Чусовая! —
Слово-то какое —
Чуть услышу — за душу берет!
Чусовую жилом золотою
Величает издавна народ.
Чусовая,
Мне не наглядеться
На тебя и на твою тайгу?
Здесь мое задиристое детство
С пацаньем дралось на берегу.
Здесь я помню каждую щербинку.
Каждый камень на песчаном дне.
Каждую воронку и быстринку
Ты тогда показывала мне.
Ты меня здесь нянчила, ласкала,
Умывала бодрою водой…
Ты и так бы матерью мне стала,
Если б я и не был сиротой…
Вот опять я здесь, над Чусовою,
На крутом, замшелом берегу.
Я тебя, как детство, не такою
В памяти сердечной берегу…
Чусовая гулко катит воды.
И бурлит в проемах меж камней:
«Посмотри, от каждого завода
Водостоки вывели ко, мне
Мутные, покрытые мазутом,
С запахом азотной кислоты…»
Вот теперь мне ясно, почему так
Помутилась, Чусовая, ты.
Потому и нет здесь ребятишек
На твоем песчаном берегу.
Кто из них стихи потом напишет
О тебе,—
Ответить не могу.
Я смотрю с сыновним сожаленьем
На тебя, уральская река…
Пусть мои стихи.
Как заявленье.
Разберет Президиум ЦК.
Николай АГЕЕВ «Литературная газета», 11 февраля 1958 г
Всякий раз, когда я слышу, это слово — Чусовая,— перед глазами встают милые и дорогие сердцу картины знаменитой реки, с ее неумолчными переборами и слепящими, отливающими на солнце червонным золотом переливами прозрачных струй.
Невозможно представить Урал без Чусовой. Хоть и есть у нас реки не хуже, да ни одна не сравнится. У Чусовой своя история, свое предназначение. Истинная жемчужина уральского края, она и судьбу получила свою, особенную… Мамин-Сибиряк относил ее к числу самых капризных горных рек. По его подсчетам падение уровня Чусовой достигает в наиболее пересеченной части до 22 сотых сажени на версту, что в десять раз превосходит наклон Камы, Волги, и Северной Двины. «Представьте же себе размеры той страшной силы,— говорит он,— которая прорыла такие коридоры в самом сердце гор!» «Река Чусовая,— пророчит писатель,— вероятно, будет в непродолжительном времени служить одним из любимых мест для русских туристов, ученых и художников». Сказал — как в руку положил!
Река эта совершила необычайный подвиг, единственный в своем роде: она течет наперекор всем законам природы,— начинаясь на восточном склоне Уральского хребта, оканчивает свой путь на западном, вливаясь в Каму, у Левшино. Она перерезала Уральские горы! И плывя по ней, вы как бы все более погружаетесь в недра гор, все ближе к сердцу Каменного пояса, в тайны миллионолетий, когда откладывались напластования различных геологических эпох. Обнажения пластов, взрезанные, как слоеный пирог, проплывают у вас перед глазами, пока, наконец, река не вырвется из сжимающих ее каменных теснин и не разольется широко, привольно….
Река пробила себе путь, промыв русло — там, где другая, быть может, повернула б вспять, отступила в бессилии перед громадой гор… Чудо Рипеев, водяной мост между Европой и Азией!
Дорогой этой в не слишком дальнем прошлом проследовало немало людей, выходцев из всех сословий, не смирившихся со своей судьбой, искавших лучшей доли,— так складывалась чусовская вольница. По Чусовой, «за Камень», шел воевать сибирскую землицу удалой атаман Ермак. Пытаясь отыскать его след, мы как-то, в 30-е годы, поднимались на камни Ермаки — вехи маршрута знаменитого землепроходца; обследовали пещеру, где, по преданиям, он зазимовал с дружиной; но пещера была мала и вряд ли могла вместить всю хоробрую братию. Верно, народу так полюбилось само имя ерма- ково, что он нарек им много приметных камней-утесов, пещер, урочищ…
Чус-ва — значит «быстрая вода», так по крайней мере толкуют топонимисты; есть и другие толкования. У меня же название реки ассоциируется с понятием «часовой». Точно часовые — береговые утесы; как молчаливые, важные стражи речных богатств расставлены они на всем протяжении от Коуровки до Чусовского завода (ныне город Чусовой). Кстати, и зовут их на Чусовой не скалы, не утесы, как принято повсеместно, а — бойцы, и совсем не случайно…
Ох, и много же беды причинили эти молчаливые красавцы в те времена, когда вместе с вешними водами вниз по реке скатывались и барки с железом, штыковой медью и прочей продукцией уральских заводов, расположенных по берегам Чусовой или поблизости от нее. Ведь река долгие годы была единственной транспортной артерией, связывающей этот край с внешним миром.
