Стоит человеку вдруг узнать, что он ламедвовник, он тут же умирает, и его место занимает другой, хотя бы и на другом конце земли. Сами о том не ведая, они тайные столпы, поддерживающие наш мир.
Хорхе Луис Борхес, «Книга вымышленных существ»
1
Влад дрожащими руками запихнул в рот две таблетки. Лихорадочно запивая их водой из чашки, он стучал зубами по керамике, вторя барабанной дроби дождя по оконному стеклу.
На чашке был изображён довольный рыжий кот, вальяжно развалившийся на горке с книгами. Надпись над котом гласила “Vlad’s Rare Books”. Он отодвинул чашку и надрывно прокашлялся. На столе перед ним лежал длинный отрез потемневшего от времени полотна, свёрнутый с одной стороны. Тут же была потрёпанная книга в кожаном переплёте и лаптоп. Влад взял книгу и открыл её на нужном месте, где торчала картонная закладка. Мрачно взглянув на иллюстрацию в книге, он почесал небритый подбородок и подтянул к себе лаптоп с уже открытым текстовым редактором. Сдвинув книгу, Влад внимательно посмотрел на отрез полотна на столе, изобилующий неровным текстом с готическими буквами и странными изображениями, после чего глубоко вздохнул.
За окном куражилось зимнее ненастье, такое каким оно бывает в этой части континента – с непрекращающимся холодным дождём и порывистым ветром с океана.
Влад ещё раз вздохнул и начал печатать.
2
«Я уверен, что мне никто не поверит, но всё изложенное ниже – чистейшая правда.
Возможно, я просто отличаюсь от всех остальных тем, что вижу что-то, недоступное взору других. Такое встречается чаще, чем на кажется. Люди непохожи друг на друга куда больше, чем принято считать. Кто-то бегает стометровку почти как Усэйн Болт, а другим этого не дано. Кому-то не составляет труда точно указать на север, будучи в глубокой шахте после извилистого спуска; иные же даже в ясный день на открытой равнине не смогут сделать это без компаса. Что касается меня, то я в состоянии видеть Айпери. Я до сих пор не знаю видел ли её ещё кто-нибудь из моих современников. Что касается прошлого, то, мне кажется, я был не один такой в истории человечества.
Было бы неправильным начинать мой рассказ подобно строчке из старой российской поп-группы «Дискотека Авария» – «Всё началось с того, что я однажды родился!». Насчёт собственного рождения я ограничусь лишь тем, что скажу, где и когда я появился на белый свет. Было это давно, в советское время, в городе Фрунзе, который теперь уже давно как называется Бишкек. Это произошло задолго до того, как столица Кыргызстана стала бить рекорды по загрязнённости воздуха и количеству старых «мерседесов» на своих разбитых дорогах. Тогда Фрунзе был чистым и зелёным городом. Я жил на его окраине и, как и все советские дети, ходил в школу и носил пионерский галстук.
Я сидел за одной партой с мальчиком по имени Орхан, чьим длинным вороным ресницам тайно завидовали многие девочки из нашего класса. Кыргызстан был крайне многонациональным в то время и состав моего класса отражал это вполне адекватно. Орхан был турком-месхетинцем, что ничего мне тогда не говорило, да и не играло никакой роли. Мы дружили с ним и часто после уроков играли в лянгу и в альчики с другими мальчишками. Орхан был крепким парнем и умел постоять за себя, что было немаловажным тогда (как, впрочем, и теперь) на пыльных городских окраинах.
В те времена, до глобального потепления, зимы в Чуйской долине часто были снежными и иногда морозными. Как-то раз, незадолго до Нового года, мы после уроков шли из школы домой, и пар из наших ртов валил словно из носика закипевшего на плите чайника. Моя хрущёвка стояла рядом с орхановской и мы почти всегда топали обратно вместе. Наш путь пролегал через поросший кустарником и редкими деревьями пустырь (с тех пор граница города отодвинулась далеко к предгорьям и пустырь этот сейчас плотно застроен).
На пустыре можно было встретить одичавших котов, кормящихся около большого грязного бака с пищевыми отходами. Иногда они там же дрались за еду, наполняя округу истошными воплями. Где они жили было непонятно, но, скорее всего, в подвалах и в глуби бетонных дыр наших невесело выглядящих четырёхэтажек. В тёплое время года коты самых различных окрасов и размеров бродили по пустырю и сидели на ветвях невысоких карагачей и акаций, картинно обозревая округу с высоты. Зимой же, особенно в снег и морозы, видеть их случалось куда реже, но вонь из подвалов хрущёвок становилась значительно более резкой, что объясняло их местонахождение.
Кот мутным, словно пьяным взглядом равнодушно взирал с ветки, дрожа всем телом от холода. Одно ухо, видимо подранное в какой-то драке за пищу, свисало согнутое от побуревшей крови, словно ухо не кота, а пса-лабрадора.
– Бедный кот, – сказал я, выпустив облако пара изо рта.
– Да, потрепали его как следует, – ответил мне Орхан, указав рукой в варежке на ухо кота.
Кот перестал обращать на нас внимание и стал глядеть куда-то вдаль остекленевшими глазами.
– Слушай, мне надо бежать. Скоро в спортзал, – сказал мне Орхан.
Я кивнул. Орхан занимался боксом и никогда не пропускал тренировок.
– До завтра.
Он резво засеменил к своему дому по хрустящему снегу.
Я не торопился. Как и мой приятель, я занимался спортом, баскетболом, но в тот день у меня тренировок не было. Я стоял и глядел на несчастного кота, дрожащего на серебристом от изморози карагаче, стараясь понять, как следовало поступить в этой ситуации. Отнести кота в подвал ближайшей хрущёвки или же принести ему еды? Начался снегопад и спустя минуту кот стал похож на несуразную ёлочную игрушку, покрывшись пушистыми хлопьями снега.
– Котику пора.
Я вздрогнул от неожиданности.
Повернувшись, я увидел молодую девушку чёрном пальто и в модной тогда женской шапке, которые назывались «труба». Она приветливо улыбалась и была ярко накрашена. Её можно было назвать красивой. Более того – очень красивой. В элегантных сапогах на высоком каблуке (штука редкая в нашем микрорайоне на отшибе) она изящно смахивала с ресниц снежинки, обезоруживая симпатичной ямочкой на алой от мороза щеке. Девушка была словно вырвана со страниц немецкого журнала «Бурда», где было много фотографий привлекательных женщин в модной одежде, и, по какой-то нелепой случайности, перенесена на окраину провинциального советского города.
– Котику пора, – опять сказала она и снова улыбнулась.
Я непонимающе перевёл взгляд на дрожащего на дереве кота и обратно на неё.
– Куда ему пора? – недоумённо спросил я девушку.
Девушка, не переставая улыбаться, смотрела на меня. Выдержав паузу, она добавила ни к месту мягким, даже ласковым, тоном:
– Котик старенький уже. И не очень здоровый.
Она перевела взгляд на кота, который теперь был полностью покрыт сверху снегом. Он, не прекращая мелко дрожать, окинул своим мутным взглядом меня, после чего повернул голову в сторону девушки. В течении секунды-другой они смотрели друг на друга, после чего кот слабо мяукнул и шумно свалился вниз на слой свежего снега без присущей кошачьим грации, словно пакет с мусором.
Я подошёл поближе и посмотрел на него.
