Кирга — старинное село, таких немало на Урале. В годы Великой Отечественной войны добрая слава о маленькой школе села разнеслась по всей стране. Миллионы советских ребят последовали тогда примеру киргинских патриотов. Центральный Комитет ВЛКСМ, Наркомат земледелия СССР три года подряд присуждали Киргинской неполной средней школе — неизменной победительнице во Всесоюзном социалистическом соревновании школьников — первое место с вручением переходящего Красного знамени!
О том, как это было, как совершили в глубоком тылу свой подвиг киргинские ребята, помогая своему колхозу,— пойдет речь в этом очерке.
Над Киргой, отбежавшей от древнего Сибирского тракта в степь тремя прерывистыми улочками, стоймя тянулись к небу белые дымы от крестьянских изб. В заиндевелых окошках, расписанных витиеватыми узорами, дробилось солнце…
Война перемешала, посгоняв с родных мест, массу людей. По весне привезли в Киргу детей из осажденного Ленинграда. Худющие, посиневшие от холода, они отчужденно оглядывались, теснясь возле высокого крыльца. Иные до того были истощены, что не могли подняться по ступенькам. Киргинские бабы, наглядевшись на чужое горе, наплакавшись, потащили крынки с молоком, сметаной — у кого что было.
Генка Корытов, выпросив у мамки, принес ленинградским с полведра картошки. Приглянулся ему глазастый малыш в натянутой на уши командирской пилотке. Он всех сторонился, взобрался на изгородь и вертел головой, как воробей.
Не умея завязать знакомства, Генка стащил с ленинградца пилотку с золотистыми крылышками, стал примерять.
— От-дай! Это папина!! — завопил мальчишка.
Звали его Игорь Каминов. Про него уже знали, что во время бомбежки убило мать, а отец, морской офицер, пропал без вести.
Через несколько дней Генка снова появился у детдомовской изгороди. Прихватил подарок — самую лучшую биту для игры в бабки. Маленький ленинградец не появлялся, ребятня доложила Генке, что Игорь в изоляторе. Со двора в него не попасть. Окно там высоко расположено. Но Генка придумал, как выйти из положения: поехав поить колхозных лошадей, он подкатил на Рыжухе к детдому с угла и, привстав на круп, заглянул. В изоляторе двое мальчишек ужинали. Игорь заметил его и удивленно приподнял белесые брови. Потом пришла уборщица с ведром, и Генке пришлось убраться.
При первой возможности спешил теперь Генка к дружку и, если удавалось передать в форточку пару морковок или горсть подсолнуховых семечек, сушеного гороха, Генка возвращался домой с довольной улыбкой на скуластом лице…
А в Киргу все прибывал народ. Приезжие, надсадно кашляя, сгорбившись от навалившихся невзгод, молча иротягивали председателю колхоза казенную бумагу с крючковатой визой районного начальства на отпуск с колхозной фермы молока для семьи, просили мяса, хотя бы конины, шерсти овечьей, чтобы скатать валенки… Не мог председатель Федоров каждого удовлетворить, хотя сочувствовал всем, помогал по возможности остро нуждающимся. Все, буквально все — с полей, ферм, с пасеки — отправлялось на фронт и в живущие впроголодь промышленные города и поселки, ковавшие оружие. А с острой нуждой шел каждый.
Вот и нового директора школы встретили в правлении колхоза с почтением — все-таки раненый, фронтовик,— но и отказами. Протянул Федоров тяжелую руку, здороваясь, подвинул пачку «Беломора»:
— Помочь не могу. Сколь есть дровишек — для детского сада…
— За неделю — три простудных заболевания,— уговаривал директор,— в классах чернила замерзают…
— Не могу, фронтовик! Нету… Думай сам, что можешь сделать.
— Лошадей дайте. Поеду с учениками в лес.
Колхоз выделил школе трех лошадей.
Не уснул Николай Филиппович Киселев в ту памятную, наполненную глубокими раздумьями ночь. Словно снова предстояло ему выйти на боевой рубеж… Думал школьный директор, как на мирном Киргинском плацдарме, из далекой уральской глубинки, нанести удар по ненавистному врагу…
О том, как киргинская «семилетка» была превращена весной сорок второго года в единый трудовой коллектив, ирбитский краевед И. Я. Антропов, бывший преподаватель этой школы, писал: «Без скидок на детские силы — такое было требование. Вечером колхозный бригадир давал рабочий наряд. Совет отряда тут же распределял работу по звеньям, звеньевые — каждому школьнику. Трудовое задание — боевой приказ: боец обязан его выполнить, как выполняет задание красноармеец на фронте. На уроках нужно было все понять и запомнить — дома готовиться некогда. Совет школьной бригады принял решение: отстающих в учебе быть не должно: отстал — значит, ослабил боеспособность отряда, помог врагу».
