Мы продолжаем документально-художественное повествование о судьбе Надежды Половцовой, именем которой был назван сталерельсовый завод, поселок при нем, а потом и город Надеждинск (ныне г. Серов Свердловской обл.). Читателя ждут встречи с людьми, окружавшими Надежду: архитектором Максимилианом Месмахером, инженером А. А. Ауэрбахом, вел. княгигей Елизаветой Федоровной и другими. События их жизни происходят в С.-Петербурге, Ивангороде на р. Нарове, в деревне Рапти под Лугой и на Среднем Урале.
Недавно Серовскому металлургическому заводу было возвращено имя Надежды Половцовой.
«В нашей истории снам принадлежит решающая роль». Томас Манн. «Иосиф и его братья»
Выстрел на реке Какве
Летом 1884 года (15 июня) Половцовы купили Богословский горный округ в Верхотурском уезде Пермской губернии. Затея, казалось, была безоглядной, но очень даже в манере барона Штиглица, да непременно и с его благословения.
Полудикий малонаселенный край у черта на куличках, своими горами крадущийся к вечномерзлым водам Ледовитого океана. Это медведеподобное по сравнительным масштабам пространство в половине XVIII века начал прибирать к своим рукам ушлый верхотурский купец Максим Походяшин. Много рудных месторождений поразведал и пораскопал, несколько заводов среди лесов поднял. Но после него таких же, как он, ухватистых да настырных как-то здесь не нарождалось. Округ оказался в управлении Берг-коллегии, то бишь казны. Рудники помалу опростались, новые искать и разрабатывать было накладно, и казна избавилась от обузы, продав «медведя» статскому советнику Башмакову всего-то за два миллиона. Ко времени Половцовых среди камня, лесов и болот исправно дымил один-единственный завод — медеплавильный, как и Округ, названный Богословским. Божьим словом-промыслом, значит, держался.
Не по Сеньке вроде бы была Половцову эта шапка. Но ему запросилось экзотики. Да и к тестю своему многоопытному прислушался — слухи ловить он умел. А тот нет-нет да кивал на Сибирь, на давние уже проекты соединения рельсовым путем бассейнов Волги и Оби. Любимая была у покойного тема. В России ведь так: долго запрягаем… А железной руды на Урале не меряно, только бы лопат хватило. «Вон, — говорил, — уже Пермь с Екатеринбургом железно соединили, а ведь это, Саша, уже через Уральский хребет! А ну как через всю Сибирь таки замахнемся? Это сколько рельсопрокатки потребуется? И заводов не демидовским чета». Словом, не могла на излете жизни не помахать барону крылом его синяя птица.
Запали в ум Половцову эти фантазии опытного финансиста. Да и то еще надо сказать, что, наверно, не вовсе случайно на похоронной церемонии Александра III Госсекретарю выпало нести сибирскую корону государя…
Словом, не очертя голову решился Половцов на Богословский округ. Благо еще, что по казуистике семейного деловершителя Эстеррейха затея эта недорого обошлась. Из пяти с половиной миллионов цены, запрошенной наследниками Башмакова за все про все заводы, леса и недра, наличный платеж составил чуть больше полутора, да плюс расходы по купчей. Остальную сумму поглотили взятые новым хозяином на себя долги Башмаковых Казначейству и Государственному банку. В угоду секретарю Госсовета и его тестю долги были рассрочены аж на 36 лет. Баронова рука — владыка! Да и далеко же, как вскоре оказалось, барон смотрел!
Владелицей этого северного «медведя» была документально названа Надежда Михайловна Половцова. «Папашино изволение, — подумалось ей. — Мой барон плохого не затеет». А еще в эти же дни в Раптях муж позвал ее на раскопки берегового кургана, и ей показали черепки и кости немыслимых языческих времен… Что-то подобное чудилось ей и в сибирских пределах. Вот с этими впечатлениями Надежда Михайловна и расписалась в купчей.
А ровно через год, тоже 15 июня, проводив жену на воды в прусский городок Швальбах, Александр Александрович отважился посетить свои уральские семейные владения. На этот раз, что называется, сломя голову. Сопровождали бельгийский инженер и, на случай нередкой у Половцова подагры, доктор Эмануил Мориц.
