Она мне снилась.
Странно признаваться в такой глупости в неполные сорок лет, но я уже видел её в своих снах, и вот теперь она явилась ко мне в реальности. Горько усмехаюсь, ощущая, что всю свою жизнь, каждый прожитый год, каждое усилие вело меня к этому моменту, к этому результату. Что бы теперь это для меня ни значило…
Будучи ещё мальчишкой, бьющим крапиву палкой рядом с бабушкиным домом в деревне, я уже знал её. Тогда она приходила ко мне во сне маленькой девочкой, красивой, хрупкой, мне нравилось думать, что это моя будущая сестра, которую я просил у родителей – так хотелось кого-то защищать, побыть хоть немного настоящим мужчиной, как папа. Но время шло, а сестра так и оставалась видением из сна, воображаемой хохотушкой с длинной каштановой косичкой.
Потом я пошёл в школу, стал почти всё время проводить с родителями, в городе, и понял, что их вниманием мне уже ни с кем не хочется делиться – ни с сестрой, ни с братом. Только девочка продолжала мне сниться, росла со мной, и в конце концов стала, пожалуй, единственным моим настоящим другом, выручающим меня и во сне и, как ни странно, в реальности. Сны с ней часто о чём-то предупреждали меня, помогали, мотивировали, а ночью показывали неведомые фантастические миры, в которых мы переживали сотни приключений, помогая друг другу и оберегая.
Потом девочка стала девушкой, следовавшей за мной повсюду. В восьмом классе я впервые попробовал её нарисовать – вышло по-детски глупо, мне не понравилось, зато рисунок приглянулся однокласснице Мире, которая уже давно пыталась меня куда-нибудь пригласить. Её похвала и восхищение сыграли свою роль, и очень скоро мы стали встречаться. После Миру сменила Марина, за ней Светка, а потом ещё множество других, в которых каждый раз я видел только её. ЕЁ – темноволосую нимфу из снов. Девушку, навсегда покорившую моё сердце.
Признаться, в одиннадцатом классе, когда у нас дома только-только появился интернет, я пытался найти в соцсетях похожую на неё, но все, кого я встречал, были не теми, не ей. Каждой из них будто бы чего-то не доставало. В тот год меня ждали государственные экзамены и поступление в медицинский, но вместо того, чтобы сесть за подготовку, я снова попробовал рисовать её. Каждый штрих, каждое движение карандаша было пропитано моим чувством, моими эмоциями, моими снами – казалось, я не делал ничего особенного, но десять месяцев спустя обнаружил себя подающим документы в институт имени Репина, куда вскоре и поступил. Правда, на платное, не на бюджет, чего мама, к сожалению, не оценила, а папа одобрил. Понять маму было непросто. Только сейчас, спустя годы, я осознаю, что для неё – хирурга из врачебной династии – было странно видеть своего единственного ребёнка в искусстве. Отец-инженер, к моей невероятной удаче, её категоричности не разделил, и всё прошло почти без скандала.
Я поступил, стал учиться, и делал это намного усерднее, чем когда-либо в школе. Мне нравилось рисовать: картины писались из-под пальцев, будто бы кто-то вёл мою руку, холст дышал, и я видел в нём жизнь, в каждом мазке, в каждом штрихе, в каждой детали. В те годы в институте я почти не брал её образ в свои работы, да и времени на сон было мало, так что на несколько долгих лет мы, можно сказать, расстались – если я спал, то крепко и без сновидений, или дремал, вздрагивая от каждого шороха, а если работал, то уделял всё своё внимание тому, что делаю, и почти не думал о ней. И всё же этот вынужденный перерыв тянул меня, отзывался глухой тоской где-то глубоко в душе, и только в одинокие праздничные вечера я чувствовал себя одиноким, будто бы любовь всей моей жизни навсегда оставила меня.
Я помню, как она вернулась.
Ворвалась в предрассветной мгле в мой сон, яркая и цветущая, живая и возвышенная. Мне было тридцать пять или около того, я был безнадёжно женат, владел небольшой, но прибыльной компанией, занимающейся веб-дизайном, и часто пропадал в личной студии в мансарде одного из зданий старого Петербурга. Дела шли хорошо, я позволял себе полностью отдаваться творчеству и часто засыпал у мольберта или устроившись на широком подоконнике большого окна. Отсюда хорошо был виден город, наш серый неприветливый и всё же такой уютный город. Я помнил, как вьются её каштановые волосы, как сияют зелёные глаза, как губы изгибаются в улыбке, оставляя на щеках глубокие ямочки… в ней было столько цвета, столько жизни, и всё же она напоминала мне дождь, эту серость и облака, как и они напоминали мне о ней. Каждый раз. Каждую секунду.
