Глава 1
Обеспокоенный голос журналистки вернул разум Жерома из нахлынувших воспоминаний.
— Месье Карро! Месье вице-президент! С вами всё в порядке?
Жером сфокусировал взгляд на прекрасном лице собеседницы и улыбнулся. Совсем ещё молоденькая, многообещающая работница пера могла бы легко стать звездой подиума. Но нынешнее поколение предпочитало зарабатывать умом или руками и не гонялось за дешёвой популярностью и лёгкими деньгами.
Любому, кто впервые беседовал с Анной Брюгге, было трудно поверить, что за внешностью первой красавицы прячется острый, проницательный ум. Девушка в свои двадцать три уже была ведущим журналистом «Французских Ведомостей» и ей прочили блестящую карьеру в столице Федерации. Но многие талантливые французы предпочитали оставаться в Малой Франции, как неофициально называли Французскую Автономную Республику (ФАР). Да и сам Жером (себя он ни в коем случае не считал талантливым) отказывался от выгодных предложений продолжить карьеру в центре.
Мужчина встал, одёрнул пиджак и подошёл к стеклянной стене кабинета. Глядя отсюда на город, можно было подумать, что находишься не в молоденькой Лютеции, а в древнем Париже. Только купола церквей да позолота на копии Эйфелевой Башни выдавали разницу. Позолоту нанесли специально к Юбилею. Федеральные власти потратили уйму денег, и вице-президент Жером Карро был яростным противником этой идеи.
Но теперь, глядя на сверкающий в лучах ласкового летнего солнца архитектурный шедевр (точнее — копию шедевра), он не мог не признать, что величественное, роскошное зрелище стоило каждой потраченной копейки.
Как всегда, к гордости и радости за прекрасную Лютецию добавилась печаль о далёкой утраченной Родине, Старой Франции.
— Матушка Россия всегда была безумно щедра к нам. Заслуженно ли? — пробормотал чиновник.
Жерому Карро было шестьдесят два года. Постоянные занятия спортом и регулярные походы на природу по выходным сохранили его фигуру. Волосы его только-только начали седеть, а отличная работа стоматолога делала его улыбку поистине голливудской. Летом кожа его приобретала нежно-бронзовый оттенок. В общем — на вид ему трудно было дать больше пятидесяти лет.
— Вы правы, месье. Трудно приёмным детям желать большей любви, чем она дарит нам.
— О, нет, мадемуазель Брюгге, это мы — старики, приёмные дети. А вы, молодёжь — дети родные. Произнося некогда запрещённые в сходящей с ума Европе слова «мадам» и «мадемуазель», Жером почувствовал удовлетворение.
— Месье вице-президент, будьте же объективны, стариком вы станете не ранее, чем через двадцать-тридцать лет.
Чиновник рассмеялся. Ему нравился такой неформальный стиль общения. Здесь, на востоке, человеческие взаимоотношения ценились больше, чем буква протокола.
— Что ж, мадемуазель. Вы пришли ко мне, чтобы взять интервью по случаю Тридцатилетия Малой Франции, но я предложу вам нечто большее. Чиновник подошёл к громоздкому сейфу, стоявшему в углу. Совершенно не скрываясь, он ввёл нужную цифровую комбинацию и открыл дверцу. Журналистка, движимая любопытством, сумела заметить лишь краешек магазина автоматического оружия, скорее всего — АК‑47 или более новой модификации знаменитого автомата. Анна решила, что месье Карро продемонстрирует ей личное оружие, которым пользовался во времена Переселения. Но вице-президент ФАР даже не посмотрел на автомат. С верхней полки он взял небольшую пачку бумаги.
— Взгляните, — он аккуратно положил листы на стол перед юной визитёршей и уселся в своё кресло. — Я написал это десять лет назад, когда понял, что детали начали изглаживаться из памяти. Можете напечатать целиком, можете использовать отдельные части в своей статье. Делайте, что вам угодно. Об одном лишь прошу — сохраните дух событий, их суть.
Изящные пальчики Анны легли на стопочку листов. Она сдвинула их так, чтобы оценить количество страниц и мельком ознакомиться с содержанием. На лице её медлен-но проступало изумление.
— О, Господи! — она перешла на русский (Жером, когда волновался, наоборот, говорил только по-французски). — Это же заготовка под мемуары! И вам не жалко отдавать это мне? Надеюсь, у вас есть копии?
— Никаких копий, — чиновник улыбался, довольный реакцией прелестной журналистки, — и я не собираюсь писать мемуары. Считайте это моим подарком к Юбилею. И не судите строго мои литературные таланты. В конце концов, я обычный госслужащий, а не писатель.
Глава 2
Трава, за пучок которой я держался, свисая над трёхметровым обрывом, начала вырываться из земли. Моё и без того ненадёжное положение ухудшилось из-за того, что под левой ногой рассыпался небольшой уступчик. Мне нужно было продержаться всего пару секунд прежде, чем бинокль в моей правой руке закончит подсчёт людей в отряде, преследовавшем нас. Наконец, двойная вибрация на поверхности цифрового оптического прибора сообщила мне, что процесс окончен. Почти сразу же последние травинки под рукой с треском вырвались, но я успел забросить бинокль за спину (он держался на ремне) и ухватился правой рукой за корень, торчавший из стенки оврага. Мне удалось спуститься, не наделав шума.
Оказавшись на дне, я не стал сразу знакомиться с результатами наблюдения, но предпочёл отойти подальше. Около сотни метров я двигался по ручью, текущему по дну оврага, а потом, скрывшись от возможных наблюдателей за резким поворотом русла, в несколько прыжков взобрался по склону и растворился в густом кустарнике. Осенний камуфляж,
подаренный мне русскими солдатами, позволял буквально сливаться с природой. Я сел, опёршись на ствол дерева, и взял в руки бинокль.
Небольшое, размером с пачку сигарет устройство было весьма высокотехнологичным. Бинокль мог работать в обычном оптическом режиме, а также в тепловом и ночном режимах. Его также можно было использовать как датчик движения, камеру, фотоаппарат и прочее. Меня интересовала запись в тепловом режиме тех двадцати секунд, когда я висел, распластавшись по стенке оврага.
Бинокль представил мне следующую картину. Мужчины склонились в земном поклоне, повернувшись ко мне задницами. Они молились. Я также счёл не лишним возблагодарить мысленно Деву Марию за то, что она привела меня в такой удобный момент. Ведь у преследователей тоже могли быть различного рода следящие устройства (именно по этой причине я опасался даже поднять голову над обрывом). Для меня их красные силуэты сливались в одно огромное пятно, так как расположились они в несколько рядов. Но компьютер бинокля безошибочно подсчитал точное количество. Их было тридцать семь человек. На девять больше, чем днём раньше. Это плохо. Значит, исламисты охотились именно за моим отрядом.
Теперь мне следует отступить от основной линии повествования и кратко рассказать о ситуации, в которой оказалась Европа и её обитатели в те поистине печальные и трагические времена.
Я не стану, подобно некоторым, возлагать вину за всё произошедшее на плечи великих предков, создавших в своё время колоссальные империи. Раскинувшиеся на несколько континентов сразу, империи дали такой сильный толчок человечеству, что было порождено само понятие научно-технического прогресса. И именно благодаря им родилась современная цивилизация. Не пращуры виноваты, но близорукие и бездарные политики конца века прошлого и начала нынешнего, двадцать первого века. Безвольные марионетки заокеанских кукловодов, они уничтожали одно государство Востока за другим. «Кто сеет ветер, пожнёт бурю», — так гласит Ветхий Завет.
И буря пришла к нам. Лишённые крова, потерявшие родных и близких, затаившие в глубине души злобу и ненависть, миллионами устремились они в Европу. И они несли с собою свою веру. Зелёное знамя Пророка поднималось всё выше и выше. Они выигрывали выборы и меняли законы. А местные жители равнодушно смотрели на всё это, убеждённые, что лично для них ничего не изменится.
К 2030 году целые области Старого Света входили в неформальный Союз Мусульманских Общин. В 2031 году в результате победы на всеобщем референдуме было провозглашено преобразование Европейского Союза в Аль-Еврабию, провинцию Всемирного Халифата. Центром новой провинции стала Кордова, в память о средневековом эмирате. Народы бывшего соцлагеря воспротивились, и на их усмирение была отправлена армия, уничтожавшая несогласных целыми деревнями. Сербы и черногорцы направили официльное прошение о помощи и практически в полном составе были эвакуированы в Россию, где был создан субъект федерации «Республика Новая Сербия».
Французские патриоты тоже не сидели сложа руки. Началось «Восстание Белых Генералов» (я принимал в нём активное участие в ранге офицера). Но силы были слишком неравны, и к концу 2031 года наша армия была прижата к морю и ей угрожал полный разгром. И тогда на побережье высадились русские, кардинально изменив ситуацию.
