Романтическая история
НА ДОЛЖНОСТЬ ДВОРНИКОВ ПРИНИМАЮТСЯ ГРАЖДАНЕ, ДОСТИГШИЕ 18 ЛЕТ И НЕ ИМЕЮЩИЕ МЕДИЦИНСКИХ ПРОТИВОПОКАЗАНИЙ К РАБОТЕ В ДАННОЙ ДОЛЖНОСТИ.
ПОЛОЖЕНИЕ о дворниках
Костя на тротуаре из плотного, слежавшегося снега вырубил профиль девушки. Бегавший трусцой мимо Кости пенсионер Овражкин остановился, сказал:
— Выразили убедительно,— и побежал дальше, остро двигая локтями.
На мотоцикле ехал участковый инспектор, притормозил, солидно и не спеша козырнул. Костя приставил к ноге стальной скребок:
— Салют вашей милости.
— Ладно, ладно.— Участковый инспектор взглянул на произведение и поехал, подгазовывая старенький кашляющий мотоцикл и переваливаясь в седле, как спелая груша.
Подошла почтальон Аида, хмыкнула, покрутила ногой, зашнурованной в красивый замшевый сапог, еще раз хмыкнула и тоже отправилась дальше. У дверей в бойлерную Аиду караулил оператор-кочегар Толя Цупиков. Проходя вплотную около Толи, Аида царственно кивала ему. Толя долго и совершенно подчиненно смотрел Аиде вслед, потом спускался в бойлерную. Это повторялось каждое утро.
Костя, облокотившись о скребок, стоял, решал, какие бы внести добавления или уточнения в произведение на асфальте: он был взыскательным мастером. Если спуститься в бойлерную и принести оттуда воды, и облить произведение, то оно приобретет сверкающую янтарность. Можно в бойлерной нагреть скребок и потом оплавить только края барельефа, засеребрить их.
Подошла группа ребят в лыжных костюмах и с лыжами. Один из ребят достал из кармана пятаки, наменянные для проезда в метро или в автобусе, и высыпал на снег со словами:
— Художник, воспитай ученика…
Костя ничего не сказал. Ребята ушли. Неслышно приблизилась девушка с небольшой дорожной сумкой, затаилась за Костиной спиной, сумку поставила на землю. Молчала, потом не выдержала, осторожно спросила:
— Кто это?
Костя обернулся, взглянул на девушку:
— Ты.
— Всю жизнь мечтала.
— О чем?
Девушка подумала и ответила:
— О приключении.
— Я — тоже. И поэтому я здесь, на твоем пути.
— С лопатой?
— Скребком,— уточнил Костя.
Девушка была одета в темное расклешенное пальто с кожаным лакированным поясом, с крупными пуговицами, в белой, с черным плотным шнуром вокруг, шапочке. В кольцо одной из ручек сумки были продернуты белые и тоже с черным перчатки. Она их, очевидно, недавно сняла и несла теперь таким способом, Конечно, фасон, потому что на пальто были карманы.
— Куда путь держишь?
— С юга на север.
— Багаж? — Костя кивнул на сумку.
— Да.
— Весь?
— Мне хватает.
— Что в нем выдающегося, если хватает?
— Термобигуди, солнечные очки, зубная щетка. — Девушка подумала и добавила: — Электрическая.
— Пешком дуешь? Деньги кончились? — Костя наклонился и поднял пятаки. Высыпал их девушке в карман пальто. — До вокзала хватит.
— Потом разбил свое произведение и сбросил осколки на мостовую, и они заскользили далеко на проезжую часть.
— У меня ноги крепкие.— Девушка хотела вернуть деньги, но Костя удержал ее руку.
— Я преуспеваю.
— Давно? — Девушка улыбнулась. Передний зуб у нее был чуточку искривлен, но это не портило ее внешности, а делало даже в чем-то индивидуальной, привлекательной. Глаза — большие, спокойные, под большими спокойными бровями, к которым почти вплотную приблизилась шапочка… Может быть, шапочку и не стоило так глубоко надевать, это делало лицо старше и строже. Но сейчас девушки носят шапочки именно так.
Костя закинул на плечо скребок, направился во двор к каморке, где у него был сложен инвентарь. Каморка была устроена под шахтой наружного лифта. Открыл дверцу, чтобы убрать в каморку скребок. Девушка не двинулась с места. Ее внимание привлекли фигуры, сделанные из льда и снега, она увидела их во дворе…
— Ну чего ты! — крикнул Костя. — Бери лопату и топай сюда, если ноги крепкие! — Лопата стояла у дальней стены дома.
Девушка подхватила лопату, вошла во двор. Фигур было много — на газонах, в детской песочнице и даже внутри старой автомобильной покрышки, выкрашенной зеленой краской: фигуры выстроились в шляпах из газет, в коробках из-под тортов, вместо глаз — электрические лампочки. На крыше беседки были сделаны из снега купола и кокошники, а на крыше навеса, под которым стояли бункеры с мусором, смешно вверх торчали сосульки.
— Кто это упражняется?
— Дед Мороз.
Костя позвал девушку, но так и не смог объяснить себе — почему. Костя любил неожиданности. Собственная судьба была пока что неожиданностью на этом участке его жизни. Девушка всунулась в узенькую дверцу, потеснив Костю плечом, поставила лопату. Костя ощутил прохладный запах наклонившейся шерстяной шапочки. Подъехал лифт и опустился как будто бы на крышу каморки.
— Сюда не заедет, не пугайся.
— Ты заметил, я не из пугливых. Я из любопытных.
В окне прачечной вспыхнул свет — специально, чтобы осветить двор; приемщица белья Тетеркина рассматривала незнакомку. Одета строго, но при этом очень молода: такие в намерениях бывают самостоятельными.
Девушка спросила Костю:
— Ты дворник?
— Увы. Ты разочарована?
— Почему? Может быть, очарована. — И девушка позвенела в кармане пятаками.
— Есть хочешь?
Она в ответ неопределенно повела сумкой, которую подняла с земли и снова держала в руке.
— У меня фасолевый день,— сказал Костя.
