Лес полнился многоголосьем — надоедливо кричал филин, шарахались над головой совы, ветер, раскачав старую сосну, сбавлял натиск, словно прислушивался к глухому, идущему от самых корней постаныванию. В ночном лесу всегда тревожно, а когда стоишь на посту, да еще в такую темень, тревога усиливается… Каждый шорох, каждую качнувшуюся веточку надо брать на подозрение. Пока глаза Андрея вглядывались в темноту, вышаривая — нет ли там чего, а слух заученно ловил звуки, память возвращала младшего сержанта в его прошлое.
1.
Был первый послевоенный год.
Директор училища Степан Сергеевич Поярков встретился с ребятами поздно вечером. А за день они успели разузнать многое и о самом директоре, и об училище, и главное о том, что учебный год уже начался.
Войдя в директорский кабинет, Андрей и Володя остановились у порога. Однорукий седовласый директор встал из-за стола, приблизился к ребятам и внимательно оглядел их. Перед ним стояли два неплохо одетых паренька, совсем не похожих на бродяг. Тот, что назвался Глобусовым, был высок, тощ, с красивой темно-каштановой шевелюрой и быстрыми цепкими глазами; второй — чуть пониже, большеголов, с задумчивым взглядом.
— Кто вы, добры молодцы? — директор уселся за стол, отодвинул в сторону бумаги, приготовился слушать.
— Ремесленники мы,— охотно ответил большеголовый Володя Багров и покраснел.
— Что?—директор улыбнулся.— Ремесленники? Ну коль так, то прошу присаживаться.
— Он хотел сказать, что мы в другом смысле ремесленники,— вступил в разговор Андрей.— Ремесленниками у нас обзывают тех, кто не умеет чисто работать.
— Давайте я расскажу все по порядку,— заторопился Володя, боясь, что Андрей своим грубым откровеньем испортит разговор.
Андрей молча наблюдал, как на лице директора, в его темных глазах все больше и больше росло что-то похожее на глубокую задумчивую печаль. Когда Володя умолк, директор даже не шелохнулся, видимо, он принадлежал к той категории людей, что умели оставаться наедине со своими мыслями в самых, казалось бы, неподходящих к тому обстоятельствах.
— Мы бы, конечно, могли и соврать,— прервал затянувшееся молчание Володя,— да к чему? А потом я недавно книжку одну прочитал,— продолжал Багров,— там про Макаренко говорится.
— Ну-ну,— вдруг встрепенулся директор и весь как-то подобрел. Его рука легла на телефонную трубку.— А я, брат, его знал лично, Макаренко-то, такие дела вот.
— Не может быть! — искренне удивился Володя.— Вы знали самого Макаренко?! Видели его живого?..
— Все может быть, и это было,— директор пригладил своей правой, единственной, рукой брови, потом снял трубку и стал набирать номер.— Значит, Батя все еще гуляет? — как бы у самого себя спросил он.— Батя, Батя. В жизни такие бывают выкрутасы, что нарочно не выдумаешь.
— Вы и Батю знаете? — недоверчиво взглянул на него Андрей.
— Нет,— сухо ответил директор, упорно набирая все тот же номер,— знать не имел чести. Просто в свое время кое-что слышал о нем.
Ребята насторожились. С такой настойчивостью, по их мнению, можно звонить только в милицию. Андрей оглянулся на дверь и, запустив руку в карман, нащупал кастет: «Больше двух слов не скажет. Володька, гад, тоже хорош — уши развесил. Мотать надо, пока есть время…»
— Маша! — спокойно сказал директор в трубку.— Это ты? До министра легче дозвониться. Послушай, Маша, я сейчас подошлю к тебе двух друзей-приятелей. Ты, того, зачисли их в резервную. Знаю, что некуда! Документы? Да какие тут документы! Зачем же с потолка? Запиши, как скажут. А какой резон им врать, Марья Ивановна? Бывало, и подводили. Сейчас подошлю.
Некоторое время ребята глядели на директора с откровенным изумлением. Потом Володя встал и, обернувшись к Андрею, осевшим голосом сказал:
— Я же говорил, что есть такие люди. А ты хорохорился.— Он толкнул Андрея в плечо, потом снова уставился на директора.
— Ты про Макаренко? — спросил директор.
— Я про многое…— Володя запнулся.
— Ну вот что, ребятки,— перебил его директор.— Вас зачислят в резервную группу. Кормежка будет, а с формой придется погодить. Одежонка у вас, вижу, неплохая. Жить будете в тесноте, да не в обиде. Через месяц, другой некоторые «вольные» хвост покажут — займете их место.
— Это как? — не понял Андрей.
— А так. Приоденутся, раздобреют эти «вольные» на казенных харчах и снова воровать подадутся. Вот и приходится латать дыры: из резервной в основные группы переводить. У меня ведь тоже план. Стране нужны честные рабочие руки. А иные не любят трудовых мозолей. Все больше норовят в чужие карманы заглядывать.
Володя и Андрей переглянулись. В словах директора, в тоне, каким он говорил, звучала подкупающая откровенность, доверие, на которое хотелось ответить тем же.
Когда ребята вышли из кабинета, директор устало пригладил свои брови, посидел с закрытыми глазами: к вечеру у него часто голова тяжелела. А сегодня к усталости прибавилось еще и чувство тревоги. «Подумать только, Батя на свободе. Сколько он жизней загубил? Эти двое, кажется, вовремя от него отшатнулись…» Директор понимал, что ему опять попадет за то, что принял ребят в училище без единого документа, просто так, на веру. И парни-то какие? Отпетая шпана. Фамилии явно выдуманы, образование тоже, год рождения, поди, и сами не знают. И все же он не может оттолкнуть их. Хотя уже давал слово и себе, и Марье Ивановне, что больше на слово принимать не будет. Не упомяни они про Батю, матерого бандита, может и не взял бы.
2.
Прошло несколько месяцев. Андрей и Володя учились в разных группах, но держались один другого. Их знали как отпетых воришек, прошедших батину школу. И вот однажды в училище кто-то снял ночью со стола в красном уголке суконную скатерть. Подозрение пало на Володю Багрова — он дольше других засиживался за книгами, а в эту ночь даже ключ позабыл сдать коменданту. Андрей Глобусов тайком от друга пошел к директору и попросил его не давать делу хода.
— Володька без меня на такое не пойдет,— объяснял он.— А вора я вам представлю.
И спустя несколько дней Глобусов дознался, что скатерть эту украл комсорг группы. Начальству об этом Андрей решил сразу не докладывать. Комсорг дюжий, рослый парень, и в училище его все боялись. Глобусов выследил его в закутке двора, где тот грабил очередную жертву.
— Гони монету! — говорил хрипловатым голосом комсорг.
— Нету сегодня,— хныкал щупленький ремесленник,— маманя обещалась…
— Заткнись! — оборвал комсорг.— Срок давно вышел. Я тебе силком карты в руки не давал.
— А я чо? Я отдам. Маманя скоро пришлет…
Комсорг перешел на яростный шепоток, потом раздался глуховатый удар, другой, и Андрей не выдержал, выскочил из-за угла. Парень, втянув голову в приподнятый воротник бушлата, негромко всхлипывал. Комсорг оглянулся, увидел Андрея:
— Включи заднюю! Ну!
— Отпусти мальца,— сдержанно попросил Андрей.
— А тебе чо? — накинулся на своего защитника только что хныкавший паренек.— Катись отсель. Это наше дело.
— Топай, малыш,— Андрей оттолкнул паренька в сторону и к верзиле: — Долги вышибаешь? В очко поигрываешь? По всем правилам замаскировался: комсомольский вожак…
— Тебе что, жить надоело? — зло прищурился комсорг.— Вот видал,— он сунул Андрею в лицо грязный кулак.
И тут Глобусова будто подтолкнул кто: резкий удар под дых, другой в подбородок, и комсорг, охнув, присел на землю. — Ты что это, ворюга! — заорал детина, пытаясь встать и кинуться на Глобусова.— За дружка тянешь? Я из тебя сейчас мамалыгу сварганю!
