Аркадий Кузовников упал на  обпятнанную солнцем желтую прибрежную гальку, натягивая на голову полы пиджака. Пригнулся под свистом лопастей вертолета тальник, шугнул рябь по заливчику… А мы уже ушли высоко. Халмерью стала темной ниткой, и только гигантская зеленая сопка, уже прожелтенная осенними березами, еще плыла в виду, пока и ее не заслонили синь гор и белизна забитых снегом морщин их…

Потом долгий месяц буду видеть памятью эту сопку; представится, что именно с нее сойдем к оставленным в диком месте Кузовникову и Кокину, но все случится иначе.

Как-то у Тургенева прочитал, что русский мужик в беде и сильном горе падает навзничь, тянет на головушку одежды Мы хоть и не в беде оставляли друзей, но в одиночестве…

Настал черед подсобной четверки: Валеры Медведева, Бориса и Елены Рязановых, Наташи Бирюковой. Полетели из вертолета мешки с провизией; я успел запомнить только вросшие в траву тракторные сани; никто еще не знал, с каким недоумением и беспомощностью будем крутиться около этих саней в поисках продуктов.

Впрочем, интрига — не лучший способ увлечь за собой читателя; на момент забыли про оставленных друзей, когда взмыли высоко-высоко и узидели разом узел высочайших вершин Урала, мощные ветви Исследовательского хребта. Мы как бы принимали парад вершин, строго черных, с ослепительными манжетами снежников — пики Янченко, Манараги, Защиты, Народной и пока безымянную, похожую на каменную медузу с ее четырьмя отрогами вершину — будущий пик «Уральский следопыт». А когда вертолет выбросил нас в болотинку, под ногами хлюпнула холодная вода, загудели комары, мы быстро присмирели, потащили за собой скарб на сухой бережок.

Теперь бы и нашу шестерку кто пожалел — таким неуютом и необжитостью дохнул Приполярный Урал; на минуту я испытал вовсе не теоретическое одиночество: на сотню верст вокруг, возможно, ни жилья, ни души человеческой: три наши группы разбросаны по нитке в 180 километров.
Но под бережком шумела речка, на бережку зеленели лиственницы, а где вода и дерево — там и жизнь…

Итак, первого августа разбили двухпалаточный лагерь недалеко от подножий вершин хребта Колокольни, в устье реки Профиль Манараги. Как и почему мы здесь оказались?

Идея этой экспедиции, пожалуй, одной из самых сложных в истории свердловского туризма, принадлежит Владиславу Георгиевичу Карелину, заведующему лабораторией института теплотехники, мастеру спорта.

Воды, травы, камни Приполярного Урала давно уже испытывают предельную нагрузку от туристского паломничества со всех концов страны в любое время года. Причем влечет сюда именно сложность маршрутов, возможность практически за день пережить уникальную смену ландшафтов — от утопающих в цветах полян в нетронутых уголках низинной тайги до обледенелых стенок зубцов Сабли или Манараги на высоте под два километра со свистящим там ветром, густым облачным кружевом…

Идут на Приполярный зимой, идут летом, пробираются осенью, пробиваются весной… Идут подготовленные группы и сами по себе, со спортивными целями и без особых целей.

Идея была простой — попытаться доказать возможность разгрузки низовых маршрутов, которые проложены, как правило, по речным долинам, вывести часть туристского потока к предвершинам, на траверсы горных пиков… Что этим достигается? Усложняются маршруты. На траверс пойдут более опытные, технически и, что особенно важно, экологически подготовленные группы. Неподготовленный турист — неряшливый турист. Он и мусорит, и дерево не то рубит, и палатку не там ставит. Это не всегда злонамерение, но всегда итог разжиженности цели похода или полное отсутствие ее.
Да что неподготовленный! Нынче зимой польские альпинисты совершили неслыханное по дерзости зимнее восхождение на высочайшую вершину — Эверест. Раньше подобное считалось невозможным из-за невыносимых морозов и ураганов, но альпинисты переступили порог невозможного… И казалось бы, этот ослепительный успех должен был затмить разговор о неприятных моментах. Но польский журналист, участник экспедиции, пишет: «Весь классический маршрут на Эверест походит на одну длинную свалку. Здесь оставлены тонны отходов. Трудно найти чистое место для палатки и чистый лед для приготовления воды. Его приходится носить издалека. На леднике Кхумбу на каждом шагу встречаются рваные веревки, палатки, ботинки и т. п. Весной, летом и осенью все прикрыто снегом, а зимой, когда сильные ветры его сдувают, свалка обнажает свое безобразное лицо…»
Для природы это — физически Сильный удар, для альпиниста и туриста — эмоциональный шок, порой отбирающий остатки сил. Помню, в самый сложный момент восхождения на Манарагу, когда встал вопрос идти вперед или вернуться, мы сошли с тропы, чтобы среди живой травы прийти к решению. И вдруг в этом, казалось бы, первобытно-глухом месте мы увидели развал консервных банок и подвешенную на веточку пустую бутылку из-под шампанского…

В другой, более щадящей ситуации это сошло бы за юмор, но нас вид свалки ошеломил, обидел. Днем раньше спускались с пика Свердловских туристов. Ничто не нарушало торжественности момента — шли только по камню, только по снегу, видели только вершины — и внизу, и далеко. И вдруг — красная обертка от шоколадной конфетки, которую обронил сам же при подъеме. Я оторопел: так быстро сошла торжественность, обертка заслонила сияние горы!

Идея Владислава Карелина впитывала еще одну тенденцию — соединение в наиболее сложных походах туризма и альпинизма. В спортивных целях был запланирован траверс высотной части Исследовательского хребта. Вот почему взятое нами снаряжение больше смахивало на альпинистское: на ногах — трикони (с подметкой, снабженной металлическими трезубыми пластинками), в руках — ледорубы, альпенштоки…

А вообще, горы по степени сложности подъема на них делятся (у туристов — маршруты) на 12 категорий: 1а, 16, 2а, 26 и самая трудная — шестерка.
На Приполярном Урале нет маршрутов ниже четвертой категории сложности, если совершено, конечно, восхождение. А какой смысл идти сюда, если не сходить на гору?

Наш маршрут, хотя он и экспедиционный, можно считать высшей категории сложности, ибо пешеходные «шестерки» вообще крайне редки. Экспедиция «Комсомольской правды» на Северный полюс — это «шестерка». Но ведь то полюс Земли!

По размаху, оснащению да и по значимости наша экспедиция не  ровня полюсной. Но как узнаются их переживания…

Вот что писал один из участников— Хмелевский— о пережитом на Северном полюсе: «У меня вдруг возникло острое чувство неотделимости от ребят, которые стояли рядом. Не потому, что они трижды вытаскивали меня из воды, и не потому, что мы закончили маршрут, одержали победу. А потому, наверное, что без них не было бы всего этого — этих прекрасных, мучительных, трудных 76 дней. У меня вдруг возникло острое, почти физическое чувство готовности пожертвовать своей жизнью за каждого из этих ребят…» И еще: «Я за то, чтобы замахиваться на дела большие, за то, чтобы переживания были глубокими. При таком подходе жизнь всегда содержательнее, интереснее, веселее. Полюс и передвижение к нему дали нам очень глубокие, сильные переживания. Эту ценность не купишь. И никто не сможет ее отнять. Это всегда будет с нами, что бы ни случилось…»
Я верю в нужность, искренность этих серьезных свидетельств.

Помню, перед погрузкой на вертолет мы присели на лавочке гостиницы в Печоре. Достали гитару. И песня, которую мы спели негромко, так удалась, так достала до сердца, что я в тот момент пережил нечто похожее на описанное Хмелевским…
Я любил всех и был готов на все для моих новых друзей.

И кроме главной цели — пика Масленникова, чисто спортивных, научных целей, которые мобилизовали и звали на лишения, у каждого была еще своя сокровенная и не всегда выразимая цель похода.

Знаменитый французский альпинист Параго говорил: «Совершать восхождения — это значит не только бороться с препятствиями, это искать смысл жизни…»

…И для каждого из нас экспедиция то продолжает, то венчает какие-то глубоко личные жизненные планы. Меня, конечно, волнует пик «Уральский следопыт». Станислав Карелин увековечит им своего наставника — первого мастера спота по туризму Евгения Масленникова,— в его рюкзаке металлическая плита, которая будет венчать пик вершины, под которой мы стоим.

Владимир Рыбин — врач. Он потихоньку за нами наблюдает, видно, ему для профессиональных целей нужно знать, как меняется характер человека в зависимости от продолжительных напряженных ситуаций, какими будут восхождения. Володя Суриков прилежный ученик Карелина. В этом походе он учится руководить, поэтому сам предельно собран. Да и вообще он немножко аскет. Внешне, по крайней мере. Николай Белобородов и Валерий Шляев спокойные, бывалые парни… Николай — опытный водник. Он предвкушает первосплав по Халмерью и поэтому терпит восхождения, которые, конечно, любит, но не самой отчаянной любовью.

…Наши палатки — на западном склоне. Он-то как раз самый дождливый — около 1000 миллиметров осадков. Высота лагеря — около 600 метров. Здесь так называемый подгольцовый пояс. Свыше 800 метров — горная пустыня. Из лагеря видим, где кончается зеленая зона, последние лиственницы. И конечно, к вечеру тянет сыростью, туманом. Стал накрапывать дождик. Мы укрылись в палатках. Началась туристская жизнь…

С первого же восхождения — на пик Свердловских туристов, где установили доску с эмблемой клуба,— возвращались с небольшой потерей. Под дождиком, который не перестал и утром, обронили металлическое острие от ледоруба — штычок. Карелин явно расстроен. Подъем идет часто по крутым снежным языкам, а без оснащенного ледоруба, на одних триконях, эта процедура небезопасна.

Зато вечером пьем чай с золотым корнем. На срезе он пахнет грибом, а чайный взвар дает нежнозолотистый цвет, мягкий вкус. Володя Рыбин сразу готовит запас, это немного в его духе — иметь не только на сегодня.

Пик Масленникова закрыт туманом. А нам он нужен свободный, солнечный, запланирован фильм об установлении мемориальной доски. Для Карелина вопрос о хорошей погоде для восхождения принципиален: доска в память первого мастера спорта по туризму на Урале Евгения Масленникова должна быть на вершине!

Евгений Масленников в уральском туризме фигура известная. Еще в 1945 году он плавал по Чусовой. Водил свердловских туристов на Алтай, Кавказ… Но родную сторону любил особенно. Его книга «Путешествия по Уралу», где описаны десятки, ставших хрестоматийными маршрутов,— настольная книга туристов.

В 1954 году он искал выходы на пик Колокольня. Но карта была крупномасштабная, группа ошиблась, и поднялась на пик Урал. И вдруг обнаружили, что рядом еще вершина, причем более высокая. Сам Масленников на нее не поднялся. Не поднялся он, взошли друзья.
Карелин тщательно пакует доску — все же нести ее на ближний свет.

А я запутался в тряпках. Брал вроде необходимое, а вот поди ж ты. Вообще же, полуторатонный экспедиционный груз насчитывает около 800 предметов. И это после тщательного отбора, Оставлено самое-самое необходимое. Ничего нельзя терять! Вот что, например, уместилось в моем рюкзаке: спальник, костюм штормовой, анорака, брюки, накидка, две рубашки, теплое белье, трусы, плавки, свитер (два), кроссовки, носки шерстяные (три пары), перчатки, рукавицы, накомарник, фляжка, носовые платки, тент для палатки, флакон ДЭТА, клей БФ-2, ремнабор, меховая подстилка, подтяжки, два полотенца, фотоаппарат с кассетами, поролон, чашка, ложка, кружка, дневник, томик Льва Толстого «Воскресение», это не считая  двух фляг бензина и нескольких килограммов продуктов. Рюкзак ворошится несколько раз в день, укладывается, уминается, чтобы имел и геометрически приятный вид и не смещал центр тяжести при ходьбе. Но это в идеале. Вид у рюкзака угрожающ…

Отдыхаем после первого восхождения. Ничего удивительного, что группа Масленникова перепутала вершину Колокольни с другой. На пике Свердловских туристов мы нашли записку туристов города Бендеры, которые искренне были убеждены, что взошли на Колокольню. А она — рядом, в трех километрах…

Кстати, «Уральский следопыт» печатал материалы по этому спорному вопросу: где же настоящая Колокольня? Мне было приятно удостовериться, что журнал дает точный адрес.

Туман висит низко, но в разрывах видим голубизну — признак, сулящий ясный день. После обеда исчез Володя Рыбин. Ушел якобы прогуляться. По времени мы догадывались, что он пошел разведать подступы к пику Масленникова. А все равно тревожно: чувство, что человеку, быть может, нужна помощь, а ты в неведении — самое тяжкое в горах.

Но можно понять и Володю — застоялись малость, так хочется размяться… Зов близкой горы в таком случае неодолим. Как бы там ни было, Рыбин зарабатывает по возвращении строгий взгляд Карелина. Мы же удовлетворились тем, что при восхождении Володя стыдился своих первопроходческих следов…

А назавтра в полдень млеем на пике Масленникова. Прекрасно виден почти весь Исследовательский хребет — Манарага, Янченко, Народная, Защита. Подъем был нелегкий. Вершинный конус, как пирамида, составлен из разнообразно торчащих громадных кубов и многогранников, их надо обходить, перелезать, брать в лоб.

Последний марш до вершины Карелин нес доску сам. Лица его не видел, но по движениям, несколько даже эффектированным, было ясно, что счастлив Карелин, счастлив. Увековечить память друга что-то да значит. Мы торжественно молчим и немного позируем для фильма Коле Белобородову.
Завораживает Манарага — одна из сложнейших вершин Приполярного Урала. И красивейших! Больше века назад, в 1850 году, здесь прокладывала путь Североуральская экспедиция русского географического общества под руководством Гофмана. Был в ней и художник И. Бармелеев. Он зарисовал Манарагу, но откуда — понять было трудно. И вот мы, кажется, отыскали место — очень похоже, что с пика Масленникова. Верно заметил Рерих, что везде что-то было. Даже дикие эти места имеют свою, достаточно населенную историю… Новгородцы уже в XII веке хаживали в бассейн Печоры. Летописцу Нестору, автору «Повести временных лет», новгородец Гюрата Рогович рассказывал: «Путь к тем горам непроходим из-за пропастей, снегов и лесов, так что не везде доходишь до них…» И о самих горах: «Удивительное мы встретили новое чудо, о котором до сих пор не слыхивали: есть горы, высота до небес…»

В 1465 году Иван III прибрал к рукам югорские земли. Князей югорских доставили в Москву, а сам Урал московитяне отобрали у новгородцев. Те сопротивлялись. Тогда Иван III послал рать и окончательно закрепил земли. Причем через хребты тащили флотилию. А Европа долго не верила, что там есть горы. В 1523 году посланник папы Климентия VII Компанеэе писал: «…во всей Московии не встретишь ни одного пригорка». Но скоро — в 1526 году — австрийский дипломат Герберштейн уточнил: «За этой рекой (Печорой) простираются до самых берегов ее высочайшие горы, вершины которых впоследствии непрерывных дуновений ветров лишены всякого леса и почти даже травы. Хотя они в разных местах имеют разные имена, однако называются Поясом Мира».