Из подъезда, рядом с лифтом, выбежал мальчик с портфелем в школьной форменной курточке, с эмблемой на рукаве и в форменной, облокотившейся на уши фуражке — как есть чиновник. За мальчиком выскочила могучая женщина во фланелевом капоте и в валенках. В руке сжимала красное яблоко-копилку. Могучая женщина — Соня Петровна, или тетя Слоня; а мальчик в фуражке — ее племянник Глеб Рожков.
— Повытаскал! — закричала вслед племяннику Соня Петровна и остановилась, чтобы вложить в ладонь глиняное яблоко, как спортсмен вкладывает ядро перед тем, как его толкнуть. Но расстояние до племянника быстро увеличивалось, и тётя Слоня опустила руку, крикнув:
— Только вернись домой, содранец!
Племянник продолжал убегать. Куда зимой убегать в куртке, он знал — в бойлерную: во-первых, там постоянно тепло, во-вторых, Толя Пупиков не выдаст, в-третьих, тетя Слоня в бойлерной ни за что не развернется. Все проверено…
— Разрешите,— сказала девушка Соне Петровне, вынула из кармана пятаки и побросала в глиняное яблоко.
— Что вы! — приятно удивилась тетя Слоня.
— Она кто такая? — тут же спросила у Кости, встряхивая яблоко и прислушиваясь к тому, как в нем позвякивало.
— Моя новая модель,— ответил Костя.
Из прачечной, гонимая тем же непреодолимым желанием добыть новость, выскочила и приемщица белья Тетеркина в белом мятом халате и в пушистом розовом берете. Но тут из бойлерной появился Глебка. Портфель пристроил на голове и нес его, придерживая за ручку, будто какой-нибудь кувшин. Тетя Слоня ахнула и, вскинув свое могучее тело, ринулась в погоню.
ДВОРНИКУ НА ВРЕМЯ РАБОТЫ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ СЛУЖЕБНАЯ ЖИЛАЯ ПЛОЩАДЬ.
Костя помог Кате снять пальто, зацепил его за большой крюк, заменявший вешалку, и пальто повисло беспомощно, будто на подъемном кране.
— Когда крупные зодчие создавали интерьеры дворцов, они проектировали и мебель. — Костя зацепил теперь за крюк и свою куртку. — Да ты садись.
Катя кивнула, присела на стул. Куда же она попала? Что это?
В дворницкой было сочетание мебели, собранной по дворам и кое-как подремонтированной, и мебели, созданной буйной фантазией из. обрезков труб, штакетника. Висели как живописные полотна дорожные знаки — обгон воспрещен, тупик, ведутся ремонтные работы, стоянка разрешена, стоянка запрещена. Ну, а самое удивительное — часть комнаты занимал уличный фонарь. Во всей этой своеобразной неорганизованности и неожиданности была особая привлекательность.
— Ты сидишь на резном стуле с обивкой из натурального штофа. Стул создан по рисунку Камероиа. Штоф ткали лионские мастера по моему эскизу.
Катя оторвала взгляд от уличного фонаря и теперь взглянула на стул, на котором сидела. Он был на двух ножках настоящих и на двух, сделанных из ящичных планок. Прикрыт — махровым полотенцем, прикрепленным канцелярскими кнопками. Катя шевельнулась, стул угрожающе заскрипел.
— Я знаю Бирона,— сказала Катя, стараясь больше не шевелиться.
— Камерон — типичное не то. Камерон — придворный архитектор.
— Извини, я темно-серая в архитектуре…
— Ничего, — разрешил Костя. — Объясню. В моем интерьере стоит софа с росписью, бронзой и накладной вышивкой… Обеденный стол на двенадцать персон, за которым я имею счастье принимать тебя. — Костя опустился в кресло и тут же у кресла отвалился подлокотник. Костя поймал его и вернул на место. — Дальше… Что там дальше? Элегантная ширма, и на ней парча с букетами и золотыми пчелами. Не так ли? (Ширма была затянута кумачовыми полотнищами со следами плакатных букв.)
Катя кивнула — так. Она сама умела забавлять и умела забавляться. Но уличный фонарь!..
— А в конце девятнадцатого века и в начале двадцатого характерно параллельное развитие… ты следишь за моей мыслью?., парадных форм мебели и мебели интимной для жилых комнат. Ты спросишь, почему? Да потому, что уют начал высоко цениться.
— Ты работал в музее? .
— В детстве рисовал красками. — Костя показал на скамейку на кухне. — Оттоманка. Сохранен натуральный цвет тополя. Не припомню, на каком из аукционов мною куплена… Пышный был аукцион.
— В Греции,—сказала* Катя.
— Точно. Я плыл из варягов в греки. Простите, вы какое благородное заведение закончили?
— Простите, не начинала.
— Провалилась?
— Если я провалюсь, то сейчас. — Стул под Катей покосился. Катя отвела назад плечи, чтобы максимально выпрямиться.
Костя поднялся и пошел на кухню.
В кухне была двухконфорочная плита, небольшая мойка и совсем небольшой холодильник «Морозно». На нем совершенно натурально сидела божья коровка — очевидно, раскрашенный кусочек магнита…
Вскоре на стол были поданы консервированная фасоль, подогретая прямо в банке, нарезанная свежая булка и на блюдце развернутая пачка масла.
— Вилки бы еще,— сказала Катя,— хотя я и живу в глубине России.
Костя принес вилки и вновь расположился напротив в кресле. Катя зачерпнула фасоли, отломила кусочек булки. Костя тоже зачерпнул из банки. ,
— Откуда ты пришла? Из какого такого Пешехонья?
— У меня в сумке термобигуди. Верно?
— И что из этого?
— Где-то я должна была быть красивой?
— Где же?
— На свадьбе у подруги.
— А работаешь ты в леспромхозе. На севере диком, на голой вершине. Пилишь сосны. Верно?
— И оказалась здесь, на Спасоналимовской. Верно? — Катя улыбнулась, и Костя еще раз отметил, что передний зуб у нее искривлен и что это совершенно не портит ее внешности. — Меня поразило название улицы.
— Две тысячи метров асфальта, булыги и щебенки,— сказал Костя. — Газоны и зеленые насаждения.
— А где ты приобрел уличный фонарь?
