Маша снова улыбнулась, но немного грустно. Она всё понимала, она прекрасно знала, как он живёт.
Просто Семёну нужно с кем-то поговорить. И он говорил. Сначала словно неохотно, но потом всё более и более входя во вкус. Говорить с Машей было хорошо, радостно, словно рассказывал он не о бедах своих, а о чём-то прекрасном. Маша почти ничего не говорила, но это было совсем не важно. Важно было лишь то, что она снова с ним. Она слушала, кивала, изредка задавая незначительные
вопросы. Она была такая красивая в свои семьдесят пять лет, просто удивительно. И как он раньше мог этого не замечать. И какие у неё ясные, голубые глаза, как у молодой. Даже морщинки их не портят.
— А ты знаешь, — вдруг вспомнил он, — у Пашки-то дочка родилась, Надей назвали. Так что ты теперь прабабка. В том месяце от них письмо пришло… Вот бы хоть одним глазком посмотреть, какая она там. Да и на Пашку тоже, почти семь лет не виделись. С тех пор как они в свой Ленинград уехали, раза два только у нас были… Так помру и правнучку не увижу.
— Она вся в отца пошла, — сказала Маша, — такая же светленька, синеглазая, лопоухая. А нос у неё твой. Красивая будет девочка, подрастёт, все женихи её будут.
Они сидели так до самой ночи. Семён уже и не помнил, когда в последний раз говорил так много.
Словно и не было тех трёх лет одиночества. Словно и не оставался он один в пустой квартире, не бродил из комнаты в комнату, не находя себе места, не включал телевизор на полную громкость, чтобы хоть немного наполнить пустоту.
Маша обещала прийти и следующим вечером тоже. Она приходила ещё восемь раз. Каждый вечер Маша тихо садилась на табуретку и слушала, как Семён провёл день. Его больше не смущало то,
что она ничего не ест. Они сидели за столом вместе, как раньше. Он пил чай, размачивая в кружке баранки, а она просто была рядом. Он рассказывал Маше о том, как ходил в магазин, как серая толстая кошка у подъезда залезла на дерево и орала целый час, как Каменская в сериале ловила бандитов. Всё это было просто и хорошо.
Много ли нужно для счастья старому человеку.
