1.
– …Тела двух неизвестных мужчин неустановленного возраста… В неестественном положении, скрученные относительно продольной оси… Обширные разрывы тканей и открытые переломы… Третье тело… Гм… Голова с принадлежащими ей конечностями находится…
– Семенов, ты чё несёшь? Какая голова? А дальше как напишешь – жопа с принадлежащими ей конечностями?
– Виноват, товарищ Классен!
– Пиши так: верхняя часть туловища…
– Верхняя часть туловища находится в стенном разломе, нижняя – под кроватью…
– Так, фотография подъехала! Военко, ты по дороге дивчат снимал?
– Та яки дивчата, Егор Эмильевич, в автомобиле бензин скинчывся!.. Ой-ё, що у вас тут сталося?
– Натуральная бойня, Военко, иначе не назовёшь. Даже число трупов не сразу подсчитаешь… Семёнов, понятых позвали?
– Она там, товарищ Классен, в коридоре.
– Так зови!
– Не могу. Блюют…
Егор Классен, следователь чрезвычайки, матерно выругался и вышел за дверь. В соседней комнате его коллега, Рябченко, допрашивал перепуганное население коммуналки: какую-то зелёную старушку, пропитую и прокуренную мадам, беззубого пролетария… Прислушался:
– Он, он! Как есть он! Изверг-то! Птичек все садистировал! Бывало, запрётся и давай изгаляться над пичужками…
– Про кого это она?
– Да профессор тут живет, Климов Иван Евгеньевич. Орнитолог, при биологическом институте. Странный тип…
– Профессору и полагается быть странным, а то какой же он профессор! Нашли?
– Сейчас позвонили. Он в двенадцатом отделении, шёл по Красным Зорям в одних кальсонах… Взяли тёпленьким.
– Едем!
2.
Иван Евгеньевич Климов оказался старичком благообразным и щупленьким. Глаза слезились, а ручки дрожали так, что и стакан с водой не удержать. Ничего путного добиться от него не удалось, дома, мол, не был, а куда и откуда следовал, понятия не имеет, затмение нашло.
– И часто на вас затмение находит?
– А и находит, да! Они ж все видят, все знают; моргнут – и нет человека!
– Кто это они?
– Да не ваши! – Климов залился зловеще-счастливым смехом. – Берите повыше! Они – наблюдатели!
– Какие еще наблюдатели? Вы о ком?
Но Климов больше не проронил ни слова, только моргал слезливо да кивал заговорщицки, мол, понимающему достаточно.
Увели.
– Егор, я тебе говорю, он – убийца! – Рябченко, как всегда, горячился. – Ведь недобитая контра, сразу видно; жилплощадь при революции отжали, вот он…
– Убийца… – передразнил Классен. – Парфеня, ты на него глянь – он же курицу варёную не разломит! Как, по-твоему, он порвал трёх мужиков в драбадан?
– Как-как, – Парфений захлопал глазами. – Наука! Я тут недавно читал, в Швеции были такие берсекеры, голыми руками…
– Берсеркеры, чудик! – Классен улыбнулся. – Нет, тут что-то не то…
– Так ведь отпечатки его пальцев повсюду! – не сдавался Рябченко.
– То-то и оно что отпечатки, – Классен задумался. – Съезжу-ка я завтра в биологический.
3.
Биологический институт располагался в Петергофе, в реквизированной барской усадьбе. Классен сначала прошёлся по парку, послушал пичужек, постоял возле каменной головы, хмыкнул, наконец, позвонил в дверь. Главный был уже предупреждён.
– Какое горе, какое горе! – притворно развёл руки. – Ивана Евгеньевича рекомендую с лучшей стороны.
– Чем он занимался?
– Роением.
– Простите?
– Видите ли, – дородный ученый сложил руки на груди, явно намереваясь дать полноценную лекцию. – Это новая и крайне перспективная тема. Как вам известно, многие популяции животных склонны образовывать так называемые рои, кои…
– Нельзя ли покороче? – Классен поднял руку. – Извините, много дел.