— Как всегда, по случаю… Продается еще старинный неаполитанский балкон. Привезли, конечно, из Неаполя вместе с серенадами. Тебе не нужен? Мне он ни к чему на первом этаже.
В дворницкую, мешая друг другу, проталкиваются Соня Петровна и Глебка. На Глебке уже пальто, а на Соне Петровне, поверх капота, жакет, очень напоминающий мужской пиджак из магазина «Богатырь». На лацкане — брошь «Аленушка», ювелирное изделие.
— Костя, меня приняли в институт,— задыхаясь, с ходу говорит тетя Слоня. Рукой хватается за грудь, как и положено в момент серьезного переживания.
Костя растерянно смотрит на Соню Петровну, на брошь «Аленушка».
— Открытка вот,— Соня Петровна достает из кармана жакета почтовую открытку, показывает ее Косте. — Аида принесла, только что.
— Извещение? По конкурсу прошли? Поздравляю. Сколько баллов набрали?
— Прошла,— доверчиво говорит Соня Петровна.
— Сто двадцать кило набралось у меня.
— Институт питания зовет на похудание! — кричит Глебка и бухает на пол портфель, словно груженный булыгой и щебенкой.
— Высокий проходной балл,— говорит Костя.
— В МГУ хватает двадцати.
— Куда Глебку девать?
— Сдайте в камеру хранения.
— Я серьезно, Костя.
— Возьмите с собой.
— Он и без того — кожа да кости.
— Кожа для Кости,— радостно закричал Глебка.— Я тут хочу! У тебя!
— Полгода института дожидалась. — Соня Петровна умоляюще смотрит на Костю. — Совсем здоровье потеряла.
— А, пускай остается. Была не была.
— Правду говоришь, Константин? — счастливым голосом спросила Соня Петровна.
— Еще бы! Как абитуриент— абитуриенту.
— На тебя и рассчитывала, на твою положительность, — Соня Петровна, без пауз, поехала: — Уроки — за-ним — надо — проверять — и — чтобы — зубы чистил — ел — сырую — морковь — ему-витамииы — нужны — прищепкой — чтобы — не — стрелял — взял — моду- в — прищепку — закладывать — пистоны — и — стрелять — ты — думаешь — деньги — он — для — чего — повытаскал! На — пистоны — он — и — к — участковому — не — хочет — чтобы — стрелять — ему — вволю — стихотворение — выучил — «Скачет — сито — по — полям — а — корыто -по-лугам» — что же еще?..
Катя улыбнулась. С каждой минутой пребывания здесь ей становилось все забавнее и веселее.
— Костя, так как мне с ним быть? — спросила в нетерпении Соня Петровна. — Твое слово окончательно?
Костя умоляюще взглянул на Катю.
— Оставайся, а? Москву поглядишь. На такси покатаю. Новый год встретишь под натуральные куранты. У нас здесь иногда слышно. И с Глебкой поможешь. Прошу, как человека…
Катя молчала. Ей было хорошо, свободно, весело. Такое бывает от ощущения неожиданного поворота судьбы. А крутой поворот — редкий подарок по нынешним временам. Катя это знала.
Соня Петровна добавила:
— Я на него денег оставлю.
— А почем нынче дети школьного возраста?
— Не приценивалась, Костя, не знаю.
— Устроим пышную распродажу. — Костя смотрел на Катю. — Или тебе некогда? — Косте хотелось, чтобы Катя обязательно осталась.
Тетя Слоня не подозревала об этом. Ее смущало только одно — с каких позиций рассматривать Катю? Кто она? Откуда? Но, чтобы не ломать голову и чтобы Костя не передумал в отношении племянника, сказала:
— Я быстренько поеду в питание.
— А я прямо у них и начну жить,— сказал Глебка.
Соня Петровна направилась было к дверям, но спохватилась:
— А будильник у вас имеется?
— Имеется. Тикает, слышите?
— Пошли, соберу тебя,— сказала Соня Петровна племяннику. — Некогда мне. — Соня Петровна прекрасно соображала, что надо ковать железо, пока горячо…
— Скатерть у вас есть? —- неожиданно спросила Катя.
— Есть.
— Пришлите.
— И белье постельное пришлю.
— Зачем скатерть? — удивился Костя.
— На стол.
— Скатерти у меня не было и не будет.
— Будет. —
Тетя и племянник ушли. На полу остался Глебкин портфель. Напоминал ладони хозяина: чернильные контуры материков. Была даже снежная вершина: в замок портфеля, по неизвестной причине, набился снег. Он таял.
— Почему Глебка не в школе? — спросила Катя.—
— Откуда мне знать?
Катя отыскала на кухне тряпку, пошла и вытерла портфель и пол вокруг портфеля. Отнесла тряпку, сполоснула руки.
И тут появляется Глеб Рожков. А точнее — узел и флакон с чернилами, который Рожков протянул из-под узла. За Глебкой в двери проворно всунулась Тетеркина.
— Глеб по ошибке к тебе, Костя, с грязным бельем?
— С чистым. И не по ошибке.
Тетеркина в упор рассматривала Катю.
— Можно его и к вам, Франческа Иоахимовна. Не возражаю,— сказал Костя. — Муза и Рожков составляют отличную упряжку. Наши, ваши…
Франческа Иоахимовна, она же Вера Ивановна, закрыла дверь.
— Я возражаю! — закричал из-под узла Глебка.
— Надо снять с него узел. — Катя подошла к Глебке.
— Ничего, узел потерпит.
С Глебки все-таки сняли узел. В узле было одеяло, простыни, наволочки, подушка, черные трусы, тапочки, завернутые в газету, белые майки и скатерть.
— Понаехали, натащили барахла,— ворчал Костя. — Не повернуться.
— Барахла, по-моему, натащил ты, — сказала Катя.
— Жалко,— сказал Глебка. — Местов жалко.
— Не трамвай.
— Почему не поправишь ребенка? Он неверно произнес слово.
Кажется, угроза воспитания нависла и над Костей.
— Нас двое, ты одна. — Глебка достал из кармана бельевую прищепку, раскрыл ее, вложил в прищепку бумажный пистон и выстрелил.