На утренних линейках директор, оглядев строгие пионерские шеренги, так и обращался: «Товарищи бойцы!..» Сдерживая волнение, докладывал о сводках Совинформбюро, о том, что надо сделать для колхоза.
Все свободное от занятий время ребята проводили на колхозных работах. Совет школьной трудовой бригады подводил первые итоги, принимал рапорты на линейке.
— Бойцы первого трудового отряда,— ломающимся голосом докладывал Алеша Фирсов,— выполнили весновспашки пятнадцать гектаров, заборонили сорок восемь… Отстающих в учебе нет.
За ним выступал на полшага вперед командир второго отряда Анатолий Устинов:
— На счету семнадцать гектаров вспашки, бороньбы — тридцать девять. Разбросано на поле двести пятьдесят возов удобрений. Вычистили от навоза два телятника…
— Третий отряд приготовил к посадке, перебрал в хранилище пять центнеров картофеля. Отправили на фронт семь писем… Отличников в отряде пять, двенадцать ударников…
— Шефствуем над семьями фронтовиков… Двум семьям помогли расколоть дрова. Починили бабке Лукерье огород, а то он совсем повалился…
Прозвенел последний звонок, и теперь киргинские ребята весь день от зари до зари проводили на колхозных полях.
Звено Валерки Коршунова поднимало за Каракозовскими выселками пары под озимую пшеницу. Уставали порядком, исхаживая за плугом до сорока километров в день. На четвертый день остались в поле ночевать: чего зазря коней маять, возвращаться в село.
Первым отказался ехать домой Алеша Фирсов:
— Поезжайте, ребята. Я огонь разожгу, веток нарублю — и на боковую, до рассвета…
— А волки?..— тоненько спросил ленинградец Игорь Каминов.
— Волки? Они по логам рыщут… Здесь место ровное, для волков неподходящее,— отвечал Алешка, по-хозяйски подбоченясь, расставив ноги в кирзовых -солдатских сапогах.— Проснетесь поутрянке, побежите на конный, да покуда приедете — я сколь сделаю!
— Я тоже остаюсь,— решил звеньевой Валерка, освобождая от сбруи своего коренника — приземистую кобылу в белых чулках.
У Генки хотя и было неспокойно на душе — мамка который день не подымалась с постели, но мысль, что и самые ранние часы можно использовать, пересилила. Тоже остался.
В село послали малолетку Игорька — с наказом побывать в каждой семье, чтоб не беспокоились за оставшихся в дальнем поле, взять харчей да еще заехать к колхозному бригадиру дяде Паше — сказать, чтоб подвезли для лошадей овса.
С зарею, когда солнце лишь взбиралось красным брюхом на зубчатую кромку поднятого пара, проснулся Генка Корытов. Зябко повел плечами в захудалой телогрейке со слежавшейся, как конский потник, ватой. Стреноженные кони, все восемь, паслись неподалеку, в луговине.
…Первым, как повелось в их звене, прокладывал борозду Алешка. Он пахал легко, как казалось наблюдательному Генке, словно играючи, властно, по-мужицки, облапив железные поручни. Если прошлогодняя стерня, задираясь под лемехом, перемешиваясь с влажной землею, начинала тащить за собой из борозды и тяжеленный плуг, Алешка единым махом выдергивал намотавшийся ком. Только потемневшие от пота темные пятна на лопатках свидетельствовали, что извечная мужицкая работа стоила и Алешке-крепышу немалых сил.
За ним — Валерка на тройке гнедых. У него не так ловко получалось с плугом. Но зато не нужно было понукать лошадей. Коренник, широкозадая Милка, тянула за троих. Она не пыталась при каждом удобном случае ухватить зубами ленивую пристяжную, как это было в Алешкиной упряжке, а топала и топала краешком поля с пожухлой прошлогодней стерней… Приседала с натуги, если попадался под лемех камень, напрягалась вся и, вытянув шею, ни на кого не надеясь, помахивая умной мордой в такт шагам, опять спешила, норовя догнать передних.
