Николай ШАМСУТДИНОВ
ДОРОЖНЫЙ ЧАЙ
Как на бегу распластались, слились
С настом упряжки!
Собаки в работе.
Круто заносит каюра и свист
С нартами вместе
На повороте.
Тундрой стекают упряжки и шум
К острому чуму.
Размыты отроги
Бешеной скоростью,
Утренний чум
Чем нас приветит после дороги?
…Трудно слова отмякают в тепле,
Снова незыблема твердь под ногами.
И, потянувшись,
Взбодренное пламя
Пляшет на заспанной, серой золе.
Солнце
Лениво ластится к лицам,
Трогает наши ножи невзначай.
И, клокоча в самоваре,
Ярится,
Да, в самоваре осанистом —
Чай!
Славно!
На шкурах тяжелых и грубых
Сделать глоток и послушать, какой
Будит усталые вялые губы
И вымывает из глаз наших
Сон.
Пей!
Нипочем ни болезни, ни старость,
Силы опять прибывают во мне.
И отступает, пасуя, усталость,
Плавясь в струящемся, терпком огне.
Вновь под упряжки
Бросится тундра,
Далью окатит под крики и лай.
Солнцем омыто полярное утро.
Все в мире слажено просто и мудро…
Славен дорогу венчающий чай!
Светлана ТАРХАНОВА
РАЗГОВОР С КАМНЕМ
Камень, милый, прости —
Над тобою я плачу,
Потому что в тебе затвердела земля:
Прах пылинок, корней, мотыльков и глины,
Семена нерожденных цветов.
НАЧАЛО ЧУВСТВА
Я боюсь. Я впервые в жизни боюсь
подойти и коснуться рукой или взглядом.
Как дикарь — на добытый огонь — я дивлюсь
и не смею дышать. Постою только рядом.
Я не ведаю силы такого огня — вдруг возьмет,
ни с того ни с сего, и потухнет?
Или так возгорит, пожирая меня,
что мой дом затрещит, головешкою рухнет.
Убили оленя.
В лиловых глазах
не боль,
и не смерть,
и даже не страх,
а длинное недоуменье…
ГОНЧАР
Когда гончар из глины выводил,
как песню, дивною большую чашу,
я поняла, что не жила на свете,
хоть ела хлеб и молоко пила.
И ясное предчувствие рожденья
меня, какой еще я не бывала,
вдруг музыкой во мне запело,
и опалило вмиг его лицо.
Ворвался ветер.
А на крыше дома
скворцы красноречиво объяснялись,
клялись в бессмертьи жизни и любви.
Мы замерли от немоты великой.
Остановился круг.
Ты руки вытер.
Шагнул навстречу,
взял мое лицо
и стал глядеть
так бережно и горько,
как если б я была ,
твоей последней чашей,
последней жизнью на земле.
Юрий ЛОБАНЦЕВ
Какое-то странное лето…
Не пахнет грозою давно.
И облако серого цвета
с утра застилает, окно.
И так безобидно, несмело
вдали зеленеет ветла
о том, что весна отшумела,
а осень еще не пришла.
Нёужто и впрямь несвободен —
игрою, не стоящей свеч,
опять оправдается полдень,
чтоб в серые сумерки лечь?
И солнце, проспавшее где-то,
досаду не выжжет дотла?
Какое-то странное лето —
ни гроз,
ни дождей,
ни тепла.
Быть нужным всем —
Не зарекаюсь,
Но ради истинной строки
Живу,
Дышу,
Впадаю в крайность,
Благим советам вопреки.
Посередине истин нет.
Полудрузьям не доверяю.
Смотрю на жизнь
С такого краю,
Где ближе будущего свет.
Вера КОНДРАХОВИЧ-СИДОРОВА
ИЗМОРОЗЬ
Сударыня Изморозь?
Как ты травы вызнала?
Как узоры летние
на окно мне вызвала?
«Я ходила по лесу, я бродила по лугу,
Снежные, наносные ?
поднимала пологи.
Между трав, упрятанных
под периной вьюжною,
Отбирала лучшие, отвела ненужные.
Ледяными пальцами,
снеговыми нитками
Бархатньге-белые я узоры выткала.
Завила-запутала,
хитро закудрявила,
Только сверху стеклышко
на просвет оставила.
Чтоб гляделось весело,
чтоб горело-искрило,
Мелкого, сверкучего
не жалела’бисера.
Вышивала с умыслом,
Чтобы лето помнилось,
Чтобы сердце зимнее
все ж надеждой полнилось,
Чтобы все по-летнему
бурно зацвело,
Только бы серебряно,
да белым-бело.
Чтобы в стужу виделась
и была жива
Люб-трава,
Огонь-трава,
Одолень-трава!»
Игорь САХНОВСКИЙ
КУХОННАЯ БАЛЛАДА
В родном дому своем,
неправой перед всеми,
он горбится и ждет
прихода темноты,
когда уснет вражда,
уляжется веселье
и с ним большая ночь
заговорит на «ты».
Как выпрямится слух
и музыкой набухнет,
как заблестит окно
у вьюги на виду…,
О ценах на еду
весь день шла речь на кухне,
о качестве еды,
о ценах на еду.
(С нехваткой и тщетой
мы, как и встарь, сочтемся
мозолями в горстях,
морщинами на лбу.
Но мы не для того
в очередях толчемся,
чтоб в сумку запихать
и праздник и судьбу.
Не для того душа
мучительно и резко
врастала в этот Мир
и привыкала жить,
чтоб стали наши дни
питательным довеском
к пахучему куску,
что мы смогли купить).
…И вот редеет ночь.
Почти громовый шелест
проносится в висках/
как вьюга по земле.
И до поры молчит
неузнанный пришелец —
исписанный листок
на кухонном столе.
А чайник на плите
о наступленье света
вещает, как петух,
восторженно-нелеп,
и теребит сквозняк
вчерашние газеты,
и под ножом хрустит
себя забывший Хлеб.
Лишь только сад оденется,
хоть на два дня — домой.
В окно метнется деревце,
посаженное мной.
Разбудит на рассвете
зеленый тихий стук:
— Неужто вновь уедешь,
когда я так расту?
Возьмется веткой скорой
стирать печаль со лба.
Как женщина, которой
из жалости солгал.
Ия СОТНИКОВА
Вчера прекратились последние метки.
Свежей можжевельник, избавились ветки
От помеси белого с синим листом.
Застыл в сердцевине у дерева ком,
Что в горле у птахи, что в сердце вдовы…
И больше уже не сносить головы
Тому, кто на синем, на белом коне
Маячил и медлил в пустынном окне.
Прощай, журавлиный кочующий месяц,
Где яблоки мечутся, в темечко метят,
И весь уже в яблоках преданный конь…
И только грачи остаются в округе,
И тянут безлистые, голые руки
Деревья — на синий и белый огонь.
