных мест», его всё равно принимали на службу, так как кадровый вопрос в первой половине 20-х годов встал очень остро. Поначалу в изолятор не зачисляли кого попало. Почти все сот­рудники направлялись туда на работу по рекомендациям штабов ЧО и военкоматов штабов армий, считанные единицы, как правило женщины, направлялись с биржи труда, но с начала 20-х годов си­туация изменилась.

Материальное положение надзирателей, в отличие от надзи­рателей царских тюрем, было крайне тяжёлым. У надзирательского состава, на котором держалась охрана исправдома, зарплата была самая низкая. Понятно, что в период 1922–1924 годов кадровый вопрос стоял остро. Надзиратели из-за тяжёлого материально­го положения увольнялись почти ежедневно, а кроме того, служба в исправительном учреждении не освобождала от воинской обязанности. И кого-то периодически призывали в Красную Армию. Увеличение зарплаты от руководства исправдома не зависело. Чтобы не остаться без охраны, создали конвойную команду из самих же заключённых, ко­торые исполняли обязанности мл. надзирателей, и выполняли 63% работы по охране исправдома. За неимением пополнения кадрами иных освобождающихся зак­лючённых автоматически зачисляли в штат сотрудников исправдо­ма. Но это проблемы не решало. Сотрудники всё настойчивее требовали от руководства исправдома возбудить ходатайство пе­ред Губернским управлением местами заключения об увеличении окладов, выдачу дров, формы, предоставлении квартир.

С 1924 года подобных жалоб на нехватку кадров уже не наблю­дается. Видимо, отток кадров уменьшился, известно, что оклады увеличены не были. Но, видимо, сыграло роль предоставление служебного жилья. К 1926 году казёнными квартирами при изоляторе пользо­вались сотрудники администрации – 5 человек, надзора – 23 человека, служащие – 8 человек. В ноябре 1926 года в учреждении работало уже 69 младших надзи­рателей.  С приходом в 1925 году к руководству нового на­чальника Мацейко, (оторый начал жёсткими методами устанавли­вать дисциплину среди личного состава, нерадивых сотрудников начали увольнять ежедневно. Видимо, приток новых сил уже был.

В 1922 году для персонала мест заключения была введена еди­нообразная форма – тёмно-зелёная гимнастёрка со стоячим ворот­ничком с синими петлицами и галифе. У нач. состава на рукавах и воротничке был синий кант, на галифе – синие лампасы. До 1922 года формы не было, сотрудники носили на рукавах соот­ветствующие нарукавные повязки. Тогда же в 1922 году были введены удостоверения для работ­ников пенитенциарной системы, в соответствии с которыми разре­шалось ношение и хранение огнестрельного оружия. Остро стояла проблема с вооружением для надзирателей. После гражданской войны, когда освободилась масса оружия, и только ленивый не прятал обрез или наган, для исправдома ору­жия не нашлось. Впрочем, все надзиратели были вооружены револьверами системы «Наган». А огнестрельное оружие в те времена было далеко не лишним.

Плохое вооружение, недостаток надзирательского состава, также недисциплинированность и халатность надзирателей давали благоприятную почву для побегов как с тер­ритории исправдома, так и с внешних работ. В подавляющем боль­шинстве случаев побеги были именно с внешних работ из-за ха­латности конвоя. С внеш­них работ заключённые бежали десятками. Главным образом, бежали с Верх-Исетского завода, где постоянно находились около 500 заключённных Екатеринбургского исправдома. По сообщению начальника изолятора (с 1924 исправдом был переименован в «изолятор специального назначения»): «Побеги про­исходят преимущественно с внешних работ, где укараулить заклю­чённых, даже при достаточном количестве надзора, не представ­ляется возможным».