Я вовсе не против, чтобы именно так назывался родной Приполярный Урал, я пока валюсь в высокую с жарким дурманным запахом траву, раздавленный рюкзаком и усталостью.

«Сделав», как говорят альпинисты, две вершины, мы сняли лагерь и через перевал направились к реке Косью, чтобы оттуда совершить радиальный выход на Манарагу и верхами подобраться к висячим озерам, над которыми стоит пик, так манящий меня. За день нужно перевалить хребет, спуститься в тайгу, переправиться через холодную и быструю Косью, встать лагерем.

Солнце не щадит. Места совсем нехоженные, Видно, как резвился медведь: примята трава, разворочен муравейник. Много завалов, из-под мха торчат острые сучья. В лицо лепится паутина, нудят комары.

Просто тяжко. Особенно первые часы. Бездорожье, пни, бурелом. Чужой мир… Какие там красоты, какой диалог с природой! Нарастает чувство тупой усталости, раздражения; и вдруг — тропа! Как немного надо для радости! Весело топаем, хотя и согбенные под копнами рюкзаков— тропа выведет куда надо. Когда слышите в песнях о чувствах человека, обретшего тропку, верьте искренности их…

Карелин на Манарагу не пошел — он был там и летом и зимой. Двинулись впятером. Очень некстати забусил дождь. Через час мы уже вымокли насквозь. А впереди еще переправа, болота, лес, обледенелые стенки предвершины. Мы остановились. И если бы не та злосчастная бутылка шампанского, мы, может быть, повернули. Обозлились и двинулись к цели… Слева тайга, мох, вышли на гольцы. Вершина стояла в густом тумане. Быть на Приполярном и не взойти на Манарагу — этого себе не простить. Но двенадцатикилометровый путь до предвершинных скал, конечно, поубавил сил.
Вперед уходит Шляев. Он уже бывал на Манараге. Скоро мы скрываемся в тумане, идем почти в молоке. Шляев не взял трикони, а в резиновых сапогах на мокрых камнях надо иметь отменную технику.

Валерий — одаренный альпинист и турист, Идет мягко, без устали, ведет нас не быстро, но, чувствуем, без плутаний. Предвершинная стенка действительно сложная, Продвигаемся осторожно. Внизу в страшном провале курится туман. Тропа идет как бы винтообразно. Скалы холодные и мокрые. Неуютно.

О чем думается на вершине? В металлическом пенале находим записку — молодой отец пишет своему сыну: «Когда взойдешь сюда, поймешь, что любил твой отец. Верю, что взойдешь…»

Тоже думаю о сыне. Ему десять лет и он морщится, когда приходится чуть переработать, услужить другому. Пойдет ли он в горы? Если человек ищет истину, горы он не обойдет. Достаточно посмотреть на лицо друга, вместе преодолевавшего лишения похода, чтобы понять: вершина — это честность. Это — правда. Сюда нельзя зайти никак иначе, только через личные усилие и сверхусилие.

Вспоминается судьба лучшего скалолаза страны Михаила Хергиани. По общему признанию мировой горновосходительной элиты, он был в свободном лазании одним из лучших восходителей всех лет. Альпинистский риск, полная самоотдача определили его блистательные успехи. Он был свободен от боязни смерти, переживая ощущения полной раскованности, немыслимой доселе. Он погиб на одном из сложнейших классических маршрутов Ливанос — Габриэль в Италии. Камень перебил страховую веревку…

Что доказал этот человек поразительной смелости? И что вообще доказывает смелость? И Хергиани земляки ставят гранитный бюст как герою… Смелые люди — драгоценное достояние нации.

Моему сыну пока ничего не грозит в этой жизни. Это приятно. Да только что за лето без гроз…

Шапка шевелящегося тумана так и осталась на вершине, а мы, чуя спинами сырое облако, смотрели игру солнца С голубой далью, Горами, лесом. Менялось освещение, плыли высокие облака, и было так много простора…

Зато тесная тропа, скользкая и сырая, отобрала остаток сил. Перед лагерем еще видение: в низине не тронутое ветром черное гладкое озеро. По нему плывет утенок, растягивая за собой идеальной геометрии треугольник. Сейчас, когда мне надо успокоиться, я включаю в памяти это озеро покоя…

…Разбередила нас Манарага. У костра говорим о жизни. После удачных восхождений хочется что-то изменить в лучшую сторону, исправить ошибки, избежать неправильного. Как хорошо принимается сердцем толстовская проза: «Это чувство как бы раскрыло в душе Нехлюдова поток любви, не находившей прежде исхода, а теперь направлявшейся на всех людей, с которыми он встречался».
Не захлопываю книгу, пока не замирает костер…

Девятое августа — самый сложный день. Вечером мы увидели пик «Уральский следопыт». Но до него — шествие по «верхам». Именно тот усложненный маршрут, который Экспедиция будет рекомендовать. Медленно набираем высоту. Напряжение предельное. Альпинисты идут не восхождение или без рюкзаков, или с не очень тяжелыми. У нас вес — под тридцать.,, А что такое идти по «верхам»? Сбегающие с перевалов речки промыли глубокие проемы. Их не обойти. Спуск — подъем, спуск — подъем. Сколько речек, столько спусков и подъемов. А речек никто не считал,..
Одно утешение, и то оно приходит позже,— это настоящий труд! Спуски по осыпям и плоским плитам совсем не просты и в техническом отношении. Поражает чутье Карелина. Он находит среди каменных глыб, валунов и скальных отвесов незаметные облегчающие тропки. Шесть часов тратим на спуски-подъемы, а затем скатываемся в долину реки Повсян-шор. Тут новые сложности: русло разделено на множество протоков, приходится либо проваливаться в мокрый мох, либо жаться к скалам. Проходим одно озеро, второе. Их четыре. Я уже не чаю увидеть пик. Отстал. Мысль одна: остановиться, сбросить рюкзак. Природа скудеет, все чаще попадается лед, исчезает трава. Мы вступаем в горную пустыню. Озера здесь густо-черные, лед — глубоко-голубой, снег — ослепительный.

Я жмурюсь от прекрасного этого сочетания и не могу насмотреться на элегантный овал нашей горы, на которую еще никто из туристов не ступал. Что ж, ступим мы. Завтра, это будет завтра!

На седло поднялись без приключений. Шли, правда, не самым сложным путем — обогнули цирк, пересекли снежник, вышли на крутые, но вполне преодолимые скалы. И тут меня словно подмыло. Я пошел вперед один, понимая, что делаю неладное, все дальше отрываясь от остальных. Но чувство, что на вершину первым ступит кто-то другой и она не будет полновесным приобретением журнала, гнало вперед… Кто потом будет разбираться — этично я поступил или нет, убежав от группы, важно будет — сотрудник «Уральского следопыта» первым взошел на безымянную вершину или нет… И снова, в который раз, хлынул дождь.

С трудом поборол соблазн тщеславия, остановился. Кто первый взойдет на вершину — решит руководитель.

Сел на плиту, понимая, что выпускаю из рук альпинистское счастье быть первым; Так мало мест на земле, где это можно совершить!
Улыбающиеся Коля Белобородов и Валера Шляев подняли меня, подтолкнули в спину: «Иди, это твоя вершина».
Дождь и дождь. Негде скрыться на вершине… Написал традиционную записку, упрятал в тур. Будем ждать  ее в редакционный музей. Кто первый снимет?

Туман. Сырость. Траверсировали, начали спуск по восточному склону. От скальной стенки седла — гигантский крутой снежник. Бросили камень. Набирая скорость, шумя, он стремительно пошел вниз. Да, спуск непростой. Первым в снежном вихре умчался Шляев. Он уже внизу, похож на точку. Едза разбираем, что призывно машет руками. Скользим на альпенштоках и мы. И тут на минуту выступает солнце. Оно обливает вершину, снег. Блеск такой, что невозможно смотреть. Солнце — это жизнь! Поздравляют с солнцем почему-то меня, хотя подготовка экспедиции в основном лежала на их плечах. Но, видно, мокрый и уставший, я нуждался в поддержке, которую молча и с благодарностью принял…

Река Повсян-шор берет исток у голубого озера, окруженного замкнутым овалом скал. Выхода из него нет. Карелин с недоумением изучает подходы на перевал. Там, где раньше была доступная осыпь, нависают гладкие плиты. Скалы живут! Это открытие радует больше, чем наше тупиковое положение. Собственно, мы знали про это. Просто надо искать новый путь. И этот путь будет первопрохождением перевала. Кому идти в разведку?
— Пойдешь со мной? — спрашивает Карелин.

Я устал и секунду медлю с ответом. Шляев молниеносно разрешает ситуацию. Знает, что он самый сильный, разведку берет на себя. Снова с тревогой следим, как по скалам уходит разведка на перевал.

Нам, людям, почаще надо смотреть вослед уходящему. Как скоро подключается сердце к ожиданию! Как быстро начинаешь понимать — крепок камень, горячо солнце, живительна водя, но только человек ждет человека!

А разведки нет и нет. Вижу, как напрягается Карелин. В сущности, мы ничего не знаем про сюрпризы этих скал и ледовых лабиринтов. Случись что — рации у нас нет, на расстоянии двухсот километров реальной помощи тоже нет…

По шороху камней отыскиваем Шляева. Он спешит, заметно осунулся. А еще тащит вверх рюкзак. Но проход найден!..

Только горы умеют так щедро платить за любовь к ним. Трудный и опасный подъем вывел нас к восточному цирку. Здесь вершина Граничная, пик Свердлова… Острые их пики сторожат узкую долину с цепью голубых, как опустившихся на дно шароз, озер. Снова скользим по снежнику. Идем, прижимаясь к скалам, мимо голубейших чаш. Кое-где снежники уходят в воду и сияют голубыми же ломтями. За перегибом — первая заброска продуктов. Все находим, тормошим мешки. Сало, компот, тушенка. Чиню обувь — окованные трикони не рассчитаны на полумесячные, тем более месячные нагрузки, и чувствую, что починка теперь будет делом ежедневным…

Палатку поставили у огромного, с кузов самосвала, валуна. Скалы, вода, небо. Пошел снег. Мы приняли его за шутку — август все-таки. А он валил и валил, перечеркивая наши планы траверса еще одной горы — Защиты. Правда, на этом пике побывает наша вспомогательная группа, но продукты, заброшенные на гребень, нам уже не взять. Два дня хмуро пережидаем снег. Конца ему нет. Выйдешь из палатки — туман, белизна. Синичка качается на валуне. Ее-то бог откуда принес? Вспорхнет, улетит, опять одиночество. Уходит настроение, подтачиваются силы. Карелин дает сигнал сбора. У него на этот случай продуман вариант — спускаемся в долину, идем на вторую нашу заброску продуктов— к реке Северная Народа. Все вымокло. Рюкзаки не уминаются. Заснеженные скалы вдвойне опасны. Идем очень осторожно. Вот на поляне россыпь золотая. Горные цветы застал снег. Все ниже тропа. Часа через три ступаем на траву. Не верится, что в мире что-то зеленеет. Двигаемся уже тропой, но по валунам. Как семечки отщелкиваются от триконей пластинки, только что тщательно прибитые к подошвам. Мы переживаем неудачу. Все хмурые. На многие километры каменные надолбы, валуны. Они просто выматывают.

В горах не говорят о горах. Их впитывают. Разговоры и обобщения начинаются внизу, там снова и снова прокручиваются восхождения, берутся карнизы, траверсируются снежники. У Валеры Медведева на счету 50 вершин. «Помню каждую извилинку на каждой» — гордится он. Это понятно: купленное дорогой ценой всегда с тобой. В 1924 году на Приполярный Урал отправилась Североуральская комплексная экспедиция Академии наук СССР и Уралплана. Девять новых вершин получили имена. Небольшой отряд исследователя А. И. Алешкова открыл гору Народную.
Алешков записал:

«Кряж Исследователей Северного Урала XIX века… в нем горы Народная (1870 м), Карпинского (1793 м), Дидковского. С открытием их прекращается восточное первенство Сабли (1680 м)». Одна фраза по поводу крупнейшего открытия!

Тогда же по предложению участника экспедиции Б. И. Городкова часть Урала от пика Колокольни до реки Щугор получило название Приполярного.
Следуя великим образцам, коротко подытожим двухнедельное путешествие по узлу высочайших вершин Урала. Итак: установлены памятные доски на вновь поименованных вершинах имени Масленникова, имени Свердловских туристов, совершено первовосхождение на пик «Уральский следопыт», первопрохождение перевала.

Покорены пики Манарага, Народная, Защита. Две последние вершины взяли в непогоду и снежную вьюгу участники вспомогательной группы.
А вообще за месяц экспедиция пройдет более 400 километров, одолеет перевалы и таежные распадки, осуществит первосплав по горной реке Халмерью, разведает возможность байдарочных волоков через главный водораздел на реку Кожим…

А пока я брел самые длинные в моей жизни восемьсот метров. Именно на таком расстоянии была обещана Карелиным избушка. Переправа отобрала остаток тепла и сил, мы тащились по грязной тропе, ожидая за каждым поворотом кров и пищу.
Дома не было… Не стесняясь, сел ка тропу. Просто нечем идти. И куда? Не все ли равно, где раскинем палатки?
Как тут не подивиться чутью Карелина! Поднял нас, повел. Вдруг — видим дом! Но пустой, с выбитыми окнами. Метров через двести — еще дом, тоже необжитый.

Карелин неумолим: есть и жилой!

