Принято считать, что первый в мире двухколесный педальный велосипед создал крепостной умелец из Нижнего Тагила Артамонов. Да вот беда, мы знаем о нем настолько мало, что появляется сомнение — так ли, точно ли Артамонов?
Вот новая гипотеза, предлагающая уточнить имя изобретателя.
Известный историк Урала профессор А. Г. Козлов размышляет:
— Кто был первым в мире велосипедистом? Сам изобретатель Ефим Артамонов? Но разве творец первого в мире самолета Можайский был первым в мире летчиком? Нет, его самолет поднял над землей и пролетел на нем сотню сажен другой русский человек— Иван Толубев. Да, это совершенно точно, что с Урала некий крепостной Ефим Артамонов (так его назвали в прессе того времени) доставил в Москву невиданную машину, прокатив на ней по Сокольническому полю 15 сентября 1801 года. И получил умелец за это деяние вольную от своего хозяина Демидова. Вот только не найдена сама вольная.
В том же 1801 году в Москву с Урала привезли еще одно чудо техники — музыкальные дрожки с верстомером, сотворенные уральским механиком Егором Кузнецовым. Теперь эти дрожки стоят в Эрмитаже.
Подумаем: в один и тот же год из одного и того же города Нижнего Тагила Москва получила две поистине удивительные машины. Трудно предположить, что изобретатели их не знали друг друга. Да и машины-то родственные, та и другая — средство передвижения, обе — на колесах. Только у коляски их четыре, а у велосипеда — два. Нет ли здесь общего замысла — у Егора Кузнецова и Ефима Артамонова? И что от чего отпочковалось: велосипед от коляски или коляска от велосипеда?
Скорее всего, идея велосипеда пришла в ходе работы над коляской. А работал над коляской Егор Кузнецов долгие годы.
Многие исследователи читали вот эти строки: «В 1804 году было высочайшее соизволение о вечной свободе Е. Г. Кузнецову и его племяннику Артамону Кузнецову с семейством их». И только профессор А. Г. Козлов увидел здесь, возможно, точное имя изобретателя первого в мире велосипеда — не Артамон ли Кузнецов? Краевед стал искать в архивах ответ на вопрос: почему племяннику Егора Кузнецова, содеявшего коляску для царского двора, тоже дали свободу? Только за то, что он родственник остроумного умельца, поставившего на дрожки невиданный верстомер, или также за какие-то заслуги? Ведь за устройство паровых машин, например, Е. А. Черепанов — другой тагильский самородок — получил свободу, а семья его осталась крепостной. Климентий Ушков, еще один тагильский умелец, договариваясь с демидовским управлением о строительстве деривационного канала для пополнения заводов водой, писал: «…за такое исправление для завода, не говоря о себе, только детям моим… прошу от заводов дать свободу… иначе я не согласен взяться сие исправить… и за 50 тысяч рублей». Вот как трудно было освободиться крепостному вместе с родственниками, вместе с семьей!
В архиве обнаружена еще одна страница, проливающая свет на судьбу Артамона.
Обрадованные свободой, Кузнецовы с особой ревностью и усердием берутся за работу, чтобы «продолжить в искусстве своего художества труд в имеющейся собственной кузнице при Выйском заводе». Однако здоровье Егора Григорьевича Кузнецова пошатнулось, вскоре наставник Артамона умер. Пришлось ему трудиться у горна и наковальни со своими подручными за старшего… Трудно сейчас узнать, что выходило из-под искусных рук Артамона, может, оружие или домашняя утварь, может, художественный кованый металл.
Какие отношения далее сложились у Артамона с заводчиком Демидовым? В свое время покрасовался Демидов перед императором крепостными изобретателями и изделиями их рук, а после? Уже в 1806 году (а вольную Артамон получил в 1804-м) нижнетагильской конторой «сделано было насильственным образом притеснение», чтобы Артамон Кузнецов «господину Демидову и оной конторе… отправлял по сту коробов угля и требовали от него обязательной подписи, как бы он не был того господина Демидова зависимости оставлен по Высочайшей воле вечно свободным… » Начались притеснения и с домом: «Ты теперь не демидовский, ну и гуляй отсюда!»
Он отправляется искать правды у заводского исправника коллежского секретаря Тархова. По чину исправнику положено блюсти царские постановления. И отсылает тот в Пермское горное управление депешу, в коей излагает жалобу Артамона и просьбу «оградить его от вышеназванного беззаконного притеснения и обиды, работу производить по-прежнему и иметь жительство в том заводе в доме его родителя Кузнецова…»
Идет время. Ждет Артамон «разумного разбора сего обстоятельства»: ведь была же вольная, была радость творчества, была польза Отечеству… Наконец, коллежский секретарь Тархов вручает ему хрустящую холодную бумагу: «1808-го года 16 дня Пермского горного правления в 1-м департаменте проситель Кузнецов жить в заводе может по силе Высочайше конфирмованного в июле 1806 года проекта горного положения… но иметь кузницы и производить в оной работы не должен, ибо таковые заведения, которые основываются на огненном действии, требующем дров и угля, не только при заводах, но и в округах оных частным людям… иметь не позволяется».
Не позволяется… Вот тебе и вольная. Куда теперь податься? Опять в ножки к Демидову?..
Этот эпизод из жизни Артамона, восстановленный по архивному документу, свидетельствует о том, что племянник изобретателя Егора Кузнецова, сделавшего музыкальные дрожки, был тоже искусен в работе с железом, за что и отпущен на волю.
Это укрепляет гипотезу: педальный велосипед первым сделал, возможно, не Артамонов — Артамон. Не зря, видимо, в старинных бумагах так и писали: Артамонов самокат.
Возможно, найдутся еще документы, подтверждающие, что Артамон был отпущен на волю именно за изобретение велосипеда, и тогда гипотеза уральского краеведа А. Г. Козлова полностью «сработает».