В 1920-е годы изолятор вновь был переполнен в три раза. Рассчитанный на 550  человек,  он фактически вмещал в себя от 1448  до 2214  человек на ноябрь 1926 года.  Одеты заключённые, в большинстве случаев, в собственную одежду, но для нуждающихся выдавали казённые холщовые рубахи и шаровары. Помывка арестантов в бане проводилась 2 раза в месяц. Мы­ла на одну помывку выдавалось 25 грамм на человека. В июле 1919 года на выгоне близ изолятора был разбит огород и засеян картофелем, причём в качестве удобрений использовали мусор из помойных и выгребных ям.  В отличие от колчаковских времён заключённые в советский период даже в голод­ное время не голодали.  Кормили их в то время 2 раза в сутки. Обед мог состоять из щей с мясом (с 1920 года за неимением мяса использовали головы и осердия), каши с салом, картофеля и ржаного хлеба. На ужин выдавали кашу с салом и ржаной хлеб. В постные дни вместо мяса выдавали сухую рыбу.

Заключённые в то время делились на 4 разряда: штрафные, испытуемые, исправляющиеся, образцовые. На условно досрочное освобождение могли рассчитывать те, кто достиг категории образцовых, благодаря примерному поведе­нию и добросовестному отношению к труду. Отличившиеся переводились в более высший разряд. Прови­нившиеся попадали в разряд испытуемых или штрафных. Штрафные содержались в отдельных камерах на пониженной нор­ме питания.

В начале 20-х годов для занятия досуга арестантов в клубе при исправдоме устраивались спектакли и концерты, для чего приглашались «вольные» профессиональные артисты. К концу 1922 года в исправдоме был создан свой драмкружок. За 1-й квартал 1923 года на сцене клуба силами заключённых было поставлено 4 спектакля и 2 концерта. Кроме спектаклей и концертов, в клубе периодически прохо­дили лекции на всевозможные темы.

В исправдоме была организована и школа для ликвидации безграмотности среди персонала и заклю­чённых. Посещение занятий заключёнными проводилось строго на добровольной основе. Школу сумели открыть и наладить её нормальную работу только с 1 Мая 1923 года. Трудно сказать, относились ли заключённые добросовестно к занятиям. Зато известно, если сотрудники относились к учёбе равнодушно и уклонялись от занятий, то получали предупреж­дения и взыскания. 29 октября 1926 года приказом зав. изолятором Мацейко сразу 25 сотрудников получили строгий выговор с предупреждени­ем за неявку без уважительных причин на занятия по ликвидации неграмотности.

Изолятор в 20-е годы состоял из трёх корпусов, в которых в 1923–25 годах было проведено электрическое освещение. Водоснабжение для приготовления пищи и кипятка производи­лось (начиная с 1839 года) на лошади  бочками с Верх-Исетского пруда. Для остальных нужд – из своего колодца. Очистка нечистот производилась силами заключённых. Отопление было печное, на 50% нуждалось в ремон­те. Исправлять печи, несмотря на частые ремонты, не успевали, что и привело к плачевным последствиям (пожарам). Как уже указывалось, на пропитание заключённого в месяц выделялось 1 руб. 62 коп. Трудно сказать, достаточная ли это была по тем временам сумма, но известно, что заключённые в продо­вольствии не нуждались. Исправдом – изолятор – в те времена сам себя обеспечивал продуктами питания, имея 13,8 десятины земли под огороды. И в конце 20-х годов это стало очень актуальным.  К 1926 году изолятор приобрёл 3 коровы и 8 коз, и обеспечивал молоком в тюрьме малолеток и беременных женщин.

Если заключённого не устраивала тюремная пища, он мог разнообразить её имеющимися в ассортименте в лавке при изоля­торе сёмгой, сыром голландским, кетой, колбасой, селёдкой, белым хлебом. В лавке также имелись папиросы, махорка, кон­верты. Средства для приобретения товаров у заключённых были, так как они имели возможность их заработать. На территории изоля­тора находились мастерские:  кузнечная и бочарная, где работало 14 человек, слесарная – 6 человек, сапожная – 15 человек, типография – 170 человек при 2-х сменах.

