Штрихи к портрету пейзажиста Ивана Кирилловича Слюсарева (К 100-летию со дня рождения)
Мне хочется рассказать об известном уральском пейзажисте Иване Кирилловиче Слюсареве, которого хорошо знал, пользовался его дружеским расположением на протяжении тридцати лет и высоко ценил.
Я стал интересоваться пейзажной живописью в начале 30-х годов, однако быстро понял, что дело это непростое и ему следует хотя бы немного специально поучиться. За советом обратился к свердловскому скульптору И. А. Камбарову — своему школьному учителю рисования который и направил меня к И. К. Слюсареву, дал его домашний адрес и сказал, чтобы я не стеснялся, так как меня встретит душевный доброжелательный человек.
Иван Кириллович, человек выше средней роста, производил впечатление худощавого, так как имел широкий костяк и крупную голову увенчанную шапкой волнистых каштановых волос. В манере поведения и жестах было что-то артистическое. Он мог казаться неприступным гордецом, но впечатление было обманчивым, внешним. В действительности он был добрый, скромный, отзывчивый и вообще мягкий человек, готовый всегда прийти на помощь нуждающемуся в ней. Яркой чертой натуры было полное бескорыстие. Свои произведения продавал довольно охотно, особенно людям ценившим, любящим и понимающим живопись. Отдавая полотно, он иногда говорил:
— Мне приятно вручить вам эту вещь, так как я знаю, что не станете ею закрывать кринки с молоком.
Цены своим произведениям назначал нормальные, никогда не запрашивал и не торговался, все это было ему совершенно чуждо. В житейских делах был наивен и малоопытен. Интересы группирующихся вокруг него людей, их разговоры в его присутствии касались исключительно тем искусства. Даже юмористические истории, что имели место среди них, всегда касались жизни и труда художника.
В повседневной жизни он был до поразительности неприхотлив, довольствовался самым минимальным и работал в дождь, в снег, в знойный день и даже в холод, обладал незаурядной физической выносливостью, не отставал от нас, тогда еще молодых тренированных геологов, когда мы взбирались на Большой Таганай, а ведь был старше нас годами, да еще тащил на себе штатив и большой этюдник с красками, а это — немалый вес.
Мотивы для этюдов Иван Кириллович выбирал не спеша, внимательно вглядываясь в природу. Он не искал эффектных сюжетов, но «свои» мотивы находил буквально повсюду, что называется, на каждом шагу. Для примера отмечу, что три картины — «Старая ель на реке Чусовой », «Избушка на пригорке» и «Перед грозой» были написаны в каких-то двухстах метрах от нашего полевого геологического лагеря. Да, он обладал незаурядным даром увидеть общее, характерное, главное, казалось бы, в неприметном, частном кусочке природы, и эта способность, которой он владел в совершенстве, превращала его этюды в картины, свойственные природе древнего уральского кряжа. Большинство написанных им полотен воспринимаются как былины, или как песни, или, наконец, как баллады об уральском крае. Природу художник видит как ученый-исследователь, только процесс этот протекает у художника интуитивно, а у исследователя дискурсивно— рассудочно. Не случайно композитор Андрей Эшпай как-то сказал, что искусство отличается от факта науки на величину души.
Особенно плодотворной в творческом отношении для Ивана Кирилловича была поездка по реке Чусовой в 1935 году, когда он совершил вояж с геологической партией, возглавлявшейся известным уральским геологом А. Н. Ивановым, сотрудником которого я был в те годы. В то лето И. К. Слюсарев проделал с нами путь на лодках от станции Коуровки до деревни Волеговой.
В этой поездке он написал целый ряд превосходных произведений различного настроения и колорита. Многое из созданного тогда с большим успехом демонстрировалось на выставках.
За тридцать лет дружбы мне приходилось видеть Ивана Кирилловича в разнообразном настроении и состоянии духа, большей частью жизнерадостным — реже грустным, подавленным. Однако никогда не приходилось слышать от него, чтобы он, к примеру, сказал — сегодня я не в духе и у меня нет ни капли вдохновения, а потому я не могу писать. Этот великий труженик при любом настроении и состоянии погодных условий шел на этюды и работал. Если поздней осенью уже порошил снег, он устраивался где-нибудь под густой раскидистой елью и даже среди поля находил какой-нибудь навесик. Под его защитой и писал. Работал во все времена года, но наибольшее предпочтение отдавал сказочной осени и частично весне. Особенно ранней, когда в лесу еще сохраняются пятна снега. Разгар лета, как пейзажист, он недолюбливал, так как зелень листвы на березах и осинах в это время приобретает холодный оттенок, а он отдавал предпочтение теплым тонам. Особенно хорошо ему удавались холмистые лесные дали с бегущими по ним полуденными тенями от облаков. В сочетании с легким облачным небом такие полотна дают ощущение реальной действительности уральского летнего дня, почти всегда в какой-то степени ветреного и в лесах богатого надоедливыми оводами.
В своих автобиографических записках уральский художник Н. С. Сазонов на страницах, посвященных И. К- Слюсареву, писал: «За лето Иван Кириллович писал двести этюдов, да каких! Сильных, колоритных. Как работал в те годы Слюсарев, у нас сейчас никто так не работает. Он в любое время мог устроить самостоятельную выставку, так как свежих работ лежали штабеля. Слюсарев не терял ни минуты на праздные дела. Этот фанатик искусства все свободное время отдавал любимому делу… он жил, отказывая себе и семье во многом». Справедливость этих слов полностью подтверждаю, поскольку сам неоднократно мог убедиться в крайнем пренебрежительном отношении И. К. Слюсарева к элементарным условиям жизни. Не раз приходилось видеть его обед, состоявший из кружки кваса, ломтя черного хлеба и луковицы. При этом он не жаловался на житейские невзгоды, не роптал на материальные затруднения, а в трудные времена сохранял доброту сердца и способность видеть прекрасное в окружающем. Удивительно верно подметил К. Паустовский, что «…незлобливость по отношению к жизни обычно бывает верным признаком внутренего богатства».
Из собратьев по искусству он чаще других с благодарностью и теплотой вспоминал своего земляка и учителя Леонида Викторовича Туржанского, Степана Дмитриевича Эрьзю и Ивана Дмитриевича Шадра. Как я теперь сожалею, что не вел записей разговоров, не фиксировал искренних рассказов о собратьях по творчеству. Будучи геологом, я побывал во многих местах нашей Родины. Видел сопки Дальнего Востока, таежные места Сибири, величественные снежные горы Средней Азии и Кавказа, но родной Урал всегда казался добрее по характеру его природных ландшафтов, мягче в силу отсутствия световых контрастов, лиричнее из-за широкой гаммы красок. И все это, присущее нашему краю, с особым чувством перенесено Слюсаревым на свои полотна, написанные не только красками, но и его чуткой душой.
И. К. Слюсарева часто и справедливо называют певцом Урала, но ведь певцы тоже бывают разные. В этом смысле он скорее всего должен быть отнесен к разряду лирических камерных певцов с широким демократическим репертуаром.
Жаль, что инициатива об учреждении в квартире Слюсарева мемориального музея не была осуществлена. Увы, мы еще прохладно относимся к сохранению памяти своих земляков, прославивших наш край и отдавших этому свое незаурядное дарование и жизнь. Искусство И. К. Слюсарева, наверное, следует оценить не только с точки зрения чисто художественных достоинств, сколько по его глубоко патриотическому воздействию на зрителя.
