Он уже почувствовал себя в совершенной безопасности, когда из желтого сборного домика, единственного в проулке, вышел на середину дороги умопомрачительный парень, не признать которого было просто невозможно. В узорчатостеганой со стоячим воротником японской нейлоновой куртке, в зеленых с загнутыми носками резиновых сапогах тоже японского производства, в белоснежной сорочке, с широким, как шарф, цветастым галстуком, в кожаной тирольской шляпке — вырядиться так в будничный день мог позволить себе в поселке лишь один Жора-из-Одессы. Он это и был: горбоносый, с рыжими курчавыми баками и нахальными светлыми глазами.
Жора-из-Одессы тоже узнал Валеру и, взобравшись на кучу опилок, вываленных посреди проулка, приветствовал его поднятой рукой:
— Хо, сколько лет, сколько зим! Года четыре, однако, не показывался?
— Три,— поправил Валера, поднимаясь на те же опилки. Со своим длинным непородным лицом, которое двоечники в школе называли «лошадиным», с прямыми желтыми волосами, сосульками свисающими из-под шапки, сутулый и длиннорукий, рядом с блистательным Жорой-из-Одессы выглядел он совсем никудышно.
— Чутье у тебя прямо-таки звериное,— глядя сверху вниз, говорил с подначкой Жора-из-Одессы.— Вчера снег пал, а сегодня ты уже здесь. Ну, берегись, соболь!
— Что ты, Жора! О соболях я и думать позабыл. А вот ты будто токовать в кругу тетерок собрался.
— Хорошо сказано. Однако на меня разговор не переводи. Зачем приехал? Снова трудиться на ниве просвещения?
-— А почему бы нет?
— Не строй из себя дурака. Дурак квартиру у Черного моря ни в жисть не построит,