Вернулся месяц спустя обескураженный увиденным и пережитым и долго приходил в себя в пензенском имении старшей дочери княгини Анны Оболенской. А отдышавшись, тоже двинул в заграничный вояж: Берлин, Франкфурт, Баден-Баден, Амстердам, Париж… Здесь, съехавшись с женой, он и поведал Надежде свою богословскую эпопею.
В Париже Половцовы уже обзавелись своим домом на улице Cambon, 41 — не пристало чиновнику такого ранга ютиться по отелям. Оказавшись в европейском уюте, Госсекретарь, наверно, слегка и намеренно сгущал краски. Уж так ему хотелось впечатлить жену этой своей робинзонадой.
Путешествие, рассказывал, началось обещающе. На пароходе Любимова «Екатеринбург» плыли из Нижнего по Волге и Каме в Пермь, и попутный золотопромышленник уверял, что в Сибири удавались ему самородки — не поверите? — в кулак величиной!
Но в Перми… Прибыв на тройке осмотреть Мотовилихинский казенный пушечный завод в шести верстах от города, они едва не угодили на пожар, мигом слизнувший два деревянных заводских здания. Правда, завод удалось отстоять. «Вот, женушка, что значит дело в руках казны».
А какую занимательную экскурсию устроил ему новоназначенный пермский губернатор — по этажам едва поднятой женской гимназии! На ее достройку и обзаведение не достало собранных по подписке денег. «Представь себе, Надя, как твоего Госсекретаря, коего без доклада принимает император, таскают по лесам нелепой стройки и просят ходатайства в Петербурге!»
Но вот после стоверстой тряски в неудобных тарантасах достигли они здешней жемчужины — Верхотурья. Издали город манил колокольнями собора и монастыря, и они ожидали этакого сибирского чуда, а оказалось, что кроме этих двух колоколен здесь и глаз больше не на чем остановить — пустыня жалких деревянных построек.
Надежда слушала его и как-то больно удивлялась тону. Словно бродячий какой рисовальщик набрасывал ей картинку за картинкой и любовался своими мазками. А ведь это теперь их сибирские соседи. В той «пустыне» люди живут, пушки зачем-то делают и даже для них снаряды. Гимназию вот ждут не дождутся. Папаша, думалось ей, не так бы говорил.
На перевозе через речку Какву, продолжал живописать Александр, после двенадцати часов дороги по дождю и ветру их встретил Ауэрбах, управляющий Округом. «Я тебя знакомил с этой достойной четой, помнишь, в нашей оранжерее на Каменном острове? Ты тогда накоротке сошлась с Софьей Петровной». И они достигли, наконец, Богословска, столицы их уральского медного и железного дела. Выборные поднесли хозяину хлеб-соль на расшитом петухами полотенце. Один из этих депутатов, запинаясь, читал длинный адрес. И Госсекретарю пришлось отвечать речью.
Слушали потом обедню в храме, говорят, постройки прошлого столетия. И были у них знакомства. «Весьма, ты понимаешь, нужные». Например, с директором Богословского завода горным инженером Петром Николаевичем Фигнером. «Такой, представь себе, бойкий малый из набранных Ауэрбахом. И еще представь, как я узнал от управляющего, он оказался родным братом того самого певца-тенора, коего — помнишь? — мы с тобой слушали в Милане в опере «Фра Дьяволо». Он пел главную роль. Да уж и еще тогда представь, что родной сестрой этому инженеру приходится нашумевшая нигилистка Вера Фигнер, причастная к убийству киевского военного прокурора Стрельникова. Семейка, как видишь, на любой, самый изощренный, вкус!»
А вот, продолжал он без паузы, и твой Волчанский золотой прииск. Рабочие грузят землю на небольшие платформы, запряженные лошадьми, и они по переносным рельсам доставляют эту землю к желобам, по которым течет быстрый поток воды… «Да вы не слушаете меня, г-жа владелица Округом!»
— Я слушаю, Александр, — рассеянно отозвалась Надежда.
