Перекличка еще долго продолжалась, и я, уже под самое утро, словно облитый ледяной тяжестью, погрузился во тьму, пахнувшую мне в лицо свежевыпеченным хлебом. И очнулся в глубоком подземелье, оборудованном под колхозную пекарню. Иду по брусчатому коридору, а навстречу — мать с вытянутыми вперед руками. А на них — вышитый красными петухами рушник с круглой зарумяненной белой буханкой.
Мать застенчиво улыбается, охает:
— Господи, радость-то какая! Неужто ты, сынок? А мы тебя похоронили. Ha-ко свеженького, отведай, родимый ты мой. Вас, небось, таким-то здесь не балуют?
— Нас, мама, совсем не кормят.
— Как это… совсем? — возмущается она, и губы кривятся, и слезы на серые глаза навертываются. — Скотинке и той соломки подбрасывают, когда сена нет.
— А нам — одни подзатыльники подкидывают.
— И что же это за изверги?
— Фашизм, мама, страшнее проказы!
— Господи, накажи ты их за лютость безбожную!
— Пока сами не свернем фашисту башку, литься крови людской еще долго.
— И у тебя —кровь, вона, из щеки-то… Перевязать бы надо.
— Не лечат они наших — лишние расходы.
— Так кровь же у тебя! — плачет мать. — Перевязать бы надо, — и торопливо высвобождает из-под буханки вышитый холст. — Я вот рушничком ранку-то прикрою…
— Да ты, мама, не печалься, ранки-то пустяшные.
— Зубы-то хоть целы?
— После войны новые вставим.
Мать снова присматривается:
— Боже ж ты мой, и шея кровоточит…
— Да ты не убивайся, уже присыхать начинает.
Вдруг она спохватывается:
— Вот ведь, старая недотёпа, про хлеб-то и позабыла. Бери, ешь, не стесняйся, на всю армию напекла. И гляди-ка, какой он славный: ты его сожмешь, а он — обратно распрямляется… Нашего характера хлебушек-то…
Только протянул я руку к буханке, а сзади истошный
окрик:
— Ауфштеэн! — и увесистый пинок в бок, и все мгновенно исчезло — и мама с буханкой, и подземная пекарня. Вскочил я на ноги, а кругом — столпотворение. Словно стая волков ворвалась в утреннюю овчарню — все закружилось, завыло, застонало, со всех сторон понеслось:
— Ваня, Петров, где ж ты?
— Я здесь, Гришуха!
— Митя, давай быстрей!.. Да сюда давай, ко мне!
— Сеня, не отставай, дорогой! Теперь нам с тобой надо вместе!