Д. Н. Мамин-Сибиряк, оставшийся и по сей день самым ярким бытописателем Урала, оставил и самое красочное описание весеннего сплава на Чусовой и чусовского населения в очерке «Бойцы». Он, уроженец здешних мест (родился в Висимо-Шайтанском заводе, что на Межевой Утке, притоке Чусовой), хорошо изучил Чусовую и много писал о ней. Недаром В. И. Ленин, коснувшись в своих трудах прошлого нашего края, ссылался на Мамина как на знатока Урала, использовал его материалы в своих трудах.
Создатель «Малахитовой шкатулки» Павел Петрович Бажов тоже родился вблизи Чусовой. В бажовских сказах Чусовая получила, после Мамина-Сибиряка, еще одно свое поэтическое рождение и осмысление.
Исполнилось предсказание Мамина-Сибиряка насчет того, что река-красавица сделается объектом паломничества туристов… Только того ли он хотел, то ли имел в виду?
Трудно передать чувство, охватившее меня, когда, перелистывая изданный после войны путеводитель по Чусовой, я прочел; «Выбор места для привала на первых 100—130 километрах от туристской базы осложняется еще тем, что на этом участке вода в реке сильно загрязнена отходами заводов и не может быть использована для приготовления пищи…»
Значит, отправляешься на Чусовую — припасай чистую воду?! И это — река, где водились и хариус, и таймень, где при всякой погоде был виден каждый камушек на семиметровой глубине?!
Большая беда стряслась с Чусовой.
Как могло это случиться? Не доглядели или так суждено?
В Нижнем Тагиле мне рассказывали работники бассейновой инспекции, как погибла река Межевая Утка, та самая, на которой провел детство и юность будущий певец Урала. На берегах ее заготовляли лес. Заготовляли по принципу: давай, вали, нам хватит! (Кстати, об угрозе истощения лесных богатств Мамин-Сибиряк писал еще в начале нынешнего века.) Навалили леса вдвое больше против того, что требовалось планом. Половину вывезли, скатили в воду и пустили молем по реке, половину бросили. Да столько же обсохло на берегах, ушло на дно топляками. И лежит этот погубленный лес и гниет, отравляет реку, а из Межевой Утки все это идет в Чусовую…
— А наказали ли хоть виновников? — спросил я.
Рассказчик только махнул рукой.
Выяснилась любопытная подробность: по требованию возмущенной общественности директора леспромхоза сняли (вроде бы наказали!)… и послали на другую работу, где он стал получать триста рублей вместо прежних двухсот. Давай, вреди опять!
А что такое лес? А что такое река? Большой дом, населенный многими существами, плотнее, чем коммунальная квартира. И гибель дома — их гибель, опустошение, которое, быть может, уже не восполнить никогда никакими усилиями.
Не в силах оставаться равнодушным перед лицом подобного варварства, взволнованно отписывал мне из Соломенной Сторожки (ныне почти в центре Москвы) Борис Дмитриевич Удинцев, родной племянник Мамина-Сибиряка и сам большой уралолюб и знаток Урала, человек уже не в молодых годах: «Природа наша,— плохо видя одним глазом (другой давно отказал), с усилием выводил он бисерным почерком,— встает как упрек не жалеющей ее современности. Жили здесь когда-то и олени, и грациозные косули-лани (см. рассказ «Ужасный случай» Мамина-Сибиряка), и хищные медведи, и рыси (у Мамина-Сибиряка в кабинете висела шкура висимской рыси), пролетали таежные пчелы за медом, росли чудесные орхидеи-саранки, широколистные ильмы, не переходившие дальше Урала — в Сибирь, а в недрах таились кристаллические дуниты и самородная платина (У Дмитрия Наркисовича был платиновый самородок, который он носил всегда в булавке для галстука) — все это такое родное и близкое и кричит оно о себе…»
Мысленно я прослеживаю весь путь реки. Ручей, сперва тихий, неприметный, в болотной осоке, затем — речка, еще безобидная, но уже с признаками своенравия, пробуждающегося по весне; затем — шумная, говорливая река среди каменных стен и наконец—полноводная, поутихшая, как бы утомленная после напряженной схватки со стариком кряжем — Уралом и успокоенная своей победой над ним… Могучая, быстрая, красавица, жемчужина… Какими эпитетами не наградили ее!