Валерка дышал с присвистом, запинался, но продолжал шагать, время от времени приподнимая тяжеленный плуг и стряхивая с лемехов набившуюся стерню.
Замыкающий Генка не отставал. Он тоже весь отдавался пахоте, несмотря на дрожь в коленях от худого питания, на колотье в боку. Трясся за каждую лишнюю сотку колхозного пара под будущий военный урожай. В животе бурчало, сосало под ложечкой. А он, повисая туловищем на железные поручни, пошатываясь, загребая обутками, пудовыми от налипшей земли, брел и брел за плугом. Солнце было в зените, в небе — ни облачка. Страшно хотелось пить. Припасть бы запекшимися губами к крынке с прохладным квасом, как бывало при папане на покосе… Но мамка уже давно не ставила кваса, не парила в печи ячмень, не делала сладкого сусла…
Заканчивали уже третий гон, когда вернулся из села Игорек. Взявшись для страховки за гриву, осторожно спрыгнул с коня. Чьи-то руки помогли стащить притороченный к седлу мешок, и пахари, разобрав приготовленные матерями узелки, расселись у потухшего костра. Отпустив конька пастись, Игорь сыпал, как горох, сельские новости:
— У Ларионовых отца на фронте убили, похоронка пришла… Тетя Настя, ихняя бабушка, ревут… Наши Севастополь немцам оставили. Валерка, перестав жевать, нахмурился:
— Какой еще… Севастополь?
Игорек, вытаращив от удивления глаза — не ожидал по наивности от звеньевого такой дремучей неосведомленности,— пояснил:
— Город есть такой, в Крыму. Там наши военные корабли, подводные лодки стояли…
Повесили юные землепашцы головы. Присев на корточки, Валерка ковырял кнутовищем землю; Алешка, положив под кудлатую голову обнаженные по локоть руки, уставился, задумавшись, в бездонную синь неба…
Бригадир Вяткин подъехал, когда перевалило за полдень. Передав школьникам в мешке овса для лошадей и ведерко с пшенной кашей, прихваченное в колхозной столовой, он стал ругаться:
— И сколь вам, олухи, толочь, чтоб не лежали на траве, покуда земля не отошла…
Раскурив трубочку-носогрейку, дядя Паша направился в поле. Вымеривал кривыми шажками, мусолил огрызок химического карандаша — подсчитывал сделанное ребятами. Сказал одобрительно:
— Гектаров по тринадцать на плуг. Стараетесь, стало быть, и кони не захудали,— жалеете…
Узнав от дяди Паши, как идут дела на других полях, Валерка спросил:
— Это правда, что наши Севастополь сдали?..
Бригадир помрачнел, глаз не видать:
— Правда. Прет проклятый без останову…
Потом Вяткин снова шел следом за звеньевым, месил землю стоптанными солдатскими сапогами. Заговаривал с Валеркой раздумчиво:
— Наши скоро, видать, опять с силами соберутся… Под Харьковом, читал ноне в газетке, в наступ перешли? Выбирают, стало быть, с какого фланга получше вдарить…
Припадая на раненую ногу, догнал Фирсова.
— Ты, Лексей, зря так-ту… брюхом норовишь. Коням, лишняя нагруз-ка… Плуг сам… пахать должон… Твое дело — поддерживать.
— Выбрасывает, дядя Паша, из борозды! — оправдывался молодцеватый, с румянцем во всю щеку, крепыш, вытирая рукавом рубахи струившийся
с высокого лба пот.
— Оно и будет вытряхивать! Глянь сюда — почему грядиль задран?!
Остановив упряжку, Вяткин достал из кармана армейского бушлата гаечный ключ. Прижавшись культей к железному корпусу, устранил неполадок. Затащил здоровой рукой плуг в борозду, разобрал вожжи и, глянув на притихшего впереди, на квелом мерине, Игорька, заподпрыгивал, неловко переваливаясь с боку на бок, за дружно взявшими лошадьми…
Так дядя Паша осмотрел все плуги. Перебрал, ощупал на конях (после контузии на фронте Вяткин плохо видел) упряжь, под хомутами— нет ли надиров, «ожогов» и, не оглянувшись более, повесил на культю порожнее ведерко, чтобы вернуть по пути артельной поварихе, потрусил в село.