Рыжий грязный кот перестал дрожать и шевелиться. Он бездыханно лежал на снегу, быстро покрываясь падающими с неба белыми хлопьями. Его мутный взгляд остекленел и было ясно, что кот только что, как говорили подростки в моей школе, «поставил кеды».
Послышался хруст снега. Я обернулся. Девушка в чёрном пальто неторопливо удалялась по пустырю в сторону гор, оставляя следы в снегу своими модными сапогами на каблуках. Я провожал её взглядом до тех пор, пока она, казалось, не растворилась в пелене снегопада. Кем она была? Как она оказалась на этом пустыре на периферии, вдали от центральных кварталов города, где она была бы куда более к месту у Театра Оперы и Балета или Фрунзенской Филармонии? Впрочем, привести её сюда могли многие причины. В нашем микрорайоне могли жить её родственники или друзья. Или какой-нибудь счастливый молодой человек с ресницами и атлетической фигурой как у Орхана, с кем у неё могла быть романтическая связь. Она могла работать в одной из школ в округе («Учителем биологии», почему-то мелькнуло в голове). Я не стал заморачиваться. Подойдя к коту, я увидел, что тело его практически полностью превратилось в сугроб и лишь в одном месте можно было увидеть часть подбрюшья с рыжей шерстью и едва заметными очертаниями рёбер.
Снегопад усилился.
Я поймал себя на мысли о том, что совершенно не понимаю, как стоило поступить в этой ситуации.
Присыпав снегом труп кота так, чтобы ничего не оставалось видным, я повернулся и зашагал в сторону хрущёвки, в которой жил.
3
Снежная и морозная зима того года сменилась нетипично влажной весной, а потом типично жарким киргизским летом.
В августе, как по взмаху волшебной палочки, повсюду появились арбузы и дыни, торговля которыми, казалось, велась круглосуточно. Привозимые откуда-то с юга, с Оша или Ферганы, они покрывали львиную долю пространства на базарах и стихийных торговых точках, появляющихся там и сям. Запах ароматных дынь висел повсюду. Многочисленные осы, угрожающе вьющиеся роями вокруг развалов с дынями, заставляли вздрагивать, но насекомых интересовали только бахчевые.
Орто-Сайский рынок не был исключением.
В один выходной зной стоял такой, что плавился асфальт и над ним дрожало густое марево. Я играл с мальчишками из окрестных домов в лянгу в тени старого дуба, и успешно выбивал люры, когда мать позвала меня домой, сказав, что нам пора на базар.
Я помогал ей тащить сумки с покупками. На следующий день у моей сестры был день рождения и мать собиралась делать плов. Мы купили морковки, чеснока и зелени в овощном ряду. Немного баранины и курдючного жира у мясников. Маргиланского риса и редьки. Белого лука у дунган, кимчи и острой морковки у корейских торговок. Несмотря на обилие самой разной снеди, весь базар пропитался запахом дынь, которые кольцом окружали торговые ряды, будто бы взяв торговцев в осаду. Аромат этот стоял даже в том месте, где продавали специи и сухофрукты и где обычно запах паприки и кумина был таким сильным, что люди чихали. Но не сегодня.
Проходя мимо горок с курагой и дюжины разных видов изюма, я увидел её и едва не вскрикнул от удивления.
Та самая девушка, что встретилась мне зимой на заснеженном пустыре, рассматривала сушёный инжир на прилавке пожилого узбека с белоснежной бородой. Её длинные и изящные пальцы с тёмно-красным, как вино, лаком на ногтях резко контрастировали со сморщенным жёлто-серым инжиром на развале. Торговец, казалось, совсем не замечал её, разговаривая с молодым напарником в тюбетейке. Наши взгляды встретились и она, как тогда зимой, обворожительно улыбнулась, заиграв ямочкой на щеке. Я остолбенело пялился на неё. Теперь на ней не было чёрного пальто и шапки-«трубы»; вместо этого девушка была одета в обтягивающую майку с надписью “Benetton” из-под которой выпирали два аккуратных бугорка, а её пышные вороные волосы были элегантно собраны на макушке и закреплены серебристой заколкой.
Я не мог заставить себя улыбнуться в ответ, лихорадочно размышляя стоит ли мне помахать ей рукой или, быть может, сказать что-нибудь.
– Владик, что с тобой?
Я повернулся и посмотрел на мать. Та выглядела озадаченной.
– Ты что, увидел что-то?
Я быстро перевёл взгляд в сторону развала с сушёным инжиром.
Девушки больше не было.
Казалось, она просто испарилась как вода, случайно выплеснутая на раскалённый летний асфальт. Дед-торговец с бородой продолжал спокойно обсуждать что-то с приятелем в тюбетейке за прилавком.
Я вновь посмотрел на мать. Она погладила меня по голове и сказала:
– Пойдём дыню купим. Унесёшь?
Я приподнял уже довольно тяжёлую сумку и посмотрел на другую, в руках матери, которая была ещё больше.
– Унесу.
Мы молча отправились туда, где желтели вертикально поставленные дыни высотой мне по бедро и противно жужжали бесчисленные осы.
Продавцом был очень полный мужчина с сильным узбекским акцентом. Он обливался потом от жары и вытирал время от времени раскрасневшуюся лысину под тюбетейкой. Мы выбрали едва ли не самую большую дыню, и я понял, что тащить её домой придётся с остановками. Однако мысли о том, какой она будет сладкой, сочной и тающей во рту, когда отец разрежет её на большом пёстром лягане, заслоняли собой все возможные тяготы по её переноске до дому. Торговец взвесил дыню и помог нам погрузить её в капроновую авоську. Пока мать расплачивалась, я наблюдал за роящимися осами. Среди этих ярко-жёлтых хищников я разглядел затесавшуюся пчелу с мохнатым брюшком. Пчела была крупнее и двигалась медленнее.
Торговец протянул матери сдачу и тут же резко одёрнул руку. Выронив монеты из ладони, он резко шлёпнул себя по шее, вскрикнув при этом и выругавшись на своём южном наречии. Мать с удивлением посмотрела на него и озадаченно спросила:
– Что случилось?
Через мгновение и я и она поняли, что произошло.
Та крупная мохнатая пчела, что лениво парила над дынями в окружении эскадрильи ос, теперь лежала под ногами у мужчины и конвульсивно дёргала лапами; шлепок его ладони почти убил её. Торговец потирал шею и охал. Нагнувшись, он собрал рассыпанную мелочь, что-то бормоча себе под нос. Пересчитав, он вновь протянул сдачу матери и вдруг начал странно хрипеть. Я с изумлением смотрел на него и не мог поверить своим глазам! Мужчина сначала стал ещё более красным, чем был до этого, а потом и вовсе посинел. Его глаза, казалось, собирались выпрыгнуть из орбит, они выпучились как это бывало у зомби в фильмах ужасов. Он вновь выронил монеты и схватил себя за горло. Потом опустился на колени и грузно упал на дыни.
Кто-то громко закричал. Раздался топот десятков ног, и масса голосов слилась в один однородный гул. Кто-то крикнул, что надо вызвать «Скорую». Как из-под земли появилась милиция. Торговец бездыханно лежал на дынях. Стая ос парила над ним словно крошечные стервятники, готовые приступить к трапезе.