Да, судьба дарит нам еще дола, из которого пахнет жилым — остывшей печкой, слежавшимися одеялами…

Я иду за водой со Шляевым, опасливо оглядываясь на пышные кусты, высокую траву, какие-то желтые цветы, Валерий таинственно подступает ко мне и шепчет:
— Помнишь, где утром были?

Я бы да не помнил: серый камень, белый снег, скользкие скалы, напряженный спуск в Долину Смерти, узкое ущелье, в котором под завалами гибли то геологи, то стадо оленей, то туристы-одиночки…

Вот так: от снега до цветов — за один день.

После ужина рушимся на топчаны и в полудреме . слышим звяканье уздечек, храп лошадей, говор людской.
Мы ушли от людей, пришли к людям…

… Через две недели наш надувной плот утонет а мутной воде Хулги, мы едва успеем выброситься на берег к семье манси; оплывшая желтая шаньга надувника будет походить на спрута, а нас, отпоенных чаем, откормленных рыбой, хозяин посадит на тримаран, сооруженный из лодок, загруженных травой.

Молчаливая его жена обнесет по последней кружке, мы погрузимся на плавучий стог, покрытый брезентом, поплывем к последней нашей пристани Саранпаулю. Так сильно запахнет уральским сеном, и запах этот, живящий душу, будет запахом детства и родины.

А еще я поражусь строчкам суровой нитки, которыми ровно прошит многометровый грубый брезент, причем прошит руками маленькой женщины манси… Какая сила и аккуратность может быть в руках людских!

Земля возвращала к себе, к заботам насущным. Мчались моторки — за рулем парнишка, на носу — верный пес, гудели катера, на берегах кончался северный сенокос. Земля жила и властно стягивала с гор… Да, на земле живешь земным. Но горы не просят — приказывают смотреть острей и чище на привычное…

Откуда я плыл? Куда? И я был теперь уже крепко и сурово пришит каждым шагом к Приполярному Уралу.

…к тем перевалам от базы геологов Хобею до реки Северной Народы, куда нам помог добросить рюкзаки на терпеливых лошадях манси Саша; тревожному дню, когда долго не могли найти оставленные продукты и, оглушенные нелепостью ситуации, вытряхивали из карманов даже хлебную пыль, готовились голодать четыре таежных дня; перевалу Гранитный, с которого мы прощались с невыразимо прекрасной панорамой голубых, синих, золотистых гор, а вечером выщупывали подо мхом прохладные и прозрачные пальцы и друзы горного хрусталя; встрече с четверкой (помню яростно-счастливое лицо Бориса Рязанцева) — встрече, в сущности неожиданной, поразившей тем, что на стокилометровом пространстве нашлась же точка, где мы сошлись, чтобы снова разойтись, распрощаться,

…к тайге, по хлябам которой шли три дня, сидели на мхах, и жутковато было от близко шатающихся медведей, сладко от запашистой и нежной ягоды морошки, трудно от этих бессчетных километров, переправ по болотам; по-хорошему грустно от чаевничанья у молодого золотоискателя, который пел нам песни на слова Бояршиновой; весело, когда нас в каком-то чугунном корыте передернул через болото чудаковатый тракторист, и уже исчерпывающе хорошо от хариусов Аркадия Кузовникова на сплавной базе, где уже покачивались на зеленых волнах два плота…

…к воде, которая несла нас неделю, чистая, как слеза, голубел вкусная, текущая среди камней, песка, цветов, лесов, буйных зарослей и гигантских гарей, и сердце отказывалось верить в то, что ему может быть так долго хорошо, когда глубина реки, высота небесная составляли как бы плоть едину, а гигантские, не виданные никем, ничем никогда не тронутые цветные поляны как бы выстззляли себя напоказ, томясо и млея от бесполезности своей, не выказанной человеку чистоты и силы, которой ждали от человека же, а не того гангренного воспаления русла, поднявшегося уже до заповедных мест от Саранпауля: вода, рыба, водоросли задыхаются в бензиновых разводьях, масляной мути; и в те минуты было стыдно перед Хулгой…

Что касается меня, то на рейде Саранпауля вдруг потянуло, как по Тургеневу, упасть на берег и натянуть на голову капюшон анораки… Но земля была сырая от дождей, да и мы в прекрасном неодиночестве и среди людей…

И сегодня я полон приполярных видений этого величественного Пояса Мира, ставших уже ведением души, уверенной в бесконечной бескорыстной щедрости к нам природы — не убежит от жаждущего родник, не отогнется от замерзшего сухой сук, не прыгнет из ладони проголодавшегося ягода; того светлого ведения души, когда ясно, что если в беднеющей природе останется единственный цветок, то он приклонится живому, имеющему право на него, ибо, как сказано древними: «Земля не вотще сотворена а, но для вселения…»

…Спасибо, вершина, что, имея право владеть сердцем, лечишь его в минуты трудные.
А светлые — отдаешь Земле, себе самому, вопросу извечному — как поступишь, человек, с последним цветком, потянется ли за ним твоя рука всеприбирающая?

Вернуться в Содержание журнала

О бесстрашии и боевой дерзости лет­чика Михаила Девятаева мне приходи­лось много слышать в годы войны, рас­сказы о нем, похожие на легенды, коче­вали с одного фронта на другой. На счету летчика было уже 17 фашистских само­летов, как вдруг (это было в 1944 году) стало известно: в боях над Львовом са­молет Девятаева сбит, летчик попал в плен.
И вот недавно в автобусе Сверд­ловск — Ревда я разговорился с соседом. Это был коренастый крепкий мужчина, с удивительно живыми веселыми гла­зами.
— Михаил Девятаев, — назвал он себя.
— Девятаев? Летчик? — невольно вы­рвалось у меня.
— Нет, капитан «ракеты». Может, слыхали о нашем волжском крылатом корабле? А летчиком был раньше…

16 лет назад
Шел последний год войны. В немец­ком концлагере Клейнкенигсберге груп­па советских военнопленных составляла план побега из плена. Врач Воробьев, летчик Девятаев, его товарищ по школе уральский паренек Вася Грачев… Много дней и ночей обдумывали они всевоз­можные варианты побега. Наконец, оста­новились на одном — вывести подкоп из барака за территорию лагеря.
Однажды утром Воробьев сделал Михаилу Девятаеву и Сергею Кравцову уколы, от которых руки их мгновенно вспухли, покрылись синевой. Гитлеров­цы оставили «больных» в бараке. Когда все ушли на работу, «больные» под одной из коек вырезали доски пола, спустились в подвал и на глубине человеческого роста повели горизонтальный тоннель.
В работу включились все пленные. Копали ночами, по очереди. Но дело по­двигалось очень медленно. А тут еще не­ожиданно лопнула проходившая побли­зости канализационная труба. Зловонная жижа залила тоннель. Приходилось вы­черпывать ее обыкновенной миской, ра­ботали до изнеможения, до обмороков. Немцы избегали теперь лишний раз появляться у русских. А это вполне устраивало организаторов побега. Когда тоннель был немного очищен, отверстие в трубе заделали и стали копать дальше. Так прошел месяц, а может, и больше.
Когда подземный ход был почти за­вершен, Воробьев узнал, что по ночам с наружной стороны проволочного забора спускают собак, а за помещением комен­датуры лагеря, как раз напротив наме­ченного выхода, немцы оборудовали дзот с пулеметами. Кого не разорвут со­баки, того фашисты расстреляют в упор.
Девятаев предложил вывести тоннель прямо под комендатуру. Выход решено было сделать в пустой комнате рядом с караульным помещением.
Снова потекли дни напряженной ноч­ной работы. Наконец, примерно на трид­цатом метре, была вырыта последняя ло­пата земли. Барак русских военноплен­ных соединился подземным лазом с немецкой комендатурой.
Пленные часами просиживали в под­вале комендатуры, прислушиваясь к каж­дому слову. Им удалось установить, где находится оружие, как расставлены в караульном помещении кровати гитле­ровцев, в какое время фашисты обычно укладываются спать.
Но когда до побега оставались счи­танные часы, Девятаева и нескольких его друзей предали™

Я был, есть и останусь советским
Гитлеровцы пришли в ярость. Они схватили Васю Грачева и еще несколь­ких заговорщиков, посадили их в кар­цер и подвергли жестоким пыткам, лишив воды и пищи.
Вечером, после работы, пленные со­брались в тесном коридорчике возле карцера, устроенном в помещении, от­куда был начат подкоп. Кто-то затянул песню. Ее подхватили десятки голосов. Одна песня сменялась другой. Затем все разом грянули: «Николай, давай поку­рим, Николай, давай покурим…»
Люди, не жалея ног, пустились в пляс, оттопывая деревянными башмака­ми залихватскую «барьгню», хлопая в такт напеву ладонями, создавая как мож­но больше шума.
За этим шумом не слышно было, как крякнули ржавые гвозди, когда Кравцов оторвал край доски в стене комнаты, где томились друзья, и просунул им кусоч­ки хлеба, как Воробьев выбил в перебор­ке сучок и в образовавшуюся дырку вста­
вил гибкую трубку, соединенную с ре­зиновым медицинским баллоном, напол­ненным водой…
Такое «веселье» в бараке устраива­лось в течение десяти дней.
Михаил Девятаев, как организатор подкопа, был заперт в одиночную каме­ру. Стены ее обиты железом, посере­дине — чугунная печь. Ему тоже не да­вали ни воды, ни хлеба, зато усиленно топили и без того раскаленную чугунку. Ночами Девятаева водили на допрос, истязали…
Помочь Михаилу было почти невоз­можно. Но друзья нашли способ. Михаил Шилов незаметно пробрался на чердак, разобрал печную трубу и спустил Девя- таеву хлеб и воду.
— Держись, Михаил,— прошептал он, — мы поможем тебе!
И Михаил держался.
На десятый день Девятаева снова вы­звали на допрос. На этот раз его не били и не пытали. За столом, уставленным закусками и винами, сидели комендант лагеря и какой-то штатский.
— Ви русский летчик? — на ломаном русском языке спросил его комендант.— Мы предлагаем вам вступить в немецкий армия. Человек, давший согласие, полу­чает богатый состояние и прекрасный вилла. Верьте слово немецкий офицер — это истинный правда.
— Я был, есть и останусь совет­ским,— ответил Девятаев.
— Советую вам быть благоразумным. Иначе вас ждет смерть.
— Я никогда не предам своей Ро­дины!

Учитель Никитенко
На Девятаева надели железные на­ручники, вручили ему жетон с номе­ром 3234 и отправили под Берлин, в центральный концлагерь Саксенхаузен.
Крепкой высокой оградой, по верху которой были натянуты электрические провода, лагерь отделялся от большого каменного строения с дымящей тру­бой.
— Это что, фабрика? — спросил Девятаев в день приезда одного из пленных.
— Фабрика…—многозначительно от­ветил тот. — Войдешь в ворота, а выле­тишь в трубу.
Смысл этих слов дошел до Михаила позднее, когда вновь прибывших привели в баню. В предбаннике за длинным сто­лом сидели регистраторы из пленных разных национальностей.
Девятаев вручил свой жетон русскому регистратору. Порывшись в бумагах, тот тихо сказал:
— За организацию побега Вы приго­ворены к смерти путем сожжения в кре­матории. Вот ваш новый номер. Забудьте свою настоящую фамилию и то, что вы летчик. Теперь вы Никитенко. Запомни­те — учитель из-под Киева.
Так Девятаев стал учителем Ники­тенко.
Подпольный комитет, работавший в концлагере, узнал, что гитлеровцы гото­вятся переправить группу военноплен­ных в другой лагерь. Они тщательно от­бирали людей, стараясь, чтобы среди них не оказалось ни одного человека, знако­мого с авиацией. «Значит, летчику там найдется дело», — решили подпольщики и через верных людей включили в эту группу Девятаева.
Несколько дней спустя Михаила вме­сте с другими военнопленными направи­ли на медицинский осмотр. Им прика­зали раздеться догола и по одиночке пройти перед членами комиссии, среди которых находилась высокая пожилая немка. Каждый подошедший к ней обя­зан был медленно повернуться на месте кругом, а затем идти вправо или влево — куда она указывала. Влево направлялись те, у кого на теле была татуировка. По­том стало известно, что этих людей уби­вали и из их татуированной кожи выде­лывали дамские сумочки, абажуры и разные безделушки.
Михаил избежал этой участи. Его по­садили в закрытую машину, привезли на берег Балтийского моря, а затем пере­правили на остров Пеенемюнде.

Остров Пеенемюнде
Здесь находился аэродром, откуда немецкие самолеты совершали налеты на советские боевые корабли и транспор­ты в Балтийском море. Советские само­леты часто бомбили аэродром на остро­ве. После этих налетов надо было засы­пать бомбовые воронки, бетонировать взлетные дорожки, очищать аэродром от обломков разбитых самолетов. Для этого на острове и создали небольшой лагерь военнопленных. Строгой охраны здесь не было: немцы знали, что с острова уйти невозможно. У Девятаева снова возникла мысль о побеге.
Но после провала с подкопом Михаил был очень осторожен. Он долго пригля­дывался к окружающим, решая, кому можно довериться. Внимание Михаила привлек молодой парень с перебитой переносицей, которого дружелюбно на­зывали в лагере «Курносым». Однажды Курносый незаметно подсунул тарелку своего супа обессилевшему поляку. Это не ускользнуло от взгляда Девятаева. «Настоящий человек»,— подумал он.
Володя Соколов, это было настоящее имя Курносого, хорошо владел немецким языком, а поэтому пользовался у немцев доверием. Ему поручали подбирать ко­манды для различных работ на аэро­дроме.
— Возьми меня в свою бригаду,— попросил его как-то Михаил.
Соколов ничего не ответил. Но на другой день к Девятаеву подошел незна­комый человек.
— Говорят, ты интересуешься само­летами,— сказал он, глядя на Михаила в упор.—Может, ты что-нибудь в них по­нимаешь?
Михаил насторожился. «Не провока­ция ли это?» Потом внимательно посмот­рел на незнакомца. Глубоко запавшие угрюмые глаза, изможденное лицо. Чувствовалось, что человек перенес тя­желые испытания. Хотелось верить ему.
Но ответил Михаил осторожно:
— Когда учишь других, самому при­ходится интересоваться всем.
— Кого же ты собираешься учить?
— Учил раньше в школе ребят, а теперь кого придется, хотя бы вот тебя.
— Если авиации, то пожалуйста! Со мной ты можешь говорить прямо. Я — Иван Кривоногое, бывший пограничник. Граница научила меня угадывать людей чутьем, те ли они, за кого выдают себя. Вот и о тебе скажу: не похож ты на учи геля. А вот к самолетам тянет тебя не­спроста. Может, летчик? Нам здесь очень не хватает человека, знающего са­молеты.
Михаил назвал себя. Позднее вместе с Кривоноговым и Володей Соколовым они разработали план побега. Это был дерзкий план.
Михаил летал на советских истреби­телях, был знаком с немецкими «Мес­сершмиттами», а на аэродроме базирова­лись бомбардировщики «Хейнкель-111». Их Михаил почти не знал.
Но неподалеку от лагеря находилось кладбище немецких самолетов, и Михаил повадился ходить туда. Он внимательно рассматривал щитки, отдельные узлы устройства аппаратов, подбирал таблич­ки с надписями и с помощью Володи прочитывал их.
Так, по крупицам, в течение месяца, Михаил изучил «Хейнкель». Однажды, во время расчистки снега на аэродроме, он подошел совсем близко к самолету. В нем находился летчик. Немец, видимо, думал, что русский ничего не смыслит в технике, а поэтому бахвалился перед ним, нажимая то одну, то другую кнопку, запускал и выключал мотор. Михаил жадно следил за всеми действиями лет­чика.