На внешних работах на Верх-Исетском заводе, в 3-х верстах от изолятора, постоянно находилось в листопрокатном цехе и погрузочно-разгрузочных работах от 300 до 500 человек, где заклю­чённые жили в отдельных помещениях. Кроме этого, несколько десятков заключённых постоянно ра­ботало на заготовке дров и обслуживало ассенизационный обоз.   Заключённые получали от заработка 45–50%, что составляло 39 руб. 80 коп. для высокооплачиваемых, 13 руб. 60 коп. – сред­неоплачиваемых, и 3 руб. 25 коп. – для низкооплачиваемых работ­ников. Таким образом, заключённые имели возможность зара­батывать деньги и получать полезную специальность, что способствовало их частичной социальной реабилитации. После освобождения при существующей в стране безработице у них было больше шансов трудоустроиться.

Таким образом, к концу 20-х годов, несмотря на имеющиеся трудности, в изоляторе наблюдается благополучная картина. Изолятор был в состоянии обеспечить себя всем необходимым, кроме того получать доходы от подсобного хозяйства и работы своих мастерских. Заключённые, как следственные, так и осуж­дённые, занятые оплаченным трудом, не имели времени для проти­воправных деяний, и знали, что, в случае подобных действий к ним будет применено огнестрельное оружие со стороны надзора. Этими мерами обеспечивалась жёсткая дисциплина среди заключённых. Поддерживалась она на должном уровне и со стороны надзора, так как от нерадивых сотрудников с конца 20-х годов стали безжалостно избавляться.  Думается, очень полезно было бы использовать и ныне подобный поло­жительный опыт старой пенитенциарной системы.

Вернуться в Содержание журнала

С пернатыми «пассажирами»

У воды я растерялся. Я был один, а место никак не походило на пристань. Это был просто галечный бережок. Но вскоре появились люди с рюкзаками, с корзинами, с собаками на поводке и кошками в переносках – типичные дачники.

Тут же, откуда ни возьмись, зажужжали и моторные лодки. Кое-кто из дачников воспользовался ими, и я догадался, что это такой аналог такси, своеобразное речные бомбилы, перевозящие людей через весьма широкую в этом месте Сылву.

Но вот из дымки, устилающей реку, показалось что-то большое. Спустя пару минут по очертаниям стало ясно, что это паром. Вскоре он ткнулся в галечный берег. Служитель, хотя вернее называть его матросом, отцепил верёвку, преграждающую вход на аппарель, и я взошёл на борт. Паром этот несамоходный, а движимый пришвартованным сбоку катером. Этот катер и есть теплоход «Штиль».

Паром представляет из себя типовую плавучую платформу с опускаемой аппарелью, чтобы мог заезжать транспорт. Но площадка под транспорт невелика, почти всё свободное место занимают скамейки для пассажиров. Они расположены на открытом воздухе и под навесом.

На пароме просторно, без труда может уместиться добрая сотня седоков. Но особое внимание я хочу уделить именно пернатым «пассажирам». Не успел я пройти под навес и занять место, как меня потревожил громкий птичий писк, а затем назойливые звуки – нечто среднее между свистом и громким чириканьем. Затем под застрехи взялась пикировать пара деревенских ласточек. Они стремительно летали туда-сюда, нимало не смущаясь пассажиров, лишь недовольно чирикая, что им приходится облетать бестолково снующих людей.

Причиной тому было то, что эти ласточки свили под кровлей навеса, на подвешенных медицинских носилках, гнездо. И вывели в нём птенцов. И теперь торопились накормить своих детей, пока паром не отчалил. Позже выяснилось, что экипаж судна дал им имена: Рында и Машка. Птенцы пищали и жадно растягивали жёлтые клювы, пока Рында и Машка набивали их комарами и мухами.

Мы отплыли. И уже через десять минут мы ткнулись в такой же галечный правый берег Сылвы. Но здесь, в отличие от левого, оборудована беседка для ожидания, стоят аншлаги и стенды «Берегите природу», да и вообще более прибрано.

Билет на круг

Это Быковка – деревня, знаменитая тем, что в шестидесятых годах двадцатого века здесь была дача классика русской литературы – Виктора Астафьева.