Пошли в рост зерновые. После дождей еще быстрее полезли из почвы сорные травы: полыхающий зелеными кострами осот, синие островки васильков, желтел тут и там молочай, запестрела сурепка.
На другой же день, с самого утра гудел от ребячьих голосов школьный двор. Бойцы прознали, какая предстоит работа — пришли кто с тяпкой, кто с прибитой на палку железкой, чтобы подсекать сорную траву.
Разноголосо звучали команды звеньевых, политруков:
— Первый отряд — строиться!
— Второй отряд…
— Третий отряд, равняй-сь!..
Вначале длинная цепочка ребячьих спин продвигалась параллельно проселку, протянувшемуся с краю поля. Но чем более пригревало солнышко, тем все более удалялась, уходила вперед по зеленому массиву, нарушив общий строй, группа пятиклассников, увлекаемая бойкой пионеркой Маргаритой Поповой и рослой не по летам Ангелиной Корытовой, отец которой, рядовой саперного батальона, находился на фронте, в действующей армии.
Мария Зиновьевна Пайвина, молодая учительница математики, трудилась в середине отрядной цепочки. Поучала ровным, как всегда, певучим голосом:
— Осот — стойкий сорняк, вырывайте с корнем! Иначе вырастет больше прежнего…
…Дальше подошла страда. Травы вымахали по пояс. Ребята из старших звеньев сели на косилки. Это, пожалуй, потруднее, чем за плугом ходить да сорняки дергать… Жара стояла несусветная. Пот заливал, глаза. Рубахи на косарях— хоть выжимай. Комар, мошка… Чтобы было легче лошадям, косили по росе, пока трава не огрубела.
Геннадий Корытов работал вместе с Валеркой Коршуновым. Если первый брал силой, выносливостью, то другой был половчее, посмекалистей. Они выкашивали за день до трех гектаров. У Алексея Фирсова результаты были еще лучше. Наловчившись управлять пароконной косилкой— от батьки, видать, унаследовал страсть к «железкам»,— парнишка скашивал по два и более гектара. Поломок у Фирсова почти не случалось. Даже на засоренных, в кочках да муравейниках, местах. Сменить дергач, склепать, не отходя от косилки, лопнувшее пополам полотно не составляло для него труда.
Хлеба у колхозников своего уже не было. Не поспели и овощи в огородах. На обед — свекольный лист, залитый молоком, да мелко накрошенная крапива. Некоторые брали в поле вареную картошку и ели с «пиканами» — трава такая есть на Урале. У кого оказывалась лишь бутылка молока — забирались в лесную чашу, чтобы закусить черемуховой, смородиновой ягодой. То саранок где отыщут, откопают…
Семнадцатого июля «Пионерская правда» опубликовала условия Всесоюзного социалистического соревнования школьников, поддержав инициативу учителей и школьников Ирбитского района Свердловской области. Решающим показателем при подведении итогов было наибольшее количество трудодней на каждого ученика.
Принятые по отрядам обязательства киргинпы расписали на больших листах и вывесили на вид. Из-за нехватки рабочих рук правление решило не скашивать Мокрый луг. В вёдро его обычно убирали машинами, а тут дожди прошли— с косилкой не заехать. Трава же на том лугу поднялась густющая…
Школьники стали подговаривать колхозного бригадира:
— Можно, дядя Паша? За неделю управимся!
Понимали, стало быть, что зимой каждый навильник пригодится. Заручившись поддержкой бригадира, мальчишки, девчонки вышли на луг поутру. Встали в ряд с литовками в руках и давай намахивать!.. Было по колено черной болотной воды, а где и поглубже… Выкосили. Всю травищу на себе повынесли, поделав из шестов и прутьев самодельные носилки. Добрый зарод получился!
Разве только киргинские ребята отличались на тяжелой артельной работе? В районе было создано на базе школ семьдесят отрядов, объединявших 1945 учащихся. Этими отрядами к посевной было собрано 720 центнеров золы, 269 — птичьего помета и других удобрений; скошено, сгребено и заготовлено сена с площади 4 852 гектара; из 19 000 гектаров зернобобовых очищено от сорняков 17 324 гектара… Иначе говоря, почти девяносто процентов всех яровых и озимых хлебов прополото руками ребят!
