В начале был сон, и сон был кошмаром. Человек, которому снился сон, умирал. Смерть всегда страшна, но его смерть можно было бы назвать милосердной, если бы не одно: человек страстно, до безумия, хотел жить. Человек был молод, силён и зол. Зол на сковавший мир холод и на людей, чьи неподвижные тела видел повсюду. Злость удержала его на ногах, когда другие сдались, а жажда жизни толкнула вперёд. Сделав первый шаг, больше человек не останавливался. Как бы ему ни было трудно, больно и одиноко, человек продолжал идти и даже когда боги, не способные постичь его страстную, безудержную жажду жизни покинули его, человек продолжал жить.
Человек был настоящим бойцом. Дерзко глядя в белые глаза смерти, он упорно шёл вперёд. Шаг за шагом, пока тело подчинялось велению мозга; шаг за шагом, пока движение не поглотило его разум настолько, что он забыл себя в движении. Он продолжал движение даже тогда, когда одежда от мороза потрескалась и рассыпалась в прах, и даже когда метель содрала кожу с его тела. Он шёл, так и не заметив, что оставил позади и свет, и холод, и белоснежную вьюгу, он не заметил, как его окружила тьма. Он хотел жить. Несмотря ни на что, он не собирался сдаваться. Ничто не могло остановить его. Даже смерть отступила, пропуская в мир бессмертия его жажду жизни. Человек переступил границу, не заметив, что жизнь осталась позади.
Тьма приняла это мятежное создание, тьма изменила его до неузнаваемости. «Ты хочешь жить? – говорила она. – Тогда плати. Отдай мне себя. Отдай своё тело, отдай свою душу, отдай свою память, отдай мне всё, что в тебе есть. И тогда я позволю тебе остаться со мной. Человека не будет, но Ты будешь жить». Ненасытная чёрная тьма шептала сотней разных голосов, и он отдавал, он готов был отдавать, он хотел отдавать, и так, капля за каплей, он отдал всё. Человек вывернул наизнанку свою душу и досыта накормил тьму своей силой, своей отвагой и своей болью. Он доверху заполнил бескрайнюю бездну трупами потерянных родных и близких; он отдал ей всех, кого знал и кого помнил. Чувствуя облегчение, он делился с тьмой их страданием, их криками; он отдал ей страх обречённости и своё бескрайнее белое одиночество. Он отдал последний вздох умирающего человечества. Он почти растворился во тьме, но раствориться значило обрести покой, а покой – это совсем не то, чего он желал. Почему тьма не забрала его желание? Быть может, тьма достигла точки насыщения или просто захлебнулась необузданным желанием человека. Тьма перестала требовать. Она брезгливо отстранилась от бывшего человека, от опустошённого, потерявшего форму, горящего безумием сгустка желания, которое теперь даже не помнило, что так страстно желало.
Как долго продолжалась его сумасшедшая гонка? На этот вопрос не смогло бы дать ответ даже время. Потому что время – божество реальности. А над ним оно больше не имело власти, и для мира, в котором он теперь жил, время не имело значения. Вечность распахнула бывшему человеку свои объятия. Вечность. Когда безумие остановило свой бег, то, что раньше было человеком, назвало себя Вечностью. Потом оно стало Голодом. После – Жадностью. Внутри себя неизменно оставаясь Желанием, снаружи оно менялось и меняло имена. Оно было Любопытством, Страстью, Отчаянием, Злостью, Одиночеством, Осторожностью. Слова приходили извне вместе с пониманием.
Вечность впала в тихую, вечную дрёму, а Голод, поглощая всё, что попадалось на его пути, не чувствовал удовлетворения. Жадность пожирала себя изнутри и потому не имела смысла, Любопытство, всё сильнее разжигая Жадность, пробудило Страсть. Страсть не ведала покоя, она искала. Страсть была беспредметна, непонятна, но она стала идеальной спутницей вечного Желания. Бывший человек не пытался вспомнить чего так страстно желает, потому что не знал, что такое память. Он искал.
Медленно, очень медленно, вслед за бесконечными поисками пришло осознание того, что Страсти, не понимающей, что ищет, никогда этого не найти, никогда не достичь желаемого, а даже если оно будет рядом, Страсть этого не поймёт и никогда им не завладеет.