– Конечно-конечно, – угодливо дернулся главный. – Суть в том, что некоторые виды, например, скворцы, роятся настолько сложным образом, что буквально ведут себя как одно целое, а почему, никто не знает. Вот Иван Евгеньевич…
– Понятно. Не могли бы вы провести меня в его кабинет?
– Разумеется! Это сюда!
В тесной каморке было темно и пыльно. Бумаги валялись в беспорядке, преимущественно на полу. Классен поднял несколько листков. На одном его привлекло изображение то ли птичьей, то ли звериной лапы с надписью «Вторжение». Слово было подчеркнуто трижды, вопросительный знак в конце замаран и рядом поставлен восклицательный.
– Я, пожалуй, побуду тут немного, – следователь повернулся к главному. – Вы чайку не организуете?
4.
Из бумаг Климова удалось добыть немного. Аккуратным бисерным почерком ученый разбирал версии коллег, будто роение скворцов может быть связано: а) с ориентацией относительно магнитного поля Земли, б) с выбором пары, в) с отпугиванием хищников и даже г) с общением внутри стаи и определением вожаков. В каждом случае оставалось нечто необъяснимое и излишнее. Например, даже если хищник исчезал из поля зрения, рой мог не распадаться ещё очень долго. Климов зарисовывал птичьи рои, пытался вычислять их параметры и анализировать формы, но и здесь словно что-то ускользало.
Ничего не дала и киносъёмка. Целые катушки её были заполнены птичьим мельтешением без видимого порядка и смысла. Классен отвлёкся от экрана. Взял в руки дело. «Иван Евгеньевич Климов, 1850 года рождения, беспартийный, из дворян, окончил… защитил… учился в Германии у знаменитого Альфреда Брема… Во время революции поддерживал кадетов… В восемнадцатом остался в Петрограде, голодал, стрелял в сотрудников института, которые хотели съесть его птиц… Судили, но оправдали, так как убитый оказался подпольным эсером, связанным с Каплан…»
«М-да… Кажется, просто сошёл с ума… Возраст, потрясения, нервы… Таких сейчас много… Но это не объясняет состояния трупов. Нанял каких-нибудь атлетов? Зачем разрывать, когда можно просто застрелить, сломать шею, наконец? И где следы этих атлетов?»
Классен невидяще уставился в окно, задумался. За окном в ласковых лучах полуденного солнца зеленел парк, чуть покачивались деревья. Что-то привлекло внимание Классена. Ему показалось, что среди деревьев кто-то стоит. Огромный – вровень с кронами, чёрный, зловещий… Что за поповщина? Порх – и никого нет, только птицы разлетаются в разные стороны… Классен потёр глаза, помотал головой и тупо уставился на позабытый экран. Там извивавшаяся так и эдак стая скворцов вдруг сложилась в совершенно отчётливую когтистую лапу, протянутую к оператору. «Вторжение!» – припомнилось охолодевшему до кончиков пальцев следователю.
5.
Управление на Комиссаровской гудело и роилось. Классену с трудом удалось протолкаться к рабочему столу.
– Он сбежал, Егорыч! Представляешь, просто исчез! – Рябченко даже как-то в лице изменился – подурнел.
– То есть как?
– Ну вот так! Замки целы, охрана на посту, а профессора нашего нет!
– Ты мне баки не крути! Что случилось? Кто проспал?
Но ничего путного больше добиться не удалось. По всему выходило – из сердца петроградского ЧК, грозного штаба ГПУ сбежал – да попросту исчез! – опасный преступник. В том, что Климов – опаснейший преступник, Классен теперь не сомневался.
Классен сходил, проверил сам. Общупал каждый уголок камеры, простучал каждый сантиметр – никаких следов подкопа, взлома. Могли подкупить часового – но ключей у него нет, да и провести заключённого через все здание, битком набитое сотрудниками, чтобы никто ничего не видел, как это возможно?
