Аркадий Кузовников упал на обпятнанную солнцем желтую прибрежную гальку, натягивая на голову полы пиджака. Пригнулся под свистом лопастей вертолета тальник, шугнул рябь по заливчику… А мы уже ушли высоко. Халмерью стала темной ниткой, и только гигантская зеленая сопка, уже прожелтенная осенними березами, еще плыла в виду, пока и ее не заслонили синь гор и белизна забитых снегом морщин их…
Потом долгий месяц буду видеть памятью эту сопку; представится, что именно с нее сойдем к оставленным в диком месте Кузовникову и Кокину, но все случится иначе.
Как-то у Тургенева прочитал, что русский мужик в беде и сильном горе падает навзничь, тянет на головушку одежды Мы хоть и не в беде оставляли друзей, но в одиночестве…
Настал черед подсобной четверки: Валеры Медведева, Бориса и Елены Рязановых, Наташи Бирюковой. Полетели из вертолета мешки с провизией; я успел запомнить только вросшие в траву тракторные сани; никто еще не знал, с каким недоумением и беспомощностью будем крутиться около этих саней в поисках продуктов.
Впрочем, интрига — не лучший способ увлечь за собой читателя; на момент забыли про оставленных друзей, когда взмыли высоко-высоко и узидели разом узел высочайших вершин Урала, мощные ветви Исследовательского хребта. Мы как бы принимали парад вершин, строго черных, с ослепительными манжетами снежников — пики Янченко, Манараги, Защиты, Народной и пока безымянную, похожую на каменную медузу с ее четырьмя отрогами вершину — будущий пик «Уральский следопыт». А когда вертолет выбросил нас в болотинку, под ногами хлюпнула холодная вода, загудели комары, мы быстро присмирели, потащили за собой скарб на сухой бережок.
Теперь бы и нашу шестерку кто пожалел — таким неуютом и необжитостью дохнул Приполярный Урал; на минуту я испытал вовсе не теоретическое одиночество: на сотню верст вокруг, возможно, ни жилья, ни души человеческой: три наши группы разбросаны по нитке в 180 километров.
Но под бережком шумела речка, на бережку зеленели лиственницы, а где вода и дерево — там и жизнь…
Итак, первого августа разбили двухпалаточный лагерь недалеко от подножий вершин хребта Колокольни, в устье реки Профиль Манараги. Как и почему мы здесь оказались?
Идея этой экспедиции, пожалуй, одной из самых сложных в истории свердловского туризма, принадлежит Владиславу Георгиевичу Карелину, заведующему лабораторией института теплотехники, мастеру спорта.
Воды, травы, камни Приполярного Урала давно уже испытывают предельную нагрузку от туристского паломничества со всех концов страны в любое время года. Причем влечет сюда именно сложность маршрутов, возможность практически за день пережить уникальную смену ландшафтов — от утопающих в цветах полян в нетронутых уголках низинной тайги до обледенелых стенок зубцов Сабли или Манараги на высоте под два километра со свистящим там ветром, густым облачным кружевом…
Идут на Приполярный зимой, идут летом, пробираются осенью, пробиваются весной… Идут подготовленные группы и сами по себе, со спортивными целями и без особых целей.
Идея была простой — попытаться доказать возможность разгрузки низовых маршрутов, которые проложены, как правило, по речным долинам, вывести часть туристского потока к предвершинам, на траверсы горных пиков… Что этим достигается? Усложняются маршруты. На траверс пойдут более опытные, технически и, что особенно важно, экологически подготовленные группы. Неподготовленный турист — неряшливый турист. Он и мусорит, и дерево не то рубит, и палатку не там ставит. Это не всегда злонамерение, но всегда итог разжиженности цели похода или полное отсутствие ее.