Мы с матерью дождались приезда «Скорой», которая появилась довольно быстро, минут через десять. Врачи опросили нас и ещё нескольких посетителей базара, находившихся в момент произошедшего неподалёку, пока санитары пытались привести мужчину в чувство. Потом его погрузили на носилки и увезли в больницу.
Весь микрорайон в тот вечер гудел слухами о том, как на Орто-Сайском рынке торговца дынями укусила пчела и что тот от этого вскоре умер. Я не мог поверить в то, что от укуса пчелы можно скончаться! Меня много раз кусали как пчёлы, так и осы, что было болезненным опытом и место укуса всегда опухало и долго болело, но никогда до такой степени, чтобы я не мог ходить в школу или играть на улице с друзьями. Однако мать, после долгого разговора по телефону с подругой, что работала медсестрой в одной из фрунзенских больниц, сказала нам, что оказывается такое вполне вероятно, если у человека повышенная чувствительность к токсинам в жале пчелы и, если укус был в особо уязвимом месте типа шеи или глаза.
Я никому этого не сказал ни в тот день, ни когда-либо потом, но та самая девушка с ямочкой на щеке, что я видел у прилавка с сушёным инжиром, удивительным образом оказалась у дынь в тот момент. Я увидел её, когда укушенный пчелой торговец бессильно опустился на колени, она будто бы выросла за его резко просевшей спиной, находясь в тот момент прямо за ним! Девушка стояла среди дынь и, улыбаясь, смотрела на меня. Она выглядела спокойной и жизнерадостной, что было совершенно нелепо в контексте происходящего. Шевеля губами, она, казалось, хотела сказать мне что-то. Я никогда не умел читать по губам, но одно из слов я разобрал с лёгкостью, потому что слово это было очень простым и повторила его девушка несколько раз.
Словом этим было «Пора!».
4
Прошло несколько лет и огромная империя, частью которой являлся Кыргызстан, перестала существовать. Конец её был быстрым, но почти для всех болезненным.
В тот год я закончил среднюю школу и смог поступить в институт в Свердловске, который спустя несколько месяцев был переименован в Екатеринбург. Жизнь разбросала моих одноклассников; кто-то, как я, уехал в Россию (учиться или насовсем с родителями), кто-то ещё дальше – Германию, Израиль или даже Америку. А кто-то, как мой друг Орхан, остался в Кыргызстане, где вакханалия переименований городов, улиц и районов приняла такой масштаб, что, приехав на каникулы летом, я понял, что советская стадия родного города окончательно осталась позади и наступила новая, пугающая и непредсказуемая, полная возрождающихся архаизмов и всех атрибутов совершенно дикого капитализма.
Ландшафт города тоже радикально изменился с многочисленными торговыми точками, новыми магазинами и кафешками, вырастающими как из-под земли повсюду – как в центре, так и на окраинах. Казалось, что все жители разделились на две далеко неравные, но легко узнаваемые части – считающие каждый рубль, сом или доллар (в эту категорию, как студент, попадал и я) и те, у кого деньги водились в куда больших количествах. И при этом складывалось впечатление, что несмотря на неодинаковое у всех финансовое положение, все, абсолютно все, занимались коммерцией.
Орхан встретил меня на следующий день после моего приезда на каникулы.
Был он весел, чисто выбрит и, как всегда, атлетичен и подтянут. Его пиджак тёмно-вишнёвого цвета с отливом выглядел слегка комично, но я сдержал улыбку; я видел, как подобная мода быстро распространилась по Екатеринбургу, где молодые люди крепкого телосложения часто предпочитали такие пиджаки и даже пальто (что смотрелось особенно нелепо). Мы пожали руки и обнялись.
– Поехали!
Орхан показал на праворульную «тойоту», стоящую неподалёку. Эпоха «мерседесов» в Бишкеке была ещё впереди и владеть такой «тойотой» в то время было признаком того, что дела её хозяина шли вполне успешно.
Мы ехали в центр города по знакомым улицам с новыми названиями и рассказывали друг другу о себе. Я, будучи в России, слышал от приятелей и других одноклассников, что Орхан владеет двумя магазинами и торговым местом на одном из центральных базаров. Ходило много всяких слухов, некоторые из них настораживающие, но я не придавал им слишком много значения. Орхан был моим другом детства, и мы взахлёб делились новостями, вспоминая общих знакомых.
Он привёз меня в уютную кафешку в тихой части центра, и мы не раз выпили за встречу под горячий лагман, обсуждая всё на свете. Я рассказал о жизни на Урале, о том, что знания в институте давались тяжело, да и климат там суровый, но несмотря на небогатую студенческую жизнь я все-таки был настроен продолжать учиться. Орхан рассказал мне о своих делах, о том, что папа его уже умер и теперь он один управляет своей торговой компанией.
– А как же Осман? – спросил я его.
Осман был старшим братом Орхана и по идее они должны были заниматься бизнесом вместе. Но мой друг как-то быстро перевёл разговор на другую тему и я, уже порядком захмелевший, этого тогда почти не заметил.
За окнами кафешки стало темно. Наступил вечер. Мы, казалось, всё не могли наговорится.
– Слушай Влад, а поехали к Таньке с Алтынай! Они квартиру сейчас снимают вместе на Моссовете. Возьмём их и на дискотеку!
Таня и Алтынай были девчонками из параллельного класса. Я с улыбкой вспомнил всегда томный взгляд пышногрудой Алтыны и непроходящую любовь Тани к коротким юбкам; перспектива оказаться с ними на дискотеке казалась мне, молодому парню, измученному сессией, весьма привлекательной.
– Ты уверен, что сможешь вести машину? – спросил я Орхана.
За это время мы уже порядком выпили.
– Не волнуйся! Всё будет нормально, – заверил мой друг.
Ах если бы я только знал, чем всё это закончится, и был чуть более настойчив!
Но, с другой стороны, после знакомства с Айпери, я уже и не уверен, мог ли я что-либо изменить, даже если бы настоял на своём.
Мы вышли на улицу. Тёплый летний воздух приятно обволакивал и опьянял ароматом джигиды и запахом тополиного пуха. Сев в «тойоту» Орхана, мы помчались на Моссовет, район в центре Бишкека, где пересекались Московская и Советская улицы. И хотя Советскую уже переименовали, перекрёсток этот и прилегающие к нему кварталы по-прежнему называли Моссоветом.
Орхан включил музыку и мощный, слегка пропитый голос Ирины Аллегровой, необъяснимо популярной в то время в Кыргызстане, наполнил салон. Пристёгиваться в машине не было принято, и все тогда совершенно спокойно к этому относились. Я приоткрыл окно и свежий ветер стал полоскать мои пышные каурые кудри. Орхан радостно гикнул, увеличил громкость и подбавил газу.
Когда на одном из перекрёстков горел жёлтый свет, Орхан ускорялся, чтобы успеть проехать. Дважды это удавалось. Но на третьем, несмотря на то что гнал он куда выше лимита, красный загорелся раньше, чем рассчитывал мой друг. Большой «камаз» справа начал движение и двигался вроде бы не особо быстро. Глядя на него, я, несмотря на хмель в голове, отчётливо понял, что столкновения не избежать. «Какое пыльное у него лобовое стекло…», подумал я тогда отчего-то, сразу перед тем, как мир вдруг полностью остановился, превратившись в однородную кромешную тьму, в которой не было ни звуков, ни запахов, ни даже обрывков воспоминаний.