«Десять дней жизни»
Однажды один из пленных, потеряв­ший веру в спасение, сказал, что за доб­рую пищу и вино поступил бы на служ­бу к гитлеровцам.
— Где хорошо живется да побольше платят, там для меня и родина, — цинич­но заявил он.
Услышав эти слова, Михаил ударил его с такой силой, что тот мешком по­валился на землю.
Михаила приговорили к «десяти дням жизни». Это значило, что в течение де­сяти дней гитлеровцы будут избивать Михаила, а потом застрелят или пове­сят. Больше всех бил Михаила гестапо­вец Кап, прозванный Цыганом.
— Цыгана надо убрать, — заявил ру­ководитель подпольной группы, извест­ный в лагере под кличкой «Володя из прачечной»,— но сделать это надо так, чтобы не вызвать подозрений. Если мы не спасем Михаила от смерти, то дело наше гиблое.
Свои услуги предложил пятнадцати­летний украинец Вася.
Блок-фюрер снисходительно относил­ся к Васе за то, что тот выполнял его мелкие поручения, умел показывать раз­личные фокусы и иногда отдавал ему побрякушки, найденные при раскопке разрушенных зданий. На этот раз Вася подарил гитлеровцу золотое кольцо. Обрадованный фашист спрятал подарок в карман. А через несколько часов коль­цо вдруг пропало. Блок-фюрер пришел в неистовую ярость. Он приказал обыскать всех пленных, перевернуть вверх дном весь лагерь, но найти пропажу. Во время повального обыска Вася подошел к раз­гневанному шефу и что-то шепнул ему. Блок-фюрер подозвал к себе Капа и к ве­ликому изумлению обоих извлек у него из кармана драгоценное кольцо.
Цыган бесследно исчез из лагеря. Вместо него наблюдение за работой пленных на аэродроме доверили Володе Соколову.

На самолете с фашистской свастикой
Всю ночь накануне побега Михаил Девятаев, Володя из прачечной, Иван Кривоногов и Володя Соколов еще раз продумывали и взвешивали каждый шаг, каждую деталь побега.
— А сможешь ли ты поднять в воз­дух «Хейнкель»? — взглянув на обесси­левшего от постоянных истязаний Ми­хаила, спросил Володя из прачечной.
— Думаю, что смогу. Во всяком слу­чае, я ничем не рискую. Ведь завтра последний день моей жизни на этом свете.
— Вчера на аэродром приземлилось несколько «Мессершмиттов»,— вмешался в разговор Володя Соколов.— Если нам не удастся захватить бомбардировщик — садись в истребитель и улетай один, мы тебе поможем.
— Чтобы потом фашисты перевеша­ли вас всех. Нет, один я не полечу,— категорически заявил Михаил.
Утром 8 февраля 1945 года десять че­ловек под руководством Володи Соколо­ва подошли к капониру, в котором стоял готовый к взлету самолет. Был вы­ходной день. На аэродроме, кроме не­скольких часовых, никого не было.
Немец, охранявший самолет, прегра­дил дорогу.
Володя Соколов заговорил, объясняя ему, что господин инженер приказал пленным осмотреть исправность взлет­ной дорожки и, где надо, отремонтиро­вать ее. Часовой остановился, что-то об­думывая. В это время Иван Кривоногое, держа в руках металлический прут, за­шел слева. Заметив это, немец направил на него оружие, но с другой стороны к нему подошел Михаил Девятаев с желез­ной болванкой. Гитлеровец повернулся вправо. Этого было достаточно. Иван с силой опустил прут на его голову и вы­хватил винтовку. Не успев даже вскрик­нуть, гитлеровец замертво повалился на землю.
Михаил бросился к кабине, но дверца ее оказалась запертой. Несколькими уда­рами болванки он сбил замок. Вот и щиток электрораспределения. Михаил бросился к кнопкам, но стрелки прибо­ров оставались неподвижными. Нажал одну, вторую. Заглянув за спинку сиде­ния, Девятаев побледнел:
— Нет аккумуляторов, а без них ма­шину не заведешь…
Володя мгновенно скрылся и через несколько минут подкатил тележку с ак­кумуляторами. Остальные расчехлили моторы и влезли в самолет.
Взревели моторы. Самолет побежал по взлетной дорожке, набирая скорость. Но что это? Машина никак не может оторваться от земли. Михаил нажимает на руль высоты, но он не поддается. А машина все бежит и бежит. Еще ми­нута — и она упадет в море, разобьется о прибрежные камни…
У самого берега Михаил так круто развернул самолет, что левая его пло­скость поднялась в воздух, а правая зары­лась в песок. Заметив, что с самолетом творится что-то неладное, к нему со всех сторон стали сбегаться гитлеровцы. Девятаев, выравняв машину, повел ее обратно, в сторону аэродрома, направляя в самую гущу врагов. Только тут немцы разобрались, в чем дело.
Михаил приказал товарищам помочь ему. Несколько рук нажали на колонку руля управления и отклонили ее вперед. Самолет круто стал набирать высоту. Пассажиры в арестантской одежде гря­нули «Интернационал».
Лишь в воздухе Михаил понял, поче­му не взлетал самолет. Оказалось, что триммер руля высоты был поставлен на посадку. Михаил отыскал штурвальчик и несколькими его поворотами снял на­грузку с руля высоты.
А с аэродрома уже поднимались не­мецкие истребители. «Погоня»,— понял Девятаев и направил самолет в ближай­шее облако.
Пролетая восточнее Штеттина, Девя­таев отыскал знакомый ему ориентир —, шоссе на Москву и повел самолет на восток.
Вскоре беглецы уже перелетали ли­нию фронта. Советская артиллерия об­стреляла самолет с фашистскими опозна­вательными знаками. Один снаряд уго­дил в правую плоскость. Разрывом оборвало шасси. Машина загорелась. Девятаев скольжением сбил пламя, по­шел на снижение и благополучно поса­дил изуродованную машину.
Солдаты с автоматами на перевес окружили самолет.
— Немец, сдавайся!
Услышав русскую речь, Девятаев выпрыгнул из кабины.
Вслед за ним из машины выскочили еще девять человек в полосатых костю­мах. Они снова были на советской земле.

Журналист Геннадий Константинович Григорьев не раз бывал на Северном Урале. Там у него состоялось много хороших встреч, завязалось много интересных знакомств. О некоторых из них он рассказал нашим читателям.

На перекатах Щугора
Молодой геолог Геннадий Елдашев и я сидели на поясном склоне горы Ярута. На восток от нас Ханты-Мансийский национальный округ, на запад — Коми АССР. Середина июля, солнце палит сильно, а снежных пятен на горах еще много. Внизу лощина, покрытая толстым слоем снега, из-под которого сочатся два ручейка. Один течет на восток, соединяется с другими ручьями и уходит в горную речку Толью. Другой ручей с Яруты течет на запад, и мы по нему спускаемся в долину, где местами толщина снега два метра. Здесь тоже шумят потоки воды. Ручьи текут с других гор и в этой местности сливаются в речку.
— Это Щугор — самая большая речка в Приполярном Урале, — рассказывает Геннадий. —Триста два километра ее длина.  Больше, чем третью часть из них она течет с юга на север между горными хребтами, затем вырывается из тесных объятий Урала и уходит на запад, в Печору.
Час, второй идем по берегу Щугора. Он уже так разлился, что не всюду перейдешь и в резиновых сапогах. Уклон большой — и течение стремительное. Местами берега обрываются, и с гор в реку по выдолбленным водой каменным ступенькам красиво прыгают седые от пены ручьи. Елпашев то и дело останавливается, геологическим молотком отбивает образцы пород, долго рассматривает их в маленькую лупу, аккуратно завертывает в бумагу, кладет в рюкзак.
Мы уже пять часов в пути. Наконец, делаем привал, чтобы перекусить. Щугор здесь преодолевает перекат. Он так шумит и пенится, что в камнях похож на гигантский котел с кипящей водой. Я разжег костер. Геннадий выломал в кустарнике палку, привязал к ней капроновую леску с крючком и поплавком, под камнем нашел здоровых дождевых червей и стал рыбачить. Не успел вскипеть котелок с водой, как в руках Елпашева забился сильный полукилограммовый хариус. Клюет второй, третий. Уха из них, заправленная зеленым горным луком, превосходная.
Спускаемся ниже по реке. Далеко впереди виднеется вершина Тельпос-Иза. Это за ней Щугор поворачивает в сторону Печоры. Встречаем еще один перекат. На середине его возвышается огромный камень, отполированный водой. Елпашев с трудом пробивается к нему, чтобы отколоть образец и отдельные вымоины заснять. Потом влезает на камень, и я фотографирую его.
Через сутки мы вернулись обратно в палаточный городок геологов. Геннадий принес много ценных образцов пород и минералов.

Белка идет по карте
С манси Петром Ивановичем Номиным, замечательным проводником, я познакомился на Приполярном Урале в поселке геологов Толья. Петр повел в горы две лошади, навьюченные продуктами для разведчиков недр. Он никак не хотел брать меня:
— Дорога плохой: тайга, болота, горы. Через полтора сутки надо быть там. Не дойдешь.
Но я уговорил Номина. В путь отправились ранним утром. Собаки проводника Белка и Серка бежали впереди. Вначале шли по старой просеке, затем по тропе оленеводов. Вскоре и она затерялась в заболоченном карликовом сосняке. Ноги вязли, лошади часто проваливались, мешки с сахаром и крупой рвались о сучья. Мы останавливались и зашивали дыры. Собаки то и дело поднимали глухарей, рябчиков и шли по следу зверей. В одном местечке они подняли такой лай, что Петр бросился в лес. Я кинулся за ним. На пригорке стояла лосиха, а возле нее лосенок. Мать храбро бросалась на собак и норовила копытом зашибить их. Номин находился метрах в сорока от зверей и, облокотившись на ружье, любовался храбростью лосихи.
— Карточку фотографировать надо. Стрелять сейчас зачем?— шепнул он мне, и я побежал за аппаратом. Когда вернулся, зверей уже не было.
На вторые сутки на горизонте показались цепи гор в ярких пятнах снега. Болота кончились, навстречу нам с шумом неслись бурные речки и ручьи.
— Такой в Свердловске не бывает, — Номин указал на покрытую снегом лощину, где десяток березок с молодой зеленой листвой красиво выделялись на белом фоне.
Перевалив первую горную цепь, в большой долине увидели палатки геологов. Начальник партии А. Н. Южаков через два дня предложил Номину отыскать в горах манси-пастухов и попросить их выделить для геологов оленьи упряжки. Анатолий Николаевич дал нам карту местности, и мы в сопровождении собак снова отправились в путь. Дорогой проводник рассказывал, что работал с топографами и карду знает. Но знал он ее неважно, и я напрасно исходил с ним не один десяток километров. Часто Петр садился на землю, расстилал карту и подолгу всматривался в нее. А Белка, видимо, поняла, что мы заблудились и рядом жалобно скулила. Она ложилась около Петра, не спускала глаз то с карты, то с хозяина. Один из таких моментов я и заснял.
Номин несколько раз поднимался на гору, сличал местность. Потом со злостью сунул карту в карман.
— Это плохой карта. Без нее скорей найду.
В конце июня на Приполярном Урале ночей не бывает, и еще много часов мы плутали по горам, пока Белка не выручила. Она, оставив нас, нашла свежие следы оленей и заскулила в долине. Петру были знакомы эти сигналы собаки, и он с повеселевшим лицом бросился на ее далекий зов. Через полтора часа у подножья Кожемьи на большой красивой поляне мы увидели высокий берестяный чум. Навстречу нам вышли манси-пастухи.
На другой день я вместе с фельдшером чума зырянином Виктором Полухиным весело шутил над Петром:
— Белка по карте чум нашла.
Об этом я вспомнил недавно, получив письмо от Петра Номина, в котором он сообщал, что теперь работает шофером у геологов Саранпауля и едет в Тюмень за новой машиной.

О чем шумят кедры
Каменистая горная тропинка змейкой вьется по отлогому склону безымянной горы. Она опускается к ее подножию и огибает группу могучих старых кедров, которым не страшен суровый климат Приполярного Урала. Мой попутчик манси Василий Егорович Гындыбин рассказывает о тяжелой участи пастухов до Октябрьской социалистической революции. Семь месяцев в году кочевали они с оленями в горах, оторванные от всего мира. Ведь до ближайшего селения — не одна сотня километров по суровым горам и заболоченной тайге.
Василий закончил свой невеселый рассказ и вместе со мной прислушался к печальному шуму могучих кедров.
Не проронив ни слова, поднялись на перевал и в широкой долине, зажатой между двумя цепями гор, увидели светлую змейку речки Понья, возле которой треугольными камнями виднелись два берестяных чума.
— Теперь манси хорошо живет, — будто продолжил рассказ Василий.
Из чума неслись звуки песни «Широка страна моя родная». Жена Василия, Ульяна Тимофеевна, убавив громкость новенького радиоприемника «Родина», стала накрывать на стол. За обедом Василий рассказал, что его сестры получили среднее и высшее образование, а он поленился и закончил всего шесть классов. Татьяна работает в Кимкьясуе, Ольга там же фельдшером, а Елена в Ханты-Мансийске учится на преподавателя.
Гындыбин вырос до бригадира крупного колхоза имени Жданова. Ранней весной с другими пастухами из таежной деревни Кимкьясуй за двести километров он угнал на Уральский хребет около полутора тысяч оленей. Здесь для них обилие корма, и в октябре они вернутся домой больше числом и с хорошей упитанностью. Колхоз снабдил пастухов всем необходимым и с ними поддерживает постоянную связь. У оленеводов часто бывают фельдшер, киномеханик с фильмами, зоотехник и вертолет.
Вечером Василий вместе с Семеном Гындыбиным стали собираться в горы, к стаду, чтобы сменить других пастухов. Ульяна приготовила рюкзак с продуктами. Василий взял боевой карабин с патронами, на шею повесил полевой бинокль и, крикнув свою верную помощницу-собаку, отправился в путь. Дорогой пастухи говорили об осветительных ракетах, которые к осени пришлет колхоз. С их помощью в темные ночи бьют приближающихся к стаду волков.
Вдали, на пологом склоне горы, показалось большое серое пятно. Это паслись олени.