Да что неподготовленный! Нынче зимой польские альпинисты совершили неслыханное по дерзости зимнее восхождение на высочайшую вершину — Эверест. Раньше подобное считалось невозможным из-за невыносимых морозов и ураганов, но альпинисты переступили порог невозможного… И казалось бы, этот ослепительный успех должен был затмить разговор о неприятных моментах. Но польский журналист, участник экспедиции, пишет: «Весь классический маршрут на Эверест походит на одну длинную свалку. Здесь оставлены тонны отходов. Трудно найти чистое место для палатки и чистый лед для приготовления воды. Его приходится носить издалека. На леднике Кхумбу на каждом шагу встречаются рваные веревки, палатки, ботинки и т. п. Весной, летом и осенью все прикрыто снегом, а зимой, когда сильные ветры его сдувают, свалка обнажает свое безобразное лицо…»
Для природы это — физически Сильный удар, для альпиниста и туриста — эмоциональный шок, порой отбирающий остатки сил. Помню, в самый сложный момент восхождения на Манарагу, когда встал вопрос идти вперед или вернуться, мы сошли с тропы, чтобы среди живой травы прийти к решению. И вдруг в этом, казалось бы, первобытно-глухом месте мы увидели развал консервных банок и подвешенную на веточку пустую бутылку из-под шампанского…
В другой, более щадящей ситуации это сошло бы за юмор, но нас вид свалки ошеломил, обидел. Днем раньше спускались с пика Свердловских туристов. Ничто не нарушало торжественности момента — шли только по камню, только по снегу, видели только вершины — и внизу, и далеко. И вдруг — красная обертка от шоколадной конфетки, которую обронил сам же при подъеме. Я оторопел: так быстро сошла торжественность, обертка заслонила сияние горы!
Идея Владислава Карелина впитывала еще одну тенденцию — соединение в наиболее сложных походах туризма и альпинизма. В спортивных целях был запланирован траверс высотной части Исследовательского хребта. Вот почему взятое нами снаряжение больше смахивало на альпинистское: на ногах — трикони (с подметкой, снабженной металлическими трезубыми пластинками), в руках — ледорубы, альпенштоки…
А вообще, горы по степени сложности подъема на них делятся (у туристов — маршруты) на 12 категорий: 1а, 16, 2а, 26 и самая трудная — шестерка.
На Приполярном Урале нет маршрутов ниже четвертой категории сложности, если совершено, конечно, восхождение. А какой смысл идти сюда, если не сходить на гору?
Наш маршрут, хотя он и экспедиционный, можно считать высшей категории сложности, ибо пешеходные «шестерки» вообще крайне редки. Экспедиция «Комсомольской правды» на Северный полюс — это «шестерка». Но ведь то полюс Земли!
По размаху, оснащению да и по значимости наша экспедиция не ровня полюсной. Но как узнаются их переживания…
Вот что писал один из участников— Хмелевский— о пережитом на Северном полюсе: «У меня вдруг возникло острое чувство неотделимости от ребят, которые стояли рядом. Не потому, что они трижды вытаскивали меня из воды, и не потому, что мы закончили маршрут, одержали победу. А потому, наверное, что без них не было бы всего этого — этих прекрасных, мучительных, трудных 76 дней. У меня вдруг возникло острое, почти физическое чувство готовности пожертвовать своей жизнью за каждого из этих ребят…» И еще: «Я за то, чтобы замахиваться на дела большие, за то, чтобы переживания были глубокими. При таком подходе жизнь всегда содержательнее, интереснее, веселее. Полюс и передвижение к нему дали нам очень глубокие, сильные переживания. Эту ценность не купишь. И никто не сможет ее отнять. Это всегда будет с нами, что бы ни случилось…»
Я верю в нужность, искренность этих серьезных свидетельств.
Помню, перед погрузкой на вертолет мы присели на лавочке гостиницы в Печоре. Достали гитару. И песня, которую мы спели негромко, так удалась, так достала до сердца, что я в тот момент пережил нечто похожее на описанное Хмелевским…
Я любил всех и был готов на все для моих новых друзей.
И кроме главной цели — пика Масленникова, чисто спортивных, научных целей, которые мобилизовали и звали на лишения, у каждого была еще своя сокровенная и не всегда выразимая цель похода.
Знаменитый французский альпинист Параго говорил: «Совершать восхождения — это значит не только бороться с препятствиями, это искать смысл жизни…»
…И для каждого из нас экспедиция то продолжает, то венчает какие-то глубоко личные жизненные планы. Меня, конечно, волнует пик «Уральский следопыт». Станислав Карелин увековечит им своего наставника — первого мастера спота по туризму Евгения Масленникова,— в его рюкзаке металлическая плита, которая будет венчать пик вершины, под которой мы стоим.
