Как только я разобрал книги, бабушка принесла чайник. Я высыпал из кулька конфеты, розовые подушечки, прямо на стол. Бабушка сложила их в вазу с печеньем, разлила чай и подвинула мне голубую чашечку. А сама, не притрагиваясь ни к чему, все смотрела на меня. Смотрела не то чтобы с любопытством, как смотрят на незнакомого человека, а словно в ожидании чего-то.
Та осень пришла с дождиками, ранним похолоданием, Исеть курилась. В опустелых огородах скакали сороки. Вечерами бабушка подтапливала очажок, приходила ко мне, усаживалась поуютнее на стуле, спрятав под шалью руки, и сидела. А когда я зажигал свет, опускал над столом лампочку, бабушка подвигалась ближе, укладывала руки на краешек стола и незаметно придерживала узловатыми пальцами белый лист, на котором вырисовывался мой чертеж. Тихонько вздыхала и сетовала:
— Не учили нас, а я как хотела! Две зимы походила, не пустили больше. Только и старались замуж вытолкнуть.
Иногда я читал бабушке вслух. А она садилась с вязаньем к очажку и задремывала, утомленная дневной суетой.