Нетерпеливый читатель (если я всё-таки решусь когда-нибудь опубликовать свои жалкие литераторские потуги) воскликнет: «Но месье! Почему вы, подобно сербам, не обратились к единственному на белом свете государству, которому небезразлична судьба христиан и Европы и которое было в силах помочь?»
Ответ на этот простой и очевидно логичный вопрос довольно сложен. Человеку, родившемуся уже в Малой Франции, считающему Россию своей Родиной, трудно понять ход мыслей моего, старшего поколения. Десятилетиями, нет — столетиями в Европе процветала махровая русофобия. С рождения и до самой смерти европейцам буквально вдалбливали в мозги образ «тюрьмы народов», «империи зла», «зверских монголоидных орд» и прочая и прочая.
Среднестатистический житель Старого Света был уверен, что где-то на далёких восточных рубежах Евросоюза размещается агрессивное, злобное образование, нечто среднее между Мордором, Нифльхеймом, Тартаром и бесконечным Гулагом. А населяют это противное добру и свету недоразумение вечно пьяные, злобные, бескультурные орки, морлоки, демоны снегов — выбирай персонажей на свой вкус. Половина проклятых обитателей «Мордора» — это забитые и бесправные жертвы, а другая половина — кровожадные палачи и надзиратели.
Я прошу тебя, мой юный друг, быть снисходительным к невежеству твоих отцов и дедов. Воспринимай нас как неких древних людей, абсолютно уверенных в том, что земля плоская и покоится на спинах четырёх слонов. Нам, несчастным, далеко до твоих познаний в истории. А нашим бедным учителям бесконечно далеко до прекрасных педагогов, что обучают детей в школах Лютеции, Москвы, Петербурга или другого города или селения необъятной России…
Двадцать второго января 2032 года было подписано Компьенское соглашение. Ширина приморской территории, подконтрольная русским, ограничивалась 50‑тью километрами (на протяжении от Бреста до Антверпена), ещё 50 были провозглашены нейтральной демилитаризованной зоной. Христианам Халифата был разрешён беспрепятственный проход к побережью. Началось Переселение, благодаря которому около четырнадцати миллионов моих соотечественников обрели новый дом и сохранили культуру, веру и язык.
Белые Генералы, веря лживым обещаниям англосаксов, начали наступление ранней весной, не согласовав его с русскими, и были повержены (позже выяснилось, что британцы и американцы, у которых ситуация была ненамного лучше, чем у французов, продали врагу все планы наступления). Халифат ужесточил условия, и Россия, поражённая черной неблагодарностью руководства повстанцев, приняла их. Переселенцев обязали отписывать движимое и недвижимое имущество властям и брать с собой только документы и одну дорожную сумку или рюкзак.
В нейтральной зоне по-прежнему не было исламской власти. Те, в ком жила надежда, устремились туда группами и поодиночке.
Из остатков повстанческих войск было сформировано ополчение, неофициально получившее прозвище «Бригада Проводников». Полностью на добровольных началах. Регулярным частям было запрещено появляться на ничейной полосе, и роль защитников беженцев была возложена на проводников.
Глава 3
Я прошу прощение за перечисление фактов, которые известны всем. События тех дней ещё живы в моей памяти, хотя отдельные детали начали забываться ввиду наступающей старости. Служба государству занимает всё моё время и мне крайне редко удаётся поговорить о делах минувших дней с кем-нибудь, кто в те смутные времена бродил по тем же опасным тропам, что и я. Не желая обременять семью проблемами из прошлого, я решил довериться бумаге. Ибо она, как говорят, всё стерпит. Для меня важно передать не только хронологию событий, но и настроения в обществе и то, что творилось в головах людей: наши чаяния, страхи, надежды, иллюзии.
Я к тому времени уже наладил кое-какие контакты с русскими. Моё мнение о них постепенно менялось. Мне стали импонировать их молчаливость, профессионализм, честность, прямота. Они мало говорили, но много делали; в отличие от моих соплеменников, привыкших к обильным словоизлияниям, за которыми они скрывали леность и хитрость и вечную надежду на то, что дело сделает кто-то иной.
Я стал проводником. Наши новые союзники снабжали нас всем необходимым, отдавая лучшее из того, что у них было. Так мне открылась ещё одна черта русских — невероятная щедрость. Чтобы помочь другу, они в буквальном смысле слова готовы отдать последнее. Я сам был свидетелем подобных случаев. Наверное, именно потому, что русские способны ценить других более, чем самих себя, Господь и наделил их бескрайними землями и бесконечными богатствами.
Но и враги не сидели без дела. И если мы создали ополчение для защиты беженцев, то они сформировали отряды для поимки и препровождения беглецов обратно в Халифат. Мы называли их «охотниками». Не открою ни для кого секрет, если скажу, что частью как проводников, так и охотников были профессиональные солдаты. На нашей стороне — русские,
на их — арабы и турки. Но прочие условия перемирия соблюдались свято: никакого тяжёлого вооружения, никаких регулярных частей, никакой бронетехники или самолётов.
Май и июнь 2032 года были благоприятным временем для переселенцев. Охотники предпочитали брать взятки и закрывать глаза на огромные караваны беженцев, идущих из Парижа и даже более дальних от нейтральной полосы городов. А когда закончился священный месяц Рамадан, всё изменилось. Из Мекки, столицы Халифата, прислали новую команду управленцев. Покатились головы (в прямом смысле слова). Полицейские, военные, ополченцы, все были жутко напуганы. Золото, которым русские щедро снабжали нас, стало бесполезным. На всех дорогах, даже грунтовых, появились посты, перекрывающие путь на нейтральную полосу. Нарушителей и их семьи арестовывали и запирали в специальных фильтрационных лагерях. Выйти оттуда можно было, только приняв ислам, после чего бедолаг переправляли в Северную Африку, где Халифат осуществлял амбициозную (но полностью провалившуюся) программу по озеленению пустынь. Смертность там достигала таких масштабов, что многие неудавшиеся переселенцы предпочитали погибать под пулями исламистов, чем обрекать себя на муки голода, жажды, каторжных работ.
Большинство маршрутов бегства пролегало через Нормандию, единственную из северных французских провинций сохранившую значительные лесные массивы.
Я не буду утруждать тебя, читатель, перечислением и описанием всех моих «проводок», да это и не относится к делу. Упомяну лишь, что к концу октября 2032‑го я вывел из нейтральной полосы двадцать пять групп переселенцев. И хотя я повидал войну, как во Франции, так и в Африке (ещё в пору моей службы в армии), но ничто не было для очей моих столь тяжёлым и угнетающим зрелищем, как вид моих соотечественников, превратившихся в беженцев на земле своих предков. Надеюсь, что мы полностью искупили вину за многовековые злодеяния и Господь более не станет наказывать наш род…
Я руководил отрядом проводников численностью в пятнадцать бойцов, мы вели к свободной прибрежной зоне внушительных размеров группу беглецов, не менее полутора сотен человек. Самые опасные, открытые участки пути уже были позади, и можно было несколько расслабиться. Хотя впереди и оставалось несколько мест, где охотники могли устроить засаду. И тут по сотовой связи нам передали, что исламисты предположительно вскрыли несколько тайников с продуктами и боеприпасами. Если это правда, то бригаде пришлось бы изменить маршруты проводок, поэтому нужно было проверить на местах.
Из отряда я был единственным уроженцем данной местности. Мне не нужны были ни карты, ни глонасс-навигаторы, чтобы выполнить задачу. Я передал командование своему заместителю, Полю, и в одиночку отправился к цели. При себе у меня
имелось: бинокль, аптечка, нож русских спецназовцев, АК‑12 и три рожка к нему, армейский паёк на двое суток и сверхлёгкая палатка. Я не собирался задерживаться и рассчитывал покинуть нейтральную полосу не позже, чем через один-два дня.
Прикинув маршрут, я первым делом отправился к тайнику, располагавшемуся ближе к территории Халифата. Нижняя Нормандия — земля лесистая и холмистая. Имеются здесь и скалы и ущелья. А вследствие военных действий и экономической разрухи последних лет многие фермы были разрушены, почти все деревни и городка — покинуты. Природа быстро взяла своё, так что можно было скрытно перемещаться не только по лесам, но и по полям, заросшим одичавшими культурами, сорняками и кустарником. Одному человеку, даже и без всякой подготовки было легко перемещаться незамеченным.
Ночь я провёл в одном из покинутых домов на хуторе неподалёку. Как ни странно, но мародёры до сих пор не ограбили здешние жилища. Мебель была целёхонькой, так что ночевал я с комфортом — на мягкой кровати под тяжёлым и тёплым шерстяным одеялом. Проснувшись с рассветом, я заварил себе кофе из рациона и подогрел рисовую кашу с курятиной. Надо отдать должное российским пайкам — они были намного вкуснее тех, к которым я привык во французской армии.