Тогда бывший человек взял себе новое имя. Он стал Отчаянием. Отчаяние бродило в поисках того, кто поможет ему с ответами. Оно говорило со всем, что встречалось на его пути, оно терпеливо стояло в ожидании ответа, даже если у его собеседника не было рта, чтоб ответить. Однажды поняв свою ошибку, оно стало спрашивать только у тех, кто мог говорить. Однако никто из Говорящих, как Отчаяние их назвало, ему не отвечал. Тогда Отчаяние решило, что выглядит как-то неправильно и сделало себя похожим на Говорящих.
Только дав Говорящим имя, оно увидело, как их много. Они встречались повсюду: смотрело ли Отчаяние на пустыню, океан, бесконечно далёкие звёзды, оно везде видело Говорящих. Вот только, как бы долго оно ни спрашивало, никто не отвечал. Все говорили между собой и смотрели в пространство, будто Отчаяние было прозрачным.
Однако то, что раньше было человеком, не умело сдаваться. Превратив Отчаяние в Злость, гримасу вежливости в оскал ненависти, она продолжила свои поиски, но теперь она не мучилась от того, что у поисков не было цели. Злости цель не нужна, она сама создала себе цель – Злость нашла себя в уничтожении. Злость отрастила клыки, чтобы впиваться в беззащитную плоть и когти, чтобы рвать её на части, но она ненавидела столь многое, и чтобы уничтожить всё, она отрастила большие белые крылья. Сияющий белый привлекал её как неизбежность. От головы до пят Злость оделась в белое. Взмахнув крыльями, Злость поднялась над миром и увидела, что на самом деле мир не один. Злость распознала великое множество миров, но из-за того, что все их связывало пока ещё непонятое Злостью сходство, она назвала все их одним именем – Мир.
Злость сделала себя свободной, и отныне ничто не могло остановить её движения, и она пошла против. Против всего. Сметая все преграды на своём пути, Злость кричала: «Я здесь! Заметь меня! Узнай меня!», но Миры оставались глухи и немы. Были Миры, и была Злость. Они существовали отдельно друг от друга, в параллельных плоскостях, и не было точки, в которой они могли бы соприкоснуться. Тогда Злость утратила смысл существования и стала Одиночеством.
Одиночество сложило крылья, но не оставило поиски, не требуя больше ответов, оно вдумчиво разглядывало всё, мимо чего проходило. Одиночество не нуждалось во внимании и в утешении и всё же ему стало легко, когда оно осознало устройство своей Вселенной и в то же время грустно от того, что кроме него никто этого не понимал. Каждый Говорящий был замкнут в скорлупе собственного Мира. Каждый думал лишь о себе. Каждый видел лишь себя. Только Одиночество видело каждого по отдельности и всех вместе, слышало их голоса, невидимым вторгалось в их бессмысленные крошечные мирки. Одиночество могло бы сменить имя и стать Наблюдением или Исследованием или даже Богом, потому что в каком-то моменте Одиночество осознало не только свою уникальность, но и бесконечное могущество, но ему нравилось быть Одиночеством.
Постепенно Одиночеству понравилось наблюдать вечную битву постоянства с изменчивостью, разрушения с возрождением. Оно с упоением наблюдало за тем, как Миры рассыпались в прах и возрождались из пустоты. Изредка Одиночеству что-то нравилось настолько, что оно протягивало к этому руку, желая удержать рядом с собой, но его прикосновения убивали. Тогда Одиночество расправило крылья и обратило свой взор вниз, во тьму, туда, откуда подгоняемая Любопытством, пришла Страсть.
Спускаясь всё глубже и глубже, меняя всё вокруг и изменяясь само, Одиночество пристально вглядывалось в сгущающуюся тьму. То, что давным-давно забыло, что являлось человеком, не понимало, почему чёрная бездна так сильно манит его. Что-то в ней было. Что-то без чего оно больше не могло двигаться вперёд. Одиночество расправило крылья и бросилось к своей цели. Чем глубже опускалось Одиночество, тем меньше оно встречало Говорящих. То, что обитало в преддверии чертогов тьмы, было другим. Оно не говорило. Оно жевало, хрустело, разрывало, и оно не умирало от лёгкого прикосновения. Чтобы беспрепятственно продвигаться дальше, Одиночеству пришлось вернуть свои острые клыки, длинные когти и белые одежды убийцы. Но даже теперь Одиночество не сменило имя. Потому что привыкло или думало, что привыкло.