Владимир Рыбин — врач. Он потихоньку за нами наблюдает, видно, ему для профессиональных целей нужно знать, как меняется характер человека в зависимости от продолжительных напряженных ситуаций, какими будут восхождения. Володя Суриков прилежный ученик Карелина. В этом походе он учится руководить, поэтому сам предельно собран. Да и вообще он немножко аскет. Внешне, по крайней мере. Николай Белобородов и Валерий Шляев спокойные, бывалые парни… Николай — опытный водник. Он предвкушает первосплав по Халмерью и поэтому терпит восхождения, которые, конечно, любит, но не самой отчаянной любовью.
…Наши палатки — на западном склоне. Он-то как раз самый дождливый — около 1000 миллиметров осадков. Высота лагеря — около 600 метров. Здесь так называемый подгольцовый пояс. Свыше 800 метров — горная пустыня. Из лагеря видим, где кончается зеленая зона, последние лиственницы. И конечно, к вечеру тянет сыростью, туманом. Стал накрапывать дождик. Мы укрылись в палатках. Началась туристская жизнь…
С первого же восхождения — на пик Свердловских туристов, где установили доску с эмблемой клуба,— возвращались с небольшой потерей. Под дождиком, который не перестал и утром, обронили металлическое острие от ледоруба — штычок. Карелин явно расстроен. Подъем идет часто по крутым снежным языкам, а без оснащенного ледоруба, на одних триконях, эта процедура небезопасна.
Зато вечером пьем чай с золотым корнем. На срезе он пахнет грибом, а чайный взвар дает нежнозолотистый цвет, мягкий вкус. Володя Рыбин сразу готовит запас, это немного в его духе — иметь не только на сегодня.
Пик Масленникова закрыт туманом. А нам он нужен свободный, солнечный, запланирован фильм об установлении мемориальной доски. Для Карелина вопрос о хорошей погоде для восхождения принципиален: доска в память первого мастера спорта по туризму на Урале Евгения Масленникова должна быть на вершине!
Евгений Масленников в уральском туризме фигура известная. Еще в 1945 году он плавал по Чусовой. Водил свердловских туристов на Алтай, Кавказ… Но родную сторону любил особенно. Его книга «Путешествия по Уралу», где описаны десятки, ставших хрестоматийными маршрутов,— настольная книга туристов.
В 1954 году он искал выходы на пик Колокольня. Но карта была крупномасштабная, группа ошиблась, и поднялась на пик Урал. И вдруг обнаружили, что рядом еще вершина, причем более высокая. Сам Масленников на нее не поднялся. Не поднялся он, взошли друзья.
Карелин тщательно пакует доску — все же нести ее на ближний свет.
А я запутался в тряпках. Брал вроде необходимое, а вот поди ж ты. Вообще же, полуторатонный экспедиционный груз насчитывает около 800 предметов. И это после тщательного отбора, Оставлено самое-самое необходимое. Ничего нельзя терять! Вот что, например, уместилось в моем рюкзаке: спальник, костюм штормовой, анорака, брюки, накидка, две рубашки, теплое белье, трусы, плавки, свитер (два), кроссовки, носки шерстяные (три пары), перчатки, рукавицы, накомарник, фляжка, носовые платки, тент для палатки, флакон ДЭТА, клей БФ-2, ремнабор, меховая подстилка, подтяжки, два полотенца, фотоаппарат с кассетами, поролон, чашка, ложка, кружка, дневник, томик Льва Толстого «Воскресение», это не считая двух фляг бензина и нескольких килограммов продуктов. Рюкзак ворошится несколько раз в день, укладывается, уминается, чтобы имел и геометрически приятный вид и не смещал центр тяжести при ходьбе. Но это в идеале. Вид у рюкзака угрожающ…
Отдыхаем после первого восхождения. Ничего удивительного, что группа Масленникова перепутала вершину Колокольни с другой. На пике Свердловских туристов мы нашли записку туристов города Бендеры, которые искренне были убеждены, что взошли на Колокольню. А она — рядом, в трех километрах…
Кстати, «Уральский следопыт» печатал материалы по этому спорному вопросу: где же настоящая Колокольня? Мне было приятно удостовериться, что журнал дает точный адрес.
Туман висит низко, но в разрывах видим голубизну — признак, сулящий ясный день. После обеда исчез Володя Рыбин. Ушел якобы прогуляться. По времени мы догадывались, что он пошел разведать подступы к пику Масленникова. А все равно тревожно: чувство, что человеку, быть может, нужна помощь, а ты в неведении — самое тяжкое в горах.