Человеку, длительное время ночующему в палатке в дождливом осеннем лесу, даже такие мелочи, как уютная постель под настоящей крышей и горячий крепкий кофе, могут здорово поднять настроение. И в пути я мурлыкал себе под нос задорную и несколько похабную песенку «Соседская девчонка».
Я добрался к первой цели рано утром. Мне потребовалось время, чтобы отыскать тайник, ведь прежде я не пользовался им. Те, кто устраивал подобные схроны, отлично знали своё дело: несколько раз я в буквальном смысле слова наступал на крышку тайника и ничего не замечал. Я опустился на четвереньки и принялся руками простукивать почву перед собой. И только тогда мне удалось обнаружить деревянную крышку склада. Я руками сгрёб с неё листья и землю. Открыв тайник, я убедился, что он цел и не тронут. Я спустился в землянку и мне на глаза попался ящик со сгущённым молоком — излюбленное лакомство русских солдат, туристов и путешественников. И детей, конечно же. Я взял жестяную банку, пробил в ней две дырки и с наслаждением поглощал жидкий десерт.
Перед уходом, я взял ещё два рожка с патронами и положил их в карманы на разгрузке. Это старый метод защиты тела, в случае, если нет бронежилета. На мне был новейший (всего два килограмма весом) керамический броник. Но лишняя защита, да и патроны, мне бы не помешали. Я тщательно замаскировал схрон.
Так, с банкой сгущёнки в руке, я и наткнулся на них. Они притаились за ближайшим холмиком и наблюдали за мной. По внешнему виду они не смогли определить, враг я или друг. И хотя у них была пара древних охотничьих ружей, стрелять они не стали, опасаясь, что на шум уж точно выйдут враги. Если бы мне нужно было идти в другую сторону, то я, скорее всего, вообще не заметил бы этих людей. Их было десятка два. Чуть позже я узнал точную цифру — двадцать два человека.
— Брось автомат на землю, и подальше. Делай это медленно. У меня в ружье — пули на слонов, никакой бронежилет тебя не спасёт, — чётко выговаривая слова (как мы зачастую делаем, обращаясь к иностранцам), пожилой мужчина водил стволом вверх-вниз, точно решая, куда выстрелить.
Это был высокий, полный, широкоплечий и краснолицый старик с кустистыми бакенбардами. Второй человек с ружьём — маленький, сухонький, желчный старичок с бородкой клинышком. Но тяжёлый дробовик он держал крепко и целился мне прямо в голову. На мой взгляд, они были ровесниками: я дал бы им лет по шестьдесят пять (и я не ошибся). Остальные члены группы: женщины от сорока до пятидесяти лет, трое детишек дошкольного возраста и две молоденькие, не старше восемнадцати, девушки.
— Слушайся Жана, — басу здоровяка вторил скрипучий голос его низкорослого приятеля, — иначе прямо сейчас отправишься к Аллаху.
Я улыбался, но выполнил их приказ, отбросив АК метров на пять.
— Успокойтесь, месье, я проводник, а не охотник, — я старался говорить как можно миролюбивее и дружелюбнее. — Могу провести вас к Фалезу, там ближайший опорный пункт и транспортный хаб. Там вы будете в безопасности.
— То, что ты француз и у тебя нет бороды, ещё не значит, что ты — проводник, — проворчал великан Жан. — Чем ты докажешь нам, что не работаешь на Халифат?
Они оба несколько расслабились и убрали пальцы с курков.
— У меня есть доказательство. Я сейчас медленно засуну руку под куртку и достану его. Это не оружие, уверяю вас.
Я медленно забрался левой рукой за пазуху и извлёк пластиковый прямоугольник, испускающий мягкое белое свечение.
— Это удостоверение проводника. Оно настроено на мои мозговые волны и биоритмы. В чужих руках оно светиться не будет. Слышали о таком?
Они моментально успокоились. Кто во Франции не слышал про «билеты в Гиперборею»? Так острословы прозвали особые документы проводников. Если боец погибал или пропуск снимали с него, он тут же переставал функционировать.
Мужчины разрядили ружья, поставили их на предохранитель и сдвинули за спину. Все члены группы, движимые любопытством, подошли ко мне. Одна из женщин, Натали, подняла мальчика на руки и тот, раскрыв рот от удивления, дотронулся до моего пропуска. «Билет» заиграл всеми цветами радуги, а через пару секунд на его поверхности началась трансляция рекламного ролика. Только рекламировали не автомобили или зубную пасту, а будущую жизнь переселенцев. Я видел этот клип множество раз, но терпеливо ждал, когда он закончится. Панорамы грандиозной стройки, занимающий сотни квадратных километров, сменились видами суровой, но прекрасной природы. А завершало всё компьютерное изображение Лютеции, какой она будет по окончании стройки — практически точная копия Парижа, только из самых современных материалов, с более развитой сетью метро и расширенными улицами, ради удобства автолюбителей.
— Не может этого быть, — проскрипел после просмотра невысокий старичок и солидно, со знанием дела, прокашлялся. — Я кое-что понимаю в строительстве и заявляю со всей ответственностью, что подобную стройку не завершить и за двадцать лет.
— Тут ты прав, старина Адриан, тут ты попал в самую точку, в десяточку. Построить Париж за пару лет? Это разве что Господу Богу по силам, но уж точно не людям. И тем более — не русским.
Понимая, что подобная дискуссия может продолжаться бесконечно, я спрятал «билет», взял с земли автомат и немного поднялся по склону. Я сказал им, что раз они теперь под защитой французских добровольцев, то обязаны беспрекословно слушаться меня. Я осведомился о запасах пищи, после чего Адриан достал из кармана видавший виды блокнот и дал мне детальный отчёт. Надо признать, что старики, как старшие группы, подошли к делу серьёзно и с пониманием. Они позже поведали мне, что были заядлыми охотниками и, в своё время, отслужили в армии.
Закончив ревизию и удостоверившись, что с продуктами и средствами для ночлега проблем нет, я скомандовал повесить рюкзаки на спины и двинуться в путь. Опасно было долго находиться возле тайника, чьи координаты могли быть известны охотникам.
Жан и Адриан подготовились отлично, вот только они не могли знать, что в районе Вимутье, куда они намеревались попасть, рыскают десятки вражеских отрядов. Я предло-жил двигаться в сторону Фалеза. Пусть расстояние почти в три раза длиннее, но и шансов благополучно добраться намного больше.
Я приказал всему отряду молчать во время переходов, дабы не привлекать внимания. И хотя поначалу это условие тяжело давалось детям и женщинам, но усталость брала своё и разговоры постепенно утихли. Продвижение наше было крайне медленным. Только к обеду мы добрались до хутора, где я провёл прошлую ночь. Впереди нас ждали сплошные поля, по которым двигаться группой среди белого дня было не очень разумно. Это в одиночку я мог незаметно прокрасться прямо под носом у врагов, но не теперь. Поэтому я приказал всем разместиться в самом большом доме и как следует выспаться, чтобы продолжить путь ночью. Я занял позицию на крыше и дежурил до наступления сумерек.
Потом я спустился, разбудил Натали и вместе с ней занялся приготовлением пищи. Она и поведала мне печальную, но довольно обычную для тех времён историю их группы.
Глава 4
Они были жителями городка Сен-Антуан-Креви. Обычное селение средневековой архитектуры, коих много раскидано по Франции. Местные жители занимались фермерством: по большей части выращивали пшеницу, но также разводили скот, имели давние традиции виноградарства и виноделия. Перемены, казалось, обходили их стороной. В окрестностях городка не встречалось ни мусульманских беженцев, ни мечетей, ни шариатских патрулей. Новости из Парижа воспринимались как некая абстракция, вроде бы где-то существующая, но абсолютно не касающаяся поросших мхом стен городка. Поэтому новость о том, что Франция стала частью Халифата, была воспринята в селении крайне болезненно.
Многие запили, некоторые покончили с собой. Когда Белые Генералы подняли мятеж, часть мужчин и женщин вступили в ряды повстанцев. Большинство из них погибли во время боёв. После высадились русские, и почти все остальные жители собрали вещи и поехали на север. А в конце лета в городок заявилось три сотни переселенцев‑мусульман из Чёрной Африки. Мэра сместили, церковь оперативно переделали в мечеть (по правде сказать, священника не было уже около года). Оставшихся белых обложили неофициальными, но вполне реальными налогами. Жаловаться было некому, приходилось платить. Французов постоянно оскорбляли на улицах, их обсчитывали в магазинах, за ними гонялись толпы смуглявых детишек, бросаясь тухлыми продуктами, а иногда и камнями. Жизнь стала очень тяжёлой, а после катастрофы последнего наступления мятежников — и вовсе невыносимой. Семеро из оставшихся приняли ислам, а остальные решили бежать. К побегу готовились тщательно, ведь городок располагается за пределами пятидесятикило-метровой нейтральной зоны, и всем было отлично известно, какое наказание полагается нарушителям. Тайные встречи, заготовка необходимых продуктов, палаток и спальников — всё это происходило в атмосфере тщательной конспирации и напоминало фильм о шпионах. Благо, отцы города — Жан Верон и Адриан де Крюсси были достаточно умны и проницательны, чтобы всё организовать. Они улыбались захватчикам, исправно платили непосильные поборы и делали вид, что раздумывают над переходом в магометанство. И в то же время, готовили побег.
