Имя Серафима, которое придумал для неё поп Никифор из соседней деревни, совсем не шло девочке. В нём были муть и страдание, совсем чуждые этой девочке.
Иногда кто-нибудь взглядывал на девочку повнимательнее — и тогда он видел, что в глазах у девочки течёт чистый синий ручеёк, такой чистый, что в нём отражалась Девочкина душа — бесхитростная и любящая.
Ещё девочка любила проходящие поезда — как свистел цветной и блестящий электровоз, как мерно
постукивали вагоны, как поезд уносился в неизвестную даль. И люди, которых она иногда успевала разглядеть в тамбуре, казались ей странными и далёкими, почти как марсиане, о которых она читала в журнале «Наука и жизнь». Она и сама не знала, хотелось ли ей туда, куда уносились эти люди, или ей лучше оставаться здесь, у зарослей иван-чая, переходящих в поля ромашки и клевера.
— Эй ты, Сима-мимо, — дразнили её мальчишки.- Чё смотришь? Беги корову доить!
И Сима бежала. И ласково сжимала Зорькины соски, и, подоив, целовала корову в мокрые солоноватые губы. Зорька пуще всех отзывалась на ласку. Другие старались отпрянуть. Почему им Симины нежности совсем не были нужны — Сима не понимала. Мальчишки со страстью гоняли мячик, девочки помогали матерям в их женских заботах, или прихорашивались совсем по-женски, или куда-то уединялись по двое и там о чём-то своём разговаривали. Сима никуда не попадала — даже самые маленькие, ещё сопливые, Катька с Манькой с деловитым видом исчезали за сарайкой.
