Наслаждаясь тишиной и покоем

Мороз не щипал щёки, зима была тёплой, но по-своему снежной. Заколдованный лес окружил нас своим великолепием: ветви деревьев утопали в пушистом белом одеянии, а стайки снегирей и синичек, забавно перекликаясь, устраивали воздушные баталии среди ветвей. Скучать не приходилось и нам – лес пробуждал радость в сердце.

Каждый затяжной спуск превращался в захватывающее приключение, даря восторг свободного полёта. Но после следовал неизбежный подъём, и мы, притихшие, упорно карабкались вверх. На пути встречались незамерзающие ручьи, которые любезно предоставляли нам живительную влагу и долгожданный отдых. У их берегов мы устраивали привалы, наслаждаясь тишиной и покоем.

Вскоре лес расступился, открыв взору обширную поляну, окружённую со всех сторон поросшими лесом холмами. В центре поляны одиноко стояла полуразрушенная избушка – последнее напоминание о некогда процветавшей деревне Суюшево. Наверное, когда-то здесь жили счастливые люди, несмотря на отсутствие газа и электричества. Они занимались животноводством, охотой, рыбалкой, собирательством и бортничеством. Этого вполне хватало для безмятежной жизни.

Обречённые на затопление

У задворок деревни журчал полноводный ручей Мелеуз, служивший природным водопроводом. Чуть дальше он сливался с Агиделью – матерью всех башкирских рек. Её воды кишели рыбой, по ней сплавляли лес – она щедро кормила всех.

Мальчишки на самодельных лодках и плотах, которые смастерили когда-то их отцы и деды, умело забрасывали удочки в омуты, вылавливая увесистую добычу. В реке водилась всякая рыба: и хариус, и таймень. Теперь же она стала редкостью, почти исчезла… Поколения постарше заботились о скоте, оберегая его от медведей и волков, которых в окрестностях было предостаточно, строили дома, заготавливали сено и ухаживали за пасеками.

Но в конце 1980-х годов деревня начала постепенно пустеть: детей отправляли учиться в более цивилизованные сёла, взрослые уезжали на заработки, а старики доживали свой век. В конце 1990-х началось строительство Юмагузинского водохранилища, и прибрежные деревни были обречены на затопление. Людей переселили, поляна опустела, осталась лишь эта одинокая избушка, доживающая свой век.

Воспоминания о Суюшевых

Стоя у её порога, я погружался в раздумья о былой жизни в этой простой башкирской деревне. В Мелеузе, где я живу, у меня есть друг – Ильдар Махиянович Суюшев, владелец частного музея. Его предки жили в этих краях. Его прапрадед Суюш Кучуков был первопоселенцем и основал деревню Суюшево. Здесь жили его дети, и родители Ильдара продолжили последние страницы истории деревни до самого переселения. Жизнь здесь, по рассказам старожилов, была интересной.

Мама Ильдара, Миннигаян Гималетдиновна, и в свои 85 лет сохраняет ясный ум и помнит множество историй, связанных с этими местами. Она за чашкой чая поделилась со мной двумя из них, которые непосредственно касались жизни её сына.

В деревне никто не обходился без лошадей. Они были главным транспортом, незаменимыми помощниками в хозяйстве. Во дворе у Суюшевых жил конь по кличке Буян. Он вполне оправдывал своё имя: непослушный, буйный, резвый. Никого не боялся, но Миннигаян Гималетдиновну, тогда ещё беременную Ильдаром, подпускал близко, был кроток и покладист. Видимо, чувствовал, что в ней зреет новая жизнь, или сам Ильдар, ещё не родившись, воздействовал на Буяна. По крайней мере, он очень любит животных и по сей день души в них не чает, а ему уже 61 год.

Но я хочу рассказать историю, которая связана с медведями. Ильдар родился, начал делать первые шаги. Его дядя Ширгали Суюшев был опытным охотником, добыл сорок два медведя, а однажды принёс в дом маленького медвежонка. Ильдар впервые видел такого зверя, который был ему почти ровесником.

Сначала он робел, прятался за отцом, но потом, распахнув руки, пошёл обниматься с медвежонком. И, к удивлению, всех, тот пошёл навстречу к нему, встав на задние лапы, готовый заключить мальчика в свои детские медвежьи объятия. Но взрослые помешали, и отец подхватил сына на руки. Ильдар громко заплакал, и тут же медвежонок вслед за ним тоже зарычал по-своему… Такие истории из глухих деревень всегда трогают мою душу…

Для шумной компании

Неподалёку от ручья Мелеуз установлен отапливаемый вагончик для рыбаков и туристов, чтобы те могли переночевать и согреться. Мы решили провести здесь две ночи, а днём совершать вылазки в окрестности. Смеркалось. Вагончик пустовал. Мы заготовили дрова, затопили печь. Вскоре помещение наполнилось теплом.

Приготовив ужин, мы наелись досыта. За окном послышался шум моторов и вскоре к вагончику подъехали люди на снегоходах. Оказалось, рыбаки из села Мраково. Шумная компания из шести человек разместилась кто где, благо места хватило всем.

Под утро мы с товарищем отправились на акваторию Юмагузинского водохранилища, чтобы посетить две пещеры и Скалу Вождей. Рыбаки уехали за уловом. По их мнению, мы занимались бесполезным делом да ещё и забрались в такую даль пешком. Нам не понять друг друга. Но в итоге они остались ни с чем, рыба не клевала в такую погоду.

Уникальные пещеры и скалы

А мы выполнили свои планы, ради которых и пришли. Первым нашим объектом стала небольшая пещера Байслан-таш («Акбутинская»), вход в которую отчётливо виднелся на склоне горы на высоте около двенадцати метров. Длина пещеры чуть больше ста метров. Длинным высоким коридором она устремлялась вверх. Археологи считают, что когда-то здесь жили первобытные люди. Лыжи плохо слушались. Стояла оттепель, в некоторых местах сочилась вода. Вдобавок я сломал одну лыжу, пришлось их снять и идти по снегоходному следу.

Впереди показалась Скала Вождей – самый крупный искусственный барельеф в республике, созданный руками трёх энтузиастов в 1975–1976 годах. В течение двух летних сезонов они рисовали красной охрой портреты Владимира Ленина, Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Размер полотна впечатляет – пятьдесят на семьдесят метров, высотой почти с двадцатиэтажный дом. Промелькнуло полвека, изображения стираются и уже едва различимы. Если пройтись у подножия скалы, то до сих пор можно наткнуться на ржавые банки с краской, постепенно превращающиеся в труху.

Следующим пунктом стала площадка, где расположилась скала Муйнак-таш («Крейсер») с профилем лежащей собаки, пещера Театральная и одинокий остаток Шайтан-таш («Чёртов палец»). Театральная пещера выделяется на фоне окружающих скал своим входным порталом, размер которого двадцать на шестнадцать метров. Длина пещеры около пятисот метров. Зимой можно полюбоваться ледяными сталактитами и сталагмитами, словно навечно застывшими в период зимней тишины.

В обратный путь

Обратный путь занял меньше времени. Ноги промокли, мы спешили к тёплому вагончику. Рыбаки были уже там: ругались и бурно обсуждали свою неудачу. Мы высушились, поели, поговорили с нашими неспокойными соседями и легли спать.

Утром спозаранку уже выдвигались в обратный путь. Прощай, поляна Суюшево! Мы шли по дороге, по которой когда-то жители деревни, груженные своими вещами, покидали родные места. Забыта история, оставшаяся лишь в памяти пожилых людей, проведших большую часть своей жизни в этом скромном и отдалённом уголке Уральских гор.

В голове крутились обрывки воспоминаний о прожитых днях, о заброшенной деревне, о людях, живших здесь когда-то…

Вернуться в Содержание журнала

Следом зажёгся лазерный луч, выпущенный из центральной башенной пушки, и снег опять с шипением стал быстро превращаться в пар. Смертоносный пучок ярко-красного света плотным и жёстким потоком разрезал всё вокруг, превращая бетонные плиты в щебень, металл – в расплавленные и обгоревшие обломки, а промёрзшую землю – в дымящееся пепелище.

Ожесточённая атака робота прекратилась так же внезапно, как и началась, оставляя после себя огромное выжженное пятно. Дроид скрылся из поля зрения, словно растворившись в сером тумане. Там, где ещё недавно располагалась группа людей, теперь виднелось лишь кружащееся в воздухе облако пепла. Оно медленно и, казалось, печально опускалось на раскалённую поверхность, постепенно скрываясь в восходящих потоках чёрного дыма.

Атаковавший оказался дроидом-турелью. Это была устаревшая, но ещё вполне боеспособная модель. В любом случае вести столь ожесточённый огонь изо всех орудий мог лишь полностью функциональный боевой робот. Созданный в качестве защитного дроида, этот киборг состоял на вооружении в российской армии около десяти лет. Начиная с 2036 года, он участвовал практически во всех конфликтах с участием ВКС^[1], обеспечивая мощную огневую поддержку при обороне стратегически важных объектов. Этот напичканный электроникой и покрытый сверхпрочной бронёй воин, как правило, занимал удобную для ведения огня позицию и практически не менял её до завершения боя. При необходимости дроид, разумеется, мог перемещаться с помощью трёх огромных ног. Однако во время горячей фазы конфликта его движения зачастую ограничивались вращением турели с расположенными на ней пушками.

Стандартное программное обеспечение, которое устанавливалось на такие дроиды, автоматически предусматривало защиту людей с вживлённым в запястье идентификационным чипом. Именно благодаря ему, датчики боевого робота однозначно распознавали всех законопослушных россиян. Каких-либо различий между гражданскими и военными в плане защиты не делалось, за исключением того, что механическим воином выполнялись только приказы офицеров. Исправный дроид мог атаковать лишь тех людей, кто не имел идентификационного чипа. Законы робототехники здесь не соблюдались от слова совсем, поскольку это оружие было изначально создано для убийства.

Кому-то этого оказалось мало, и заводскую прошивку заменили на альтернативную. Поэтому теперь перенастроенный дроид воевал на стороне неизвестного противника и автоматически являлся врагом людей с российским чипом в запястье.

* * *

Аскет, привычно замыкавший колонну, остановился. Что-то было не так, несмотря на то, что его группа возвращалась с успешно выполненного задания. Казалось, самое трудное позади, и уже скоро их ждёт родной бункер, где нет радиации и вооружённых мародёров. Там никто не стреляет в выживших людей, несмотря на то, что их почти не осталось после глобальной ядерной войны. Можно будет отдохнуть от тяжёлого снаряжения, оружия и боеприпасов, а самое главное – больше не считать время до окончания индивидуального цикла антирада. Пройти же обязательную дезинтоксикацию удастся не в мучительных судорогах на снегу, а в уютном биорегенераторе.

В медотсеке их, как обычно, встретит Кира – вчерашняя студентка четвёртого курса, проходившая фельдшерскую практику на секретном военном объекте и поневоле ставшая в бункере единственным доктором. Тогда никто даже не подозревал, что конфликт двух ядерных сверхдержав в течение нескольких часов перерастёт в полномасштабную войну, а отпросившийся в увольнение на выходные штатный медперсонал больше не вернётся.

Аскет вспомнил свои ощущения в первые часы от начала войны. Даже ему – повидавшему многое суровому офицеру спецназа ГРУ^[2] – временами было не по себе, не говоря уже о менее опытных бойцах. В целом, сохранять внешнее спокойствие было несложно. Однако всевозможные мелочи всё же выдавали молодых военных, не говоря уже о гражданских. Слишком резкие движения, внезапная дрожь в руках и голосе, испарина на лбу и ладонях, случайно опрокинутое кресло или оторванная пуговица. Разумеется, таких явных признаков напряжения Аскет не допускал, однако небольшое волнение всё же присутствовало. Тем не менее, даже на фоне военных Кира выглядела достойно и как ни в чём ни бывало продолжала осваивать новейшую аппаратуру и овладевать медицинскими навыками.

Прошло несколько дней, и всем стало ясно, что на поверхности сейчас – настоящий ад. Выжить там практически невозможно, если, конечно, ты – не кибернетический организм, а обычный человек. Тем не менее, работу доктора в бункере никто не отменял, и Кире Владимировне пришлось стать полноправной хозяйкой медотсека.

Аскет с удовольствием ещё раз подумал о том, как он со своим отрядом скоро вернётся в бункер. Заботливая и внимательная Кира осмотрит их многочисленные раны, бережно удалит повреждённые ткани и металлические осколки, введёт противошоковую смесь и скажет несколько слов, от которых станет легче на душе. Возможно, удастся сохранить фотохромные комбинезоны, хотя за время боевого задания они превратились в настоящие лохмотья. Затем будет долгожданное погружение в прохладный гель биорегенератора, и Кира, закрывая его матовые створки, пожелает долгого и приятного сна. Всё это было уже близко, и оставалось пройти совсем немного до входного шлюза бункера.

Гранит и Шелест словно услышали мысли своего командира. Несмотря на тяжёлые ранения, бойцы продолжали идти в среднем темпе, хотя движения им давались явно с трудом. Казалось, все хотели поскорее вернуться в родной бункер, а всё остальное уже не имело особого значения. Аскет привычно оглядывался по сторонам, стараясь не терять бдительности и не обращать внимания на усталость. Принятый два часа назад антирад продолжал действовать и надёжно защищал от радиации. На внутреннем щитке шлема периодически обновлялась информация об основных параметрах жизнедеятельности. Ничего критичного пока не наблюдалось. Да и по ощущениям, кроме холодеющих рук и ног, всё было в норме. Для минус сорока двух за бортом вполне сносно.

Аскету повезло. В отличие от остальных его даже не задело во время недавнего боя с вооружёнными мародёрами. Натренированное тело и отточенные годами навыки оказались решающими аргументами в бою. Тактика внезапного нападения не спасла троих недоснайперов от неминуемого возмездия. Не помогло им даже численное превосходство. Интоксикация у Шелеста началась раньше всех, и он пропустил всё веселье, а Гранит принял на себя два выстрела из огнестрельного оружия – в живот и левую ногу – и также выбыл из строя. Фотохромный комбинезон отработал в штатном режиме, но в ближнем бою даже такое высокотехнологичное снаряжение не смогло обеспечить надёжную защиту. Поэтому и разбираться с противником Аскету пришлось в одиночку. Штурмовая лазерная винтовка не подвела, и уже скоро неестественно скорченные тела нападавших быстро потеряли яркие цвета в объективе инфракрасного прицела.

После того, как всё закончилось, интоксикация накрыла и самого командира. К счастью, он быстро очнулся после жесточайших судорог и смог перенести своих бойцов в оставленную мародёрами спецпалатку. Это и спасло их от радиации, так как действие антирада к тому времени у всех закончилось. Этот экспериментальный препарат, сохранившийся в бункере в большом количестве, оказался эффективен в плане противорадиационной защиты, но крайне токсичен после окончания своего действия. Хорошо, что удалось испытать его в боевых условиях и узнать, на что можно рассчитывать. Разумеется, это была не панацея от радиации, но теперь, хотя бы, стало возможно подниматься на поверхность.

Усилием воли Аскет прогнал невесёлые мысли о грядущей интоксикации. Вместо этого он подумал о белоснежном медотсеке, в котором располагалось сразу три биорегенератора. К счастью, все они были исправны, а восстанавливающего геля в бункере пока хватало. Любая из этих машин способна превратить интоксикацию в лёгкую и приятную процедуру, после которой неизменно появлялось ощущение прилива сил. Аскет медленно выдохнул и ускорил шаг. Нужно было догонять своих бойцов, которые успели оторваться.

Внезапно командир заметил краем глаза какое-то движение. Интуиция сработала молниеносно, и он успел крикнуть по внутренней связи:

– Противник по левому флангу! Рассредоточиться и залечь!

Как только его слова прозвенели во встроенных в шлем наушниках, из-под снега поднялся дроид-турель и практически сразу начал атаку. Звук выпущенных боеприпасов с термальными детонаторами Аскет не спутал бы ни с чем:

– Активировать режим «экрана»! Мощность на максимум! – снова крикнул он и после переката упал лицевым щитком в серый от пепла снег.

В тот же момент командир почувствовал, как спину обдало нестерпимым жаром. Сверху раздался оглушительный сдвоенный взрыв. Потом звуки разом стихли, а из ушей потянулись тонкие струйки чего-то вязкого и липкого. Ещё недавно замерзавшие ноги теперь буквально пылали, так как оказались ближе всего к эпицентру. Аскет отстранённо подумал, что его нижняя часть тела, скорее всего, уже сгорела, и огонь вот-вот доберётся до головы. Волноваться о чём-либо было уже поздно. Пошевелиться всё равно не получалось, а в глаза бил такой яркий свет, что, казалось, их скоро начисто сожжёт вместе с облачённой в защитный шлем головой.

Внезапно что-то жёсткое и горячее коснулось тела, вызвав отсроченную боль и заставив командира вздрогнуть. У него даже мелькнула запоздалая мысль о том, что такое плотное излучение бывает только в одном случае – когда применяют боевой лазер. Однако это означало лишь скорый и неминуемый конец.

В тот момент всё потемнело и куда-то исчезло. Ставшее вдруг чужим тело подарило Аскету долгожданную свободу и избавило от мучительных страданий.

* * *

Фотохромный комбинезон в режиме «экрана» отработал штатно, неизбежно превратившись в обгоревшие лохмотья. Световое излучение, вызванное термоядерной реакцией, отразилось от поверхности снаряжения, попутно спалив большую часть датчиков и слегка расплавив лицевой щиток. Лазерный луч, к счастью, прошёл по касательной, лишь слегка вспоров комбинезон и превратив подсумок с боеприпасами в воспоминания. Автоматически поданного в повреждение герметика хватило лишь на то, чтобы остановить утечку воздуха и попадание внутрь радиации. Однако даже этого оказалось достаточно, чтобы избежать гибели.

Разумеется, искусственный интеллект системы жизнеобеспечения был на грани нервного срыва, но виду традиционно не подавал. Да и к чему были все эти жужжащие зуммеры и пестрящие красным сообщения о критическом состоянии бойца. Аскет умирал, не зная о том, как отчаянно борется за его жизнь искусственный разум, заключённый в недра фотохромного комбинезона. Все его ресурсы были направлены на охлаждение перегретого тела и стабилизацию кровообращения. Арсенал медикаментов, встроенный в ниши снаряжения, оказался исчерпан, и теперь оставалось лишь ждать, когда подействуют противошоковая и гемостатическая смеси.