Но от кого она только не зависит!
Бесконечной чередой проходят расположенные на ее берегах заводы, заводики, рудники и каменные карьеры, заготовительные конторы, лесные дворы, деревообрабатывающие предприятия. Урчат тракторы в лесу, днем и ночью продолжается трелевка срубленных деревьев, с высоты по крутым откосам скатываются бревна,—если не ввести это в разумное русло, и впрямь, что останется от лесных запасов? Сотни притоков принимает на своем пути Чусовая, именно они и питают ее буйной силой,— что станется с ними, если поредеет или исчезнет вовсе водоохранная зона, обезлесится бассейн?
На память приходит выступление маршала Филиппа Ивановича Голикова на одном из пленумов Центрального совета Всероссийского общества охраны природы. Маршал, уралец по рождению, с горечью говорил о том, какие чувства испытал он, когда побывал в Лысьве и увидел, что сделали металлурги с рекой Лысьвой. Светлая некогда Лысьва, один из важных притоков Чусовой, стала грязно-коричневой.
Идут сигналы из города Чусового: неладно и там обращаются с рекой. А есть еще Чусовские Городки, где впервые показалась уральская нефть… От всех зависит река! Одни засоряют ее и травят всю водяную живность, другие оголяют берега, уничтожают растительность. Растительность гибнет и от вредных выбросов в атмосферу. Пересох родничок в верховьях — тоже ущерб. Пересохнут все истоки — не станет реки.
— Это Чусовая? — спросил я.
Это было в конце 1968 года. В ноябре, сразу после праздника, мне позвонили из Общества охраны природы и сказали, что первоуральцы приглашают приехать, посмотреть на новые очистные сооружения. Поехали вдвоем с заместителем председателя Общества Георгием Николаевичем Полукаровым. И вот, сопровождаемые заместителем председателя Первоуральского горисполкома Иваном Петровичем Герасименко и директором Новотрубного завода Федором Александровичем Даниловым, мы объехали всю систему очистки вод, сбрасываемых предприятиями Первоуральска. Осмотрели громадные отстойные чаны, фильтровальные устройства, насыпную плотину, выше которой в глубокой лощине образуется целое озеро, где испорченная вода будет стоять до тех пор, пока все взвешенные частицы не осядут на дно, и, переехав мосток, под которым бурлил и несся куда-то бурный пенистый поток, остановились в низинке.
Неподалеку возился бульдозер, сдвигал глинистую землю, нагребал берега. В центре низины стояло небольшое озерцо, в дальнем конце оно непрерывно пополнялось из водовода, отходившего от Новотрубного завода, а здесь, около моста, вода с шумом проваливалась сквозь металлическую решетку под землю, чтоб через несколько десятков метров вновь выйти на поверхность.
— Нет, это еще не Чусовая,— сказал Данилов.— Это наша вода, заводская. Но она уже хорошая, очищенная.
— А пить ее можно? — спросил Полукаров. — Честно сказать, не пробовал. Теоретически
— Почему теоретически? Кружка найдется? Зачерпнув, Полукаров показал нам: вода была прозрачная,— и отпил несколько глотков.
— Ничего,— сделал он заключение, вытирая губы платком.— И на вкус хорошая. Почти как естественная. Пить можно.
— А была вон какая, — показал Данилов. Невдалеке из трубы хлестала ядовито-желто-рыжая струя. — Это пока еще Хромпик спускает, но скоро тоже перестанет… А Чусовая — вон,— ткнул он пальцем в другую сторону, где среди заснеженных равнин темнела узкая лента.— Худо ей пока еще: Дегтярка, СУМЗ сами ничего сделать не желают, да, боюсь, как бы и нам не напортили…
Радужное настроение сразу погасло.
