Шёл третий месяц осады.
Эйдонцы наступали. Миларгон держал оборону. Его разноцветные мосты мерцали в туманной дали, манили, влекли, звали к себе, будто издевались над захватчиками.
Казалось, весна, пропахшая гарью, кровью, потом и смолой, никогда не закончится. И вечной будет осада. Но всему приходит конец.
В последний день весны к лагерю эйдонцев прибилась чужеземная сказительница родом не из Миларгона, нет — из каких-то иных, заморских краёв. Кто видел её со спины, мог и очароваться: тонкий стан, узкие плечи, тяжелые чёрные косы, стянутые пёстрой тесьмой, такие длинные, что было удивительно, почему она сама о них не спотыкается. Однако заглянувшего чужеземке в лицо ждало неминуемое разочарование. Глаза навыкате, плоский нос, рот размером с миларгонскую ратушу: такую красотку даже по пьяни никто из воинов насиловать не стал бы — побрезговал. Звали замухрышку Баваль и было ей пятнадцать лет отроду. На все вопросы она отвечала, что отец её — знаменитый бард Красных земель, а мать — верховная магесса Вольного Города Ройнэ. Никто, конечно, бродяжке не верил. И полевому суслику было понятно, что папаша её какой-нибудь пучеглазый, как окунь, моряк, а мать — большеротая портовая шлюха. Эйдар хотел, было, прогнать девчонку взашей, но у неё оказался редкий дар — Баваль умела чудесно рассказывать истории, грустные и весёлые, хорошо известные и совершенно новые, которые выдумывала тут же, на ходу.
По вечерам эйдонцы разводили костры: сухие ветки море-цвета горели чудо как хорошо, придавая пламени необычайный изумрудный оттенок. Воины смотрели на зелёный огонь и, как заворожённые, слушали глубокий и чарующий голос заморской сказительницы. Даже захворавшие после первого штурма, потерявшие всякий интерес к жизни, даже они приходили послушать Баваль.
— Нет на земле города прекрасней, чем Миларгон, — рассказывала девчонка, — всему миру известны его великолепные мосты, невесомые, точно вырезанные из цветного льда. Они изгибаются высокими радужными подковами, а под ними плещется чистейшая вода великой Майны.
По-эйдонски Баваль говорила прекрасно, словно родилась в их краях, но в его стране, Эйдар знал, не могли родиться девы с такими плоскими носами и кожей цвета корицы.
— По ночам мосты подсвечиваются изнутри, и тогда река под ними кажется многоцветной, будто в ней растворилась радуга. Немало в Миларгоне и других чудес. Больше всего жители гордятся Собором, величественным и надменным, с алтарём, усыпанным драгоценными каменьями. Еженедельно приходят они в Собор с охапками золотых тюльпанов, чтобы воздать почести великой богине Миларге, покровительнице города.
Эйдар и сам любил сказки чужеземки Баваль. Словно простой воин, он накидывал на плечи походный плащ, садился вместе с остальными возле зелёного костра, слушал замухрышку и вспоминал.
Много лет назад отец привёз его в Миларгон на турнир чудодеев. Маленький Эйдар впервые увидел все чудеса древнего города, всю его немыслимую красоту: дома из голубого кирпича, шарообразные кусты море-цвета, девушек с серебристыми волосами, собор и ратушу с острым шпилем, пронзающим тонкую материю небес. Больше остального Эйдара поразила способность местных жителей добывать драгоценные камни прямо из воздуха, по мановению руки.
«Все миларгонцы — немножко волшебники, — пояснил ему отец, — именно потому никто не сумел их покорить!»
Тогда мальчик поклялся, что обязательно вернётся сюда, и не один, а с армией сильных воинов. Не затем, чтобы разрушить прекрасный город, но чтобы подчинить, завоевать, присвоить его себе.
Эйдар Неуязвимый никогда не бросал слова на ветер: спустя шестнадцать лет он вернулся, и с ним пришла его армия: девятнадцать тысяч солдат, все как один победители, успевшие отличиться во многих схватках и взять штурмом далекие неприступные города.