* * *

Выжженное пятно чернело на фоне снега. Выглядело оно, словно воронка с рваными краями и бугристым дном. Складки дымящегося грунта быстро остывали и покрывались крупными хлопьями пепла вперемежку со снегом. Внезапно рельеф пришёл в движение, и на его фоне появилось тусклое зеленоватое свечение. Потом огромный серый камень скатился с небольшой возвышенности и замер у края воронки. Свечение усилилось, и оказалось, что его источником является шлем одного из бойцов. Нащупав рукой лазерную штурмовую винтовку, он тут же уткнулся лицевым щитком в грунт, снова погружая дно воронки во мрак.

* * *

– Есть кто живой? – прозвучало по внутренней связи.

Аскет с трудом пошевелился, стараясь прийти в себя, и попробовал ещё раз:

– Гранит? Шелест? Отзовитесь!

Никто не отвечал. Тем не менее, на внутреннем экране лицевого щитка появились две бледно-зелёные точки. Это означало, что бойцы живы, но находятся в критическом состоянии. Командир поморщился от дикой боли и снова обратился ко встроенному искусственному интеллекту:

– Дай точные координаты Гранита и Шелеста. Отключи режим «экрана». Все ресурсы направь на самовосстановление. Боевая готовность через 5 минут.

– К окончанию расчётного времени будет полностью восстановлено только 34% повреждённого оборудования и 46% вашего тела. Нормальное функционирование системы невозможно без серьёзного ремонта с заменой многих частей. Ваша жизнь под угрозой от кровопотери и переохлаждения. Рекомендуется исключить боевую активность и поскорее добраться до медотсека.

– Не имеет значения. Выполняй, – мрачно ответил Аскет и ползком направился к первой точке.

Гранит лежал ничком без сознания. Однако его искин^[3] не терял времени даром. Свежие по виду повреждения были уже полностью загерметизированы. Утечки воздуха не было, а температура тела стабилизировалась на верхней границе нормы. До окончания индивидуального цикла антирада у Гранита оставалось сорок минут. Командир до боли сжал зубы и сразу же отправился на поиск Шелеста.

Пришлось обследовать всю огромную воронку вдоль и поперёк перед тем, как обнаружился второй боец. Его тело оказалось присыпано толстым слоем пепла и выглядело безжизненным. Казалось, Шелест был мёртв. Только его бортовой искин был иного мнения и проецировал на деформированный и забрызганный изнутри кровью лицевой щиток сообщения о том, что регистрируются слабый пульс и редкое дыхание. До окончания индивидуального цикла антирада оставалось пятьдесят две минуты.

– И это все хорошие новости на сегодня, – самому себе тихо сказал Аскет, снимая с плеча винтовку.

В этот момент над воронкой нависла огромная тень. В свете ущербной луны сквозь медленно падающие хлопья пепла она казалась по-настоящему зловещей и уродливой. Затем послышался приглушённый звук вращающейся турели и лязг меняющих угол пушек.

Аскет затаился и терпеливо ждал, пока зрение адаптируется к рассеянному лунному свету. Секунды тянулись медленно, но к концу второго десятка командир стал различать детальное строение днища боевого робота. Обычная броня, как и везде, но что-то отбрасывало неправильную тень прямоугольной формы. Присмотревшись, Аскет увидел там приоткрытый технический люк. Возможно, кто-то из новых хозяев этого дроида не закрыл ревизионное отверстие, или его замок попросту сломался. В любом случае это был реальный шанс.

– Работаем, командир, – шепнул себе Аскет и перехватил удобнее винтовку.

Он довольно долго не мог поймать в прицел узкую щель, которая виднелась сквозь приоткрытый люк. Руки дрожали от напряжения и дикого холода, а ноги горели так, будто их поместили в ядерный реактор. Наконец, командир зафиксировал цель, медленно выдохнул и нажал на спусковой крючок.

Тонкий поток яркого света вырвался из ствола и точно вошёл в недра боевого дроида сквозь оставленную кем-то щель. Аскет, продолжая судорожно давить на спусковой крючок, быстро выставил мощность лазерного луча на максимум. Разумеется, через несколько секунд это разрушит верное оружие, а вместе с ним и самого стрелка. Однако другого выбора не оставалось. Пробить броню робота из штурмовой винтовки даже со стороны днища не представлялось возможным. Поэтому Аскет старался выиграть ещё несколько секунд в этой схватке с вражеским искусственным интеллектом.

Дроид отреагировал быстро. Резким движением он ушёл с линии огня и сразу же развернул боковые пушки в сторону противника. Командир подумал о том, что ещё одного миниатюрного термоядерного взрыва он явно не выдержит, – тем более, практически в упор. В этот момент раздался щелчок выпускаемого боеприпаса с термальным зарядом. Аскет рефлекторно нажал кнопку аварийного сигнала на левом предплечье и начал про себя отсчёт.

* * *

Раз, два – тикающая и светящаяся сфера падает на землю совсем рядом.

Три – заряд активирован, и скоро неминуемо взорвётся, но пошевелиться так и не получается.

Четыре – левая рука почти не слушается, но, наконец-то, с большим трудом сжимает тяжёлый светящийся шар.

Пять – короткий замах, резкий выброс, и вот пальцы уже выпускают смертоносное ядро вверх.

Шесть – термальный заряд влетает в приоткрытый технический люк дроида, и в тот же момент раздаётся оглушительный взрыв.

Башню разносит пополам, и металлические осколки разлетаются по сторонам. Некоторые из них глубоко впиваются в тело, но боли практически нет. Нестерпимый жар и ярчайший свет заставляют изо всех сил вжаться спиною в грунт. Взрывная волна ещё больше распластывает израненное тело по заледеневшей земле, несмотря на сработавший каркас жёсткости фотохромного комбинезона. Ломается всё – грудина, рёбра, лицевые кости – а из ушей снова тонкой струйкой вытекает жизнь. Затуманенное сознание улетает всё дальше и дальше. Потом наступает полная темнота, звуки стихают, а тело вновь становится невесомым. Оно медленно отрывается от поверхности и, словно застывает между небом и землёй.

* * *

– Доктор! Кира Владимировна! – с отчаянием твердил санитар. – Проснитесь же, наконец!

– Что случилось? – сонным голосом ответила Кира. – Андрей, ты ведь не дал мне и полчаса поспать. Неужели всё так срочно?!

– Да! Спецназ вернулся! Точнее их нашли по аварийному сигналу недалеко от входа в бункер. Все очень тяжёлые, особенно командир. Похоже, двухсотый он. Его бортовой искин говорит, что смерть наступила двадцать минут назад. И цикл антирада давно закончился.

– Не говори чушь, Андрей! Тем более, не видя пациента! – отчитала подчинённого доктор. – Раненых срочно в операционную. Готовь биорегенераторы и не забудь проверить в них гель. Все, кто вернулся с боевого задания, должны выжить. Это приказ!

– Понял вас, Кира Владимировна, – испуганно ответил побледневший санитар и побежал в операционную.

* * *

Раздался приятный и мелодичный сигнал, который сообщил об окончании процедуры биорегенерации. Кира вздрогнула и с трудом открыла глаза. Оказалось, что она заснула прямо в операционной, чего раньше никогда не бывало. Подробности того, как пришлось реанимировать очень тяжёлых пациентов, медленно и неохотно всплывали в памяти.

Вроде бы спецназ вернулся с боевого задания в очень тяжёлом состоянии. Двое бойцов довольно быстро пришли в себя по окончании стандартной программы биорегенерации, и их жизни ничего не угрожало. Только у командира отряда ситуация оказалась гораздо серьёзнее – с самого начала пульс и дыхание не определялись, а уровень радиации просто зашкаливал.

Кира совершенно не помнила, что именно она делала, чтобы вернуть этого практически безнадёжного пациента к жизни. Кажется, была задействована экспериментальная функция биорегенератора – «синхронизация энергопотоков». Больше ничего вспомнить не удавалось.

Кира глубоко выдохнула и осторожно раздвинула створки биорегенератора. Когда лёгкий туман перед глазами рассеялся, она увидела Аскета, который совершенно не был похож на себя.

Неподвижное и бледное лицо командира выглядело мёртвым. Широкие плечи и сильные руки безжизненно лежали вдоль туловища. Землистую кожу всё ещё покрывали многочисленные полузатянувшиеся раны. Казалось, жизнь навсегда оставила это могучее, но изувеченное тело, которое покоилось в сине-зелёном прозрачном геле.

Внезапно ресницы командира дрогнули, и пересохшие губы медленно и едва слышно произнесли:

– Привет, док. А я уж думал, ты ко мне не заглянешь.

– Не говори глупостей, – прошептала Кира, внезапно забыв, как дышать.

С трудом справившись с подкатившим комом в горле, она всё же вдохнула и тихо продолжила:

– Двенадцать часов ты находился в коме. Шансов спасти тебя почти не было. Я всё же попыталась, и случилось чудо. Теперь у нас единый энергопоток на двоих. Я тебя чувствую. А ещё я знаю, что теперь всё обязательно будет хорошо! Обещаю.

– Я тоже тебя чувствую, док, – ответил Аскет и едва заметно улыбнулся.

Кира больше не сдерживала слёз радости. Они медленно катились по щекам, чтобы раствориться в бирюзовом озере, вернувшем командира к жизни.

[1] Военно-космические силы.

[2] Главное разведывательное управление.

[3] Искусственный интеллект.

Вернуться в Содержание журнала

Когда Астахов проснулся, в щели палатки пробивался утренний свет. Дождь барабанил по намокшим скатам. От лежания в одной позе занемело тело, но выбираться из нагретых одежд не хотелось. Ветер стих. Волны сменились рябью, и взошедшее солнце сулило хороший день. До полудня просушивал одежду. Увязая в прибрежном иле, стаскивал в лодки припасы и снаряжение. Отталкиваться от берега не пришлось. Течение быстро подхватило утлое плавсредство и скоро отнесло на середину реки. Белые и красные бакены фарватера виднелись далеко вдоль левого берега. Можно спокойно плыть, не шевеля вёслами, один на один со своими мыслями. Зачем? Что толкает искателей приключений навстречу возможной гибели? Загрузив корабли съестными припасами и бочками с водой на два-три года, под свист ветра в снастях и жалобные крики чаек уходили они в Неведомое, в Никуда… Тайны пропавших в неизвестности многих скитальцев-романтиков до сих пор хранят нетронутые пески морских глубин, льды неизведанных пещер и бездонные пропасти горных ущелий, барханы пустынь и степные курганы, зыбкие болота тайги и мерзлота тундры. Из Новосибирска в Никуда, в Неведомое идёт и Астахов, странствующий, одиноко плывущий по реке романтический отшельник.

Ночь провёл на плаву в тальнике, накрывшись плащом. С рассветом ополоснул лицо и руки холодной водой, развязал узел на капроновой верёвке и течение вынесло плот из кустов в протоку. Взошло солнце. День обещает быть без осадков и тёплым. Поверхность воды отливает зеркальной гладью. Прошёл буксир, поднял зыбь. Плот-катамаран хорошо держит волну, легко управляется и скоро вышел из протоки в Обь. Справа идёт буксир, толкает баржу. Надо поскорее уйти к левому берегу, буксир уже близко. На небе ни облачка. Яркое солнце. Безветрие. Река спокойная. Гладь. «Дика»  быстро обходит речной толкач «Василий Шукшин». Близятся сумерки. Небо быстро затягивается грязно-серыми облаками. Заметно свежеет. На воде рябь, быстро переходящая в волны. На южной стороне мрачного неба, покрытого чёрными, лилово-сизыми, иссиня-фиолетовыми тучами, изредка поблескивают молнии. Ветер усиливается, срывает брызги с верхушек волн, вспенивает их белыми барашками. Дождя не миновать. Вот тебе и ясное утро, безоблачное небо и спокойная речная гладь! Как быстро всё переменилось! Андрей усиленно налегал на вёсла, наметив местечко для высадки на мелком галечнике. Торопясь, соскочил с катамарана всего в шаге от берега, но и этого расстояния хватило вполне, чтобы принять неожиданную ванну. Бережок, подмытый течением, предательски обрывался у самой кромки воды. Цепляясь за кусты, чертыхаясь и стоя по грудь в холодной воде, Андрей потащил лодки на галечник. Вода ручьями текла с него, когда он выгружал рюкзаки и ставил палатку. Скоро хлынул дождь. Сильный, порывистый ветер хлестал струями воды по укрытию. Мягкий непромокаемый коврик уютно располагал ко сну. Переодевшись в сухие одежды, он уже через несколько минут пил растворимый кофе, вскипячённый на портативной газовой плитке. Грохочет гром. Сверкают молнии. Шелестит дождь. Ветер треплет листву деревьев. С шумом накатываются на берег волны. Пусть беснуется стихия, в палатке тепло и уютно. В кустах крякают утки. До хрипоты и почти непрерывно противным, надтреснутым голосом надрывается коростель. Блаженство безделья. Отсутствие забот и какой-либо ответственности за что-то. Ощущение затерянности в пространстве и времени. Отрешение от мира. Полный покой! Спешить никуда не надо. И дремать, накрывшись пуховиком, так приятно.

День оставался солнечным и тёплым, но волны всё ещё не улеглись после прошедшей бури. Протащив лодки по мелководью, Астахов вывел катамаран в узкую протоку. Течение здесь слабое. Пришлось подналечь на вёсла. На другом краю деревни Бибихи он устроил свой походный лагерь. Не спеша приготовился к ночёвке. Поужинал и завалился спать.

В щель под пологом брезжит рассвет! Свирепый ураганный ветер на реке не стихает. Огромные волны катятся в противоположном направлении. Такое впечатление, что река повернула вспять. К полудню буря утихомирилась. С большим трудом на вёслах подошёл к левому лесистому берегу, где ветер слабее. Чёрные тучи снова обложили горизонт и лучше было заранее подготовиться к удобному ночлегу. Он укрыл от возможного дождя вещи. Туго натянул палатку и, на всякий случай, натаскал дров для костра. Пьянея от нежного аромата пышно цветущей черёмухи, вскипятил чай. Широкая река, уже притихшая, несла нескончаемые воды. Господи! Как хорошо! Просто одуреть можно от умиротворения и блаженства! Стрижи носятся высоко над рекой: не будет дождя! Поднялся в шесть часов утра в отличном настроении и с нетерпеливым желанием поскорее отправиться в плавание. Идти всё дальше. Открывать для себя новые картины жизни на сибирской реке, восхищаться чудными пейзажами. Небо ясное. Солнце припекает. Безветрие. На реке слабое волнение. Речной толкач проходит мимо вверх по реке с баржей, гружённой песком. Через минуту, плавно покачиваясь на волнах, плот-катамаран отвалил от гостеприимного берега. Как хочется поскорее уйти от надоевшей цивилизации, от людской толкучки. Поближе к первозданной и нетронутой природе. Ландшафт меняется быстро. Вот лесистый берег сменился густым тальником. За ним плёс. Опять лес. Изгиб реки и за поворотом справа поблескивают крыши большого села Дубровино

На мысе, вытоптанном сапогами рыбаков, под высокими берёзами расположился Астахов. Много сушняка для костра. Огонь развёл без труда. Поставил палатку, сложил в неё бинокль, планшет с картами, фонарь, сумку с туалетными принадлежностями, рюкзаки с одеждой и провиантом. Проверил лодки, крепления катамарана. Всё готово к завтрашнему раннему отплытию. Вечер тёплый, тихий. Спать не хочется. Комары не докучают. Из кустика неподалеку выпорхнула серая неприметная птичка. Так и есть: на веточке, как шарик, прицепилось гнёздышко. Андрей не удержался, заглянул: пяток коричневатых, в крапинку, яичек лежало в нём. Поскорее, чтобы не остыли, отошёл от гнезда. Птичка тотчас вернулась в него. Прохаживаясь бесцельно по травянистой поляне, вспугнул с гнезда утку. Ошалело крякая, она унеслась в сумерки леса, но вскоре просвистела крыльями, сделала круг над поляной и села в гнездо.

С реки несёт прохладой. Лёгкая рябь покрывает поверхность воды. Стрижи низко носятся над рекой, предвещая дождь. Ветер гонит рваные облака, время от времени закрывая солнце. Если и соберётся дождь – не раньше, чем к концу дня. Ещё можно успеть оставить за кормой десяток-другой километров. А стихнет ветер, то и больше удастся пройти. Торопясь, подкачал лодки, стаскал в них рюкзаки и палатку и столкнул катамаран с мелководья на глубину. Лёгкий капроновый флажок на мачте трепетал в нужную сторону. Астахов распустил парус. «Дик» быстро удалился от приютившего клочка суши, и скоро очертания берега приняли одну ровную линию зелёных кустов. Солнце то выглядывало из-за облаков, то пряталось за них. Похолодало. Одевшись потеплее, Андрей удобно устроился на сиденье, привалившись спиною к мачте. Он один сейчас в этой точке планеты между небом и водной ширью. Ощущает себя ничтожным, крохотным созданием в сравнении с объявшим его простором. Мошкой, затерянной в безмерном пространстве.

Вдали показался речной толкач с баржами. Бакенов и створов не видно и неизвестно, каким курсом пойдёт судно. Повернёт к правому берегу или будет держаться левого? А может, по середине реки двинется прямо на «Дика»? Течение и ветер утащили «Дика» на фарватер. Бежать к берегу, прижаться к тальникам и ждать, пока высокая громадина простучит мимо мощными дизелями! Толкач не свернёт с фарватера. Как упирался изо всех сил, пыжась против течения, так и дальше попрёт гружённые песком баржи.

Рано утром Астахов заметил буксир с баржей, стоящий у правого берега носом к его плоту. Астахов решил пройти подальше от буксира и принялся грести влево, к середине реки. Вдруг буксир двинулся вперёд, круто взял вправо, разворачивая баржу, и скоро был на фарватере. Неожиданно остановился против «Дика», вспенивая винтами воду за кормой. «Куда он двинется?» – лихорадочно соображал Астахов. Катамаран быстро приближался к буксиру, а он никак не мог придумать, куда грести: влево или вправо. «Дика» вынесет под самый нос баржи. Прикинув, что лучше вернуться назад, к берегу, налёг на весла. Но время было упущено. Плот неумолимо тащило сначала на борт баржи, потом на борт буксира, а поскольку Астахов молотил вёслами и успел отплыть вправо, то плот уже неудержимо плыл в клокочущую пену, поднятую винтами. Что делать? В эти критические секунды, когда до буксира оставались считанные метры, тот быстро пошёл вперёд. «Дика» пронесло, подбрасывая на пенных волнах за кормой буксира. Чудом избежав столь нелепой гибели, Астахов проклинал себя за оплошность. Отвинтив крышку фляги с вишнёвым ликёром, Астахов приложился к ней, постукивая зубами о края и не в силах унять нервную дрожь. Потом достал термос, плеснул в кружку горячего кофе, медленно приходя в себя после пережитого страха.

