Жену Лумпов любил. Но любил крайне тихо, чтобы не развратить. Стычки у него, конечно, с Глафирой Ефимовной случались. Что за жизнь такая, если нет в ней ни сучка, ни задоринки? Как-никак, а они, Лумповы, прошли бок о бок три славных сталинских пятилетки, Так что стычки должны были иметь место. Однако случались они лишь в моменты явления Лумпова перед строгими жениными очами в крайне весёлом состоянии ума и сердца, то есть или после получки, или тогда, когда он, мастеровой Лумпов, умудрялся состричь халтурку. Вот тогда его царица заводила в своей корчаге нудную тягомотину, а он лишь отбивался от неё готовой заготовкой: «Славной ты девкой у меня поначалу была, а теперь что-то стала шипеть, поднимать голову из осоки!» И уходил ночевать, как квартирант, в прохладную кладовую, потому что Глафира Ефимовна пьяного его в постели не терпела.
Сейчас жена полусидела на железной кровати, подняв к круглым, как плошки, глазам край жёсткого суконного одеяла. Выглядывала из-за его кромки, точно улитка. И когда она подала свой длинный, кого-то, может быть, доставший до печёнок голос, Лумпова она тем самым словно бы погладила по душе: выходит, он для неё не какая-то там фигня на постном масле. Жа-а-але-ет! И всё-таки, чтобы не выглядеть квашнёй, Лумпов напустил на себя положенную строгость.
— Ну и чего ты, краса божья, запела? Лидия Русланова, што ль? Ребятню на ноги поставишь, и она тоже заведёт страдания, — получится омский хор!
И ещё сказал ей, жене, чтобы разведать окружающую политическую обстановку:
— Не на век, чай, меня уводят. Или ошибка какая, или товарищи из органа спросят об чём и вернут, Я человек мелкий и перед законом всегда чист.