— Вставай, гад! — Андрей принял боевую стойку.— Я сидячих не бью. А по счету ты у меня сполна получишь. Ну!
Комсорг встал и пошел на Андрея, но не успел и руки поднять —сильный удар в подбородок снова бросил его на землю.
Прихватив комсорга в укромном местечке, Андрей, может, и не стал бы так жестоко сводить с ним счеты, но комсорг, как только случилась кража, настаивал, чтобы Багрова немедленно исключили из училища. И это особенно рассердило Глобусова. Он хотел ударить еще раз, но комсорг вдруг поднял такой вой, что стали сбегаться ученики. Никто из них не пытался разнимать. Комсорга недолюбливали, а новичка плохо знали. Однако все были приятно удивлены тем, что комсорг, привыкший верховодить и поддавать в зубы, не угрожал; из носа и разбитых губ его сочилась кровь, он стоял на коленях и покорно спрашивал:
— За что? Ну, чего тебе?
— Вставай, гад! Вставай!
— Не могу,— стонал комсорг.—
У меня голова болит…
— А воровать голова здорова? Расскажи хлопцам, куда скатерть сбагрил?
— Я не ворую. Это твой дружок…
— Брешешь,— сердито оборвал Андрей.— Легкого хлебца захотел? В вожаки выбился. Ты, гляжу, мастак на других тень наводить.
Комсорг растерянно молчал, и все поняли, что кража — дело его рук. Да это и действительно было так. Сегодня утром Андрей Глобусов поймал на рынке старуху со скатертью, и она указала, что продает ее по просьбе комсорга. Глобусов привел бабку, как свидетеля, в училище. Ребята возмущенно гудели. Комсорг неожиданно вскочил, со всего маху ударил Андрея ногой в живот и, свалив его, бил еще и еще, зверея. Ученики растерялись. Уж потом одни кинулись на комсорга, другие стали поднимать Андрея…
Был воскресный день, и во дворе собралось почти все училище. Прибежали и дружки комсорга, один из них, обнажив самодельную финку, замахнулся на Андрея, но подоспевший Володя перехватил его руку. Кто-то сзади врезал и Багрову подзатыльника, но он, пробиваясь поближе к Андрею, даже не оглянулся. Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не подошла ждавшая Андрея у ворот училища старушка. Она протиснулась сквозь толпу и обратилась к Андрею:
— Я, сынок, более не могу стоять за воротами. Почитай, насквозь прозябла. Сказал, через пять минут позовешь. Возьми свой отрез и отпусти ради бога.
— Этот принес? — спросил Андрей, указывая на комсорга.
— Энтот, сынок, энтот,— старушка, боязливо озираясь, бочком прижалась к Глобусову.— Кабы я знала, что отрез украденный…
— Чего каркаешь? — у парня воровато забегали глаза.— Про какой отрез несешь? Я тебе, старая…
— Молчи, подлюга! — прикрикнул Глобусов.
— Что ты сказал? — рванулся к Андрею парень с финкой.— Хлопцы, так он же провокатор! Он дружка выгораживает. А вожака нашего предает. Бей его!..
Андрей, перехватив руку с финкой, ловким приемом обезоружил парня — тот кинулся с кулаками, но Багров, нахохлившись, задиристым петушком, встал на его пути.
То, как Глобусов отобрал финку, окончательно покорило ребят. Теперь его сторону приняли не только «салаги» — так в училище называли ребят первого года обучения, — но и «старички» — второгодки.
— Вещай, бабуся,— вежливо попросил растерявшуюся старуху Кузя Корытов — плечистый парень, училищный тренер по боксу, из числа второгодков.
— Чего энто, милок, ты сказал?— переспросила старуха.
— Расскажите, как дело было? Кто скатерть вам принес?
— А чего мне, славные вы мои, сказывать. Намедни он, энтот идол, простыни мне приносил. Сказал, что ему будто выдали. Продать велел.
— Врешь, ведьма,— огрызнулся комсорг, боязливо покосившись на Андрея.— Я тебя первый раз вижу.
— Окстись, родимый,— обиделась старушка.— Денежки же я тебе за простыни отдала. Ты еще обещался что-нибудь принести. И принес. Господь свидетель.
— А из земных кого в свидетели позовешь? — спросил Кузя.— Кто видел, как он вам отрез приволок? Давай свидетеля, мать божья.
Старуха прикрыла узкие глаза:
— Настя, внучка моя. У него,— она ткнула пальцем в сторону комсорга,— с Настасьей свои шашни завелись. Она его все: комсорг да комсорг.
— Брешет она, братцы! — теряя самообладание, зарычал комсорг. Он искал глазами своих дружков, но тех уже оттеснили, заслонили.— Наверно, этот ворюга ее подкупил. Скажи лучше, сколько он тебе подсунул? Где ж твоя скатерть?
— Ты у меня за все ответишь,— спокойно, но веско сказал Андрей.— Покажи ему, бабуся, скатерть.
— А мне откель ведомо, что энто такое,— копаясь в корзине, ворчала старуха.— Он сказал отрез, я так и продавала. Цену больно высоку заломил, никто не давал такой цены.
Припертый к стене, комсорг кинулся на старуху, пытаясь зачем-то вырвать у нее скатерть. Но Андрей сильным ударом отшвырнул его. Комсорг упал на ребят, те снова толкнули его на середину круга. Натолкнувшись на Багрова, он трусливо заслонил лицо, думая, что тот тоже ударит.
— У меня рука не поднимается дать тебе в рожу,— с достоинством проговорил Володя.— Мразь ты, а не комсорг… Уходи отсюда! Ты даже не вор. Ты просто тряпичник.
— И этот бандюга мораль нам читает! — закричал Кузя.— Под суд его, братва!
— Рожу ему намылить!
— В милицию с поличным!
— Предлагаю исключить его из комсомола,— настаивал тренер.— Чтобы другим неповадно было.
— Давай сюда билет,— потребовал Андрей.
Круг смыкался. Комсорг затравленно сновал глазами, затем полез в карман, швырнул в лицо Андрею свой комсомольский билет и, вырвавшись из тесного кольца, перемахнул через забор. Его кинулись догонять несколько человек.
— Прыткий,— засмеялся Кузя.— Самому черту не угнаться. Давно бы его так.
— А как же вы теперь без комсорга? — улыбнулся Кузе Андрей.— Может, мы перестарались?
— Тебя изберем.
Все кругом загомонили:
— А и верно, давайте Глобусова.
— Подождите, ребята! — вмешался Володя.— Дайте слово. Нельзя Глобусова.
— Ты что, себя хочешь? — накинулись на него.— Друг за него в драку лезет. А он ему — подножку.
— Я — за! — оправдывался Володя.— Но ему рано. Он еще не в союзе. Сперва надо принять его.
— Хлопцы, айда в зал!
На собрании председательствовал Кузя. Было шумно, потому что всем хотелось дать рекомендацию Андрею Гло- бусову.
— Братцы, прошу говорить по одному! —умолял Кузя.— Протокольчик надо бы написать. А? И в президиум кого-нибудь подкиньте. Для большей убедительности.
— Ты у нас сам грамотный,— донеслось из зала.
— Доверяете? — Кузя улыбнулся.— Пусть будет так. А сейчас кто за то, чтобы принять Андрея Глобусова в ряды комсомола? Голосуйте, ребятки. Парень, сами видите,— подходящий. Я из него в два счета мастера спорта сработаю.
— Биографию надо бы заслушать,— предложил очкарик.— И от рекомендующих пускай кто-нибудь слово скажет.
— А ты не знаешь его биографии? — зашумели в зале.
— Может быть, самолично желаешь убедиться в его происхождении?
Но очкарик оказался из упрямых и полез на сцену.
— Я член комитета и протестую. Это называется нарушением устава. Скажите, много ли его знаем? Чем он, к примеру, занимался до училища?