С вечера долго не мог заснуть. Болели руки, дергали трещины на кончиках пальцев. Боли утихли к полуночи, и глубокий сон одолел его. Под утро немного продрог и проснулся. Отчалил от берега, миновал столб с отметкой «790». Свернул в протоку, с удовольствием проплыл с десяток километров. Но вот опять вышел на реку и началось: задул бешеный ветрище, волны с барашками разгулялись, швыряют «Дика» по всем правилам шторма. Река словно вспять повернула. Волны большими валами катятся назад. Катамаран почти на месте. Забило в тальник, на мелководье, в водоросли. Ни веслом не пошевелить, ни оттолкнуться шестом от илистого дна. Цепляясь за кусты, медленно выбирается Андрей из травяного залива, кое-как, борясь с ветром и ветвями, торчащими из воды, подплывает к берегу. Проходит вдоль него на вёслах, замечает удобную бухточку. Здесь и решил переждать бурю. Ветер заметно стал тише, но река, по-прежнему, в крутых волнах. Уже нет смысла отправляться, даже если они к ночи улягутся. Идти в ночь, дрожать от холода желания нет. Ставит палатку подальше от одинокой высокой берёзы, опалённой молнией до самой вершины. На ней, в дупле, гнездо скворца. Птенцы орут, утром разбудят. В лесу во множестве трещат коростели, скворцы, дрозды, сороки, каркают вороны, пищат галки, ястребы, трясогузки. Больше всех надрываются кукушки. Вот сорока попыталась утащить скворчонка. Что тут началось! Стая скворцов такой гвалт устроила, что незадачливая похитительница еле унесла ноги. Ястреб кружит, машет крыльями над рекой, планирует кругами и неожиданно падает на сидящего на воде селезня. Тот смело отбивается, стоя на хвосте, очень быстро машет крыльями, с кряканьем клюёт ястреба. Пернатый разбойник взмывает вверх, делает новый заход. Нападает, взлетает, кружит над селезнем, кидается на него, растопырив когтистые лапы, но схватить селезня ему никак не удается. Редкостную картину такого боя Астахов видел впервые и очень удивился, что ястреб не одолел утку. А всё объясняется просто: боится он при захвате плавающей птицы замочить крылья, упасть в воду. Тогда из грозного врага хищник вмиг превратится в жалкого, беспомощного утопающего. И хитрые утки находят спасение в волнах. Лучше всех стрижи устроились. В норках на глиняном обрыве. Никому их там не достать. Весёлой тучей носятся над рекой, щебечут над береговой полосой, враз садятся перед норками, враз отрываются от них ввысь. Запах черёмухи пьянит, голову кружит. Как много её цветёт! Весь берег, словно, снегом посыпан. Сколько будет здесь сладкой, спелой ягоды! Да кому брать? Напротив, на том берегу километровая отметка – знак «810»

Катамаран проходит глинистым обрывистым берегом. Солнце. Ясно. Тихо. «Дик» идёт хорошо, ровно. В два часа дня прошёл отметку «825». Погода меняется. Ветер. Идти становится труднее, прибивает к берегу, крутит на месте, тащит назад. Это в рекламном ролике, показанном по телевизору, охотники плывут на плоту без руля и вёсел, пьют пиво, сидят беззаботно. Глупости! До первого поворота реки так бесшабашно плыть будешь. Дунет ветерок, затащит в кусты, забьёт в корчи, посадит на мель. Без мотора, без вёсел с места не стронешься. Рабочий катер «Беркут» встретился, бакены расставляет. Приветственно сиреной подвыл. Рулевой рукой помахал.  Посвежело. Ветер всё сильнее. Солнце светит ярко. Небо синее, но холодно и волны крутые. Видна отметка «830». Вошёл в протоку Симан! Красотища несказанная! Швейцария отдыхает в сравнении с Симаном! Берега высокие, хвойные, хорошо ветер сдерживают. Вода – гладь. Воздух ароматом леса напоён. Благодать! Жадно пожирает Астахов глазами чудные виды, проплывающие мимо, один прекраснее другого, первозданный мир тишины, дивной красоты и покоя! Симан делает частые и крутые повороты, течение быстро увлекает «Дика» в неизвестность, в неведомую даль. Ни моторных лодок, ни рыбацких избушек, ни другого присутствия человека! Андрей Астахов один посреди этого великолепия нетронутой природы! Буйное чувство радости безмятежного плавания по широкой, но спокойной протоке, охватывает его. Хочется петь и он затягивает свою любимую «Прощайте, скалистые горы…» Но тотчас обрывает пение. Слишком нелепо звучит голос в извечной тишине, царящей здесь столь же, сколько существует этот удивительный мир. Ах, Симан, Симан! Неужто и твои прекрасные берега испохабят когда-нибудь уродища-коттеджи, изгадят уроды-обитатели чудовищ из стекла и бетона? Не хочется об этом думать. Хочется взять альбом, краски и запечатлеть гряду зубчатых елей, малиновый закат над ними, отражение в речной глади нависших над водой кустов. А сейчас надо браться за вёсла и подгребать к желтеющей песком косе. Пора готовиться к ночлегу на берегу Симана. И это будет покруче привала на берегу грязно-мутной французской Сены или вонючей английской Темзы! Развести костёрчик, заварить гречневой каши с тушёнкой, с дымком и сделать глоточек-другой вишнёвого ликера из фляжки. Ночь тёплая, звёздная. Под лежащим у косы деревом, подмытым течением, журчит вода. Кулики пронзительными голосами нарушают ночную тишину: «пад-деррись, пад-деррись…» Тишина и покой. Широкий, глубокий Симан неслышно несёт воды в Обь. Как нёс её тысячи лет до сегодняшнего дня. Как будет нести тысячи лет и после ночёвки на этой косе. Потрескивают дрова в костре. В ближних кустах коростель начинает свои бесконечные трр-трр-трр. И так до утра. До чего же скрипучий, противный голос у этой птицы! Без устали, почти не переставая, как заведенная механическая трещотка, кричит всю ночь. Спать не хочется. Сидеть на перевёрнутом вверх дном ведре, смотреть на яркое пламя костра не надоедает. Огонь, его загадочная природа завораживает, притягивает, успокаивает, располагает к приятным мыслям и воспоминаниям. Сколько людей уничтожил огонь и скольким дал жизнь?!

Утро на Симане. Курлычат журавли. Утки, со свистом рассекая крыльями туманную дымку, проносятся низко над водой. Кукушки наперебой и без устали оглашают безлюдные окрестности. Столкнув плавсредство на воду, Андрей с некоторым сожалением покидает живописное место. Сколько ещё таких очаровательных красот в нашей России, разнообразных и прекрасных!

Бережно, не качнув, несёт «Дика» Симан.

Прошёл Вороново. До Оби рукой подать! Не хочется выходить из протоки. Так бы и плыл по ней бесконечно. Но всему есть конец. И приятному самосплаву по Симану тоже. Вошёл в Обь. В бинокль видна отметка «875». И началось! Опять встречный ветер. С большим трудом на вёслах прошёл до знака «880». За полтора часа – пять километров! С таким ходом не до Салехарда – до Сургута не дойти! У левого берега совсем нет течения. Проследовал село Уртам. Показалась отметка «895». Ветер стих. «Дик» идёт правым берегом. Ориентиры на нём сдвигаются, что воочию убеждает: течение есть!              Одиноко. Тихо. Солнечно. Спокойно. Истинное умиротворение души и тела. Блаженство путешествия самосплавом, о котором давно мечталось. Близость нетронутой природы. Ощущение единства с ней, причастности к её величию, красоте и вечности. Лирическое настроение. Желание петь, декламировать стихи. Чувство неподдельного счастья свободы, безраздельного владения окружающим простором переполняет душу.

Неустойчивая погода то и дело сменялась ярким солнцем, холодным, пронизывающим ветром, моросящим дождем. Астахов  не мог пристать к берегу, не рискуя напороться на сучья и проткнуть лодки, попасть под падающее дерево, подмытое течением, или оказаться затопленным во время задержки у препятствия. Приходилось плыть, борясь со сном, ознобом и неимоверной усталостью. Изредка вставал, чтобы размять затекшие ноги и, прислоняясь спиной к мачте, стоял столбом, напялив на себя всё, что можно было. Согреться, унять дрожь, спастись от ночного холода – вот о чём думал Астахов, накрытый влажными, прохладными космами густого тумана. «Дика» несло по какой-то безвестной протоке. Напрасно, подсвечивая фонарём, пытался найти её на карте. Плёсы, заливчики, озёра, протоки, речушки сплелись на ней в замысловатое голубое кружево на бледно-зелёном фоне лесов и болот. Молчаливыми наблюдателями неудержимого устремления «Дика» в тартарары оставались нависшие над водой кусты, снующие в заводях утки и тёмные стены леса по обеим сторонам протоки. Единственное желание – высмотреть удобную косу, пологий мысок для высадки. Выбраться на сухой песок, на травяной луг или каменистую россыпь, забраться в палатку и спать, спать… И такое местечко открылось при выходе из протоки. Луна, выглянувшая в прогал между деревьями, высветила пятно песчаной косы с редким тальником. Вытянув «Дика» на мелководье, Андрей не стал вытаскивать из лодок набухшие рюкзаки. Сил хватило лишь на то, чтобы поставить палатку. Он упал в неё в чём был и тотчас провалился в небытие. Проснувшись, был приятно удивлён ярким солнцем, ясным голубым небом и безветрием. Приглушённый рокот дизелей доносился с реки. Показался речной толкач с двумя огромными баржами, нагруженными песком. Буксир прошёл неподалеку. Волны, поднятые винтами, качнули «Дика», и всё стихло. Жаркий день, речной простор и бодрость после крепкого сна вновь пробудили в нём радость путешествия, нетерпеливое стремление идти дальше, продолжать бег в Никуда. К морю, к манящему суровой неизвестностью Заполярью. Через полчаса, в одних шортах, Астахов нежился под горячими лучами, растянувшись на брезенте поперек лодок. Хорошо видимые бакены белели и краснели далеко у левого берега. Вся ширь реки принадлежала ему. Он один сейчас владел окружающим его водным пространством. Вдали от фарватера мог плыть, не нарушая правил судоходства, как заблагорассудится. Андрей бросил вёсла и отдался воле течения. Вот оно истинное удовольствие безмятежного плавания посреди широкой реки! И никого! Не каждый поймёт блаженное чувство единения человека и природы, безраздельно единоличного обладания всем, что охватывает взгляд. Это нельзя объяснить. Это надо испытать. Пока вы сами не затеряетесь между небом и водой на крохотном плоту, не испытаете страхов и восторгов плавания, вам не понять счастья подобного путешествия. Астахов счастлив, что совершил побег из домашней клетки и плывёт в неизвестность. В… Никуда!

1 июня. Первый летний день выдался на славу. Ясно. Солнечно. Безветрие. Эту ночь спал раздетым. Андрей быстро развёл костёр, нагрел в ведре воды, вымыл голову. Вверх по реке небольшой РТ «Плёс», пыжась изо всех сил, тащит баржу с лесом.        «Дик» плавно покачивается на разведённых «Плёсом» волнах. Пора в путь и Астахову. Отталкивается веслом и вот уже «Дик» медленно и тихо проплывает мимо живописного берега, ставшего приютом на короткую и тёплую летнюю ночь.

Показалось большое село Кожевниково. Полный штиль. Флаг на мачте обвис. Вода – стекло. Жарко. Солнце поднимается всё выше, палит нещадно, накаляет резину лодок. Андрей прикрывает их от перегрева палаточным тентом. Снимает с головы шляпу-афганку, заменяет мокрым полотенцем. Плечи и спину от ожогов спасает белая сорочка. В душном мареве горячего дня над сонной рекой порхают бабочки, с гудением проносятся шмели. Встречный буксир «Орлёнок» дал сирену приветствия и раскачал «Дика» набежавшими волнами. После полудня шёл глубокой, излучистой протокой, спокойно текущей меж зелёных стен из плотных и ровных тальниковых зарослей. Такое впечатление, будто не плывёшь, а бесшумно скользишь по гладкому льду в извилистом туннеле. Сонная, тихая протока сморила, погрузила в дремоту. Неожиданно мягкий удар катамарана о какое-то препятствие, шуршание днища лодки вмиг напомнили, что потеря бдительности на воде может печально кончиться. «Дик» сел на топляк – полузатопленное дерево. Часа два безуспешно пытался съехать с него: грёб вёслами, раскачивал лодки – ничто не помогало. Отчаявшись сдернуть его с топляка, Астахов начал раздумывать о своём незавидном положении, в котором очутился из-за беспечности. Надо что-то делать. Раздеться и поднырнуть под катамаран, попробовать столкнуть его с торчащего из воды толстого, осклизлого ствола? Нет, не годится… Слишком вода холодна. К тому же, находясь на плаву, поднимать лодки, нагруженные рюкзаками и деревянным настилом соединительного мостика, – всё равно, что тащить самого себя за волосы из болота. Но не сидеть же, сложа руки! Он снова и снова принимался раскачивать плот, чувствуя, как тот постепенно сползает с топляка. Вдруг, к его неописуемой радости, чёрный конец обточенного течением ствола вынырнул позади, начал удаляться, и он облегчённо перевёл дух. Досадная оплошность напомнила: никакой расслабухи! Благо, дерево гладким оказалось, а могло сучковатым быть, днища лодок пропороть. На исходе дня коварная протока загнала плот в тупик – впереди были густые кусты. Вода текла через них, журчала промеж ветвей, но здесь путь был заказан. Поняв, что дальше не пройти, он повернул назад, изо всех сил налёг на весла. Грести против течения, на вид медленного, неторопливого, оказалось нелёгким делом. Изнемогая, Астахов боролся с ним, обливаясь потом и ни на секунду не бросая вёсла: течение тотчас сносило назад, сводя насмарку с таким трудом пройденные метры. Откуда-то слева потянуло дымом. Видимо, берег был где-то за тальниковой стеной. Там горела сухая прибрежная трава. Быть может, пал, пущенный нерадивым рыбаком или охотником-браконьером, подступил и сюда. Задыхаясь в дыму под палящим солнцем, он упорно молотил вёслами, подгоняемый паническим страхом. Двести метров, на которые унесло в тупик от места, где протока разделялась на два рукава, преодолевал полчаса, показавшиеся вечностью. Спасительный мысок, за которым течение раздваивалось налево и направо, был в нескольких шагах, но как раз в этом месте не удавалось сдвинуться назад ни на сантиметр. К счастью, он зацепился рукой за сук поваленного дерева и подтянулся. Потом за другой сук, за следующий, и вот уже плот на песчаной косе. Андрей в изнеможении упал на дощатый настил мостика. Дышит тяжело, с надрывом, как бегун после финиша. Вконец обессиленный, он обогнул спасительный мыс и выплыл в правую протоку. Боязнь не выбраться из гиблого места, оказаться в плену задымленных зарослей на глубокой протоке между непроходимыми кустами тальника потряс так сильно, что он долго не мог прийти в себя. У белого бакена № 377 вышел на Обь. Оставил справа Лебединку и в сумерках прошёл под мостом автотрассы Томск – Каргасок. Нет сил грести, удерживая катамаран у левого берега. Бросил вёсла и лёгкий ветерок отнёс к правому берегу. Пристал к нему. Чуть не валясь от усталости, закрепил «Дика» на мелководье, поставил палатку и завалился спать. Пережитый стресс в тупиковой протоке будоражил, отгонял сон. В вечерней тишине откуда-то издалека доносились мелодичные удары церковного колокола. «Бом – бом, бом – бом…», – раздавалось над примолкшим лесом, дачным посёлком, мерцающим огнями автомобильных фар, над уснувшей рекой. Где-то далеко звонит колокол. Звук мягкий, бархатно-раскатистый, приятно ласкает вечернюю тишину первого летнего, но уже ушедшего дня. Мгновения, которые с каждым ударом канут в Лету и не повторятся.

Утро. «Дик» медленно проплывает мимо посёлка Половинка. Вечером Астахов причаливает к левому берегу напротив белого щита с надписью: «960». Просторный зелёный луг с множеством озерков, плёсов, заливчиков. Стаи уток проносятся низко над водой, шумно падают в заливную траву. В ожидании, пока разгорится костёр и забурлит в нём вода в ведре, Астахов прогуливается к желтеющим неподалеку буграм. Не спеша поднимается на косогор. Под обрывом, в корнях старого тополя, кучи недавно нарытой глины. Наверно, барсук обосновался. В яме дыра чернеет. На мягкой почве следы когтистых лап. Повсюду клочья рыжей шерсти, обглоданные кости. Волчье логово! Дрожь по телу, холодный озноб. Ни топора с собой, ни ножа! Страх железными кандалами сковал ноги. Не помнит, как и выскочил оттуда. Отбежал подальше, отдышался, огляделся. Тихо вокруг. Темнеет уже. Где волки? Убежали?  А может, в норе волчата? Ну, дела-а… Волчья нора всего в каких-то ста шагах от костра! Ночь, в отличие от дня, тихая, безветренная. На гладкой воде лунная дорожка, как на эстампах, выставленных художниками в метро для продажи. Спать бы, ни о чём не думая. Но неподалеку, на взгорке, валяются на земле остатки недавнего пиршества злобных, коварных зверей. К горящему костру волки не подойдут, но мысли об опасном соседстве не выходят из головы. Теперь не спать всю ночь, следить за костром. Подбрасывать плавник в огонь. При ярком пламени его как-то веселее оставаться один на один с диким берегом.