Классен закурил, ушёл в себя. Следовало признать: он наткнулся на загадку, превышающую его опыт и возможности. Да только впервой ли? Он вздрогнул, вспомнив, как в девятнадцатом, в Иркутске, в тридцатиградусный мороз, его, молодого комиссара, белые бросили в угольную яму – в одной рубашке, да ещё сверху ведром воды окатили. Классен выжил, выкарабкался – как, какой ценой? Он не любил об этом распространяться. От того времени остались у него частые мигрени, два неправильно сросшихся пальца на левой руке и незабываемый вкус человеческой крови во рту – вкус прокушенной глотки офицерика-белогвардейца.
– Вот что, Парфен! – наконец вымолвил Классен. – Разузнай, кто у нас главный по птицам? Ну самый авторитетный, как там его, орнитолог?
6.
– Герман Эдуардович Иогансен? – Классен протянул в полутьму приоткрывшейся двери удостоверение. – Петроградское ГПУ.
– А, пришли? – буркнул из-за двери бас. – Я всё гадал, как скоро пожалуете. Ну проходите.
– Вы меня ждали? Отчего? – Классен протиснулся и оглядел говорившего. Всё как на фотокарточке: окладистая борода, умный взгляд морщинистых глаз, породистая лысина. – Я не за вами, если что.
–Хо-хо, ну спасибо! – Иогансен жестом показал на кресло. – Я знаю, что произошло с Климовым. Точнее, догадываюсь, но подозрения мои небеспочвенные.
– Вот как? – Климов быстро вынул тетрадь и карандаш. – Тогда расскажите!
– Мне случалось общаться с Иваном Евгеньевичем довольно часто, – Иогансен достал сигару и со вкусом закурил. – Последний раз – две недели назад в Петергофе. Он был очень взволнован, да что там – места себе не находил. Когда я поинтересовался о причинах столь странного поведения, он взял с меня слово никому не рассказывать. Сейчас, после его трагической смерти – (Классен поднял брови) – я считаю себя освобождённым от данного ему слова. Вот что он мне поведал.
Рассказ Климова
«Эх, Герман Эдуардович, кабы не вы, я уж подумал было, что совсем рехнулся! Но вы-то понимаете, что роение – процесс куда более загадочный, чем все думают? Я читал ваши труды – они бесценны, но главного вы не ухватили: роение есть сигнал, посланный в этот мир из другого измерения! Вот я вам сейчас покажу: видите овал? А тут я свою ладонь обвёл по контуру. Знаете, что общего у этих двух рисунков? То, что оба суть сечения моей ладони, только одно – вдоль, а другое, овальное, – поперек. Во втором-то, поди, трудно ладонь узнать, хе-хе! Вот так же мы смотрим и на роевые тучи – ну тучи как тучи, какие-то фигуры абстрактные. А я взял и проанализировал те фигуры, возвёл их, так сказать, в следующее измерение, тут-то они мне свою сущность и показали…
Что именно? Это четырёхмерные изображения каких-то существ – чудовищных, невообразимых, по меркам нашего уютного трёхмерного мирка. Как про них прознали скворцы? Да Бог весть! Может, встречались с ними на заре своего рода и запечатлели, так сказать, в коллективной памяти. А может, и сейчас ещё их чуют, копируют… Зачем? Не предупредить ли нас пытаются? А то и научить чему…
Я, грешным делом, полез изучать дальше. Построил математические модели роёв, а от них, так сказать, перебросил мостик в само четвёртое измерение. Лучше бы я этого не делал, Герман Эдуардович! Не человеческого ума сие – дьявольское наваждение! Смотрю я на формулы – а сам голоса в голове слышу, да двоиться всё начинает, плывёт перед глазами! И словно уже не комната, а бесконечное пространство, пропасть под ногами, так и тянет туда ухнуть. И понимаю, если ухну, то не выберусь уже никогда!»