Несколько лет первоуральцев критиковали и в печати, и на собраниях. В январе 1968 года на очередной отчетно-выборной конференции Общества охраны природы они приняли обязательство: в двухлетний срок прекратить загрязнение Чусовой. Г0да не прошло — сегодня они рапортовали нам почти готовыми очистными сооружениями, мощности которых должно было хватить не только для самого крупного предприятия Первоуральска — Новотрубного завода (доже с учетом его расширения), но и на все остальные — Хромпик, Динас, Старотрубный. Первоуральцы ставили дело широко, чтоб по меньшей мере в ближайшие десять лет совсем не думать об этом, полностью снять вопрос с повестки. К весне очистные сооружения пойдут на полный ход, они обеспечат весь город.
Создавались все предпосылки к тому, чтобы в ближайшее время целый город, и не маленький город, с большим количеством промышленных предприятий, четвертый по величине в Свердловской области, едва ли не первым в стране мог заявить о полном завершении программы помощи природе. Это ли не победа! И можно было понять радость, гордость и удовлетворение первоуральцев, когда они, не утерпев, не дожидаясь весны, захотели уже сейчас продемонстрировать дело рук и забот своих…
Но вот туча на горизонте. Об успехах этих прослышали соседи — ревдинцы, на СУМЗе — Средне-Уральском медеплавильном заводе. Если первоуральцев следовало бранить за небрежение (в недавнем прошлом) в делах охраны природы, то ревдинцев, дегтсрцев — ругать втрое. Как отмечал в газете «Уральский рабочий» в эти же дни директор Билимбаевского лесхоза, заслуженный лесовод РСФСР А. Никитин, руководители СУМЗа по сути ровным счетом ничего не делали, чтобы предотвратить загрязнение реки. «Из года в год,— писал Никитин,— они осваивают только четвертую часть ассигнований, отпускаемых на очистные сооружения. Поэтому-то на заводе обезвреживается лишь два процента всех сточных вод, идущих в Чусовую».
Два процента! На смех курам? Под давлением общественного контроля наконец вроде бы зашевелились и там, а потом, вызнав, что у соседей будут мощные очистные сооружения, вмиг перерешили: зачем строить . самим (хлопотно!), протянем коллектор туда, пустим нашу грязь к ним, пусть они очищают, и делу конец! А это вело к крушению всех планов и добрых намерений первоуральцев: очистные сооружения не растягиваются, значит в ливни опять будут прорывы, аварийные сбросы, снова телефонные звонки и акты санитарной инспекции, неприятные разговоры в обкоме партии, в других инстанциях…
Вот чем был озабочен директор Данилов (сооружение очистки вел в основном Новотрубный завод, он был и основным ответчиком), а вместе с ним и городские власти Первоуральска. Мы с неприязнью смотрели на торчавшую на горизонте высокую сумзовскую трубу, из которой как бы в насмешку над нами тянулся длинный шлейф дыма. Она была сейчас живым вызовом всем, у кого болит душа о природе, о Чусовой…
А несколькими днями позднее я уже был на Северском трубном заводе, на бывшей «Северушке», как любовно названо это старое уральское горнозаводское гнездо в сказах Бажова. И здесь надежда на спасение Чусовой зажглась с новой силой.
В 1967 — юбилейном — году проходил конкурс по очистке промышленных стоков. Была учреждена только одна премия — первая. Из полутора тысяч заводов, участников конкурса, расположенных на территории, которую охватывает Северо-Уральская инспекция, победителем вышел Северский трубный. Он завоевал первое место, а с ним и солидное денежное поощрение.
Главный энергетик завода Василий Васильевич Соколов показывает свое хозяйство — нет, не энергетическое, а природоохранное: главный энергетик давно уже возглавляет это дело; ему, как говорится, все карты в руки.
На горе Маяк, за Северским, фильтровальная станция. Пущена в 1967 году. Северское и северцы пьют чусовскую воду; станция очищает ее, прежде чем пустить в водопроводные трубы. Просторное светлое здание, цветы — Дворец очистки!
— Распишем стены на мотивы бажовских сказов,— мимоходом роняет Василий Васильевич. Это не бахвальство: задумано так.
Вокруг журчит вода. Чусовская, вот она! Лаборатория, белые халаты (впрочем, здесь все белое). Контроль строгий. Здесь я узнаю о колититре, по которому делается оценка чистоты и вообще качества воды.