— Какие у него понятия о жизни,— Катя поглядела — ровно ли постелила скатерть, поправила, одернула. Потом протянула руку: — Прищепку сюда!
Глебка не знал, как поступить — оказать сопротивление или не оказать.
— Сдай оружие,— посоветовал Костя.
— И патроны,—сказала Катя.
Глебка сдал коробочку с патронами. Прищепку Катя зацепила за бельевую веревку, которая была натянута на кухне от газовой трубы к водопроводной, а коробочку с патронами убрала к себе в сумку.
— Он должен иметь определенное место, где будет заниматься.
— Хочу с тобой решать задачи. — Глебка, несмотря на разоружение, немедленно переметнулся на сторону Кати. — Жить буду на кухне.
— На кухне жить буду я,— сказала Катя.— Ты будешь жить в комнате. Заниматься за столом
на двенадцать персон.
— А я? — вмешался Костя. —- Мне удалиться к метелкам и лопатам? В каморку?
— Зачем? Ты останешься на своей бронзовой софе с вышивкой. Глебке сдвинем два кресла. Себе куплю надувной матрац. И шкаф нам нужен, куда постельное белье складывать. — Катя легко, бескровно захватывала власть.
— Сундук нам нужен! — выпалил Глебка.— Сундук интереснее.
— Я согласна.
— Пошли,— сказал Костя.
— Куда? — обрадовался Глебка: ему лишь бы не в школу.
— К пиратам!
— Настоящим?
— Конечно. Иo-го-го, веселись, как черт!
— Однако,— качнула головой Катя.
Она надела пальто, шапочку, перчатки. Костя — свою защитного цвета куртку с воротником из цигейки — спецодежда дворника. Поднял воротник. Глебка тотчас поднял воротник у своего пальто — Глебка снова принадлежал Косте.
Они обошли уже несколько бункеров с мусором, но безрезультатно — ни сундука, ни шкафа. В бункерах отсиживались коты и выражали неудовольствие, что их беспокоят: гудели тихо, но напряженно, как трансформаторы.
ДВОРНИК ОБЯЗАН ПОСТОЯННО ДЕРЖАТЬ НА ЗАПОРЕ ЧЕРДАКИ И ПОДВАЛЫ ОТ БЕЗНАДЗОРНЫХ КОШЕК И СОБАК.
— Одноглазый кот! — воскликнула Катя. — Вон, побежал!
— Пиратская шайка Джека Потрошителя.
— Одноглазого кота не боюсь,—заявил Глебка.
— Он у нас в подъезде ночует.
— А Джека Потрошителя?
Глебка промолчал.
— Всех потрошит,— предупредил Костя.— Направо и налево.
Одноглазый кот, скрывшись за отдаленным бункером, сверлил Катю глазом, будто смотрел в подзорную трубу.
— Вызывает на драку,— опять предупредил Костя.
— Ты у меня прищепку забрала,— всполошился Глебка. — И патроны.
— Откуда я знала, что у вас тут процветает бандитизм.
Вокруг бункеров бродили, словно монахи, вороны. Негромко переговаривались.
— Мне надоели помойки,— захныкал Глебка.
— Объясни ему,— попросил Костя. Ему хотелось, чтобы Катя все время чувствовала, как она здесь нужна.
— Что объяснить?
— Называется — исследования и находки. Деревянная археология.
Возле дома, который давно поставили на капитальный ремонт, обнаружилась половинка круглого стола.
— Ничего интересного, хотя и португальская береза. Полагаю, работа Юмуса,— сказал Костя и ковырнул столешницу. — Здесь были фигуры птиц и животных на фарфоровых вставках.
Глебка ринулся осматривать.
— Переплачивать не будем, вещь в запущенном состоянии. Погляди, что еще в раскопе.
— Вот! — закричал Глебка.
— Что там?
Глебка вытащил из-под снега табуретку. Табуретка явно перенесла несколько тяжелых ушибов и переломов. ,
— Это же не Юмус.
— Без ножки,— сказал Глебка. — Юмус без ножки!
— Опять,— вздохнула Катя и поправила на Глебке фуражку. Без сомнения, Катя замучена аккуратностью.
— Берем табуретку и покинем раскоп,— распорядился Костя.
Табуретку взял Глебка, прижал к груди: ценная находка. Про помойки Глебка уже забыл. Когда проходили мимо гастронома, где были свалены пустые ящики, Костя выбрал три новеньких и, сложив их горкой, тоже понес. Балансировал ящиками, смешно выгибал шею, морщился, надувал щеки — делал вид, что вот-вот уронит. По пути встретились с почтальоном Аидой — она шла с дневной почтой. Аида в удивлении уставилась на процессию.
— Костя, переезжаешь, что ли?
— Обновляю мебель.
— А вы кто ж такая будете? — спросила Аида Катю. Взгляд ее темных глаз нельзя было назвать дружественным.
— Плод фантазии,—ответила Катя.
Вечером на «своей половине» под фонарным столбом Костя по просьбе Рожкова рассказал ему о Джеке Потрошителе и Дике Победителе, пиратских капитанах. Дик — с пистолетами, в красной косынке, завязанной на затылке узлом, и в огромных, как лодки, сапогах,— влюблен в прекрасную донну Марселину, гордую испанку. Ее преследует Джек Потрошитель с кривым ножом и на кривых ногах.’ Гоняется по всем морям и океанам, скрежещет зубами.
— Хочет потрошить? — испуганно спрашивает Глебка.
— Не исключено.
— Дик Победитель заступится?
— Конечно. Он ее любит. Плавает на синем корабле «Геликон». Имеет пять центнеров пороха и по двадцать ядер на пушку.
— А у них дети есть?
Костя несколько растерялся.
— Детей нет. А что?
— Детей надо любить тоже.
— Конечно, надо,— согласился Костя.
— Потрошитель на каком корабле плавает?
— У него черный «Геликон». Сгорел. Вся шайка здесь и прячется. В бункерах с мусором.
При этом Костя и Глебка опасливо глядели в сторону кухни, где за ширмой «с букетами и золотыми
пчелами» стелила себе постель Катя: если услышит разговор о пиратах на ночь, немедленно пресечет.