– Что же вы ему ответили? – Климов вцепился взглядом в Иогансена.
– А что тут скажешь? – орнитолог пожал плечами. – Посоветовал больше гулять на свежем воздухе, а лучше съездить куда-нибудь за границу. Ясно ведь, что это типичная деменция прекокс, или схизофреническое расстройство.
– Вот как? – Классен поиграл желваками. – Ну а как… когда вы узнали о… его кончине?
– Дак вчера утром, – Иогансен бросил удивлённый взгляд на чекиста. – Из института позвонили. Назавтра похороны, разве нет?
– Да-да, – нехотя кивнул Классен, по-прежнему пристально наблюдая за учёным. Кто и зачем его водит за нос? – Спасибо, очень помогли, если понадобитесь, мы вас вызовем…
7.
От улицы Халтурина, где жил Иогансен, до Управления было рукой подать: Классен отпустил машину и пошёл пешком. Нужно было собраться с мыслями.
«А ведь птички только прикрытие! – с холодным азартом подумал он. – Да тут целая банда намечается, заговор плетут, тень на плетень. И о каком вторжении речь? Уж не о том ли, что из-за границы? Ах ты ж, курва, окопались враги в подбрюшье революции! Пташек они изучают!»
Классен был мобилизован на фронт из железнодорожного депо. Привыкший работать с машинами, он весь мир воспринимал как машину – когда она исправна, смазана, управляема твёрдой, умелой рукой, то ровен и плавен её ход, не жди от неё неприятностей и выкрутасов; но если что-то где-то стучит, приборы скачут, а машинист напился и лыка не вяжет – вот тут-то и начинается всякая поповщина, есть где ей разгуляться. Революцию Классен именно так и принял: как исправление мира, ремонт поизносившихся частей да смену вконец негодных машинистов. А теперь что же, опять палки в колёса? Приду в Управление, немедленно отправлю наряд за Иогансеном – будем раскручивать эту шайку-лейку!
Погруженный в думы, Классен пересекал площадь Урицкого. Некогда многолюдная – сердце Империи! – а теперь пустынная и тихая, она словно замерла перед лицом неотвратимых перемен. Что-то скользнуло по лицу следователя. Всего лишь тень – тень от стайки птиц. Классен поднял голову – и обомлел. На вершине Александровской колонны что-то двигалось – будто ангел ожил и наклонился вниз, рассматривая прохожих. Да нет, то не ангел – на самой оконечности огромного столпа, ухватившись за гранитный крест, стоял никто иной, как… Иван Евгеньевич Климов – в одном исподнем, развевающемся на ветру, один перст воздев вверх, к небу, а другим указуя на Классена и что-то ему крича. Доносились лишь обрывки: «…они смотрят… ты помечен… близится день…»
Испуганно выругавшись, Классен выхватил маузер из кобуры и, присев, словно опять на фронте, под пулями, выстрелил несколько раз вверх. Климов на колонне расхохотался и почти без размаха швырнул огромную махину креста вниз. Она ухнула совсем рядом с едва успевшим отскочить чекистом – сковырнув булыжники, крест пробил брусчатку и раскололся. Гул от удара пробежался по окружающим зданиям – где-то посыпались стёкла. Классен вновь поднял руку для стрельбы – и охолодел. Климов, словно взбесившаяся горилла, обхватил руками верхушку столпа и принялся её настолько мощно раскачивать, что не было никаких сомнений – через пару секунд он и его уронит оземь. И Классен побежал.
