Валерий Николаевич Цыганов родился в 1949 году во Владивостоке. Среднюю школу за кончил в Башкирии — в городе Туймазы, после школы пошел на завод столяром. Отслужив в армии (морская авиация), учился в Башкирском педагогическом институте и одновременно работал техником на заводе в Туймазах. Там же с февраля прошлого года заведует отделом писем в районной газете.
Печатался в журнале «Знание — сила», в коллективных сборниках «Фантастика 73-74» и «Орбита» (Уфа, 1980). Его «Марсианские рассказы» переведены в Польше, Чехословакии, Болгарии, Венгрии.
В нашем журнале выступает впервые.
Я почти не помню лица того человека, зато его темные руки с припухшими суставами и набрякшими венами засели в моей памяти накрепко: стоит закрыть глаза и сосредоточиться, и я вижу их, словно наяву. И еще помню, горячее прикосновение этих рук к моей щеке… Он показался мне больным — от него прямо-таки веяло унынием и безысходностью.
Человек сидел на скамейке в парке и наблюдал, как облетают листья с кленов. Потерявшая форму шляпа лежала у него на коленях, ветер шевелил редкие длинные волосы, и человек поминутно откидывал их со лба судорожным движением руки. Смешно признаться, но я подошел к нему потому, что принял шляпу за кошку, и мне хотелось рассмотреть вблизи животное столь р едкой расцветки — шляпа была грязно-зеленая. Когда я обнаружил свою ошибку и остановился, человек поднял голову, посмотрел на меня и, видимо, прочел разочарование на моем лице.
— Это не кошка,— сказал он и в доказательство переложил шляпу на скамейку подле себя.— Это шляпа. Но ты не огорчайся, с кем не бывает?
— А как вы догадались про кошку? — удивился я.
Человек усмехнулся каким-то своим мыслям.
— Случалось и со мной такое,— медленно сказал он,— да и нетрудно было догадаться по твоему лицу.
— Здорово! — с уважением сказал я.— Мне бы так научиться!
Человек снова усмехнулся.
— А ты любопытный парнишка,— сказал он.— Садись, поговорим.
Я забрался на скамейку, свесил ноги и первым делом потрогал шляпу. Шляпа была обыкновенная, совсем как у моего отца, разве что постарее.
— Тебе сколько лет?
— Десять,— сказал я.— Честное слово! — И добавил небрежно: — Ростом не вышел, все думают, что первоклассник, но я еще вырасту!
— Я и не сомневаюсь. А кем ты собираешься стать?
— Не знаю,— честно сказал я.— Мама хочет, чтобы я непременно получил высшее образование. Кончи институт, говорит, а потом становись кем угодно.
— А что ты сам по этому поводу думаешь?
— Не знаю,— повторил я, пожав плечами.— Иногда мне хочется стать фокусником…
Человек серьезно кивнул и приложил руку к груди.
Мы помолчали. Он, казалось, забыл о моем присутствии. Смотрел куда-то под ноги, шевелил носками пыльных туфель. Я тихонечко слез со скамейки, чтобы уйти, но человек остановил меня.
— Погоди, малыш,— сказал он.— Возьми вот это.
И протянул мне пачку переводных картинок, которую вынул из внутреннего кармана пиджака. Пачка была толстая, листов тридцать, не меньше, и уголки крайних листов загнулись от долгого ношения в кармане.
— Держи,— сказал человек.— Они помогут тебе осуществить любую мечту, знай только меру. Ну, ступай,— с облегчением вздохнул он и ласково провел горячей рукой по моей щеке.
На каждом листе было несколько картинок, на одном больше, на другом меньше — в зависимости от их размера. И самое удивительное,— они изображали то, что мне хотелось бы иметь. Был там, например, велосипед с фарой и ручным тормозом. А еще — футбольный мяч, вратарские перчатки и даже полная футбольная форма; секундомер, точь-в-точь как у Лешки Глухова, даже лучше; книга про трех мушкетеров… и много-много еще чего было. Попадались и непонятные картинки — на двух листах были изображены маленькие человечки с облачками, вылетающими изо рта, и на каждом облачке написаны какие-то слова, только прочитать я их не смог: буквы были какие-то ненормальные. Был там и фокусник в чалме с пером, и путешественники на слонах, верблюдах, в самолетах и автомобилях…
Первым делом я перевел велосипед, мяч, вратарскую форму и «Трех мушкетеров». Собирался перевести еще путешественника на моторке, но тут пришла с работы мама. Сначала она заглянула ко мне в комнату и спросила: «Ты дома?» Потом я услышал, как заскрипела дверка книжного шкафа за стеной, а потом мама снова вошла, и руки у нее как будто просто так были заложены за спиной. Она сказала, что у меня сегодня день рождения и она желает мне, чтобы я был здоровым и счастливым, хорошо учился и вырос таким же благородным и смелым, как герои книги, которую она мне дарит. Тут она поцеловала меня и положила на стол «Трех мушкетеров». Обложка у книги оказалась такая же, как на картинке, которую я только что перевел. У меня даже глаза защипало, и я ничего не мог сказать, только взял маму за руку. Вообще-то вы не подумайте, что я девчонка какая-нибудь, просто обрадовался очень. Мама всегда дарит что-нибудь такое, что мне очень хочется иметь.