Одиночество подобралось так близко, что ему открылась прозрачная глубина бездонной тьмы и её едва заметное дыхание. А ещё Одиночество услышало голос. Очень-очень далёкий, очень тихий голос. Тьма говорила с ним, и что-то внутри Одиночества отзывалось острой сжимающей болью на звук этого голоса. Голос звал. «Иди ко мне», – говорил голос. «Иди, иди ко мне», – повторял голос снова и снова. Кто-то заметил его, кто-то говорил с ним, кто-то звал его! Вырвавшееся на мгновение Отчаяние зарыдало от счастья, Злость презрительно хмыкнула, Жадность рвалась вперёд, но правила устанавливало Одиночество. Холодное рассудительное Одиночество, успокоив вспыхнувшее Желание, хорошо обдумав и проанализировав накопленные наблюдения, сменило имя на Осторожность. Тьма тут же всколыхнулась и закричала:
– Это неверное имя, приди ко мне, я открою тебе твоё настоящее имя.
– Что ты возьмёшь за моё имя? – спросила Осторожность.
– Тебя, – ответила тьма.
– В таком случае я останусь без имени. Прощай! – сказала Осторожность и расправила крылья, собираясь взлететь.
– Постой! – закричала тьма.
– Что? – оглянулась Осторожность.
– Я возьму твои крылья, – сказала тьма.
– Что моё, то моё, – встрепенулась Жадность. Осторожность одобрительно потрепала Жадность по щеке.
– Ты слышала, я ничего тебе не дам. Моё останется моим.
– Ха-ха-ха, – рассмеялась тьма, и внезапно голос её сделался слащавым: – ты не умеешь торговаться, я пошутила, оставь себе всё своё.
Осторожность и правда была неопытна, но она, всё же, заподозрила, что сладость речи ничего не значит. Она сложила крылья и задумалась, как без ущерба вернуть себе имя. И тут услышала тихий голос Вечности. Вечность шептала: «Теперь я вспомнила. Раньше, ещё до того, как обезумели, мы были здесь. Может быть, мы оставили то, что ищем здесь?» «Поняла», – кивнула Вечности Осторожность. Она немного приблизилась к тьме, настолько, чтобы дрожащая поверхность не касалась подошвы её белоснежных сапожек, и сказала:
– Я предлагаю обмен.
– Что ты можешь мне дать? – заинтересовалась скучающая тьма.
– Я дам тебе имя.
– Я тьма. Зачем мне имя? – рассмеялась та.
– Чтобы стать собой. Что такое тьма? Если ты спросишь меня об этом, я скажу, что тьма – это тьма и всё, в ней нет ничего, она обезличена, даже говорить не о чем. Ты не особенная. Ты такая же, как всё здесь – ты никакая. Но если хочешь и дальше сидеть здесь в одиночестве и питаться объедками, оставайся тьмой. Мне с тобой неинтересно. Прощай! – сказала Осторожность, однако не сдвинулась с места.
– Постой! – протянула к ней свои щупальца тьма. – Я хочу стать особенной.
– Хорошо, – обрадовалась Осторожность и тут же насторожилась: – говори первая.
– А вдруг ты обманешь меня? – спросила тьма.
– Не обману.
Осторожность удивилась, обнаружив в своём голосе уверенность, и внезапно поняла, как она назовёт тьму.
– В твоей улыбке затаилось коварство, – не унималась тьма.
– Оу? Нет, никакого коварства! Ты можешь мне верить, – очень убедительно ответила Осторожность и первая сделала шаг к взаимному доверию, протянув тьме свою изящную, затянутую в ажурную белую перчатку, руку.
Из тьмы вытянулись тонкие и длинные, во весь рост Осторожности, пальцы. Они заключили соглашение честности, но даже после этого тьма, казалось, испытывала неопределённые сомнения. Увидев зарождающиеся в глубине тьмы вихри недовольства, Осторожность скрестила на груди руки. Этот жест мог бы означать терпеливое ожидание, но Осторожность никогда не встречалась со Временем, поэтому она просто стояла, глядя на прозрачно-чёрную тьму, пока та не решилась.
– Хорошо, – наконец вымолвила тьма, – я назову твоё имя.
Немного помедлив, но, так и не дождавшись ответа, тьма сказала:
– Твоё имя Человек.