Но можно понять и Володю — застоялись малость, так хочется размяться… Зов близкой горы в таком случае неодолим. Как бы там ни было, Рыбин зарабатывает по возвращении строгий взгляд Карелина. Мы же удовлетворились тем, что при восхождении Володя стыдился своих первопроходческих следов…
А назавтра в полдень млеем на пике Масленникова. Прекрасно виден почти весь Исследовательский хребет — Манарага, Янченко, Народная, Защита. Подъем был нелегкий. Вершинный конус, как пирамида, составлен из разнообразно торчащих громадных кубов и многогранников, их надо обходить, перелезать, брать в лоб.
Последний марш до вершины Карелин нес доску сам. Лица его не видел, но по движениям, несколько даже эффектированным, было ясно, что счастлив Карелин, счастлив. Увековечить память друга что-то да значит. Мы торжественно молчим и немного позируем для фильма Коле Белобородову.
Завораживает Манарага — одна из сложнейших вершин Приполярного Урала. И красивейших! Больше века назад, в 1850 году, здесь прокладывала путь Североуральская экспедиция русского географического общества под руководством Гофмана. Был в ней и художник И. Бармелеев. Он зарисовал Манарагу, но откуда — понять было трудно. И вот мы, кажется, отыскали место — очень похоже, что с пика Масленникова. Верно заметил Рерих, что везде что-то было. Даже дикие эти места имеют свою, достаточно населенную историю… Новгородцы уже в XII веке хаживали в бассейн Печоры. Летописцу Нестору, автору «Повести временных лет», новгородец Гюрата Рогович рассказывал: «Путь к тем горам непроходим из-за пропастей, снегов и лесов, так что не везде доходишь до них…» И о самих горах: «Удивительное мы встретили новое чудо, о котором до сих пор не слыхивали: есть горы, высота до небес…»
В 1465 году Иван III прибрал к рукам югорские земли. Князей югорских доставили в Москву, а сам Урал московитяне отобрали у новгородцев. Те сопротивлялись. Тогда Иван III послал рать и окончательно закрепил земли. Причем через хребты тащили флотилию. А Европа долго не верила, что там есть горы. В 1523 году посланник папы Климентия VII Компанеэе писал: «…во всей Московии не встретишь ни одного пригорка». Но скоро — в 1526 году — австрийский дипломат Герберштейн уточнил: «За этой рекой (Печорой) простираются до самых берегов ее высочайшие горы, вершины которых впоследствии непрерывных дуновений ветров лишены всякого леса и почти даже травы. Хотя они в разных местах имеют разные имена, однако называются Поясом Мира».
Я вовсе не против, чтобы именно так назывался родной Приполярный Урал, я пока валюсь в высокую с жарким дурманным запахом траву, раздавленный рюкзаком и усталостью.
«Сделав», как говорят альпинисты, две вершины, мы сняли лагерь и через перевал направились к реке Косью, чтобы оттуда совершить радиальный выход на Манарагу и верхами подобраться к висячим озерам, над которыми стоит пик, так манящий меня. За день нужно перевалить хребет, спуститься в тайгу, переправиться через холодную и быструю Косью, встать лагерем.
Солнце не щадит. Места совсем нехоженные, Видно, как резвился медведь: примята трава, разворочен муравейник. Много завалов, из-под мха торчат острые сучья. В лицо лепится паутина, нудят комары.
Просто тяжко. Особенно первые часы. Бездорожье, пни, бурелом. Чужой мир… Какие там красоты, какой диалог с природой! Нарастает чувство тупой усталости, раздражения; и вдруг — тропа! Как немного надо для радости! Весело топаем, хотя и согбенные под копнами рюкзаков— тропа выведет куда надо. Когда слышите в песнях о чувствах человека, обретшего тропку, верьте искренности их…
Карелин на Манарагу не пошел — он был там и летом и зимой. Двинулись впятером. Очень некстати забусил дождь. Через час мы уже вымокли насквозь. А впереди еще переправа, болота, лес, обледенелые стенки предвершины. Мы остановились. И если бы не та злосчастная бутылка шампанского, мы, может быть, повернули. Обозлились и двинулись к цели… Слева тайга, мох, вышли на гольцы. Вершина стояла в густом тумане. Быть на Приполярном и не взойти на Манарагу — этого себе не простить. Но двенадцатикилометровый путь до предвершинных скал, конечно, поубавил сил.