Он вернулся покорить Миларгон.
* * *
На краю Солнечной рощи, поросшей желтыми, похожими на огромные свечки, деревьями, Эйдара дожидались двое, оба — миларгонцы. Один из них остался стоять в стороне, укрытый густой тенью желтосвечек. Лицо его было обращено на восток, там из голубого тумана выныривали радужные мосты Миларгона.
Второй, невысокий и худощавый, устремился Эйдару навстречу. Неуязвимый сделал знак воинам-охранителям стоять на месте, чуть поодаль. Сам же с интересом рассматривал приближающегося к нему незнакомца. Стремительная походка свидетельствовала о крайнем нетерпении. Синий плащ, расшитый загадочными серебряными символами, мог носить только чудодей. На мир незнакомец смотрел пронзительно-черными глазами, и было ясно, что в жилах его, помимо миларгонской, течет примесь каких-то иных кровей.
— Славься, Неуязвимый! — подошедший приветствовал Эйдара, согласно древней эйдонской традиции приложив ладонь к сердцу. — Перед тобой Юстиан, младший маг Миларгонского Совета.
— Что же, младший маг, говори, с чем пожаловал.
Разумеется, Юстиан был чудесно осведомлен обо всех неудачах эйдонской армии.
…Большой Совет Миларгона отказался сдавать эйдонцам ключи от городских ворот. Воины Эйдара Неуязвимого дважды попытались взять штурмом неприступные крепостные стены, по приставным лестницам взбирались они наверх, и дважды гарнизон миларгонцев побеждал, окатив захватчиков ледяной водой…
— Не просто водой, — добавил Юстиан, — то был отвар равнодушия, заговорённый на тринадцати лунах тринадцатью магами. После штурма с твоими воинами приключилась беда, не так ли, Неуязвимый? Им больше ничего не любо: ни сытная похлёбка, ни хмельное питье, ни шустрые девицы, ни земля под ногами, ни солнце над головой… Они ослабели, нет, не телом — душой.
Эйдар вспомнил пустые и безразличные лица вернувшихся после штурма солдат. Не лица даже, а какие-то бумажные маски с прорезями для глаз! Воинов и впрямь мало что интересовало: только пламя зелёных костров и сказки дурнушки Баваль. Больше ничего.
— Им уже не помочь, Неуязвимый, — продолжал черноглазый маг. — Если ты и дальше будешь осаждать Миларгон, всё войско заболеет безразличием к жизни. А что может быть страшнее?
— Зачем ты всё это говоришь мне, младший маг? Угрожаешь?
Миларгонец улыбнулся, словно с самого начала ждал этого вопроса.
— Вовсе нет, великий полководец Эйдар. Напротив, я хочу помочь. Доверься мне, и через два дня Большой Совет добровольно принесет тебе семь золотых ключей от городских ворот. Советники присягнут на верность Эйдонии, а чтобы скрепить союз, бургомистр Вриенний отдаст тебе в жены свою дочь Вивиану, первую красавицу города.
Эйдар ответил не сразу. Предложение мага было не просто заманчивым — оно наполняло сердце сладким предчувствием счастья. Ради одной только девицы стоило затевать войну — все знали о её редчайшей красоте, миндалевидных глазах и серебристых волосах до лодыжек. О её грации и талантах ходили легенды, и даже жители его родной Эйдонии, желая подчеркнуть прелесть какой-нибудь девушки, любили говаривать: «Прекрасна, как Вивиана»…
Но если маг поможет ему, Эйдар получит гораздо больше: он получит Собор, ратушу и воздушные переливающиеся мосты. В его власти будет Миларгон, самый удивительный город на земле, чьи жители способны добывать драгоценные камушки прямо из воздуха, по мановению руки.
— Что ты хочешь взамен, Юстиан? — спросил он осторожно.
— Амулет верховного мага, — был ответ.
— Почему я должен тебе верить? Возможно, ты — всего лишь лазутчик Большого Совета… Чем докажешь верность?