Тут она спросила меня, тщательно скрывая улыбку, кто из стариков был нотариусом и много раз избирался мэром, а кто был владельцем виноградников и винного завода. Само собой, я ответил, что красноносый здоровяк Жан — винодел, а его приятель Адриан, судя по цвету лица, явно провёл большую часть жизни в кабинетах, а значит, был юристом. Натали звонко рассмеялась и заявила, что я ошибся. Но утешила меня тем, что ни один иногородний до сих пор не угадывал.
Адриан де Крюсси был дворянином. В древние времена его семье принадлежал и сам Сен-Антуан-Креви и все окрестные земли. Его виноградники и винный завод давали работу почти для трети трудоспособного населения городка. Новые мусульманские власти закрыли завод (к тому времени, работать на нём всё равно было некому), и предписали заменить винные сорта винограда на десертные. Адриану, оставшемуся без работников и без прибыли от продажи вина, сделать это было не проще, чем слетать на Луну. Жена его давно умерла, а дети и внуки жили в Новой Зеландии и связь с главой семейства почти не поддерживали.
Жан Верон был выходцем из бедной семьи. Однако, он с детства отличался сообразительностью и любознательностью, поэтому с отличием окончил школу и поступил в Университет Пантеон-Ассас, лучший ВУЗ Франции, специализирующийся на праве. Жану прочили большое будущее в Париже. Однако, окончив с красным дипломом университет, он неожиданно для всех вернулся в родной городок.
У блестящего юриста и местного винного магната сложились весьма непростые отношения. Жан был сторонником левых идей, а де Крюсси отличался весьма консервативными взглядами. Некоторые считали его даже монархистом (каким именно — легитимистом, орлеанистом или бонапартистом, распространители слухов не уточняли), хотя никто и никогда не слышал от него упрёков в адрес республиканского строя или тостов за здравие Бурбонов или Бонапартов.
Острое соперничество за влияние в городе, перераставшее иногда чуть ли не в войну, не помешало нотариусу и виноделу жениться на сёстрах-близняшках. Элеонора и Мари плодотворно влияли на супругов и свели «боевые действия» к ворчанию и колкостям. Обе женщины умерли в возрасте сорока лет с разницей всего три дня. После чего дети Жана и Адриана покинули Сен-Антуан-Креви
и больше никогда не возвращались. Внезапно ставшие одинокими, Верон и де Крюсси позабыли прежнюю вражду. Они сблизились и даже почти подружились, хотя стоило кому-то высказаться на этот счёт в их присутствии, они мгновенно распалялись и горячо отрицали саму возможность потепления между «заносчивым аристократишкой» и «красноносым крючкотвором».
Когда наступил «час икс», все христиане городка под покровом темноты покинули свои дома. Той же ночью они достигли леса. Днём, опасаясь разоблачения, они отсиделись в подвалах разрушенного замка, вечером выступив в путь. А на следующее утро на-ткнулись на меня, уже будучи на нейтральной полосе.
Натали, как и многие женщины, могла совмещать абсолютное поглощение болтовнёй и приготовление ужина. Её руки словно действовали отдельно головы. К тому времени, как мы закончили сервировать стол (его размеры позволяли поужинать всем вместе), я уже знал о Сен-Антуан-Креви и его жителях больше, чем какой-нибудь налоговый инспектор или полицейский могли узнать за всю свою жизнь.
Через пару минут столовая наполнилась весёлым шумом и звоном посуды (мы с Натали нашли фарфоровый сервиз и хрустальные бокалы). Каждому члену отряда, даже детям, налили по бокалу вина, ибо так принято среди французов, да и согреть организм перед выходом в холодную осеннюю ночь всегда на пользу.
Когда голод был утолён, завязалась дискуссия, главными участниками которой были Жан и Адриан. Эти двое были умными, образованными, знающими жизнь людьми, по-этому я постараюсь как можно точнее отобразить ход их разговора. Эта беседа представляет собой, если можно так выразиться, срез настроений общества по отношению к печальным событиям во Франции и Переселению, и отражает стереотипы, довлевшие во французском сознании в отношении России и русских.
Глава 5
Адриан де Крюсси достал из внутреннего кармана две сигары. Одну предложил мне, но я отказался. Элегантным движением он отрезал кончик с помощью гильотинки, зажёг спичку и закурил. В это же самое время, Жан Верон достал трубку и мешочек с табаком. Я отказался и от его любезного предложения, ибо я в своей жизни не сделал ни единой затяжки. Женщины и даже дети притихли.
— Нет, Жан, я положительно настаиваю на своих словах о том, что показанное нам месье Жеромом рекламное видео, есть не что иное, как пропаганда. Отчаянная агитация и не более того, — голос потомка знатного рода за столом звучал более приятно. Еда, вино и добрая сигара несколько смягчили его сварливый нрав.
Я подметил, что эти двое имели привычку начинать разговор между собой так, будто и не прерывали его вовсе.
— Дома, больше похожие на бараки, тяжёлая работа, плохая еда. Вот, стало быть, что ждёт нашего брата в диких северных краях, — отрешённо ответствовал здоровяк Верон.
Жан Верон, человек, получивший прекрасное образование говорил простовато, на крестьянский манер. Это помогало ему выигрывать выборы, а со временем вошло в привычку.
— В культурном смысле русские стоят настолько ниже французов, насколько наши собственные предки — франки — были ниже римлян. Это народ малограмотный, ленивый, пьющий без всякой меры, злобный, агрессивный, неблагодарный. Мы, европейцы, веками пытались сделать из них порядочных людей, но всё напрасно. Обратите внимание, сколь малую помощь оказали они нам сейчас, во времена трагические и бурные. Разве не могли они обрушить всю свою злобу и мощь своего оружия, чтобы добиться освобождения Франции и всей Европы? Разве не это было и есть их первейшим долгом — спасти величайшую цивилизацию для потомков, для человечества как такового? Мир без Европы обречён на падение во тьму Средневековья. Воинствующий клерикализм заменит собой научно-технический прогресс. Общественные отношения деградируют до уровня феодализма. Все завоевания социального государства будут утрачены.Зато буйным цветом уже в самом ближайшем будущем расцветут такие кошмарные вещи, казалось бы, навеки забытые, как рабовладение и работорговля.
Голос пророчествующего де Крюсси снова приобрёл раздражительные, скрипучие нотки.
— Уж можно даже и не сомневаться в том, — вторил ему краснолицый товарищ, всматриваясь в клубы дыма, точно пытаясь увидеть там грядущее, — что каждого работоспособного француза, в том числе детей и женщин, отправят прокладывать какую-нибудь железную дорогу в Сибири. Конечно же, рабочие будут одеты в плохонькие куртки, а надзиратели —
в добротные овчинные тулупы. Именно так русские и строят объекты в совершенно непригодной для жизни местности. И уж если они своих соплеменников не жалеют, то нам и подавно надеяться не на что.
— Дикий народ, совершенно тёмный, — качал головой дворянин. — Когда император Наполеон Бонапарт нёс им освобождение, культуру, законность — они даже не смогли осознать, осмыслить это. Вместо того, чтобы войти в эру просвещения и всеобщего равенства, стать членом европейской семьи народов, объединённых под началом гениального корсиканца, они сопротивлялись.
Подобно древним степным язычникам, они сжигали то, что не могли защитить. В припадке безумия, они уничтожили собственную столицу!
— Они воображают себя великими воинами, — усмехался бывший мэр, — но весь секрет их успехов на поле боя — привычка к суровым холодам. У народов культурных, цивилизованных такой привычки не было. Вот именно поэтому проиграли свои войны в России шведы, немцы и, стало быть, мы. В честной битве, в равных условиях, эти белокожие дикари всегда проигрывают.
— А вспомни, как они ведут себя с проигравшей стороной? — Адриан махнул рукой, пепел разлетелся по столу. — Есть ли в их мрачных душах хотя бы намёк на благородство? Они изнасиловали миллионы немок, неповинных в злодеяниях сумасшедшего Гитлера! Они крушат и грабят, убивают и истязают — совершенно обычное состояние для человека первобытного, примитивного! Внешне похожие на европеоидов, внутри они — азиаты, коварные, жадные, жестокие! Соседствуя на протяжении веков с кочевниками, вышедшими из суровых монгольских степей, русские переняли у них привычки, черты характера, отношение к жизни и смерти. У них притуплённые эмоции, как бывает при психических расстройствах. Они предпочитают зыбкую власть понятий и личных договоров фундаментальной, незыблемой власти закона и порядка. Я вообще не представляю, как миллионы наших соотечественников смогут интегрироваться в чуждой, непривычной среде!