1 августа — Тянь-Шань
— Приехали, ребята! — крикнул шофер.
Машина стояла посреди поляны, окруженной густым барбарисом. Вот и кончились наши мучения! От полуторачасовой езды по наклонному горному треку ныли бока. Неказистые ящики с продуктами превращались на ухабах в грозные снаряды, и не всем удавалось увернуться от них.
— Ну и дорожка! Десять баллов, — отряхиваясь от пыли, ворчит Саша Рябухин.
Но превратности дороги нас уже не волнуют. Сейчас вокруг яркие цветы. Кучки голубоватых елей на склонах, а в десяти метрах бьется о камни зеленой волной шумная река. Воздух чист необыкновенно.
— Парни, внимание!
Мы оглянулись. По крутой тропе, скрытой дикой смородиной, спускался небольшой караван: пять лошадей, связанных длинными уздечками. На первой — наш старый знакомый.
— Привет, Камал! — кричим мы.
— Салам! Как доехали! — спрашивает он, спешиваясь, и степенно здоровается со всеми за руку.
— Отлично! — отвечаем хором.
— Где думаете остановиться!
— Наверное, у Икичита, как в шестьдесят втором,— за всех ответил Володя Самохвалов.
— Соседями будем. Моя юрта чуть выше: в ущелье Телеты. Приходите в гости.
— Обязательно! — говорит Володя, хотя мы понимаем, что идти в гости у нас времени нет. Но до места стоянки часов шесть-семь хода. Чтобы успеть добраться туда засветло, надо спешить.
Не более чем через час наш караван двинулся вверх, к каракольским сыртам. Вьючная тропа петляет то по альпийским лугам, то по каменистым склонам, то прячется в тень елей. Иногда на нее надвигаются причудливые скалы и так прижимают к реке, что до нас долетают холодные брызги. От яркого солнца и тяжелых рюкзаков гудит голова. Но уже к вечеру начинается акклиматизация. Ее симптомы мы знаем хорошо: это повышенный аппетит и отвращение к рюкзаку…
Горы прячут солнце рано. Едва прибываем в базовый лагерь, наступает ночь. Палатки ставим уже при свете костра. Из-за каменного гребня выкатила большая, яркая луна, залила горы серебристым сиянием.
А в ущелье Телеты мы все-таки сбегали.
За душистым чаем, заваренным Камалом, слушали рассказы о снежных барсах, обитающих у снеговой кромки ущелья Телеты, о разбоях голодных волков в зимние бураны…
Тянь-Шань.

2 августа. Нас двадцать два.
Утро. Поеживаясь, вылезаем из спальных мешков. Ночной холод сковал все вокруг. Берущая начало от ледника, река, бурная днем, превратилась за ночь в ручеек. Высота — 2400 метров.
После завтрака общий сбор. Смотрю на серьезные лица ребят. Они в эту минуту немного суровы.
Нас двадцать два здесь — уральцы и москвичи, за плечами у каждого не один десяток восхождений, мы хорошо знаем друг друга и верим в себя…
Саша Рябухин, наш капитан, по-военному зачитал приказ по экспедиции. Завтра наша четверка уходит на штурм пика в верховья ущелья Кокбор. Группа наблюдения — днем позже.
Начинаем подготовку. Подгоняем снаряжение, обсуждаем каждую мелочь. Что брать наверх! Какие сюрпризы готовит нам загадочная вершина!
У меня свои обязанности: в штурмовой четверке я… домохозяйка. Этот «талант» открыли во мне как-то неожиданно. Парни и не мыслят теперь передать эту должность кому-то другому. А должность, прямо скажу, нелегкая: на маршруте всегда возникает противоречие между желанием хорошо поесть и возможностью все донести на себе. Ведь на своих плечах надо тащить и теплые вещи, и снаряжение. Поэтому вес дневного рациона не должен превышать восемьсот граммов… на четверых.
Все-таки иду к завхозу экспедиции Валерию Макшанцеву. Мои доводы в пользу дополнительных пачек бананов он парирует дежурной фразой:
— Витенька, не делай из еды культа. Главное —эмоции!
К вечеру рюкзаки упакованы. Ребята сидят у костра. Саша, перебирая струны гитары, тихо поет, и этот вечер напоминает мне другие вечера, те, что проводим мы весной и осенью на родном Урале. Каждый раз, после альпинистского лета, когда начинают желтеть клены, мы заветными тропками пробираемся к любимому месту у зеленых бастионов Таганая. В такой вот прошлогодний вечер мы и решили покорить безымянную тянь-шаньскую вершину, фотографию которой привез из джеты-огузской экспедиции Саша Рябухин. Тогда же заочно и дали ей имя любимой песни «Бригантина»…

3 августа. В царство вечных льдов.
После завтрака пастушья тропа повела нас в верховья ущелья Кокбор. За двенадцать часов успели дойти до последнего «ревуна». Вода, зажатая скалами, с грохотом падает сверху, бьется о каменные стены, клокочет, покрываясь пеной. В воздухе стоит неоседающая водяная пыль. В сумерках поставили палатку у ледника пика Джигит.
Вскоре закипела вода. Горячая кружка с чаем обжигает пальцы. Луна спряталась за могучую спину «пятитысячника». Горы, залитые зеленым светом, вздыбились над нами фантастическими бастионами. Звезды, усеявшие небо, кажутся совсем близкими. Как зачарованные, сидим мы в скованном тишиной царстве вечных льдов…  В рассветных сумерках двинулись дальше. Ночью пронеслась небольшая гроза, поэтому склоны гор припудрены снегом.
На ледник перед Бригантиной вышли в полдень. Голубые гроты ледопадов и зеркала натечного льда на темных скалах вершины выглядят приветливо и мирно. Пока варим обед, Саша разглядывает северо-западное ребро пика — наш завтрашний маршрут.
— Ну как, Саня! — интересуемся мы.
— Красиво, высоко, круто! Не подойдет! — отшучивается он.
Саша — боец. Настоящий! Центральный Тянь-Шань он осваивает уже двенадцать лет, имеет даже свои фотографические схемы малоисследованных районов. Это он нас, еще зеленых юнцов, привез в пятьдесят восьмом году в ущелье Малый Джиргалчак. Целый год мы готовились к той заманчивой экспедиции: откладывали от стипендии, ходили разгружать вагоны. Из альпинистского снаряжения в то время у нас были только старенькие капроновые веревки да карабины. На восхождения отправлялись с одними ледорубами и заостренными палками. Спали, завернувшись в хлопчатобумажные одеяла. До сих пор, подшучивая, вспоминаем, как «гремели костями » на горных склоках, а по утрам, выскакивая из палаток, слепли от выпавшего за ночь снега…
Громовой удар, потрясший ледник, выбросил нас из палатки. Осматриваемся. У подножья Джигита расползалось снежное облако. Обвал! Потом еще, еще и еще…
Склон грохотал весь день. Ледяные громады, срываясь с высоты, расшибались в мелкие брызги, взрываясь фантастическими фейерверками. Мелкая снежная пыль, клубясь, добиралась до нас, обдавая холодным дыханием. Слушая раскаты, мы невольно вздрагивали: нам казалось, что и наш ледник движется, дышит, ходит. Но потом мы к обвалам привыкли, и ледник под ногами шататься перестал.
Спать легли рано.
Завтра штурм.

5 августа. Штурм.
Меня разбудил Саша. Два часа ночи.
— Ты хвастался, что здорово варишь кофе. Как ты его называешь!
— Кофе «Мудрец»,— отвечаю я и безо всякого желания расстаюсь со спальным мешком. В углу палатки возле примуса возится Валентин.
Через час мы уже в пути. Над гребнем вершины висит холодная луна. Связанные веревкой, шагаем вверх, проваливаясь по пояс в снег. Впереди мы с Валентином — «тяжеловесы». Попадаются небольшие трещины, и Валентину все чаще приходится страховать меня. Потом мы меняемся местами. До темнеющей впереди стены остается не более ста метров, когда под моим ледорубом обваливается пласт снега и с шумом летит вниз.
— Пострахуй, Валя!
Заглядываю в зияющую трещину. Даже в сумерках видно, что сна широка. Не перепрыгнуть.
— Ищите обход влево! — предложил я второй «связке» ребят и двинулся вдоль трещины. Трещина не сужалась. Через полчаса собираемся вместе. Решаем трещину
переползти — другого выхода нет.
Ребята вбили ледорубы, туго натянули веревку. Ложусь на снег и по-пластунски осторожно ползу вперед. Зыбкий снежный панцирь подо мной готов в любую минуту сорваться вниз. То и депо под локтями проседает  снег и я слышу, как в черной глубине ледовой трещины шуршат обвалившиеся куски. Выбрасываю вперед руку и загоняю лопаточку ледоруба в податливый наст. Не помогает: лопаточка лишь бороздит по снегу. Втыкаю в снег пальцы и осторожно подтягиваюсь. Наконец чувствую край трещины. Загоняю ледоруб до самой головки и начинаю медленно выползать. Попробовал упереться ногами, но в ту же секунду снежный мост тяжело осел и рухнул вниз. Как-то успеваю рывком податься вперед и с силой наваливаюсь на ледоруб.
Потом встаю на ноги.
— Все в порядке! — кричу, переводя дыхание.
— …рядке… рядке… тке… тке… — множит эхо и замолкает где-то в извилинах ледовой бездны.
— Уходи вправо, организуй страховку! — слышу приказ Саши.
Через двадцать минут все ребята на моей стороне.
Вершина будто нарочно расставляет нам ловушки. Только с рассветом, преодолев еще четыре трещины, подошли мы под черную каменную стену и уселись на рюкзаках перед подъемом.
— По глотку кофе! — предлагаю я.
К фляге тянутся все.

7 часов утра
Нападающим идет Саша. Он поправил висевшие на лямках рюкзака крючья с карабинами и, кивнув Володе, молча шагнул к стене. Подтянулся на руках, забросил ногу на едва заметный приступ. Осторожно перебирая пальцами зацепки, встал во весь рост. Под ударами молотка «запел» титановый крюк, уходя все глубже в каменную расселину. Восхождение началось…

11 часов утра
Стена, покрытая гонкой корочкой льда, заблестела, как отполированная: взошло солнце. Ледник, с которого начался подъем, лежит глубоко внизу. Тишина нарушается лишь короткими командами:
— Выбери!
— Закрепи!
— Страховка готова!..

2 часа дня
Прошли половину стены. Вдруг из соседнего ущелья пополз туман. Где-то сбоку прогромыхал гром. Гроза!
«Положеньице, — думаю я. — Если попадем во фронт, спасенья не будет: молния обожает железные вещи».
Сквозь нарастающий порыв ветра слышится команда Саши:
— Забить страховые крючья! Навесить дополнительные петли! «Железо» сложить в рюкзаки и повесить в стороне на карабины…
Туман рваными кусками бьется о стену, уносится вверх. Мы с Валентином закрепляемся на узкой скальной полке. На наше счастье, гроза идет стороной, обдавая нас холодом, пронизывающим ветром да твердой, как галька, снежной крупой. Крупа, падая сверху, шуршит по стене, собирается в каменных желобах, вылетает оттуда снежными зарядами. Накрывшись полиэтиленовыми пленками, неподвижные, пережидаем ненастье. В голову лезет всякая предательская чепуха: «А где-то рядом, над Иссык-Кулем, висит тридцатиградусное марево, люди ходят в легкой одежде…»

2 часа 40 минут
Холод забрался под шерстяные носки. Пальцы ног начинают замерзать. Осторожно постукиваем ботинками о стену.
Наконец появляются голубые окна. Понемногу стихает. Небо быстро очистилось. Туман опустился вниз. Верхушки гор торчат, как острова в молочном море. С удвоенной осторожностью продолжаем подъем.

3 часа 30 минут
«Нападающей» пошла наша связка. Валентин выпустил меня вперед. Дальше помню каждую секунду пути…

3 часа 35 минут
С помощью крючьев и веревки поднялся в узкую трещину, которая вывела меня к нависающему камину. Под снегом нащупал зацепку и оперся на обе ноги. Рукавицей смел снег и отыскал трещину.

3 часа 42 минуты
Крюк вошел до самого ушка. Сидит прочно, Через навешанный карабин продернул веревку и шагнул в щель.

3 часа 45 минут
На выступ скалы накинул кольцо веревки, начинаю медленно подтягиваться. Выжался и попытался закинуть на уступ левую ногу.

3 часа 51 минута
Похолодел от ужаса. Каменная громада шевельнулась под рукой. Нарастающая тревога парализовала дыхание. В ту же секунду перебрасываю руку вправо и… закрываю глаза… Веревка резко дернула за нагрудный ремень. Что есть силы прилепил пальцы к холодным выступам скалы. Громадная плита с ревом унеслась вниз… «Пронесло!..»

3 часа 52 минуты
Когда каменная пыль осела, осторожно оглянулся и увидел под собой зияющую бездну. Стиснув зубы, выжался и ничком лег на заснеженную площадку. Нервная дрожь постепенно утихла.

3 часа 55 минут
Выбрался наверх. Подстраховавшись веревкой, заглянул вниз, и ледяной озноб снова про бежал по спине… Там, раскачиваясь на ветру, бился о стену конец перебитой веревки.
— Валька! — закричал.— Валька!..
Подполз к краю площадки.
— Ва-а-алька-а!..
Со мной кричало все ущелье. Глаза застлали слезы.
Но что это! Так и есть: спокойный голос
Саши:
— Витя! Ты что соришь на ледник!
Присматриваюсь и вижу, что к его поясу привязан разлохмаченный конец нашей веревки. «Жив Валька!» — пронеслось в голове. А Саша связывает концы перебитой веревки и поднимается ко мне.
— Ты отдохни немного, — советует он и достает плитку шоколада. Половину отдает мне.
Шоколад горький.