Утром Глебку еле поднимали: он ни за что не хотел вставать. Его стаскивали на пол, но он и на полу умудрялся вновь заснуть. Костя однажды принес лопату снега и высыпал на Глебку. И теперь Глебка более-менее поднимается, но все равно жалуется, что ему надоело ходить в школу.
— Прекращай спячку,—говорил Костя.— Я в этом департаменте от звонка до звонка отслужил.
Катя начинала готовить завтрак — варить очередную кашу — и одновременно следила за тем, чтобы Глебка почистил зубы и умылся обязательно с мылом. Глебка считал, что мыло мешает умываться: от него нудно отмываться. Но Катя была непреклонной.
— Каши не хочу,— начинал следующую тему Глебка.
— Тебя никто не скрашивает, чего ты хочешь, а чего не хочешь.
— Я и блеманже ел. И суфле. У тети Слони.
— В лоб получишь,— грозил Костя, если при этом присутствовал, и напружинивал палец.
Катя уже понимала, что воспитание Глебки полностью на ней и неважно, какими методами оно будет осуществляться, может быть, и с применением малых телесных наказаний. Как известно, секли даже царских детей.
Пока Катя занималась приготовлением завтрака и кормлением Глебки, Костя шел в каморку, доставал лом, совок с песком и отправлялся к особо опасным местам, чтобы сколоть лед, если он за ночь образовался, подчистить, присыпать песком, а может быть, и позаниматься скульптурой или архитектурой, что-то подновить, что разрушило время или варвары. В особенности приходилось следить за глазами в скульптурах. Глаза варвары разрушали чаще всего: легкая добыча — электрические лампочки. Но жильцы знали о налетах варваров, и поэтому собирали для Кости перегоревшие лампочки.
Когда Костя возвращался домой, он находил завтрак уже на столе. Глебка сидел и угрюмо ел кашу, постукивая ботинком по пустому огнетушителю, заменявшему ножку стола. Звук был унылый, как в пустыне.
— Каша манная с ванильными вставками,— говорила Катя. — Приехала в кастрюльке прямо из Парижа.
— Ты хорошо выучила «Ревизора».
— Чтобы ты освежил в памяти школьную программу.
Костя поднимал у кастрюли крышку.
— Верно, пахнет Парижем. Знаешь, как я нанялся на работу на Спасоналимовскую?
— Как?
— По объявлению на столбе.
— И столб забрал на память! — смеялась Катя.
Глебка на подобные разговоры но откликался. Тайная надежда на то, что, поселившись у Кости, Глебка раньше начнет свои каникулы, с треском провалилась. Никаких тебе преждевременных каникул, напротив, с каждым днем Катя все крепче закручивала гайки.
Сегодня утром Аида, задержавшись около Кости, спросила:
— Что это все-таки за приезжая?
— Гувернантка для прынца сардынского.
— Ты можешь разговаривать со мной без метлы и лопаты?
— Не могу. Был зачет, и я провалился.
— Какой зачет?
— По метле и лопате.
Аида отправилась дальше оскорбленной походкой. Потом обернулась, крикнула:
— Дизайнер с метлой!
У бойлерной Аиду, как всегда, поджидал кочегар Толя Цупиков. Аида подошла к нему, и тут Костя понял, что гнев Аиды обрушится сейчас на несчастного Цупикова. Бог ему в помощь.
ДВОРНИК ОБЯЗАН НЕ ДОПУСКАТЬ ДЕТСКОЙ БЕЗНАДЗОРНОСТИ, РАЗВЕШИВАНИЯ БЕЛЬЯ НА ОКНАХ . И ВЫТРЯХИВАНИЯ КОВРОВ С БАЛКОНОВ.
В дворницкой в отсутствие Кати — она ушла в гастроном, и Глебки — отправился в школу («Непонятно, почему в нее надо ходить каждый день?») —появилась техник-смотритель Фокарьева.
— Костя, кого ты у себя поселил?
— Гувернантку.
Фокасьева стояла, смотрела на Костю сквозь табачный дым; она курила простые и очень дымные папиросы. Лицо у Фокасьевой было квадратным, несколько мужским. Костя возился со столом, укреплял его ящичными планками: Костины гарнитуры нуждались в постоянной реставрации.
— К асфальту, булыге, щебенке есть претензии?
— Претензий нет,— ответила Фокасьева.
— К газонам? Зеленым насаждениям?
— Нет.
— Работаем не хило?
— Не хило.
— Благодарствуем!
— За Глебкой смотришь?
Табачного дыма вокруг Фокасьевой прибавилось.
— Лепим человека. Никакой безнадзорности. — И Костя громко стукнул молотком.
— Ну, а…
— Гувернантка, вы хотите сказать? Выписал из Европы со знанием языков, арифметики и кашеварения. — И Костя опять как бы пристукнул свои слова молотком.
Фокасьева обвела взглядом комнату — фонарный столб, дорожные знаки… Сколько раз Фокасьева это видела, но привыкнуть не могла.
Дорожные знаки Косте дал участковый; это были старые, которые недавно в городе поменяли на новые, международные. Столб разрешила взять Фокасьева. Он был списан представителем сети наружного освещения. И заменен тоже на новый с желтым калильным светом. Костя, наверное, неделю возился со столбом,—укорачивал его, красил.
Шкаф из ящиков — недавнее приобретение. Фокасьева шкафа не видела. Катя повесила на него найденную около трикотажного ателье большую рекламу. Фокасьева прочитала вслух:
— «Всех размеров и различных расцветок вы сможете заказать «кенгуру» в нашем трикотажном ателье». — Фокасьева покрутила папиросой.
— Диковато у тебя, Костя. Что ни говори.
— Я поэт и не понят временем,— ответил
Костя с печальным достоинством. И потом добавил:
— И приемной комиссией одного высшего учебного учреждения.
— Что ты… — забеспокоилась Фокасьева. — Ты хороший дворник.
— Я великий дворник!
Катя решала с Глебкой задачу по математике Д = 1, 2, 3. Требовалось составить возможное количество условий задачи.
— Назовем «Д» вареньем,— предложил Глебка,— а то неинтересно. Получается — варенье равно одной банке, двум и трем банкам.