В каждом, без исключения, артельном хозяйстве, колхозной бригаде школьники трудились наравне со взрослыми. В колхозе «Колос» трудился по-фронтовому отряд из семи подростков. Жили пионеры лагерем в лесу. Начинали работу с рассвета. За декаду скосили травы на площади 85 гектаров и заработали 196 трудодней. В колхозе имени Куйбышева предусматривалось заложить 250 тонн силоса. Чтобы зимовка колхозного стада была посытнее, пионеры местной школы перевыполнили этот план на 15 центнеров.
В колхозе «Пламя» второклассник Шура Волков отличился на бороновании. День-деньской не слезал мальчишка с коня в посевную и заработал 45 трудодней! Надя Васькова из деревни Волковой одна скосила вручную травы с 4,5 гектара. Каждый день, независимо от погоды, приходила она с литовкой на плече на отведенный колхозным бригадиром участок. В жару и под дождем не бросала работу до сумерек. Сама и косу отбивала… Когда подсчитали, оказалось, что пионерка заменила на покосе бригаду из пяти взрослых колхозников…
Принимая переходящее Красное знамя областного кохмитета партии и облисполкома, первый секретарь райкома А. П. Паршуков сказал на районном партийном активе:
— В одержанную нашим районом победу на севе, прополке зерновых и пропашных культур, на заготовке кормов внесли большой вклад и наши школьники, учителя, комсомолия.
Впервые в истории Ирбитского района, а может, и впервые на Урале, самые активные участники трудового патриотического движения были занесены на районную Доску почета.
Раздавались голоса, дескать, стоит ли оказывать такую большую честь лишь начавшим трудиться мальчишкам и девчонкам?.. И Паршуков, первый секретарь, резонно отвечал: «Еще как стоит!..» 19 августа имена лучших из лучших украсили районную Доску почета. За преподавателями шли имена учащихся: Фирсов Алеша — шестой класс, Киргинская школа; Пупышев Шура — седьмой класс, Волковская школа; Чашина Нина — пятый класс, Чащинская школа; Щапов Яша — четвертый класс, Ницинская школа; Паньков Ефим — третий класс, Ключевская школа…
«Из сельских школ впереди идет Киргинская,— сообщала читателям областная газета «Уральский рабочий».— Только два ее школьных отряда в колхозе «12 лет Октября» имеют уже около 3000 трудодней. Особенно хорошо трудится фронтовой отряд, руководит которым учительница, комсомолка М. К. Ардашева…»
…Приближалась гроза. Наступала стремительно. Враз потемнело все вокруг. После огневой вспышки в черном клубящемся небе громыхало так, будто невдалеке находились дальнобойные пушки. Лошади, запряженные в косилки, нервно вздрагивали при грохоте, храпели. Пристяжная у Валерки с испугу прыгала вперед, выгнув шею, или, присев, шарахалась в сторону— порвала постромки. Накрапывал дождь. Вот-вот должен был разразиться ливень.
Генка Корытов повертел головой в полинялой солдатской фуражке. Крикнул друзьям:
— Побежали к ним, а то не управятся!..
Неподалеку колхозники вершили большущий зарод. Торопились. Рудька Корытов и другой второклашка, сидя верхами, молотя босыми пятками по лошадиным бокам, лихо подвозили копны высушенного сена. Не пропадать же добру! Невысокая, но широкая в плечах колхозница, мать Шурки Зверевой, стояла у зарода и, по-мужски расставив для упора крепкие ноги, подавала тяжеленные навильники на самый верх, где в раздутых, как парус, рубахах трудились, укладывая сенные вороха, деды.
Завидев подбежавших подростков, Генку с подавалкой в руках (деревянные двурогие вилы), Ульяна Степановна только и проговорила сухими от жажды губами:
— Спасибо, помощничек!..— Спросила сочувствующе:— Мамка все лежит или встала?
— Лежит,— ответил Генка. Мысли о матери, которая более месяца не поднимала головы с подушки, не давали ему покоя. Генка с трудом пересилил себя и начал орудовать подавалкой, ставшей почему-то, как пудовая гиря…
Только перекинули через зародище связанные в зеленых вершинках длинноствольные березки, чтобы не развалилось сено при ураганном ветре,— грянул ливень. Полосовал, как из ведра, по людям и лошадям…
Вечером, приняв от Генки запаренных лошадей, конюх дед Егор горько вымолвил:
— Поспешай домой. Мамка-то, Таисья Филимоновна, царство ей небесное, не иначе… преставилась…
Первое, что увидел Генка, переступив порог и прижав к себе испуганных, всхлипывающих брата с сестрой,— стоящий в переднем углу стол и мать, уже, убранную соседками, лежавшую с заострившимся, желтым лицом. В черных провалах окон — градом выбило стекла — хлопали ситцевые, в голубой горошек занавески.