Юстиан повернулся к желтой свечке, под которой стоял второй миларгонец, крикнул что-то — Эйдар не понял ни слова. Человек, всё это время смотревший на радужные мосты Миларгона, обернулся. Невысокий и худощавый, он взирал на мир пронзительно-черными глазами.
Маг заметил удивление Эйдара.
— Мой брат-близнец Селестиан. Он будет в твоей власти, пока я не выполню всё обещанное. Подойди к нам, брат!
Прихрамывая на левую ногу, Селестиан медленно приблизился к ним. На лице его блуждала странная отсутствующая полуулыбка.
— Если думаешь, что я не дорожу им, вот тебе доказательство…
Неведомо как в руке Юстиана оказался тонкий кинжал с опаловой рукояткой.
Взмах! На правой ладони мага появилась тонкая кровавая полоска. В тот же миг Селестиан издал тихий возглас — на его левой ладони сама собой возникла кровоточащая рана, один в один как у брата.
— Мы связаны кровью, — объяснил младший маг. — Умрёт он — умру я. Какие еще залоги верности тебе нужны, Неуязвимый?
— Этого вполне достаточно, — удовлетворенно кивнул Эйдар. — Но ответь-ка мне на один вопрос. Зачем тебе всё это? Почему предаешь свой город?
— У меня с Миларгоном свои счеты, — ответил маг.
* * *
План Юстиана пришелся Эйдару по душе.
— Водопровод, — сказал младший маг, — я перекрою его, и город сдастся без боя.
Магия — магией, но от помощи Юстиан не отказался — попросил полсотни воинов себе на подмогу, взамен оставил в лагере эйдонцев брата. Селестиан волшебным премудростям обучен не был, да и мозгов в его голове, судя по всему, сроду не водилось. Видом своим он мало чем отличался от захворавших солдат. Разве что на лице его вместо маски равнодушия было явно начертано слабоумие. Сказки Баваль действовали на миларгонца успокаивающе: он слушал их и кивал, то ли соглашался с услышанным, то ли поддакивал собственным мыслям.
— Есть у здешних жителей одна особенность, древний дар богини Миларги, — рассказывала Баваль. — Их сложно чем-то удивить и еще сложнее восхитить, но если вам удастся, к вашим ногам падут драгоценные каменья, сотворенные из воздуха…
Эйдар знал, о чем она говорила. Тогда, шестнадцать лет назад, он стал свидетелем необычайного зрелища: старик-чужеземец с заплетенной в косичку белоснежной бородой вез огромную телегу, груженную серебряными клетками. Миларгонцы, и взрослые, и дети, завидев его, останавливались, раскрыв от удивления рты. В клетках жили птицы, заморские, редкие, чудесные.
— Птицы на продажу! — кричал старик с заметным акцентом Вольного Города Ройнэ. — Птицы из разных уголков мира! Огнь-птица озарит ваши залы лучше сотни свечей, феникс возродит любовь, гагана даст к завтраку самое вкусное на свете птичье молоко, гамаюн наполнит дом счастьем, а карликовый грифон охранит покои лучше сторожевого пса…
Миларгонцы смотрели на серебряные клетки, за решетками которых томились пугающие гарпии и гаруды; василиски с завязанными глазами; синекрылки, приносящие удачу в азартных играх, мартлеты, помогающие студиозусам в овладении тайных знаний…
Смотрели и восхищались.
— Посмотри на эту!
— А вон та!
— Ах, какая!
Сложив ладони лодочкой, дети зачерпывали воздух, а щедрая богиня Миларга превращала его в драгоценности. Восхищенные миларгонцы швыряли камушки под ноги белобородому старику. Тот кивал им без тени благодарности, останавливался, собирал попавшие под колеса жемчуг и бериллы, и продолжал свой путь. Птиц он продавал исключительно за золото. Эйдар хорошо запомнил это, потому что отец купил ему тогда ручного финиста. За сорок злотых купил, считай, по дешевке, и не ошибся. Финист, сокол боевой удачи, принёс Эйдару множество побед в битвах и славу Неуязвимого полководца. Прошлой зимой арбалетчик из Северных угодий подстрелил сокола, заодно убив и боевую удачу Эйдара. Стрелка поймали и вздернули на сосне, но дело своё он сделал. Вместе с гибелью птицы Эйдар потерял неуязвимость в бою и теперь повсюду ходил с талисманом из соколиных перьев и двумя воинами-охранителями. Он не был трусом — просто отвык от настоящей опасности.