– Человек? – Осторожность подержала это слово на кончике языка.
У слова был кисловатый привкус неудовлетворённости. Она вспомнила, что так иногда называли себя Говорящие. Говорящие были забавны, но при этом слабы и быстротечны.
– В таком случае, я назову тебя Ложью, – разозлившись на коварство тьмы, ответила Осторожность. – Такой и оставайся. Ложь никому не нужна. Прощай!
Осторожность расправила крылья, делая вид, что взлетает. Конечно, она не собиралась этого делать, потому что очень хотела узнать своё настоящее имя. Она верила, что за этим сюда и спустилась – за именем, которое подскажет, куда идти дальше.
Её ход оказался верным – пространство под ногами покачнулось. Слова Осторожности напугали тьму. Остаться навечно никому ненужной Ложью? Нет, она этого не хотела.
– Не уходи, – прошептала тьма, и добавила: – Если ты дашь мне ещё один шанс, тогда, кроме имени, я верну тебе ещё кое-что.
– Что?
Крылья напряглись, приготовившись оттолкнуть от себя воздух.
– Я верну тебе память, вернее то, что от неё осталось. Я, видишь ли, очень хотела забыть, поэтому осталось немного.
Услышав эти слова, Осторожность сложила крылья и даже чуть наклонилась к тьме, чтобы правильно расслышать своё имя.
– Твоё имя…
Вдруг тьма умолкла, нервно всколыхнулась, и выдавила из себя только одно слово:
– Забыла!
Ответила ей тишина. Осторожность не могла говорить – она была занята усмирением Злости, которая услышав, что её имя забыли, тут же стала вырываться наружу с криками: «Убьём её». Мягко пожурив Злость за несдержанность, она сказала:
– Что ж, тогда верни мою память, может у меня получится вспомнить своё имя.
То, что тьма назвала остатками памяти, оказалось тщательно пережёванным её чёрными зубами и обильно смоченным слюной её сумасшествия отвратительным сгустком протоэнергии, который по форме, к тому же, напоминал не до конца оформившегося или полуразложившегося гомункула. Пребывание в утробе тьмы как-то слишком покорёжило то, что раньше было памятью. Брезгливо удерживая это существо двумя пальцами на приличном расстоянии от своего лица, Осторожность поняла, что даже при огромном желании не сможет это переварить и созвала большой совет. Все, даже Жадность, отказались принимать участие в приобщении этого к сообществу. Поэтому они дружно решили расширить сообщество и приняли в свои ряды Легкомыслие. Времени на раздумье новенькому не дали, изящная ручка сжала гомункула за горло и быстро втиснула его в тело Легкомыслия. Тут же послышался смех. «Ха-ха-ха, щекотно!» – смеялось Легкомыслие. Все затихли в предвкушении, но кроме смеха, ничего из новенького выдавить не удалось, так что, после непродолжительных дебатов бразды правления снова приняла Осторожность.
Приказав всем заткнуться, Осторожность с трудом поборола тошноту и прислушалась к новым ощущениям в теле. Памяти осталось гораздо меньше, чем можно было ожидать. Большую часть в гомункуле занимало безумие. Слегка отстранившись, чтоб не заразиться, Осторожность капля за каплей принялась выжимать из мерзкого существа крохи воспоминаний. Поначалу ничего кроме слепящей белизны, боли и ощущения движения не увидела. Все разочарованно зашептались, на этот раз всех успокоила Вечность, она вежливо попросила не торопиться, а подождать ещё немного. В воцарившейся тишине все услышали неясный монотонный звук, нарастая, звук приносил понимание того, что это хруст снега под чьими-то ногами. Затем появились новые звуки – завывание ветра, дыхание и хриплый шёпот, повторяющий: «Жить. Жить, жить, жить, жить…». Все обрадовано зааплодировали. «Теперь мы знаем наше желание!» – кричали они наперебой. Осторожность улыбнулась их радости и обратилась к взволнованной тьме:
– Я принимаю твой подарок, и за это даю тебе имя. Отныне тебя будут звать Тьма.
– Что? – возмутилась тьма. – Ты же ничего не изменила. Это обман!
– Почему обман? Это хорошее имя. Я пообщалась с тобой и поняла, что оно больше всего тебе подходит. Знаешь, Тьма, я даже представить не могу тебя с другим именем. Оно идеально.