…Похоронили Корытовы мать. Генка собрал малышей, отвел в колхозный детсад. Взяли детей фронтовика на общественное довольствие.
Среди подростков Владимир Коршунов, пожалуй, более всех тяготел к технике. Еще когда был дома Семен Егорыч, мальчишку часто видели возле отцовского колесного трактора «СТЗ». Зимой отца взяли на фронт, и все заботы о семье, в которой росли девять братишек и сестренок — мал-мала меньше,— легли на четырнадцатилетнего подростка. Приходя из школы, Володька запрягал на колхозной конюшне коня и вез на скотный двор ящики с половой для дойного гурта. За это отмечали ему трудодень. Приходилось еще заботиться о семейной кормилице Зорьке, которая то ли от старости, то ли от сильного истощения совсем сбавила молоко. Его хватало лишь забелить морковный чай или сваренные мамкой на такую ораву кислые щи…
Весной Володька почернел с лица. Светлые глаза помутнели, ввалились на скуластом лице. Двигался он не спеша, как. старик, шаркая по насту батькиными «бродяжками» с нашитыми поверх кирзовыми голенищами от старых сапог, в батькиной, без козырька, военной фуражке с малиновым околышем, в мамкиной, в заплатках, шубейке…
Правление колхоза, зная о большой нужде многодетной семьи фронтовика, доверило Володьке в страду пароконную косилку. А как подошли колхозные хлеба — пересели они с напарником, одноклассником Васькой Григорьевым, на лобогрейку. Выехали убирать озимую рожь. Стеной, матушка, стояла, с любого края приступай!..
Пошло у них неплохо с первого дня. Работали парнишки дружно. То Владимир сидел за старшего, на переднем сиденье — управлял режущим аппаратом, платформой, за срезами следил, за чистотой жнива, а Василий, вооружась железными вилами, направлял срезанные горстья по платформе к устью и сбрасывал, как скапливалось на сноп. Устанет вилами так-то махать — на заднее сиденье перебирался Коршунов. Ездовым был Вовка Шушарин, второклассник. Шустрый мальчишка — любой бугорочек в ржаном поле высмотрит, любой холмик нарытой сусликами рыжей глины, камень на пути, подаст знак сидящему на жатке машинисту.
Тронется лобогрейка, завертится мотовило, пригибая деревянными планками длинные стебли к краю платформы, к стрекочущему ножу — тут поглядывай!.. Кони с утра идут ходко, и подгонять не нужно. Позади жатки вязальщицы — свои же девчонки, одноклассницы, торопятся, наступают на пятки. И громче всех слышен сквозь шум лобогрейки звонкий голос Шурки Зверевой:
— Эй, машинисты! Что вы, как не живые?!
Вскоре Владимира Коршунова с Вовкой-ездовым направили на Ключевские выселки убирать на жатке-самосброске ячмень. Вот там-то они и узнали, почем фунт лиха!
Управлять жаткой-самосброской посложнее. Здесь машинист один, без помощника. Не только за режущим аппаратом гляди в оба, но и за деревянными — их четыре — граблями на длинных ножках, которые во время хода машут, что ветряная мельница крыльями… Нужно так отрегулировать, чтобы, скажем, вторые грабли пригибали хлеб к неподвижной платформе, третьи подталкивали к краю срезанные горстья, а четвертые, по мере накопления, сбрасывали их на жнитво.
Володя об этом имел весьма смутное представление. Уселся впереди, на железном сиденье, подложив под зад кошенины, взял в руки вожжи и, свистнув ездовому, погнал по полю. Как ни остерегался — на первом же круге поломал три ножовочных полотна, дергач… Что делать? Сложили с Вовкой поломанные детали, поехали в село, в колхозную кузницу.
Там хозяйничал присланный из города В. П. Березин. Добрый был мастер. А тут дело к ночи — пора и честь знать… Поглядев на сваленные подростком изуродованные «железки», кузнец сердито сказал:
— Что, ради вас, сопляков, я должен до утра в кузне находиться? Так, по-твоему?!
Раздул Василий Павлович опять огонь в горне. Схватив длинными клещами раскаленный докрасна дергач, шагнул к наковальне, взялся за молоток.