Сейчас в Быковке живут в основном дачники, да ночует, в заливе на устье одноимённой речки, наш паром-теплоход «Штиль». Следующей остановкой должна была быть Троица. Об этом мне поведала милейшая женщина-кондуктор, когда я попросил у неё билет на круг, то есть с возвратом в Сылву. Кондуктор не особо удивилась, но с каким-то участием и сердобольностью обстоятельно расписала маршрут, предупредив, что на воде мы проведём больше пяти часов.

Убедившись, что я понимаю, куда и зачем направляюсь, кассир отбила билет. Всё путешествие мне обошлось в сто девяносто два рубля. Конечно, это не все затраты на одного пассажира, но, как я понимаю, речные перевозки дотируются государством. Как бы то ни было, такое путешествие за такие деньги может позволить себе любой, и это ещё один повод в него отправиться.

По извилистой ленте реки

Тем более можно было отвлечься. Ведь наш путь пролегал по удивительно живописным местам.

Мы шли против течения, вдоль правого, вздыбившегося каменной стеной берега Сылвы. Дальний левый берег махал нам издали зеленью бесконечных рощ и посадок, и было это как в кино. Когда в кадр попадают пробегающие мимо окна поезда деревья. Они качаются, гнутся, машут ветвями, но шума ветра в их кронах не слышно.

Вот и у нас на «Штиле» звучала совсем иная музыка. Билась в суровые камни разгулявшаяся на приволье волна, журчала вода под килем теплохода, да шелестели в вышине, на отвесном правом берегу, сосны. Изредка с одной из них пикировала на реку стремительная хищница скопа и взмывала к гнезду с зажатой в когтях рыбой.

День был ясный, погожий, ветер стих, и небо набухло синевой. А лёгкие белые облачка были, как взбитые сливки на десерте, и опрокидывались в голубую чашку реки.

И рекой, и небом, и крутым скалистым берегом хотелось непрестанно любоваться. Тем более здесь, на нижней Сылве, он высок, горист, но мало напоминает тот ландшафт, что ярко проявляет себя вблизи Кунгура. Например, от камня Ермак и до Кишерти. Те ландшафты грандиозны. Высоченные известняковые скалы – рифы древнего моря – будто раздирают вершинами наплывающее на них новым морем небо, а подножием, телом, плечами, сдерживают давление буйных толщ земли, не давая им соединиться, срастаться, и поглотить извивистую ленту Сылвы.

А впереди показался впечатляющий железнодорожный мост. Путь по нему ведёт из Перми в Чусовой, и далее через весь горнозаводской Урал, через кручи и скалы среди дремучих лесов, по горным отвесам, по извивистым железнодорожным серпантинам, через границу Европы и Азии, через Уральский хребет – в Екатеринбург.

Сейчас есть более быстрый и прямой путь – Транссиб, как раз на нём, на перегоне Кунгур-Кишерть, лежит грандиозная парабола сылвенских скал, но и горнозаводской путь не забыт. Он старше Транссиба, и именно он виной тому, что на всём нашем пути мы не встретили ни одного судна, не считая рыбацких лодок. Путь по железной дороге и быстрее, и дешевле речного. А ведь мы шли по местам, исключительно благоприятным для судоходства. Ни мелей, ни островов.

Центр притяжения

Троица – место и для дач, и для жизни, да и вообще для всякой иной деятельности подходящее. Это знали издревле. При Строгановых здесь стоял Сылвенский острожек – форпост для освоения благодатных земель, и место контроля за солевозным ходом по Кутамышу, и центр притяжения окрестных жителей.

Сейчас Троица больше известна причудливым домом-музеем поэта-футуриста Василия Каменского, а хабом является лишь для дачников, которым нужно пересечь реку. И в доказательство этого факта был усыпанный людьми и техникой галечный берег. В ожидании «Штиля» на берегу взволновалось небольшое людское море. При нашем приближении оно и вовсе пошло вскипать всплесками платков, бурунами дачных панам и брызгами выцветших козырьков.