Бежал он так, как никогда не бегал. Даже тогда, когда под Бугурусланом его догонял белый казак и шашка просвистела у самого уха; и даже тогда, когда Фагот с Лиговского, застрелив Ивана Торопкова, уходил дворами, а Классен, стиснув зубы, знал, что обязан догнать и взять бандита, ибо Иван был в Управлении лучшим его другом и боевым товарищем…
Но сейчас Классен ничего этого не помнил – он просто бежал. Бежал по Декабристов и по Красного Флота, по Рошаля и по Герцена, по 3-го Июля и по 25-го Октября; бежал, потому что весь этот безумный город гнался за ним. Тяжёлой звенящей поступью догонял его меднолицый Всадник, справа чуть не хватал за бок каменный Лев, филином ухал над головой золотой петропавловский Ангел, а позади мчалась, как адская конница, целая кавалерия чугунных царей: Николай, Александр, Петр… Словно все боги и демоны Питера ополчились против одинокого следователя чрезвычайки, имевшего несчастье потревожить их вековечный покой… Теряя последние силы, Классен снова выхватил маузер и собрался дорого продать свою жизнь. Но кто-то мягко принял оружие из его рук, уложил на диван и сказал: «Товарищи, у него жар!». И всё провалилось в тартарары…
8.
В неподвижном свете луны комната выглядела как могила изнутри.
«Я ведь не умер?» – с беспокойством подумал Классен, оглядываясь.
«Конечно нет, что за мистика?! – Классен ощутил прежнюю силу в мышцах и подбросил тренированное тело вверх. – Я заболел, но меня уже подлатали наши чудесные врачи! Сейчас они войдут сюда и скажут, что я здоров».
Но никто не входил. Тогда Классен встал и подошёл к окну. В загробном свете луны город казался незнакомым – всё крыши, трубы, купола… «Некрополь!» – прошевелил губами Классен. Тревога заворочалась в сердце и стала расти. Что не так? В ярком свете луны…
Стоп! Слишком ярок этот свет, неестественно… Классен несколько мгновений смотрел, но не мог осознать, принять как факт – перед ним сияли две полные луны! Одна, чуть крупнее, высоко в небе, другая, поярче, близко к горизонту, частично скрытая домами. Классен потянулся к кобуре. Её не было.
«А-а-а с-с-суки! – зашипел он, оглядываясь. – Просто так Егора Классена не возьмёте! Я три фронта прошёл! – Службу в органах он справедливо считал третьим фронтом, после мировой и гражданской. – А может, того, и у меня психея? Схизофрения эта? Надорвался, поехал крышкой, контузия опять же?!»
– Бери выше, служивый! – раздался из тёмного угла старческий голосок. Классен подпрыгнул и вытаращился в угол. На кровати сидел щупленький старичок в одном исподнем – и именно он: Иван Евгеньевич Климов! Не старичок – чёрт!
– Что вылупился? Поговорить надо. В гепэу тогда не удалось, не готов ты был ещё, сейчас самый раз, в нужной кондиции! – Климов закряхтел-засмеялся.
– Это мы ещё посмотрим, кто в нужной кондиции! – В голосе Классена прорезались стальные нотки. Он овладел собой и, стараясь не думать о двух лунах за окном, занял привычную позицию наступающего. – А ну говори, что за контру вы с Иогансеном задумали? На какую разведку работаете? Чьё вторжение готовите?
– А, вторжение! Да-да, – старичок вновь захихикал. – А ведь вторжение уже состоялось, нда-с! Только не такое, какое ты думаешь.
– Ты мне баки не крути! Мы с тобой в Управлении говорить будем. Всё там выложишь!
Классен решительно шагнул к двери, чтобы позвать на помощь, распахнул – и отпрянул. Над ним, перед ним и даже под ним, мягко покачиваясь, плыли большие хвостатые звёзды. Кроме звёзд ничего за дверью, собственно, не было.
– А где всё? – понизив голос, как перетрусивший школьник, выдавил Классен.
– Всё пока на месте, – заскрипел Климов. – А вот ты уже нет. Потому садись, слушай, что скажу. Может, полегчает. Хотя это вряд ли…
Классен послушно сел. Казалось, из него вынули позвоночник.