— Однако, Адриан, французы ведь неплохо приспособлялись в колониях. А тамошние аборигены были ещё более дикими, чем русские.
— Это разные вещи. Там мы были колонистами, несущими свет цивилизации и Христовой веры. А в России мы будем жалкими беженцами: людьми бесправными, бессловесными, неимущими. Помимо жесточайшей эксплуатации в качестве дешёвой рабочей силы, мы обязательно подвергнемся насильственной русификации. Наши собственные культура и язык будут либо запрещены в открытую, либо поставлены в настолько дискриминационные условия, что будут обречены на ассимиляцию и скорое вымирание. Одних варваров мы меняем на других. Слепая безумная надежда движет нами. Надежда найти убежище и покой. Конечно же, даже в самых заветных, самых глубоких мечтаниях мы не надеемся увидеть своими глазами город, созданный русскими мультипликаторами и любезно продемонстрированный нам месье Жеромом Карро.
Жан фыркнул. Он не более товарища верил в реальность Лютеции. В два удара он выбил золу из трубки, продул её, прочистил специальной палочкой и снова набил табаком. На некоторое время за столом повисло молчание.
Всего несколько месяцев назад и мои собственные познания о России не выходили за рамки фантазий, обильно и с самой искренней в них верой изливаемых почтенными отцами города Сен-Антуан-Креви. И хотя к тому времени, когда состоялась пресловутая беседа, моё мнение о русских изменилось я, к стыду своему, предпочитал молчать. Для женщин и детей, оказавшихся в положении беглецов, двое пожилых мужчин обладали непререкаемым, абсолютным авторитетом. Начни я им возражать за столом, я рисковал утратить своё влияние и уважение как проводника и командира. А это чрезвычайно опасно и может привести к самым непредсказуемым последствиям. Ну не выводить же мне их из нейтральной зоны под дулом автомата?
— А ведь наверняка найдутся те, кто поверит в легенду о прекрасной и дружественной стране, легендарной Гиперборее, не так ли? — с хитрым и в то же время мрачным прищуром осведомился Жан, выпустив очередной клуб дыма. И тут же ответил сам себе. — Наивные, глупые люди! Кто во всём мире станет тратить такие средства ради чужеземцев? Вспомните нашу собственную историю последних времён.
По экономическим показателям мы опережали Россию, но разве могли мы себе позволить строить города для беженцев из Африки и Ближнего Востока? Представляете себе новенький, с иголочки Дамаск в районе Тулузы? Это невозможно! Физически невозможно! Тем более, при российской производительности труда и отсталых технологиях. Им пришлось бы использовать труд миллионов невольников.
— Боюсь, Жан, что в последнем у них нет недостатка. Авторитарный режим без труда может мобилизовать миллионы работников под каким-нибудь благовидным предлогом. Или даже без него. В крайнем случае, они могут объявить врагами народа некую национальность или прослойку населения. Бьюсь об заклад, что несчастные европейские беженцы — первые в очереди на определение в нечто вроде трудовых лагерей. И дай Бог, что бы мы, как ты предположил ранее, строили железную дорогу. В конце концов, это общественно полезное дело. Куда хуже, если нам придётся возводить дворцы для нуворишей или воплощать в жизнь безумные и напрасные планы типа озеленения пустынь, как делают наши сородичи, пойманные на нейтральной полосе. Кто знает, что хуже — терпеть жару или холод?
Тут я заметил, что месье де Крюсси внимательно, хоть и деликатно присматривается ко мне, следит за выражением моего лица. Он ненадолго замолчал, а потом обратился непосредственно ко мне.
— Месье Карро, я не покажусь вам не вежливым, если выскажу своё мнение на счёт того, что вы хотели бы спросить, но по определённым причинам предпочли молчать?
Я лишь кивнул в ответ.
— С моей стороны это несколько самонадеянно, ведь я не психолог или физиономист, но мне кажется, что вы хотите спросить, а зачем мы вообще покинули Сен-Антуан-Креви? — я снова кивнул, усмехнувшись. — О, молодой человек, не проходит и минуты, чтобы я не задавал этот вопрос сам себе. Все мы непрестанно думаем об этом, поверьте.
Он окинул взглядом всех присутствующих. Возражать ему никто не стал.
— Всё же, из двух зол выбирают меньшее, — вздохнул дворянин. — По крайней мере, мы сможем ходить в христианскую церковь, и никто не прикажет нашим женщинам закутывать себя с ног до головы в чёрное покрывало.
— И никто не заберёт их в свой гарем, — добавил Жан, наливая себе очередной бокал вина (все, кроме него ограничились одним бокалом, но на него, казалось, спиртное не оказывало никакого действия). — Как ни крути, Россия нам ближе, чем Халифат. Я не собираюсь платить налог только потому, что верую во Христа. Это неслыханно!
— А может быть, — мечтательно протянул Адриан, — нам, точнее тем из нас, французов, кто выживет в самые первые, самые трудные годы, в конце концов, удастся изменить, цивилизовать русских. Может, они проникнутся идеями свободы и законности…
Мне стало душно. И не потому, что в столовой поднялась температура, просто этот диалог порядком действовал мне на нервы. Я не был никогда в России и не знал со стопроцентной вероятностью, что ждёт нас на далёких берегах загадочной страны. Но мрачные ужасы, порождаемые извечным высокомерием, мессианством и тупой верой в навязанные нам стереотипы о русских, порядком утомили меня и даже рассердили. Прежде я мог слушать подобную ерунду часами и сам принимал участие в поддержании мифов и сплетен.
Тебе, читатель, особенно если ты молод, подобный разговор показался бы бредом глубоко больного человека или самым глупым розыгрышем на свете. Но для моего поколения, а ещё более — для наших предшественников всё это казалось истинным. Теперь и я сам не могу понять, как можно быть действительно культурным и развитым народом, и в то же
время пребывать в плену самых далёких от реальности иллюзий, самых нелепых суеверий.
Успокоившись и проведя разведку, я вернулся в дом и приказал всем собираться. Через десять минут мы возобновили продвижение к цели.
Глава 6
Примерно в первом часу ночи я понял, что за нами следят. Называйте это интуицией или шестым чувством — не важно. Важно то, что за время службы проводником это чувство у меня чрезвычайно развилось. Я приказал Жану следовать точно на север (у отряда было несколько компасов), а сам затаился в кустарнике и стал ждать.
Через полчаса по следам моих подопечных крадущейся походкой прирождённых хищников прошли двое мужчин. На головах у них были тюрбаны на туарегский манер (к тому времени я знал очень много о привычках и традициях самых разных мусульманских народов). То, что эти двое были туарегами, обеспокоило меня. Представители этого североафриканского племени — отличные воины и охотники, к тому же они беспощадны и совершенно неподкупны. Но вдвоём они не рискнут напасть. Я аккуратно следовал за исламистами, больше полагаясь на ночное видение бинокля, чем на свои глаза, ибо я опасался приближаться к охотникам.Охотники шли примерно с километр по следам моего отряда, а потом ушли на запад.
Мне не нужно было объяснять, что произошло. Туареги убедились, в каком на-правлении движутся беженцы, и отправились за подмогой. Радиосвязью в нейтральной полосе не пользовались (с обеих сторон стояли мощные «глушилки»), так что им придётся потратить какое-то время на то, чтобы достичь одной из стоянок охотников. Стоянки эти менялись раз в несколько дней, так что я не имел никакого представления, как скоро они вернутся.
Что есть духу, я помчался к своей группе. Перед тем как рвануть на север, я отдалился на восток метров на двести, чтобы охотники не догадались по следам, что их планы могут быть известны «дичи». Оказавшись среди беженцев, я не стал во всеуслышание объявлять о том, что мы стали объектом преследования. Новостью я поделился только с Жаном и Адрианом. Ста-рики, услышав об опасности, лишь крепче сжали ружья. Они были готовы сражаться насмерть. Жаль, что во Франции оставалось мало мужчин, подобных им…
Днём мы разбили лагерь в подходящем месте, защищённом со всех сторон невысокими, заросшими густым кустарником, холмами. Я приказал не разжигать костёр. Ели всухомятку — галеты и вяленое мясо из запасов группы. Я выделил себе на сон лишь четыре часа. Дважды, пока остальные спали, я возвращался по нашим следам на несколько километров.