В полдень подошёл к устью Томи. Завораживающая, захватывающая дух красота необыкновенно живописного места. Маленький буксир тащит за собой четыре баржи-цистерны. Этакий речной поезд на серебристо-бирюзовых волнах. На дальнем плане – правый берег с уходящей к горизонту изумрудно-зелёной тайгой. Пепельно-седые, розовато-пунцовые, бежевые, багрово-сизые облака курчавыми барашками плывут по бледно-голубому небу. Северо-западный ветер стремится снести «Дика» к середине реки, на фарватер. Это опасно: вниз идёт «РТ–439» с двумя баржами. Вверх поднимается катер «Патрульный», за ним пыхтит «Ангара–113» с баржей, нагруженной трубами, следом движется «РТ–667». Навстречу этим судам спускается «Плотовод–702» с двумя баржами щебня. При таком активном судоходстве выйти на фарватер на почти неуправляемом плоту равносильно самоубийству. Всё равно, что выехать на велосипеде на автостраду и выруливать на ней пируэты. В борьбе с волнами и ветром проходит день. Пристал к берегу. Место для ночёвки не подходящее. Сухая трава, легко возгораемый торфяник не позволят развести здесь костёр без опасения устроить лесной пожар. Отплыл и скоро бросил якорь в удобной бухточке с пологим травянистым берегом. Копна почерневшего прошлогоднего сена, на которой устроил мягкую, тёплую постель, стала прибежищем в эту безлунную, прохладную ночь…

 …Лето по сибирской земле гуляет. Июнем погоняет. Жару напускает. Днём от горячей духоты дышать невозможно, а ночью в палатке такой дубак! По календарю лето, а глянешь на берег – за весной вдогонку плывёшь! Черемуха белой кипенью разметалась над обрывом. Огоньки – азиатские купальницы пламенеют в прогалинах и на взгорках. Жарками их здесь зовут. Утки пополняют кладки яиц. Утренний ветерок доносит запах прелой прошлогодней листвы, хвойной смолы и талой воды, скопившейся в низинах и колках. А вечером долго слышатся призывные журавлиные курлыканья, свист утиных крыльев и всплески рыб.

Астахов идёт на Север, и весенняя картина не меняется: весна в эти края приходит позже, и он плывёт вровень с ней, испытывая то дневное блаженство, то ночной дискомфорт. Река, мелея, отступает от берегов, образуя острова, ещё недавно залитые водой. На подсыхающем песке зеленеет худосочная трава со множеством утиных гнёзд. В болотинах и озерках здоровенные щуки шлёпают хвостами, поднимая зеленоватую муть, обреченно бьются в лужах. Рыбы прозевали спад воды, не ушли с рекой и остались в ямах и поймах. Вряд ли доживут до осенних разливов, когда все прибрежные озерца вновь соединятся с рекой.

На острове, на котором Астахов делает привал, шелковистая поляна с густой, никем не хоженой, тёмно-зелёной осокой. Жёлтая, в барханах, блестящая от сырости, песчаная коса, удобная для причаливания плота-катамарана. Кудрявые кусты ив и бело-пенных черёмух вперемежку с елями, берёзами, тополями источают аромат весны, а между ними на полянах рдеют оранжево-алые огоньки. У кромки воды обилие сухого плавника и свитков бересты для костра. В озерке-блюдце, окаймлённом камышом, плещутся утки. Кулики озабоченно снуют по берегу. Тёплый безветренный вечер. Спокойная гладь реки, плавно несущей в океан свои нескончаемые воды. Так было здесь миллион, а может, сто миллионов лет назад. Так будет и после. Хотя, как знать? Станет людям тесно на планете, дойдут и до этих чистых, незапятнанных цивилизацией, территорий.

Сегодня банный день. Вскипятил воду в ведре над костром. Вымыл голову и тело. Пока занимался гигиеной, завтраком и укладкой вещей на плот, за Астаховым с высокого тополя зорко наблюдал ястреб-тетеревятник. Лесной разбойник терпеливо ждал ухода человека, чтобы поживиться остатками трапезы. Видимо, не впервой ему лакомиться отбросами на привалах рыбаков и охотников. Андрей вознаградил красивого пернатого хищника за пристальное внимание к своей скромной персоне, выложил на пень кусочки говяжьей тушёнки, колбасы и сала. Закончив приготовления к отплытию, собрался отдать швартовы, но передумал. Ветер, порывистый, северный, поднял на реке большие волны. Взбивая шапки пены, они с шумом накатывались на берег, отмеченный в дневнике как «Тополь коршуна». К полудню ветер стих, река успокоилась. Отвязал капроновый линь от дерева, смотал на бегу и прыгнул на плот, подхваченный течением. Вниз по Оби плот обходит «РТ–999». Навстречу движется танкер «СГГБ–616». Прошёл километровую отметку «1040». Очень жарко. Ещё встречный буксир «Орёл». Шмели с гудением проносятся над водой. День Астахов ходко шёл без приключений, но на исходе его пережил стресс от неожиданной встречи с разбухшим трупом мужчины. Утопленник в камуфляжной куртке, без штанов, босой, растопырив руки, плавно покачивался в прибрежных кустах вверх спиной. Обезображенное рыбами лицо скрывала мутная вода. Сначала он принял его за кучу грязно-белой пены, набившейся в густые заросли тонкого тальника. Проплывая мимо этой бесформенной массы речного хлама, шевелящейся, хлюпающей, пузырящейся, Астахов вдруг разглядел в ней человеческое тело. Оно колыхалось, шевелило иссиня-белыми ногами, пряталось в комьях пены, всплывало, обнажая оголённую спину. Страшно потрясённый увиденным, Андрей бросил вёсла, не зная, что предпринять. Беспомощно оглядывался, ища кого-то на помощь. Но река была пустынна, тальник стеной стоял вдоль берега, делая его недоступным. Андрей не мог бы точно указать место последнего пристанища этого несчастного при всём желании. Однообразный тальник тянулся на километры, плот быстро удалялся, и уже невозможно было определить кусты, в которых застряло тело погибшего. Скоро осознал это и взялся за вёсла. До ближайшего населённого пункта – Кривошеино – ещё далеко. Да и что скажет там? Видел утопленника? Где? Не знает. Кто он, этот неизвестный человек, костям которого суждено покоиться под речным мусором?..

Вечером причалил к правому берегу широкой протоки Старая Обь. Чуть не устроил лесной пожар, неосторожно разводя костёр в зарослях сухой осоки. Пал быстро побежал кругом. Астахов бросился затаптывать горящую траву, но дым и пламя отогнали. Сообразил: наломал цветущей черемухи и принялся захлестывать огонь веником из душистых ветвей. Погасив пал, он ещё некоторое время бегал к реке с ведром, заливал водой тлеющие корни, хворостинки, корьё. Мокрый от пота, с трудом отдышался, поставил палатку, устроил постель. Даже в минуты борьбы с огнём, подготовки к ночлегу отвратительное видение утопленника не покидало. Пропало желание ужинать. Лежать в палатке тоже не хотелось. Делать было нечего. Астахов отправился гулять по холмистой долине, окружённой высокими кудрявыми вязами. Повсюду чернели ямы, поросшие крапивой, полынью, лебедой, репейником. Валялись сгнившие столбы изгородей, краснели в бурьяне железяки от сельхозмашин. Развалины погребов, колодцев, кузницы, мастерских напоминали о себе мшистыми брёвнами, обломками кирпичей, ржавыми обручами от бочек и прочим хламом. Нетрудно понять, что здесь была приобская деревня, стояли в ряд добротные избы, срубленные первыми поселенцами. В них жили трудолюбивые крестьяне. Во дворах слышались мычанье коров, лай собак, кудахтанье кур, гоготанье гусей, хрюканье свиней. На полянах играли дети. На улицах тарахтели тракторы, мотоциклы, гудели автомобили. Возле реки допоздна заливалась гармонь. И ничего и никого не стало. Ни домов, ни людей, ни собак, ни кошек. Улетели отсюда даже вездесущие воробьи.

Распустил узлы капроновых шнуров, именуемых на морской лад «швартовыми», и плот стал удаляться от старого, отжившего свой век тополя. На реке рябь. Катамаран идёт прилично. Лишь иногда приходится подправлять его на течении, отводя от упавших в воду деревьев. Он идёт правым берегом протоки Старая Обь. Какие дивные дали! Какие чудесные картины природы открываются! Словами их не отобразить. Это видеть надо! Сказочно-красивые ели медленно проплывают мимо. Высокие, стройные, остроконечные, тёмно-зелёные красавицы угрюмой стеной возвышаются над правым берегом Старой Оби. Ландшафт медленно, но меняется. Живописные картины томской тайги, одна красочнее другой, остаются позади.

Приятное путешествие неожиданно прерывается паническим страхом. Отвлекшись в блаженном безделье созерцанием первозданных красот, он прозевал справа широкую протоку. Течение понесло в неизвестность между двух тальниковых стен. Куда ведёт эта протока? В обход острова? Или, как в прошлый раз, зайдёшь по ней в тупиковые заросли? Что тогда? Берега нет. К нему через кусты, затопленные на десятки и сотни метров, не подобраться. Выход один – пока ещё недалеко отплыл от основного русла, попытаться выгрести в реку. Полчаса беспрерывного мотания вёслами против сильного течения. Наконец, переводит дух: течению не удалось утащить «Дика» в протоку, она унеслась вправо, и он снова на реке, спокойно продолжает плавание. Вот вам и плыть по течению! Не всё так просто, как со стороны кажется. Тут в несколько минут ситуация из благостно-приятной становится катастрофически-опасной. Экстрим реальный! Всё меняется так быстро, что страх и отчаяние леденят душу. Плыть по течению без управления плавсредством, отдавшись волнам и ветру – безумие! Это всё равно, что, бросив руль, ехать на автомобиле. Так и на реке: повороты, буксиры с баржами, уводящие в стороны протоки, торчащие из воды деревья, каменистые мели и другие препятствия. На что-нибудь да налетишь. Вахту нести следует зорко и бдительно. Но вот опять всё чудесно и прекрасно. Запах черёмухи, нависшие над водой в пышном белом цвете её ветви. Ветра нет. Солнечно и тихо. Кулики снуют над водой. И ход у «Дика» хороший – пять километров в час.

«Плыть по течению» почему-то принято считать недостойной чертой характера. Под этими словами подразумевают безвольность, бездеятельность, нежелание идти наперекор, противостоять или противиться, отказ от борьбы, неверие в свои силы, отсутствие собственного мнения и определённой цели. Впервые в жизни Астахов в прямом смысле плывёт по течению. За три недели далеко не безопасного плавания испытал немало трудностей и опасных приключений. С полным правом позволит себе иронично улыбнуться, снисходительно усмехнуться в адрес тех, кто, понятия не имея о самосплаве, употребляет в своём лексиконе выражение «плыть по течению». Река изобилует поворотами, застойными плёсами, водоворотами и перекатами, мелями, подводными камнями и корчами, упавшими в воду деревьями-топляками, высоко нависшими глиняными берегами, угрожающими обрушиться на вас оползнем или подмытой сосной. Она то вздымается крутыми волнами, то становится гладкой и тихой, ненадолго скрывая ярость стихии, готовой в любой час разбушеваться. То стремительно тащит плот-катамаран в бурную протоку навстречу неизвестности. То заносит на повороте в стоячий заливчик, забитый водорослями, густым ивняком и речным хламом, откуда будешь выбираться на вёслах, потея и чертыхаясь. И чем дальше спускаешься вниз по течению, тем всё просторнее ширь реки. Тем ближе необъятный океан. Совсем не просто удержаться на её непредсказуемой поверхности. Не угодить под встречный буксир, толкающий баржи. Не налететь на препятствие. Не перевернуться в ураганный ветер. Не растерять скромные походные пожитки. Не заболеть. Не оступиться и не упасть за борт. Цена каждой такой оплошности – жизнь. Вот что такое «плыть по течению». Не спешите давать человеку характеристику этим определением. Плыть по течению – это, прежде всего, бороться за жизнь. Находясь на большой судоходной реке, ежечасно, ежеминутно рисковать, быть в любой момент начеку. Не расслабляться и не поддаваться панике. Проявлять стойкость, силу духа и терпение. Как и в жизни. Река, как и жизнь, имеет начало и конец. Может быть короткой или долгой, ограниченной или раздольной, спокойной или бурной, безмятежной или суровой. Река-жизнь рождается маленьким, слабым ручейком. Весело журчит по камешкам, пробивается через препятствия и пороги, прокладывая себе дорогу. И чем дальше, тем шире, сильнее, полноводнее становится река-жизнь. У каждой свой характер. Одна узкая, но напористая. Другая широкая и спокойная. Одна, вытекая из болота, заиливается, пересыхает, смрадит вонью застойной. Другая, пробившись из-под гранитных скал, несётся прозрачным чистым потоком, и сливаясь с другими источниками, становится могучей и великой. В жизни, как и на реке, плыть по течению – удел не слабонервных. Неизвестно куда тебя вынесет, к каким берегам пристанешь, кого встретишь на пути.     Поздним вечером Астахов оказался вдруг… в воде. Волна, поднятая прошедшей вдалеке моторкой, незаметно подкатилась, качнула «Дика», да так сильно и неожиданно, что он слетел с плота, как мусор с лопаты. Глубина была неизвестно какая, но скрывала «с ручками, с ножками». В резиновых сапогах, в камуфляжных брюках и куртке поверх тельника, он, несомненно, отправился бы на речное дно кормить рыб. Спасла капроновая верёвка, которой взял за правило привязываться к мачте. Ухватился за неё, подтянулся к плоту, и, навалившись всем телом на корму, вполз на него, тяжело дыша и отплёвываясь. Пока выкарабкивался из воды, удобный мысок для высадки остался справа позади. К тому же всю правую сторону накрыл мрак ночи, и в густой черноте разглядеть между кустами берег было просто невозможно. Лишь середина реки отсвечивала матово-свинцовым блеском. Клацая зубами и трясясь, стащил с себя сапоги, полные воды, и намокшие одежды. Вынул из мешка запасные штаны, свитер, но и те оказались набухшими, напитанными влагой. Пристать в темноте к обрывистому, захламлённому буреломом глинистому берегу до самого рассвета так и не смог. Ночь показалась нескончаемой. На рассвете из-за поворота реки выросло на взгорье большое село. Высоченный берег, неестественно красный в лучах всходящего солнца длинной полосой тянулся вдоль левого берега Оби, сливающейся в этом месте с протокой Старая Обь. Под красным яром стояли два речных толкача с баржами. «Кривошеино», – вспомнил Андрей прочитанное на карте название села. Так вот оно какое… Старинное… Приземистые чёрные избы из лиственничных брёвен. Разглядывать село времени не было: один из буксиров отвалил от пристани и пошёл на «Дика». Астахов и не предполагал, что в месте слияния столь сильное течение. Оно увлекло плот на фарватер. Слишком поздно заметил белый бакен слева и красный справа. Сначала долго и безуспешно пытался уйти к правому, более близкому берегу. Изо всех сил мотая вёслами, в страхе так раскачивал лодки, что в них через борта плескалась вода. Буксир и баржи чёрными громадинами высились в какой-нибудь сотне метров, а он никак не мог продвинуться к берегу. Вдруг до него дошло: там, в рубке буксира застопорили ход, отрабатывая винтами «задний», удерживая судно и баржи на месте. Наверняка ругают «плотогона» скверными словами. От страха и стыда за свою оплошность, которую в рубке буксира иначе, как глупостью, не могли назвать, Астахов продолжал молотить вёслами, пока, наконец, не понял: надо развернуть катамаран и грести к противоположному, далёкому левому берегу. Лишь только ударил вёслами в обратную сторону, катамаран легко и быстро сошёл с фарватера. Буксир тотчас двинулся вперёд, прошёл мимо, и он облегчённо вздохнул – пронесло! Астахов выволок катамаран на мелководье. Сквозь чистую, прозрачную воду разноцветьем камешков блестело дно. Обская вода здесь намного чище, чем в Новосибирске. На галечник полные воды лодки вытащить сил не хватило. Андрей отвязал их от деревянного настила, вылил из них воду. Стаскал на берег рюкзаки. Натянул верёвку между тополями, развешал для просушки одежду. Солнце начало золотить вершины елей и крыши домов, но его всё ещё трясло в ознобе от холода и пережитого стресса.

Астахов продолжил одиночное плавание, всё ещё находясь под впечатлением происшествия в Кривошеино. Поутру едва не влетел под стоящую на якорях старую, ободранную, рыжую от ржавчины баржу. Её широченный нос, как лыжа, задранный кверху, угрожающе висел перед ним. Он не видел в барже никакой опасности, равнодушно приближался. Стоит без речного толкача и пусть себе стоит. «Подплыву, оттолкнусь багорчиком и пройду мимо этой горы металлолома.» Так думал Астахов, беззаботно развалясь на сиденье. Какая-нибудь сотня метров отделяла его от возможной гибели. В последнюю минуту увидел, что течение перед баржей бурлит, ходит кругами. Плот закачался, устремился к барже, убыстряя ход. Астахов почуял неладное, схватился за вёсла, но об этом надо было раньше побеспокоиться, заблаговременно отгрести от баржи. Плывущее впереди бревно нырнуло под баржу, исчезло под ней. Видимо, то же самое случилось бы и с плотом-катамараном и его незадачливым капитаном. «Дика» несло в широко раскрытую пасть, образованную пространством между водой и днищем. Она поглотила бы Астахова, как некогда кит Иону. Нарастающий шум моторки, на который Астахов поначалу не обратил внимание, раздался совсем рядом.

–Держи! – крикнул парень с лодки, бросая Астахову капроновый конец. Он ухватился за него, и моторка, круто влево потащила плот, выхватила почти из-под носа баржи.

– Ну, мужик, ты даёшь! – сбавляя обороты и подруливая, не слишком почтительно крикнул парень. – На прошлой неделе под эту баржу засосало «казанку» с семьёй. Мотор заглох у них. Пока чухались с ним, завести пытались, лодку затянуло течением под баржу, протащило под ней и выкинуло вон там. Баба жива осталась, а мужик и двое пацанов утонули. Недавно хоронили их…

– Спасибо, друг, – совершенно подавленный и ошеломлённый случившимся сказал Астахов. Лишь благодаря расторопности случайного рыбака его не постигла печальная участь недавно погибших здесь людей. Неожиданная критическая ситуация так потрясла Астахова, что он ещё долго приходил в себя. Как быстро на реке безмятежное плавание меняется на экстрим и наоборот!