— Колититр хороший, — говорит заведующая лабораторией, пожилая улыбающаяся женщина, ответ не вопрос Соколове.— Прозрачность тридцать, до сорока…
Это значит, что через столбик воды, высотой в 40 сантиметров, свободно читается газета. «Прозрачность по шрифту». Тут же нам дают в этом убедиться самолично.
Но главное — проверка в отношении бактерий. И там благополучно. Норма 300 у них — 330—340… нет, не бактерий. «Норма» — когда на 300 кубических сантиметров приходится одна кишечная палочка; здесь — одна из 330—340 «кубиков». Конечно, хорошо!
— Но что делается весной,— рассказывает женщина.— Колититр 0,001—0,4. В одном миллиметре тысячи палочек, так и копошатся… Не можем даже подсчитать!
Вот как загрязнили. А раньше пили сырую, вареную — всякую…
Эти палочки еще долго мерещились мне. Я вспоминал их, видя в цехах завода надпись: «Здоровье каждого — богатство всех».
Самое благоприятное впечатление оставили очистные сооружения. Да иного и не могло быть. Соколов дополнял: «Каждый квартал — справка местной и областной санэпидемстанции, что очистка велась в соответствии с требованиями нормы. Посылается в главк трубной промышленности Министерства черной металлургии, и только тогда выплачивается премия руководящему составу завода…»
Что ж, правильно, все правильно. Только почему так не делается везде?
Затем из разговора я узнал, что завод — ведь он по сути построен заново, от старого только название осталось — был спроектирован вместе с очистными сооружениями (и опять вопрос: а почему так же не проектировали в других местах?). Ими много занимался прежний директор, Вершинин, со временем переведенный с повышением на другую работу, а ныне серьезное внимание уделяет новый, Усачев, присланный с Синарского трубного…
Коллектив, по словам Соколова, ставил себе задачу: довести до минимума забор естественной пресной воды, создать оборотный цикл, с тем, чтобы позаимствованная у природы вода снова и снова ходила по цехам, совершая нужную, полезную работу.
— А как Полевской криолитовый? — почти машинально спросил я. Оказалось: еще недавно криолитовый спускал отходы фтора в Северский пруд, теперь — перестал, или почти перестал, остались ничтожные проценты, но, конечно, надо избавляться и от них.
Мы прошли по цехам — мой провожатый не мог отказать себе в удовольствии не показать их. Гордость его была понятна. Завод — третий в стране среди аналогичных предприятий, после Первоуральского Новотрубного и Никопольского на Украине — представлял настоящее чудо современной индустрии.
В машинном зале все агрегаты покрашены белой эмалью. «Идея директора: сразу всю нечистоту видно».
— Дыму-то… видели? Из заводских труб нет совсем. Дымят паровозы. Перевели на мазут, а дымят, надо еще что-то делать…
Конечно, в том, что перестали дымить цеховые трубы, заслуга не одних северцев, помог природный газ: бухарский газ явился важным подспорьем для уральцев. Природа Средней Азии пришла на помощь природе и людям
После мы выехали за пределы завода и остановились опять у мостика. Поток внизу здесь был прозрачным, просматривалось дно. Вода чистая, с пузырьками-бриллиантиками, что свидетельствовало о наличии кислорода. Рыбы я не заметил, но говорили — есть и рыба.
— Это Чусовая?
— Нет. Это Северушка. А Чусовая в полукилометре, где вливается Северушка. Вот вода, которая идет туда. А сюда она приходит из завода… Чистая, видите?
Письмо… Пишет незнакомый человек, пишет издалека — из Киева, И там, вдали от хребта, людей волнует судьба Чусовой. «Я уроженец Прикамья и всю трудовую жизнь провел на Урале. Еще в 1926 году с группой фабзайцев (как в просторечьи звали учащихся фабрично-заводских школ) на лодках проделал путь от устья Ревды до города Перми… Чусовая заслуживает, чтобы ее видели из любой точки Советского Союза. Чтоб привлечь внимание к Чусовой, нужно ее превратить в заповедник-музей, где любой человек мог бы заглянуть в историю металлургии Урала от Петра Первого до современного металлургического предприятия — как Нижний Тагил, Средурал-медь и другие. Находятся же энтузиасты и средства для того, чтобы собрать уникальные архитектурные памятники — деревянные избы, церкви, часовни и монастыри. А здесь можно показать домницу, кричный горн, листокатальный стан, листобойный молот — музей под открытым небом из приземистых, полутемных «фабрик», как звали наши деды завод.
