Настроение вконец испортилось! Надо же: к глухарям ехал, к гайкам попал и тем помешал! Под дупло синицы выбрали ольховый трухлявый пень. Был он одна гниль, ткни и развалится. Гайки, чего уж!
В любом лесу-хвойнике их полно. И не видно их, не слышно. Не выставляются. Нечем им: серый пушок, писклявый голосок. На темени кепочка, вроде бы козырьком назад, зиму-лето носи, смены не проси. Что тут еще добавить? Ничего. Гайка это вам не снегирь — красная рубаха распояской. Не синица большая: у лесной модницы напудренные щечки, желтый жакет, по животу черный галстук, задор беспечный, ухватки оборотистые. Не дрозд — грудь в веснушках; зальется, засвищет — услада!
Есть гайки, нет их — не задумаешься. Ничем серенькие не взяли: ни пением, как дрозды, ни оборотливостью, как большие синицы, ни ярким опереньем, как снегири.
Одна гайка копошилась внутри пня, дуплецо было пока что мелкое: хвост высовывался наружу. Вторая суетливо попархивала по соседнему кусту. Она несла караульную службу, этакий солдатик, шустрыми глазенками стрелявший по сторонам. Караул не зевал, то и дело слышалось:
— Чш… чш!
Вот строгости-то, глазом не моргни, сразу окрик:
— Чш, та-ать!