А потом она спросила, откуда у меня картинки, и я рассказал ей про того человека. Она сразу поверила, она всегда мне верит, не то что другие родители. Знали бы вы, как досталось Лешке за секундомер, хотя он при мне его нашел, мог бы и я его подобрать, просто Лешка шел немного впереди, да и испорченный он был — секундная стрелка отломана, и трясти все время надо, чтобы шел.
Я показал маме картинки с человечками, говорящими непонятные слова, она их долго рассматривала, шевелила губами и смешно морщила нос, а потом сказала, что в одном месте написано «Я говорю по-английски», а на других картинках, кажется, то же самое, только на разных языках. И что эти картинки, наверно, из ка ко го-то учебного набора, и было бы лучше, если бы человечки говорили только на английском, но разные фразы, потому что этот язык я буду изучать в школе.
Мама ушла на кухню, а я убрал в стол свои картинки и взялся за «Трех мушкетеров», но до читал только до места, где д’Артаньян дерется с Рошфором. Потому что пришел папа. Я не слышал, как он пошел, и увидел его уже в ком нате, он улыбался во весь рот и держал за руль новенький велосипед! Из-за папиного плеча выглядывала мама и тоже улыбалась.
А тут еще мой старший брат принес вратарскую форму и мяч, самый что ни на есть настоящий «олимпийский». Даже мама удивилась, я потом случайно услышал, как она в соседней комнате говорила Мишке и папе, что нельзя меня так баловать, что впредь надо согласовывать свои покупки и если уж покупать дорогую вещь, то одну от всей семьи. Папа сразу согласился, а Мишка сказал, что должен же он, начав самостоятельно зарабатывать, подарить что-то родному брату, тем более на «юбилей». Все засмеялись.
В этот день была суббота, и мы не ложились спать чуть не до утра. Мы сидели все вместе за столом в большой комнате и долго-долго пили чай с пирогом, который мама испекла специально для меня.
А когда я лег спать, все пришли пожелать мне спокойной ночи. Даже Мишка весь вечер был дома. Я подумал, что у меня самая замечательная в мире семья и что этот удивительный день — самый счастливый в моей жизни.
На другой день я до обеда катался на новом велосипеде, тормоза у него были мертвые, особенно если сразу нажимать на ручной и ножной, прямо как вкопанный останавливался. И все ребята с нашего двора, которым я давал прокатиться, очень ого хвалили, а Лешка — тот прямо сказал: «стоящая машина», а уж он разбирается в технике, будь здоров!
Потом мы договорились сыграть в футбол. Когда я вышел с мячом и в новой форме, все чуть не попадали! Вообще-то я только мечтаю стать вратарем и на воротах стою так себе, но на этот раз никто не возражал, и я простоял целый тайм. Играть в перчатках было удобно, мяч не выскальзывал и почти не отбивал рук, но все равно я пропустил шесть голов. Лешка сказал, чтобы я отдал перчатки Сереже Волкову, а сам, шел на защиту, потому что мы проигрываем с позорным счетом. Перчатки я отдать отказался, хотя мне их вовсе не жалко было, просто надоело, что этот Лешка вечно командует. Ну и катись тогда со своими перчатками и мячом, сказал Лешка и нарочно забил мяч в крапиву, чтобы мне трудно было достать.