— А дореволюционной деятельностью, случаем, не интересуешься?
Дружный смех взбодрил притихший было зал.
— Я предлагаю,— не сдавался очкарик,— персональное дело комсорга и вопрос о приеме Глобусова поставить на очередном собрании. Чтобы на нем обязательно были замполит и директор училища.
— Его фамилия Розов,— зачем-то пояснил сосед Андрею Глобусову.— Видишь, как шипы показывает? Из молодых да ранний.
Опять поднялся невообразимый шум. Андрей сидел в первом ряду и не знал, что делать. Ему бы сейчас в самую пору посоветоваться с другом Володей, но того нет рядом. Андрей уже раза два поднимал руку, прося слова, но Кузя будто и не замечал этого. Глобусову хотелось встать и сказать ребятам, что он еще не достоин быть в рядах комсомола, что ему еще надо показать себя в учебе, в труде.
— Я вот что хочу сказать,— запальчиво говорил очередной оратор, со смешной фамилией Рукавчиков.— Нас бьют! В город по одному ходить страшно. А отчего? У нас нет настоящей дружбы. Каждый сам по себе живет. Зато у городских крепкая спайка. И вожак у них. Я видел, как Глобусов комсорга мутузил: любо- дорого! Городским надо знать, что у нас вожак не хуже ихнего предводителя. Я за Глобусова.
— Правильно! — дружно выдохнул зал.— Ставь на голосование.
Кузя оживился:
— Кто за Андрюху, поднимай клешню. Так, ясно. А у кого она не поднимается? Ага, есть и такие. Тоже ясно. Теперь подсчитаем.
В притихшем зале было слышно, как Кузя считает голоса, потом объявил:
— Поздравляю, Андрюха! Ступай сюда, мы тебя короновать будем. Давай, не стесняйся. У тебя сегодня, считай, день рождения.
У Андрея перехватило дыхание, он неуклюже поднялся на сцену. Раздались аплодисменты, а Глобусов боялся взглянуть в зал.
— Хорош, ничего не скажешь! — торжествовал Кузя.— Так кто за то, чтобы громить шпану под его началом? Прошу подружней. Гляди, Глобусов, почти все! Молодцы, ребята!
— Какие там молодцы,— послышалось из зала.— Нарушили устав. Комсорга надо избирать тайным голосованием.
— Тайным, так тайным. Давайте голоснем тайным.
— Некогда нам рассусоливать. Время обеденное. Выходи строиться,— командовал Кузя.— После обеда проголосуем.
Столовая находилась в городе. Ученики три раза в день ходили туда строем. Андрей шел, как окрыленный. То, что его приняли в союз, то, что у него, как и у других, скоро появится на груди комсомольский значок, сладко кружило голову. Он был готов за своих товарищей пойти в огонь и воду: драться, работать, учиться — лишь бы оправдать их доверие.
Но уже утром следующего дня, после долгих раздумий, Андрей вошел в кабинет директора, чтоб рассказать обо всем случившемся.
— Вот за приход спасибо,— сказал Степан Сергеевич.— Знаешь, у меня на душе легче стало, будто из нее занозу вынули. Я не меньше вашего думал обо всем случившемся.
Не ожидал Глобусов такого приема у директора: готовился к разносу и за учиненный самосуд над комсоргом, и за собрание, а главное, за нахальство «короноваться». А теперь что же, он, Глобус, бандюга с большой дороги,— комсомолец?
— Наш сегодняшний разговор,— будто угадывая ход мыслей Андрея, сказал директор,— я хотел бы заключить вопросом. Только ты не спеши с ответом. Хорошенько подумай. Что ты, Андрей Глобусов, знаешь о комсомоле?
Андрей почувствовал, как горячая кровь прихлынула к лицу, как туго зазвенело в ушах. «Что я знаю про комсомол? — неслись в голове мысли.— Слышал про Зою и Матросова, о молодогвардейцах… И то еще знаю, что с моими рогами и копытами вход в комсомол заказан. Только зачем ты с этим вопросом в мое нутро лезешь? Кусаешь-то исподтишка зачем? Я ж тебя уважаю, Степан Сергеевич. Душу пред тобою пришел обнажить. А ты соли сыпанул…»
Но вслух он тихо ответил:
— Не изучал я истории комсомола, Степан Сергеевич. Про союз чистильщиков мог бы вам порассказать.
— Ты, Андрей, на меня блатным авторитетом на дави,— оборвал Глобусова директор.— Я повидал вашего брата. К тому же экзаменовать тебя по истории комсомола не собираюсь. И чтобы было тебе все ясно, скажу: я не согласен ни с тобой, ни с замполитом, ни с кем другим, что вчера произошло стихийное событие. И что не отмени я дежурства преподавателей по выходным дням, не было бы вчерашнего происшествия. А на кой черт, извиняюсь за выражение, тебе воскресный опекун? Ты же через год встанешь к станку, будешь сооружать плотины, строить заводы. Ты уже сегодня должен чувствовать себя самостоятельным человеком. Отвечать вместе со мною за дела в училище. Я категорически против нянек и сторожей…
Андрей понимал, что говоря с ним, с Глобусовым, директор заодно спорил еще с кем-то, кто, видать, густо насолил ему, опровергая его убеждения.
— Может, тебе покажется странным,— говорил Степан Сергеевич,— но я скажу. Ты вчера поступил честно, по-комсомольски. Ты разоблачил вора, и ребята тебя поддержали. Вот и все. Да, вчерашний самосуд стоит десятка моих бесед о честности и нравственности. Конечно, малость перегнули. Но это уже другой разговор.
Степана Сергеевича часто отвлекали телефонные звонки. Он косо поглядывал на телефон, после третьего-четвертого звонка недовольно хмурился и снимал трубку. «У него столько дел,— неловко ерзал на стуле Андрей,— да еще я тут».
Директор всякий раз помечал что-то в отрывном блокноте и потом только продолжал разговор.
— А теперь, что касается твоего избрания комсоргом.— Степан Сергеевич взглянул на Андрея, как бы примериваясь к нему.— Тут есть над чем подумать. Что-то я не помню такого случая, чтобы до вручения комсомольского билета человека комсоргом избирали. Надо будет посоветоваться. Но для начала давай еще раз с ребятами повстречаемся. Сегодня все поостыли, вот и рассудим, что к чему.
— Какой из меня секретарь, Степан Сергеевич? — осмелел Глобусов. — Так, недоразумение одно. Погорячились все.
— Ну, а если ребята подтвердят свое решение? — спросил директор, глядя Андрею в глаза.
— Против вашей воли они не попрут,— уклонился от прямого ответа Андрей.
— А ты ловок,— Степан Сергеевич улыбнулся.— Моя воля тебе не известна. Может, и я поддержу комсомольцев.
Андрей удивленно посмотрел на директора и почувствовал на душе горечь обиды.
— Вам что за охота меня разыгрывать? Сами же говорите, что такого случая не помните.
— Теперь буду помнить. А собрание проведем после занятий.
Андрей встал. Встал и Степан Сергеевич, вышел из-за стола, и Андрей будто впервые увидел, что у этого человека нет руки. «А сила-то в нем!»
— Я, Степан Сергеевич, сделаю все,— тихо и признательно проговорил Глобусов,— все, чтобы, как и вы…
— Верю тебе, Андрей.— И Степан Сергеевич как равному пожал ему руку.
3.
Младшему сержанту Глобусову показался подозрительным испуганный крик совы. Он насторожился, но все было тихо, и Глобусов снова ушел в свои воспоминания. Вспомнил, как он, новоиспеченный комсорг, шальной от радости, шагал по городу впереди ребят. Вместе со всеми горланил песню. Их молча встретили городские забияки. Только рослый и сутулый парень, с повязанным черной лентой глазом, выступил чуть вперед, миролюбиво сказал:
— А ну, кто главный, выдь на минутку.