3 часа 59 минут
Когда поднялся, почувствовал, что рюкзак и ботинки налились свинцовой тяжестью…

6 часов вечера
Вышли под гладкое «зеркало» стены. Она с семиэтажный дом. Подниматься «в лоб» не имело смысла: слишком долго придется сверлить стену шлямбурами. Обойти препятствие невозможно. Оставаться под стеной опасно. Посовещались. Решили подняться метров на девять-десять и, раскачавшись, «маятником» переброситься через расщелину на небольшое снежное плечо гребня.
Володя снял рюкзак, встал на плечи моему напарнику и осмотрел стену. Ни малейшей трещины!
— Валя, если можешь, подвинься чуть вправо, — просит он.
Я поддерживаю Валентина, Саша осторожно травит веревку. Теперь всего один шаг отделяет нас от пропасти. Володя, вытянув шею, ищет глазами, шарит по зеркальной поверхности стены.
— Стоп, кажется есть! Чуть-чуть повыше бы…
Я нашел два плоских камня и положил их у ног Валентина. Он, упираясь руками в стену, медленно поднялся выше.
— Есть, нашел! — обернулся ко мне Володя. Вижу, как радостно блестят его глаза.
Через минуту, загнав в стену лепестковый крюк, он надежно закрепляется и облегченно кивает:
— Полный порядок!
— Если не найдешь трещины выше, давай шлямбуром, — советует ему Саша.
Володя внимательно изучает стену.
— Парни, что-то есть!..
Ему удается забить большой горизонтальный крюк и навесить дюралевую лестницу…

6 часов 50 минут
— Нужно еще пару крючьев, Володя. Бей правее.
— Хорошо.
В узкую расщелину загоняется новый стальной клин…

7 часов 20 минут
— Первым пойдешь ты, Валя, — говорит Саша и протягивает молоток репшнура. —Вытяните с Виктором рюкзаки.
Привязавшись к навешенной веревке, Валентин прыгает, стараясь ухватиться за выступающий угол стены. Это ему удается. Мы дружно подтягиваем его веревкой. Видим, как он добрался до небольшой наклонной полочки, забил крюк и осторожно перебрался за снежный гребень, скрывшись из вида.
— Ребята-а-а-а! Отличное место!.. — донеслось до нас.
— Закрепись! — кричим мы. — Кида-а-ай веревку!..
Получаю конец. Привязываюсь. Вытянув вперед руки, прыгаю в бездну. Ухватился кончиками пальцев за какой-то выступ. Вижу, как Валентин изо всех сил подтягивает меня. Натянутые веревки сдавили грудь. Медленно ползу вверх. Наконец, схватившись за карабин, выбираюсь на скальную полку и, прижимаясь к холодной стене, раскинув руки, двигаюсь к Валентину. На отвесной стене тысяча метров пустоты за спиной чувствуется хорошо…
— Как прыжок без парашюта, — смеется Валентин, протягивая мне руку.
— Как в сказке, — отвечаю ему, переводя дыхание.
…Через час все вместе утаптываем на снежной подушке площадку.

9 часов 30 минут
В палатке весело шумит примус. Каждый занимается своим делом. Я понуро сижу в углу, выбираю концентраты для бульона. Опасаюсь шуточек: «Витенька! Ходить-то надо головой, а не ногами. Лучше пять минут подумать, чем всю жизнь быть мертвым…» А разве я виноват! Попробуй разгляди под снегом, что плита-то «живая»!..
Чутья не хватило — это верно…
Но за весь вечер никто не обмолвился о случившемся.
— Альпинист работает чуть-чуть больше, чем грузчик, — шутит Саша, уплетая бутерброд.
Чай совсем разморил нас. Восемнадцать часов беспрерывной работы — не пустяк.

6 августа. Над бездной.
Спали без сновидений.
Утро. Подкрепившись мясным бульоном, связались и вышли на гребень. Валентин уходит по фирну вперед, а я страхую его. Скоро фирн переходит в лед, Валентин надевает на ботинки кошки и начинает рубить ступеньки. Несколько раз небольшие куски льда бьют по моей дюралевой каске, но веревка медленно и упорно уползает вверх, к скалам. Острый гребень круто уходит в небо. На тысячеметровые ледовые сбросы не хочется смотреть…
В пять вечера начался снегопад.
— Эх, братцы, перезимуем лето! — кричит кто-то сверху.
Усилившийся ветер бросает снегом в лицо. Прошли с трудом еще метров сорок и решили поставить палатку. Два часа таскаем на гребень камни для площадки, забиваем промежутки плотным снегом. Наконец тонкие стены перкалевой палатки укрыли нас от ветра и снега. Площадка так мала, что один край палатки под напором ветра раскачивается над бездной.
— В десять вечера отсалютуем, — улыбаясь, говорит за ужином Володя.
Наша связь с группой наблюдения — ракета. Зеленые означают «Все в порядке!», красные — «Беда!»
Беру ракетницу, салютую. Напряженно всматриваемся вниз. Наконец увидели на леднике призрачное зеленое пламя. Сигнал принят!
Я почему-то становлюсь очень добрым: все получают по две лимонных вафли и пачке сушеных бананов. Согреваемся в спальных мешках. Тесно. Пальцы ног, обмороженные на Талгаре, побаливают. Под вой пурги раскачивается палатка. А мне вспоминаются дальневосточные сопки из детства, покрытые бледно-розовыми пионами, выброшенные на берег медузы, разлапистая макушка великана-кедрача, с которого я смотрю на море…

7 августа. Рядом с орлом.
Весь день ледовые отвесы чередуются с крутыми скальными сбросами. Когда я поднимался по веревке на верх рыжей стены, руки вдруг пересекла быстрая тень. Я резко обернулся. Орел! Раскинув крылья, громадная птица парила в нескольких метрах и рассматривала неожиданных пришельцев. Я спрыгнул на гребень, выхватил кинокамеру, кое-как навел объектив. Орел сделал круг. Чуть приблизившись, глядел на блестящие линзы.
Когда в кассете кончилась пленка, я приветливо помахал ему вслед и… тут же сильный удар бросил меня на гребень, холодная кошма накрыла меня с головой, забило снегом рот. «Лавина!» — пронеслось в голове. Сжался в комок, боясь пошевельнуться. Стихло. Начал осторожно расшатывать снежный сугроб. Чьи-то сильные руки поставили меня на ноги. Отряхиваюсь. Вижу испуганное лицо Валентина.
— Смотри!..
Закинул голову: на огромной высоте обнажился многослойный снежный навес.
— Кажется, повезло, — бормочу я. Мы вместе перебежали под стену, выгребли из одежды снег, а потом торопливо поднялись наверх. А еще через несколько минут мы наблюдали, как снежная лавина, сорвавшаяся вниз, увлекая за собой камни и многотонные куски льда, обрушилась на ледник, с которого началось наше восхождение.
К вечеру достигли снежной подушки вершинного гребня.
Темные трещины разбежались по белым карнизам, готовым в любую минуту сорваться вниз. Палатку поставили в ста метрах от пика: слишком опасные остались метры.
Перед нами полыхал весь горизонт. На вершинах причудливо корчились громадные тени. На фоне огромного диска восходящей луны проявился контур остроконечного пика «Властелина гор» — Хан-Тенгри.
Горы засыпали, уткнувшись в необъятный небосвод.

8 августа. Бригантина.
Утренний туман тает где-то далеко внизу. На небе ни облачка. Отогрели на примусе замерзшие за ночь ботинки и вышли. Нас уже не пугают ни сверкающая опасность карнизов, ни крутой лед предвершинного взлета. Остаются последние метры.
Салютуем зеленой ракетой. Все! Вершина!
С нее хорошо виден Иссык-Куль: огромная голубая чаша, окруженная такими же голубыми хребтами.
— Ого-го-го-оо! — разносят горы радостный крик.
Сидя на рюкзаке, Саша пишет записку: «5 августа 1965 года, в 10 ч. 30 м. группа челябинских альпинистов в составе А. Рябухина, В. Маковецкого, В. Осипова и С. Самохвалова совершила восхождение на безымянный пик высотой 4850 метров. По желанию первовосходителей вершина будет носить имя «Пик Бригантина». Погода ясная. Спуск предполагается по западному гребню. Уральский привет последующим восходителям!»
Складываем большой тур из камней.
Итак, паруса нашей Бригантины подняты! Путь к вершине проложен! Пять дней навстречу солнцу!..
К вечеру спустились в живописную снежную мульду. В палатку залезать не хочется. Смотрим, как догорает закат. Кружева снежных карнизов меняют свои краски: становятся то оранжевыми, то ярко-красными, то фиолетовыми.

9 августа. Эстафету принимаем!
Нам навстречу бегут по леднику наши «наблюдатели» и вернувшаяся с штурма другой вершины группа Валерия Мокшанцева.
— Ура-а-!.. Бригантина покорена! Бригантина — наша!..— кричат они, увидев нас целыми и невредимыми.
Обнявшись, идем к палаткам. Чай, рассказы, смех…
Валерий осторожно достает из нагрудного кармана штурмовки завернутую в газету пожелтевшую картонку.
— Ну-ка, Саня, — протягивает ее и улыбается Валерий, — прочитай. Пока вы ползали по Бригантине, мы тоже кое-что нашли.
Саша пробежал записку взглядом и растерянно смотрит на нас.
— Ну, что там! — хором негодуем мы.
— Тамм, Делоне. 1938 г. — читает вслух Саша.
Автографу, который пролежал в каменном туре безымянной вершины, покоренной группой Мокшанцева, двадцать семь лет и принадлежит он пионерам советского альпинизма — ныне физику и академику Игорю Евгеньевичу Тамму и члену-корреспонденту Академии наук СССР, математику Борису Николаевичу Делоне.
Вот кто, оказывается, передал нам эстафету романтики и мужества.
Мы принимаем ее!

«…Прочитали в первом номере журнала о Всеуральском дне следопыта. Хотим быть его участниками,— написали нам ребята из Тугулымского района. — Но как ответить на главный вопрос: чем ты помог семилетке? Мы хотели бы открыть какое-то месторождение полезных ископаемых, что и где искать в нашем районе?»
Письма с таким же вопросом пришли в редакцию и из других районов области. В связи с этим мы вспомнили, как в начале этого года Уральский геологический музей принимал гостей — школьников Свердловской области. Сюда собрались 55 человек — лучшие участники второго геологического похода. Они подвели итоги работы, получили задание на предстоящее лето.
Председатель Свердловской областной комиссии по проведению геологического похода В. Я. Устинов рассказал, какую большую помощь оказали геологам ребята за эти два года. Они отыскали старые заброшенные рудники, которые были известны по архивным данным, нашли много строительного материала: камня, гравия, песка, глины. Для нашей области, где стройки идут буквально в каждом уголке,— это ценные находки. В Уральское геологическое управление подали 25 заявок, 15 из них представляют практический интерес.
Лучшей в области оказалась команда Исовской семилетней школы. Ребята совершили два больших похода, описали восемь обнажений, нашли два старых шурфа, местонахождение которых было забыто. На берегу реки Вересовой в шлихах обнаружили признаки золота и платины. Принесли много образцов горных пород и минералов. Часть из них сдали в музей, а часть — в геологическое управление, за что получили благодарность.
Учащиеся Буткинской семилетней школы отыскали строительный материал, очень важный для их района: гравий, бутовый камень для фундаментов. Раньше камень привозили за 250 километров, а теперь будет свой. Кроме того, нашли охру, торф.
Пионеры Пристанинской семилетней школы по заданию райкома партии искали известковый туф. В районе большая нужда в нем. И нашли.
Школьники Петрокаменска провели поход по реке Шайтанке. У них было задание: установить наличие россыпного золота в речных отложениях. Ребята промывали пески и отбирали пробы на золото.
Невозможно перечислить всех, о ком говорили на слете, кто сам рассказывал о делах отряда. Их было много, смелых, настойчивых, упорных, любящих родной край.
Ребята получили наказ: изучать и изучать свой район. Ведь каждая находка признаков, указывающих на  возможность залегания полезного ископаемого, может оказать большую помощь геологам.
В первую очередь заслуживают изучения северные районы нашей области. Они меньше всего обследованы.
Что же искать?
Нужны железо, медь, строительные материалы, поделочные камни, слюда, асбест, кварц. Они наиболее вероятны в этих районах. Не огорчайтесь, что до вас здесь уже прошли геологи. Осматривайте не только скалы (их-то как раз тщательней всего изучали специалисты), а и новые обнажения, канавы, кюветы, ямы, карьеры, вывороты корней деревьев, свежие обнажения по берегам рек.
На слете каждому отряду вручили небольшую библиотечку геолога. В ней рассказывается о том, как искать руду, графит, золото, хромиты и т. д. Следопытам дали задание на лето.
Свердловчанам — обследовать всю местность вокруг города радиусом в 10—15 километров. Вокруг много гранита. В нем нередко попадаются участки, богатые жильными образованиями. С жильным комплексом обычно связаны ценные минералы: золото, минералы редких элементов и многие другие. Вот поэтому очень важно обнаружить участки развития жильных пород. Можно отобрать образцы, если в них вы заметите что-нибудь интересное.
На севере, в долине реки Пышмы, хорошо собрать среди валунов и галек все разновидности пород. Среди них могут оказаться еще не установленные в этом районе.
Нужно продолжать поиски и на горе Хрустальной, хотя она неоднократно обследовалась. Занорыши — пустоты в породах, где находятся кристаллы горного хрусталя, безусловно, в ней еще есть. К югу от Свердловска, в районе Елизаветинского рудника, следует искать места, где в бурых железистых глинах имеются зеленоватые и голубоватые участки. Они часто содержат никелевые и кобальтовые руды.
В районе Сысерти известно месторождение демантоидов — драгоценных камней, по красоте не уступающих изумрудам. Нужно очень много  настойчивости и терпения, чтобы найти эти редкие камни.
В районах Гари и Тавды следует обязательно осматривать свежие обнажения по берегам рек и оврагов Здесь можно обнаружить кости мамонтов и других вымерших животных. Они позволят специалистам определить возраст отложений и восстановить геологическую историю края.
В районе Ирбита и Туринска нередко встречаются зубы акул. Эти находки позволят уточнить границы существовавшего здесь в далеком прошлом моря.
Тугулым, Талица, Ирбит, Байкалово — испытывают острую нужду в строительном материале: песке, гравии, камне, глине. В Байкалово, кроме строительной, можно найти и тонкую гончарную глину.
Следопытам Шали рекомендуется собрать коллекцию чистых известняков с точным обозначением места, откуда они взяты. В известняках встречаются редкие элементы. Геологам потом по этой коллекции легче будет ориентироваться в своих поисках.
Такой же наказ был и Ивдельским ребятам. Им также следует отыскивать высыпки белых кварцевых галечников. Они могут оказаться отложениями существовавших ранее древних рек, а с последними часто связаны россыпи золота.
В районе Ревды есть старые рудники, разработка которых производилась в прошлом. Особенно интересны они в районе станции Подволошная. Здесь когда-то разрабатывались Шишмаревское, Подволошинское, Серебряное месторождения меди с примесью свинца и серебра. Изучить расположение выработок, собрать образцы из них — такова задача.
Второй маршрут можно совершить от разъезда Дидино до Билимбая. В этом районе тоже много старых рудников. Особенно важно осмотреть Бакаевское месторождение меди и разыскать потерянное Сулеевское месторождение, расположенное примерно в двух километрах к югу от Бакаевского.
Отбирая любой образец, следует указывать точное место, откуда он взят, и нанести на карту или схему маршрута.
Обо всех своих находках, открытиях сообщайте в редакцию нашего журнала или в Уральское геологическое управление. Пусть ваша помощь семилетке будет настоящей, действенной, полезной. Желаем вам быть участниками Всеуральского дня следопыта.