Заповедник должен охватить реку от устья Ревды до Чусовского завода (г. Чусовой). Из 48 тысяч квадратных километров Чусовского побережья в заповедник просятся многие, и выделить их можно без особого ущерба для хозяйственно-промышленных нужд Урала. Река, как водный путь, не имеет значения в данное время, даже лесосплав можно прекратить из-за малого объема его и бурного течения в половодье.
Созданию заповедника должна сопутствовать самая решительная борьба с явлениями небрежения к реке…»
Не знаю, насколько исполнимо полностью желание товарища Мелехина и можно ли всю Чусовую превратить в заповедник, наверное, все же нельзя, но что отдельные ее части надо выделить и сберечь в неприкосновенности,— бесспорно.
Голоса патриотов — а их много — доносятся отовсюду. И все они требуют: сохранить Чусовую, дать реке новую жизнь!
Думы, думы…
Давно уже Чусовая не зеленая пустыня, какой виделась в дни Мамина-Сибиряка, как он и нарек ее. Да и «Разбойник» уже не разбойник — никто ныне не опасается его, проплывая мимо в лодке. Река нашей юности, река туристской мечты, она уже пережила второе рождение. На старой Чусовой не было таких гигантов-заводов, многоэтажья домов, дворцов культуры и спорта.
Да то ли еще будет! Уже рождается проект Понышской ГЭС — первой гидроэлектростанции на Чусовой. Поныш… Маленькая в межень, и дикая, свирепая по весне речонка, впадающая в Чусовую, примерно на расстоянии одного перехода до Чусовского завода. Там взметнется плотина высотой в сто метров, диво- дивное гидротехнического искусства. Подпор по Чусовой пойдет до Усть-Утки. Родится Чусовая электрическая. И этот поток энергии вызовет к жизни новые фабрики и заводы, даст нам силы и возможности для новых, еще более головокружительных свершений…
Так обычно говорили и говорим мы всякий раз, замышляя очередные грандиозные планы. И это верно. Однако до какого-то предела, до какого-то времени. И думая о Поныше, я чувствую, как в душе у меня поднимается смятение, все сильнее начинает точить червячок сомнения, а перед глазами повисает огромный знак вопроса, и он становится все больше. Что несет Понышская ГЭС самой реке? Так ли уж она необходима и не будет ли та польза, которую она даст, полностью перечеркнута многими прямыми и косвенными утратами? Уйдут под воду многие «бойцы», далеко зальются низкие берега — или это не берется в экономические расчеты? Энергетикам, конечно, главное — энергия; остальное — второстепенное, пустяки, мелочь. Но мы не можем рассуждать так. Природа у нас одна, и другой не будет, даже если откроются курорты на Марсе и Луне. Мы созидаем будущее. Однако же нельзя допустить, чтобы великие, поистине исторические достижения наши обернулись гибелью реки.
Чусовая может дать многое. Она может быть поилицей-кормилицей и впредь еще многие- многие годы. А во что посчитать духовное обогащение? Как хотите, но мне больше по сердцу предложение киевлянина Мелехина…
Несомненно — увы, увы — большую угрозу представляют туристы. Битое стекло в воде, самовольные порубки, истребление прибрежного молодняка-зелени, а порой и самое страшное зло — лесной пожар —это далеко не полный перечень того, что они творят по неразумению, преступной небрежности или из дурной удали.
Нет, нет, нельзя так! Нельзя допустить, чтоб разрасталась зона пустыни вокруг Средне-Уральского медеплавильного завода, Лысьвенского металлургического и других предприятий — памятник позора, как выразился один из участников специального заседания Свердловского облисполкома, посвященного проблемам охраны природы и спасения реки Чусовой.
Мы одержали многие победы — нужна еще одна.
Реке — жить!
Знатоки, я слышал, утверждают:
Реки никогда не умирают;
Дескать, будет край мой родниковый
Вечно бить серебряной подковой;
Будет эхо буйное плескаться,
В облака настойчиво стучаться…
Только мне ответьте: отчего бы
К нашей речке зарастают тропы!
Почему рыбак, хоть самый рьяный,
Не отыщет даже и гольяна!
Потеряла речка нрав свои гордый…
И зовут ее в народе мертвой.
…Для меня сильней нет наказанья,
Чем вот это страшное названье.
А. СИГОЛAЕВ