Андрей вышел. Лицо одноглазого показалось ему знакомым. «Может, обознался?»— подумал Глобусов. Одноглазый тоже замешкался, но потом вдруг наклонился к Андрею и заговорщически прошептал:
— Привет от Бати. Жди гостинца. Он дал тебе вольную, а твоего друга обрек.— И уже громко добавил:— Это мой друг, я уступаю ему.— И повернулся к своим.
Неожиданная развязка ошеломила всех. В первый раз ремесленники и городские разошлись мирно. Зато в столовой разговорам не было конца. Ребята с гордостью поглядывали на Андрея. А Глобусову было очень тяжело: он думал, как уберечь от батиных длинных рук друга Володю Багрова.
В другом конце столовой послышались возбужденные голоса, похоже, что кто-то с кем-то сцепился, полез в драку. Андрей оглянулся: у стола, где завязалась перебранка, уже толпились ремесленники, он тоже решил посмотреть, что там происходит.
— Выпрастывай карманы! — командовал рыжый скуластый парень.— Кому говорят? Ну! А то сам выверну.
— Отстань,— хрипел рахитичного вида ремесленник, зажав руками оттопыренный карман. Андрей сразу узнал его и догадался в чем дело. В ремесленном учеников кормили сносно, но были и такие, кто вставал из-за стола впроголодь. Какие только махинации не проделывали эти ученики, чтобы наполнить желудок. Андрей недолюбливал обжор, особенно тех, что крали чужие куски. Поймав однажды Ромку Гофмана, когда тот, сидя у чужой тумбочки, набивал сухарями свои карманы, Андрей чуть было не отлупил его. Тогда-то Ромка, в благодарность за то, что Глобусов не выдал его, рассказал ему про свою жизнь.
А вокруг стола все шумели.
— Он, видно, хлопчик из робкого десятка,— подстрекали ремесленники рыжего.— Помоги ему.
Рыжий заломил Ромкину руку и полез к нему в карман.
— Вот, глядите,— он кинул на стол ломоть хлеба и снова запустил руку. Ромка не сопротивлялся.
— Запасливый,— прошипел кто-то у Глобусова за спиной.— Ишь, пузо-то наел…
— Кончай! — сухо сказал Андрей и, подойдя к рыжему, вырвал его руку из Ромкиного кармана.
— А ты не дюже-то,— вступился за рыжего сосед по столу.— Нынче он от наших порций урвал, завтра от ваших. У, жадобина,— замахнулся он ломтем хлеба на Ромку.
— Вы сперва на его руку поглядите,— сказал Андрей и, закатав на Ромкиной руке выше локтя рукав, показал всем синеватый номер.— Его в концлагере среди трупов нашли. Не жадина он. Болезнь у него такая. Объясни им, Ромка, как она по медицине называется…
— Замолчи! — с надрывом закричал Ромка.— Кто тебя просил?! — набросился он на Андрея.— Кто?! Я всех вас ненавижу. И тебя тоже! — его худенькое личико стало мокрым от слез, темные глаза лихорадочно блестели.— Ты меня… Ты меня предал. Вот тебе, вот…
Одним из ударов Ромка рассек Андрею губу, но тот не защищался. Рука не поднялась. Сглотнув солоноватую кровь, он молча вернулся к своему столу. Ребята тоже разошлись молча, подавленно.
Вечером, чтобы развеять грустное настроение Андрея, тренер Кузя затащил его на репетицию кружка художественной самодеятельности.
— Теперь ты должен во все вникать,— пояснил он Андрею, когда тот попытался отказаться.— Я в школе был секретарем. Обязанностей, как блох у паршивого кобеля. Успевай только поворачиваться. Но мы тебе поможем. Оплеух по морде старайся поменьше схватывать. Авторитет можешь растерять. На ринге — другое дело. Там сходятся соперники.
Репетиция, к великому удивлению Андрея, началась с выхода на сцену Володи Багрова.
— Я прочитаю вам стихотворение Сергея Есенина,— сказал Багров и глянул в притихший зал: там сидело много зевак — где-то надо же убить время.
Вы помните, вы все, конечно, помните,
Как я стоял, приблизившись к стене.
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое в лицо бросали мне…
Есенин был любимым поэтом Багрова. Это хорошо знал Глобусов и сейчас, слушая друга, радовался за него. На сцене Багров держался уверенно, казался выше ростом, шире в плечах. Вспомнив встречу с одноглазым, Андрей решительно подумал: «Нет, гад Батя, я не отдам тебе Володьку».
Не знали вы, что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте,
С того и мучаюсь, что не пойму,
Куда несет нас рок событий…
За Багровым на сцену поднимались танцоры, клоуны — словом, все, кто хоть что-то мог показать товарищам. Одни бойко вылетали на подмостки и пускались в пляс, другие, робко поеживаясь, пытались спеть, но, сбившись или спутав мелодию, смущенно исчезали за кулисами. Последним вышел Ромка со старенькой скрипкой.
Неуклюже, скованно он встал вполоборота к залу, положил на плечо скрипку, прижал ее подбородком и вдруг размашисто ударил смычком по струнам. Скрипка пронзительно вскрикнула, потом протяжно и жалобно запела одна струна, вторая, и каждая своим голосом, вскоре голоса их слились, и Андрей почувствовал, что ему стало зябко, будто со сцены подул холодный ветерок. Он прикрыл глаза и тут же увидел страшное видение: пикирующий фашистский стервятник поливал зеленую степь смертоносным огнем. А в степи, сколько может видеть глаз,— люди… Андрей испуганно открыл глаза. Ромка, склонив набок голову, играл и играл, и зал слушал его, затаив дыхание.
— Давай выйдем на воздух, — попросил Андрей Кузю.
На улице было свежо, под ногами похрустывал прихваченный морозцем снежок. Гуляли молча. Андрею все чудились звуки Ромкиной скрипки, они возникали где-то высоко, под куполом морозного неба и стремительно падали на землю.
— Вот оно как бывает,— задумчиво сказал Кузя.
— Ты о чем?
— О тебе вот думаю. Ты, Андрей, хорошо сделал, что не дал ему сдачи.
— Ромке-то?
— Конечно. А губа пройдет. Ты меня попомни, из Ромки хороший скрипач получится… А из тебя спортсмен. Я верю в ребят. В каждого. Сам я, друг Андрюха, подамся на стройку.
— А бокс?
— Мой тренер говорил, что судьба всегда бережет для боксера в одной руке лавровый венок, а в другой кукиш. Венка мне не добиться, а кукиш уж пусть другие делят. Но тебя, даю слово, кое-чему научу.
4.
Андрей ни на минуту не спускал глаз с Володи: всегда сопровождал его, когда тот ходил в город, знал, что если Батя кого-то «обрек», то спасения человеку нет. Через несколько дней после встречи с одноглазым Батя прислал Андрею «подарок» — немного денег и короткую записку: «Блаженствуй, раб божий, и не забывай, Володя — наш».
Глобусов попытался связаться с Батей через одноглазого, но последний наотрез отказался помочь. Тогда Андрей сам принялся искать встречи с Батей, чтобы выпросить у него за Володю отступного. Батя будто канул в воду, как всегда запутал следы и затаился где-то. Все более и более тревожась за друга, Андрей, наконец, решил обо всем рассказать директору училища.
Степан Сергеевич, по привычке,— так он делал всякий раз, когда после раздумий собирался что-то сказать,— пригладил свои лохматые брови, вздохнул:
— Батя, Батя,— опять он объявился… А я вот спросить тебя хочу, Андрей. Как бы ты поступил, если бы тебе дали задание отыскать этого Батю и выдать его милиции?
Андрей попытался зачем-то встать, но не мог, открыл рот, чтобы хватануть воздуха, и замер, будто пришибленный.
— Предать? Я на такое не пойду…
— Ну, а если Батя снова тебя позовет? — Степан Сергеевич глядел Андрею в глаза.
— Он дал мне вольную.
— А вот взбредет ему в голову, и он позовет,— наступал Степан Сергеевич.— Захочет вернуть тебя к прежнему ремеслу.