Во второй раз я почти столкнулся с одним из охотников. Паренёк со светлой бородой — явный француз, недавно перешедший в мусульманство, шёл сбоку от основного отряда. Противники знали приёмы проводников и мне очень повезло, что этот новообращённый исламист явно был городским жителем и ещё не развил в себе достаточную для хищника наблюдательность и не обзавёлся необходимым чутьём (та же самая интуиция работала и на вражескую сторону). Я прятался за деревом буквально в двух метрах от него. Я легко мог убить его с помощью ножа, так, что он не успел бы даже пикнуть. Но я пожалел парня. Он был ещё слишком юн.
Прячась в складках рельефа, с помощью бинокля я сумел подсчитать количество врагов. Их было двадцать восемь человек. Это уже солидный отряд, способный вступить в бой почти с любым отрядом проводников, ибо мы редко собирались более пятнадцати человек для одной проводки. Исламисты понимали, что наше оружие и экипировка лучше, ведь нас снабжали русские. Но в их положении были и свои плюсы. Им не нужно было никого защищать, а ещё им платили как за живых беженцев, так и за мёртвых. У них не было моральных ограничений, потому что они воевали с кафирами, и любое зверство было им заранее прощено духовными лидерами.
К сожалению, у меня не было времени следить за ними дольше, чтобы понять, кто составляет большинство в отряде. Если бывшие французы неофиты — это одно, а если большинство охотников туареги или, к примеру, чеченцы — это уже совершенно иной расклад сил.
Я решил на всякий случай готовиться к худшему.
Вернувшись к беглецам, я собрал военный совет в лице мужчин, и сообща мы решили открыть положение дел всем остальным. Новости не вызвали паники. Храбрые женщины знали, на что идут, с самого начала, а дети воспринимали всё происходящее как увлекательное приключение (к счастью для них). Нужно было торопиться. Натали, фармацевт по образованию и владелица единственной аптеки в Сен-Антуан-Креви, выдала всем по таблетке, снимающей усталость и стимулирующей физическую активность. Я тоже выпил лекарство. Подозреваю, что это было что-то наркотическое, ведь я почувствовал не только бодрость, но и лёгкую эйфорию. Положение было тяжёлым и нам не следовало пренебрегать никакой помощью.
Подгоняемые страхом и действием наркотика, мы двинулись в путь с максимальной скоростью. Оставалось пройти не более пятнадцати километров по извилистым тропам Нормандской возвышенности (по прямой — километров восемь), и я начал всерьёз надеяться на успешный исход предприятия.
К утру следующего дня бодрость сменилась усталостью и апатией. Меня это касалось в меньшей степени, так как я вёл здоровый образ жизни и был в хорошей форме. Но все остальные выглядели скверно. Я поинтересовался у Натали, есть ли у неё ещё таблетки, но она ответила, что это сильнодействующий препарат и она опасается за сердца Жана и Адриана. Пожилые люди могут просто не вынести повторного употребления в такой короткий срок. Пока все отдыхали и набирались сил для последнего перехода (нам осталось кило-метра три-четыре), я вновь отправился на разведку.
И вот моё повествование вернулось к тому месту, с которого и начиналось.
Тридцать семь охотников против меня и двух стариков с дробовиками. Я очень жалел, что не взял с собой спутниковый телефон. Но кто мог знать, что лёгкая прогулка с целью инспекции тайников превратится в напряжённую, опасную проводку? Я спрятал бинокль, поднялся и бегом отправился обратно в лагерь. Предаваться отчаянию было некогда: у меня имелся запасной план.
Примерно в полутора километрах от места, где мы устроили привал, стояла в узком ущелье средневековая оборонительная башня. Миновать её было невозможно, забраться на отвесные скалы — без соответствующего снаряжения и опыта скалолазания нереально. Заняв оборону в башне, я мог задержать преследователей и дать группе достаточную фору для того, чтобы они достигли блокпоста русских. Там, на блок-посту, помимо оборонительных бетонных укреплений, снайперов и пулемётчиков, имеется тяжелая бронетехника (обычно — тяжелая БМП Т‑15 или даже танк Т‑14). Исламисты не рискнут атаковать.
Проблема была в том, что по моим расчётам, у башни мы с охотниками окажемся примерно в одно время, плюс-минус несколько минут. С одной стороны молчаливые, бородатые, суровые мужчины, вооружённые автоматами, ручными пулемётами, РПГ и фанатичной верой в рай с гуриями, положенный им в случае смерти. А с другой — уставшие, непривычные к тяготам походной жизни женщины, дети и двое смелых, но малополезных в реальной битве стариков. Мои надежды на случайную встречу с коллегами, что уравняло бы шансы, таяли с каждой минутой.
Я как мог, подгонял своё «воинство», получая в ответ озлобленные взгляды. Что ж, злость — неплохой стимулятор. Уж куда лучше, чем обида или отчаяние. Отдавая команды, я смотрел поверх голов, и старался изобразить на своём лице выражение высокомерного презрения. Я насмехался над их неумелой ходьбой, лишним весом, дряблыми мышцами. Я вёл себя как последняя скотина, но психологическая обработка делала своё дело: мне удалось ускорить наше продвижение. Уверен, они догадывались, что я не зря вдруг превратился из вежливого профессионала в редкую сволочь. Натали, единственный человек, близкий к медицине, бросала на меня понимающие взгляды.
И мы дошли первыми. Мрачная круглая башня, построенная ещё первыми герцогами Нормандии, довлела над узкой дорогой, словно гигантский страж. Тёмно-серые её стены, поросшие мхом и полностью лишённые окон и бойниц, были сложены из огромных гранитных блоков. Ни цемента, ни его древнего заменителя — только скрупулёзная, точная работа каменщика, позволившая башне пережить бесчисленное количество осад и почти в полном своём феодальном великолепии достичь двадцать первого века.
Из моей груди вырвался вздох облегчения. Ещё пара километров по тропе — и всё, проводка окончена. Жаль, что завершится она без меня…
В двух словах я объяснил всё Адриану. Винодел и его товарищ отдали мне свои ружья и патроны. Они крепко пожали мне руку, пожелали удачи и ушли. Я несколько се-кунд смотрел группе вслед, а затем ринулся к башне. Здесь, невидимый с дороги, заросший кустарником притаился вход.
Когда-то башня была трёхэтажной, но деревянные перекрытия давно сгнили. Осталась лишь каменная винтовая лестница, сиротливо приткнувшаяся к стенам. Некоторые ступени обвалились, но для тренированного человека взобраться по спирали на самый верх не составляло труда. Я поднялся по ступеням, опасаясь, что исламисты подойдут, пока я буду внутри.
Я выскочил на крышу и тут же бросился к краю, чтобы осмотреть ущелье. К счастью, охотники не только не приблизились к башне, но и всё ещё не появились на дороге. У меня было пару минут, чтобы подготовиться к встрече.
Верх башни был плоским, без конусной крыши. Большая часть пола наверху в давние времена была деревянной и не сохранилась до наших дней.
Но и метрового каменного карниза мне вполне хватало. Огромные зубцы, стоявшие здесь когда-то, валялись под стенами — неизвестно кто и неизвестно зачем скинул их. Остался барьер, чуть меньше метра в высоту. Прячась за ним, я мог стрелять, стоя на колене, обоих коленях или сидя на корточках (не очень любимая мной позиция).
Я разместил рожки с патронами, достал и раскрыл аптечку, поставил рядом оба дробовика. Охотничьи ружья я рассчитывал применить в самом конце, когда враги про-никнут внутрь и начнут подниматься по лестнице.
Понимая, что скоро меня убьют, я взмолился мысленно Деве Марии, прося о её заступничестве. Я просил Бога, дабы Он укрепил мои силы в последнем бою.
Через мгновение после того, как я перекрестился, из-за поворота показались исламисты. Я испытал облегчение от того, что они появились так быстро, ведь долгое ожидание и неизвестность могут подорвать боевой дух. Я бросил взгляд на часы: было двенадцать минут десятого. Прошло четыре минуты с тех пор, как я остался один. Значит, мне нужно продержаться максимум четверть часа и тогда отважные жители Сен-Антуан-Креви будут спасены.
Рельеф местности был на моей стороне. Отрезок дороги в сторону преследователей не превышал двести метров. Мой АК был оснащён новейшим коллиматорным прицелом, и подобное расстояние не было для меня проблемой. В то же время, их снайпера не получали своих обычных преимуществ за счёт дальних выстрелов с незаметной позиции. Там, у самого поворота, не было и достаточно больших валунов, чтобы укрыться. Но они появлялись примерно на середине пути, где ущелье становилось шире.
Я позволил двум охотникам сделать несколько шагов (это были мужчины со смуглой кожей и густыми чёрными бородами, явно не европейцы) и потом открыл прицельный огонь. Одного я ранил, другой же мгновенно развернулся и в два прыжка скрылся за по-воротом.