С утра мальчишки объехали на самосброске круг на поле, второй… Вдруг встала жатка, как вкопанная. Причину Володька сразу определил— забарахлил центрик, который, как ему показалось, был на резьбе. Попробовал снять. И так, и этак приноравливался,— без толку. Только пальцы посбивал до крови.
Подъехал на двуколке председатель Федоров. Хмурый, недовольный. Вызревший ячмень потек, стал осыпаться. Была дорога каждая минута.
— Что, Владимир… Семеныч… заело?
Снял председатель пиджак, засучил у косоворотки из черного сатина рукава и тоже принялся стаскивать злополучную деталь. Даже два раза стукнул по ней кувалдой-
— Проржавело, никак…— заключил председатель. Приказал вести самосброску в кузницу, в ремонт. Вязальщицам было велено убирать осыпающийся ячмень вручную, серпами.
На этот раз кузнец Березин, ни слова не говоря, подошел к жатке. Оглядел механизм, постучал по центрику и легонько, как по маслу, стащил. Резьбы, оказывается, и в помине не было… Посмотрел этак на юного машиниста, дескать: «Эх, ми-лай!..», взялся крепкой рукой, пропахшей углем и железом, за вылинявшую с малиновым околышем фуражку и натянул Володьке на уши…
Мало-помалу смышленый парнишка освоился на жатке-самосброске. В иной день сваливал хлеб на площади до 4—5 гектаров! Вязальщицы не поспевали ставить суслоны…
Под конец жатвы члены правления уже ставили Володьку в пример взрослым колхозникам:
— Все бы так робили, как сынок Семена Егорыча, фронтовика,— давно бы отскирдовались!
10 августа в Ирбите открылся пионерский слет. Собрались юные полеводы, животноводы, механизаторы. Приехала из Кирги делегация. Алексея Фирсова посадили в президиум, а также избрали в комиссию, которой было поручено составить письмо всесоюзному старосте Калинину…
Повсюду на Урале сельские мальчишки и девчонки работали по-ударному рядом с колхозниками. Киргинская школа стала своего рода маяком.
…Первого сентября юные бойцы сели за парты. Многих было не узнать — настолько окрепли, возмужали. Но в сентябре снова пришлось выйти на поля — помогали колхозу убирать овощи и картофель. От частых дождей земля набухла, тащилась за обутками, налипала на лопату. Выкопанную картофелину от земляного кома было не отличить…
Закончив с картошкой, принялись за молотьбу. А там подошло время везти хлеб в государственные закрома.
В пронизанные ноябрьскими холодными ветрами дни вся страна пристально следила за гигантской битвой на Волге. По селам и деревням, по колхозным бригадам, у сельских прилавков, в крестьянских избах все чаще повторялось с тревогой и беспокойством: «Сталинград…» В школьном коридоре повесили плакат из серых обоев: «Ученик! Учитель! Чем ты поможешь Сталинграду?» Доложив на школьном совете о сделанном за лето — в среднем на каждого ученика было выработано по 99,5 трудодня,— Н. Ф. Киселев говорил:
— Но и этого мало! Мало, если наши доблестные воины истекают кровью у стен Сталинграда.
Тогда на совете школьной трудовой бригады звеньевая Маша Пахомова заявила при всех:
— Девочки из нашего звена помогут колхозу выращивать телят. Возьмем по теленку и будем ростить для Красной Армии, как мальчишки — жеребят…
Этой же зимой в областном центре состоялся слет передовиков сельского хозяйства. Преподавательницу биологии, политрука фронтового пионерского отряда М. К. Ардашеву пригласили рассказать об успехах юных животноводов из Кирги. Сначала Мария Константиновна оробела, глядя с высокой трибуны в притихший зал, потом отложила в сторону тетрадки с докладов и принялась живо, звонко, словно это было на уроке, рассказывать, как Валера Коршунов, Гена Корытов, Петр Федоров и другие пионеры выхаживали для Красной Армии резвых скакунов и какую высокую оценку получила их работа у приехавшего с фронта боевого командира с двумя звездочками на погонах…
Ей долго аплодировали, задавали вопросы. Седовласый старикан, с разбухшим кожаным портфелем под мышкой, разыскал молоденькую учительницу в перерыве и дотошно выспрашивал о рационе жеребят-двухлеток, да какие травы больше всего растут на их лугах. Даже про химический минеральный состав воды в реке пытал, на что она не знала, что и ответить…
Первым, кто поздравил Киргинскую школу с победой во Всесоюзном соревновании, был секретарь райкома партии А. П. Паршуков, он прислал телефонограмму. Вскоре и «Пионерская правда» прибыла с почтой в далекое село. На внутреннем развороте, под боевой шапкой «Они трудились для фронта, не жалея сил!», сообщалось о награждении.