— Что ты несешь! — возмущалась Катя.
— Ничего не несу.— Глебка раскрывал ладони, переворачивал их. — Пустые.
— Голова тоже пустая? ,
Глебка открывал рот, стучал себя косточками пальцев по макушке, и раздавался действительно звук пустоты.
— Оставь в покое голову. Кто тебя научил?
— Надька, вожатая. «Дорогой второй наш класс, беспокоимся о вас»!
— Зубы не заговаривай. Решай задачу.
— Тетя Слоня лучше всех варит варенье.
— Прекрати.
— Я шумно встаю из-за парты, Надька говорит. Была бы парта, показал. Совсем не шумно. Надька сама в наперсток свистит на домоводстве.
— Сиди и занимайся.
— Я чего делаю?
— Пререкаешься со мной.
Глебка начинает играть на гавайской гитаре.
— Научился?
— Эге!
— Оставь в покое нос.
Глебка начинает играть на балалайке.
— Оставь в покое язык. Занимайся условием задачи.
Глебка молчит.
— Оглох?
— Ты сказала — оставь в покое язык. Без языка я не умею разговаривать.
— Не разговаривай ты, пиши. «Д» больше нуля, если «Д» больше единицы?
Глебка оттопыривает губы, морщит лоб, делает вид, что усиленно думает, и Кате кажется, что он даже шевелит ушами. Ну до чего хитрющий малый!
— Знаю слово на букву «Д».
— Отвечай: «Д» больше нуля, если «Д» больше единицы?
— Может быть, и больше.
— Может быть, тебя снова сдать в детский сад? Ты ходил в детский сад?
— Сдай, пока тети Слони нет.
Костя, который только что вошел и услышал конец разговора, пропел:
— «Если у вас нету тети…»
— Знаю! — как бешеный заорал Глебка и подпрыгнул на табуретке. — «С легким паром»!
Катя схватила Глебку за руку.
— Я с ним больше не могу.
— Они там голые в бане сидят и пиво пьют!
— Прекрати!
— Да. Прекрати,—говорит и Костя. — Ты не в бане.
Табуретка под Рожковым с треском разламывается, широко разбрасывая вокруг себя обломки.
— Вчера он сломал шкаф,—говорит Катя.
Имелось в виду, что развалились ящики.
— Шкаф сам поломался,—Глебка поднимается с пола, Показывает самопишущую ручку. — Перо погнулось. Нечем задачу решать.
Катя собрала все, что осталось от табуретки, и снесла на кухню, бросила уже как настоящие дрова.
Костя взял ручку, осмотрел перо. Вынул коробку из-под обуви, где у него лежали инструменты.
— Я знаю, чему равняется Д,— сказал Глебка.
— Д меньше трех и равняется трем. Сейчас буду еще варьировать. Д меньше пяти и равняется пяти. Д меньше шести! Д — блеманже, суфле!
Катя дала Глебке подзатыльник, совсем не такой полновесный, какой он обычно получал от тети Слони, но Глебка только этого и ждал: побежал к дверям, выскочил во двор и заголосил:
— Истязают!
Начал бегать по двору. Катя, как бывало тетя Слоня, выбежала вслед за ним, пытаясь его поймать, но он уворачивался и продолжал голосить:
— Погибаю!
Во дворе за происходящим наблюдали старухи. У прачечной стояла дочка Тетеркиной Муза Тетеркина в таком же, как и у матери, пушистом берете, который едва держался на ней огромным розовым одуванчиком. Муза схватила крышки от ведер для пищевых отходов, начала ударять ими, как медными тарелками в оркестре, и тоже кричала, на свой вариант;
— Порют!
Катя наконец поймала Глебку, но не без помощи бегуна-пенсионера Овражкина, который загнал Глебку в угол, как курицу. Катя взяла Глебку за шиворот и повела домой.
На пороге дворницкой стоял Костя. С интересом наблюдал.
— Что, если его на самом деле отлупить? — подумал вслух Костя.
— За что? — спросил Глебка, заволновавшись.
— А скучно. — Костя снял шапку вздохнул и нарочно почесал голову.
— Верно. Потренируйся,— сказала Катя. — Повоспитывай.
Костя сразу перестал чесать голову.
— Снег с крыши надо сбрасывать. Цупик вон идет. — И Костя, чтобы совсем покончить разговор о воспитании, деловито надел шапку.
По двору шел Толя Цупиков, нес мотки веревок и лопаты.
— Возьмите меня на крышу,— немедленно попросил Глебка.
— Мечтаю!.. Подежуришь внизу? — спросил Костя Катю.
— Сейчас оденусь.
Катя и Глебка снова вышли во двор, оба уже одетые. Их внимательно оглядели старухи. У Музы ведерные крышки забрали, и она просто стояла: у прачечной. Костя и Толя Цупиков ушли в подъезд, чтобы подняться на крышу. Во дворе появилась техник смотритель Фокасьева. Размахивая папиросой, сказала Глебке:
— Тетка звонила — интересуется, как живешь.
Посетителей к Соне Петровне не пускали. В институте питания был объявлен карантин, потому что в городе эпидемия гриппа.
— Лучше всех живу,— ответил Глебка Фокасьевой.
— Я его истязаю,— сказала Катя.
— Неправда! — возмутился Глебка.
— Ты сам только что бегал по двору и орал.
С крыши закричал Толя:
— Вы там готовы? Можно начинать?
— Начинайте! — распорядилась Фокасьева.
Полетели первые пласты тяжелого снега, расшиблись об асфальт. Гулко толкнулось по двору эхо и улетело обратно на крышу. Старухи разошлись: они не выносят шума.
— Вы мне окно в подъезде не разбейте! — крикнула Фокасьева прокуренным голосом. Она держала ладонь над головой, между пальцами — папироса, на кончике которой шевелились под ветром искры, и смотрела наверх, на крышу руководящим взглядом.
— Не волнуйтесь, техник!
Опять взорвались на асфальте снаряды, засвистели осколки.
— Даешь еще! — радовался Глебка. Он жил сейчас полной жизнью.
— Ты москвичка? — спросила Фокасьева Катю.
— Нет.