Перед ее взором вдруг предстала начальная сцена той французской оперы в миланском «Ла Скала»: деревенская гостиница, гомон пирующих карабинеров в предвкушении быстрой поимки главаря бандитов Фра Дьяволо и щедрой за него награды. Только Лоренцо, их командир, пребывает в тоске: его возлюбленная Церлина просватана за богатого, не ему чета, фермера.
Оперное действо вовсе не мешало рассказу Половцова, а как-то удивительно дополняло его, сообщало черно-белым картинкам расцвеченный музыкально-лирический фон. Вот появляется чета путешествующих англичан. Леди Памела назло скупому мужу сорит деньгами и флиртует с маркизом ди Сан Марко. А на самом деле он-то и есть главарь бандитов. Во время беспечного танца Фра Дьяволо ловко, играючи крадет у Памелы драгоценный медальон…
Помнится, тогда в Милане они и соблазнились-то именем русского исполнителя главной роли — в недавнем прошлом морского офицера Николая Фигнера. И ничуть не пожалели: молодой обладатель тенора покорил не столько голосом, сколько его драматизмом. И игрой, что не всегда дается оперным певцам.
…До Петропавловска ехали в коробах, тройками запряженных, продолжал между тем Половцов. Здесь прежде был завод — медный и чугунный, а ныне плотина разрушена, руда не добывается, народ нищает без работы. Но зато какой роскошный храм парит над запустением! Шли осматривать вновь заложенный медный шурф, а за ними — целая толпа мужиков. Просят отменить распоряжение о сломе лосиных западен-ловушек. «Пытаюсь объяснить, что охота — это не хищническое истребление, а спорт, своего рода искусство. Кивают, молчат, картузы комкают, а твердят свое. Картина, скажу тебе!» Ауэрбах спускается в шурф — жила меди оказалась надежной. «Да ведь цены-то на медь падают. Будет ли стоить шкурка выделки?..»
…Между тем Лоренцо с карабинерами, упустив главаря, захватили-таки разбойную банду и вернули путешественникам украденный многоценный багаж. Лорд щедро наградил капитана и его стрелков, и Лоренцо может заполучить Церлину. Но теперь на его пути ее любовник — беспечный маркиз Сан Марко, то бишь сам Фра Дьяволо. Он хочет мести и весело вызывает капитана на поединок — ранним утром у черных скал. Лоренцо не против дуэли…
Плывем по одному в челноках по Какве, продолжает Половцов. Река быстра, берега в отвесных скалах и вековом лесу. Мой гребец — старый крестьянин — рыбачит здесь всю жизнь, как и отец его. Он показывает место, где прежде добывали марганцевую руду. Выходят на берег. И точно — инженер Фигнер поднимает несколько замшелых камней с вкраплением марганца.
Гребцы работают без отдыха четырнадцать часов — пока пассажиры не достигают села Филькино. «Отсюда пойдет к Усолью твоя, г-жа владелица, железная дорога и соединит бассейны рек — европейской и сибирской».
А там, где одновременно пребывает Надежда, беспечный Фра Дьяволо попадает в сети, расставленные карабинерами. Лоренцо и Церлина, наконец, обретают друг друга. Счастлива и чета путешественников.
«Нет, ты положительно витаешь в облаках», — слышит она голос Половцова, с трудом обретает явь и спрашивает первое, что приходит на ум:
— А женщин тебе встречать приходилось? Или в наших богословских землях царит патриархат?
И Александр рассказывает о богадельне, что выстроена на горе в полуверсте от Богословска. Две избы — одна для мужчин, другая для женщин. Обитательницы последней просят только об одной милости — ежедневном чаепитии. Зато сиротский детский приют в Богословске выше всяких похвал. «Это плод трудов госпожи Софьи Павловны Ауэрбах — просто, умно, человеколюбиво».
По нестерпимой жаре в тряских тарантасах, минуя Верхотурье, они прибыли в Верхнетуринский завод. Управляющий принял весьма любезно, показал производство, угостил обедом и дал возможность выспаться. «На заводе делают исключительно бомбы, отправляемые на западную границу».