Я очнулся в комнате с приглушённым светом, в которой резко пахло больничными дезинфектантами. Оглядевшись, я понял, что сильно хочу пить и что голова раскалывается от страшной боли. Я полулежал на койке у окна, за стеклом которого мутно светил уличный фонарь. Похоже была глубокая ночь. Вращать шеей было больно, как и левой рукой. Несмотря на боль я понял, что мне очень крупно повезло и сразу же подумал – а как же Орхан?
– Твой друг в реанимации. Ему только что сделали операцию.
Я вздрогнул и кряхтя от боли повернул шею в сторону входной двери. В паре метров от койки, на которой я находился, была девушка в белом больничном халате. Она сидела на стуле скрестив ноги и участливо смотрела на меня. «Медсестра наверное…», подумал я и вновь скорчился от головной боли.
– На тумбочке две таблетки и стакан с водой, – сказала она.
Я дотянулся до воды и жадно выпил полстакана. После чего закинул обе таблетки в рот и также жадно запил.
– Спасибо.
Я опустил голову на подушку и тут же спросил:
– Как он? Какие прогнозы?
По её губам скользнула едва заметная улыбка и на мгновение мне показалось, что я видел её где-то раньше.
– Пока рано об этом говорить. Но вот относительно тебя уже есть данные. Сотрясение мозга и закрытый перелом левой руки. Первое – в слабой степени. Со вторым ещё лучше, если можно так выразиться, это не столько перелом, сколько глубокая трещина. Ты совсем молодой, поправишься быстро.
Я почувствовал слабые рвотные позывы и вновь подумал, что мне действительно повезло очень серьёзно. Бедный Орхан, он ведь был с правой стороны его праворульной «тойоты» куда и пришёлся удар того грязного «камаза». Я поморщился от мысли насколько должно быть это было ужасно.
– Вы кто, медсестра? Как вас зовут? – спросил я девушку.
– Айпери, – ответила она, проигнорировав первый вопрос.
Я закашлял и вновь поморщился от боли.
– Ты знаешь с какой скоростью вы мчались по улице? Чем вообще думал твой приятель, прежде чем садиться за руль в таком состоянии? – спокойно, без эмоций, спросила она.
Я представил себе Орхана, который вероятнее всего совершенно беспомощно и наверняка без сознания, лежал на операционном столе и глубоко вздохнул.
– Да, я знаю… Не надо было… Но Орхан хороший парень! Он мой друг. С детства.
– Хороший парень? Что в нём хорошего?
Я, не понимая зачем я веду этот разговор, едва соображая от раздирающей черепную коробку изнутри головной боли, вдруг вспомнил как мы были детьми и постоянно тусовались вместе. Как играли в лянгу, альчики и футбол на пыльном школьном стадионе. Как вместе собирали райки осенью. Как, бывало, Орхан защищал меня от более крепких и всегда агрессивных подростков в нашем микрорайоне на границе города. Я вспомнил как однажды нас всем классом повезли на небольшое озеро, больше напоминавшее заболоченный с одной стороны пруд, и как мы купались и ловили в нём удочкой мелких серебристых рыбёшек.
– Он однажды спас ребёнка, – ответил я, вспомнив об эпизоде на озере.
На том пруду местные малыши тоже плескались, часто с яркими надувными кругами. После обеда мы с Орханом и ещё кучей наших одноклассников, накупавшись и набегавшись вволю, сидели на берегу и ждали, когда учителя позовут нас в автобус, чтобы ехать обратно. Неподалёку на траве расположилась женщина с двумя детьми, оба пяти-шестилетние крепыши, барахтающиеся в своих надувных кругах недалеко от берега. Пруд резко обрывался близко к кромке воды и плыть приходилось практически сразу. Малыши барахтались буквально в нескольких метрах от берега, когда я и Орхан, наблюдавшие за ними, заметили неладное.
У одного из ребёнка стал сдуваться круг, причём понял он это не сразу. Скорее всего выскочила затычка, поскольку никаких острых объектов, могущих проколоть тонкий пластик, рядом не наблюдалось. Второй малыш находился подальше от первого и смотрел в противоположную сторону, наблюдая за утками в камышах на другой стороне. Когда круг сдулся окончательно, ребёнок стал беспомощно барахтаться в воде, не в состоянии даже крикнуть о том, что ему нужна помощь. Пока я пытался сообразить, что делать, Орхан бросился с пруд и, сделав несколько мощных сажёнок, схватил ребёнка за шею и стал двигаться обратно, загребая теперь одной рукой. Почувствовав грунт под ногами в воде, он остановился и приподнял малыша выше над поверхностью. Тот испуганно смотрел по сторонам и не переставая рыгал – пока он тонул, ему пришлось наглотаться воды.
– … Но самое удивительное, что их мать даже не заметила, что произошло, будучи в полной уверенности, что дети на надувных кругах будут в порядке вблизи берега, – закончил я рассказ и посмотрел на Айпери.
Она, по-прежнему едва улыбаясь, выдержала паузу и неожиданно спросила:
– А что ты знаешь об Османе?
Я сначала не понял о чём она, но затем сообразил, что она имела ввиду брата Орхана. Осман был старше на три года. Поговаривали, что, начав обычным челноком на ширпотребе, как тысячи других молодых людей в те непростые годы, он стал иметь отношение к товару, всегда пользовавшимся спросом в России, и производимым едва ли не эксклюзивно на диких просторах Чуйской долины ещё с давних советских времён. Товар этот был нелегальным и всегда держался под плотным контролем криминальных кругов. Ходили слухи, что, заработав первоначальный капитал, Осман смог уйти из этого бизнеса, в котором сложить голову было куда легче, чем остаться в живых, и вложил деньги в магазины в Бишкеке вместе с отцом. Но потом отец умер и завещал, опять же по слухам, бизнес обоим сыновьям. Однако почти сразу после этого между братьями пробежала кошка и однажды они даже устроили прилюдную склоку, повода которой никто не знал. А потом Осман бесследно пропал. Злые языки утверждали, что к этому имел отношение его брат, но никто ничего не знал наверняка.
– Я не верю в слухи. Орхан мой друг и всегда таковым останется.
Айпери поправила белый халат и сказала:
– Осман и Орхан. Как в династии. Начало Османской Империи положил хан Осман, Орхан был его сыном и вторым султаном. Один из его титулов был «Повелитель горизонтов». Довольно поэтично, особенно для не умеющего читать кавалериста. А ты знаешь, как после смерти султана определялся следующий султан?
Я с удивлением взглянул на Айпери. Для обычной медсестры в госпитале она была осведомлена в довольно необычной для её работы области.
Я отрицательно покачал головой.
– У султана могло быть несколько сыновей. Сразу после его смерти сыновья начинали конкурировать между собой. Проще говоря, они начинали вырезать друг друга и оставшийся в живых становился султаном и наследовал все владения. Детям везло куда меньше, чем их взрослым братьям. Но бывало, что и младший одерживал победу над старшим и получал трон. Тюрки считали это нормальным и верили, что занявший престол отпрыск османской линии получал его по воле Аллаха.
Я вдруг вспомнил, что Орхан был турком-месхетинцем, но тут же вновь отрицательно покачал головой. Однако сказать, что-либо я не успел – в коридоре начался какой-то гвалт и послышались взволнованные реплики. «Что-то с Орханом?», настороженно подумал я, нервно переводя глаза с двери на Айпери и обратно.