Она пришла с рассветом, и я проснулся от того, что потянулся к её образу и едва не свалился с низкого подоконника – я слышал её голос прямо здесь, прямо рядом со мной, в моей студии. И мне стало страшно. Страшно настолько, что я, почти не раздумывая, записался к психологу. Только вот эффект от этого оказался совершенно неожиданным: сны с ней никуда не ушли, становясь всё реалистичнее, всё ощутимее, но ушла жена. Детей у нас не было, потому разошлись мы безболезненно и быстро, она лишь прихватила с собой квартиру и компанию, но об этой утрате я не жалел.
Я устал.
Руководство, договоры, клиенты – всё это настолько осточертело, что я предпочёл распрощаться с этим, чем продолжать тянуть непосильную для меня ношу. Так в моей жизни осталась только моя студия, кисти, краски, холсты и она. Она.
Я хорошо помню, как сидел и смотрел на пустой холст, уже зная, что она там, внутри. Живая. Настоящая. Моя. Я видел её тонкие запястья, изгибы плеч, острый подбородок, волосы в небрежной причёске и элегантное платье — лёгкое, воздушное, летнее. Я видел её ключицы и локти, радужки глаз и кончик носа – я видел её всю, но не брал в руку карандаш, не брал, потому что боялся, что не смогу, что у меня не получится, что я недостаточно талантлив для этой работы.
А потом всё случилось.
Вдохновение нахлынуло на меня отчаянным призывом, сродни тем призывам, что мотивируют прыгнуть с парашютом или спуститься с крутого склона на лыжах – это был чистый импульс, неподвластный мне. Настоящий акт творения. И я сделал первый штрих…
Я его сделал.
Пять лет спустя я увидел её по-настоящему. Увидел. И это была она. Я никогда ни в чём не был так уверен, как в том, что женщина на холсте именно та, о ком я думал всё это время, та, которая снилась мне. Она была почти готова, но я не хотел спешить. Всю свою жизнь, каждый прожитый год, каждое усилие вело меня к этому моменту, к этому результату, и я не мог и не должен был торопить события. Ведь я совсем близко. Я в шаге от того, чтобы встретиться с НЕЙ лицом к лицу.
Я отложил кисть и снова устроился на подоконнике. В последние годы это стало моим единственным развлечением: деньги неумолимо таяли, но я не хотел и не мог прекратить писать ради простого заработка, я нёс вдохновение в себе, как сосуд, наполненный священной водой, которую нельзя было пролить – даже капля этой воды стоила слишком дорого, чтобы тратить её так бездарно. Но теперь сосуд почти опустел… осталось лишь вылить остатки на дно стакана и выпить.
Заморосил дождь, ветер ударил в оконную раму, в студии резко потемнело, и я прислонился затылком к стене, наблюдая из-под полуприкрытых век за бутонами разномастных зонтов, раскрывающимися где-то внизу. Сделалось тихо. Не вокруг, а внутри, будто бы после долгого шторма наступил безмятежный штиль, и мне вдруг подумалось – я должен закончить. Закончить немедленно, прямо сейчас. Я резко встал, схватил кисть и вернулся к мольберту, но не сделал и нескольких шагов, как замер в оцепенении, а потом, не веря собственным глазам, отшатнулся.
Только что я горько усмехался, считая, что представлять её живой по-детски глупо и наивно, а теперь что же? Вижу её на самом деле? Её?
Она, и правда, стояла у мольберта. Босая, в этом лёгком платье, с небрежно убранными наверх волосами, и смотрела на меня. Морок или реальность? Явь или сон? Кисть выпала из рук, и я, вопреки здравому смыслу, сделал шаг к ней, потом ещё и ещё, внезапно обнаружив в себе и то детское желание кого-то защищать, и то чувство из подростковых снов, и что-то ещё, что-то, о чём я пока не знал.
– Ты? – я даже не понял, что это мой голос, что это мои слова раскололи вечерний сумрак.
– Да, – тихо сказала она, и её голос с лёгкой хрипотцой прозвучал изысканно и нежно, такой, каким я слышал его в своих последних снах.