Баваль, которая умела не только сказки сказывать, но еще и толковать мудрёные знаки судьбы, долго смотрела на ладонь Эйдара, шептала что-то, затем бросила перо финиста в огонь. Зелёное пламя зашипело раненой змеёй.
— Боги не хотят, чтобы ты шёл на Миларгон, Неуязвимый! Они убили твоего сокола, предостерегая от необдуманного шага. Еще не родился на свете человек, способный покорить Город Радужных Мостов.
Эйдар мог бы свернуть шею прорицательнице, сулящей беду, но не стал этого делать. Он знал, близок тот день, когда Большой Совет отдаст ему ключи от городских ворот, и армия эйдонцев торжественно и победоносно войдет в Миларгон. Впереди конницы будет ехать он — Неуязвимый полководец в лёгком шёлковом плаще, что своей белизной мог бы соперничать с заснеженными хребтами Северных угодий. Эйдонцев встретят музыкой, улыбками и рукоплесканиями. В честь праздника девушки вплетут в серебристые косы летние цветы, а дети, пораженные величием эйдонского войска, станут бросать под ноги лошадям драгоценные камушки.
Баваль должна дожить до этого дня и увидеть триумф Эйдара Неуязвимого собственными глазами.
В конце концов, она поймёт, что в подлунном мире лгут и обманывают все — даже боги.
* * *
В день, когда Большой Совет сдал Эйдару семь золотых ключей, солнце сияло ярче обычного, а восточный ветер принес ароматы специй и душистых цветов. Запахи Пряного Пути, запах родной Эйдонии.
— Добрый знак, — сказал кто-то из советников, но лицо его при этом ничего не выражало.
Армия эйдонцев триумфально вошла в Город Радужных Мостов, впереди — Неуязвимый, укрытый белоснежным плащом, следом его славные воины, здоровые и захворавшие, так много слышавшие о Миларгоне от сказительницы Баваль.
Их никто не встречал — ни девушки с серебристыми волосами, ни старики с охапками цветов, ни дети. Только солнце плавало в водах великой Майны да восточный ветер разносил по светлым улицам ароматы степных трав. Радужные мосты как-то враз потускнели, перестали светиться изнутри. Миларгон притих, опустел, он показался Эйдару каким-то ненастоящим, еще более недосягаемым, чем тогда, в детстве. Не город, а закрытая колдовская шкатулка: смотришь сквозь замочную скважину и видишь всё волшебство подлунного мира, самые волнующие тайны и невероятные секреты. А ключик-то потерялся, шкатулку не открыть… Остаётся только смотреть в замочный проём и тосковать…
Тосковать? Ну, уж нет! Это был его день, его час, его победа!
Эйдар подозвал к себе бургомистра Вриенния:
— Пусть миларгонцы выйдут поклониться своему правителю, иначе я прикажу воинам грабить, насиловать, жечь и убивать!
Бургомистр безразлично кивнул. Кажется, судьба Миларгона его больше не волновала.
Они вышли — взрослые и дети, на лицах — ни тени страха. Эйдар заглядывал им в глаза, искал в толпе хотя бы одного миларгонца, бледного от испуга или покрасневшего от сдерживаемой ярости. Не нашёл. Его встречали живые мертвецы, лишенные чувств и эмоций.
Город захворавших — вот каким был его трофей.
* * *
— Что ты наделал???
До сих пор Эйдар заслуживал имени Невозмутимый не менее, чем прозвища Неуязвимый. Нынче полководец сорвался на крик.