– Не волнуйся, твой друг восстанавливается после операции, – сказала она, словно прочитав мои мысли.
Айпери встала, расправила свой белый халат, и направилась к выходу. Обернувшись у самой двери, она добавила:
– Спас ребёнка, но с братом тёмная история. Две стороны одной медали. Одна половина светлая, другая тёмная. Не волнуйся. Орхану ещё не пора.
Сказав это, Айпери бесшумно вышла за дверь.
Услышав её реплику у двери, я понял, где видел эту девушку раньше.
Я видел её ребёнком тогда на зимнем пустыре, когда с дерева свалился тощий рыжий кот. Я видел её подростком на Орто-Сайском рынке в то лето, когда торговца дынями ужалила пчела. Айпери, казалось, не изменилась за это время, оставаясь молодой привлекательной девушкой. Как модель со страниц ставшего популярным в те годы журнала «Космополитен».
Утром следующего дня я узнал, что меня выписывают, а вот Орхан будет ещё лежать, потому что в результате аварии и несмотря на операцию, он оказался частично парализован.
Ровно наполовину. По воображаемой линии сверху вниз по центру тела, если быть точным.
5
Рука зажила и головные боли практически прекратились спустя несколько недель.
К возвращению в Екатеринбург я восстановился почти полностью, чего нельзя было сказать о моём друге. Орхан остался парализованным, причём так, что паралич этот каким-то образом подчинялся законам симметрии и поразил всё что располагалось справа от воображаемой линии, делившей тело на две равные части – от головы до паха. Его существование трудно было теперь назвать жизнью в полном смысле этого слова. Прикованный к кровати, он полагался на уход пожилой матери, у которой давно уже возникли свои сложности со здоровьем, и разведённой сестры, чей маленький ребёнок конкурировал, парадоксальным образом, за внимание матери с Орханом. Продолжалось это достаточно недолго. Через два года Орхан покончил с собой, сумев задушить себя работающей левой рукой и удавкой, грубо сделанной из рукава рубашки. Согласно слухам, в предсмертной записке он просил прощения у матери, в том числе «и за Османа», не уточняя деталей. В этом смысле их семья резко отличалась от Османской династии – ни один султан Османской Империи, начиная с основоположника Османа Первого в 1299 году и до последнего Абдулмесида Второго в 1924 году не завершал жизнь посредством суицида. Это я узнал намного позже, когда уже жил в Америке и владел мелким гешефтом по торговле редкими книгами.
Я закончил институт и остался на Урале, продолжая трудиться бедным преподавателем в том же вузе, что и закончил. Я также трудился над кандидатской диссертацией. Мне, однако, повезло – я получил приглашение на стажировку в Америке, чем и не преминул воспользоваться. Стажировка плавно перетекла в преподавательскую деятельность и я, уже прилично говоря по-английски, учил американских студентов таким далёким от жизни вещам как линейная алгебра. Продлевать рабочую визу приходилось не раз, но через несколько лет я смог получить грин-карту.
Будучи холостяком и имея свободное время, я стал увлекаться старыми и редкими книгами и изучил эту область настолько хорошо, что смог открыть свой небольшой магазинчик. Он был представлен в Сети в виде вебсайта, реального розничного помещения мне не требовалось и массовое разорение книжных магазинов в Америке в эпоху Амазона подтвердило правильность моего подхода к бизнесу. Со временем, я окончательно свернул преподавательскую деятельность и стал концентрироваться исключительно на торговле редкими книгами. Тут то я и вновь столкнулся с Османской Империей и её непростой историей.
Надо сказать, что книг и документов той эпохи было не так много и ценились они очень дорого. Интересно и то, что, оказывается, в Османской Империи был изобретён свой печатный станок, но, согласно велению султана, дело это было прикрыто и никакого массового книгопечатания в Блистательной Порте, так как это произошло в Западной Европе или России, не получилось. Поэтому под книгами той эпохи я понимал необязательно книги как таковые – это были любые манускрипты или даже рисунки. Когда я узнал, что в Урумчи у некоего пожилого торговца антиквариатом, появился целый, неизвестный ранее, альбом графики известного туркестанского художника Мехмета Кара Калема, я сразу же с ним связался (старый уйгур говорил со мной по Скайпу через племянника, чей английский был неважен, но понятен). И вылетел я в Китай буквально через неделю после разговора с ним.
Мехмет Кара Калем, художник пятнадцатого века из Средней Азии, известен своими мистическими изображениями демонов, а также сценами из кочевой и военной жизни тюркских племён. Его стиль крайне оригинален, впитавший в себя как персидское, так и китайское влияние. Все его известные работы хранятся в Стамбуле, в музее Топкапы. По преданию, его графику стал собирать султан Мехмет Второй Завоеватель, тот самый, что штурмом взял Константинополь в 1453-м году. Глядя на репродукции его картин в глянцевых фолиантах крупного формата, становится не по себе. Гиены и другие дикие звери, какие-то мертвецы, дьявольского вида фигуры с рогами и клыками – как такое могло привидеться нормальному человеку оставалось неясным. Но то, что я увидел в кустарно подшитом альбоме из десяти рисунков, заставило меня покрыться холодной испариной в буквальном смысле.
Аке из Урумчи не смог (или не захотел) объяснить откуда у него взялись эти работы, но клялся в их подлинности. Я, не будучи профессиональным экспертом (для этих целей в Америке у меня имелись связи с серьёзными специалистами), почти не сомневался в том, что работы действительно подлинные. Ни одну из них я не видел ранее, но стиль был чётко узнаваем. Однако, более всего меня привлёк предпоследний, девятый, рисунок. На нём изображался круг, состоящий из гиен, кабанов, летучих мышей и демонических созданий, ускользающих от определения, в центре которого находилась женщина в странном одеянии, больше подходящего дервишу или отшельнику. Женщина смотрела с рисунка прямо на зрителя, что было нетипично для Кара Калема: почти все лица на картинах он изображал в профиль или полубоком. Женщина была молодой привлекательной, лицо её озаряла улыбка. У неё не наблюдалось ни рогов, ни клыков или ненормально развитой мускулатуры, как у многих других фантастических фигур этого художника. Но, увидев этот рисунок, я почти отпрыгнул от альбома так, словно мне в лицо ткнули горящей головёшкой.
Лицо женщины один к одному совпадало с лицом Айпери!
Аке спросил меня тогда, всё ли со мной в порядке. Я, глубоко дыша и запинаясь, спросил сколько он хочет за весь альбом. Он назвал свою цену. Сущий мизер по сравнению с тем, что можно было выручить за такую редкую подборку тюркских шедевров в Нью Йорке или Монреале. Я сразу согласился и спросил у него, кто или что изображено на этой, девятой, работе. Тут старый разговорчивый уйгур, не перестававший трещать до сих пор, внезапно замолчал, сказав лишь то, что он этого не знает. Я мог прочитать в его глазах, что он говорит неправду, тем более что все остальные рисунки в альбоме он обширно и вполне компетентно комментировал. Я посмотрел на него и слегка удивился. Казалось, в его глазах сквозило опасение чего-то, желание не сболтнуть лишнего. Я заплатил ему наличными и первым же рейсом вылетел из Урумчи в Стамбул, а потом к себе в Сиэтл…»
6
В дверь легко постучали.