А Надежда думает свое: какой же он бандит, этот Фра Дьяволо в лирико-драматических ариях Фигнера? Веселый, бесшабашный неудачник — папаше бы понравился.
Этой парижской ночью во сне явилась Наде Вера Фигнер. Предстала Памелой, женой английского путешественника. Одетая в пышное бальное платье, она плывет в лодке по быстрой порожистой реке, минуя перекат за перекатом. Но лорда-супруга рядом с ней нет. И Вера-Памела пребывает в необузданной жажде приключений. Гребцы с пением, как на оперной сцене, сменяют один другого, не умея, однако, угодить пассажирке. Роль каждого исполняет ее брат — оперный тенор. Вот он, подмигивая сестре, предстает бородатым крестьянином в расшитой петухами косоворотке. Исполняя арию, он осторожно обходит очередной омут, а Вера-Памела за эту опасливость что есть силы колотит его по спине кулачками. Но тут оказывается, что за веслами уже командир карабинеров. Он то заговорщицки ухмыляется сестре, то начинает разыгрывать рассерженного любовника, выискивая в береговых зарослях своего соперника, богатого фермера Франческо. Лодка крутится на месте, и разгневанная пассажирка выталкивает Лоренцо за борт. А с веслами на его месте уже ее брат, директор медеплавильного завода Петр Николаевич. У его ног россыпь камней, и он больше занят не лодкой, а бережением этого своего рудного богатства. Вера-Памела и им недовольна, визжит, топает, раскачивая суденышко, хватает камни и бросает в воду.
Течением лодку прибивает к берегу, прямо к ногам девочки Нади. Она все та же — босоногая, в светлом, цветами меченном, платьице, с распущенными по плечам волосами. Надя шагает в лодку, где в истерике беснуется Вера-Памела, и касается рукой ее плеча. Они не видят друг друга, но Вера уже ничем не напоминает Памелу — ни поведением, ни обликом, ни платьем. Женщина устало опускается на лодочное сидение, слепо ищет руками весло, отталкивает лодку от берега. Лицо ее задумчиво. И вдруг она видит впереди себя темную фигуру. Фигура кривляется, обнаруживая в чертах лица то ухмылку брата-тенора, то недобрый оскал бандита Фра Дьяволо. Вера цепенеет, замирает на сидении. А течение несет неуправляемое судно прямо на большой береговой камень. И тогда она откуда-то из складок платья достает револьвер, двумя руками наводит его на кривляющуюся фигуру и нажимает курок…
За звуком выстрела все исчезает — лодка, Вера, ее спутники, порожистая река… А с вершины камня к ногам Нади слетает Горлица. Она видит растерянную, в слезах, девочку, и птичья ее фигура обретает женские очертания: оперение становится белым, стального оттенка, платьем, крылья — руками в длинных, скрывающих ладони, рукавах. Когда Горлица начинает говорить, птичья ее головка тоже являет женское лицо, не теряя при этом и облика птицы.
— Здравствуй, Богатична! Вижу, что не опоздала. Отчего столько печали и слез?
— Да ты разве не видела, что произошло? Ведь Вера, в которую я вселила душу… она… Она убила человека, Горлица!
— Успокойся, девочка, — руки-крылья девы-птицы обняли Надины дрожащие плечи. — Ты меня пугаешь, милая, не хватила ли ты ненароком плоти? Берегись ее! Разве тебе неизвестно, девочка, что ты… что душа бессмертна, но не всесильна?
Надя смотрела на деву во все глаза. Слезы делали их большими. Она долго молчала.
— Тогда зачем я им, Горлица?
— Таков замысел Всевышнего. Ты одушевляешь материю, очеловечиваешь ее в разумную плоть. А что будет держать верх — душа или холодный разум плоти — призвание самих человеков, их ежесекундный выбор. Твоего Алебастрового, рожденных вами детей, Богатична! Всех, кого одушевила ты по хотению или ненароком.
На глазах у Нади дева опять обращалась в птицу. И были невнятны ее слова, сказанные перед тем, как взлететь на вершину камня:
— Сторонись плоти, подруга, и помни, что на Всевышнего есть Лукаа-вый…