Они не знали, что им противостоит один человек. Их лидер должен был решить — вступать в битву, или ретироваться. Если вожак араб, чернокожий или турок, они могли бы и уйти. Но если отрядом руководил экстремист с Кавказа или из Центральной Азии (после того, как бывшие республики СССР вошли в состав Евразийской Федерации, исламистское подполье там было разгромлено, но немногие выжившие и убежавшие в Халифат стали самыми жестокими врагами всех иноверцев, особенно — христиан), то они будут воевать до последнего живого охотника.
Наступление продолжилось. Они швырнули дымовую гранату на дорогу и начали прорыв. Я подцепил бинокль на специальное крепление на шлеме, чтобы освободить руки, и включил инфракрасный режим. Я стрелял одиночными по бегущим в дыму фигуркам, но чисто физически не мог остановить их всех. Пока я перезаряжал автомат, некоторые из них, я не знал, сколько именно, достигли камней и залегли за ними. Моё положение значительно ухудшилось.И теперь они поняли, что им противостоит всего лишь один человек.
Я был уверен, что они снова кинут «дымовуху» и бросятся прямо к башне. Но они решили подавить меня огневой мощью. Те несколько человек, что залегли за валунами, открыли шквальный огонь по моей позиции. Гранитные осколки сыпались на меня градом. Я отцепил бинокль и аккуратно приподнял его над барьером, рассчитывая снять происходящее на дороге. Однако, в этот самый момент на стену башни, чуть ниже уровня крыши, обрушились сразу два выстрела из РПГ. Древнее укрепление выдержало, но меня тряхнуло так, что бинокль выпал из рук, а сам я едва не свалился с карниза.
Понимая, что в то время вражеский отряд преспокойно двигался по дороге, я встал на правое колено, переключил автомат на стрельбу очередью и высунулся из-за барьера. Я выпустил весь магазин по шедшим кучкой исламистам (их очень часто подводила излишняя самонадеянность), вынудив их снова искать укрытие или отступать. Я заметил, что двое пытаются забраться по скалам — сверху им было бы легко убить меня. Донёсшиеся вскоре крики и звуки падения тел сообщили мне, что затея не удалась.
Когда я в очередной раз приподнялся, чтобы открыть огонь, две снайперские пули одновременно ранили меня в правое и левое плечо. Раны были не смертельные, но оружие я выронил и медленно осел на карниз. Это был конец, и мне оставалось лишь молиться Богу и готовиться к встрече с Ним.
Но у Провидения были свои планы на этот счёт.
В момент моего наиглубочайшего отчаяния что-то вдруг закрыло Солнце. Туч на небе не было, поэтому я невольно заинтересовался. Я поднял голову и успел лишь заметить, как нечто белое накрыло меня, да и почти всю крышу башни. Несколько секунд я пребывал в полном недоумении, а потом порыв ветра унёс упавшее с небес покрывало и я понял, что это был парашют. Я ещё понял, что уже не один.
Не важно, сколько событий исчезнет из моей памяти под влиянием неотвратимой старости, это лицо я буду помнить всегда. У парня была снежно-белая кожа, весёлые, совершенно простецкие голубые глаза, высокие скулы, впавшие щёки, волевой подбородок и мягкая золотистая бородка. На груди из-под камуфляжа показывалась тельняшка, что указывало на принадлежность воина к ВДВ. Я дал бы ему лет двадцать на вид. Он осмотрел меня, а потом взял шприц-тюбик из моей аптечки. Солдат уколол обезболивающее мне в ногу, прямо через штаны. После поднял меня на руки и буквально спихнул на лестницу. Улыбаясь, он произнёс по-русски: «Иди, братка, иди». И указал рукой в сторону русского блокпоста.
Может показаться, что на всё это потребовалось довольно много времени. На самом же деле, с момента ранения и до того, как я покинул башню, прошло минуты две-три. За это время мой спаситель швырнул во врагов несколько гранат и короткими, прицельными очередями удерживал их на расстоянии от башни.
Древнее оборонительное сооружение скрывало меня от глаз охотников, и лишь перед самым поворотом дороги мне нужно было проскочить простреливаемый участок. Но ни одна пуля не полетела в мою сторону.
Пропетляв минут пятнадцать по извилистому ущелью, я вышел на блокпост. Руки меня по-прежнему не слушались, и мне пришлось подбородком указывать солдатам на свою грудь. Один из них подошёл ко мне и достал «билет в Гиперборею», после чего меня немедленно пропустили.
Глава 7
Миновав блокпост, я почти сразу потерял сознание. Как выяснилось позже, раны мои отнюдь не были пустяковыми. Пуля раздробила кость в левом плече, да и крови я по-терял много.
На несколько минут я пришёл в себя и узнал, что нахожусь в самолёте, летящем в Москву, вместе с другими ранеными.
Тем же вечером мне сделали операцию, и через три дня я почувствовал, что достаточно силён, чтобы покинуть госпиталь. Российская медицина уже тогда была самой передовой в мире и за столь короткий промежуток времени врачи вернули мне полный контроль над руками и не оставили на теле ни единого, даже самого мелкого шрама (по этому поводу я несколько расстроился, ведь как и каждый воин я считал, что шрамы украшают мужчину).
Вежливая девушка в военной форме на безукоризненном французском ответила мне, что информация засекречена. Не помог ни мой статус проводника, ни рассказ об обстоятельствах. Мне объяснили, что подобное поведение неизвестного десантника было бы прямым (будь оно вольным или невольным) нарушением Договора о нейтральной по-лосе, что неприемлемо, а значит — не имело место быть. Я вынужден был согласиться с железной логикой официальных инстанций.
В конце разговора девушка сжалилась и намекнула, что на месте у меня будет больше шансов разузнать что-либо.
Моё начальство, по рекомендации врачей, дало мне пятнадцать дней на выздоровление и реабилитацию. Плюс, мне полагался двухнедельный отпуск. Так что я решил не возвращаться сразу в Нормандию, а побывать там, где мне всегда страшно хотелось побывать — в загадочной Лютеции, столице новообразованного региона Федерации.
Я заказал билет на самолёт, приятно удивившись низкой цене. Не успел я отойти от кассы, как мне позвонили из администрации Аэрофлота и объявили, что недавно утверждённый Государственной Думой закон позволяет мне пять раз в год пользоваться услугами авиалинии совершенно бесплатно, вне зависимости от дальности полёта.
Мой военный мундир давал мне не только официальные преимущества. Передвигаясь по Москве, я стал объектом благожелательного внимания со стороны местных жителей. Со мной попросились сфотографироваться не менее двадцати раз. Плюс, каждый мальчишка считал своим долгом отдать мне честь и с горящими глазами провожал мою скромную фигуру. Девушки дарили мне самые обворожительные улыбки. Мужчины уважительно кивали, а одна старушка даже поцеловала меня по-матерински в лоб и перекрестила.
Сказать, что я был тронут — значит не сказать ничего. Я был потрясён до самых глубин своего естества. Все мои прежние стереотипы, какие-то внутренние барьеры, комплексы — всё это было смыто, сметено теплотой и искренним участием совершенно чужих мне людей. Во мне что-то плавилось, очищалось, я ощущал, что дух мой воспарил над бытом, буднями, мелочами. Новый человек рождался внутри меня. Страна, приютившая мой народ, давшая кров и убежище миллионам изгоев, она была рядом. Она была в глаза мальчишек, в улыбках девушек, она была разлита в воздухе, которым я дышал. Она струилась в солнечных лучах, она капала дождём, она была настолько яркой, настолько бесконечной, настолько величественной, славной, гордой и прекрасной, что человеку было трудно это выразить словами, но можно было принять и поверить. На меня вдруг нахлынул такой поток неведомых прежде чувств, что я, воин, видевший смерть и убивавший врагов, разрыдался. Позже я не раз был свидетелем, как с людьми здесь происходило нечто подобное. С кем-то раньше, с кем-то позже. У некоторых уходили годы, прежде, чем душа их становилась способной воспринять прикосновение новой Родины. Уже тогда, в свою самую пер-вую поездку в Лютецию, я научился по глазам определять, кто уже открыл свою душу, а кто — ещё нет.
Единственное, что доставляло неудобство в те дни, так это незаконченное строительство метро. Но множество такси (как автоматических, так и с водителем-человеком) решали эту проблему.
Я живо интересовался всеми вопросами, связанными с производящей впечатление чуда стройкой Лютеции (прочие города Малой Франции тогда ещё не были даже заложены). Мне удалось пообщаться с инженером-строителем, работавшим в «отделе соответствия оригиналу» архитектурного департамента. И он в буквальном смысле слова закатывал глаза и причмокивал от удовольствия, рассказывая о процессе возведения новой столицы. Он поведал мне, что русские создали десятки тысяч единиц автоматизированной строи-тельной техники, а руководит всем суперкомпьютер, брат-близнец электронного мозга, «служащего» в Госплане. Задача, поставленная правительством, поначалу казалась невыполнимой из-за своих невероятных масштабов и сжатых сроков. К тому же, не смотря на автоматизацию, нужны были десятки, сотни тысяч рабочих. На призыв России откликнулись китайцы, индусы, иранцы, корейцы. Интернациональная стройка сблизила народы не хуже, чем совместная война против беспощадного врагом. Инженеру казалось, что город строится не людьми, а богами. Просыпаясь, он каждое утро видел новые дома, новые улицы. Всё происходившее в то время он сравнил с медовым месяцем.