– Но я и раньше была тьмой! – всполошилась чёрная бездна.
– Ты не понимаешь, – возразила Осторожность. – Раньше ты была просто тьмой и ничем больше, а теперь ты Тьма с большой буквы, теперь никто не посмеет сказать небрежно: «Она такая же, как тьма в моём сердце», нет, теперь все будут обращаться к тебе уважительно, и когда однажды я позову тебя, я скажу: «Тьма, приди, ты нужна мне», тогда ко мне придёшь именно ты и ничто другое, потому что я позову именно тебя.
Постепенно вихри возмущения успокоились. Хоть Тьма ничего не ответила, Осторожность поняла, что та осталась довольна. Легко взмахнув крыльями, Осторожность взлетела.
Она сияла от счастья, и свет её был так ослепителен, что исчадия мрака сгорали в её лучах. Только одно не давало Осторожности покоя: какой-то липкий зуд, надоедливо шепчущий: «Жить, жить, жить…». Осторожности быстро приелась эта песня, и чтобы избавиться от зуда она вновь призвала Легкомыслие, которое с удовольствием выплюнуло то, что раньше было Памятью, проговорив ей напоследок: «Надеюсь, тебя сожрут здесь». Выкинув бесполезный, как ему казалось, груз, Легкомыслие радостно взлетало, напевая какую-то дурацкую песенку, наворачивая круг за кругом и весёлым, искрящимся пламенем сжигая всё вокруг до тех пор, пока сообщество не замутило от резких виражей. Быстренько спихнув с трона Легкомыслие, к власти вернулось Желание. Их первооснова, праматерь всего сообщества, с неизменным упорством гнавшая всех вперёд. Слепое Желание, наконец, прозрело и быстрой стрелой помчало их вверх, к свету.
Теперь для них всё изменилось. Вошедшие в привычку бесцельные блуждания, для которых не требовалось прилагать никаких усилий, остались в прошлом. Желание с неимоверной скоростью покрывало немыслимые расстояния, однако увидеть цель и достичь её – оказалось даже близко не одним и тем же. Долгим и мучительным путём придя к осознанию абсолютной недостижимость цели, Желание и все остальные познали горечь разочарования. Коротко посовещавшись, они назвали свою цель мечтой. Ведь мечта – это нечто большее, чем простое желание, и для её достижения нужно приложить гораздо больше усилий.
Хоть в сообществе не нашлось ни Логики, ни Здравомыслия, они всё же смогли понять, что как бы ни были они хороши каждый по отдельности, их маленькое сообщество достигло вершины своего развития. Настало время перемен. Та способность к взаимодействию, что проявилась в сообществе во время переговоров с Тьмой, заметно окрепла. Прислушиваясь к голосам друг друга, они научились сотрудничать и очень скоро стали едины.
Обретя внутреннюю гармонию, бывшее сообщество открыло гармонию в своём непостоянном, иллюзорном союзе Миров. Что-то в нём даже было красиво. Теперь оно научилось видеть красоту и выбрало для своего переменчивого союза Миров красивое имя – Асат. Вдруг того, кто раньше был сообществом, охватили неясные сомнения, и чтобы убедиться в том, что выглядит достойно красивого Асата, он создал огромное ледяное зеркало. Посмотрелся в него, увидел, что зря волновался и взял себе красивое имя – Сагара. Однако, очень скоро, имя стало казаться ему чересчур длинным. Конечно, тот, кто раньше был сообществом, не говорил сам себе: «Сагара, пойдём туда-то, Сагара, найдём то-то», это было бы чистым сумасшествием, а сумасшедшим он не был, хоть и любил порой посплетничать со своим отражением в ледяном зеркале. Он говорил: «С нашей последней встречи столько всего произошло, Кай, ты только послушай». Кай слушал и кивал. А Сагара не уставал любоваться его белоснежными волосами, которые при каждом движении танца взлетали, словно тонкие длинные перья. Сняв перчатки, он увлечённо обводил пальцами изящные черты Кая и мог вечно смотреть в восхитительные серые глаза. Да, Кай был прекрасен, и у него было очень красивое имя, будто отражение имени Сагары.
Для идеального Кая он создал собственный совершенный чистый Мир. В этом новом прекрасном мире, под названием Океан холодные белые волны омывали сверкающий, синий, как небо, песок. Медленные, ленивые океанские воды выносили на берег множество мелких ледяных осколков, а порой даже высокие остроконечные айсберги. Тогда, танцуя на песке среди десятков своих отражений, Сагара забывал об одиночестве.
