Очередной этюд «Обители» повествует о двух знаковых фигурах в бытовании верхотурского Николаевского мужского монастыря – Григория Распутина и старца Макария
Григорий проснулся от осиного гуда. Лежал навзничь, разбросав руки. В чем был – в нательной рубахе и портках. Первое, что увидел, обилие осиных гнезд над головой – они прямо усыпали жердяной настил повети, видно, что никто не тревожил. В щели стреляло солнышко. Куры гомонили внизу за стенами. Ныне грозник* – светло так явилось Григорию – смоленская Божья матерь Одигитрия-путеводительница. И молитва сама пришла на ум: «Ты верным людям всеблагая Одигитрия. Похвала и всея земли Российской утверждение, христианам спасение. Радуйся…».
Что-то зашуршало по левую руку. «Мыши, поди», – мелькнуло ему. Повернул голову. «Господи, спаси и помилуй!». Рядом, свернувшись калачиком, лежала женщина. Рубашка на ней задралась, обнажив белизну ноги. Григорий отшатнулся всем телом, потом вскочил, ударившись головой о жердину потолка – сразу несколко невидимых ос больно вонзились в шею, плечо и спину. Он ринулся в лаз повети, скатился по шаткой лествице и замер: в окружении куриного гвалта простоволосый с плошкой овса в руке, в длиннополой перепоясанной сермяге, стоял старец Макарий, будто осиянный небесным светом. Глаза опущены долу, непрестанная молитва нерасслышима в курином квохтании и мельтешении.
«Видел ли его старец? Как, поди… Он и заплечьем узреет! Да о чем это я, Господи! Во мне бес-то, во мне сидит, раскорячился!»
От кельи старца Григорий невидяще ринулся вглубь Актайской заимки. Кругом уже шло неспешное движение. Богомольцы кучились вблизи паломническких келий.