Есть люди, которые до глубокой старости сохраняют свежесть души, юношескую энергию, ясность мысли.
К числу таких счастливых людей бесспорно принадлежал покойный академик Абрам Федорович Иоффе. Он прожил большую, интересную жизнь, и даже последние ее часы были отданы любимому делу — Абрам Федорович скоропостижно скончался 14 октября 1960 года в своем рабочем кабинете, не дожив двух недель до своего 80-летия…
Со временем появится подробная биография этого замечательного ученого, коммуниста, Героя Социалистического Труда.
Всему миру этот ученый известен своими глубокими исследованиями в области электрических и механических свойств кристаллических тел, фотоэлектрического эффекта, электронных полупроводников, агрофизики. А. Ф Иоффе был основателем обширной школы советских физиков. По его инициативе и при его непосредственном участии возник целый ряд научно-исследовательских институтов и инженерно-физических факультетов.
Все это отлично известно.
Абрам Федорович снискал себе славу и как выдающийся общественный деятель. Именно к этой стороне его научной и человеческой биографии относятся факты, о которых рассказано ниже.
Когда комсомол взял шефство над электрификацией страны, А. Ф. Иоффе стал активным помощником ленинградской организации ВЛКСМ по осуществлению этого шефства. Не было ни одной крупной комсомольской конференции или собрания рабочей молодежи, на которых не выступал бы Абрам Федорович. Он всегда с удовольствием бывал на заводах и в колхозах, живо и захватывающе рисовал перспективы электрификации нашей страны и, конечно, никогда не упускал случая рассказать о своих любимых детищах — полупроводниках, солнечных батареях из фотоэлементов и увиолевом стекле.
Рабочая молодежь хорошо знала Абрама Федоровича и любовно называла его «комсомольский академик»…
Вспоминается одно собрание в цехе крупных машин завода «Электросила», на котором выступал А. Ф. Иоффе. То была горячая пора,  когда завод набирал силы для большой энергетики, оснащая новостройки-электростанции отечественными генераторами.
Летом 1931 года, вскоре после IX съезда комсомола, А. Ф. Иоффе приехал к молодым электросиловцам. В громадном пролете цеха, прямо на разметочной плите, соорудили импровизированную трибуну. Рабочие заняли все проходы, разместились на станках, верстаках, и некоторые забрались даже на мостовой кран. Абраму Федоровичу очень понравилось, что в цехе много зелени — кадки с пальмами, цветочные горшки стояли у станков, на подоконниках, возле колонн.
Заводской комсомольский секретарь Александр Врублевский прочитал постановление комитета о присвоении Абраму Федоровичу звания почетного комсомольца организации «Электросилы», а потом сказал:
— Слово имеет товарищ Иоффе!
Абрам Федорович поднялся по лесенке на разметочную плиту, В элегантном костюме, высокий, представительный, с красивой крупной серебряной головой и по-юношески живыми глазами, он легко подошел к столу, принял из рук Врублевского комсомольский билет и, зардевшись oi смущения, поцеловался с секретарем под всеобщий гул одобрения и аплодисменты. Потом он шагнул к самому краю плиты, откашлялся и заговорил мягким, по-украински певучим голосом (Абрам Федорович был родом из города Ромны, на Полтавщине).
В начале выступления он вспомнил, какими убогими были до революции цехи нынешнего завода «Электросила», некогда принадлежавшего фирме «Сименс и Шуккерт»:
— Масляные плошки, коптя, светили мастеровым, собиравшим из германских частей слабенькие двигатели и генераторы. Не было тогда в мастерских ни цветов, ни даже достаточного количества воздуха, чтобы свободно дышать. Мощность в полтораста-двести киловатт в одной машине считалась громадной. И вот теперь, — Иоффе широко распахнул руки,— вы трудитесь в мастерской, похожей на зимний сад. Такими скоро будут все мастерские на наших заводах и фабриках. Но самое отрадное для меня — ваша молодость: ведь добрые три четверти из  числа находящихся здесь — молодые люди. Стало быть, дело электрификации страны в надежных руках юности! А теперь, не в обиду будь вам сказано, не понравилось мне обилие слюдяной крошки на полу возле изолировщиков. Слюда — материал дорогой. Вот я был как-то на  одном германском заводе электрических машин. Знаете, что я там увидел? Не поверите! — дамские летние платья, усыпанные слюдяными блестками, непригодными для изоляционных работ, но вполне пригодными для украшения дамских платьев. Хозяин завода нашел применение отходам слюды. А мы обязаны быть куда рачительнее капиталиста!..
Само собой разумеется, Абрам Федорович не преминул поговорить и о своих любимых полупроводниках, фотоэлементах и увиолевом стекле, или «стекле жизни». Этим стеклом, способным пропускать живительные ультрафиолетовые лучи, он предлагал широко пользоваться при сооружении новых жилых зданий, особенно в северных районах страны, где солнца маловато.
Абрам Федорович повсюду горячо ратовал за свои идеи, у которых, к сожалению, нашлись  не только противники, но и злые недоброжелатели. Но Абрам Федорович твердо стоял на своем, и жизнь показала, что он был прав: полупроводники совершили подлинную революцию в радиотехнике и приборостроении; солнечные батареи летают на наших космических кораблях; «стекло жизни» и его потомок — полиэтиленовая пленка — проникли в агротехнику, медицину, жилое строительство.
Когда «комсомольский академик» закончил речь, рабочие засыпали его вопросами. Спрашивали обо всем, даже о международном положении. А потом к плите подошел старик-изолировщик и обратился к ученому:
— Товарищ Иоффе! Я еще при Сименсах тут собирал статоры машин, про которые вы говорили. Я помню, как вы приходили на испытательную станцию. Помоложе вы тогда были, не такой седой, как сейчас. Но то было да сплыло. А вот о чем я хочу теперь вас спросить: почему это наша Академия наук не разводит в Советском Союзе тунговую пальму? Почему?
Абрам Федорович несколько опешил.
— Простите меня, пожалуйста,— сказал он старику-рабочему.— Но, право, я не совсем в курсе дела, так как весьма далек от ботаники… У вас в цехе много зелени, даже пальмы имеются. По-видимому, тунговая пальма интересует вас именно с этой, декоративной точки зрения?
Рабочий отрицательно покачал головой:
— Украшения тут ни при чем. На тунговой пальме, товарищ академик, растут орехи, а в них — масло. Из этого масла делают лак для изоляции обмоток машин, А лачок мы покупаем за границей, на золото. Теперь ясно, для чего нам тунговая пальма надобна? Прошу доложить в Академии, кому нужно, что рабочие хотят иметь свое, советское масло для изоляционного лака. Надо, чтобы тунг рос и у нас!
Абрам Федорович вынул записную книжку и карандаш:
— Можете не сомневаться, ваше предложение будет сегодня же доложено президенту Академии наук.
Он уезжал с завода возбужденный, в необычайно приподнятом настроении, словно испил волшебной влаги из живительного источника.

Диспетчерская. Доступ сюда разрешен считанным лицам. Здесь принимаются рапорты и отдаются распоряжения, координирующие работу объединенной энергетической системы. На огромном вогнутом стенде, напротив диспетчерского стола, заставленного приборами и аппаратами,— схема системы. Условные линии электропередач соединяют в единое кольцо десятки электростанций Свердловского. Челябинского, Курганского, Кустанайского, Пермского, Удмуртского и Башкирского энергетических районов.
Звонят из Челябинска:
— Разрешите на Южно-Уральской ГРЭС поставить котел на ремонт.
Немедленно дается ответ:
— Ремонт котла отложить до завтра!
Чтобы принимать быстрые и точные решения, диспетчер обязан быть не только инженером-электриком, но и турбинистом, и котельщиком; он должен знать потребность в электроэнергии промышленных предприятий, транспорта, городских коммунальных хозяйств в каждый данный момент.
Электроэнергия — такая продукция, которую не запасешь впрок, не уложишь на склады. Ее вырабатывают точно столько, сколько требуется потребителю. Ни меньше, ни больше. А потребность эта меняется в зависимости от времени года и времени суток. Ночью, когда кипучая волна жизни спадает, на электростанциях наступает передышка. Эти часы обычно используют для ремонта оборудования. Но вот начинается трудовой день. Двинулись трамваи и троллейбусы, загудели подъемные краны, вздохнули полной грудью тысячи уральских предприятий. Расход электроэнергии резко пик наступают вечером, когда еще дымят заводские трубы, но уже включаются освещение и различные бытовые приборы. Тогда электростанции работают с максимальной нагрузкой.
Нагрузка… К сожалению, нет еще такого устройства, которое автоматически меняло бы ее, управляя каждой электростанцией. Вероятно, такая «умная» машина будет когда-нибудь создана. Но пока эту сложную, необычайно оперативную работу выполняют люди — те, что командуют за закрытой дверью центрального диспетчерского пульта. Составляя суточный график для всей системы, для каждого  энергетического рай/та. она и каждой электростанции, они учитывают все: и пуск новой шахты или прокатного стана, и электрификацию железной дороги, и строительство… Даже прогноз погоды не остается без учета,— ведь в холод усиливается отопление, а в ненастье раньше зажигаются огни.
Составление графика — не простое дело. Оно требует точных знаний и большого искусства. Две ломаные линии бегут по разграфленным листам бумаги. Одна черная; ее нанесли заранее; она указывает, сколько энергии будет потреблять Урал в каждый час наступающих суток. Другая — красная — фиксирует действительный расход энергии. Под рукою диспетчера эта линия продвигается каждый час, (после рапортов электростанций) и почти не отклоняется от черной. Какая точность расчета, сделанного накануне! Однако диспетчер всегда настороже: он знает, что сюрпризы подстерегают его на каждом шагу.
Вот поступает сообщение:
— Верхне-Тагильская ГРЭС не закончила в срок ремонт оборудования.
Это значит, что многие тысячи киловатт не вольются сегодня в уральскую систему.
Сам по себе такой факт не опасен: для непредвиденных обстоятельств в системе всегда есть страхующая электростанция. Достаточно отдать команду — и стоящие начеку резервные агрегаты восполнят недостающую энергию. Проблема в другом: приближаются часы наивысшей нагрузки. Случись какая-нибудь авария, и резерв может оказаться недостаточные.
Конечно, аварии в современной энергосистеме — вещь чрезвычайно редкая, но диспетчер должен быть готов к любой неожиданности. И к тому, что буря оборвет провода. И к тому, что какой-то садовод, поливая из шланга деревья, заденет струей высоковольтную линию (был и такой случай однажды). Вода — хороший проводник. Садовод погиб, а на линии вспыхнуло короткое замыкание. Разве можно такое предвидеть?
Итак, энергия одного из турбогенераторов Верхне-Тагильской ГРЭС не вольется сегодня в объединенную систему. Несколько лет назад, когда уральское кольцо было обособленным, диспетчеру, возможно, пришлось бы туго. Теперь другое дело: наше кольцо соединилось с центрально-европейской энергетической системой. Теперь в часы пик есть замечательный помощник — Волжская ГЭС имени Ленина. И все-таки диспетчер чем-то озабочен.
Оказывается, именно с Поволжья селектор принес неприятную весть. Утром там была оттепель, а к полудню температура понизилась до 16 градусов, и тросы на линии электропередачи покрылись льдом. Если обледенение будет нарастать, тросы могут провиснуть и повредить провода. К счастью, вскоре выяснилось, что угроза миновала.
— Волновались? — спрашиваю у диспетчера.
— Нет. Нам волноваться нельзя.
Да, многое диспетчеру нельзя. Нельзя теряться, нельзя отвлекаться, нельзя ошибаться. Особенно — ошибаться. Ведь в его руках разветвленная система, которая питает организм промышленного Урала. Он обязан в решающую минуту, молниеносно взвесив все «за» и «против», найти единственно правильное решение.
Главный диспетчер Управления Игорь Вадимович Сченснович рассказывает:
— Как-то у нас, на центральном пульте, два диспетчера, дежуря в разные смены, приняли в одинаковой ‘ситуации одинаковые решения. И, как на первый взгляд ни странно, первый получил за это выговор, а второй — благодарность.
— Наверное, ошибка администрации?
— Нет, ошибка первого диспетчера.
Ему сообщили, что на крупной электростанции вышел из строя агрегат. Волжская ГЭС нам тогда еще не помогала, и диспетчеру следовало ограничить подачу электроэнергии потребителям — иного выхода не было. Диспетчер не пошел на это, решив, что ко времени пик агрегат успеют отремонтировать. Спору нет, иногда в нашем деле приходится и рисковать, но в данном случае риск был необоснованным. Ремонт оказался сложным и длительным. Потребление энергии превысило возможности электростанций, и вся система чуть не потеряла устойчивость. В дежурство второго диспетчера вышли из строя сразу два агрегата. Казалось бы, в этом случае тем более напрашивалось решение — ограничить подачу электроэнергии тому или другому предприятию. Но диспетчер принял такое же решение, как и первый. И поступил совершенно правильно. Учитывая состояние оборудования и причины аварии, он пришел к выводу, что на ремонт потребуется не более часа. Так оно и оказалось.
Чтобы умело командовать большими электровеличинами, диспетчер должен обладать железной выдержкой, решительностью, а главное — способностью быстро соображать. Какую бы головоломную задачу ни поставила перед ним техника или стечение обстоятельств, он обязан решить ее тотчас, немедленно. Раздумывать он не имеет права.
— Давайте подсчитаем,— предлагает Игорь Вадимович,— во сколько могут обойтись диспетчерские раздумья. Предположим, при аварии от сети отключилось несколько предприятий. — Он берет карандаш и прикидывает часовую стоимость недовыработанной продукции, затем делит на 60.— Вот она, стоимость минуты в рублях… А если диспетчер вернет систему к нормальной работе не за одну, а за десять минут? Это обойдется государству в несколько миллионов рублей!
Благополучие системы зависит от того, насколько точно совпадает потребление энергии с возможностями электростанций. При нормальной нагрузке все турбины работают в едином ритме. Как только расход энергии начинает превышать возможности станций, турбины уменьшают число оборотов. При понижении расхода число оборотов увеличивается. И в том, и в другом случае турбины .сбиваются с нормального ритма. Бывают случаи, когда, словно предчувствуя недоброе, они начинают зловеще визжать от непосильной работы или глухо стонут, не имея достаточной нагрузки. Энергетики называют это «качанием» системы.
«Слышна» эта «музыка» и в Свердловске. На центральном пульте управления и в кабинете главного диспетчера стоят маленькие приборы — частотомеры. Если стрелка на шкале частотомера стоит на цифре «50», — значит, всё в порядке. И чем бы диспетчеры ни занимались, они постоянно поглядывают на эту сигнальную стрелку.
Приборы… Сколько их тут, на центральном пульте, на станциях и подстанциях, на линиях электропередач! Самопишущие, регистрирующие, контролирующие… Верные приборы-сторожа. Они поминутно помогают диспетчеру ориентироваться в сложной обстановке энергетического кольца. Но есть в системе и другие устройства, которые в случае аварии сами принимают необходимые меры. Оборвись на линии провода — тотчас сработает автоматика; без участия человека она отключит пораженное звено, изолирует «больной» участок от здорового тела системы.
Такими автоматическими устройствами занимается специальная служба Уральского диспетчерского управления. Экспериментируя на моделях — создавая всевозможные аварии, меняя нагрузки и напряжения,— инженеры из года в год повышают надежность системы, совершенствуют энергетическое хозяйство.
Игорь Вадимович то и дело прерывает рассказ:
— Простите…
И нажимает кнопку селектора:
— Курган! Скорей организуйте ремонт трансформатора.
Одновременно звонят из Перми. В этом районе, видимо, все благополучно: Игорь Вадимович откладывает блокнот, так и не сделав в нем никаких пометок.
Снова гудит селектор. Вызывает Москва.
— Сченснович слушает… Есть помочь Сибири.
И, освободившись, поясняет:
— Нам помогает европейская система, а мы, в свою очередь,— сибирской. Но это, конечно, временно. В ближайшие годы избыток электроэнергии хлынет именно из Сибири. Там неисчерпаемая топливная база и богатейшие гидроресурсы.
А какова перспектива Соликамской ГЭС с каналом Печора — Вычегда — Кама! Обильные северные реки изменят свои русла и понесут через электростанции Волги и Камы 40 миллиардов кубометров воды. Волго-Камский каскад повысит выработку электроэнергии на 11 миллиардов киловатт-часов.
На самом Урале новых электростанций будет немного. В них нет необходимости. Страну прорежут сверхмощные и сверхдальние линии электропередач, и наше кольцо вольется в единую энергетическую систему Советского Союза. К тому времени страна доведет годовое производство электроэнергии до 3 000 000 000 000 киловатт-часов.
Три триллиона!.. Давайте прикинем, что это значит.
Один киловатт-час — это 50 килограммов проката, или 250 килограммов угля, или 136 килограммов кондитерских изделий. Теперь умножьте килограммы на триллионы!
Но три триллиона — это ведь без учета использования других видов энергоресурсов. Кто знает, может быть, в скором времени найдет широкое применение такой источник энергии, как «голубой уголь»—ветер. Энергия ветра превышает энергию всех видов ископаемого топлива более чем в два раза. Огромные перспективы раскрывает превращение в электричество атомной энергии и энергии солнца. А подземные горячие воды с температурой до двухсот градусов, которыми так богата наша страна! Это же готовые «водопаровые котлы».
Будет когда-нибудь и электронный диспетчер, автоматически распределяющий потребителям все виды природной энергии. Будет! А пока что на центральном диспетчерском пульте Урала кипит обычная оперативная работа. Люди командуют гидравлическими и тепловыми электростанциями. Голоса в этой комнате не затихают ни днем, ни ночью.
— Магнитогорск! Пылепитатели пустили?
— Так точно, пустили.
— С углем нормально?
— Так точно, нормально.
— СУГРЭС! Турбину в ремонт.
— Есть ставить турбину в ремонт!
За окном диспетчерского пульта густеют ранние сумерки. Наступают часы пик. Могут возникнуть любые трудности, вплоть до аварии, но мы с вами этого не заметим. Урал получит столько энергии, сколько ему потребуется.