Из подъезда пытался выскочить шустрый человек с тоненькой папочкой под мышкой. Он смешно вертел головой, прицеливаясь, когда бы ему выскочить. «Люди стали совсем нетерпеливыми, даже в пустяках»,— подумала Катя. А она? Приехала на свадьбу подруги. Зачем?
— Жилец, осторожно,—сказала Фокасьева,— снег с крыши сбрасывают… За счастьем приехала?.. Жилец, я же вас предупредила… Или поступать куда-нибудь будешь?
— Не буду,—ответила Катя, продолжая думать о своем.
— Значит, за счастьем все-таки? .
Жилец с тоненькой папочкой выскочил, и в этот миг завизжала Муза Тетеркина: Глебка пристегнул ей к уху прищепку. Катя сбегала, спасла Музу, привела Глебку.
С крыши теперь полетел снег и лед мелкими кусками. Видны были взмахи лопат… Из жэка пришли за Фокасьевой:
— Вас ждут в ремонтуправлении.
— Ты здесь покараулишь? — Фокасьева взглянула на Катю.
— Для этого и приехала,— улыбнулась Катя. — Специально.
— От причуд не отдохнуть. — Фокасьева глубоко затянулась папиросой и ушла.
Глебка радостно смотрел наверх, на взмахи лопат — ждал, когда снова полетят снаряды.
— Иди сюда. Встань возле меня.
Он послушно подошел, стал. Катя поправила на нем фуражку, отряхнула пальто. Глебка спросил:
— Ты сердишься на меня? — И заглянул Кате в лицо. — Сердишься? — повторил он обеспокоенно.
— Назови слово на букву «Д».
— Капитан Дик.
— Нет.
— Дыня, диван.
— Варьируй еще — вторая «У».
— Дупло. В классе у нас учится.
— Нет. ДУРАЧОК,— сказала Катя ласково.
Глебка обиделся, отбежал на другой конец двора и оттуда по-мальчишески бескомпромиссно закричал:
— А ты… ты! Дворничиха!
Он кричал что-то еще, но не было слышно, потому что с крыши полетели самые большие снаряды… Началась канонада, от которой сотрясалась мостовая и которая так привлекательна для зрителей…
На следующий день Катя спросила Костю:
— Ты думал о жизни всерьез?
— Зачем? Я мусорный гений. — Костя улыбнулся.
— Надолго или эпидемия?
— Ты предлагаешь свой леспромхоз? Я подумаю,— Костя продолжал улыбаться. С каждым днем Катя нравилась ему все больше, и он не скрывал этого. Зачем скрывать? Он хотел, чтобы Катя поскорее убедилась в этом сама.
— Я работаю на звероферме. И ничего тебе не предлагаю.
Разговаривали они на кухне. Катя закончила мыть посуду. Костя перетирал посуду полотенцам.
Они стояли рядом.
— Тебя кто-нибудь обидел? Ну… в том крае, где солнца восход? — Костя спросил в своей шутливой манере, но Катя угадала в вопросе серьезность.
— С чего ты взял, что меня обидели?
— Показалось. — Костя был осторожен.
— Закажу себе «кенгуру» и уеду, чтобы не казалось.
— В «кенгуру» на звероферме! — Костя засмеялся.
— На севере диком!
— В лоб получишь,— сказала Катя и щелкнула пальцем по тарелке, которую держал Костя.
— А за что?
— Я самолюбивая девушка.
— Ты говорила, что любопытная.
— Я — всякая. Пора усвоить.
Костя накинул полотенце Кате на плечи и тихонько привлек Катю к себе. Совсем близко смотрел ей в глаза, ждал в Катиных глазах ответного движения. Катя спокойно сказала:
— Ты забыл…
— Что?
— Я ничего тебе не предлагаю. Повесь полотенце на место — в танковых войсках должен быть порядок.
Катя вскоре ушла: она нанялась убирать квартиры. Костя тоже ушел: ему надо было встречать «Ивана — длинные руки» — механического уборщика снега. Костя взял красный флажок, поверх куртки надел жилет оранжевого цвета — отличительный знак дорожного рабочего.
Глебка сидел за столом на двенадцать персон один. Глебке было грустно. Вспомнил мать. Она о нем забыла. Живет далеко. И отец забыл. Между ними, как говорит тетя Слоня, происходит расхождение. Они друг друга перестали любить… Глебку они тоже перестали любить. И получилось — Глебка один на свете. Можно иметь и мать, и отца, и быть одному. Глебка это поняли Надо, наверное, обо всем молчать, и это называется личной жизнью. Участковый спрашивает у Глебки: «Как живешь-можешь?». Пенсионер Овражкин интересуется, успешно ли грызет гранит науки? Аида спрашивает: «Как дела, безразмерный троечник?» Катя гораздо лучше Аиды, она обыкновенная. И глаза у нее настоящие, не намазанные, и не губастая она, как Аида. Мама у Глебки тоже обыкновенная. Зовет ее Глебка Макси. Теперь Глебка один на свете, некому сказать Макси. Недавно Соня Петровна стукнула Глебку мокрым полотенцем, когда стирала. Мама не стукнула бы. Глебка совсем по-настоящему печально вздохнул, встал из-за стола, нашел в шкафу, сделанном из трех ящиков, ключ от теткиной квартиры, оделся и вышел во двор. Он слышал, как лязгает транспортером «Иван — длинные руки » и как подстраиваются к нему косматые грузовики. Пересек двор и вошел в парадное. Поднялся на лифте на шестой этаж, отпер дверь квартиры, снял пальто и, держа его в руках, направился к комоду, очень похожему по виду на тетю Слоню. На комоде лежало глиняное яблоко. Глебка вынул из кармана деньги и положил в яблоко. Потом лег на ковер и накрылся пальто. Под голову приспособил отогнутый угол ковра.