Влад вздрогнул и оторвал глаза от монитора. За окном, сквозь монотонный хлёст дождя в стекло, послышалось завывание ветра. «Воет как Банши», подумал он, вспомнив о духе в обличии женщины из ирландской мифологии, завывающий плач которой, согласно поверьям кельтов, человек слышит незадолго перед смертью, родственника или самого себя.
Влад встал, прошёл несколько шагов и открыл дверь.
– Мистер Гурин, ваш ужин. Свежий кофе будет чуть позже, я его только поставила.
На пороге стояла невысокая смуглая женщина с подносом в руках в униформе горничной отеля. Сильный испанский акцент выдавал в ней латиноамериканское происхождение. «Совсем забыл», подумал Влад, вспомнив о том, что сам же заказывал ужин в номер к этому времени. Он распахнул дверь. Женщина прошла внутрь и оставила поднос на столе у лаптопа. Повернувшись, она скромно улыбнулась. Влад вытащил из кармана смятую пятёрку и протянул её женщине.
– Gracias.
– De nada.
Она вышла за дверь. Влад закрыл её и вернулся к лаптопу. Аромат еды на подносе при других обстоятельствах вызвал бы у него аппетит, но он не прикоснулся к ней. Наоборот, сейчас он вздрогнул от мысли об ужине – вид еды вызвал у него лёгкий рвотный рефлекс. Влад заглотнул ещё одну таблетку и запил её водой. Он вытер лоб и понял, что скорее всего температура подскочила. Мелкая дрожь в холодных ладонях уже не прекращалась.
«А компот?», буркнул он себе под нос и скривил губы в улыбке, вспомнив старую советскую комедию и отсутствие кофе на подносе с трапезой.
Он сел и вновь принялся печатать.
7
«Два крайне уважаемых эксперта независимо друг от друга подтвердили подлинность купленных мною в Урумчи работ Кара Калема. Один датировал их 1499-м годом, второй – 1501-м. Я выгодно продал альбом одержимому тюркской историей толстосуму-коллекционеру на Манхэттене. Весь, кроме одного, девятого рисунка.
Спустя некоторое время я столкнулся с ещё одним необъяснимым фактом.
Я с детства любил баскетбол. Я занимался им в школьной секции в советское время и хотя ни мой рост, ни физические данные не давали никакой надежды на серьёзное продвижение в этом направлении, я всегда находил время покидать мяч в корзину. В Америке с этим намного проще – баскетбол тут очень любят, площадок и любителей поиграть искать не приходится. А главное в Америке есть NBA – Национальная Баскетбольная Ассоциация, в которой на высочайшем уровне играют атлетичные чернокожие гиганты и чьи матчи смотреть одно из тех редких удовольствий, что практически невозможно встретить в лигах других стран. С молодости я всегда и всей душой болел за Лос Анджелес Лэйкерс, еще задолго до того, как приехал в Америку. И когда мой спортивный кумир Коби Брайнт разбился в вертолётной катастрофе с восемью другими, включая его тринадцатилетнюю дочку, я был просто в шоке.
Я смотрел многочисленные репортажи с места событий и с многочисленными экспертами, повторяющих одно и тоже. Я смотрел как в камеру рыдали его друзья и коллеги и был готов заплакать сам. Нацепив джерси с номером «24» я с грустью глушил виски и сидел перед телевизором дома, в скорби поглощая бесконечные и похожие друг на друга, как клоны овечки Долли, новости. До тех самых пор, пока случайно не переключился на редко смотренный мною новостной канал, в котором некий доктор в одном из госпиталей пространно комментировал почему шансов выжить у находящихся внутри вертолёта в момент катастрофы практически не было. Через несколько секунд после просмотра этого сюжета я совершенно забыл о сути репортажа и покрылся холодным потом, почти также как тогда, в Урумчи, когда увидел девятый рисунок Мехмета Кара Калема.
За спиной у доктора суетливо текла больничная жизнь. Медсестры и другие врачи в по-американски зелёной или голубой больничной униформе деловито сновали и делали свою важную работу. Одна из медсестёр подошла сзади к доктору и, казалось, ждала пока он закончит говорить, чтобы спросить его о чём-то. Было непонятно почему её не попросили уйти из поля съёмки. Она даже посмотрела пару раз в камеру и улыбнулась. Эта улыбка мгновенно выветрила весь алкогольный шум из моего уставшего мозга.
С экрана телевизора на меня смотрела Айпери. Сказать, что я был в шоке значит ничего не сказать.
Это был последний раз, когда позволял себе спиртное. С того самого дня я перестал пить вообще.
Итого, за всю жизнь я видел её пять раз и один раз даже вступал с ней в диалог. Увижу ли я Айпери вновь и каковы будут обстоятельства этой встречи?..»
8
В дверь вновь раздался стук.
Пальцы Влада замерли над клавиатурой, и он напряжённо посмотрел на входную дверь. Потом перевёл взгляд на монитор и ещё раз прочитал последний абзац.
В дверь вновь постучали.
Влад встал из-за стола и осторожно прошёл к двери. Дважды поднося ладонь в нерешительности к серебристой ручке, он всё же открыл дверь. На пороге стояла та самая смуглая горничная с испанским акцентом. Она держала в руках небольшой кофейник и чашку на блюдце.
– Мистер Гурин, кофе готов.
Влад настороженно посмотрел на горничную и, вытянув шею, поверх неё, дальше в коридор этажа гостиницы. Коридор был пуст. Он взял у неё из рук кофейник и чашку с блюдцем.
– Gracias otra vez, – сказал он ей на ломаном испанском и затрясся в кашле, едва не уронив кофейник.
– Мистер Гурин, с вами всё в порядке?
Горничная выглядела взволнованной.
– Всё нормально…
Он справился с кашлем и закрыл дверь коленом. Убедившись, что замок щёлкнул, Влад поставил кофейник и чашку с блюдцем на пол и вернулся к лаптопу.
9
«Не зная кто или что Айпери, у меня, тем не менее, есть теория почему я её вижу. Но она настолько диковинная и, можно сказать, невероятная, что я никогда не осмеливался обсуждать её с кем-нибудь. Я держал её при себе вот уже много лет и это первый раз, когда я упоминаю о ней, пусть даже в такой, эпистолярной, форме…»
Влад мрачно посмотрел на последнюю напечатанную строчку и почесал подбородок. Теперь ему казалось он стоял на краю пропасти, откуда открывался опьяняющий в своём великолепии вид, но малейшее неверное движение – и он потеряет баланс и рухнет в бездонное ущелье. Он вспомнил, как такое же чувство он испытал, когда посещал Гранд Каньон в Аризоне. Неповторимое сочетание нежной охры, мутных вод реки Колорадо далеко внизу и ослепительно голубого неба, притупляли чувство опасности на краю обрыва в добрых шесть сотен метров. Тогда ему казалось, что он мог бы воспарить над древним как мир каньоном, словно белоголовые орлы, величественно кружащие над оранжевыми скалами. Люди знающие утверждают, что любая форма графоманства имеет терапевтический эффект и теперь он был полностью согласен с этим постулатом: его исповедь на лаптопе, несмотря на головную боль и слабость, наполняла его странной лёгкостью, что бывало с ним в глубоком детстве, когда он со слезами на глазах признавался матери о совершённых проказах. Но сейчас ставки были несоизмеримо более высокими.