— Я отдал тебе Миларгон, — отвечал Юстиан, поглаживая амулет верховного мага — уродливый камень непонятного мутного цвета. — Разве не таким был наш уговор? Теперь ты полновластный хозяин города. Уже второй день твои воины пьют, едят и веселятся. Те, которые еще способны наслаждаться жизнью, конечно. Своим первым указом ты снес хрустальный памятник великому правителю Лексеннию. Красавица Вивиана греет твою постель. Ты получил всё, о чём мечтал, Неуязвимый?
— Почему потускнели радужные мосты? Почему захворали горожане? Впрочем, не отвечай. И так всё понятно. Ты не перекрывал водопровод — вместо того отравил целый город заговоренным отваром равнодушия. Зачем?
— Они заслужили это — высокомерные, надутые миларгонцы.
Юстиан повернулся, чтобы уйти.
— Стой! Верни им способность удивляться или я убью твоего брата, клянусь всеми богами!
— Интересно, что тебя больше заботит? Захворавшие люди или драгоценные камушки? Боишься, что город разорится? Или нет, просто в твоих мечтах всё было гораздо праздничней, не так ли, Неуязвимый? Пора запомнить: мечты лгут, они созданы, чтоб терзать наши сердца… Мне не жаль этот город и его жителей. Им всё давалось слишком легко, они считали себя избранными, выше остальных — эйдонцев ли, красноземельных ли… Пришло время справедливости. И я рад, что дожил до этого дня. Можешь убить меня, я не боюсь смерти.
* * *
Вивиана сидела лицом к окну: серебристые волосы струились по плечам, точно водопады Эйдонских гор.
Неузвимый думал, что возьмёт в жёны самую прекрасную женщину на свете, но оказалось, что в её чудесных миндалевидных глазах — пустота, будто смотришь вниз Смарагдового ущелья. Эйдар не хотел заглядывать в бездну, он бы с радотью отказался от захворавшей супруги, но дорога назад была дорогой бесчестья.
— Почему ты не убил Юстиана? — спросила Вивиана, не оборачиваясь к мужу.
«Интересно, на что она смотрит? — спросил сам себя Эйдар. — На шпиль ратуши, на цветочный рынок? Или на померкшие мосты Миларгона?»
— Он пригодится мне живым, — сказал вслух. — Юстиан найдет способ излечить захворавших, иначе я убью его брата-близнеца.
Вивиана обернулась. Её зелёные, словно морецвет, глаза смотрели на Эйдара спокойно и безучастно.
— Юстиан покинул город, я видела из окна. Он уже далеко. И еще. Нет у него брата-близнеца, как нет отца и матери. Все знают историю младшего мага. Ещё ребёнком он приехал в Миларгон вместе с купцами Пряного Пути, да так здесь и остался. Какой-то чудодей заметил в мальчишке способности, взял себе в ученики. Никто не знал, кто его родители, но было доподлинно известно, что в венах его, помимо прочих, текла миларгонская кровь. Это позволило ему дослужиться до ранга младшего мага Городского Совета.
— Он умеет превращать своё восхищение в драгоценные камни? — невпопад спросил Эйдар.
— Нет. На такое способны лишь чистокровные.
На зимнем турнире чудодеев Юстиан показал себя сильнее остальных, но амулет верховного мага достался другому. Большой Совет не мог отдать лавры победителя полукровке, это против правил…
— Потому младший маг возненавидел вас всех, — кивнул Эйдар, — потому-то решил отомстить. В одном ты ошибаешься, Вивиана. У Юстиана есть брат-близнец. Селестиан — моя последняя ставка.
* * *
В маленькой комнате с зарешеченными окнами, тесной, пыльной, похожей на темницу, томился человек.
— Селестиан, — негромко позвал Эйдар.
Человек обернулся. Медленно прихрамывая на левую ногу, поплёлся к зовущему его. Остановился в пятне солнечного света, будто это был магический круг, защищающий его от тёмных сил. На Юстиана человек не был похож ни капли, но Неуязвимый мог поклясться, что видел прежде эту странную отсутствующую полуулыбку.
