В моем послевоенном барачном детстве была такая дразнилка: «Жид, жид — по веревочке бежит». Она говорилась как бы в воздух, но каждый, кто надо, воспринимал ее порами, никогда не ошибаясь, даже если был еще мал. Мало того, что я была «еврей», что тоже звучало, как хлопок по темени, так я была еще и «жид» — я и мои братья тоже, потому что других таких, как мы, поблизости не водилось — не добежали они до заснеженных, сверху присыпанных копотью бараков Уралмаша.
Но в России все зыбко, все неоднозначно и непросто. Сегодня ты «жид», а завтра тебя погладит по головке, да еще назовет тебя умницей какая-нибудь сердобольная русская баба. И наденет на твою замерзшую синюю руку белую овечью варежку прямо с теплом своей руки (сколько жива буду, мне этого не забыть). Или вдруг простой мужик из толпы подбросит тебя в воздух и пронесет на плечах через всю первомайскую площадь. И что с того, что они сами об этом забыли? И что с того, что с тех пор было много новых обид и тычков? Но ты то помнишь и будешь помнить, сколько живешь! Потому что русская душа, пусть по-иному, но так же эмоциональна, как и еврейская. И во время полета русской души, даже не полета, а размягчения, мы, евреи, тоже летаем. Может быть, теперь вам ясно, какая зыбкая, однако же прочная, нить связует евреев и русских.