– Со мной на контакт вышли быстро. – Климов откуда-то из воздуха достал стакан с чаем и шумно отхлебнул. У Классена дернулось ухо. – Одна из этих сущностей – я её называю жругром, привиделось же откуда-то словечко! – Климов булькнул в стакан. – Так вот, этот жругр что-то вроде смотрителя за нашим миром. Сидит он, значит, в верхних измерениях и наблюдает, как бы чего хорошего не вышло.
– Дьявол, что ли? – поморщился Классен.
– А вот нет, я тоже так поначалу думал! Всё оказалось сложнее. И хуже. Нда-с. – Климов помолчал, как молчат старики, подгоняя немолодые уже мысли. – Наш мирок, Земля значит, чтоб ты понял, у них, – Климов поднял палец вверх, – котируется не шибко. Паршиво совсем котируется. Так, третьесортная колбаска, с жилами нарубленная. Но потенция есть, потому как разум великое дело! – Климов снова вскинул палец, теперь уже в сатинском жесте восхищения. – Разум – это оружие! А оружие там нужнее всего!
– Да где там-то? – раздраженно бросил Классен.
– В астральных пространствах, – совершенно серьёзно ответил Климов. – Вот ты думаешь, на земле плохо. Царизм, угнетение… Болезни, нищета, голод, смерть. А где-то там острова блаженных, рай, парадиз и ангелы поют осанну. Чёрта с два! – Климов плюнул. – Я тоже так считал, да прозрел. Жругр мне показал. Приоткрыл, так сказать, форточку. Всего на мгновеньице. Мне хватило, благодарствую! Видел трупы в моей комнате? Надуло, к ядрёной фене. – Климов снова замолчал, будто вспомнил что-то неприятное.
– А творится там, чтоб ты понимал, сущий ад! Война лютая, вечная. Каждый сам за себя и все против всех. Задействованы такие силы, такие… Ай! – Климов махнул рукой. – Не объяснишь. Вселенные гасить можно. Чем, собственно, они и занимаются.
– Ну? – недоверчиво хмыкнул Классен. – Что ж они нас не гасят?
– Потому что нас гасит жругр! Пока мы лаптями щи хлебаем да глаза друг дружке на очередной войне выкалываем, никому мы не интересны, так, помойная канава. Но как только чего-то добиваемся, в науке ли, в культуре, в духе, одним словом, так тут берегись – если заметят, пиши-пропало. Сожрут с потрохами, одни тараканы по планете ползать останутся! А жругру этого не хочется, он нашу земельку в личное пользование определил, отдыхает он тут, раны зализывает, с птичками играется. Вот потому-то и посылает он время от времени нам то чуму, то войну какую, то катастрофу, а то и революцию вашу! А вы думали, сами ее сварганили, ишь, прометеи! Ничего подобного, жругр нас таким образом притушивает, приостанавливает, чтоб не высовывались шибко, не росли в космическом масштабе. Слыхал, небось, о межпланетных перелётах? Мечтают тут некоторые мечтатели. Так вот у жругра уже есть на них планчик – такая заварушка, что на триста лет отобьёт всякую охоту дальше орбиты Луны соваться. А если и это не поможет – эх, не завидую я будущим поколениям!
– Что же этот… жгур совсем людей не истребит, раз от них одно беспокойство? – спросил Классен. – Игрался бы с птичками дальше.
Климов уважительно посмотрел на собеседника.
– Не может! – убежденно ответил. – Катастрофа такого масштаба непременно привлечет внимание его врагов, вычислят его, тогда уж не поиграешься. Самая верная стратегия – сидеть тихо и не рыпаться.
– Бабская какая-то стратегия, – теперь сплюнул Классен. – Трус этот твой жмур, я б ему сказал пару ласковых…
– А и скажи, милок, скажи! – неожиданно согласился Климов. – Будет у тебя такая возможность, ой будет!
– Что ты несешь, старик? Мне до твоего жмурга вообще дела нет, хоть он сам дьявол и господь бог в одно рыло! Мы революцию кончим и за него возьмёмся, побережётся пусть!