Погода на реке схожа с капризной женщиной. То ласкает нежными тёплыми лучами, то обдаёт горячим, жарким дыханием знойного дня. А то вдруг вскинется набежавшим ветерком, разгуляется из ничего в бурю. Обдаст холодом, приведёт в отчаяние мрачными тучами. И неожиданно подобреет, утихнет, приласкается шаловливым тёплым ветерком, освежит вечерней прохладой. Как нельзя распознать характер женщины, так и к погоде на большой реке не приноровиться. И если утром на ясном небе ни облачка, то это вовсе не значит, что в полдень не поднимутся волны, и горизонт впереди не встанет свинцово-серой стеной дождя. После недавно пережитого потрясения подавленное настроение ещё более ухудшилось плохой погодой. Небо закрыли облака. Посвежело. Быстро надвигались фиолетово-чёрные тучи. Отблески молний высвечивали южную часть неба. Астахов ещё раз осмотрел плот и снаряжение, подтянул верёвки на целлофановом тенте, под которым упакованы вещи. Приготовил прорезиненный плащ и болотные сапоги.

Небо на западе прояснилось. За кормой «Дика» осталась отметка «1105» Скоро Молчаново. Вверх по реке движется «РТ–615. На закате дня и вовсе распогодилось. Вода – гладь. Тихо. Небо в слоистых облаках, но сквозь них проглядывает заходящее солнце. Прошёл встречный танкер «Отважный». Рядом с плотом бревно плывёт. Забавно наблюдать, как скворец садится на него, часто прилетая за букашками.

Река покрывается крутыми высокими волнами. Подвязавшись к кустам, Астахов закутался в плащ, подложил под голову надутую резиновую подушку, удобно устроился на дощатом настиле катамарана. Приятно вздремнуть, покачиваясь на волнах под их размеренный плеск, щебетанье птах и шум ветра. Спал тревожным сном. Ночью с треском обламывались деревья. Тяжёлые сухие сучья с плеском падали в воду. Всю ночь с глухим стуком дизелей шли речные толкачи с баржами. И продолжают идти. Большое судоходство на реке. Отдаляться от берегов опасно. Неминуемо под баржу угодишь. Освежил лицо холодной водой. Без чая, без завтрака поскорее убрался из прибрежных таёжных зарослей, вплотную подступивших к реке. В 05.30 оставил позади 1210-й километр. На левом берегу какое-то большое село из серых деревянных домов. Навстречу один за другим, с шумом разводя волну, прошли катер «Надежда» и гидрологическое судно «Иволга». Включили сирену, приветствуя плот-катамаран одинокого путешественника. Обогнул тальниковый мыс и открылась необъятная водная ширь. Слева и справа до горизонта нет очертаний берегов. Лишь кусты, деревья, торчащие из воды, закрывающие обзор. Куда плыть? Пока Астахов нерешительно болтал вёслами, соображая, какого направления держаться, «Дика» обгоняет огромный топляк – толстый сучковатый ствол поваленного бурей либо подмытого течением тополя. Бревно, покачиваясь, корневищами вперёд, словно управляемое уверенным капитаном, ходко прошло мимо с парой чаек-пассажирок на борту. Вот навигатор! Его несёт течение и непременно в нужную сторону. Астахов налёг на вёсла и не без усилий догнал быстро удаляющееся бревно. Уцепился за него багорчиком и так, на буксире, следовал несколько часов, пока не приблизился к залитой водой берёзовой роще. Бревно с неимоверной силищей наехало на кусты, подмяло их, развернулось, угрожая придавить и плот. Багорчик застрял в коре топляка, Астахов замешкался, выдёргивая его. Еле успел, схватившись за вёсла, отгрести от вершины бревна. Всей могучей массой топляк двинул на чахлые деревца, с треском пригнул их, застрял, найдя здесь своё последнее пристанище. И Астахов поёжился от мысли, что было бы с ним, не уклонись он от своего плавучего поводыря.

Вдали, на стволе высокой ветлы белеет щит. В бинокль видны цифры: «1240». До Колпашево ходу по реке приблизительно километров пятнадцать. Заметно свежеет. Кучевые облака темнеют, становятся иссиня-чёрными. Ветрище вспучивает реку, ещё недавно баюкающую величавым покоем, лёгким бризом, серебристой рябью поверхности. Погромыхивает гром. Поблескивают молнии. Тучи заслоняют небо. Становится сумрачно, как поздним вечером. Ветер крепчает, раскачивает деревья и кусты. Седая пелена на небосклоне в северо-западной его части всё ближе. Проливного дождя не избежать. Астахов успевает крепко подвязаться к черёмуховым кустам. Закутывается в непромокаемый плащ и заваливается на боковую. Пусть теперь льёт! И хлынул ливень! С раскатами оглушающего грома, с ослепляющими молниями. Набежавшие на катамаран волны обдали брызгами шипящей пены. Сильная качка швыряла Астахова на скачущем на волнах плоту. Дождь со свистом хлестал струями по плащу. Стало ещё темнее. Сверкавшие молнии на миг вспарывали нависшую тьму. Свирепый ветер, вырвавшись из неё, налетал разъярённым зверем. Адские удары грома грохотом орудий главного калибра сотрясали всю поднебесную. Непрерывные оглушающие раскаты, заглушая рёв бури, блистая молниями, повергали в ужас. А дождь, не ослабевая, поливал косыми струями, буравил через одежду. Под ослепительным сверканием молний и громовыми ударами, от которых, казалось, раскалывалось небо, «Дик» подпрыгивал, вставал дыбом в разгулявшейся реке. Стоило трудов удержаться на дощатом настиле, цепляясь за мачту. Мгла сгущалась. Длинные зигзаги молний прорезывали небо. Между ними тысячами оттенков голубовато-красного света полыхали дрожащие всполохи. Отдельные яркие вспышки поминутно озаряли гребни волн, шумящие кусты, дико трепещущий, готовый разорваться в клочья флажок на мачте. Кругом трещало, вспыхивало, грохотало. Астахов был один среди беснующейся стихии на маленьком плоту в тесном замкнутом пространстве, сотрясаемый волнами, содрогаемый громом, озаряемый молниями, заливаемый проливным дождём.

Буря унеслась так же быстро, как и налетела. «Дика» ещё несколько раз подняло на гребень волны, но уже не так сильно. Дождь прекратился, и, хотя хмурое небо ещё висело над головой, на западе уже вспыхнула золотая полоска. Край неба в той стороне светлел. И всё большая его часть, свободная от туч, голубела, прояснивалась. На востоке, куда быстро уносились тучи, ещё играли молнии и погромыхивал гром, а здесь уже сверкали лучи проглянувшего солнца. После жестокой трёпки, заданной грозовой бурей, радуясь затишью, запели птицы. Выполз и Астахов из-под плаща, защитившего от обрушившегося на него водопада, осмотрелся. Волны не улеглись, но ветер ослабел, и флажок на мачте всё ещё трепетал. С трудом пройдя вдоль тальников, он нашёл взгорок, и лишь перестал грести, как плот тотчас прибило к островку. Река успокаивалась. День клонился к вечеру. Идти в ночь не хотелось. Решил устроить отдых на этом крохотном пятачке с кучей мокрого песка на возвышении, покрытом худосочной травой. Островок, открытый ветрам, хорошо обдувался, и ночёвка обещала быть без комаров. Плавника, свитков бересты валялось достаточно. Астахов быстро заготовил для костра большую кучу. Поставил палатку, расстелил постель. С начатой бутылкой вишнёвого ликёра Астахов ввалился в палатку. Плеснул в кружку крепкого напитка и, не торопясь, маленькими глотками, немного выпил. Благодать! Остатки ликёра вылил в походную фляжку и с удовольствием растянулся на постели.

…Спокойное, ровное течение плавно и неторопливо увлекало «Дика» всё дальше на север. К морю-океану. Вдоль непроглядной стены полузатопленных деревьев и кустов. Блаженство плавания! Развалясь поперёк плота, Астахов нежился в вечерних лучах июньского солнца, радуясь душевному покою, благостному состоянию, в котором пребывал. Высокий густой тальник вдруг закончился узким мысом, образованным низкой порослью торчащих из воды кустов. Широкая, бурная протока открылась справа, сливаясь с рекой. Подхватила плот, понесла по быстрине. Сначала он даже обрадовался заметной прибавке в скорости хода, но скоро обнаружил: плывёт в обратную сторону! Вот уже и мысок, только что оставленный позади, но плот опять погнало вперёд и завернуло в новый круг. Усиленно стал грести, пытаясь уйти с быстрины, но видит за спиной всё тот же мысок худосочных зарослей. Понял, что попал в большой водоворот на месте слияния реки и протоки. Не паникуя, налёг на вёсла, смотря по сторонам, стараясь определить, в каком направлении легче вырваться из цепких объятий этой неукротимой круговерти. Вот понесло опять вперёд, с заворотом влево, на новый круг. Весь ужас бедственного положения, в котором так быстро и нежданно-негаданно очутился, Астахов осознал, стремительно приблизившись к середине кругового течения. Внутри огромного кипящего котла темнело пятно воронки размером несколько больше открытого канализационного люка. Астахов похолодел, увидев, как вода крутится вокруг чёрной дыры, ненасытно захватывая за собой всё, что вертится рядом с ней. Бревно встало торчком, вращаясь веретеном, моментально исчезло в зияющей пустоте. Всё, что проплывало мимо, подхватывалось, закручивалось, уносилось в бездонную горловину. Дикий, животный страх охватил Астахова. Весь мокрый, лихорадочно, в бессознательном исступлении колошматил вёслами воду, стремясь отгрести подальше от адовых врат преисподней. И как последняя искра надежды, спасительная мысль: «Только бы не сломалось весло… Выскочу из водоворота… Ещё быстрее грести!..» Но всё меньше становились описываемые плотом спирали, всё ближе смертельная воронка. Ещё несколько кругов и плот неминуемо нырнёт в глубокое жерло. Быстрое вращение бурлящей воды по краям тёмной дыры совсем близко. С шумным клёкотом и громким журчанием чудовищное горло жадно захватывало плывущую в него добычу: бутылки, доски, ящики и прочий речной хлам. Раздутая туша коровы крутнулась вокруг этой всепожирающей открытой пасти, утонула в ней. На миг мелькнули рога и всё. Где-нибудь за сотни метров выбросит её на поверхность, забьёт в прибрежные заросли. Да только дохлой корове без разницы, где вынырнуть. Неужто конец?! Не верилось, что какие-то метры разделяют жизнь и смерть, что всего лишь минуты остаются на бесплодную борьбу и гибели не избежать. Астахов не разрыдался истеричным плачем: некогда было отвлекаться и расслабляться. На следующем витке течение завернуло «Дика» на больший круг, пронесло чуть дальше к берегу. Астахов с бешеным ожесточением лопатил вёслами пенную воду. Лопасти мелькали, как если бы к ним приделали мотор. «Дика» снова закрутило, но теперь уже в другом месте. Отсюда, потрудившись вёслами ещё минут пять, он выбрался на ровную, спокойную гладь реки. Водоворот с чёрной дырой-воронкой, предательский мыс, скрывший столкновение двух мощных течений – всё осталось позади. Астахов бросил вёсла, безжизненно упал на доски настила. Хрипло, с надрывом дышал, понемногу приходя в себя. Тело тряслось, и зубы выстукивали мелкую дрожь. От страха, пережитого только что, или от неимоверного физического напряжения колотило всего, как в ознобе. Ещё час назад безмятежное плавание едва не закончилось трагедией. Глупой, несуразной, страшной. Раскинув в изнеможении руки, смотрел Астахов на круглые, как стога, кроны вязов, зеленеющих среди просторов половодья. На красный шар солнца, нависший над розовеющим горизонтом. Там, вдали, выступают смутные очертания Колпашево. Хорошей безоблачной, тёплой погоде радуются стрижи, неугомонно носятся в вышине. Радуется тишине кулик, пролетая низко-низко над водой и опускаясь на плывущую валёжину. Радуется Астахов, что устоял, выжил. Заново, можно сказать, родился.

…Звёздная тёплая ночь на северной окраине Колпашево. Без нуденья комаров и птичьего разноголосья. Лишь тихий плеск реки. Приглушенное расстоянием тявканье собак. Далёкое гудение лодочных моторов.   Несмотря на пережитый страх у зияющей бездонным зевом воронки, Астахов как упал в палатку, так тотчас отрубился. Спал крепко, без кошмарных сновидений и ворочаний с боку на бок в поисках удобной позы. Забыться крепким сном помогла и фляжка с вишнёвым ликёром, изредка пополняемая из заветного «тайного погребка» в дощатом настиле плота. Несколько глотков перед сном уняли нервную дрожь при воспоминании о водовороте. Согрели, успокоили, расслабили.

И вот он проснулся! Из-под откинутого полога видны мерцающие звёзды. Небо порозовело. Неровная кайма далёкого леса на противоположном берегу позолотилась лучами ещё не видимого солнца. Сверился с картой. Основная Обь пошла левее. Километров через пять слияние с рекой Кеть. Чтобы не попасть в водоворот на месте впадения Кети в Обь, Астахов выгребает к левому берегу. Ветер крепчает. Волнение усиливается. Водяные валы с огромной силой поднимают плот, швыряют, бросают вниз, подхватывают, выносят на стремнину. Не успевает поймать вёслами воду. Синие лопатки вхолостую шлёпают по ней, мельтешат в сверкающих брызгах пены. Плот мотает, подбрасывает как на кочках, и стоит трудов удерживать его против волны. Куда-то вынесет нелёгкая?! Угомонился бы проклятущий ветер, враг злющий. То затихает, то с нарастающей силой срывает белые гребни с тяжёлых, свинцово-серых волн. А вдруг из-за острова нарисуется буксир с баржей? От этой непрестанной жуткой мысли оторопь берёт, холодком пробирает. В полдень миновал устье Кети. Теперь не закрутит в водовороте, как в прошлый раз перед Колпашево. На душе отлегло. Можно перевести дух после беспрестанной гребли. Густые ивы, высокие вётлы и тополя сопровождают «Дика», но они скоро окончатся мысом. Плот снова окажется на середине Оби. И там опять придётся глотать адреналин при виде идущей на тебя махины, гружёной песком, лесом, нефтью. Пока есть время, надо уходить к правому берегу протоки. Подойти к нему не трудно. Достаточно не грести, бросить вёсла. Сильный ветер быстро утащит плот в нужную сторону, хотя ещё минуту назад Астахов так упорно старался держаться подальше от неё.

К вечеру ветер стих. Волны улеглись. Река покрылась мелкой рябью. Через пару часов течение выводит плот из протоки на Обь. Прямо по курсу во всей красе проходит огромный белоснежный танкер «ТН–6–10». Скоро совсем стемнеет. Подкачав лодки, Астахов подвязал плот к дереву, надел ватные брюки, свитер, куртку, вязаную шапку. Лицо прикрыл от комаров москитной сеткой. Завернулся в плащ и завалился спать на дощатый настил. Как приятно после долгого сидения распрямить ноги, раскинуть натруженные руки. Река баюкала, плавно покачивая плот. Ночные птицы пели нескончаемую колыбельную песню. Астахов спал беспробудным, здоровым сном человека, не обременённого душевными тревогами и грязной совестью.

Поутру, сбрасывая с себя тёплые одёжные доспехи, он то и дело посматривал на реку. Пока тихо. Надолго ли? Освободил катамаран от привязи и медленно отплыл, всё дальше удаляясь к морю. Там кончится река, а вместе с ней завершится плавание по жизни-реке.

12–июня – День России. «Дик» идёт с парусом под ветер легко и ходко. Сварил кофе на газовой плитке. Открыл по случаю праздника банку говяжьей тушёнки, и, понятное дело, отвинтил пробку заветной фляжки с вишнёвым ликёром.

Жарко. Солнечно. Душно. Много кучевых облаков. Как бы ливень с грозой не начался. Ближе к вечеру, в ожидании дождя, встал на стоянку на 1390-м километре. А на реке уже волнение, ветер усиливается. Небо в тёмно-сизых, быстро бегущих облаках. Куст калины, весь в белом цвету, колышется нарядным ветвями, словно здоровается. Прижал к лицу ароматно пахнущие бутоны. Медовый запах лепестков пьянит, кружит голову, будоражит душу, вызывая чувства восторженной радости и нежности к прелестному созданию природы, к чудесному благовонию утонченных природных духов. А на реке что-то невообразимое. Высокие, пенистые валы с белыми гребнями катятся мимо, да такие, что скажешь, глядя на них: «И не река это, а бушующее море». Гроза началась. Дождь хлестанул резко, упругими струями ударил по палатке, накрытой толстой целлофановой плёнкой, крепко схваченной на сгибах прищепками. В палатке сухо, тепло, уютно и грустно. Шелест дождя, шум ветра, вспышки молний и отдалённые раскаты грома. Плещут у берега волны. Даже птицы притихли. Никого вокруг. Только необъятные плёсы, колки, камышовые болота и кочкарники, залитые водой. Ветер стихает, и дождь не льёт струями, монотонно шуршит по плащу, успокаивает, располагает к дрёме, клонит в сон.

…Вчерашний пасмурный, с моросящим дождём день закончился грозой с оглушающими раскатами грома и ослепляющими молниями. В палатке, несмотря на полночный час, становилось светло. Дождь лил обильными струями всю ночь, но к утру прекратился. Астахов выбрался из палатки, размял затекшее от долгого лежания тело. Под плёнкой, наброшенной на палатку, набилось столько задохшихся комаров, что он сгребал их горстями.