Вперед уходит Шляев. Он уже бывал на Манараге. Скоро мы скрываемся в тумане, идем почти в молоке. Шляев не взял трикони, а в резиновых сапогах на мокрых камнях надо иметь отменную технику.
Валерий — одаренный альпинист и турист, Идет мягко, без устали, ведет нас не быстро, но, чувствуем, без плутаний. Предвершинная стенка действительно сложная, Продвигаемся осторожно. Внизу в страшном провале курится туман. Тропа идет как бы винтообразно. Скалы холодные и мокрые. Неуютно.
О чем думается на вершине? В металлическом пенале находим записку — молодой отец пишет своему сыну: «Когда взойдешь сюда, поймешь, что любил твой отец. Верю, что взойдешь…»
Тоже думаю о сыне. Ему десять лет и он морщится, когда приходится чуть переработать, услужить другому. Пойдет ли он в горы? Если человек ищет истину, горы он не обойдет. Достаточно посмотреть на лицо друга, вместе преодолевавшего лишения похода, чтобы понять: вершина — это честность. Это — правда. Сюда нельзя зайти никак иначе, только через личные усилие и сверхусилие.
Вспоминается судьба лучшего скалолаза страны Михаила Хергиани. По общему признанию мировой горновосходительной элиты, он был в свободном лазании одним из лучших восходителей всех лет. Альпинистский риск, полная самоотдача определили его блистательные успехи. Он был свободен от боязни смерти, переживая ощущения полной раскованности, немыслимой доселе. Он погиб на одном из сложнейших классических маршрутов Ливанос — Габриэль в Италии. Камень перебил страховую веревку…
Что доказал этот человек поразительной смелости? И что вообще доказывает смелость? И Хергиани земляки ставят гранитный бюст как герою… Смелые люди — драгоценное достояние нации.
Моему сыну пока ничего не грозит в этой жизни. Это приятно. Да только что за лето без гроз…
Шапка шевелящегося тумана так и осталась на вершине, а мы, чуя спинами сырое облако, смотрели игру солнца С голубой далью, Горами, лесом. Менялось освещение, плыли высокие облака, и было так много простора…
Зато тесная тропа, скользкая и сырая, отобрала остаток сил. Перед лагерем еще видение: в низине не тронутое ветром черное гладкое озеро. По нему плывет утенок, растягивая за собой идеальной геометрии треугольник. Сейчас, когда мне надо успокоиться, я включаю в памяти это озеро покоя…
…Разбередила нас Манарага. У костра говорим о жизни. После удачных восхождений хочется что-то изменить в лучшую сторону, исправить ошибки, избежать неправильного. Как хорошо принимается сердцем толстовская проза: «Это чувство как бы раскрыло в душе Нехлюдова поток любви, не находившей прежде исхода, а теперь направлявшейся на всех людей, с которыми он встречался».
Не захлопываю книгу, пока не замирает костер…
Девятое августа — самый сложный день. Вечером мы увидели пик «Уральский следопыт». Но до него — шествие по «верхам». Именно тот усложненный маршрут, который Экспедиция будет рекомендовать. Медленно набираем высоту. Напряжение предельное. Альпинисты идут не восхождение или без рюкзаков, или с не очень тяжелыми. У нас вес — под тридцать.,, А что такое идти по «верхам»? Сбегающие с перевалов речки промыли глубокие проемы. Их не обойти. Спуск — подъем, спуск — подъем. Сколько речек, столько спусков и подъемов. А речек никто не считал,..
Одно утешение, и то оно приходит позже,— это настоящий труд! Спуски по осыпям и плоским плитам совсем не просты и в техническом отношении. Поражает чутье Карелина. Он находит среди каменных глыб, валунов и скальных отвесов незаметные облегчающие тропки. Шесть часов тратим на спуски-подъемы, а затем скатываемся в долину реки Повсян-шор. Тут новые сложности: русло разделено на множество протоков, приходится либо проваливаться в мокрый мох, либо жаться к скалам. Проходим одно озеро, второе. Их четыре. Я уже не чаю увидеть пик. Отстал. Мысль одна: остановиться, сбросить рюкзак. Природа скудеет, все чаще попадается лед, исчезает трава. Мы вступаем в горную пустыню. Озера здесь густо-черные, лед — глубоко-голубой, снег — ослепительный.