В июне 1966 года Стерлитамаку исполняется 200 лет. Что это — старость? Да нет, пожалуй, наоборот. Ведь здесь живет и трудится 18 тысяч комсомольцев. В них, прежде всего, неиссякаемая молодость города.
За свою почти полувековую историю комсомолия Стерлитамака сделала немало удивительного и интересного. Даже если обратиться к самым истокам существования организации, к сохранившимся до этих дней архивам, можно найти немало такого, что и сейчас звучит по-современному, живо переплетается с сегодняшними делами молодых жителей нашего города.

О чем говорят мемориальные доски
На стене горсовета — мраморная плита, на которой написано: ≪В этом здании 15 октября 1920 года проходил I Всебашкирский съезд РКСМ≫.
На заре Советской власти Стерлитамак был столицей Башкирии. Потому-то здесь и проводился этот съезд. Комсомольская организация республики насчитывала всего 1800 человек и на съезде присутствовало только 35 делегатов. Но и тогда молодежь Башкирии была боевой, активной силой. Комсомолец с 1920 года А. А. Карабинцев вспоминает: ≪Нам приходилось заниматься всем. Это и борьба с врагами Советской власти, и с вошью, которая в то время была не менее страшным врагом, чем контрреволюция. Это и охрана продовольствия, и военное обучение, и большая агитационно-массовая работа среди молодежи. Это, наконец, и жаркие споры о мировой революции, и воскресники≫.
У нас в городе есть и вторая мемориальная доска, установленная всего полтора года назад на одном из корпусов опытного производства изопренового каучука. Возводили его комсомольцы. И на доску занесены имена тех парней и девушек, которые отличились на строительстве этого уникального предприятия новейшей химии.

Молодежные газеты начинались так
Уездный комитет РКСМ в 1921 — 1922 одах выпускал устную газету ≪Комсомолец≫.
Если учесть, что в то время в городе не было радио, почти не получали газет и журналов, а многие юноши и девушки вообще читали по складам, то можно себе представить, каким огромным успехом пользовалась ≪живая≫ газета. Выпускалась она ежемесячно. Иной раз послушать ≪Комсомолец≫ во Дворец труда (ныне здание горсовета) собиралось до 500 человек. Его первые редакторы Лепешкин, Иванов и Карабинцев были так же и чтецами. Вот, например, один из номеров ≪Комсомольца≫ за март 1921 года. Первая ≪страница≫ — ≪Отношения Советской России с другими государствами≫, вторая — ≪Дела и задачи Союза РКСМ по борьбе с голодом и разрухой в стране≫, третья — ≪О положении на фронте≫ и четвертая — ≪Местная хроника≫.
Сейчас, когда в городе на каждую тысячу человек приходится 1100 экземпляров различных газет и журналов, воочию убеждаешься, как далеко мы шагнули от той первой ≪ненастоящей≫, но чрезвычайно нужной в то время газеты.

Ленин и теперь живее всех живых…
На столе секретаря горкома комсомола стоит оригинальная чернильница. История ее — часть истории всей стерлитамакской комсомолии.
С 26 января по 2 февраля 1924 года в Москве проходил II съезд Советов. Он собрался в дни траура и всенародной скорби: скончался Владимир Ильич Ленин. В числе других на съезде от наших комсомольцев присутствовал секретарь укома РКСМ Иван Шныра. В память об Стерлитамакский химзавод. Бригада монтажников Виктора Сабельникова. Стерлитамак. Здесь получают башкирский синтетический каучук. Ильиче он привез небольшой сувенир — фарфоровую чернильницу. Она изображает два томика трудов Ильича, положенных друг на друга. С верхнего томика опускается книзу лист бумаги, на котором начертаны слова: ≪Поменьше политической трескотни≫, а на крышке чернильницы — факсимиле: ≪В. И. Ленин (Ульянов)≫. Поверх спускающегося листа расположен бюст Ленина.
С тех пор прошло более четырех десятков лет. Сегодняшние комсомольские вожаки города Марат Резбаев и Нина Пищаева говорят:
— Когда заедает текучка, когда в работе бывает больше разговоров, чем конкретных и интересных дел, глаза невольно задерживаются на словах Ильича: ≪Поменьше политической трескотни≫. И вновь пересматриваешь свое отношение к работе. Вновь стараешься сверять дела свои и всю жизнь свою по Ленину.

Руки прочь…
9 мая 1965 года советский народ отмечал 20-ю годовщину со дня разгрома фашистской Германии. Когда окончилась эта кровопролитная война, казалось, что к людям надолго пришел мир. Вот почему развязанная американцами грязная интервенция во Вьетнаме вызвала всеобщее негодование. В день двадцатилетнего юбилея на площади перед Домом культуры содово-цементного комбината собралось на митинг более 10 тысяч юношей и девушек. В конце митинга единодушно была принята телеграмма президенту США Линдону Джонсону, в которой говорилось:
≪Господин Президент!
Мы, участники антивоенного митинга, клеймим позором американскую агрессию против народов героического Вьетнама и Доминиканской Республики. Народы этих стран должны сами решать свою судьбу. Если понадобится, молодежь нашего города готова исполнить свой интернациональный долг — помочь народу Демократической Республики Вьетнам отстоять свободу и независимость ≫.
А более сорока лет назад, 9 мая 1923 года, на городском митинге комсомольцы Стерлитамака тоже направляли телеграмму, но другому господину — министру иностранных дел Англии лорду Керзону.
≪Господин Керзон, — говорилось в ней, — комсомольцы Стерлитамака протестуют против новых провокаций английского правительства. Запомните, лорд Керзон, если потребуется — мы, как один, встанем на защиту своего Советского государства!≫
Два документа, написанные в разные адреса разными поколениями советских людей, говорят сами за себя.

Две анкеты

10 августа 1918 года самый первый секретарь Стерлитамакского укома РКСМ Петр Наумович Висков заполнил такую анкету:

1. Образование — низшее.
2. Возраст — 23 года.
3. Принадлежность — член РКП(б) и член РКСМ.
4. Социальное положение — ничего не имею.
5. На какую работу больше способен — на любую, куда пошлет партия.

Комсомольцы города во время Всесоюзного Дня молодежи 25 июня 1965 года также заполнили анкету поколения 60-х годов XX века. Вот как она теперь выглядит:

1. Образование — самое лучшее.
2. Возраст — 15— 28 лет.
3. Принадлежность — убежденные коммунисты.
4. Социальное положение — хозяева страны, строители новой жизни — коммунизма.
5. Профессия — строители, химики, машиностроители, служащие, учащиеся и студенты.

Интересно, как заполнит такую же анкету молодежь города в 2000 году?!

Письмо в 2000 год
В краеведческом музее Стерлитамака хранится сверток, на котором написано:
≪Вскрыть и прочитать молодежи города 25 июня 2000 года≫.
Это письмо было единогласно принято на том же празднике Дня молодежи. Вот несколько строк из него:
≪Наше будущее, наша осуществленная мечта, поколение 2000 года, здравствуй!
К вам обращается поколение 60-х годов XX столетия. Мы — самое счастливое из всех ранее живших поколений, ибо нам выпала самая почетная задача времени — завершение строительства Коммунизма. На нас легла обязанность — в условиях мирного сосуществования двух систем доказать на деле, что многовековая мечта человечества о его ≪золотом веке≫ осуществима.
Мы уверены, что являемся первым поколением людей, которые забудут, что такое война, при нас исчезнет позор колониализма.
Будущее нашего поколения, мы смотрим на тебя с завистью, но тем не менее мы счастливы. Мы счастливы потому, что первыми создали спутники, нам довелось лично увидеть улыбку первого космонавта Юрия Гагарина. Мы ведем самую святую борьбу на земле — борьбу за мир.
Это нашими руками создаются чудо-города в тайге, электростанции, поднимается целина, это нашими руками создается совершеннейшая техника, это мы проложили пути в космос.
И все это во имя человека, все для блага человека.
Будущее поколение! Тебе трудно верится, что на месте гигантов химии Башкирии— химзавода и завода СК — еще в конце 50-х годов были пустыри.
Наше будущее, ты прекрасно!
Мы видим свой город в садах, заново перестроенным. Мы видим красивейшие театры и дворцы, спортивные залы, кафе, магазины. Мы видим, как с нового аэродрома поднимаются самолеты новейших конструкций, может быть, ТУ-1114?
На Стерлитамакский космодром возвращается очередная экспедиция с Луны. У вас это в порядке вещей, а нам завидно! 25 июня 2000 года, в День молодежи, отправились в космическое путешествие на Марс наши земляки. Мы уверены, что эти скромные мечты осуществлятся.
Дорогие друзья! Пройдут годы, и наше будущее станет вашим настоящим. Вы возьмете из наших рук эстафету поколений, эстафету, которую мы приняли от наших отцов: пламенность сердец, целеустремленность, дерзания, верность партии, народу, коммунизму.
Мы верим, что нашу эстафету приняло достойнейшее поколение. Мы верим, тебе, поколение 2000 года!≫