Мы жаждали романтики. Но ее не было в этом благоустроенном уральском городке. Зато сразу начались неприятности. В первый же зимний день Мухтар отморозил нос. Потом он потерял класс. Пошел показывать элементы рельефа и потерял. Ребята вернулись довольные: вместо географии они целый час катались с горы. Мухтар смог выбраться из тайги только к вечеру и сорвал еще два урока.
В результате — сердитое замечание завуча и неожиданный лозунг: «Все — на лыжи!»
Освоение лыжной науки мы начали с наведения блеска на свой внешний вид. Учтите, нам было всего по 23 года. Я надел элегантный спортивный костюм, сплошь состоящий из «молний». Мухтар отправился на первую лыжную прогулку в роскошном коричневом свитере из верблюжьей шерсти, коротких голубых штанах и красных гетрах.
День, как по заказу,—мороз и солнце. А о горе, на которую нам вздумалось подняться, и говорить нечего—великолепна!
— Эге, есть где разгуляться джигитам,— обрадовался Мухтар и упал.
Поднявшись, он вытолкнул изо рта комок снега и бодро объявил:
— Крутизна склона — пятьдесят градусов. Высота над уровнем моря — триста сорок метров.
— Ребята, глянь-ка, марсиане,— вдруг донесся до нас тонюсенький голосишко.
Это явились на гору мальчишки. Их-то как раз и не хватало.
— Тише вы. То учителя… новенькие.
— Тогда все,— вполголоса продолжил кто-то.— Сейчас будут сосны сшибать!
«Ну уж дудки,— решили мы,— не дождетесь! До утра здесь стоять будем».
Но тут нам на помощь пришел мальчуган в куртке, подпоясанный широким офицерским ремнем.
— Меня Гошей зовут,— объявил он, ковыряя снег палкой.— В этом месте спускаться с горы нельзя. Внизу наносы.
— Зачем пугаешь,— нахмурил брови Мухтар.
— Не верите? — Гоша сморщил нос, фыркнул и направился к спуску.
— Стой! — прокричал Мухтар.— Остановись!
Расставив широко руки, он пытался поймать упрямца… и рухнул в снег. А Гоша укатил.
Он оказался ловким, этот Гоша. Но на равнине его встретила снежная стена. Лыжи встали. Выброшенный из валенок, мальчуган взвился вверх и, кувыркаясь, упал в кусты ольховника.
— Еду спасать,— строго сказал я, запамятовав, что нахожусь на высоте в триста сорок метров над уровнем океана.
— Нет, спасать должен я,— возразил Мухтар.— Виноват я.
И он попытался преградить мне путь. Но лыжи мои уже скользили к краю площадки, а останавливать их ни я, ни Мухтар не умели. И все же мой отважный товарищ вырвался вперед. Он был прекрасен, как витязь в тигровой шкуре. Я видел его вскинутые вверх руки, гордо поднятую голову, сильные плечи. Как жаль, что потом все это смешалось. Четко виднелись только лыжи. Они катились свободно и непринужденно.
Откопали нас мальчишки.
— За скорой помощью сбегать? А? — наперебой спрашивали они с самым серьезным видом. А в глазах плясали смешинки…
Сейчас трудно объяснить, чем руководствовались мы, направляясь снова к горе.
У Мухтара вид был аховый. Лицо бледное, ни кровинки, а губы шепчут строки из песен Абая.
Сияют в небе солнце и луна —
Моя душа печальная темна:
Мне в жизни не найти другой любимой,
Хоть лучшего, чем я, себе найдет она.
Так со стихами великого казахского классика на устах и сверзился он вторично с горы.
Я съезжал, наоборот, деловито и молча. Поэтому мне удалось добрый десяток метров стоять на лыжах. Стоять, пока кто-то не дернул меня за ногу.
Очнулся я на руках у Мухтара. Он тряс меня, требуя не забывать о своем педагогическом авторитете и держаться гордо, как подобает джигиту.
Собравшись с силами, мы опять полезли в гору. Потом дружно падали, вставали, чтобы упасть снова и снова.
Мальчишки сначала со смехом, а затем с изумлением глядели на нашу безнадежную борьбу с горой. Часа через два их сердца не выдержали.
— Дяденьки! Нам пора домой. Ну поехали же…
Тогда мы отступили, но организованно, настолько организованно, что не забыли пригрозить горе новым штурмом.
И сразу же оказались в плотном кольце. Нас, шатающихся от усталости, со всех сторон поддерживали угловатые мальчишечьи плечи.
— Ничего не понимаю,— развел руками Мухтар,— за что такие почести?
Я оглянулся. Сугроба, которым нас пугали мальчишки, у подножья горы не было. Мы срыли его начисто, проявив самое настоящее безумство, безумство храбрых. А перед ним человечество всегда благоговело.