Дети и старики, деловые женщины в брюках и завзятые огородницы в брезентовых штормовках, суровые мужики в бравом камуфляже и добродушные дедки в выцветших кепках-пенсионерках, розовый поросёнок, собаки-болонки и собаки-сторожа, а ещё цыплята в обувной коробке, чижик в клетке, гусь в лукошке, коза на привязи и черепаха, сидящая в шапке-ушанке, что лежала на коленях у бледной девочки с косицами. Из транспорта на паром закатили лишь мотоцикл, автоприцеп и телегу с дровами. Автомобили на «Штиле», как я понял, не перевозят.

Объединило одно

К устью Кутамыша мы подходили с особым форсом. Уж не знаю, что тому виной: особенности судоходства, сюрпризы течения, или GPS-маячок, какие ставят, например, на снегоуборочную технику, чтобы она не филонила на маршруте; но «Штиль» подошёл-таки к берегу посёлка Ильича. И, дав копоти ввиду немногих собравшихся на берегу ильичёвцев, зашлёпал к Кутамышу. Благо, идти было недолго. Посёлок Ильича лежит при впадении в Сылву реки Юрман, а по берегам Кутамыша лежат деревеньки Кокшарово и Лысманово.

Разъединяет реки Кутамыш и Юрман лишь неширокий гористый мыс. А объединяет все три селения одно: теперь это пасторальные, типично дачные деревни. И, хотя заброска трудна,  на машине туда можно попасть либо зимой – через ледовую переправу, либо летом – давая стокилометрового крюка через Насадку, но удивительная, разливная, уральская красота правобережья, степенные, чистые, опушенные по берегам сосновыми ресницами вогульские оглазья Юрмана и Кутамыша влекут сюда людей.

В Кокшарово пристали буквально на минуту. Здесь сошло от силы пять человек, в том числе обнаружившие себя соседями по даче, соседки по дому в центре Перми. Это были молодая женщина с ребёнком и пожилая дама с яркой помадой, бьющей из-под фиолетовой панамы. Я невольно услышал их разговор, так как сидел рядом. Удивительно, как могут соседки по дому, не сговариваясь, купить дачи в одном и том же неочевидном месте. И, хотя были они и разного возраста, и разного социального статуса, на «Штиле» их тотчас объединило одно: как теперь жить, пускай и на даче, но за рекой, где даже гвоздя, даже хлеба, не купить иначе, чем переплыв на пароме или частной лодке в Троицу.

Неспешные порядки

Зато в Лысманово мы подзадержались. Здесь сошли на берег все оставшиеся пассажиры. Только людям понадобилось минут около десяти, чтобы прогрохотать по аппарели разномастной обувью. Они не торопились, как, бывает, не торопятся никуда опытные ездоки на электричках, уставшие от долгого сиденья на неудобной скамейке, и разминающие на перроне затёкшие члены.

Пути от Троицы и было то всего минут пятнадцать-двадцать, но, то ли речной воздух так подействовал, то ли порядки здесь были заведены особые, дачные, неспешные, но народ сходил с парома лениво, и никуда не расходился, разом превратив короткий галечный пляж в гульбище.

Соскочили собаки. Вынесли на руках поросёнка. Еле стащил по трапу упирающуюся козу лукавый красноносый дед. Последней со «Штиля» выпорхнула девочка с чижиком в клетке. Затем началась разгрузка вещей. Скатили прицепы, стрекоча шмыгнул мотоцикл, полетели из рук в руки –  «цепью» – коробки, тюки, мешки. Вскоре паром опустел.

Нести ласку

Затем на палубу взошли пяток местных жителей, и вскоре заметно приподнявшийся над водой «Штиль» уже пыхтел меж гористых берегов Кутамыша.

Из-за деревьев выглядывали ладные кровельки и палисадники. С воды не было видно, что там вдали, в самом поселении, и казалось, что ничего там и нет, что вся деревенька – это и есть прибрежный ряд домов на высоком берегу. И что вся их красота – это не просто отражение души хозяев, но и сигнал, в первую очередь, реке. Мы здесь, мы живём, мы живы. Твой берег, река, обжит, обустроен, ты не один здесь, на краю вековых парм, рек, и урочищ со странными, диковатыми, тайными вогульскими названиями «Юрман», «Лысман», «Ерыкан», «Карабай».