Я ушел домой, заперся в ванной и пустил душ на всю катушку, чтобы никто не приставал, а потом лег в комнате на диван и стал читать книгу. Родители собирались идти в театр, и на меня никто не обращал внимания, потому что мама в таких случаях всегда теряет какую-нибудь заколку или брошку, и папа помогает ей искать, а потом уходит на балкон курить и только спрашивает иногда через дверь: «Ты скоро?» А мама немного сердится и отвечает, что она его дольше ждала…
Потом мама заглянула в комнату и сказала, что они пошли, и велела мне встать с дивана, потому что при чтении лежа портятся глаза. Ладно, сказал я и встал, читать мне все равно расхотелось, и я стал думать, чем бы мне заняться, и тут вспомнил про переводные картинки.
Я достал из стола всю пачку и увидел на самом верху картинку, которую вчера не заметил. Это был вратарь, он в красивом падении брал мяч. Мне бы так, подумал я, вырезал картинку ножницами и перевел на отдельный лист альбома, в самую середину, а потом подрисовал карандашами футбольное поле и трибуны с кучей народу. Все они кричали и размахивали чем попало от радости. Получилось здорово!
А потом началась, как говорит Мишка, «очередная трудовая неделя». Я ходил в школу, готовил уроки и спать ложился не позже одиннадцати. За три дня не случилось ничего интересного. А в четверг на уроке физкультуры мы играли в футбол, и я снова стоял вратарем, потому что в нашем классе все хотят играть в нападении. На этот раз я не пропустил ни одного мяча, даже не знаю, как это у меня получилось. После игры Геннадий Николаевич, наш физкультурник, и сам несколько раз ударил по воротам, последние два раза бил по-настоящему, я даже не смог поймать мяч, а только отбил его в сторону. Но все равно он забил только один гол, под самую перекладину, потому что я не смог дотянуться до мяча, хоть и старался изо всех сил. Геннадий Николаевич сказал, что стою я для своего возраста просто здорово и, будь я немного выше ростом, меня прямо сегодня можно было бы ставить за сборную школы.
После уроков за мной увязались несколько наших ребят и всю дорогу приставали, чтобы я им рассказал, где научился стоять на воротах. Они-то знали, что раньше из меня вратарь был никакой, и я соврал им, что летом отдыхал на даче со знаменитым футбольным тренером. Я никогда раньше не врал, но надо же было что-то сделать, чтобы они отстали, я даже сказал им, что тренер назвал меня очень способным и обещал со временем взять в свою команду.
Дома я не стал ничего рассказывать. Мама считает мое увлечение футболом нездоровым и всегда говорит, что было бы полезнее потратить это время на уроки. А папа вечно занят своими проектами. Когда я ему рассказываю что-нибудь, он только делает вид, что слушает, а на самом деле думает о своей работе.
Вот так началась история с переводными картинками.
С тех пор прошло немало лет, но я отчетливо помню каждый день после встречи с тем человеком. Видимо, это одно из свойств загадочных картинок — и не самое приятное, я вам скажу.
После этого случая с футболом я быстро разобрался в механизме действия картинок сначала появлялось желание, потом нужно было отыскать в пачке картинку, этому желанию соответствующую, и перевести ее на бумагу. С исполнением желания картинка бесследно исчезала. Я обнаружил это после того, как пропал вратарь с нарисованного мной стадиона. Осталось зеленое поле, остались трибуны, а на месте ворот с вратарем нелепо светилось белое пятно. Нетронутая гладкая бумага…
Этот альбом сохранился у меня до сих пор, и я часто разглядываю полустертый временем рисунок. Есть в нем что-то созвучное моему настроению — вокруг радость и оживление, а с какой стати? В центре-то — пустота.
Интересно, что количество листов в пачке со временем не убывало, я обнаружил это года полтора спустя, когда начал опасаться за постоянство своего счастья. А поначалу у меня были совсем другие мысли и заботы.
Во-первых, я хотел немного подрасти, чтобы играть за школьную команду, да и вообще… Во-вторых, сделать подарки родителям и брату, нужно было только узнать, что им больше всего хочется. После этого можно было бы и рассказать им про картинки.
Вскоре у брата появился мотоцикл, у отца какая-то особенная счетная машинка, а у мамы шуба из очень модного меха… Но не произошло ничего сверхъестественного — просто чтец получил крупную премию за один из своих проектов, машинку ему подарили товарищи по работе. Я оказался вроде бы ни при чем. Ну кто бы мне поверил, расскажи я, как было все на самом деле?