Я жмурюсь от прекрасного этого сочетания и не могу насмотреться на элегантный овал нашей горы, на которую еще никто из туристов не ступал. Что ж, ступим мы. Завтра, это будет завтра!
На седло поднялись без приключений. Шли, правда, не самым сложным путем — обогнули цирк, пересекли снежник, вышли на крутые, но вполне преодолимые скалы. И тут меня словно подмыло. Я пошел вперед один, понимая, что делаю неладное, все дальше отрываясь от остальных. Но чувство, что на вершину первым ступит кто-то другой и она не будет полновесным приобретением журнала, гнало вперед… Кто потом будет разбираться — этично я поступил или нет, убежав от группы, важно будет — сотрудник «Уральского следопыта» первым взошел на безымянную вершину или нет… И снова, в который раз, хлынул дождь.
С трудом поборол соблазн тщеславия, остановился. Кто первый взойдет на вершину — решит руководитель.
Сел на плиту, понимая, что выпускаю из рук альпинистское счастье быть первым; Так мало мест на земле, где это можно совершить!
Улыбающиеся Коля Белобородов и Валера Шляев подняли меня, подтолкнули в спину: «Иди, это твоя вершина».
Дождь и дождь. Негде скрыться на вершине… Написал традиционную записку, упрятал в тур. Будем ждать ее в редакционный музей. Кто первый снимет?
Туман. Сырость. Траверсировали, начали спуск по восточному склону. От скальной стенки седла — гигантский крутой снежник. Бросили камень. Набирая скорость, шумя, он стремительно пошел вниз. Да, спуск непростой. Первым в снежном вихре умчался Шляев. Он уже внизу, похож на точку. Едза разбираем, что призывно машет руками. Скользим на альпенштоках и мы. И тут на минуту выступает солнце. Оно обливает вершину, снег. Блеск такой, что невозможно смотреть. Солнце — это жизнь! Поздравляют с солнцем почему-то меня, хотя подготовка экспедиции в основном лежала на их плечах. Но, видно, мокрый и уставший, я нуждался в поддержке, которую молча и с благодарностью принял…
Река Повсян-шор берет исток у голубого озера, окруженного замкнутым овалом скал. Выхода из него нет. Карелин с недоумением изучает подходы на перевал. Там, где раньше была доступная осыпь, нависают гладкие плиты. Скалы живут! Это открытие радует больше, чем наше тупиковое положение. Собственно, мы знали про это. Просто надо искать новый путь. И этот путь будет первопрохождением перевала. Кому идти в разведку?
— Пойдешь со мной? — спрашивает Карелин.
Я устал и секунду медлю с ответом. Шляев молниеносно разрешает ситуацию. Знает, что он самый сильный, разведку берет на себя. Снова с тревогой следим, как по скалам уходит разведка на перевал.
Нам, людям, почаще надо смотреть вослед уходящему. Как скоро подключается сердце к ожиданию! Как быстро начинаешь понимать — крепок камень, горячо солнце, живительна водя, но только человек ждет человека!
А разведки нет и нет. Вижу, как напрягается Карелин. В сущности, мы ничего не знаем про сюрпризы этих скал и ледовых лабиринтов. Случись что — рации у нас нет, на расстоянии двухсот километров реальной помощи тоже нет…
По шороху камней отыскиваем Шляева. Он спешит, заметно осунулся. А еще тащит вверх рюкзак. Но проход найден!..