Андрей наклонил голову.
— Назад мне дорога отрезана.
— Это хорошо,— одобрил директор.— Я ведь интересуюсь не из праздного любопытства.
— Сомневаетесь, навсегда ли порвал с прошлым? — Андрей с вызовом глянул на директора.
— Сомневаюсь,— признался Степан Сергеевич.
«Чего он хочет от меня? — стараясь не глядеть на директора, думал Глобусов.— Наверно, решил что-нибудь из меня выудить. А я ничего и никого не знаю из прошлого. Напрасно меня сунуло к нему…»
— Давай рассудим вот так, — продолжал Степан Сергеевич.— Я, предположим, добываю деньги из чужих карманов. Ты об этом знаешь. Мы друзья. Я человек щедрый и предлагаю часть своей добычи тебе. Возьмешь?
— Нет,— отрезал Андрей. Но директор наседал:
— Больше того, ты вступил в комсомол. А я продолжаю воровать и предлагаю тебе свои услуги. Ну и как?
— Вы намекаете на те деньги, что я получил от Бати? — Андрей не выдержал пристального взгляда директора, потупился.— Мы с Багровым перевели их в детдом.
— А ты думаешь, детдомовцы приняли бы ваши деньги, если бы знали, каким манером они добыты?
— Мы об этом, Степан Сергеевич, как-то и не подумали,— растерялся Андрей и вдруг скользнул взглядом по обнаженной выше локтя руке директора, на которой темнела наколка: «А + С — друзья до гробовой доски». Наколка от давности поблекла, точки под кожей расползлись, отчего буквы стали горбатыми и неуклюжими. «Точно такая наколка и у Бати»,— мелькнуло в голове Андрея. Степан Сергеевич, перехватив взгляд Андрея, закрыл наколку рукавом и пояснил с виноватой улыбкой:
— Баловство. По молодости.
— Я видел такую наколку… у одного человека. 1
— Может быть,— Степан Сергеевич нахмурился.— У Бати, наверное? Давно это было. Очень давно…
Андрей теперь не сомневался, что перед ним сидит тот самый Степка Шалый, про которого однажды рассказывал Батя. «…Такого дружка в жизни больше повстречать не довелось,— вспомнил Андрей Батины слова.— Женщину со всеми ее ласками и любовью забыть легче. Сколько раз я тенью за ним ходил. Посчитаться я хотел с ним за измену, да Шалый не из трусливых оказался…»
— Клятву дали,— говорил между тем Степан Сергеевич.— Дали, а понял ее каждый по-своему. Такие-то дела.
Помолчали. Каждый думал о своем. Для Андрея Степан Сергеевич, с его давней наколкой на руке, стал и понятней и еще более непонятным. Перед парнем как бы приподнимался занавес в мир сложных человеческих отношений. Он уже был готов задать Степану Сергеевичу уйму вопросов, но тот начал сам:
— Батя — тогда он еще не имел такой клички — знает толк в людях. Умеет выбирать сообщников, кривить душой не стану. За подонков не цепляется. Но и смелых, дорогой Андрей, возле себя не держит, хотя и уважает их. Смелый над самим Батей может стать батей? Верно? Вот то-то же. А теперь мой совет. Отыщи его приспешников и передай им такое письмо: если Батя хоть пальцем тронет Володю, ты отомстишь за друга. Я полагаю, Батя знает твой характер и едва ли вступит в тяжбу. Как ты думаешь?
— А так же и думаю.
— Тогда по рукам и до свидания. Тебе уже пора. Завтра у вас производственная практика.— И уже в дверях Степан Сергеевич, задержав Андрея, признался ему:
— И все-таки я думаю о тебе хорошо. Честное слово, ну, ступай.
Андрей ушел, ощущая в сердце тепло оттого, что есть на свете Степан Сергеевич. Вот иметь бы такого верного друга везде, на всю жизнь. Не знал Андрей, что Степан Сергеевич уже был ему таким другом, понимающим, а главное — болеющим за него.
А началось все с того, что, недели две спустя после комсомольского собрания, Андрея пригласили на бюро райкома комсомола. Выяснить обстоятельства. Андрею задавали вопросы, он бойко на них отвечал. Все шло хорошо, и вдруг сидящий в торце длинного стола высокий, некомсомольского уже возраста человек спросил:
— Почему вы, Глобусов, пришли на бюро без своего комсорга?
— А мы его расстригли,— ответил Андрей и, уловив на лице высокого недоумение, добавил:—Свергли за воровство.
— Нет комсорга,— стоял на своем высокий,— надо бы с заместителем прийти.
— А у меня заместителей нету,— обронил Андрей и, не обращая внимания на замешательство за столом, твердо проговорил:— Я еще приглядываюсь к комсомольцам.
— Может, мы не будем торопиться? — ласково, будто к ребенку, обратился к Андрею секретарь райкома.— Сначала разберемся, кто у вас комсорг, а кто заместитель. Днем раньше, днем позже — какая разница?
— Разница есть,— не согласился Андрей.— Надоело мне в самозванцах ходить. Одни признают мою комсомольскую власть, а другие нет. Говорят, что надо, чтобы в райкоме в комсомол приняли. Я тоже так считаю. Устав для того и писан, чтобы его выполнять.
— Ты правильно рассуждаешь,— пряча улыбку, заметил секретарь.—Но с приемом придется повременить. Как, товарищи члены бюро?
Все согласились. Андрею ничего не оставалось, как уйти. Уже на пороге он услышал смех и принял его на свой счет. Почувствовав, что теряет самообладание, вернулся в кабинет:
— Это совсем не смешно… А вы! — он посмотрел на секретаря, тот не выдержал взгляда, побагровел, насупился.— Не будь вы секретарем, я бы вас… Я вам этого никогда не прощу!
И, круто повернувшись, шарахнул дверью.
Вскоре в училище приехал секретарь горкома партии. Он поговорил со Степаном Сергеевичем, с ребятами, потом посадил к себе в машину Андрея и уехал с ним за город. Секретарь был невысокий, очень болезненный человек, с воспаленными глазами.
— Здесь дышится легче,— объяснил он Андрею, когда машина остановилась в чистом поле.— Выкладывай сам о себе все. А то наговорено про тебя три короба. Нарисуй мне себя в полный рост, а я полюбуюсь. И как ты в комсомол вступил, и как тебя на бюро отбрили, тоже расскажи, не скупись.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
«На машине прокатил и думает, я перед ним мелким бесом рассыпаться стану,— злился Глобусов.— Чего ему от меня надо? Все они, благожелатели, на одну колодку…»
Потому-то Андрей и начал говорить не сразу и неохотно. Но главную свою мысль высказал горячо и настойчиво: если Степана Сергеевича не оставят в покое, он, Андрей Глобусов, и его друг Володя Багров уйдут из училища. Секретарь слушал терпеливо: ни разу не прервал Андрея. Только вздрагивали его сомкнутые веки, да нервный румянец поигрывал на щеке.
— Фу ты, чертовщина какая! — выдохнул он, когда умолк Андрей.— Что ты об этом скажешь, Алексей? — спросил секретарь своего шофера.
— Скажу, что вам заказано волноваться,— поглаживая баранку, отозвался тот.
— Война, Алексей, война,— секретарь посмотрел на Андрея.— Сколько настоящих коммунистов полегло. Эх, встать бы им сейчас да взглянуть на своих детей. Удивились бы. Далеко пойдут вот эти юнцы. Вишь, еще не оперился, а злости сколько в нем,— он хлопнул Андрея по плечу.— Я завидую им, голубятам нашим, Алексей.
— Подальше нашего пойдут, Иваныч,— вздохнул шофер.— Как прикажете — трогать?
— Трогай. Мне еще на собрание надо успеть. На завод. Хотя подожди, я на минутку выйду.
Через неплотно прикрытую дверь Андрей слышал, как секретарь, выйдя из машины, тут же зашелся тяжелым кашлем. Его будто выворачивало наизнанку. Чем исступленнее бил секретаря кашель, тем заметнее сутулилась спина шофера, почти меловыми становились его руки, сжимающие баранку. Андрей выглянул в окошко. Секретарь, запрокинув голову, глотал ртом воздух, как выхваченная из воды рыба. Иногда он сплевывал на порыжевший снег сгустки крови. Потом Алексей помог секретарю сесть в машину.
Возле училища шофер остановил машину. Секретарь, подтолкнув Андрея, с улыбкой сказал:
— Воюй, сынок! В нашем деле нужны хорошие бойцы. Зазтра приходи в райком комсомола, там тебе билет выдадут,— и повернувшись к шоферу, проворчал:— Глаза, как у ястребка, горят. Его не утверждают, а он руководит. А ну, вытряхивайся!
Историю своего вступления в комсомол Андрей Глобусов запомнил на всю жизнь. Выйдя из райкома, он показал Володе, поджидавшему его у подъезда, серенькую книжечку и, обняв друга за плечи, сказал:
— Надо бы как-то на поздравления ответить, а я онемел. Так и простоял истуканом. Секретарь, наверно, подумал, что я на него зло затаил. Теперь, Володя, у нас одна забота — учиться. Понимаешь, нам надо выбиваться в люди.
5.
Андрей и Володя — двое из всей группы — добровольно решили закончить семилетку за время пребывания в училище. Учеба в школе обоим давалась с трудом. А вскоре Володя стал подмечать, что друг его нет-нет да и зашабашит. Однажды Андрей сказал, что ему назначена дополнительная тренировка по боксу, и ушел вроде в спортзал, а сам нырнул под кровать и заснул там.
— Ты вот что, Андрей,— узнав о выходке Глобусова, сказал Володя,— ты меня не обижай. Я ведь не насильник какой. Я тебя понимаю, ты устаешь: работа, комсомольское поручение, спорт…
— Чего это ты, будто подкрадываешься?— сорвался Андрей, догадываясь, к чему клонится разговор.— Ну, сбрехал я тебе вчера. Двинь мне за это. Ты сам на кого похож — бледная спирохета. И меня хочешь до этого довести. А у меня через неделю соревнования.
— Знаю,— Володя поглядел Андрею в глаза, и тот замолк.— Знаю и потому хочу поговорить. Я давно над этим задумываюсь.
Они сидели в пустом классе. Андрей, слушая Володю, то и дело поглядывал через открытое окно на спортплощадку, где ремесленники играли в волейбол. «Не вытяну я за семилетку,— с тоской думал Андрей.— А он двужильный,— и семилетку одолеет, и в техникум поступит. В могилу себя загонит».
— Мы же поклялись с тобой учиться,— голос Багрова окреп.— Видно, придется отказаться тебе от спорта.
— Что?! — У Андрея брови полезли на лоб.
— Я говорю, чтобы поправить учебу, надо отказаться от бокса. Пока.
— Ты что, рехнулся? Меня же засмеет. Я обещал тренеру нокаутировать прошлогоднего чемпиона. У меня сейчас хорошая форма. Нет, друг Володька, с боксом я не расстанусь.
— Тогда со мной расстанешься! —резко сказал Володя.
— Значит, как в море корабли?
— Я без шуток, Андрей. Учеба дороже скоротечной спортивной славы. Да и знать нам надо: не спортсмены, а ученые, грамотные люди делают жизнь и командуют ею. А кроме всего, напомню — мы делали с тобой зарубку не для того…
— Понятно! — Андрей резко встал.— Спасибо, что напомнил. Чемпиона все же надо уделать. Тут я тоже словом связан. А насчет зарубки — будь спокоен. Не подведу…
Но после блистательной победы на городских соревнованиях Андрей попал в приятный круговорот. У Андрея появилось много поклонников, которые постепенно начали заслонять Володю. Да Андрей и сам избегал с ним встреч, зная, что тот снова заговорит об учебе.
Затем пришло время краевых соревнований, где Андрей тоже выступил удачно. Восторженные ремесленники прямо из вагона подхватили его на руки и почти на руках несли до училища.
Среди встречающих не было только Володи. Андрей обиделся.
— Ты мне завидуешь,— упрекнул он как-то Володю.—
Чего ты дуешься? Может, я в чемпионы Союза выбьюсь.
Будь я на твоем месте, я бы гордился другом.
— А я не могу,— Володя закусил губу.— Ты обманул меня.
— Ты мне эти шуточки брось,— Андрей тряхнул друга за плечи.— Я такое могу…
— В рожу съездить? — перехватил Володя.— Съезди.
Только чем ты через год-другой хвалиться станешь? С шестью классами в чемпионы вышел?
— Зато ты помешался на книжках,— огрызнулся Андрей.— Тоже ученый нашелся. Посмотрим еще, чья возьмет.
Разошлись неласково.
Потом было заседание комитета. Андрею запомнилось все до мельчайших деталей. Толя Кутов, его заместитель по комсомольской работе, сидел за директорским столом. Сам Степан Сергеевич примостился в сторонке, стараясь не мешать ребятам, что-то писал. Тетрадка лежала у него на колене. Кузя с другими ребятами торчал у дверей, подмигивал Андрею. Первым выступил Володя Багров. Он волновался, то и дело поправлял ворот рубашки.
— Я еще не комсомолец,— голос Володи звучал глухо,— но выступаю перед вами на правах друга Андрея Глобусова…
— Друзья не предают,— вставил веско Андрей, но глаза на Багрова не поднял.
— Прошу не мешать,— строго предупредил Кутов.— Продолжай, Багров.
Слушая Володю, Андрей старался как бы со стороны поглядеть на себя, сравнить того Глобусова, про которого рассказывал Багров, и того, который представлялся самому Глобусову. Это были два разных человека. И чем большую разницу обнаруживал Андрей, тем сильнее пьянела его голова от прихлынувшей злости. «Вон как размазывает, гад,— зло думал Глобусов.— Давай, черни, дружок. Все забыл, забыл, как я тебя спас от Бати… Говори, говори. Только кто тебе поверит? Степан Сергеевич? Дудки. Сам себя в лужу посадишь…»
— Я знаю, что у Андрея вспыльчивый характер,— продолжал тихо Володя.— Но кому дано право хватать комсомольцев за грудки? Или запугивать ребят, чтобы они лучше учились? Тем более, что у самого комсорга есть в учебе промахи. Слово свое он держать разучился. Я не раз говорил Андрею об этом. Теперь вынужден сказать и вам. Вы обязаны ему помочь. Я не имею права требовать. Но очень прошу потребовать от него иного отношения к учебе.
Андрею показалось, что члены комитета, выслушав Багрова, взяли его, Володину, сторону. «Неужели они поверили ему? — спрашивал себя Глобусов.— Надо дать Багрову по мозгам».
— Есть вопросы? — Кутов озабоченно посмотрел на ребят.
— Васька Пшеничкин жаловался, что ты ему пуговицы на рубашке пообрывал,— сказал Сережа Остроумов, первейший заводила в училище.— И будто грозился голову оторвать, если он будет на уроках дрыхнуть.
— Грозился,— сознался Андрей, представив лупастую, вечно заспанную физиономию Васьки Пшеничкина.
— У меня к Глобусову вопрос,— заерзал на стуле Семен Розов.— Это правда, Андрей, что ты от производственной практики увиливаешь? Что у тебя уже двенадцать прогулов?
— Правда,— нехотя сознался Глобусов.— Я готовился к соревнованиям…
— Я тоже готовился,— Кутов взглянул на Андрея.— Но дисциплина для всех комсомольцев одинакова.
Андрею замечание Кутова показалось оскорбительным. Резанув Толю злым взглядом, он с вызовом бросил:
— Как ты готовился, так и проиграл.
— Я проиграл в бою,— вспылил Толя.— А ты зарвался. Да и зазнался тоже. Мастеру по производственному обучению нагрубил. На комитете ведешь себя барином. Два неуда только на этой неделе получил. А ведь ты наш вожак.
— Не подхожу — освободите! — Андрей заметно накалялся.— Я не пропаду.
Надоели мне эти попреки: «Ты комсорг», «Ты вожак», «Ты должен, ты обязан…» Похвальный лист райкома комсомола училище получило за что? То-то и оно. А Багров увидел во мне сплошные недостатки. Завидует. Вот и вылез на комитет. А вы и рады стараться.
Кутов обвел всех взглядом и снова заговорил, возвысив голос:
— Я предлагаю Глобусова временно отстранить от секретарства. Пускай он сначала подчистит свои хвосты. Да и поостынет малость…
Володя взглянул на Андрея, тот сидел почти рядом, нахохлившись, опустив голову, и что-то рисовал на листочке бумаги. «Друзья не предают»,— эта хлесткая реплика, как звонкая пощечина, жгла лицо Багрова. «Может и правда, что я предал его? — терзался Володя.— Вон куда поворачивает Кутов. Разве Андрюха уж так виноват, что его на все не хватает? Кажется, я предал тебя, Андрюха.— Володя чувствовал, как от прихлынувшей крови тяжелела голова и пылало лицо.— Ты бы на такое не пошел. Ты бы навешал мне тумаков, но в комитет не пошел… Что же теперь делать? С ним нельзя так круто: сейчас хлопнет дверью, и ищи в поле ветра. Но куда он пойдет? — испуганно спросил себя Багров.— Опять к Бате? Нет, туда он больше не вернется. Я пойду с ним. Я буду за него бороться…»
— Есть другие предложения? — спросил Кутов.
— Я с тобой не согласен,—поднялся Розов.— Андрей толковый комсорг. И парень хороший. Ну, зарвался малость, так мы ему сейчас мозги вправим, чтобы в другой раз голова у него не кружилась.
Розова поддержали и все остальные. У Андрея на душе стало немножко легче, он покосился на Володю, потом на Кутова. «Ну что — не вышло по-вашему? Глобусова не так-то легко свалить…»
— Разрешите мне,— попросил слово Степан Сергеевич.— Знаешь, Андрюша, я от души тебе завидую,— Степан Сергеевич заглянул в свою тетрадь, помолчал.— Если у человека есть хотя бы один настоящий друг, то его можно считать счастливым. А у тебя их вон сколько. Хороший нынче у вас разговор получается. Принципиальный. Может, Володя чуточку сгустил краски. Но в искренность его я верю. Какое вы примете решение — не знаю. Думайте сами. Я должен сейчас уйти. У меня к комитету комсомола есть маленькая просьба,— директор вырвал из тетрадки густо исписанный листок и положил его перед Кутовым.— Я тут рекомендацию написал. Думаю, что Андрей ко мне присоединится. Он лучше нас знает Володю Багрова. Со своей стороны я от чистого сердца рекомендую его в комсомол…
Степан Сергеевич ушел. Комитет заседал еще долго. Глобусова все-таки освободили от обязанностей комсорга.
Андрей, хлопнув дверью, выскочил на улицу. Захотелось побыть одному.
Темнело. От железнодорожной станции тянуло гарью. Тревожно перекликались паровозы. «Махнуть бы сейчас куда-нибудь»,— думал Андрей. Постояв на перекрестке, он свернул в тихую улочку, которая вела к развалинам.
После войны город строился медленно. Место, куда пришел Андрей Глобусов, было самым глухим. Здесь, как в катакомбах, частенько укрывалось жулье. Когда-то тут, в сырых и холодных подвалах, провели несколько ночей и Андрей с Володей. Вспомнив об этом, Андрей подумал о Володе: «Добился своего. Свалил друга. А я за него жизнью рисковал. Уйду из училища. Все ненавижу…»
Глобусову настойчиво думалось, что его все предали. Предал Багров. Предал Кутов. Предал Степан Сергеевич.
И обижало и удивляло поведение Багрова. Еще задолго до сегодняшней истории Андрей не раз подумывал: с чего бы это Багор начал ему перечить? Хотя они были и одногодки, но Андрей считал себя старшим. В прошлом, когда они были у Бати, он защищал Володю. Там Багра, с его застенчивостью и неуклюжестью, сразу бы прибрали к рукам самые подлые. Там Глобус был его другом и защитником. Рискуя собственной жизнью, он не раз выручал Володю из беды. И теперь, когда Багров заговорил с ним так строго, это Андрея возмутило.
Когда Степан Сергеевич ушел, Андрей вскипел, хотел было повернуть все по-другому, но Толя Кутов спокойненько осадил его. И тут пошел такой разговор, что Андрею стало жарко. Хотелось кинуться в драку и крушить всех и все, черт побери, надо бы все-таки отсидеться, смолчать, но не сдержался, вспылил, нахамил всем.
— Хватит,— упрямо, сквозь зубы процедил он.— Я вашими попреками сыт по горло. Ваша взяла, вас больше… Я ухожу…
Из-за темных обломков здания вышли двое. Постояв немного на освещенной звездным небом прогалине, они перешли на теневую сторону и затерялись среди развалин. «Обходят,— мелькнула догадка.— Надо скрываться. А может, подпустить поближе?..» Глобусов затравленно огляделся. Сталкиваться с ворами ему не хотелось. Руины домов, казалось, надвигались на него. Спина в один миг взмокла. «Черт меня сюда занес. Хорошо, если их только двое… Чего я торчу тут? Могли ведь и не заметить». Андрей припал к земле, затаился. Шаги раздавались все ближе и ближе. «Засекли. Буду драться». Глобусов нащупал рукой увесистый камень. Чьи-то осторожные шаги слышались уже рядом. Нервы заметно сдавали, внутри все колотилось, рука с зажатым камнем дрожала. Давно Глобусов не испытывал такого страха. «Чего они выжидают? Сейчас чмокну одного по голове… А пока другой подоспеет, смоюсь…» Андрей уже приготовился к нападению, но в это время послышался тихий шепот:
— Куда он девался?
Голос показался Андрею знакомым, он опустил руку, пододвинулся ближе.
— Где-то здесь он. Некуда ему деться.
Этот голос Андрей узнал сразу. Страшная усталость навалилась на него, камень выскользнул из руки и откатился к ногам Володи. Потом Андрей слышал, как Толя Кутов, толкнув его в спину, чистосердечно признался:
— Ну и страху я натерпелся. В другой раз черта два увяжусь за твоим хвостом. Пойдемте. Там уже все на ногах.
6.
Утром Андрей первым пришел в класс, сел за свой стол у окна и принялся читать учебник по истории. Из прочитанного ничего не понял. Класс наполнился привычным гомоном, веселой болтовней ребят, шутками, кое-кого задирали, над кем-то подтрунивали. Андрей, не отрывая глаз от книжки, все напряженно ждал: сейчас доберутся и до него, сейчас кто-нибудь ехидно скажет: что, мол, допрыгался, скинули тебя с секретарства? Как оно рядовым-то?
В класс вошел Иван Иванович Вареников или, как называли его между собой ученики, Вареник, преподаватель металловедения. Это был невысокий, крепко сбитый, лет шестидесяти, бритоголовый старик, с маленькими живыми глазами и цепким взглядом. Ученики дружно встали, дежурный сделал доклад.
Иван Иванович работал долгое время на заводе и с учениками объяснялся просто, как в цехе с рабочими. Ребята любили Вареника и за простоту, и за то, что он предоставлял им во время урока полную свободу. Не успел преподаватель отвернуться к доске, чтобы наглядно показать плотность молекул в сталях марки три и марки семь, как за его спиной началось оживленное шушуканье. Вскоре стали раздаваться характерные щелчки — это ученики, сидящие в разных концах класса, затеяли перестрелку из резинок.
Потом все сразу стихло, Андрей оглянулся: взгляды ребят были обращены на задний стол, где сидел клюющий носом Вася Пшеничкин. Остроумов лихорадочно соображал, что бы такое сделать над своим соседом, чтобы весь класс покатился со смеху. Облив тетрадный листок чернилами, он положил его перед клюющим Пшеничкиным. Класс замер, затаил дыхание. А Пшеничкин все ниже и ниже клонился к столу, будто принюхивался к лежащему перед ним листочку. И вдруг клюнул носом раз, другой. Первым засмеялся сам Остроумов, его тоненький смешок послужил сигналом к всеобщему веселью. Сдержанно заулыбался и сам Иван Иванович. Успокоить класс до звонка на перемену ему так и не удалось.
Во дворе ремесленники собрались в кружок и стали дружно похлопывать в ладоши. «Опять кого-то плясать заставили»,— подумал Андрей, заглядывая через головы ребят. В кругу, неуклюже приседая, танцевал Багров, лицо горело пунцовым румянцем, он смущенно улыбался.
— Чего это он? — поинтересовался Андрей у Розова.
— Остроумов веселую лотерею организовал,— хлопая в ладоши, сказал Яша Розов.— Я вытащил петуха. На следующей перемене надо кукарекать. А Толька Кутов, кажется, вынул песню. Попытай и ты счастья.
В центре круга стоял улыбающийся Сережка Остроумов и подставлял желающим свой карман. На груди у него был приколот листок бумаги с надписью:
«Товарищ, будь смелее,
Участвуй в лотерее!
Гарантирую обман,
Полезай ко мне в кармана.
— Налетай, братва!— кричал Серега, похлопывая себя по карману.— Бесплатно и выигрышно.
Андрей, запустив руку в Сережкин карман, нащупал там несколько туго свернутых лотерейных билетов, наугад вытащил один из них. Остроумов взял у Андрея билет и, развернув, громко прочитал:
— «Катюша»! — он улыбнулся.— Тебе, Глобусов, повезло. Будешь петь в паре с Кутовым.
— А отчего ты сам не участвуешь? — спросил Андрей.— Может, стесняешься показать свой талант?
— Хитер-бобер,— поддержали Андрея ребята.— Тяни, Серега…
Остроумов вынул билет и подал его Андрею.
— Завой-ка, Сережка, по-волчьи, — нежно попросил тот.— А мы тебя послушаем.
Остроумов оглядел притихших ребят и тут же, припав на четвереньки, клацнул несколько раз зубами, запрокинул голову и вдруг завыл, подражая голодному волку. Тем временем к Андрею подошел Кутов и шепнул:
— Сейчас наша очередь,— он прокашлялся и, как только поутих смех, скомандовал:— Начали, Андрюха.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой…
Разгоряченный в танце, с расстегнутым воротом, часто дыша, подошел Багров. Толя и Андрей были равны ростом, а Володя на целую голову ниже. Протиснувшись между поющими, он обхватил их за талии и тоже запел. «Молодец, Андрюха,— радовался в душе Багров.— Все идет хорошо… Друзья тебя не подведут…»
Со второго куплета к ним стали пристраиваться новые голоса, а с третьего песню подхватили все ребята.
…Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет…
Андрей чувствовал, как песня роднит, сближает его с ребятами, и он, обнявшись с Толей Кутовым и Серегой Остроумовым, все сильнее сжимал их плечи. Разволновавшись, Андрей хотел было спеть ребятам свою заветную, которую когда-то напевал ему в просторных кубанских степях знакомый цыган Таврило, но зазвенел звонок, и все пошли в класс.
— Когда-нибудь, ребята,— пообещал Глобусов,— я спою вам удивительную песню.
Исполнил Андрей свое обещание только на выпускном вечере.
Этот праздник начался с вручения дипломов. Андрей сидел в президиуме, глядел на Степана Сергеевича и вспоминал первую встречу с ним. Чужим, непонятным он был для Глобусова, а сегодня этот однорукий, сильно поседевший человек вручит ему, Глобусову, диплом. Можно ли такое забыть? «Я его до могилы помнить буду,— думал Андрей.— А помру — детям своим память о нем передам».
— Вот передо мной лежат два последних диплома,— услышал Андрей взволнованный голос Степана Сергеевича,— два свидетельства об окончании семилетки, два направления на большую стройку. Это документы лучших наших выпускников Володи Багрова и Андрея Глобусова. Мне хочется сказать о них особо.
Степан Сергеевич по привычке пригладил свои брови и продолжал:
— Много бед принесла война на нашу землю, и самая страшная из них: обездоленные дети. Можно возродить из руин города, пробудить к жизни выжженные нивы, но ничто, и даже время не могут вернуть ребенку родителей. Об этом знаю я, потерявший отца и мать в гражданскую, об этом знаете вы, осиротевшие в Отечественную. Помнят это бывшие детдомовцы Володя Багров и Андрей Глобусов. Да, я не оговорился, бывшие детдомовцы, бывшие бродяги, а нынче члены Ленинского союза молодежи. Думаю, что Андрей и Володя простят меня…
Андрей взглянул на директора, покраснел, опустил голову. «Зачем он вспоминает о прошлом?»
— Ты, Андрюша, на меня не косись,— перехватил взгляд Глобусова директор.— В прошлом вашей вины немного. А вот то, что, помогая друг другу, выходите в люди, все ребята должны знать. Доброго вам пути.
С ответным словом выступил Толя Кутов.
— Разрешите мне,— обращаясь к Степану Сергеевичу, взволнованно начал Толя,— от имени всех выпускников обнять вас…
Ремесленники одобрительно зашумели, зааплодировали. На сцену поднялись еще несколько человек, каждый тянулся, чтобы обнять Степана Сергеевича, сказать ему слова благодарности. Речь Толи Кутова была скомкана, но он об этом не жалел, и чтобы как-то успокоить зал, объявил:
— А сейчас силами выпускников будет дан концерт.
Хор спел несколько песен. Сережка Остроумов сплясал гопака, да так лихо, что его вызвали на бис. Вася Пшеничкин вышел на сцену, чтобы рассказать басню, но его появление вызвало в зале смех, он тоже рассмеялся, забыв начало, и под дружные аплодисменты скрылся за кулисами. Багров прочитал отрывок из «Анны Снегиной», а когда объявили номер Андрея, он вдруг почувствовал, что ноги у него одеревенели.
— Давай, давай,— подтолкнул его Ромка. Андрей робко и нерешительно вышел на сцену, представил грустное лицо старого цыгана, присмиревший табун в ночной степи и запел:
Среди долины ровной,
На гладкой высоте…
Первым за кулисами Андрея поздравил Ромка. Он восхищенно тряс его руку и приговаривал:
— Ты молодец, Андрей. Пел ты, как сам Козловский. Ты же талант, Андрей.
— Таких талантов на Руси-матушке — пруды пруди. Вот ты, Ромка,— истинно талант. Тебе путь только в музыкальное. Скажи, не так?
— Степан Сергеевич заставил,— чего- то стесняясь, сказал Ромка.— Я хотел сперва на стройке поработать… А он говорит, что надо в музыкальное.
— Иди, Рома. Мы за тебя поработаем,— улыбнулся Андрей.— Музыкантом не каждому суждено быть. Не забывай нас. Может, еще повстречаемся.
Прямо из ремесленного училища Володя и Андрей поехали сдавать вступительные экзамены в строительный техникум.
На вокзал провожать их пришел только один Степан Сергеевич — того хотели сами ребята. Когда тронулся поезд, старик смахнул слезу: вот так же и он в свое время уходил в большую жизнь от хороших людей. Шагая рядом с открытым окном вагона, Степан Сергеевич сказал Андрею:
— Выпадет встреча с Батей… так ты припомни ему за тех ребят, что по его злой воле еще плутают по кривым дорожкам…
Лес полнился многоголосьем. Опять пугал ночь филин. Опять шумели под верховым ветром деревья. Где-то очень далеко ворочался гром. Младший сержант Андрей Глобусов всматривался в черный подлесок на краю оврага и теперь уже точно знал, что именно там сейчас скрывается тот, кого он так долго искал… «Тесно ему, гаду, в нашей стране. За границу бежать собрался…»