Он помедлил ещё несколько секунд, вытер рукавом проступивший на лбу пот, и продолжил стучать по клавиатуре слегка дрожащими пальцами.
«То, что изложу ниже будет звучать крайне помпезно и неправдоподобно, подобно тому, как Дональд Трамп на полном серьёзе объявил себя в прямом эфире новостного канала очень стабильным гением. Но я всё же попробую.
Готовя сделку по продаже одного манускрипта, найденного по слухам в подвале дома в одном из старых кварталов Самарканда, я общался с представителями общиной яхуди в этом старинном городе. Манускрипт этот был интересен как исторический документ, но по сути своей, прозаичен – в нём описывались некие целебные снадобья из трав, различных масел и прочих ингредиентов. Связан с тюркскими племенами он был лишь тем, что часть трав для рецептов из этой книги можно было найти только в их степях, за пределами фарси-говорящих городов. Сам манускрипт принадлежал перу средневекового лекаря из этой же общины яхуди, что до сих пор существуют в некоторых городах Средней Азии. В трёх местах автор упоминает о загадочных тридцати шести праведниках и что как минимум одно из снадобий (жуткая, по современным меркам, смесь из растений и высушенных лягушек на кунжутном масле) было одобрено одним из этих праведников, имени которого он не рискует приводить на страницах своей книги.
Мне стало любопытно. Что за тридцать шесть праведников и почему автор трактата не мог упомянуть его имени? Изучение темы привело меня к трудам Макса Брода и книгам малоизвестных богословов иудаизма. Роль этих праведников в нашем мире и сама их концепция показалась мне совершенно нелогичной, но как я, будучи человеком крайне далёким от религии вообще, а уж от иудаизма тем более, мог судить об этом? Тридцать шесть праведников оправдывают существование нашего мира перед всесильным богом. Как только прекратится их заступничество, у бога не будет никаких оснований для того, чтобы не уничтожить наш мир так, как это однажды произошло с Содомом и Гоморрой. К своему стыду, я даже толком не знал сути этой ветхозаветной истории несмотря на то, что сочетание Содом и Гоморра также привычно для большинства из нас, как и дураки и дороги. В контексте данного вопроса, однако, было важно даже не столько то, что Содом и Гоморра были стёрты с лица земли всевышним за многочисленные грехи, а то, что у этих городов был шанс избежать этой печальной участи, если бы в них нашлось как минимум десять праведников. Праведников не нашлось, и господь послал на города дождем серу и огонь с неба. Тридцать шесть же праведников в мире всё ещё существуют и только благодаря им существуем мы.
И вот здесь то я, человек посещавший церковь только как музей, да и то изредка, перестал понимать логику предания. Всесильный бог, по определению всезнающий и всемогущий, не знал наперёд, что в Содоме и Гоморре нет праведников? К тому же, образ бога у меня всегда ассоциировался с не столько с карательными функциями, сколько с добротой; здесь же всевышний был похож на дамоклов меч, занесённый над человечеством и лишь тонкие нити в виде этих немногочисленных праведников, удерживали это меч от мощного удара.
Самое интересное, однако, заключалось в натуре этих тридцати шести праведников, которых называли странным словом ламедвовники. Они не знают друг друга и при этом все очень бедны. Если один ламедвовник умирает, его место сразу же занимает другой. Они понятия не имеют, что несут такую огромную ответственность. Узнав об этом, я опять оказался в логическом ступоре – казалось, что ламедвовниками управлял не тот же самый бог, под кем, согласно поговорке, ходим все мы, а какой-то другой. Иначе откуда бы появлялся новый праведник, занимающий место ушедшего из жизни? И потом, в чём конкретно заключается их оправдание человечества перед всевышним? В образе жизни? В молитвах? В поступках? В чём-то ещё?
Но наиболее шокирующая деталь о ламедвовнике это его немедленная смерть в случае, если он начинает понимать, что он – тот самый праведник. Способов для ламедвовника понять, что он ламедвовник не так уж и много. Об этом писал в своём исследовании один из крупных историков восточно-европейского иудаизма, проживающий в Нью Йорке и являющийся (бывают же такие совпадения!) коллекционером средневековых тюркских артефактов и моим клиентом. Один из критериев, согласно мистическим поверьям, это способность ламедвовника видеть фей, эльфов или тому подобных мифических существ. Я только вчера разговаривал с ним и, как бы между прочим, затронул эту тему.
– Только не говори, что ты видел зубную фею! – со смехом сказал он мне, расплывшись в саркастической улыбке в окошке Скайпа.
Легенда о зубной фее, приносящей деньги детям в англоязычных странах в обмен на выпавшие молочные зубы, такая же часть сказочного фольклора, как и Санта Клаус, доставляющий подарки на Рождество. К тому же фей, согласно поверьям, могут видеть лишь дети – взрослые напрочь лишены такой способности.
– А что, если даже и видел? – ответил я ему полушутя-полусерьёзно.
Теперь мой клиент-историк громко расхохотался.
– Сколько же она тебе принесла? Неужели больше, чем мой последний трансфер?!
Но мне уже было не смешно.
Айпери не приносила деньги. Она сопутствовала смерти, если не была самой смертью. И факт того, что Ай-Пери переводится с киргизского как Лунная Фея совершенно не добавлял мне оптимизма[1]…»
10
Влад почувствовал резкую боль в голове и закрыл глаза и потёр виски дрожащими пальцами. Казалось, где-то глубоко в мозгу что-то кололо его изнутри, пульсирующими волнами рассылая острые импульсы боли по всей черепной коробке. Он посмотрел на кофейник, из носика которого всё ещё вился едва заметный пар, но мысль о горячем кофе опять вызвала у него рвотный рефлекс. Он бы мог выпить сейчас холодной воды. Стакан. Или даже два. «Надо дописать!», подумал Влад и продолжил печатать, гоня от себя посторонние мысли и стараясь не обращать внимания на боль.
«Если я один из праведников-ламедвовников, то мне совершенно непонятно, что я делаю такого, что оправдывает существование человечества перед всевышним. Ничего особенно грешного я за собой не припомню, но и святым меня тоже называть нельзя. Кроме этого, я не могу считать себя бедным (если не считать первые пост-советские годы), хотя и в роскоши тоже не купаюсь. И главное – я совершенно не имею отношения к иудаизу. Скорее наоборот, если принять во внимание что предки мои – это семиречинские казаки, а у казаков всегда были, мягко говоря, сложные отношения с иудаизом. Однако, явного упоминания о том, что ламедвовники обязательно должны быть евреями или исповедовать иудаизм я тоже не нашёл. В этом смысле я чувствую себя объектом известного средневекового теста на ведьму, когда её бросали в омут и, если она выплывала, то значит она ведьма и должна быть сожжена, а если нет, то она не ведьма, но спасать её уже поздно…»
Влад остановился и перечитал два раза последний абзац. «Будь что будет!», подумал он и облизал сухие губы. Барабанная дробь ливня по стеклу усилилась, равно как и завывание ветра с океана.