И река, расходящейся от парома пенной волной, что разбивалась о прибрежные скалы, будто отвечала: «Я вижу. Для того и теку. Оттого я и Сылва – талая, мягкая, ласковая вода. Вы, главное, живите, чтобы мне и впредь было кому нести свою ласку».

Из глуби Кутамыша, из диких, до сих пор дремучих, нехоженых мест, поддал нам в корму свежий ветер-северяк. Вскоре мы опять приставали к берегу Троицы. Это было для меня сюрпризом. Я думал, мы пойдём сразу вниз по Сылве. И стало понятно, чего ждали люди на берегу в посёлке Ильича, куда мы так и не пристали. Они никого не встречали. Им нужно было сесть на паром, чтобы перебраться через реку.

Особая лёгкость

Обратный путь «Штиль» проделывал по течению. Не сказать, что против течения он шёл тяжело, но сейчас будто появилась в нём какая-то особая лёгкость.

Теперь на палубе нас было четверо. Я, бабушка с внуками: младенцем, спавшим на свежем воздухе во время всего путешествия, и девочкой лет десяти. Эта троица разместилась под навесом, бабулька вынула из штормовки кроссворд, а внучка взялась рисовать реку и корабли. Вот только кораблей на Сылве не было.

Я примостился на краю парома, у аппарели, удобно прислонившись к тумбе, и глядел вдаль. Слабый ветерок поддувал в спину, не доставляя неудобств. Повеселевший ввиду скорого окончания рейса «Штиль» шёл легко. Он, казалось, не рассекал, а парил над зеркальной, будто глянцевой, речной водой. Такой она бывает только в конце лета и в начале осени.

Место в сердце

«Штиль» шёл, сообразуя свой ход с колышущимися на воде яркими канистрами из-под машинных масел. Они были расставлены вместо бакенов. По берегам иногда мелькали береговые навигационные знаки. Но попадались они редко, а кое-где уже и основательно заросли вымахавшей за лето травой.

Это было не запустение, нет, наверное, это было рационально – не заводить из-за одного теплохода полноценное бакенное и навигационное хозяйство. Это было, скажем так, уместным. Ведь усилия должны быть соразмерными. Но отчего-то несоразмерной красоте, размаху и величию Сылвы была эта печальная бескорабельная пустота.

И бежал наш «Штиль», и, набирая ход, текла к скорой встрече с Чусовой Сылва, чтобы обрести в слиянии новый смысл. Ведь нет ничего беспомощнее, чем сначала освоенная людьми, а затем обессмысленная их отсутствием река. Садящееся солнце красило береговые скалы охряными бликами, голубое небо с редкими облачками будто всплывало из зеркальных глубин тихой Сылвы прямо к иззолотившейся поверхности.

На берегу в Быково собрался народ – блаженные дачники с урожаем, цветами и пучками трав. Со звонкой песней, рассекая крыльями сгустившийся к вечеру воздух, прилетели ласточки, сначала Машка, а следом и Рында. Сейчас я уже мог различать их по голосу. Ведь и я теперь прожил какое-то время на этой реке. И пускай «Штиль» не стал моим домом, как для птенцов, но в сердце моём нашлось место и для него, и для этого тихого, умиротворенного дня.

Вернуться в Содержание журнала

Узкая долина ручья лежала между невысокими берегами, остатками древних морен. Тут перемежались заросли ивняка и небольшие поляны с чемерицей. Поднявшись вверх по долине, мы свернули налево в небольшой распадок между мощными торфянистыми буграми и оказались в очень живописном месте: среди обрывистых торфяных массивов лежала обширная (диаметром несколько сотен метров) и заросшая арктофилой и осокой низина, пространство которой было «украшено» окнами термокарстовых озёр.

Пока мы с орнитологом считали уток на озёрах и стреляли куропаток, наша студентка собирала морошку. Мы не заметили, как пролетело время, и в эту ложбину с озёрами опустился туман. Туман был такой густой и низкий, что даже с высоты человеческого роста были видны только низ голенищ и носы сапог, чавкающих по заболоченной тундре. Посмотрели на часы: мы вышли около девяти вечера, а сейчас была уже полночь. Нужно было возвращаться к лагерю. Пошли по своим чуть заметным на мокрой тундре следам, они ещё были кое-где видны. По промоине между торфяниками вышли к долине ручья.