Рискнул перебраться на левый берег под защиту высоких и густых тальников. Исполинские вётлы возвышаются над ними. Здесь спокойнее, но стоит перестать работать вёслами, как ветер тотчас относит на фарватер. Лесистый берег сменился зелёной долиной. На ней разгуливают белые и гнедые лошади с жеребятами. На правом берегу виднеются какие-то избы. Чёрные тучи застилают небо. Свежо. Накрапывает дождь. Вошёл в протоку. Где-то слева село Парабель. Ужасный ветер едва не утащил плот на фарватер, на середину реки. А там творится что-то невообразимое. Шторм как на море. Огромные волны катятся валами. Еле удержался, беспрестанно работая вёслами, чтобы не оказаться во власти стихии. Уцепился за ветку молодой ивы, торчащую из воды, привязался к ней и совсем обессиленный упал на дощатый настил, перевёл дух. На сильнейшем ветру простоял час, а точнее, проболтался, раскачиваемый и сотрясаемый разъярёнными волнами. От беспрерывного дёрганья ветка оборвалась и «Дика» опять едва не унесло туда, где поджидала возможная гибель на неуправляемом плоту, уносимом штормовым ветром и волнами под огромные речные суда. Ещё час безуспешно работал вёслами, выгребаясь против ветра, оставаясь почти на месте. От столь неравной борьбы Астахов взмок и пал духом, потому что начинало темнеть, а он не смог до сих пор прибиться к береговым кустам, закрепиться за них и всё ещё оставался в опасной близости с фарватером. Не огромные волны внушали страх, а то и дело идущие по середине взбесившейся реки широкие, гружённые песком баржи. На волнах «Дик» держится хорошо, но плот-катамаран в такую скверную погоду становится совершенно непослушным и угодить под баржу – к бабке не ходи. Обессилев, он бросил вёсла. Но неожиданно ветер стих, ему удалось подойти к пологому травянистому берегу. Вдали, слева, светится огнями старинное село Парабель. Расположился на привал. Нарвал охапки травы, настелил под себя, чтобы мягче и теплее спать. Смертельно усталый заснул и проснулся в десять часов утра. Астахов откинул полог. Солнце яркое, тёплое, резало глаза ослепительным светом. Переливаясь в его лучах тёмно-синими, зелёными, голубыми волнами, несла свои воды могучая Обь. Сибирская владычица тайги и болотистых равнин, неиссякаемый источник жизни, главная питательная артерия всей Западно-Сибирской низменности. Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, из эры в эру, не останавливаясь ни на мгновение, течёт она с юга на север, с гор Алтая в море Карское. Однако, некогда философствовать. День обещает быть жарким, ветра нет и надо попытаться войти в протоку Парабель, берущую начало левее, за мыском, в каких-нибудь двухстах метрах. И это будет сделать не просто. Вдоль берега, повинуясь непонятным законам гидродинамики, течение обратное. Брось в воду щепку, палку и вот уже они, подхваченные быстрым потоком, устремляются назад, закручиваются водоворотом, плывут к фарватеру. Но, благо, нет ветра. После трёх попыток справиться с противным течением, он, наконец, добрался до мыска, обошёл его и облегчённо вздохнул. Он в тихой, спокойной протоке Парабель. Неторопливое, безмятежное плавание по тихой протоке вновь вернуло Андрея в хорошее расположение духа, подняло настроение, изрядно подпорченное на штормовой Оби. Над головой со свистом рассекают воздух быстрокрылые утки. Призывно трубя, пролетают журавли. В зарослях тальников надрывают глотки своим «падер-рись… падер-рись…» кулики. И словно крохотный вертолётик взмывает вверх и с жужжанием падает с высоты длинноклювый бекас. Астахов выпил горячий кофе, достал из планшета толстую походную тетрадь, гелиевую ручку, и, слегка подправляя плот веслом, полистал потрёпанные страницы…

16 июня. Отплыл от берега, розового от цветущего шиповника. Утро тихое, тёплое. Безветрие. Небо чистое. Солнечно. На воде гладь. Берега красоты необыкновенной. Крупные, малиново-красные, нежно-розовые цветы шиповника густо облепили их. А черёмуха и смородина уже отцветают. Скоро ветви их отвиснут от обилия ягод. Спелые, сочные опадут, осыпятся в воду, в пожухлую траву. Как быстро, однако, меняется погода. Посвежело. На небе кучи облаков. Река взъершилась мелкими волнами. Лебеди, тихо перекликаясь, грациозно вытянув шеи, делают разворот над рекой, опускаются в плавни. Трещат дрозды. Курлычат где-то поблизости невидимые за кустами журавли. Бекасы блеют барашками. Дупели взмывают ввысь и падают вниз с дрожащим свистом, напоминающим шум реактивного самолёта. Кулики орут свои бесконечные «пад-дер-рись…пад-дер-рись…». Каркают вороны. Стрекочут сороки. Разборки у скворцов. Дятлы выстукивают дроби. Невообразимый галдёж галок, трясогузок, лесных воробьёв. Мелькают изумрудно-зелёные зимородки. Всякие мелкие птахи пищат, копошатся в листве. Кипит жизнь неугомонных обитателей береговых зарослей – речных джунглей, затопленных половодьем, неприступных, непроходимых. Рай для пернатых!

Прошёл Высокий Яр – несколько старых изб на левом берегу. После полудня начал накрапывать дождь. Он всё сильнее принимался моросить, и было ясно, что до конца дня погода не улучшится. Пока выбирал место для причаливания, дождь уже не моросил, а буравил струями целлофан, укрывавший одежду, постель, рюкзак. Хлестал по плащу, по брезенту лодок. Ручьями растекался по настилу. Блистали молнии, погромыхивал гром. Небо застлали иссиня-чёрные тучи. Быстро темнело. Налетевший ветер поднял волны. Прикрыв лицо капюшоном, Астахов  выглядывал из-под него, высматривая удобное местечко для высадки, заметил справа жёлтую полоску берега, пологую и свободную от корчей. Начал быстро подгребать к ней. Ощутил, как лодки надвинулись на мель, быстро поднялся, схватил моток швартового конца. Боясь, что течение оттащит к кустам, не отстегнул от себя короткий страховочный шнур, прикреплённый карабином к кольцу на поясе, спешно соскочил с настила на берег, желтеющий, как полагал, наносным песком. Но то был не песок, а тина. Жидкая, вязкая, глинистая. Астахов тотчас погрузился в неё по грудь. Ноги в резиновых «болотниках» застряли в илистой грязи, как в цементном растворе. Катамаран развернуло. Он потянул назад и, наверняка, опрокинул бы в воду. Астахов мгновенно сообразил, что пересилить уплывающий плот, удержать его из такого неудобного положения не сможет и захлебнётся. Чтобы подняться, надо быстро развернуться к плоту передом. Он же был не в состоянии выдернуть ноги из тины одним рывком. Левая рука судорожно сжимала двадцатиметровый моток швартового конца. Заваливаясь на спину, правой успел отцепить от себя карабин страховочного шнура. Это и спасло его. Распуская на воде кольца длинной верёвки, освобождённый катамаран поплыл сам по себе. Ошалело загребая руками, Астахов кое-как выпрямился, наклонился всем телом вперёд и медленно вырвал из илистых тисков сначала одну ногу, потом другую. С большим трудом сделал несколько шагов, упал на живот и ползком выбрался из грязи на твёрдое место. Задыхаясь от одышки, пережитого страха успел закрепить уже напрягшийся швартовый конец за мокрую, осклизлую валёжину и свалился рядом чуть живой. Грязный, насквозь мокрый, он лежал под дождём на тёмном пустынном берегу, дрожал и плакал. Приступ истерики от неожиданного стресса колотил, сотрясал тело рыданиями. Он понимал: в какие-нибудь две-три секунды не успей отстегнуть карабин от пояса – всё! Опрокинул бы его катамаран навзничь. Подняться бы не смог и утонул бы. Здесь, на илистом берегу красивой реки Парабель и закончилось бы одиночное плавание в Заполярье, к морю Карскому. Совсем не просто плыть по течению. Слёзы ещё текли по лицу, мешаясь с дождём, но руки уже вцепились в туго натянутый швартовый шнур, подтаскивая к берегу чуть не погубивший его плот. При ярких вспышках молний и под оглушительный гром поставил палатку. Порывистый ветер трепал целлофан, которым накрывал её, вырывал плёнку из рук, и он долго не мог управиться с ней. Наконец, забрался под полог, сбросил с себя грязную, насквозь мокрую одежду и переоделся во всё сухое. Дождь хлестал по целлофану, а внутри палатки светил фонарь, шипела синим огнём газовая плитка и пахло подогретой тушёнкой. После глотка спирта, припасённого на случай непредвиденного купания в холодной воде, по телу разлилась приятная тёплая истома. Укрывшись пуховиком, Астахов впал в блаженную негу. И даже не верится, что чуть не утонул, увязнув в предательской тине. Неужели всё это было с ним? И это он, мужчина в летах, плакал навзрыд, как ребёнок? К сожалению, да. Измазанные илом сапоги, извазюканная в грязи одежда – немые свидетели смертельно-опасного происшествия, пережитого панического ужаса, нервного срыва.

Ощущая под ногами твердь земли, совсем не страшной, а мирной и спокойной кажется поутру играющая бликами рябь протоки, медленно и тихо, но неудержимо и властно несущей воды в Обь. Солнечно. Жарко. Бесконечное кукушечье кукование. Курлыканье журавлей. Чистый, прозрачный воздух над ещё не изгаженной рекой Парабелью. Впереди плота движется что-то странное, непонятное: водную гладь, затенённую густым лозняком, рассекает мохнатый шарик, оставляя позади стреловидный след. Вот проплыл перед самым носом «Дика» и вдруг с шумом и кучей брызг вымахнул на упавшее в воду дерево, тотчас превратившись в речную красавицу – норку. Это её голову принял я за шарик. Пловчиха отряхнулась и начала прилизываться, как обычная кошка. Усы её топорщились, глаза блестели. Миролюбивый, спокойный вид прихорашивающейся норки ничем не выдавал в ней хищного, ловкого зверька.

В сумерках угасающего дня размытый закатом горизонт обозначился в западной стороне тонкой полоской берега. В очертаниях строений угадывался Каргасок. С утра стояла хорошая погода, но с обеда небо на северо-западе почернело. Заблистали молнии с далёкими раскатами грома. Скоро ливанул дождь, переходящий временами в мелкую морось. К вечеру дождь прекратился, подул ветерок, подсушивая обильно политые кустарники, деревья и травы. Закутанный в плащ, Астахов понуро грёб вдоль нескончаемых тальников. День на исходе, а он ещё не нашёл подходящего прибежища для привала. Лодки стали вялыми, катамаран еле держится на плаву. Всё чаще с тревогой посматривает Андрей на впалые бока лодок. Подкачивает их, сжимая резиновый насос между ладоней. Руки быстро устают, а баллоны наполняются воздухом медленно. Зато быстро его выпускают. Вероятнее всего, пробираясь в узких протоках сквозь кусты тальников, проколол лодки торчащими сухими ветками. Дохлые лодки хлюпают при каждом гребке и черпают воду через край. Плыть на них – всё равно, что ехать на спущенных шинах – далеко не уедешь. Астахов начал спешно напяливать на себя спасательный жилет. Но стена тальника оборвалась, обнажив узкую полоску песка, со всех сторон окружённую водой. Голый островок зеленел мелкой, редкой травой. Этакий кусочек пустыни среди обского бескрайнего половодья. Уже в темноте, удобно устроившись в палатке, надел на голову накомарник, забрался под пуховик и блаженно вытянул ноги. Спать не хотелось. Астахов включил фонарь, достал из планшета тетрадь, ручку и начал новую страницу откровений странствующего отшельника.

…Наутро, выбравшись из палатки, он обошёл узкую полоску суши, наводящую тоску бедностью пейзажа. На время вынужденной стоянки Астахов сделался единоличным хозяином островка и теперь осмысливал своё незавидное положение. Мелкая и редкая худосочная травка слегка опушила мокрый песок со взгорком в середине островка. А вокруг вода, вода… Поверхность реки колышется мелкими волнами. Не начался бы дождь. После скудного завтрака спешно приступил к ремонту лодок. Осмотр их подтвердил худшие догадки: надувные баллоны проколоты в носовых частях – последствия наездов на острые сучья. Весь день занимался ремонтом лодок. Вечером пошёл дождь. Пусть льёт. Заклеенные лодки сохнут в палатке. Никто не потревожит его на этом безлюдном островке. Шумит, плещется рядом с палаткой река. Один-одинёшенек, посреди необъятного обского раздолья лежит в палатке странствующий искатель приключений, путешественник-романтик, плывущий в Никуда.

23 июня. Утро яркое, ветреное. Река отливает серебром и так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно. Этот благодатный день он провёл на берегу. Привёл в порядок одежду, просушил постель, выстирал носки, полотенце и носовые платки, искупался в реке, намыливая голову мылом. Сварил уху. Незаметно подкрался вечер. Стая журавлей, громко курлыча, низко пронеслась над ним. В пасмурном грязно-сером небе, ставшем сразу чужим и неприветливым, устремилась к дальним плёсам пара чирков. Отправляться в плавание снова в ночь желания не было, тем более что ветер посвежел, загуляли волны, и погода напомнила о перемене первыми каплями дождя. Астахов выволок плот, насколько возможно, из воды, надёжно закрепил канат, стаскал в палатку вещи и сам забрался в неё. По тенту всё чаще накрапывал дождь. Андрей зажёг фонарь и достал походную тетрадь…

28 июня. 45-й день одиночного плавания на плоту-катамаране вниз по Оби. На Крайний Север, в тундровое Заполярье, в снежную Арктику. В неведомое сказочное Лукоморье бежит Астахов от мирской суеты к белым медведям и птичьим базарам. Совсем рядом плещется, шумит великая сибирская река. Рассвет встаёт над Обью. Где-то поблизости жалобно попискивает маленький куличок. Мохнатый золотисто-чёрный шмель бьётся о стенки палатки. Призывный трубно-звонкий лебединый крик доносится издалека. Жгучее солнце, просвечивая брезент, подобралось к открытому пологу палатки, заблистало прямо в глаза. Уклоняясь от ослепительного света, бьющего через открытый полог палатки, Астахов прикрыл глаза, нежась в горячих солнечных лучах, растягивая удовольствие последних минут. Щедроты солнца проливались в душу, наполняя её светлой радостью. С улыбкой блаженства он чувствовал себя беспечным путешественником, плывущим на плоту без цели и задач. В Никуда. Мысленно взирая на окружавший его бескрайний водный простор с высоты пролетевшей лебединой стаи, он осознавал себя хозяином этого огромного, необозримого взглядом пространства, представлявшего собой во множестве торчащие из воды вершины кустов и деревьев, залитых половодьем, тальниковые островки, плёсы, протоки. В этом затерянном от цивилизации нетронутом мире он – странствующий отшельник-романтик, один его властитель и повелитель.

Вечер. Не волны, а огромные валы поднимают и бросают катамаран. Скрипят скобы. Ветер с дождём треплет флажок на мачте, готовый разорвать его в клочья, швыряет в лицо брызги белой пены, терзает брезент на лодках и упрямо теснит «Дика» к тальникам правого берега, в какую-то узкую протоку, защищённую с обеих стороной плотными тальниковыми стенами. Здесь полное безветрие. Моросит дождь. Течение тихое. Астахов устало бросает вёсла, закрывает глаза. Благодать! Блаженство скоро кончилось. Вышел снова на Обь. Ветер понемногу стихает. Прошёл речной знак «1805-й км». Идёт вблизи обрывистого правого берега с нависшими над водой деревьями, подмытыми течением и готовыми рухнуть. Пристал к берегу. Ноги утопают по колена в мягком пушистом мху, покрытом неизвестными белыми цветочками, пахнущими хвоей. На ровной местности редкие худосочные ёлки с подгоревшими снизу сухими стволами. И, как изваяние, чёткий профиль грациозного лося, застывшего на малиновом фоне заката в сотне шагов от Астахова. Он крикнул, помахал шляпой. Лось двинулся в бескрайнюю ширь простиравшегося впереди болота, легко, будто по твёрдому месту, побежал и скоро исчез в дальнем ельнике. Вот оно, очарование Севера!

…30 июня. Мокрые листья деревьев отливали изумрудным блеском. Легко и быстро «Дик» шёл правым берегом, пронося Астахова мимо красивого приобского села Лукашкин яр. Разгулявшийся встречный ветер поднял волну, плыть стало труднее. Астахов с трудом ворочал вёслами, не оборачиваясь назад, и не заметил, как очутился в протоке, круто уходящей вправо. Причин для беспокойства не было: все протоки в конце концов впадают в Обь. Вот и эта скоро, должно быть, повернёт левее. Но время шло, близился вечер, а плот по-прежнему несло в противном ему направлении. Где он? Река осталась в западной стороне. Пробиться к ней сквозь стену тальника или возвратиться на вёслах обратно – нечего и думать. Более вероятным представлялось сгинуть на бескрайнем плёсе среди высоченных кочек торфяного болота. От жуткой мысли увязнуть здесь, остаться навсегда и быть заживо съеденным гнусом, Астахов в отчаянии воздел руки к небу, но слева в стене тальника появился пробел, и в нём на минуту показался и пропал из виду силуэт буксира. Река! Обь рядом! С удвоенной энергией Астахов налёг на вёсла. Уже темнело, когда он пристал к невысокому берегу с несколькими нежилыми избами. Заборы упали, крапивой заросли. От крайнего оторвал доску, развёл костёр, заварил чай в котелке и присел на пенёк, стараясь не вспоминать о недавно пережитом страхе. Над самым горизонтом небо очистилось, и заходящее солнце окрасило облака в багровый цвет. Лилово-сизая тяжёлая туча с золотистой желтизной по краям расплылась над солнцем, прижала раскалённый до красноты диск к воде. Он погружался в сверкающую гладь реки, окрашивая небо в той стороне в багровый цвет. И, опускаясь, остывал и бледнел. Вспыхнул драгоценной короной, в последний раз полыхнул огнём по кромке горизонта и погас. Стало темно и тоскливо. Но тотчас зажглись первые звёзды. Мрак отступил под их дрожащим светом. В просветах между стволами деревьев показалась луна.  Её свет, просачиваясь сквозь листву, освещал берег и стоящий возле него плот, серебрился на воде. Выпутавшись из густых ветвей, она поплыла над рекой, отражаясь в воде. В безветрии подрёмывали сосны. Их чёрное кружево из переплетающихся ветвей причудливыми узорами украсило посветлевшее небо. Листья ив, калины, черёмухи, шиповника отбрасывали белесые отблески. Складки дыма мягко и причудливо качались над затухающим костром.

…Пасол – река шириной в сотню метров, ленивая, неторопливая. Плавание по нему – скучнейшее занятие. Крупная рыба играет у поверхности, разводит большие круги на гладкой воде. Сонная щука угодила под весло, тяжело перевернулась, с глухим всплеском ушла на глубину. Стемнело. Лунная дорожка убегает к далёкому противоположному берегу, очертания его смутно угадываются в сгущающихся сумерках. «Дик» достиг слияния Пасола и Ваха. Дожди и ветры преследуют плот. «Дик» то почти на месте качается в круговерти течений, то лениво тащится, сдерживаемый встречным ветерком, то несётся вперёд. Пока огибал мыс, налетел ветер с грозой и ливнем, забил плот в кусты. В них и переждал бурю, накрывшись плащом. На рассвете двинулся дальше. Теперь уже по Ваху. Ужасно хочется спать, но нет подходящего места для причаливания. Привал у огня с горячим кофе и мягкой постелью в палатке можно устроить на возвышенном правом берегу. Там темнеет лесистая грива, но до него слишком далеко: не один час утомительной работы вёслами. Однако, именно туда, не боясь расстояния, устремилась лягушка, встретившаяся на середине широкой реки. Целеустремлённо, по прямой держит точное направление на сухой правый берег. Затопленные наводнением, торчащие из воды деревья, кусты – всё, что осталось от низменного левого. Откуда болотная царевна-лягушка знает, что там, куда плывёт, сухо? Размеренно дрыгает задними лапками, всем своим видом показывая стойкое намерение переплыть Вах. Из любопытства и озорства ради Астахов подцепил квакушку веслом. Она плюхнулась животом вверх, перевернулась, покрутилась немного возле плота, и вновь безошибочно взяла прежний курс.