От бравурного марша духового оркестра — пригласили с соседнего завода — приподнялся, казалось, потолок в школьном коридоре. На медных трубах выплясывали блики, гремели тарелки, бухал, что было мочи, большущий барабан.
Нет, не ожидал Генка Корытов, шагая день-деньской в мокрых обутках за пароконным плугом, таких почестей. Как не думала никогда о славе и Мария Пахомова, подбадривая уставших на вязке снопов девчонок… Не в одной ребячьей душе родилось в тот день желание отдать всего себя родной земле, ее благу, стать на ней хозяином. Киргинских школьников не нужно было обучать основам агрономии, пахоте…
Наступал 1944-й. Осенью многих бывших киргинских школьников призвали в армию. Ушедших заменили младшие братья и сестры.
С началом посевной ребята снова выехали вместе с колхозниками в поле…
В Ирбитском краеведческом музее хранится знамя — награда Центрального комитета комсомола Киргинской сельской школе за героический труд в годы Великой Отечественной войны. Оставлено школе навечно. Будто отблеск костра, будто горн пионерский поет из давних военных лет…
Иных уже нет в живых. Весной сорок восьмого похоронили киргинские комсомольцы Геннадия Корытова, которого унесла болезнь.
Нет Петра Федорова, Веры Григорьевой, Олега Славкова — сказались перенесенные в войну лишения, непосильный труд.
Вернувшись со службы во флоте, трудится по сей день в родном колхозе «Ленинский путь» Валерий Коршунов. Нина Бирюкова окончила Ирбитское медицинское училище и четвертый десяток лет трудится бессменно в Кирге фельдшером. Максим Григорьевич Комиссаров стал военным летчиком, вышел недавно в отставку, живет в Подмосковье.
Прямодушной и скромной, какой была в пионерские годы, осталась и бывшая звеньевая юных бойцов Мария Пахомова: третий десяток дорабатывает Мария Филипповна на Ирбитском стекольном заводе. Анна Петровна Васькова, получив в молодости высокую награду ЦК ВЛКСМ — значок «Лучшей пионерской вожатой», и в пятьдесят лет осталась веселой затейницей. Под ее руководством создан ребячий оркестр, но самая большая ее гордость — ансамбль ложкарей. Побывав у родичей в средней России, она приобрела там дюжину деревянных ложек. Сама терпеливо постигала искусство старой игры на ложках и ребят обучила. Зато сейчас без ансамбля ложкарей не проходит ни один концерт! Бывшего юного бойца Владимира Семеновича Коршунова судьба всем наделила для счастья; в кислородном цехе Владимира Семеновича ценят, как знаюшего, высококвалифицированного рабочего, уважают за чуткость и доброту.
Ну, а боевые политруки школьных трудовых отрядов? Мария Константиновна Ардашева, Мария Зиновьевна Пайвина, Нина Алексеевна Скуряхина остались верны родной Киргинской школе надолго. Все трое награждены значками «Отличник народного образования».
Инвалид войны М. Ф. Киселев, основатель киргинской трудовой пионерской бригады, работал в райкоме партии, был переведен на административную работу в финансовые органы. В 1960-х годах по состоянию здоровья переехал на постоянное жительство в Молдавию.
Что касается «идейного вдохновителя» юных киргинских патриотов, бывшего секретаря райкома комсомола Леонида Седых, то его жизненный путь сложился не совсем обычно. Молодой коммунист пошел наперекор судьбе. Будучи с детства инвалидом (искривление позвоночника), он упорно добивался и добился-таки отправки на фронт. Был зачислен на офицерскую должность в эвакогоспиталь, осенью сорок третьего года выехал на Западный фронт, дошел с войсками до Берлина… Педагог по образованию, Леонид Степанович всю жизнь посвятил подготовке специалистов для сельского хозяйства — был директором Зайковского совхоза-техникума.
Так сложилась судьба киргинцев, вписавших героические страницы в историю уральской колхозной жизни, ставших в военную годину героями тыла.