– Ай, молодец, он таких любит! Потому и отметил тебя особо! Меня что, я стар, слаб, умственной работой утомлён, так, на побегушках у него. А тебя, товарищ чекист, ой что ждёт!
– Ах ты, контра, угрожаешь? Мне, комиссару? – Классен с горящими глазами прыгнул на Климова, но тот пропал. Распался в воздухе, только чёрные крылышки мельком махнули. Раз – собрался вновь, уже на другой кровати.
– А ты не шуми, – примирительно проворковал. – Мы ведь одним ядом отравлены, ты да я. Забыл, как за тобой каменные памятники гнались? А две луны, звезды? – Климов крутанул рукой. – Думаешь, это бред, кошмар, переутомление? Это твой мозг перестраивается, роиться начинает!
– Роение! – выдохнул Классен. – В этом фокус?
– В этом, этом, только не фокус. – Климов фыркнул. – Роение – единственно возможный способ существования в астральном мире. Любая твёрдая, самостоятельная, обособленная сущность обречена на быстрое и мучительное уничтожение. Выживают только распределённые, распылённые, растуманенные… Эх, за туманом ничего не видно… – фальшиво запел-закряхтел. Закашлялся.
Классен молчал.
– Так вот, милок, – Климов продолжил. – Я про разум не зря начал. Ценный материальчик. Куды разбрасываться? Устроит жругр войну какую или революцию, народу положит – ужас! Да не напрасно! Не изверг он, так-то! Всё в дело идёт!
– В какое дело? – выдохнул Классен, начиная догадываться. Зрачки расширились от ужаса.
– А ты выгляни в дверку-то снова, выгляни! – Климов кивнул в сторону звёзд. – Засим мы больше не увидимся, прощай! Я тут, тебе – туды.
Классен, как машина, встал и шагнул к двери. Разум был чист и лунен. Какая-то мысль птичкой ещё билась, но и она успокоилась, прильнула к стае. И стая, как один, выпорхнула из клетки…
9.
– Ройся! Ройся! Ройся!
Громовой голос громыхал в голове, рвал, ревел, резал. Классен открыл глаза. Тысячи глаз. Бескрайняя равнина была заполнена рядами огромных шагающих машин. Машины ощерились оружием, машины горели яростью, машины были предназначены убивать. И в сердце каждой из них – вросший плотью в металл, ставший с машиной единым целым – Классен, Классен, Классен. Он ощущал себя одновременно и в каждой машине, и нигде – призраком рея над полем боя: пленник машины и её дух, раб машины и её бог.
А то, что это было именно поле боя, не приходилось сомневаться. Подняв глаза – тысячи глаз, – Классен увидел нависший над равниной купол, а за прозрачным куполом – клубящийся ад, разверстую бездну: мириады чудищ, грызущих купол, воющих, жрущих от нетерпения себя и друг друга. Зрелище завораживало и ужасало.
– Боец! – Голос обрёл осмысленность. – Тебя призвала Бесконечная Война, и ты теперь её рядовой! Живи сражаясь и умри сражаясь. Помни, в жизни нет никакого смысла, кроме как ощутить на губах вкус крови своего врага! Кто не испытывал этого – жалок, кто ощущал – превзошёл божество. Так докажи, что тебя выбрали не напрасно!
Классен закрыл глаза, глубоко вздохнул. Вспомнил паровозы, вшивые окопы, холёных офицеров, красные флаги, угольную яму, подполье в белом тылу, хлеб, что отнимал по продразвёрстке, крестьян, стрелявших в спину, сгоревших от тифа родителей, бесчисленные папки дел в Управлении, расстрелы по классовому принципу, бюрократию, что душила Революцию, жирных нэпманов, которых ловил по притонам, голодных оборванных беспризорников, девушек-кокаинщиц, убитых товарищей, ночные мигрени, бегство от памятников, разговор с Климовым…
Открыл глаза. Посмотрел в небо. «Будьте вы все прокляты!» – прошептал тысячу раз.
