Я выпиваю литровую кружку молока, два стакана очень крепкого чая и успеваю в трамвайный парк к пяти утра строго, как пунктуальные старушки к — утренней.
В декабре в такую рань на улицах смурным-смурно, редки освещенные окна в домах, спят брошенные псы — неуютно и зябко в пространстве города. Но в трамвайном депо жизнь раскручивается быстро, беспощадно — по графику. Мы с вагоновожатой Наташей Кисилевой выезжаем на маршрут 88, самый, пожалуй, протяженный и полнолюдный, как воскресный базар. Наташа — молодая девушка лет двадцати. Она полная русоволосая русская красавица, губ не мажет, лицо не макияжит, прокладки и стиральные порошки не рекламирует — я бы на ней женился. Но я, по ее понятиям, почти перестарок, к тому же виду меня крайне изможденный — от долгого отчаянного служения в школах бедовому поколению и исключительно кубико-куриного и пасленового питания в пору писания рассказов.
Трамвай погромыхивает на сбитых стыках, Наташа зевает и делится впечатлениями о канунной вечеринке. Я слушаю и читаю надписи на заиндевевших стеклах: «Сниму квартиру», «Сниму полдома». Кто-то угрюмо предупреждает: «Сниму шапку!» — и оставляет номер телефона своего врага. Каждый день, по данным милиции, в городе с заторможенных морозом прохожих сдергивают до двухсот головных уборов, в основном — норковых и песцовых. Мы — как бы очень обедневшая страна, но, кажется, ни в одной из Америк и Канад не увидишь в каждом трамвае столько норковых, пыжиковых, ондатровых и бобровых шапок, про нутриевые уж молчу. По моим осмотрам, штук по девяносто на сто пассажиро-голов.
Уже на первой заводской остановке — толпа и давка, рык и тяжелое дыхание. Лезут, пихаясь, как в далеком коммунистическом, и все же отчетливее заметна общая унылость. Ведь раньше вдавливались в вагон азартно, остервенело, с удалью, теперь — замедленнее, не очень боясь опоздать- на службу, работу, если была она.
— Тропи дорогу! — понукает живоглазый мужчина в шапке из бешеного пса, подталкивая толстую женщину.
— Резче тропи, герцогиня!
— Неэстетично же так обращаться с человеком! — возмущается кто-то из давки. — Это же эксплуатация живой плоти!
— Для того и держим женщин в наших комнатах! — огрызается мужик в собачьей шапке. — Они на любые очереди натасканы!