Несколько дней Астахов плыл по Оби, находясь под впечатлением происшествия, стоившего ему сломанного весла, из-за которого натерпелся страху. Пластмассовая лопатка треснула у основания и слетела с дюралевой трубки в тот самый момент, когда до буксира, толкавшего две махины с песком, оставались две-три сотни метров. Неуправляемая лодка выплыла на фарватер, и течение неумолимо несло «Дика» под баржи. С воплями панического ужаса он бешено молотил одним веслом. Лодка крутилась, постепенно смещаясь вправо, но баржи быстро приближались, зловеще зияя тёмными пространствами между водой и высоко задранными носовыми частями днищ. Совсем рядом, обдавая гарью сизого дыма, прогрохотал дизелями речной толкач.

24 октября. Залив Преображения. Мыс Поёлава на севере Ямала. Волны прибоя бьются в усыпанный галечником берег. Плотные тучи тяжело тащатся над свинцово-серым заливом, солоноватый ветер глухо шумит. Голая болотистая тундра с редкой порослью чахлых ёлочек простиралась прямо от берега, упираясь другим краем в юго-западную часть тёмного неба. На мокром от брызг песке бродят крикливые чайки. Сиротливо выглядят скудные вещи Астахова: лодки, уложенные в мешок, вёсла, сети, закопчённое ведро, топор, пила, рюкзаки с одеждой и остатками походного снаряжения. Всё! Конец пути. Перед ним Карское море, дальше льды до самого полюса. Обуреваемый волнующими чувствами, обозревал Астахов эту необжитую оконечность северного полуострова, испытывая гордость за проделанный опасный путь. Он радовался окончанию утомительного плавания, сопряжённого с каждодневным риском и стрессовыми ситуациями. И вместе с тем одолевало отчаяние переселенца, заброшенного без средств к существованию на самый дальний край, суровый и безжизненный. Хмуро, сумрачно, неприветливо и неуютно вокруг. Сейчас день, то есть сумерки, которые скоро перейдут в ночь. Пейзаж вокруг пепельно-серый. Такое же тёмное небо. Только на юге горит узкая бледно-розовая полоска, постепенно переходящая в фосфорические нежно-малиновые тона. У самых ног шумно прокатываются волны Карского моря, лижут захламленный плавником галечник. Глаза, уставшие от прибрежных тальниковых зарослей, беспокойно оглядывают зеленовато-белесую равнину тундры. Далеко позади остались отроги Полярного Урала – зубчатый гребень горного хребта с ледниками по лощинам. Чернеет скованный льдами океан. Колючий ветер обжигает лицо и руки лёгким морозцем – дыхание Арктики. Хаотичное царство льда, холода и мрака наступающей зимней ночи озаряет фантастический по красоте цветов, тонов и оттенков небесный  свет магнитных бурь. Бледными нежно-зелёными, лилово-розовыми, голубыми лучами расходится полярное сияние. Вот появляется яркая малиново-красная арка. Северный её конец бледнеет, а западный развёртывается в длинные перья сказочного павлина. Они сплываются в трепещущую пурпурную полосу, изгибаются в извилистую ленту, раскрашенную во все цвета радуги, растекаются в розовые, зелёные и малиновые пятна. Луна пожелтела, а море стало совсем чёрным. Яркие пятна над ним поблекли, и южная часть небосвода начала окрашиваться в медно-зелёный цвет. Луна высоко поднялась над горизонтом. Свет её посеребрил море, и зрелище сделалось ещё более захватывающим. Но вот луна подёрнулась зеленоватой дымкой, и вокруг неё зажёгся золотистый венец. Картины игры теней, света и туманов, одна прекраснее другой, сменяются, как в калейдоскопе. Суровая красота Севера! Здесь заканчивает свой неудержимый бег могучая и полноводная сибирская река Обь. Жадно поглощает её ненасытный и ещё более могущественный океан, растворяет в себе до последней капли. Здесь, достигнув предела, остановится течение реки-жизни, сольётся с окружающим неласковым, но величественно-спокойным миром, суровым, но прекрасным.

Короток полярный день. Скоро он угаснет совсем. За мысом Поёлава вспыхнет солнце снопом искр, и, затухая, медленно опустится за неровную линию горизонта, вычерченную верхушками карликовых берёзок, худосочных ёлок и густого тальника. Над белым безмолвием тундры на целых полгода повиснет арктическая ночь. В радужном свете северного сияния заскользят на снегу неслышные тени песцов, оленей, волков, белых полярных сов. Похрустывая наледью, по кромке залива, принюхиваясь и отряхиваясь, протопает невидимый в ночи белый медведь.

За мысом Астахов наткнулся на перевёрнутый вверх килем дырявый баркас, заиленный, глубоко осевший бортами в песок. На нём сохранилось ещё много прочных досок и брусьев. «А вот и строительный материал для зимовья!» – подумал он, освобождаясь от ноши. В белом безмолвии тундры, на берегу седого океана, под нежно-розовыми всполохами северного сияния предстоит ему доживать остаток жизни.

Вблизи старого баркаса, выброшенного штормом, шуршат галечником холодные волны Карского моря. Под свист ветра и шум прибоя из досок разбитого баркаса Астахов соорудил жилище. Голый остов судна, напоминающий скелет кита, служит дровами для камелька, сложенного из камней, скреплённых глиной. Через дыру в потолке струится лёгкий дымок. На раскалённых камнях очага шипит, запекаясь на них, сырая ещё глина. За камельком деревянная бочка. Много их валяется на берегу, выброшенных морем. Тает в ней снег. После ужина устроит Астахов японскую баню «фуро»: разбавит снеговую воду кипятком, залезет в бочку по самую шею, плеснёт на камни и будет дышать горячим паром. В углу топчан, устланный хвоей, покрытый спальником. На вбитых в стену гвоздях развешаны сеть, плащ, штормовка, рубахи, штаны. Носовая часть палубы от баркаса приспособлена под столешницу на двух вкопанных в землю столбиках. Котелок, чашка, кружка, стопка затрёпанных тетрадей на этом примитивном столе. Одну из них, раскрытую на недописанной странице, освещает пламя камелька. Жарко в зимовье. Ведра кипятка, влитого в бочку, хватило, чтобы холодная вода в ней стала в меру горячей. Астахов плеснул на камни и его обволокло паром. Забрался в бочку, поджав колени в мыльной пене. И видится ему синее небо, в котором торжественно плывут розовые вечерние облака, а под ним обрывистый берег сонной реки и высокая колокольня над лесом, являющая собой метафизическую вертикаль жизни: от земли к небу, от греховности к святости. И мелодичный колокольный звон, который далеко разносится над вечным покоем, слышится ему. Свежий лапник, оттаявший у печки, источает душистый хвойный аромат. Капельки смолы выступили на срезах веток, застыли янтарными бусинками.

Здесь, на северном краю земли, у самой кромки Ледовитого океана, Андрей Астахов совершенно одинок, и единственный его собеседник, друг и попутчик – дневник. Ему поверяет он сокровенные тайны души, с ним разделяет трудности и лишения скитальца-отшельника…

Вернуться в Содержание журнала

Опыт северной жизни

В конце июня 1972 года я отправился в свою первую научную экспедицию в Большеземельскую тундру. Для меня это было уже не первое знакомство с Севером как таковым. Ещё десять лет назад, на летние каникулы, отец брал меня в поездку на Беломорскую биологическую станцию МГУ (ББС МГУ) и в Хибины, где вместе со студентами я побывал на базе геофака в посёлке Юкспоррйок и Полярно-альпийском ботаническом саду под Кировском.  Три года спустя под руководством отца я целый месяц «познавал» остров Великий в Кандалакшском заповеднике и побывал на Кемьлудских островах. В моей школьной жизни был ещё один северный эпизод: в 1966 году я работал в стройбригаде на возведении аквариального корпуса на ББС МГУ.  В студенческие годы, с 1969 по 1971 год, были Лапландский заповедник, снова ББС МГУ и Командорские острова.

Воргашор – наша база

Вдвоём с зоологом Станиславом Беликовым на поезде Москва – Воркута мы добрались до конечной станции. В сопровождении сотрудника местного краеведческого музея Маргариты Крочик доехали до посёлка Воргашор. Тогда он именовался Ворга-Шор. «Топонимический словарь Коми АССР» (1986) приводит следующее толкование происхождения его названия: «Вӧргашор – ручей, протекающий у путей кочёвок оленьих стад (коми – вӧрга – пути кочёвок оленьих стад, шор – ручей)». Но в 1977 году его  переименовали и придали посёлку современное написание. Исток «Ручья на оленьей тропе» находился всего в 750 м к северо-западу от одноимённого посёлка; ручей вытекал из крошечного озера.

Жилья у нас не было, и по просьбе М.Н. Крочик сердобольная директриса местной школы (даже сейчас помню её фамилию – Матвеева) на лето пустила нас «на постой» в один из пустующих классов. Позже к нам присоединилась геоботаник Наталья Аралова. Мои старшие коллеги быстро уехали в Москву, и я остался один. В школе мы базировались во время детских каникул ещё несколько лет, пока не арендовали 3-комнатную квартиру в панельном доме. Она стала нашей базой на много лет. Отсюда мы отправлялись в маршруты и здесь готовились к следующим походам.

Объекты «антропогены»

Выбор места будущих работ не был случаен. Из тогдашнего посёлка Шахты № 19 (прежнее название Воргашора) в конце 1958 года отправилась экспедиция, возглавляемая руководителем нашего научного подразделения, известным северным зоологом, д.б.н. С.М. Успенским; в ней участвовал и мой отец.

В 1970–1980-е годы посёлок был вторым после города Воркуты по численности населения, имел перспективу развития. Неподалёку от него находится крупнейшая в Европе шахта «Воргашорская». В окрестностях сконцентрированы основные формы антропогенного воздействия на природу тундры – совхоз «Западный», другие шахты и посёлки и т.д.

Кроме исследований состояния биологических объектов в «антропогене», или, как мы часто говорили, «на помойке», нам нужны были сравнимые показатели из «чистой тундры» . Такие участки находились на значительном удалении от очага освоения территории.

Знакомство с тундрой

В первый экспедиционный сезон я решил главное внимание уделить знакомству с окружающей Воргашор местностью. Это была полого-холмистая территория с впадинами между поднятиями рельефа, где концентрируются увлажнённые места с влаголюбивой растительностью и скоплениями торфа. Понижения занимали густые ивняки, достигавшие 1,5–1,7 м, и высокие, малопроходимые «березняки» (из берёзы карликовой). Мощные разрастания и высота стволов не соответствовали её названию. Пробраться сквозь тундровые «джунгли» без потерь для сохранности сапог и одежды не всегда представлялось возможным.

Для исследований я выбрал небольшие (по 130–300 м длиной, 40–50 м шириной и более и до 2,5 м глубиной) термокарстовые озёра в радиусе 10–12 км вокруг посёлка. Часть из них окружали бугристые торфяники, нередко обваливающиеся в воду. Вдоль берегов развивался пояс из влаголюбивых растений – водяной сосенки (Hippuris vulgaris), сабельника болотного (Comarum palustre), ежеголовника северного (Sparganium hyperboreum),  арктофилы рыжеватой (Arctophyla fulva), лютика Палласа (Ranunculus pallasii) и осоки.

Озёра таких же размеров располагались и на так называемых минеральных грунтах – остатках ледниковых морен и древних террас ещё со времён древних оледенений и морских трансгрессий. В отличие от озёр среди торфяников их берега и дно были глинисто-песчаными. В течение двух с лишним месяцев каждые десять дней я отбирал отсюда пробы планктона.

Подобные водоёмы мои коллеги-гидробиологи нередко именовали «лужами», считая их несерьёзным объектом для исследователя, даже не обращали на них внимание. Замечу, что здесь будут получены необычные для северных широт результаты исследований!  Помимо самых многочисленных в мелководной тундре озёр в этой части тундры находились ещё и крупные озёра ледникового происхождения. Они всегда считались настоящими, серьёзными объектами, достойными изучения.

«Открытие» озера Янэйты

Выпив ранним августовским утром пару кружек крепкого кофе, я отправился по идущей к северу от Воргашора разъезженной мотоциклами и вездеходами дороге. Меня заинтересовало, куда же в хорошую погоду едут местные? Не в сторону ли крупных озёр на рыбалку? Выйдя из посёлка, я смело отправился в путь. Через час, дойдя до пересекающей дорогу ЛЭП (а это более шести километров от Воргашора), я сделал первый привал и задумался.

В те далёкие времена нам на руки не выдавали топографических карт. В нашей «конторе» (Центральной лаборатории охраны природы МСХ СССР) был ответственный по секретной части сотрудник, который разрешал их посмотреть только в его присутствии в «спецкомнате». Таковы были правила, видимо, из-за «всеобщей шпиономании». Но нас спасало то, что вся окрестная тундра была исполосована тракторно-вездеходными дорогами, по ним мы и передвигались. Второе пояснение.

В будущем, когда мы совершали маршруты на озеро Янэйты по этой «открытой» мной дороге, всегда делали привалы на 15–30 минут именно там, где я останавливался во время своего первого похода. Так уж сложилось, что места «перекуров» на 25-километровом маршруте (примерное расстояние от посёлка до озера) были приурочены к заметным ориентирам на местности. Мы всегда стремились скорее дойти до каждого следующего из них, зная, что тут будет желанный отдых.

После ЛЭП продолжил свой путь. Дойдя до ручья Ворга-Шор (его название, как и посёлка, позже изменилось), перебрался на другой берег и устроил привал.  Эта точка была примерно на середине пути до озера. Тут передо мной встал вопрос: после брода через ручей дорога раздваивалась. Одна шла вниз по течению, по левому берегу ручья, а вторая поднималась на водораздельный холм и уводила куда-то вдаль.

Решил идти по второй. Поднявшись на холм, увидел у горизонта блестящую полоску воды. Возможно, это и есть озеро. Определил, далековато, но что-то подсказывало, идти нужно именно туда, куда и устремилась отличная для тундры грунтовая дорога. Она шла по вершине водораздела, пересекала небольшие понижения и снова вела наверх, но вскоре стала постепенно спускаться вправо по склону холма. Видимо, граница водораздела была пройдена. Через два часа пути новое препятствие – неширокий, но глубокий ручей (2–2,5 м), пересекающий дорогу. Через него перекинута некая железяка. Годом позже от местных любителей рыбной ловли, бывших шахтёров, мы узнали, что этот «мостик», как, впрочем, и сам ручей, они называли Рештак.  Они пояснили, что рештак – металлический секционный жёлоб для транспортировки горной породы.

После третьего привала у Рештака я уже подустал, но продолжил путь. И вот, о чудо! Я достиг желаемого озера. Оно лежало внизу, у подножья высокого моренного холма. По сравнению с термокарстовыми водоёмами, это – настоящий «гигант», километр с лишним в длину и метров 400–600 в ширину. Вокруг те же типы тундр, что и близ посёлка,  так что эту точку можно использовать как контрольный полигон в «чистой тундре». Со временем его границы мы расширили ещё на 10–15 км на север и северо-запад. Обратный путь стал трудным испытанием (всё-таки почти 50 км в обе стороны), но  вечером я был в посёлке.

В тундре, на озере Янэйты

На следующий год ко мне присоединился зоолог Владимир Лобанов. Наш первый дальний маршрут – на озере Янэйты – мы назвали «походом за здоровьем». У каждого рюкзак по 20 с лишним килограммов. В них влезли по тяжеленному ватному спальному мешку «непомерных размеров», ватник-телогрейка, палатка, надувная лодка, продукты, ружьё, патроны, стеклянные пузырьки для проб и многое другое. В прошлом году я шёл сюда «пустым» и обещал Володе быструю прогулку – на горку, под горку, ручей, другой, и всё. Но с таким отягощением дорога в одну сторону заняла не менее 5–6 часов.

У озера поставили палатку и на следующий день приступили к исследованиям. Я на надувной лодке брал планктонные пробы, а Володя учитывал птиц в тундре. На противоположной стороне, за высоким холмом, он обнаружил небольшую избушку, которую из досок соорудили воргашорские любители рыбной ловли и охоты.

Они предложили нам здесь обосноваться и заодно охранять её от всяких случайных людей. Мы с благодарностью воспользовались приглашением и  базировались тут три года, пока этот приют кто-то не разрушил.

Из событий первого маршрута на Янэйты запомнился обратный путь. Мы решили сплавиться на надувной лодке по ручью Янэйтывис, вытекающему из озера. Исток был довольно широким, но вскоре русло сузилось и стало мелким. Мы с трудом пробирались сквозь нависшие над водой ивняки. Сидя в лодке, трудно было ориентироваться, где мы находимся и сколько нам ещё плыть. Приходилось вылезать на берег и взбираться на водораздел, чтобы осмотреться.  Достигнув устья ручья, а в него справа впадал ручей Воргашор, мы огорчились: отсюда ещё предстояло несколько километров идти до известного нам брода.

Поход на озеро дался тяжело: несли много груза. Поэтому Володя, любитель лошадей, предложил одолжить в совхозе «Западный» лошадь, или кóбыла (как мы её называли, с ударением на первом слоге и обязательно мужского рода) для перевозки вещей. Взять-то мы её взяли, но была одна сложность: лошадь очень не любила комаров и слепней, а их в тундре множество. Поэтому, когда мы довозили на ней груз до озера и привязывали её, лошадь обрывала верёвку и убегала на конюшню. Приходилось Володе возвращаться за ней.