В комнате было темно, страшно. Темнота пугает, потому что в темноте ничего не видно, а только слышно. Глебка терпел, не боялся: лежал на полу в безлюдной квартире. Хотелось уснуть, чтобы потерять страх, а то еще явится, Джек Потрошитель или вспыхнет одинокий глаз и не поймешь, во что он вставлен — в одноглазого кота или вовсе не в кота. Но никак не засыпалось, а потом заснулось, и Глебка начал видеть и слышать. Это был сон. Во сне увидел и услышал Костю. Костя был в красной косынке, завязанной на затылке узлом, за поясом торчали рукоятки пистолетов, на широко расставленных ногах — сапоги-лодки. Поперек лица — длинные ровные усы, вроде Костя прижал верхней губой черный карандаш «Пионер».
Глебка проснулся — в комнате горел свет: над Глебкой стояла Катя.
— Как ты вошла? — спросил Глебка.
— Ты в дверях забыл ключ.
— Я хочу к маме.
— Где твоя мама?
— Она в расхождении с отцом.
Катя пожалела, что спросила, но разве ожидаешь подобного ответа? А в жизни всего надо ожидать. Старая, как мир, истина.
Глебка поднялся с пола.
Катя подошла к окну и посмотрела во двор: во дворе стоял Костя и, подняв голову, смотрел на их освещенное окно. Сзади ярко горело окно прачечной, освещало Костю. Глебка подошел к Кате и тоже посмотрел вниз. Костя стоял широко расставив ноги, за поясом торчал флажок, никаких пистолетов, никаких сапог-лодок и красной косынки, а на голове была разъехавшаяся старая ушанка.
— Костя мой первый друг,— сказал Глебка.
— Ты хорошо устроился.
— А ты? Ты его любишь?
— Конечно,— ответила Катя. — Иначе зачем я здесь?
Сказала и подумала: Глебка спросил серьезно и серьезно отнесся к ее ответу. А она ответила серьезно? Или так, как того хотелось Глебке?.. А ей самой как хочется? Если Костя набросит ей на плечи полотенце еще раз, что она сделает? Как поступит?
Катя отошла от окна, заставила Глебку надеть пальто, погасила в комнате свет. Спустилась вниз.
Кости во дворе не было. Катя и Глебка вернулись в дворницкую. Костя сидел и читал «Родную речь», пристроив ее к самому настоящему почтовому ящику, который стоял на столе.
— Почтовый ящик зачем носил в школу? — спросил Костя.
Глебка молчал, потом ответил все-таки:
— Я случайно его взял. Для смеха.
— А будильник?
— Чтобы его перепутали со школьным звонком.
— Ты коряво учишься — продолжал Костя. — И непонятно, в каком ты классе — во втором или опять в первом.
Глебка молчал.
— Ты малограмотный.
— Я не малограмотный,— запротестовал Глебка.
— За кого я несу ответственность?.. Вы не знаете, Джамайка Апельсиновна? — Это Костя обратился к Кате. — Что за ребенок достался?
Катя и Глебка засмеялись, и что-то неуловимое, понятное только им двоим, объединило их. И они были счастливы этому.
— Спать хочу,—сказал Глебка Кате уже как первому другу.
Катя начала стелить в креслах постель, Глебка отправился умываться: дружба дружбой, а без мыла, очевидно, не обойтись…
Глебка укладывается в кресла, закрывает глаза. Катя поглаживает Глебку, чтобы он окончательно успокоился после дневных переживаний, и он успокаивается и засыпает с лицом безмятежным и безгрешным, откинув одну руку на подушку, другую протянув поближе к Кате. «Мальчику всегда нужна мать и всегда нужен отец,— думает Катя. — Закон природы». Катя смотрит на спящего Глебку и видит довольно отчетливо на руке, которую Глебка протянул поближе к ней, чернильное пятно. Обманул, не умылся как следует, рылкин.
Катя выключила в комнате свет, а это значит — уличный фонарь. Костя пристроился на кухне и опять читал «Родную речь».
— Готовишься наконец к воспитательной работе? Или к поступлению в институт освежаешь?
Катя разлила по чашкам чай. На столе появились хлеб, сыр и масло… Мокрой ложкой сделала на масле цветок. Сказала:
— Не ты один умеешь.
Костя взглянул, одобрил и продолжал читать.
— Остынет чай и цветок увянет.
— Ничего, что он лег голодным? — Костя закрыл «Родную речь» с таким почтением, как будто бы «Войну и мир».
— Детям иногда полезно. Он устал, хотел спать и поэтому капризничал.
— Кто его мать, как думаешь?
— Несчастная женщина.
— Почему?
— Обрекла себя на разлуку с сыном.
— Я не люблю разлучаться,—сказал Костя.
— С кем?
— С дорогими мне людьми или ставшими дорогими.
— Ты это говоришь мне или его матери?
— Себе.
Катя замолчала. Костя не сомневался, что она обдумывала его слова.
— У тебя нет кованого балкона из Неаполя. Я люблю балконы даже на первом этаже,— сказала наконец Катя.
— Я его куплю. ,
— Его уже купили. Я видела,
— Кто?
— Эрмитажная вдова. Сказала, что приделает к даче.
Во дворе жила вдова по прозвищу «Эрмитажная». Она собирала антиквариат, но в отличие от Кости — подлинный.
— Я куплю тебе камин,—не сдавался Костя.
— Хочешь? Коллеги из Воскресенска продают. Тоже кованый.
— Камин не хочу. Мне нужен балкон,— упорствовала Катя,—чтобы вытряхивать с балкона ковры.
— А дачу не хочешь к балкону? — съехидничал Костя.
— Ну, если продают коллеги… Впрочем, не хочу — я еще не вдова.
— Ты еще и не замужем,— рискнул напомнить Костя.
У Кати дрогнуло, напряглось лицо. Это длилось всего лишь мгновение. Но Костя все равно пожалел, что пошутил так необдуманно.
— Я не успела выйти замуж. Меня украли пираты! — Катя вновь улыбалась.
— Ты хочешь сказать, что я украл? — обрадовался Костя.
— А ты разве пират? — удивилась Катя. — Ты дворник.
Костя сник. Глянул в окно.
— Снег повалил. Завтра грести… В детстве я был робким, и мать заставляла меня подходить к прохожим и спрашивать — который час. Невротическое состояние зажатости.
— А ты откуда прибыл в Москву, бедненький такой, зажатый?
— Туляки мы. Пряники жуем. До сих пор люблю пряники.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ
