Роман приключений
С восьмого номера «Всемирного следопыта» за 1930 год начал печататься роман Михаила Зуева-Ордынца «Сказание о граде Ново-Китеже».
Вскоре произведение это завоевало миллионы читателей. Но автор задумал переработать роман — дать ему вторую жизнь.
Несколько лет трудился Михаил Ефимович, а когда работа была закончена, предоставил «Уральскому следопыту» право первой публикации нового, по существу, романа в журнальном варианте.
Регине Валерьевне Зуевой-Ордынец с глубокой благодарностью за помощь, за творческий союз посвящает автор.
Глава 1
Фронтовые товарищи
Давайте вспомним все, что нам знакомо…
М. Светлов. 20 лет спустя.
Едва капитан прикоснулся к кнопке электрического звонка, дверь моментально открылась,— словно его ждали. На пороге стоял мальчуган, белобрысый, с коротко остриженной головой, с облупившимся от ветра, никогда не
унывающим носом, с глазами темно-синими, веселыми и озорными, в удивительно длинных и пушистых, как крылья бабочки, ресницах. Был он в том возрасте, когда мечтают о чапаевской бурке или о папанинской дрейфующей льдине, когда легко вообразить себя капитаном Немо и капитаном Саней Григорьевым, или вратарем московского «Спартака»,— особенно, если стоишь в воротах дворовой футбольной команды. Пусть ворота отмечены кепками и сумками с учебниками, а мяч девчачий, красно-синий, резиновый, но зато свисток судьи настоящий, точь-в-точь как на стадионе «Динамо». Ну как тут не вообразить себя спартаковским вратарем?
— Вам кого?— весело и дружелюбно спросил мальчуган.
— Летчик Косаговский здесь живет?
— Здесь.— Мальчуган посмотрел почтительно на зеленые петлицы с красной шпалой.— Вы, значит, пограничник, товарищ капитан?
— Так точно!— шутливо бросил капитан руки по швам.— А ты кто таков, добрый молодец?
— Сережа Косаговский.
— Сын Виктора Дмитриевича? Угадал?
— А вот и не угадали!—засмеялся Сережа.— Виктор — мой брат. Входите, товарищ капитан. Витя дома,— посторонился он в дверях.
Но пройти капитану мешала собака, сидевшая рядом с Сережей. Хорошая собака. С черной, блестящей, короткой шерстью, узкой мордой, широкой грудью бойца и смелыми, бесхитростными глазами. Ее словно вымазанный в саже, лоснящийся нос морщился от удовольствия. Наклоняя голову то вправо, то влево, собака внимательно рассматривала нового человека. Видимо, она любила знакомства.
— Твоя или братова? — спросил капитан.
— Моя. Я Женьку месячным щенком выменял у одного мальчишки за коллекцию марок. А марки, знаете, какие были? Аргентина с парусником, Аден с верблюдом и французская Гвиана! На тренировку его вожу в клуб служебного собаководства. Женька уже многие команды выполняет.
— Доберман-пинчер? — пригляделся к собаке капитан.
— Что вы!—засмеялся Сережа.— Типичная дворняга. Уши лопухом, хвост крючком.
Хвост у Женьки действительно подгулял, завернулся кренделем.
— Точную справку дам,— донеслось из глубины квартиры.— Обман-пинчер! Слыхали о такой породе?
Капитан поднял глаза. В передней стоял, широко расставив ноги, высокий стройный человек. Капитан успел разглядеть лишь темно-синие, как у Сережи, глаза, в таких же длинных и пушистых ресницах, да еще буйные белокурые волосы, свисавшие на лоб. Густые и волнистые, наверное, немало хлопот доставляли они хозяину,— недаром же он то и дело отмахивал их со лба.
Капитан мягко шагнул в переднюю. Он был в легких летних брезентовых сапогах.
— Капитан Ратных, Степан Васильевич.
Летчик поправил накинутый на плечи синий китель гражданской авиации и протянул руку.
— Очень приятно. Чем могу служить, капитан?
— Ваш самолет — борт № 609?
— Предположим.
— Возьмите меня, Виктор Дмитриевич, на ваш самолет. Прихватите, как говорится, на попутной.
— А поллитровка за левачок будет?— улыбнулся летчик.
— Как полагается!—улыбнулся глазами и Ратных.
Оба посмеялись, но скупо, осторожно прощупывая друг друга взглядами. И оба сразу понравились друг другу.
— Почему такая спешка?— продолжая улыбаться, спросил Косаговский.
— Обязан быть немедленно на заставе. Нехорошее дело затевается на границе. Летчик стал серьезным.
— Вы знаете, с каким грузом лечу? — Знаю — взрывчатка… А сколько?
— Под завязку.
— И в случае чего… из нас — рубленая колбаса?— Капитан снова засмеялся:—Думаете, струсил? Нет, я все-таки с вами полечу, если возьмете.
— Взрывчатка-то не опасна — без детонаторов не взорвется, а капсюли мы не берем. Вместе — запрещено… Но я лечу только до Балашихи, до базы «Взрывпрома». А от Балашихи до границы еще черт-те сколько!
— От Балашихи я своими средствами доберусь.
— Тогда так,— Косаговский потер бритый подбородок.— Я не возражаю, но и разрешить не могу. Просите ответственного дежурного по аэродрому.
— Был уже у него. Вот письменное разрешение… Батюшки! А это у вас откуда?—Капитан удивленно смотрел на стоявший в углу широкий меч в лакированных ножнах, с длинной рукоятью без гарды.— Это же японская офицерская сабля. Самурайский меч!
— Теперь это в Сережкином музее.
— Витя его с Халхин-Гола привез!—гордо сказал Сережа.
— Вы халхинголец?— шагнул капитан к летчику.— Где воевали?
— На Баин-Цаганском плацдарме. Там впервые «воздух попробовал». На бомбардировщиках.
— Северо-восточную переправу не вы бомбили?
— Было такое дело.
— Видел ваш бомбовый удар. Крошево!.. Их командование парламентеров присылало, просило выдать дохлых самураев.
— Выдали?
— Нам чужого не надо,— засмеялся капитан.— Грузовиками трупы вывозили, навалом, как дрова. И омомори не помогли.
— Вот вам и омомори,— снял Косаговский с этажерки крохотного бронзового идола.— На каждом самурайском самолете их по десятку висело.
— Выходит, мы с вами фронтовые товарищи?
— Выходит, так,— ответил летчик.— Вы, я вижу, меченый. Где? На границе? А может быть — там, и тоже на переправе?
Ратных потрогал правое ухо, сморщенное, будто завязанное в узелок. От уха шел к глазу шрам.
— Там. Только не на переправе, а в степях, около озера Самбурин. В тылу Южной группы.
— В тылу?.. Ах да, вы же пограничник. И вам работа нашлась?
— Хватило работы. Вместе с самураями всякое белоэмигрантское отребье полезло. В тылах нашей Южной группы вдруг появился тогда диверсантский конный отряд Колдунова, бывшего унгерновского ротмистра. Безобразничали, язви их!..
— А вы поподробнее,— заинтересованно попросил летчик.
— Какие подробности! Загнали мы колдуновскую банду в камыши озера Самбурин. Сидят и постреливают. У них богато ручных пулеметов было. Надоела нам эта волынка, и подожгли мы камыш. Вылетели колдуновцы в степь, мы — им навстречу. Сшиблись!
Ратных замолчал. Задумался и летчик. Перед глазами их стелилась желто-серая монгольская степь, горели над нею тревожные полосатые закаты, мутный Халхин-Гол извивался между сопками, и посвистывали тоненько под ветром речные камыши. А на горизонте высился мрачный массив Большого Хингана.
— Ну, а дальше? Как дальше было, товарищ капитан?— У Сережи блестели глаза.
— Дальше?.. Рубка была! Колдуновцев меньше ушло, больше на месте лежать осталось,— тихо и зло сказал капитан.— В начале сшибки Колдунов налетел на меня, выстрелил из маузера. Целил в голову, да чуть промахнулся. Только вот корноухим сделал. А я его саблей достал. Вполне бы мог на голову короче сделать, но тоже чуть не дотянул. Ускакал все же, собака…
Капитан и летчик снова помолчали. Потом Косаговский положил руку на плечо пограничника.
— Давайте-ка, Степан Васильевич, раздевайтесь, посидим, чаю попьем.
— Большое спасибо. Это очень кстати!—обрадовался Ратных.— С минуты на минуту сюда, к вам, придет мой приятель. Простите за бесцеремонность, мы у вас встретиться условились.
— Тем лучше. Сережа, живо чайник на плиту!
— Только, чур, без меня про войну не рассказывать!— взмолился Сережа и помчался, подпрыгивая, на кухню. Женька, трепыхая ушами, побежал за ним.
Когда гость был посажен на уютный диванчик, Косаговский сказал:
— По всему — по фамилии и по оканью — видно, что вы, Степан Васильевич,— сибиряк.
— Коренной! Чистокровный гуран (Горный козел. Но в то же время и кличка забайкальцев.), забайкалец. Прадеды мои из тех ратных людей, что с Василием Поярковым пришли и обжили дикие земли на рубеже с Поднебесной империей… А у вас, Виктор Дмитриевич, фамилия явно не сибирская.
— Я — белорус. Военная служба сюда занесла…
— Запаздывает мой приятель!— посмотрел Ратных на часы.
— А кто он, если не секрет?
— Никакого секрета. Федор Тарасович Птуха, мастер взрывных работ.
— Позвольте!—обернулся Косаговский, вынимавший из буфета чайную посуду.— Да я же его хорошо знаю!
— Совершенно верно. Он работает на строительстве дороги, отвечает за транспортировку взрывчатки. Он летал уже с вами в Балашиху. Птуха и посоветовал мне проситься к вам на самолет.
— А где вы с ним познакомились?
— На Халхин-Голе. Он тоже там порох нюхал.
— Что?!—весело воскликнул летчик.— А я и не знал. Ну и день сегодня! Собирается боевое братство халхин-голцев! Он, наверное, тоже пограничник бывший?
— Нет, он бывший мичман Тихоокеанского флота. Так сказать, пенитель моря! По специальности — минер-торпедист. А познакомился я с ним в Баян-Бурде, в полевом госпитале.
— Подорвался?
— Не то чтобы подорвался, а руку себе покалечил. Команды минеров с Тихоокеанского флота и с Амурской флотилии прислали на Халхин-Гол. Помните единственный японский понтонный мост? В июле, во время их большого наступления, мост этот тихоокеанцы взрывали. Мичман в чем-то чуток просчитался, и ему доской, как топором, отрубило два пальца левой руки…
— А теперь он снова на взрывной работе?
— Снова. Не могу, говорит, бросить веселое ремесло.
— Вот именно «веселое»!— подхватил Косаговский.— Вы заметили, Степан Васильевич, что люди опасных профессий всегда влюблены в свою работу? Возьмите водолазов, верхолазов, шахтеров…
— Летчиков!— подмигнул Ратных.
— А какая у меня опасность? Обыкновенный воздушный ломовик. Грузовое такси.
— Ну-ну, не прибедняйтесь. Что ни говори, а романтики у вас много.
— Какая там романтика!— отмахнулся летчик.— Не о романтике думать приходится, а как бы пережог горючего не сделать. А еще лучше — нагнать экономию хотя бы десяточек килограммов за рейс. С гужевым оттенком моя работа, честное слово!
Сережа принес из кухни чайник. Наливая в стакан капитана крепкий коричневый чай, Косаговский улыбнулся стеснительно:
— Правда, простору в нашей работе много. Авиация наша легкомоторная, специального назначения. А это значит, в любую щель обязаны пролезть и на пятачке приземлиться. Мы как летаем? За лысой сопкой — чуть левее бери, за горелой — правее держи, а над ущельем с ручьем— маленько выше возьми. Вот и все наши ориентиры.
Виктор откинул со лба волосы и засмеялся, по-ребячьи сморщив нос.
В передней затрещал звонок.
— Это Птуха,— сказал капитан. Сережа помчался в переднюю.
Дверь в переднюю Сережа не закрыл, и видно было, что вошел человек сухой, мускулистый, подобранный и до краев налитый веселой, звонкой силой. То ли от прямой по-военному фигуры, или от черного клеенчатого реглана, или от мичманки с узеньким нахимовским козырьком и лихо отдернутой назад тульей,— но была в нем та подтянутость и щеголеватая точность, тот необъяснимый флотский шик, который свойственен только военным морякам.
Сережа замер от восторга, глядя на настоящего морского волка, на пенителя моря,— как сказал капитан Ратных. А тут еще Птуха сбросил реглан и предстал во всем блеске морского кителя с якорьками на золотых пуговицах и значком торпедиста на рукаве — красной морской торпедой в золотом круге. Не смог моряк — духу не хватало — расстаться с этим доблестным значком. Достаточно и того, что спорол четыре мичманских галуна, следы которых еще видны были на рукавах.
Блестя цыганскими глазами, он спрашивал Сережу с напускной строгостью:
— Штык-болт крепить умеешь?
— Не умею,— смущенно ответил Сережа.
— А рифовый узел вязать можешь?
— Не могу. Научите?
— Об чем речь? Обязательно!— А войдя в комнату, мичман обратился к Косаговскому:—Извините, Виктор Дмитриевич, что незваный пришел. Хочется с товарищем капитаном поговорить. Давно не видались.
— Хорошо, что пришли, Федор Тарасович. Чудесно получилось! Вы, оказывается, тоже хал- хин-голец?
— Так точно! И вы там бывали? Кошмар прямо!— Он посмотрел на стаканы, на чайник и вздохнул сокрушенно:— Боевые товарищи при встрече чай пьют…— Вышел в переднюю, покопался в кармане реглана и, вернувшись, поставил на стол бутылку.— Родной одесский коньяк — вот что надо!
— А разве вы одессит?— спросил Косаговский.— С Одессы-мамы — так, кажется, у вас говорят?
— Мне просто смешно! Это же сразу видно!— Мичман по-хозяйски уселся за стол.— Да, вот списали меня на бережок. Оверкиль у мичмана Птухи получился.— Он поднял левую руку и грустно посмотрел на пальцы — средний и указательный, оторванные до суставов первой фаланги. Его певучий, быстрый одесский говорок стал медленным и невеселым.— Одним словом, полундра!— Помолчав, он продолжал:—А на взрывном деле, как и на борту, тоже морская разворотливость нужна. Дело не скучное! Дырочку в камне просверлишь, взрывчаточку заложишь — и стукнешь! Далеко нас слышно…
Сережа, нетерпеливо ерзавший на стуле, навалился на стол локтями и весь подался к мичману.
— Товарищ мичман, вы давно взрывником работаете?
— Ты, Сережа, меня дядей Федей зови.
— Хорошо, дядя Федя.
— Не «хорошо», а «есть»!
— Есть, дядя Федя!—гаркнул Сережа.
— Отстань ты, пожалуйста, от человека,— одернул младшего брата летчик, разливая коньяк по рюмкам.— Вот отправлю тебя к тете Лиде, хоть отдохну немного… У них в школе летние каникулы начались,— сказал Виктор капитану и Пту- хе,— и я хочу его к тетке отправить. Она сейчас в таежном селе Удыхе. За сушеными грибами и медом туда поехала. А это рядом с Балашихой. Хотел, понимаете, его на своем самолете туда подбросить. Но теперь… с таким грузом…
— Но вы ведь сами говорили, что без детонаторов взрывчатка не взорвется,— вмешался капитан.
— Иногда взрывается,— ответил Виктор.—
Удар, перегрев, встряска, трение — и готово!
— Ни-ни!—даже поднялся со стула мичман.— Это особый скальный сорт. Похожа на замазку или глину. Можно мять, фигурки лепить, в футбол играть, Жевать и глотать можно. У нас однажды
медведь целый ящик такой взрывчатки сожрал. В огонь ее можно бросать, а в воде — годы пролежит. Умница взрывчатка, чтоб я так жил! Безопасная, как детская игрушка.
— Вот! А у тебя вечно нельзя да нельзя,— осуждающе посмотрел на брата Сережа.— Полечу завтра с тобой на Балашиху — и все. Чихаю я с присвистом на эту взрывчатку!
— Если еще раз услышу это «чихаю с присвистом», то я…— бурно вздохнул Виктор.— На Балашиху ты завтра не полетишь. И кончен разговор! Все! Точка!.. Ну, друзья, за встречу!..
И он поднял рюмку.
Сережке не сиделось, он жаждал общения, и в середине вечера ему все же удалось утянуть капитана в свою комнату, чтобы показать стекло, которое они вскладчину со школьным приятелем купили для будущего телескопа.
Сережа отфутболил подвернувшуюся под ноги консервную банку с застывшим столярным клеем и с усилием выволок из-под кровати большой ящик. Бесценные сокровища были сложены в нем! Водопроводный кран без ручки, ножовка с обломанными зубчиками, старые автосвечи, подкова, масленка, штыри, велосипедный насос, подфарник с разбитым стеклом, колесо швейной машины, винты, ролики, моток проводов.
— Электрический паяльник буду делать,— указал Сережа на провода.
— Сожжешь пробки, ох и влетит тебе от брата!— сказал капитан.
— Мне и так каждый день влетает.
— Большие у тебя сокровища. А брат видел? Выбросит он их, пожалуй.
— Витюхан не выбросит, а вот тетя Лида, если увидит,— выбросит. Она же в технике — ни бум- бум!.. Вот оно, стекло, нашел! Положительная собирающая линза. Самая главная в телескопе! Возьмите в руки,— не бойтесь, не разобьете.
— Стекло мы потом посмотрим. А сначала скажи-ка мне, кто это делал? Замечательная работа!
В дальнем конце комнаты, на большом столе, раскинулся древний русский город. В центре его, на холме, высилась крепость-кремль, опоясанная бревенчатыми стенами с боевыми башнями по углам, а внутри кремля спесиво красовались пятиглавый собор, затейливые терема и хоромы воевод, бояр и купцов гостиной сотни. С крепостных стен грозили врагу медные пушки, около них, опираясь на банники, стояли пушкари в цветных кафтанах. А кремль охватили кольцом городские посады — покосившиеся избы под соломенными крышами, церквушки, огороды, колодцы, базарный майдан. Над макетом города маленькая лампочка, окрашенная в зеленый цвет, изображала луну. При свете ее по улице посада тащилась неуклюжая боярская колымага, запряженная цугом, шли к колодцу девушки с ведрами, брели дозором два стрельца с бердышами на плечах, во дворе избы стоял мужик и глядел на луну, рядом с ним сидела собака и, задрав морду, тоже смотрела на луну. Все это было сделано очень искусно из дерева, крашеного картона, гипса и пластилина.
— Очень хорошо!— восхищенно сказал Ратных и крикнул в столовую:—Мичман, идите сюда, посмотрите на диво дивное!
Птуха и Косаговский вошли в Сережину комнату.
— Ох, чтоб я пропал!— вырвалось у мичмана.— Настоящая древняя история!
— Ты объясни капитану и мичману, что этот город изображает,— сказал Виктор Сереже.
— Это наш город. Сначала это казачий острог был, маленькая крепость. Казаки новые земли завоевывали, с дикими народами воевали, дань с них собирали. Потом из Москвы воеводу и стрельцов прислали, потом мужиков, и начали они землю пахать. И стал острог вот таким городом.
— А сейчас зарево его огней с воздуха за сто километров видно!—Косаговский подошел кокну и откинул штору. За окном мерцало и пульсировало в небе розовое зарево. Летчик хотел задернуть штору, но помешал стоявший рядом с ним Птуха. Мичман прильнул к стеклу, заслонив с боков глаза ладонями…
— Значит, вдвоем с приятелем вы этот город воздвигли?— спросил Ратных, обняв Сережу за плечи.
— Что вы! Его весь наш школьный историкокраеведческий кружок строил. Даже девчата. Учитель-историк— тоже. Он нам картины приносил, книжки исторические. Интересно было!..
— Ты, Сережка, не телескоп комбинируй, а машину времени,— сказал серьезно Виктор.— Я тебе на это дело ходики из кухни пожертвую. Улетишь в этот древний город и, может быть, воеводой там станешь. А я, ох, и пожил бы без тебя, без твоих фокусов.
— Брось смеяться! А то как дам с правой!— Выставив кулаки, Сережа кинулся на брата и толкнул его в бок.— Карамба! Защищайся, презренный трус!
— Сдаюсь, сдаюсь!—смеясь, поднял Виктор руки.
В передней громко хлопнула входная дверь.
— Кто это?—удивился Косаговский.— А где же Федор Тарасович?
Мичмана не было у окна, где он только что стоял, не было его и в столовой. И на вешалке не было реглана и мичманки.
— Ушел!—развел руки Ратных.— Ничего не понимаю.
— Дядя Федя на улице! Идите сюда, посмотрите!— крикнул Сережа от окна.
— Эге! А мичман-то не один,— поглядев в окно, сказал капитан и потушил свет в комнате. Так лучше было наблюдать за улицей.— А кто этот прыгун, не знаете, Виктор Дмитриевич?
На противоположной стороне улицы высокий, тонкий, как жердь, человек, упершись подбородком в грудь, то набегал на мичмана, то отскакивал, нелепо подпрыгивая.
— Первый раз вижу такого,— ответил Косаговский.
— Это Памфил-Бык!— плюща нос о стекло, оживленно сказал Сережа.
— Памфил-Бык? Что за зверь?— удивился капитан.
— Его все мальчишки в городе знают. Он то появится, то пропадет. Разные старухи-богомолки говорят, что он в тайгу уходит богу молиться. Скоро светопреставление будет. Старухи говорят, что он святой, юродивый. Про юродивых я читал. Они в древние времена жили. Верно?
— Верно,— ответил не сразу, думая о чем-то, капитан.— Но, оказывается, юродивые и в наше время живут. Надо с ним познакомиться. Пошли, Виктор Дмитриевич?
— И я, и я!— закричал Сережа.
Он первым очутился за дверью. Но и его обогнал пес Женька, помчавшийся вниз по лестнице, кособоча зад и громко повизгивая от нетерпения.
Глава 2
Юродивый
Чу! Шум. Не царь ли? Нет. Это юродивый.
А. Пушкин. Борис Годунов.
Увидев подходивших капитана и летчика, Птуха двинулся навстречу.
— Это мой старый знакомый. Я его, жлоба, не раз на нашей трассе видел,— тихо сказал он капитану.
— На трассе?— быстро спросил капитан.
— Дорогу строим, а он на трассе божественную комедию ломал. Молитвы пел, народ собирал, чудеса показывал.
— Чудеса? Какие чудеса?
— Иголку с ниткой через щеку продергивал, и крови нет. Грудь шилом прокалывал. Факир, бодай его в брюхо! А рабочие, особенно деревенские, из глухих углов, и бабы носами хлюпают: «Блаженненький!.. Святой, к господу причаенный!.. Чудотворец!..»
— А что ему на трассе нужно?
— А я знаю? Вышиб я его оттуда и пообещал, если еще раз увижу,— в землю по плечи вобью! А сейчас гляжу из окна: он все на дом Виктора Дмитриевича пялится.
— Пойдем поприветствуем его,— двинулся капитан.
Юродивый стоял, прижавшись к стене, прячась в тень.
— Уважаемый публикум! Рекомендую! Факир Шаро-Вары!—сердито, но тоном циркового шталмейстера провозгласил мичман.
Косаговский включил карманный фонарь. Из темноты выступило иконописное, темное, изможденное лицо с узенькой бороденкой, стекавшей со щек. Блеснули пустые стеклянные глаза. Памфил-Бык стоял сбычившись, уперев в грудь подбородок. Когда-то нож, а может быть пуля или сабля, резанули его по горлу. Рана заплыла безобразным шрамом, красным и бугристым, как петушиный гребень. Шея онемела, притянула подбородок к груди, голову поднять он уже не мог, как бодающийся бык, за что и получил свою кличку. Одет он был в рваное пальтишко, подпоясанное веревкой, вместо шапки повязался по-бабьи грязным белым платком, на ногах были валяные опорки. Он опирался обеими руками на длинную и толстую дубину со свинцовым набалдашником в кулак величиной. Подошедшие к нему молчали, молчал и он, блестя безумными стеклянными глазами.
Капитан почувствовал вдруг, что юродивый пристально вглядывается в него. В это время Женька, заряженный неиссякаемым весельем, заскакал вокруг юродивого, затявкал. И будто бы отбиваясь от собаки, Памфил-Бык, перехватив дубину за нижний конец, с силой размахнулся ею вкруговую. Круто загудел воздух. Испуганно вскрикнул невидимый в темноте Сережа. Свинцовый набалдашник просвистел близко от головы капитана.
— Осторожнее размахивай, гражданин,— спокойно сказал капитан.— Ты кто такой?
Памфил-Бык ухмыльнулся широко, бессмысленно.
— Асиньки? Я кто? Я Памфилка, дурак присноблаженный, глупомудрый. Вот я кто.
Он заморгал часто, подпрыгнул высоко и завопил хрипло:
— Христа зарезали!.. Богородицу-матушку зарезали!.. Ой, жалко!
— Заткни кран!— гаркнул, как на палубе, мичман.— Что здесь потерял? Что высматриваешь?
Юродивый и ему ответил ангельской, миролюбивой улыбкой.
— Асиньки?—И закрестился вдруг испуганно.— Узнал! Узнал тебя!.. Ты богородицу зарезал!.. Боюсь! Ты Памфилку-дурака зарежешь… Боюсь!— захныкал он, тыча пальцем в лицо мичмана.
— Ша! Чтоб тихо было!— шагнул Птуха к юродивому и поднес к его носу кулак.— Чуешь? Увидишь небо в алмазах!
В глазах Памфила мелькнула осмысленная злоба.
— Не дуй в улей, без глаз останешься,— тихо, угрюмо проговорил он.— Неровен час, сегодня — нас, завтра — вас.
— Чеши отсюда, пока цел!—снова двинулся мичман на юродивого.
А Памфил уже уходил, подскакивая и хрипло вопя церковный напев:
Волною морскою, скрывше древле,
Гонителя, мучителя под водою скрывше…
Его не было видно, но из темноты все еще доносилось со злобной угрозой:
Гонителя… мучителя…
Капитан молчал, сунув руки в карманы шинели, о чем-то упорно думая.
— А, гори они синим пламенем, эти факиры и малохольные!— сказал вдруг зло мичман.— Шатаются тут! И чего милиция смотрит?.. Потопаю я. Ухо надо придавить, выспаться. Завтра рано полетим. Пока, товарищи. Давай руку, Сережа…
Даже по звуку шагов мичмана можно было понять, что он очень сердит и очень чем-то недоволен.
Глава 3
Граница
Я нынешней ночью Не спал до рассвета, Я слышал—проснулись Военные ветры.
М. Светлов. Перед боем.
Косаговский предложил капитану ночевать у него, а не в командирской гостинице пограничного отряда. Едва вошли они в маленький кабинетик летчика, Ратных подошел к телефону.
— Разрешите? Позвоню в штаб отряда. Доложу о присноблаженном Памфиле-Быке.
— Нужно доложить. Что-то фальшивое в нем, и ведет себя подозрительно.
Капитан поднял трубку, а Виктор деликатно вышел, притворив дверь. Когда он вернулся, Ратных бесшумно ходил по комнате, заложив одну руку за спину и держа ею локоть другой. Лицо его было мрачно и озабоченно. Летчик не стал навязываться на разговор. Слышно было, как Сережа промчался, подпрыгивая, умываться. Капитан улыбнулся.
— Шустрый он у вас, как чижик. Не ходит, а бегает вприпрыжку. Торопится, как бы без него что-нибудь интересное не случилось.
— Горе мне с ним. Бедовый слишком. Но коли созорничает, не отопрется, душой не покривит.
— А ваш отец и мама?..
— Круглые сироты мы с Сережкой,— тихо сказал Виктор.— Мама умерла, когда Сереже шесть лет было, а через два года и отец погиб при катастрофе. Он был паровозным машинистом. Живем втроем, с тетей Лидой, маминой сестрой.
Опять промчался с подскоком Сережа. Виктор остановил его около дверей.
— Покажи руки. Чистые. А шея? Молодец. И марш спать! Завтра воскресенье, можешь спать до девяти.
— Я завтра в пять встану.
— Это зачем?
— Секрет.
— Не валяй дурака!—крикнул ему вдогонку брат. Сережа не ответил. Слышно было, как он свирепо колотил подушку, укладываясь спать.
— А вы женаты, наверное? Дети есть?— спросил Косаговский.
— Как перст!.. А семья-то у меня большая! Сейчас кто спит, кто на переднем крае тишину слушает.
— Трудно на границе?
— Живем! Хотя порой и трудненько бывает.
— Успеть бы третью пятилетку кончить,— сказал летчик после молчания.— И где начнется война? Здесь, у нас, или на западе?
— Везде не сладко. Но старый наш знакомый, Квантунская армия, усиленно готовится. Вдоль всей границы укрепления возвели, доты строят, целые форты с тяжелой артиллерией. На днях пришла на границу гвардейская дивизия генерала Орисаки. Поют солдаты, что омоют свои сапоги в священных водах Байкала…
Оба снова помолчали. Тихо было и в доме, и на улице. В комнате Сережи тоненько, сдавленно взлаял сквозь сон Женька.
— А нам, пограничникам, сейчас, честно говоря, братчики досаждают. Слышали о Братстве русской правды?
— Постойте, постойте! Кажется, был судебный процесс — пойманы на границе как шпионы и диверсанты.
— О них я и говорю. Они, не таясь, называют себя русскими фашистами. А штаб у них в Харбине. И вертит этим Братством японская разведка… Немало их, гадов,— целых три конных полка по всей границе расселены. Днем пьянствуют, русские песни орут, а ночами паскудят, лезут через границу… На участке моей заставы Харбинский полк этих братчиков действует. И получили мы сведения, что в этом полку есть офицер Колдунов.
— Колдунов?— удивился летчик.— Не тот ли самый, ваш крестник, халхин-голский недобиток?
— Который ухо мне изуродовал? Может быть. А может быть и нет. Проверить надо…
Ратных взволнованно прошелся по кабинету, покачал головой и снова присел к письменному столу.
— Через границу харбинцы обычно прорываются с боем, крупными бандами. Японцы поддерживают их огнем. А если прорыв удался, эти братчики распыляются и действуют группами в два-три человека. Москитная тактика… И вот что
загадочно,— сказал задумчиво капитан, катая по столу ладонью карандаш.— Возвращаются они в Маньчжурию тоже небольшими группами и бывает, что некоторые из них несут рассыпную платину. Сначала они пушнину таскали, красоты неописанной пушнина! А последние года два мы перехватываем платину. И такую, какую никто еще в «Золотоскупку» не сдавал! Крупная, отборная, каждое зернышко хоть в рукавицах бери. Специалисты утверждают, что платины такой высокой пробы нет на окрестных государственных приисках. Откуда она тогда?
— А сами задержанные что говорят?
— Что они скажут, когда достаются нам только мертвыми. Даже раненых захватить не удается. И знаете, почему? Раненых они добивают, чтобы, значит, не проговорились… Завтра мне обязательно надо быть на заставе — сигнал поступил, что очень скоро братчики снова полезут…
Утром, еще в темноте, завтракали на кухне, чтобы не разбудить Сережу. А когда засигналил на улице пришедший за летчиком аэродромный автобус, в переднюю пошли на цыпочках и одевались тихо.
Город еще спал. На всей Забайкальской улице только в одном окне горел свет. Виктор открыл дверцу автобуса, поднял ногу на подножку и попятился. В автобусе сидел Сережа. Ватный его пиджачок был туго запоясан командирским ремнем, подарком брата, на ремне висела большая полевая сумка, тоже братов подарок, а на голове— третий подарок — старый летный шлем. У ног его лежал Женька.
— Далеконько собрались, Сергей Дмитриевич?— спросил рассерженный Виктор.
— В Балашиху.
— А ну, марш домой! Снять амуницию, ложиться спать!— строго свел брови летчик.— По случаю воскресенья можешь сходить в кино, на утренний сеанс.
— Сам иди в кино, на утренний сеанс!
— Сергей! Разговорчики!
Сережа вскинул голову упрямо и вызывающе.
— Ты слово не держишь!—сказал он.— Давал мне слово взять в полет? Давал!