Мне ни разу не удалось совершить подлинного чуда. Что бы я ни .задумывал, все происходило до обиды естественно, и я не получал той меры удовольствия, на которую вправе был рассчитывать. Не раз за прошедшие годы я с сожалением вспоминал первые дни обладания чудесными картинками, когда еще ни о чем не подозревал и воспринимал происходящее как счастливое стечение обстоятельств. Я слишком быстро перестал чувствовать себя волшебником, ведь никто, кроме меня самого, даже не подозревал во мне виновника происходящего. И что обиднее всего — я не мог доказать этого! Попробуй докажи, что детский спортивный городок в нашем квартале появился благодаря моему желанию, а не усилиям ЖЭКа, или что городской зоопарк вовсе не плод многолетних стараний кучки энтузиастов!
Или вот вам еще одна история.
В последние школьные каникулы наш класс и решил отправиться в многодневный поход по реке. Можете представить, что началось, когда идея была высказана! Дискуссия продолжалась несколько дней: когда идти в поход, на сколько дней и, главное, на чем плыть по реке…
Я не участвовал во всей этой кутерьме. Знал заранее, что все будет так, как захочу, и лишь пренебрежительно посмеивался, когда ребята интересовались моим мнением. Мои отношения с классом были не блестящи, теперь же представился случай взять реванш. «Давайте, давайте,— говорил я им.— Поразите Вселенную путешествием на антигравитационном бревне!» Короче, я взялся за дело, лишь окончательно настроив ребят против себя. Ничего, утешал я себя, тем слаще будет победа. То-то все поразятся, когда я, на зависть самым отчаянным фантазерам, предложу что-то действительно необыкновенное. Впрочем, я даже предлагать ничего не буду, а поставлю всех перед фактом.
Я выбрал катер на воздушной подушке и перевел нужную картинку перед тем, как идти на очередное совещание.
Мы собирались на окраине большого пустыря, разделявшего в ту пору наш город на две части.
Еще издали я заметил, что ребята возбуждены, и в предвкушении мстительного удовольствия прибавил шагу.
Более печальный исход моей затеи невозможно было представить! Отец Лешки Глухова, моего извечного конкурента, прослышав о наших планах, сумел каким-то образом выбита у себя на судостроительном заводе последнюю модель катера, испытания которой как раз нужно было завершить длительным пробегом…
Лешка был в центре внимания. Раскрыв рты, все слушали, как он мелет чепуху про плотины, турбины и еще бог знает что. На меня подчеркнуто не обращали внимания, лишь Валька Широкова не выдержала и, уставившись своими зелеными кошачьими глазищами, выдавила с ехидцей: «Что, съел?» Губы ее кривились от отвращения, и я понял, что о моем участии в походе не может быть и речи.
Именно тогда, сгорая от унижения, я в первый раз попытался уничтожить переводные картинки. Я сжег их в раковине умывальника и смыл пепел струей, воды…
Спустя, неделю я обнаружил всю пачку на прежнем месте — в одном из ящиков стола. Помнится, я даже обрадовался, потому что успел пожалеть о содеянном. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем мне не удалось избавиться от картинок ни одним из испытанных способов. И все же время от времени я повторял эти попытки, потому что, обладая картинками, невозможно было удержаться от соблазна воспользоваться ими, а поводы для этого порой бывали куда менее благородны, чем в известном вам случае с походом.
Через несколько лет я в последний раз столкнулся с Глуховым— встретил его на улице вместе с Наташей Фроловой, нашей одноклассницей. Я не видел их все эти годы и по каким-то едва уловимым признакам догадался, что их связывают куда более глубокие отношения, чем простая дружба. Особенно удивляться было нечему, поскольку они учились в одном институте, и все же я был задет. Видимо, сказалась моя давнишняя неприязнь к Глухову. Мое отношение к Наташе никогда не выходило за рамки обычной, применительно к симпатичной девушке, благожелательности, и мне было, в общем-то, безразлично, на ком она остановит свой выбор. Но вот Лешка, который пыжился от сознания своей значительности и уверенности в себе…
Минут пять мы болтали о разных пустяках, больше из вежливости, чем по необходимости. Я отвечал невпопад, мои мысли были заняты другим. Прощание было обоюдно прохладным, каким оно и бывает, когда люди расстаются без сожаления и без особой надежды на новую встречу. Через несколько дней они должны были вместе уехать к месту распределения, и в ту минуту только я знал, что Глухову придется ехать одному.
Поначалу эта история меня забавляла. Я равнодушно здоровался с Наташей, которая стала попадаться мне на улице почти ежедневно. Впрочем, я не мог избавиться от ощущения некоторой неловкости и избегал смотреть ей в лицо. Иногда она пыталась заговорить со мной, и это было тягостно — все равно, что разговаривать с человеком, чьи мысли ты читаешь, пытаясь скрыть это.