На четвёртый день, гуляя по Елисейским Полям, я с интересом смотрел на галавизор (голографический транслятор), одну из последних научных разработок. Миловидная девушка, обладательница чистейшего парижского произношения в сводке новостей упомянула, что среди прочих беженцев этим вечером в Лютецию прибывает самолёт с жителями Сен-Антуан-Креви. Новость заинтересовал меня, ведь мне не удалось пообщаться с беглецами после моего ранения во Франции.
Я встретил их в аэропорту. Они сжимали в руках документы, выданные правительством России. Вид у них был испуганный и потерянный. Земляки поминутно оглядывались и даже вздрагивали, когда раздавался голос диктора.
Увидев меня, они очень обрадовались. Жан и Адриан хлопали меня по плечам, женщины и девушки целовали в щёки, а дети — обнимали за пояс.
Я был единственным для них связующим звеном между старым миром и новым, неизведанным, а от того пугающим.
Я заказал такси-микроавтобус при помощи одного из многофункциональных терминалов. Мои бывшие подопечные впервые видели автомобиль без водителя. Да и я столкнулся с подобным чудом лишь несколько дней назад, в Москве.
По дороге жители Сен-Антуана-Креви с любопытством разглядывали столицу республики, делясь впечатлениями. Город-младенец бурлил. На улицах было великое множество машин и людей. Для строительной техники на каждой дороге выделили специальную полосу. Неторопливо, даже как-то величаво, следовали экскаваторы, грузовики, катки, копёры, грейдеры и прочие, которые я видел впервые в жизни и даже не догадывался об их предназначении. В воздухе над нами постоянно мелькали вертолёты. Вдалеке, на окраи-нах, где стройка ещё только начиналась, высились сотни строительных кранов, из-за рас-стояния казавшихся хрупкими и воздушными.
Даже в самые лучшие годы старый Париж не мог похвастаться подобной энергич-ностью и динамичностью. И ни один город мира не сравнился бы в этом с прекрасной, юной Лютецией!
Такси высадило нас по указанному адресу. Мы очутились в квадратном дворе, окружённом семиэтажными домами (соответствие оригиналу соблюдали только в отношении исторического центра города, и то, кроме православных церквей, ближе к окраинам допускались серьёзные отличия, не влияющие на стиль, дух и архитектурный ансамбль города). Всё
здесь было настолько новым, что казалось с асфальта, стен, детской и спортивной площадок ещё не сняли упаковочную плёнку. Будто всё это сделано не для того, чтобы здесь жили люди, а на выставку.
Мои товарищи, равно как и я сам, были изумлены. Жан, не веря глазам своим, подошёл к детской качельке и потрогал её рукой, словно опасаясь, что это мираж, который в любой момент может растаять. Дверь первого подъезда открылась (всего их было двенадцать, по три на каждую из сторон двора), из него выскочила женщина средних лет в элегантном деловом костюме. И бросилась к нам.
— Простите, простите меня, дамы и господа! — сокрушалась она. — Я должна была встретить вас, но сама переехала только три дня назад и у меня столько работы! Чуть ли не каждый час кто-нибудь прибывает и мне всех нужно расселить! Ой, я ведь даже не представилась!
Дама всплеснула руками, поправила волосы (хотя, на мой взгляд, они были идеаль-но уложены) и протянула руку тому, кто был ближе — Адриану.
— Мадам Делаж. Ирен Делаж. Управляющая домом, — старый дворянин поцеловал руку управляющей с такой галантностью, что вызвал её восхищённый взгляд. — Для груп-пы из Сен-Антуан-Креви у нас зарезервирован пятый подъезд. Будете соседями. Надеюсь, никто не против?
Она щебетала беспрерывно, не давая нам опомниться и сказать хоть слово. Управляющая открыла двери подъезда и завела нас внутрь. Потом вручила электронные ключи новоиспечённым владельцам жилплощади. Женщины с детьми получили трёхкомнатные квартиры на шестом и седьмом этажах, а все остальные уже не беженцы, но жители Лютеции, стали владельцами двухкомнатных квартир. Жан и Адриан, как самые пожилые из группы, были поселены на первый этаж (власти, к вящему удивлению стариков, учитыва-ли даже возрастные ограничения). В подъезде осталось ещё несколько пустых квартир. Но, по словам мадам Делаж, ненадолго.
Многие женщины, и Натали в их числе, плакали от радости и не могли поверить своему счастью. Из любопытства, я зашёл в одну из квартир и убедился, что они обстав‑лены вполне достойно. Мебель была добротная, из дерева и очень качественного пласти-ка. В Старой Франции далеко не каждый представитель верхней прослойки среднего класса мог позволить себе так обставить квартиру.
Так как было уже поздно, я попрощался со всеми и отправился в гостиницу. Я от-лично понимал, что женщинам, а особенно детям, будет довольно просто адаптироваться на новом месте. И совсем другое дело — Жан Верон и Адриан де Крюсси. Их авторитет, ум и жизненный опыт в новых обстоятельствах будут мало что стоить. Если у земляков воз-никнут вопросы, то они скорее обратятся к Ирен Делаж, чем к отцам родного городка. Это грозит депрессией, запоями, даже разрушением личности. Старому человеку очень трудно привыкать на новом месте даже в обычных обстоятельствах. Что уж говорить о катастрофе, уничтожившей всё, что знали и чем гордились эти двое.
И я решил продолжить функции проводника уже здесь, в мирной Лютеции.
Утром, едва забрезжил рассвет, я стоял у них во дворе. Я правильно догадался, что Жан и Адриан придерживались привычки вставать с петухами. Они, конечно же, поворчали для вида, но я знал — они рады моему обществу.
В последующие дни я возил их на Елисейские Поля, излюбленное место молодых лютечанок с маленькими детьми. Умилительные и важносмешные карапузы — лучшее средство от депрессии. Завтракали и обедали мы в самых настоящих
французских кафе. А к вечеру я сопровождал стариков домой, к телевизору и новостям (уже тогда работало несколько франкоязычных каналов в самой Лютеции, плюс многие ведущие агентства России срочно создавали отделения для новообретённых соотечественников).
Они ворчали всё меньше, и всё больше замечали позитива вокруг себя. Но моя своеобразная «терапия» могла бы и не добиться успеха, ведь отпуск подходил к концу. В свой последний день я приехал за старшими товарищами и обнаружил, что они надели свои лучшие костюмы, гладко выбрились и надушились дорогим одеколоном.
В Булонском Лесу, куда мы отправились по их желанию, они много флиртовали с пожилыми (и не очень) дамами, сыпали шутками и необидными остротами, и, что самое главное — я впервые услышал из их уст «русские неплохо постарались» и «Россия не такое уж и плохое местечко». В их исполнении подобные, весьма умеренные, комплименты можно было смело расценивать как наивысшую похвалу и признание собственной неправоты.
Они открыли свои души.
Глава 8
Анна Брюгге не собиралась читать рассказ вице-президента в его кабинете. Но ув‑леклась и сама не заметила, как отложила в сторону последний лист бумаги. Сам этот факт, а ещё повлажневшие глаза журналистки Жером счёл положительным отзывом на свой литературный эксперимент.
Несколько секунд Анна молчала, прокручивая перед мысленным взором события тридцатилетней давности.
— И что случилось дальше? — она аккуратно сложила листы стопочкой и спрятала в портфель.
— Дальше случилась жизнь, — улыбнулся чиновник. — Адриан де Крюсси возглавил крупное винодельческое хозяйство в Грузии. Жан Верон устроился в юридический отдел республиканской администрации. Они вышли на пенсию только в восемьдесят лет. Оба старика ещё живы, обычно они играют в домино или шахматы в сквере неподалёку от дома. А по воскресеньям их можно встретить на Елисейских Полях, где они рассказывают детям о Старой Франции и о Новой Родине, спасшей европейскую цивилизацию от выми-рания. Натали владеет сетью небольших аптек здесь, в Лютеции. Что касается солдата, моего спасителя, несмотря на многолетние поиски и помощь влиятельных друзей в Москве, мне так и не удалось разузнать о нём хоть что-то. Ни один десантник, служивший в то время во Франции, не подходит под его описание. Я много раз пересматривал все личные дела в архивах. Ничего. Словно такого человека никогда не существовало. Но благодаря работе моего знакомого скульптора, Максима Нуэля, его бронзовый бюст может увидеть каждый француз на Аллее Героев, неподалёку от голографического памятника «билету в Гиперборею».