Только горы умеют так щедро платить за любовь к ним. Трудный и опасный подъем вывел нас к восточному цирку. Здесь вершина Граничная, пик Свердлова… Острые их пики сторожат узкую долину с цепью голубых, как опустившихся на дно шароз, озер. Снова скользим по снежнику. Идем, прижимаясь к скалам, мимо голубейших чаш. Кое-где снежники уходят в воду и сияют голубыми же ломтями. За перегибом — первая заброска продуктов. Все находим, тормошим мешки. Сало, компот, тушенка. Чиню обувь — окованные трикони не рассчитаны на полумесячные, тем более месячные нагрузки, и чувствую, что починка теперь будет делом ежедневным…
Палатку поставили у огромного, с кузов самосвала, валуна. Скалы, вода, небо. Пошел снег. Мы приняли его за шутку — август все-таки. А он валил и валил, перечеркивая наши планы траверса еще одной горы — Защиты. Правда, на этом пике побывает наша вспомогательная группа, но продукты, заброшенные на гребень, нам уже не взять. Два дня хмуро пережидаем снег. Конца ему нет. Выйдешь из палатки — туман, белизна. Синичка качается на валуне. Ее-то бог откуда принес? Вспорхнет, улетит, опять одиночество. Уходит настроение, подтачиваются силы. Карелин дает сигнал сбора. У него на этот случай продуман вариант — спускаемся в долину, идем на вторую нашу заброску продуктов— к реке Северная Народа. Все вымокло. Рюкзаки не уминаются. Заснеженные скалы вдвойне опасны. Идем очень осторожно. Вот на поляне россыпь золотая. Горные цветы застал снег. Все ниже тропа. Часа через три ступаем на траву. Не верится, что в мире что-то зеленеет. Двигаемся уже тропой, но по валунам. Как семечки отщелкиваются от триконей пластинки, только что тщательно прибитые к подошвам. Мы переживаем неудачу. Все хмурые. На многие километры каменные надолбы, валуны. Они просто выматывают.
В горах не говорят о горах. Их впитывают. Разговоры и обобщения начинаются внизу, там снова и снова прокручиваются восхождения, берутся карнизы, траверсируются снежники. У Валеры Медведева на счету 50 вершин. «Помню каждую извилинку на каждой» — гордится он. Это понятно: купленное дорогой ценой всегда с тобой. В 1924 году на Приполярный Урал отправилась Североуральская комплексная экспедиция Академии наук СССР и Уралплана. Девять новых вершин получили имена. Небольшой отряд исследователя А. И. Алешкова открыл гору Народную.
Алешков записал:
«Кряж Исследователей Северного Урала XIX века… в нем горы Народная (1870 м), Карпинского (1793 м), Дидковского. С открытием их прекращается восточное первенство Сабли (1680 м)». Одна фраза по поводу крупнейшего открытия!
Тогда же по предложению участника экспедиции Б. И. Городкова часть Урала от пика Колокольни до реки Щугор получило название Приполярного.
Следуя великим образцам, коротко подытожим двухнедельное путешествие по узлу высочайших вершин Урала. Итак: установлены памятные доски на вновь поименованных вершинах имени Масленникова, имени Свердловских туристов, совершено первовосхождение на пик «Уральский следопыт», первопрохождение перевала.
Покорены пики Манарага, Народная, Защита. Две последние вершины взяли в непогоду и снежную вьюгу участники вспомогательной группы.
А вообще за месяц экспедиция пройдет более 400 километров, одолеет перевалы и таежные распадки, осуществит первосплав по горной реке Халмерью, разведает возможность байдарочных волоков через главный водораздел на реку Кожим…
А пока я брел самые длинные в моей жизни восемьсот метров. Именно на таком расстоянии была обещана Карелиным избушка. Переправа отобрала остаток тепла и сил, мы тащились по грязной тропе, ожидая за каждым поворотом кров и пищу.
Дома не было… Не стесняясь, сел ка тропу. Просто нечем идти. И куда? Не все ли равно, где раскинем палатки?
Как тут не подивиться чутью Карелина! Поднял нас, повел. Вдруг — видим дом! Но пустой, с выбитыми окнами. Метров через двести — еще дом, тоже необжитый.
Карелин неумолим: есть и жилой!
Да, судьба дарит нам еще дола, из которого пахнет жилым — остывшей печкой, слежавшимися одеялами…
Я иду за водой со Шляевым, опасливо оглядываясь на пышные кусты, высокую траву, какие-то желтые цветы, Валерий таинственно подступает ко мне и шепчет:
— Помнишь, где утром были?
Я бы да не помнил: серый камень, белый снег, скользкие скалы, напряженный спуск в Долину Смерти, узкое ущелье, в котором под завалами гибли то геологи, то стадо оленей, то туристы-одиночки…
Вот так: от снега до цветов — за один день.
После ужина рушимся на топчаны и в полудреме . слышим звяканье уздечек, храп лошадей, говор людской.