— Сегодня не полетишь.
— Товарищ капитан, скажите, если человек дал слово, должен он его держать?
Ратных крякнул:
— Слово надо держать.
— Правильно! Слово надо держать,— Виктор улыбнулся:— А вчера я сказал Сережке — не полетишь в Балашиху! Должен я свое слово сдержать?
— Виктор Дмитриевич, возьмем парнишку! А?— неожиданно заступился капитан.
Виктор посмотрел на замершего брата и надвинул ему шлем на нос.
— Ну, шут с тобой!
Сережа схватил брата за руку и запрыгал.
— Вик, ты такой брат, такой брат… И вам, товарищ капитан, спасибо-преспасибо!
— Погоди!—остановил его Виктор.— Обман- пинчер тоже собрался лететь?
— У нас с Женькой на все одинаковая точка зрения.
Женька, видимо понимая, что разговор идет о нем, ухмылялся Виктору во всю морду: все зубы на виду, а нос на бок. Потом подсунул голову под ладонь летчика.
— Подхалим!—сказал Виктор и дернул Женьку за ухо.
Глава 4
Прогноз погоды
Походил Илья на конюший двор,
Седлал своего коня доброго,
Тянул двенадцать подпруг шелковых,
Белого шелка шемаханского.
Былина об Илье Муромце.
Сережа не раз бывал в аэропорту, и его всегда волновал и басовитый гул моторов, мужественная песня дальних странствий, и запахи бензина, масла, краски,— особенные, зовущие запахи летного поля; волновали и воздушные корабли, то в стремительном разбеге отрывающиеся от земли, то устало идущие на посадку. И он люто завидовал пассажирам: закутанным в меха оленеводам из приморской тундры, морякам-тихоокеанцам, инженерам таежных строек, темнолицым от зимнего загара геологам, даже обычным скучным командировочным.
— Идите к самолету,— сказал Косаговский капитану и брату,— а мне надо разрешение на Сережкин полет получить. И взять прогноз погоды.
Самолет Косаговского, из семьи прославленных АНТонов, с большим номером 609 на борту, стоял на рулежной дорожке. Птуха, увидев подходивших, озорно прищурился.
— Ха! Смотрите на него, таки своего добился! Я же говорил — Сережа еще тот парень. Тю, и Женька здесь! Полный порядок на палубе.
Капитан посмотрел на двух красноармейцев, стоявших около самолета.
— Вы охрану вызвали, мичман?
— Еще вчера вечером. Вертятся тут всякие факиры, целуй их собака в нос!
— Умно сделали, Федор Тарасович. На бога надейся, а ишака привязывай. Покажите нам ваше хозяйство.
В кабине самолета невысокими аккуратными взрывчаткой. Вид у них был самый мирный, их можно было принять за ящики с консервами или конфетами, если бы не крупные надписи на красных наклейках: «Внимание! Взрывоопасно!» Пол кабины устилал войлок, и между штабелями ящиков были прокладки из войлока. И все это было умело, по-морскому принайтовлено к бортам.
— А горшки с цветами — тоже ваше хозяйство?— указал Ратных на глиняные горшки с фикусами, стоявшие рядом со взрывчаткой.
— Морока мне с этими цветочками!—сердито проворчал Птуха.— Наказ балашихинских бабенок. Привези им обязательно такие, лопоухие. Особо ценный груз! Беречь, не трясти, не бросать, не кантовать. Кошмар!
— Цветочки — пустяк,— сказал незаметно подошедший Косаговский.— А я, вот, в тайгу ореховый буфет тащил, на сто пятнадцатую стройку. Не понимаю, как он в горловину люка влез. И в тайге люди по-человечески жить хотят.
— И футбольные мячи везете?— потянулся Сережа к двум мячам, висевшим под потолком.— У вас и футболисты есть, дядя Федя?
— Команда «Тайга»! Класс!— гордо ответил мичман.
Техник, сидевший в пилотском кресле, грел мотор. Самолет дрожал, от винта летели брызги из луж. Увидев летчика, он снял газ.
— Разрешение на Сережкин полет имею, прогноз тоже получил. Погодка… Как сердце красавицы!
— Это как же понять? — спросил капитан.
— Склонно к измене и перемене! Ничего. Добро на вылет имеем. Как движок?— крикнул летчик механику.
— Как зверь работает!
— Характер у него, видать, задиристый! — засмеялся капитан.
— Работяга мой Антошка! Где хотите сядет, хоть на подоконник, как воробей… Ну, по местам!
Мичман втянул в кабину лестницу и закрыл дверь.
Она захлопнулась мягко и плотно, и не знал Сережа, что она закрыла от него привычный, будничный мир, а за нею начался мир необыкновенных, фантастических приключений.
Продолжение следует.