«Один факт о Айпери для меня абсолютно бесспорен. Я не знаю кто или что она, но в том виде, в котором я её встречал, она совершенно не стареет. Медсестра в телевизоре была также молода и красива, как и девушка в чёрном пальто, встреченная мною на заснеженном пустыре во Фрунзе, когда я был ребёнком. Но, пожалуй что, это единственное, что я могу сказать о ней наверняка. Я не знаю почему я вижу её (и вижу ли я её как праведник-ламедвовник), но знаю, что Мехмет Кара Калем сталкивался с ней же на пять столетий раньше. Является ли Айпери причиной или же она просто сопутствует смерти, подобно как с появлением акулы всегда можно увидеть следующую за ней рыбу-лоцмана? Если первое, то наши традиционные представления можно считать абсолютно беспочвенными – у неё нет ни косы за плечами, ни чёрного балахона с капюшоном по самые глаза, и выглядит она как фотомодель с рекламы косметики Эсти Лаудер, а совсем не так, как это представлял Альбрехт Дюрер на своих мрачных гравюрах. Быть может она то, что криминальные адвокаты в Америке называют The God of Guilt, имея ввиду присяжных заседателей, выносящих вердикт о вине подзащитного? Как еще иначе объяснить случай с Орханом, спасшего ребёнка в детстве, но, скорее всего, имевшему отношение к исчезновению брата и, любопытным образом, оказавшимся парализованным именно наполовину? У меня нет ответов на эти вопросы. Но я всё же хочу донести до сведения вашей уважаемой редакции всё, что произошло со мной относительно появления Айпери в моей жизни ввиду одной важной причины. Моя последняя командировка в Китай пришлась на начало эпидемии того самого вируса, что теперь обвиняют в смерти тысяч человек только в одном Китае. Вылетая из Шанхая, я почувствовал себя плохо. Спустя три дня по прилёту высокая температура, затяжные приступы кашля, дрожь в руках и озноб перестали исчезать даже после приёма целого коктейля лекарств. Я не попал в карантин, потому что был, вероятнее всего, в числе первых заболевших. Я достаточно здоровый человек в принципе и пока еще не особо пожилой, поэтому непонятно почему я не могу выкарабкаться из этой болезни. Я уверен, что если я не ламедвовник, осознавший собственную праведность, то болезнь отступит. В этом случае, я готов встретиться с вами лично и ответить на ваши вопросы, которых, уверен, будет немало. Ходили слухи, что вирус этот был непреднамеренной (а может быть и нет – кто знает?) утечкой с некой закрытой фабрики биологического оружия в Поднебесной. По косвенным данным, просочившимся в новости, шансы на выздоровление снижаются, если началась рвота. Пока её нет, я записываю всё, что знаю об Айпери.
Я изо всех сил надеюсь, что рвоты не будет и что я не ламедвовник. Но, если второе – неправда, то волноваться о первом смысла нет.
Пожалуйста, примите всё вышеизложенное ко вниманию. Я не понимаю, как вам использовать эту информацию, но интуитивно чувствую, что кто-то должен это знать. Имя и адрес коллекционера на Манхэттене такой – ….
Прошу прощения за сумбурность изложения.
С уважением,
Влад Гурин»
11
Влад закрыл текстовый редактор и нажал на кнопку в почтовой программе в открытом браузере. Создав новое сообщение, он прикрепил к нему только что созданный текстовый файл и забил в графе «Кому» электронный адрес для обычной корреспонденции газеты «Сиэтл Таймс». Затем в графе «Заголовок» напечатал – «Информация для редактора отдела происшествий». Пробежавшись глазами по письму, он судорожно выдохнул, чувствуя приближающийся приступ кашля, и нажал клавишу «Послать».
В дверь опять раздался стук.
«Да что ей надо в этот раз?», раздражённо подумал Влад и стал задыхаться от кашля.
Он совладал с ним спустя несколько секунд и направился к двери, вспоминая на ходу все испанские ругательства, который когда-либо слышал. Распахнув дверь, он уже было хотел сказать, что не надо его больше беспокоить, с кофе или без, как вдруг обомлел и почувствовал слабый рвотный рефлекс, зарождающийся где-то глубоко в желудке.
На пороге его гостиничного номера стояла Айпери.
Она, как тогда в моём детстве, была в чёрном пальто. Головной убор отсутствовал – в этот раз её пышные волосы живописно струились вниз, ниспадая на плечи и грудь. Ямочка на щеке осталась такой же обворожительной, как и несколько десятилетий назад. Айпери улыбалась и участливо смотрела на дрожащего от озноба и шока Влада.
Он почувствовал, что рвотный рефлекс набирает силу. А ещё через несколько мгновений бурно блеванул на порог номера омерзительно пахнущей желчью из пустого желудка. После чего согнулся вдвое и обессиленно рухнул на пол.
Айпери продолжала улыбаться. Вид больного, корчащегося в агонии Влада, казалось, её совсем не смущал. Она поправила свои локоны и по-доброму, тихо, почти шёпотом сказала:
– Пора.
12
«ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ В ХОЛИДЭЙ ИНН
Барбара Спеллер, спецкорр отдела происшествий
Странная смерть произошла в номере Холидэй Инн в даунтауне Сиэтла в прошлый четверг.
Влад Гурин, предприниматель сорока трёх лет, владевший успешным онлайн бизнесом по продаже редких и коллекционных изданий, неожиданно скончался в своём номере, снятом накануне. Его труп был обнаружен на пороге входной двери горничной по этажу Грасиелой Веласкес. Ведётся следствие.
Мистер Гурин был законопослушным гражданином, исправно платящим налоги и не имевшим проблем с законом. Родом с пост-советского пространства, он перебрался в начале века в Америку и некоторое время преподавал в одном из колледжей Беллевью прежде, чем открыть собственный бизнес.
Мистер Гурин часто бывал в Китае и Турции по делам своего бизнеса и у следователей есть основания полагать, что во время своего последнего визита в Шанхай он заразился вирусом, являющимся причиной текущей пандемии, что и стало причиной его ухода из жизни. Миссис Веласкес и все работники «Холидэй Инн» были протестированы на наличие вируса с отрицательным результатом. Данные пост-мортем анализа будут известны через несколько дней.
Опрос постояльцев гостиницы и жителей окрестных кварталов не дал ничего существенного, кроме одной детали: подросток по имени Кевин Робинсон упомянул о некой даме, увиденной им, когда он выгуливал свою собаку приблизительно во время смерти мистера Гурина. Девушка в чёрном пальто вышла из гостиницы и направилась к проезжей части, после чего стала переходить дорогу в неположенном месте с очевидным риском как для себя, так и для транспорта на трассе. В этот момент собака вырвала поводок из рук Кевина, которому на данный момент двенадцать лет, и помчалась на другую сторону улицу. Собаку сбил на полной скорости автомобиль из плотного траффика на проезжей части.
К сожалению, собака скончалась.
В силу всё ещё неясных причин, камеры видеонаблюдения гостиницы, как внутри, так и снаружи здания, не зафиксировали передвижений дамы, увиденной Кевином. Отрабатывается версия технической неисправности. Полиция Сиэтла подчёркивает, что оснований не доверять словам мальчика у неё нет и просит всех, кто может предоставить любую информацию об этой девушке позвонить на анонимную линию. (См. фоторобот, сделанный по словам Кевина Робинсона ниже).»
[1] Слово Айпери действительно переводится с киргизского как «Лунная Фея», но при этом является достаточно широко распространённым женским именем в Кыргызстане и Казахстане.
Вернуться в Содержание номера