Мы ушли от людей, пришли к людям…
… Через две недели наш надувной плот утонет а мутной воде Хулги, мы едва успеем выброситься на берег к семье манси; оплывшая желтая шаньга надувника будет походить на спрута, а нас, отпоенных чаем, откормленных рыбой, хозяин посадит на тримаран, сооруженный из лодок, загруженных травой.
Молчаливая его жена обнесет по последней кружке, мы погрузимся на плавучий стог, покрытый брезентом, поплывем к последней нашей пристани Саранпаулю. Так сильно запахнет уральским сеном, и запах этот, живящий душу, будет запахом детства и родины.
А еще я поражусь строчкам суровой нитки, которыми ровно прошит многометровый грубый брезент, причем прошит руками маленькой женщины манси… Какая сила и аккуратность может быть в руках людских!
Земля возвращала к себе, к заботам насущным. Мчались моторки — за рулем парнишка, на носу — верный пес, гудели катера, на берегах кончался северный сенокос. Земля жила и властно стягивала с гор… Да, на земле живешь земным. Но горы не просят — приказывают смотреть острей и чище на привычное…
Откуда я плыл? Куда? И я был теперь уже крепко и сурово пришит каждым шагом к Приполярному Уралу.
…к тем перевалам от базы геологов Хобею до реки Северной Народы, куда нам помог добросить рюкзаки на терпеливых лошадях манси Саша; тревожному дню, когда долго не могли найти оставленные продукты и, оглушенные нелепостью ситуации, вытряхивали из карманов даже хлебную пыль, готовились голодать четыре таежных дня; перевалу Гранитный, с которого мы прощались с невыразимо прекрасной панорамой голубых, синих, золотистых гор, а вечером выщупывали подо мхом прохладные и прозрачные пальцы и друзы горного хрусталя; встрече с четверкой (помню яростно-счастливое лицо Бориса Рязанцева) — встрече, в сущности неожиданной, поразившей тем, что на стокилометровом пространстве нашлась же точка, где мы сошлись, чтобы снова разойтись, распрощаться,
…к тайге, по хлябам которой шли три дня, сидели на мхах, и жутковато было от близко шатающихся медведей, сладко от запашистой и нежной ягоды морошки, трудно от этих бессчетных километров, переправ по болотам; по-хорошему грустно от чаевничанья у молодого золотоискателя, который пел нам песни на слова Бояршиновой; весело, когда нас в каком-то чугунном корыте передернул через болото чудаковатый тракторист, и уже исчерпывающе хорошо от хариусов Аркадия Кузовникова на сплавной базе, где уже покачивались на зеленых волнах два плота…
…к воде, которая несла нас неделю, чистая, как слеза, голубел вкусная, текущая среди камней, песка, цветов, лесов, буйных зарослей и гигантских гарей, и сердце отказывалось верить в то, что ему может быть так долго хорошо, когда глубина реки, высота небесная составляли как бы плоть едину, а гигантские, не виданные никем, ничем никогда не тронутые цветные поляны как бы выстззляли себя напоказ, томясо и млея от бесполезности своей, не выказанной человеку чистоты и силы, которой ждали от человека же, а не того гангренного воспаления русла, поднявшегося уже до заповедных мест от Саранпауля: вода, рыба, водоросли задыхаются в бензиновых разводьях, масляной мути; и в те минуты было стыдно перед Хулгой…
Что касается меня, то на рейде Саранпауля вдруг потянуло, как по Тургеневу, упасть на берег и натянуть на голову капюшон анораки… Но земля была сырая от дождей, да и мы в прекрасном неодиночестве и среди людей…
И сегодня я полон приполярных видений этого величественного Пояса Мира, ставших уже ведением души, уверенной в бесконечной бескорыстной щедрости к нам природы — не убежит от жаждущего родник, не отогнется от замерзшего сухой сук, не прыгнет из ладони проголодавшегося ягода; того светлого ведения души, когда ясно, что если в беднеющей природе останется единственный цветок, то он приклонится живому, имеющему право на него, ибо, как сказано древними: «Земля не вотще сотворена а, но для вселения…»
…Спасибо, вершина, что, имея право владеть сердцем, лечишь его в минуты трудные.
А светлые — отдаешь Земле, себе самому, вопросу извечному — как поступишь, человек, с последним цветком, потянется ли за ним твоя рука всеприбирающая?
Вернуться в Содержание журнала