— Кто ты такой? — в бешенстве Эйдар схватил парня за плечи, хорошенько встряхнул его, словно хотел вытрясти из него всю блаженную безмятежность.
— Я — Селест, сын портного, — не переставая улыбаться, сообщил парень.
— Почему ты назвался братом-близнецом Юстиана?! Отвечай, мерзавец!
— Я не назывался. Это младший маг так сказал. Щедрый маг. Он подарил моему отцу какие-то волшебные обереги, а надо мной три дня читал заклинание. Затем велел выпить крепкой настойки и молчать. Я и молчал.
— Близнецы… Связаны кровью, — сквозь зубы процедил Эйдар. — Трюк! Фокус! Стоило догадаться!
Полный яростной решимости, сам не зная, зачем, он вынул меч из ножен и вонзил лжеблизнецу в живот.
Даже после смерти Селестиан улыбался.
* * *
Будто пьяный, Эйдар вышел на улицу — без воинов‑охранителей, без защитных талисманов. По городу сновали толстые торговки и студиозусы в синих мантиях, девушки в расшитых жемчугом платьях и юноши с бледными лицами. Им не было никакого дела до солнца, птиц, летних сквозняков. Они не замечали друг друга. В отличие от них, Город не болел безразличием. Почти физически Эйдар ощущал на себе его презрение: Миларгон никогда не простит ему потускневших мостов и равнодушных лиц. Никогда. Цветочный рынок, Перистый бульвар, Собор, величественный и надменный, улица Пекарей, переулок Белошвеек. Сам не понимая, как, Эйдар очутился на площади, где еще недавно возвышался монумент великому правителю Лексеннию, тот самый, разрушенный по приказу Неуязвимого. Нынче от былого величия остались только хрустальные ступеньки, разбитые, похожие на подтаявшие ледники, а на них…
Эйдар едва ли не вскрикнул от удивления. На полуразрушенных ступеньках сидела замухрышка Баваль: плоский нос, глаза навыкате, залатанное серое платье. Вокруг неё — взрослые и дети, миларгонцы и захворавшие эйдонцы. Подумав, Эйдар сел вместе с остальными, не узнанный никем.
Баваль рассказывала легенды Пряного Пути о разбойниках и купцах, о неспокойном духе Вечного Странника и храброй воительнице Майне, потерявшей в дороге своего возлюбленного, пролившей столько горьких слёз, что они образовали глубочайшую реку… В историях сказительницы дети падали на дно зачарованных колодцев, юноши превращались в деревья, а южный ветер похищал мечтательных девушек, чтобы ему нескучно было путешествовать по миру.
Баваль рассказывала, и в воздухе, прямо над ней, плавал огромный прозрачный шар, будто выдутый из тончайшего стекла. В нём то возникали, то исчезали чудесные картинки — молодильные сливы, говорящие волки, чёрные призраки Северных угодий, герои и героини её сказок… Дети тыкали пальцами в воздух — они тоже видели волшебную сферу. В конце каждой легенды ребятня складывала ладони лодочкой, чтобы позже швырнуть пригоршню драгоценных камней на хрустальные ступеньки.
Эйдар смотрел на заморскую дурнушку и верил, что отец её — бард Красных Земель, а мать — верховная магесса Ройнэ. Истории сказительницы горчили полынь-травой, текли липовым мёдом, струились весенними ручьями, стелились широкой эйдонской степью. Он слушал их и прислушивался к себе: в груди росло чувство необъяснимое, тонкое и щемящее. Как будто прямо в сердце его расцветали хрупкие и невозможно прекрасные мосты Миларгона.
День медленно увядал. Закатное солнце обратило воды великой Майны в плавленое червонное золото. Восточный ветер звал за собой — вперед, вперед! К новым победам, к новым вершинам! Но великий полководец был глух к призывам ветра. Простой слушатель, он сидел на старой площади, вдыхал сказки Пряного Пути, улыбался сквозь слёзы и благодарил лживых богов за свою уязвимость.
А Баваль всё рассказывала и рассказывала, и Город был у её ног.