Мы встретились, как лучи солнца на рассвете встречаются с каплями росы, как краешек луны встречается с океаном в завершении ночи, как осенний лист, встречается с поверхностью воды, закончив свой незабываемый последний танец. Я ощутил её руки, мягкие, уверенные, вдохнул аромат полыни и ягод, которыми, к моему удивлению, она пахла, услышал её дыхание, прерывистое, взволнованное, и, наконец, коснулся её губ. А может это она коснулась моих. В тот момент мне было всё равно: я открыл пределы вселенной, я узнал жизнь в полном её многообразии, и я понял, что значит быть живым, быть настоящим, дышащим. Я понял, что значит быть человеком.
Её ладонь коснулась моей груди, скользнула вверх, пальцы одним ловким движением расстегнули верхнюю пуговицу заляпанной краской рубашки, и сердце моё пропустило один удар за мгновение до того, как я понял, что держу в руках воздух, что рядом никого нет, а дождь барабанит в окно с силой, достойной мифического урагана. Я глубоко вздохнул, пытаясь вернуть ощущения, ощупывая пространство вокруг и надеясь неизвестно на что – я пребывал в неге сна ещё какое-то время, пока реальность окончательно не победила и не выдернула меня в свою холодную ледяную правду. Я выпрямился и с силой потёр глаза. Я всё ещё сидел на подоконнике, прислонившись к холодному стеклу, мольберт с недописанным полотном стоял на прежнем месте, а в студии, кроме меня, не было никого, и лишь тревожная, а вовсе не безмятежная тишина гулко стучала в моём сердце.
Стало тоскливо, тошно и немного жутко. Захотелось уйти отсюда подальше, забыться, уснуть где-нибудь в баре или в своей старой квартире, а ещё лучше в том старом бабушкином доме, но всё это было уже давно недоступно. Не сейчас. Не для меня.
Я схватил пальто и вышел в вечерний питерский холод, поднял ворот и побрёл, куда глаза глядят, не обращая внимания на ледяные капли, падающие на макушку и за шиворот. Это освежало, приносило ощущение реальности и чувство собственного несовершенства или несовершенства мира, в котором мне не повезло родиться. Мира, где нет её.
Отправился к набережной, прошёл вдоль парапета и спустился к тёмной воде – речные волны лизали гранитное ожерелье Невы, плескались, растворяя в себе капли дождя, и отзывались в моей душе долгим протяжным звуком. Звуком, который в этой жизни мне не услышать никогда. Звуком её голоса. Я долго стоял под дождём, слушал и слушал, пока окончательно не замёрз – к этому моменту сознание моё прояснилось, душа успокоилась, и я даже начал думать, что жизнь не так уж и плоха, даже если в ней нет ЕЁ. Даже если ОНА – всего лишь плод моего воображения.
Стоять дольше было попросту неразумно, и я пошёл обратно: поднялся на набережную, оттуда вернулся в город и уже через несколько минут оказался рядом со своей студией. Дождь прекратился, оставляя после себя серую липкую хмарь, люди, несмотря на позднее время, снова стали появляться на улицах, загорелись витрины магазинов – я свернул к одному из них и тенью мелькнул в жёлтом свете, падающем на асфальт, остановился на светофоре, спрятав руки в карманы промокшего насквозь пальто, и уставился на красного человечка в ожидании. Тот будто смеялся надо мной и всё никак не хотел становиться зелёным. Мимо летели автомобили, щебетала стайка идущих мимо девушек, звенел колокольчик над дверью какого-то кафе…
– Не подскажите, как мне пройти к дому книги? – голос разорвал тишину, тишину не внешнюю, но внутреннюю, и я, всерьёз решив, что мне показалось, обернулся. – Навигатор сломался… я очень спешу.
Даже в темноте, даже с закрытыми глазами, даже если бы я ослеп и оглох прямо сейчас, я бы всё равно узнал её. Это была она. Она! В этот момент я ещё не знал, что судьба сделала мне самый настоящий подарок, в этот момент я ещё не знал, с кем говорю, и не знал, что три месяца спустя, она увидит свой собственный портрет в моей студии и организует выставку, которая принесёт мне не только баснословные гонорары, но и любовь. Её искреннюю и настоящую любовь.
В мире существует множество невозможных вещей, которые невозможны лишь потому, что люди считают их такими, а мечты всегда исполняются, правда, только у тех, кто находит в себе смелость в них поверить.
