Степка безропотно подчинился. Идя рядом с возом и осматривая его на ходу: не кривобок ли, а то развалится — будешь куковать над ним,— Велик выехал на полевую дорогу. Взобрался наверх, лег животом на снопы, немножко ближе к правому краю, потому что левая сторона все-таки чуть-чуть перетягивала,— и тронулся дальше.
Блаженная истома охватила его. Жарко светило солнце, но духоты не было — потягивал несильный ветерок. По обе стороны дороги желтела стерня, стояли крестцы и копны, рядами лежали снопы. В поле то там, то тут виднелись люди. Одни грузили возы, другие сносили снопы к крестцам, а кое-где еще шли, согнувшись, бабы, ритмично и споро работая руками: левая у земли захватывает рожь в горсть, правая подрезает серпом, левая захватывает, правая подрезает…
Вдыхая пресный запах сухих колосьев, Велик плыл по мягкой дороге в бескрайнем поле под солнечным небом и чувствовал, как сохнет на ветерке взмокшая от пота рубашка и успокаиваются, расслабляясь, напряженные мускулы. Зудели шмели, фыркала лошадь и поскрипывала телега, а с ветерком доносило и голоса работавших людей. Казалось, нет никакой войны, приснилось все это. Да вон и Роза смикитила, в чем дело, и дремлет на ходу, еле-еле переставляя ноги.
Но так только казалось. Подъезжая к верхней дороге, которую предстояло пересечь, Велик увидел, что она забита войсками. В последнее время мимо деревни частенько проходили немецкие части — на Соколове, на запад, а Кузя специально собирал собрание и распинался, что это, мол, большевистские агенты пущают слух, будто немцы отступают, «но ето брехня, просто кой-какие части идут, стал быть, на отдых».