Глухова я больше не видел, наверно, он уехал в положенное время. Мне даже странно было, что он не пришел ко мне выяснять отношения, не в его это было характере…
А Наташа осталась. Она держалась молодцом и старалась не выдавать своих чувств, но я, в силу своей осведомленности, малейшее проявление внимания к своей особе воспринимал уже как преследование. Я начал избегать ее, хотя и видел, что причиняю ей боль.
Я ничего не мог изменить, потому что мои желания не имели обратной силы, вернуть события в исходное русло я не мог. Я даже Лешку теперь жалел…
В конце концов я решил объясниться с Наташей и сам назначил ей свидание. Если понадобится, расскажу ей все, подумал я, только бы это кончилось… И будет лучше, если кто-то из нас уедет потом из города.
Мы встретились под вечер.
Ветра не было. Медленно, хлопьями, падал снег. Наташа на ходу ловила снежинки в протянутую ладошку, сейчас она выглядела даже моложе своих двадцати трех.
— Под такой снегопад хочется танцевать вальс,— сказала она.— И музыки никакой не не надо… Правда?
Она забежала вперед и несколько шагов пятилась вприпрыжку, заглядывая снизу в мое лицо.
— Правда,— сказал я,— только я не умею вальс.
— Я тебя научу, хочешь?
— Прямо здесь?
Она рассмеялась и взяла меня за руку.
— Ну, конечно!
Мы остановились в белом конусе света, выхваченном из вечерних сумерек уличным фонарем. Я знал, что пора начинать разговор, ради которого мы встретились. Чем позже я это сделаю, тем будет труднее.
— Наташа…— сказал я и впервые посмотрел ей в глаза.
Я увидел в них… Никогда себе не прощу, что не сделал этого раньше!
— Наташа,— сказал я и взял ее холодную ладонь в свои руки.— Хочешь, я принесу тебе цветы?
Она удивилась, как это свойственно только ей. Глаза ее расширились, тонкие брови сделались еще округлее.
— Зачем ты спрашиваешь?!
— Я принесу тебе их в следующий раз. Огромный букет…
И я принес.
Стоял конец декабря, но я не стал прибегать к помощи всемогущих картинок, а просто поехал в соседний город и к концу дня сумел раздобыть букет цветов. Буквально чудом.
Домой я возвращался в полупустой электричке.
Я посмотрел в темное окно и увидел в нем свое отражение с газетным кульком, выглядывающим из расстегнутого пальто. Отражение тряслось и покачивалось, оно выглядело усталым, и, чтобы ободрить его, я подмигнул ему и выпрямился на жестком сиденье…
Каждый вечер я прихожу в парк и подолгу сижу на памятной скамье. Сейчас осень, погода сырая, прохладная. Я сижу, плотно запахнув плащ и пряча подбородок в воротник, и наблюдаю, как с деревьев падают листья. Наташа не спрашивает, где я бываю, хотя я так и не открыл ей своей тайны…
Со стороны я, наверно, похож на того человека. Не знаю, почему он пришел в тот день сюда. Может быть, он тоже любил осень, листопад, зябкий пронзительный воздух и запах дыма… Не знаю.
Временами мне удается забыться. Я просто сижу и любуюсь уходящей вдаль аллеей, налипшими на асфальт, листьями, поредевшими кронами кленов. Перебираю в памяти обрывки стихов и декламирую их про себя, едва шевеля губами. Я забываю, зачем сюда пришел, а когда вспоминаю, то пытаюсь обмануть себя надеждой на встречу с моим злым гением. Ведь он еще не был стар, тот человек, когда я встретил его, и, может быть, жив до сих пор. А может быть, он вовсе и не злой — просто это я не сумел распорядиться его даром?
Он не придет, я знаю наверняка, как не приду и я, когда -уйду отсюда с опустевшим карманом. Я прикладываю руку к груди и ощупываю плотный пакет. Слышу голоса мальчишек за своей спиной, в этот час они возвращаются из школы. Вот трое из них проносятся мимо меня. Куртки у них расстегнуты, портфели закинуты за спину. Они колотят палками по кучам опавших листьев, по скамейкам и стволам деревьев и издают воинственные вопли.
Я долго смотрю им вслед и снова прикладываю руку к груди. Казалось бы, чего проще — встать и пойти за ними?..
Не могу.
Нет сил даже встать. А сзади вновь приближаются беззаботные звонкие голоса…