И тут что-то случилось с нашим внутренним ориентиром. Раз мы шли вверх по долине ручья и поворачивали налево между торфяниками, то обратно нужно было повернуть направо и спускаться к устью водотока.

Но мои спутники стали настаивать, что нужно идти налево. Двое против одного, хотя и старшего по экспедиции. Тут я дал слабину и подчинился большинству.

Что ж, пошли налево, вверх по долине ручья. В ещё более сгущающемся тумане кусты ивы приобретали совершенно нереальные, фантастические формы, естественные ориентиры вдруг исчезли. А мы шли и шли дальше, штормовки промокли, ведь мы уже продирались сквозь высокие ивняки. Прошёл час, другой. Идти дальше было глупо. Карты у нас не было, ведь мы окрестности озера знали хорошо, зачем её нужно было брать. Решили всё-таки повернуть назад. А как ориентироваться в тумане, идти направо, налево или куда ещё. Всё-таки свернули влево и пошли. Опять сырая тундра, ерник, грибы в изобилии на сыром мхе.

Шли часа два-три опять же в тумане по залитой водой низкой местности. Что это было за место, где это место находится? Мы не знали. Тут вдруг туман стал подниматься. Видимо, пока ещё незаходящее солнце нагрело приземный слой воздуха, и постепенно стали проявляться какие-то реальные очертания. Кусты ив приобрели свой обычный вид, туман уже поднялся до уровня головы и постепенно рассеялся. Нашему взору предстала странная картина. Мы стоим посредине «огромной» по нашему восприятию котловины, окружённой значительными холмами, остатками древних морен. После нескольких часов скитаний в тумане нам всё казалось необычайных размеров. Хотя в лагере, уже сверившись с картой, мы определили, что эта котловина в диаметре была всё-таки приличной – почти три километра. Мы находились на самом дне котловины, в её центре, к вершинам окружающих невысоких холмов отсюда вели пологие склоны, а в низине – несколько мелких озёр с густым ивняком по берегам.

Попав в незнакомую местность, да ещё после многочасовых блужданий и бессонной ночи, нужно было оглядеться, что же делать дальше.

Нарубив ивняк, соорудили некое «ложе» для нашей студентки, накрыв ветки штормовками. Мы с Володей решили всё-таки забраться на холмы, чтобы сориентироваться. Но прежде всего, высыпав морошку на штормовки, залили водой одну банку и нарезали туда грибов

(по дороге мы собирали самые красивые подберёзовики и подосиновики, зная, что нужно будет подкрепиться), а в другую банку ощипали куропатку.

Соорудили костёр и поставили на него наш скромный, то ли поздний завтрак, то ли ранний обед. Сварили эту нехитрую еду, без соли съели и уложили студентку отдыхать, а сами полезли на холмы в разные стороны. Взобравшись на вершину, я, о чудо, увидел едва возвышающуюся над дальним холмом дымящую трубу котельной. Значит, впереди была шахта, и у нас появился надёжный ориентир. Обрадовавшись, мы приняли решение немного отдохнуть, успокоиться и двинуться на дым. Выход-то был найден!

Часа через полтора мы поднялись на холм и пошли напрямик на дым. Сколько мы прошли – неизвестно, но в конце концов вышли на старую вездеходную дорогу и двинулись по ней, надеясь, что она выведет «к людям». Каково же было наше удивление, когда мы вышли… к затонувшему в устье ручья трактору, откуда началось наше «приключение». Уже на «базе» мы примерно определили, куда же забрели. Оказалось, что мы прошли не менее 15 км, блуждая как «ёжики в тумане».

Этот случай научил нас, а мы тогда были новичками в тундре (я всего второй раз работал в окрестностях Воркуты, а мои спутники – впервые), никогда не выходить без запаса пищи, без карты и в подобных ситуациях сохранять разум, не принимать скоропалительных решений и слушаться начальника отряда.

Вернуться в Содержание журнала