Из других событий отмечу возвращение после работ на озере по ночам в посёлок (ночью было прохладней и гнуса меньше). В этот раз и позже почти всегда по пути от ручья Воргашор до посёлка нас сопровождали болотные совы, которые бесшумно налетали, почему-то всегда сзади, неожиданно, а, оказавшись над нами, издавали характерные звуки – уханье вперемежку с резким не то лаем, не то взвизгиванием. Бывало немало комических ситуаций (об одной из них я рассказывал в УС № 10, 2024) и весьма серьёзных случаев. Это обычно в жизни всех полевиков.

Лето 1974 года выдалось  очень жарким.  Температура воздуха в тундре зашкаливала за 35⁰. Вместе с геоботаником Анатолием Кулиевым мы полтора месяца (до начала августа) оставались на нашей «базе» в тундре. Домик был невелик: примерно 3,5–4 на 2,5–3 м с небольшим тамбуром, предохраняющим вход в зимний период (охотники бывали тут и зимой) и крошечным окошечком (примерно 70 на 70 см). Внутри с каждой большой стороны устроены нары-«лежаки» на одного человека, а между ними – опускающийся стол. Когда стол опускался, получались сплошные нары на 3-4-х человек. Для тундры – это роскошные апартаменты. Имелась ещё небольшая печка-буржуйка, но мы готовили еду на улице.

Было одно неудобство. Воргашорцы покрыли «дом» сверху так называемой «шахтной резиной» – материалом, из которого делали ленты для транспортёров. Он был хорош во время дождей и зимой, сохранял тепло, и домик не протекал. Но в этот год из-за несусветной жары внутри было душно, с нас лил пот ручьём, а на улице – полчища комаров. Днём мы лежали плашмя на нарах, а ночью выходили на улицу, готовили еду и отправлялись в маршруты.

Всю жару мы сидели без связи с «цивилизацией» и без снабжения продовольствием. Наш «транспорт», кóбыл, в таких условиях был бесполезен. Запомнился один из дальних походов – на север на озеро Лёмъямботы. Вышли вечером, 12 с лишним километров прошли довольно быстро, а затем я всю ночь и утро, часов шесть-семь, сидел в лодке и брал пробы на озере. А оно было длинное, три с лишним километра. На надувной лодке грести из одного конца в другой занимало почти час времени, если не больше. Толя в тундре занимался ботаническими работами. После 8 утра, когда солнце уже вовсю начало калить, мы двинулись обратно. Это уже было тяжело.

К нам на «базу» часто приезжали её хозяева из Воргашора, всегда привозя всякую вкуснятину из «цивилизации». С этого года мы стали брать в экспедицию студентов и старшеклассников из московских биологических кружков. Они помогали в сборе материала,   да и нелишними оказались в переноске тяжестей, по хозяйству и т. д. Работы продолжались по уже установленной программе.

Я каждые десять дней по разрезам брал пробы в модельном озере Янэйты, накапливая многолетнюю статистику исследований и наблюдая за биологией гидробионтов. Ботаник собирал гербарий и делал геоботанические описания, а зоолог учитывал птиц и ловил грызунов в разных биотопах.

Дальние маршруты

В 1975 году были затяжная весна и «короткое лето». В конце июня тундра ещё вся   оставалась белой, понижения рельефа забиты спрессованным снегом. Первый поход  на озеро Янэйты оказался неудачным. Ручей Воргашор представлял собой ледяной жёлоб, по которому неслась вода. Втроём – я, Толя Кулиев и школьник Сева Степаницкий с огромным трудом дошли до озера. Обнаружили, что оно ещё было подо льдом, с неширокими заберегами. Шёл снег с дождём. На вершине холма поставили палатку, кое-как переночевали. Не просохнув, решили возвращаться налегке, оставив часть груза. Идти с мокрыми ногами не хотелось и поверх носков мы надели полиэтиленовые мешки, чтобы ноги не мёрзли, когда шли по снежникам.

Через пару недель вернулись сюда. Оказалось, избушку зимой разрушили – разобрали крышу и через дыру влезли внутрь. Видимо, её снегом занесло доверху, и кто-то так спасался. Пришлось кое-как закрыть крышу. Мы провели тут три недели, но жизнь в домике была уже не такой комфортной. Несмотря на неудобства и короткий период хорошей погоды (лета-то «не было»: с начала августа зарядила настоящая осенняя погода – постоянная морось, и мы свернули свои исследования), мне со студентами удалось совершить несколько дальних маршрутов на удалённые на 10–15 км крупные озёра – Мал. и Бол. Панэчаты, Янейтыхасырей, Безымянное, и снова сходить на Лёкъямботы. И это помимо обследования многочисленных термокарстовых водоёмов. С разрушением нашей базы в «чистой тундре», пользуясь благосклонностью ВГСЧ (военизированной горно-спасательной части), мы начали кратковременные дальние маршруты на вездеходах спасателей на 50–80 км

«Альма-матер»

Здесь  мы приобрели неоценимый опыт исследований среди монотонно-однообразных безлесных ландшафтов.

После 10-летних работ на территории Воркутинского района мне предстояло ещё узнать Предуралье и Полярный Урал, усинскую лесотундру, верховья реки Шапкиной и низовья Печоры, Тиманскую и Малоземельскую тундры, побережье Чёшской губы. Но нет-нет, да и возвращаюсь я в «альма-матер» моих  тундровых исследований и многолетних наблюдений…

Вернуться в Содержание журнала 

Непрерывно спешить

В прошлой жизни, как и многие другие, я тоже считал, что Новый Год – это традиционный семейный праздник. Одна из скреп жизни. Что непременно надо: тазик зимнего салата; «Иронию судьбы» после обращения Президента; принять гостей, сходить в гости, а потом на площадь посмотреть салют.

В следующей жизни до меня дошло, что всё это безмерно одинаково и скучно. Мы же не эльфы из «Хоббита», чтобы тысячелетиями каждый вечер в одном и том же зале замка петь одни и те же песни о главном. Да и нет у нас тысячелетий. Не только Белым Кроликам из Страны Чудес, но и людям надо непрерывно спешить. Спешить увидеть, почувствовать, узнать то, что, по сути, и составляет человека, наполняет довольно одинаковые тела и души.

Впрочем, хватит прикладной педагогики. Пора к сути. А суть в том, что в текущей жизни я успел твердо усвоить: Новый Год – это новогодний поход. Правительство же даёт нам десять дней погулять зачем-то… Вот и надо гулять, а не… всё, всё, я помню, что педагогики хватит.

Каждый год, как только выпадет снег, а древний снегомопед снова уверенно начинает ехать после ремонта, встаёт вопрос – куда податься. В наших краях столько новогодних возможностей, что за ними не ленятся приехать даже из столиц или довольно удалённых областных центров. А для нас оно всё более-менее под рукой.

Природа подталкивает

Всего-то часов около двадцати за рулём – и вот ты уже паркуешь машину на дороге к руднику далеко на север от Ивделя, собираешься на Молебную. Или по нашей стороне покрутить пять-десять часов, как повезёт с зимником, и вот он – посёлок Вёлс – осколок доброго СССР, где ещё недавно можно было просто так попроситься заночевать в школе. И пускали. Или наши совсем местные, мало кому даже в Перми известные, дороги за Яйву, Александровск и Кизел…

Одна беда: прошлая зима была вообще несносной. Очень тёплой. В походе хорошо, когда «минус 25». Когда «40», уже не очень, хоть это плюс, хоть минус. А в «минус 25–30» все реки надёжно стоят, шуруй себе от одного отвального берега к другому, не приближаясь к [запрещённое в России слово, опустим для безопасности], чтобы не рисковать.

Там, где река наваливается на вогнутый берег, даже в сильные морозы может быть подмыв. Но когда минус пять, то по реке не проехать нигде. В лесу все ручьи бегут, образуя глубоченные овраги с крутыми бортами в снегу. Влети туда на снегоходе, и полчаса прикладной гимнастики с лопатой гарантированы, только чтобы назад выкарабкаться. В общем, этой зимой почти ни один маршрут нам не был доступен. Сыро.

Однако есть один горный райончик, где во всех направлениях – сплошные дороги и мосты. Это окрестности Конжаковского камня, посёлка Кытлым в Свердловской области. Мы его не очень любим, потому что народу там – не протолкнуться.

И снегоходчиков, и туристов с лыжами и без. А потому и знаем-то его не так хорошо, как разные «наши» горы, ещё не покрытые нацпарками, где людей всё же поменьше, а значит, и избы посвободнее. В «минус много» избушка в лесу – самое то, что надо… Однако, исходя из философско-педагогических тезисов выше, почему бы не узнать Конжак получше? Тем более, если природа сама подталкивает…

Поездка оказалась беда ломучая. У уазика прогорела прокладка под головкой блока цилиндров, еле домой потом вернулись. У снегомопеда «Динго» в новогоднюю ночь – выпускной клапан. Второго января, когда всё везде было закрыто, пришлось 150 километров тащиться на дохнущей машине до Серова, чтобы раздобыть притирочную пасту, а потом в лесу притереть, промыть, собрать, завести… и вот тут уж безмерно возрадоваться, что да, то да. Но всё это, скорее, не про познание, а про новый опыт. Пасту теперь с собой возить буду на всякий случай, да и клапана запасные тоже.

Познали же мы там две новые для нас избы (третью-то, «Спасательскую», каждый первый знает, и мы тоже) и Сухогорский камень. Вот про него и рассказ дальше будет, а то что-то затянулось введение в приключения.

Того и тапки

Погода, вы помните, в новый 2025-й год так себе была. Правда, на фоне ночных облаков мы даже северное сияние видели, но на фоне облаков же. И вот тогда мы стихийно для самих себя оказались в неожиданно ухоженной избе неподалеку от турбазы на Лобве.

Турбаза зимой не простаивает, зарабатывает деньги на любителях чистого воздуха. А чтоб к ним ехали, владелец обеспечивает кучу интересных для людей возможностей: поддерживает ледовую переправу через реку, отделяющую кытлымскую дорогу от южной части горного массива, протаптывает дорожки «на Блины», «на Чёрную» и «к Звезде», и это ещё не всё, наверное.

Чёрная – это самая восточная гора длинной дуги, начинающейся у «Звезды», – памятного знака на северо-западной оконечности Сухогорского (Казанского) камня. Высота Сухогорского – 1200 метров, что весьма не мало по уральским меркам, он сам по себе вытянут с северо-запада на юго-восток.

К востоку от него тянется длинная горная цепь: безымянная горка 841 метр (на других картах – 862 метра), гора Васильевский Камень (870 метров) и гора Чёрная (705 метров). По ним проходит маркированная туристическая тропа, частями которой являются подъёмы под Чёрную и к «Звезде».

Кстати, на турбазе бесплатно можно взять листочек «путеводителя» по местным горам, на котором убористо, но довольно точно показаны тропы и достопримечательности. Вот мы на нём эту тропу и обнаружили. И подумали: а почему бы не прогуляться там? Подморозило же… Может, завтра и посветлеет…

Утречком пошли вчетвером, включая 11-летнего Савелия. Один участник остался караулить избу: уж слишком шикарная, велики шансы, что внезапно появятся хозяева – они, очевидно, существуют. Придётся с извинениями и оперативно выметаться. В других-то лесных избах, более-менее заброшенных, кто первый встал, того и тапки. В смысле, кто первый занял, тот и живёт. Но, забегая вперёд, хотя весь день вокруг разные снегоходы носились, никто так и не наведался. Переночевали и следующую ночь тоже, а потом перетащились в избушку на речке Катышер. Надо же, ни разу не стояли в палатке за все праздники, только в трёх избах.

Гребень помотал

Утро, действительно, оказалось совсем не похожим на обычную уральскую новогоднюю муть. Видимость миллион на миллион, солнышко где-то «минус 15». Сущая Турция, курорт. Дорога до «Звезды» пробита снегоходами, в ростепели спрессовалась, теперь – как асфальт. Только искры из-под каблуков. Да, из-под каблуков, потому что лыжи на крутой части подъёма пришлось снять и волочить за собой. Отдача (проскальзывание назад) такая, что подниматься на них совершенно невозможно. Но лес-то уже совсем поредел, невысокие деревья плотно укутались в снеговые одёжки, значит, граница леса близко. Сухогорский с дороги прекрасно смотрится, такая фигуристая вершина на фоне белёсого неба… Да, что-то уже не голубого, а белёсого. Ну и что? Не беда…

От «Звезды» открывается впечатляющий (даже для меня) вид на всю громадную подкову северной части массива. С запада на восток – это вершины Острая Косьва, Тылайский камень, Конжаковский камень (1569 метров, высшая точка Свердловской области; в нашем крае высшая – Тулымский камень, 1447 метров), Южный Иов, Серебрянский камень. Последний – невысокий, 1305 метров всего, зато самый красивый, весь в скалках и кулуарах. Далеко на западе отдельно торчит Косьвинский камень, куда с юга по тропе тоже непрерывно ходят туристы, как и на Серебрянский.

На Сухогорском же, кроме нас, почему-то в этот день никого не было. Один снежик через час примерно, как мы от «Звезды» ушли, пофыркал, погонял, и всё. Мы уж на три четверти к тому времени подтянулись под главную вершину. Идти пришлось в тени хребта, даже подмёрзли немного. Под вершиной воткнули в снег лыжи и начали подниматься прямо вверх по склону.

Вот чем хорош Северный Урал, так это лавинной безопасностью. Это вам не Приполярный и не Хибины. Здесь ничто ниоткуда на голову внезапно не съедет. Иногда, как в случае с печально известной группой Дятлова, приходится, конечно, выдумывать лавины там, где их близко не было…

А главная вершина-то оказывается совсем не здесь. Эта – просто снизу ею кажется. Во-он она, надо по хребту ещё с километр идти. Ветер мощный поднялся. Солнце уже на закат пошло, три часа вечера, что поделать. Есть у Северного Урала и новогодние минусы в виде наступления темноты около 17 часов…

Фотоаппарат из рук не выпускаю. В такие моменты главное – плёнку не жалеть. В смысле, снимать всё, как можно больше. Плёнка-то теперь, слава богу, бесконечная, флэшкой называется. Красиво же. Вот как через Косьвинский бешено несётся волна туч, эстетично так покрывая южные отроги Тылайского. Быстро-быстро. Сюда. Вон, пол-Конжака уже не видны. Фото, ещё фото, пока не заволокло. А вот и тучи.

Не то, чтоб совсем видимость упала. Вполне пристойная осталась, метров сто. Но пространство сразу наполнилось шелестящей по щекам льдистой крошкой и нереальным жёлто-розовым всепроникающим светом заходящего солнца.

Стоишь на вершине, как на осколке реальности, случайно уцелевшем в море хаоса. Тут скала и там скала, а дальше серо-оранжевая муть, ничего не видно. То ли есть там мир, то ли поглотил его Неназываемый, а до нас просто ещё не добрался по случайности… Фотоаппарат под ветром в руках трепещет, надо крепко держать.

В общем, уходим отсюда. Шустро и быстро. К лыжам. На вершину поднялись? Поднялись. Всё, молодцы. Впереди-то вон ещё сколько…Сколько именно впереди, стало хорошо видно от лыж. Солнце почти село. Из туч мы довольно быстро выпрыгнули вниз, а они так и остались грызть вершину. Впереди у нас во-он тот длинный гребень, поросший лесом. Из него на фоне темнеющего неба торчит Васильевский, а Чёрную уже почти и не видно. Она же Чёрная, в смысле, покрытая лесом.

Довольно скоро мы вышли на маркировку тропы. Но тут нарисовался нежданчик: тропы-то и не было. Никто до нас тут зимой не ходил, нетронутый снег. Летом-то проблем нет, смотри под ноги и иди по тропе. Если она где-то в курумник запрыгнет, то ищи маркировку с другой стороны этой осыпи. Но это днём. И летом. Не ночью и зимой…

Да, летом мы тоже тут успели после нового года прогуляться. Шли тот же кружок не одиннадцать, а семь часов, маркировку не теряли, на всё возможное залезли. Однако зимой ощущения круче были. Савелий, как он потом дома рассказывал, посчитал, что мы заблудились к лешему. Это если без мата. Идём-идём, ночь бесконечная, лес бесконечный…

Разумеется, заблудиться мы не в состоянии. Давно прошли те времена, когда у нас это получалось. Тем более, в комплекте с двумя GPS-ками и закачанными в них картами. Однако помотал нас этот гребень изрядно. Метки тропы на каждом повороте теряются, это ладно. Хуже даже, когда не теряются, а выводят на крутой осыпной участок. Летом по нему ногами без проблем, а зимой на лыжах – это как в ластах на фонарный столб лезть. Сразу надо решить, где обходить: слева или справа. А ещё лучше на карте приглядывать более-менее открытые пространства, где такое меньше вероятно, заранее отклоняться от тропы и обходить. Иногда получалось.

Всё же добавляются

Кроме всего прочего, заветная, пробитая тысячами ног тропа с Чёрной как раз оказалась совсем не там, где обозначено на карте. Такая досада. Вот он, последний кусок, но мы уже умотанные, и пора бы уже оказаться на торной, пробитой сотнями людей дорожке… а мы всё шарахаемся туда-сюда по бурелому в поисках, где же оно всё это.

Вот! Вот она, глубокая канава тропы в снегу. Уф. По ней до буранки лучше спуститься ногами, а дальше нестись на лыжах со всей дури вниз по крутому, звонкому от утоптанности склону. Нестись не хочется, нам бы лучше медленно и печально, но нет.

Ставишь лыжи для тормоза в «плуг» уже чуть ли не в пятую позицию поперёк направления движения, а кочегаришь при этом, как на реактивной тяге. Временами получается зайти в сугроб, чтобы дать передохнуть гудящим от напряжения ногам, и дальше вниз.

Но вот и выполаживание. А вот подошла слева вторая буранка, по которой мы утром поднимались на Сухогорский. Всё, скоро избушка. Там нас ждёт ужин. По рации связались от начала спуска, поэтому он, скорее всего, уже подогретый и вполне пригодный для употребления. Ну, с новой вершиной нас. Надо же. Шестой десяток близится, а вершины всё же добавляются.

Летом мы тоже по этой тропе прошли, осталось ещё когда-нибудь в золотую осень. Эх, жаль, короткая она у нас, на все горы не хватит… В яркий золотой день так хорошо хоть на бесплатной Кумбе, хоть даже и на платном Помянённом камне… А уж на Тулыме как хорошо… Размечтались. Всё, драконы – шасть по пещерам, – по спальникам то есть. Спать. Завтра предстоит перемещаться в менее фешенебельный домик в верховьях реки Катышер…

Вернуться в Содержание журнала