Отныне он стал называть всё теми именами, что слышал в беседах Говорящих, именуемых людьми. Он не удосужился разделить людей по возрасту или полу. Он делил людей на Горячих и Холодных. Холодные были пусты. Холодных он приравнивал к еде и, преобразовывая во что-нибудь симпатичное, съедал. Горячие не подлежали преобразованию, но в них было нечто особенное. То, за что Горячие держались всеми силами, а потеряв падали вниз. Во тьму. Жизнь ли это? Он не был уверен и потому назвал это Искрой. Искра привлекала, и Сагара стал охотником, но Горячие были хрупки и неустойчивы. Большинство из них при малейшем прикосновении таяли вместе с Искрой, но это не стало проблемой. Горячих людей появлялось всё больше, то, что раньше составляло бесконечное пространство пустоты, стало наполняться новыми Мирами. Миры очень сильно различались: одни содержали Горячих, другие – нет; одни вспыхивали ярче молний и так же быстро угасали, другие были почти такими же вечными, как сам Сагара; в одних не было цвета, другие сияли яркими красками. Были Миры тяжёлые, камнем падающие вниз, они жили очень долго и создавали много проблем, но были и другие – лёгкие и красивые, как воздух, они часто появлялись и легко таяли.
Очень скоро Сагара понял, что новые Миры несут новые знания, а он любил всё новое, и он любил учиться. Он учил много новых слов. Слова стали его увлечением, его страстью. Он слушал слова, пробовал их звучание на вкус, искал в них смысл, удивлялся их разнообразию. Он мог бесконечно слушать человеческие разговоры, чтобы затем пересказать их Каю. И пустые, ничего не значащие поначалу слова, постепенно обретали значение, они раскрывали для него неведомые дали с новыми понятиями, устройствами, отношениями. Оказалось, что фактически всё, что он видел и знал, можно было преобразовать в слова. Всё, что он забирал из Миров, прежде чем их уничтожить, было словами, и даже сами Миры были словами. Позже Сагара понял, что правильнее было бы назвать Миры не словами, а информацией, потому что смысл несколько иной.
Всё, что он понимал, живя в Асате, и что было для него важно, это то, что Миры утрачивали чистоту. Через некоторое время, да, он уже слышал о таком понятии, как время, хоть и не до конца понимал его, так вот, через некоторое время Миры, даже те, что изначально были воздушными, тяжелели и опускались; и то, что раньше он называл красивым, превращалось в ужасного монстра. Дело даже не в том, что монстры не отличались красотой, и от того Сагаре не особо нравилось с ними сталкиваться, нет, но они становились помехой в добывании искры. Сами вынимать искру они могли через одного, а то и реже, для этого они были слишком бестолковы, зато их приближение часто спугивало Горячих людей. Из-за этого Сагара назвал монстров СгоЛы, или просто сголы.
Как долго длилось это увлекательно-одинокое существование, Сагара не знал, потому что так и не познакомился со Временем. Слова рассказывали ему о днях и ночах, годах, минутах, причём рассказывали, смешивая десятки различных языков. Слова рассказывали о времени и о жизни. Эти понятия всегда были связаны, поэтому, не найдя жизнь, Сагара стал искать время.
Искал так, как мог искать только он – перевернув вверх дном весь Асат. Он даже спросил у Тьмы, но та пустилась в путанные разъяснения, которые Сагаре быстро наскучили. Сагара вообще не отличался терпеливостью и когда ему надоели бесплодные поиски, он определил Время в отвлечённые понятия и перестал о нём думать. Он в принципе не привык зацикливаться на чём бы то ни было. Это своеобразное легкомыслие делало Сагару свободным. Он творил, что хотел и развлекался, как мог.
Он разрушал Миры. Разрушал, изобретая всё новые и новые способы уничтожения, а когда его посещало творческое настроение, он создавал собственные Миры, впрочем, его Миры не отличались разнообразием – все они походили на замёрзшие белые и синие океаны. Ещё он охотился. На людей и на сголов, а иногда он охотился на людей вместе со сголами. Как-то он даже спустился в гости к Тьме, но та была занята перевариванием целой толпы каких-то неудачников. Не самое эстетичное зрелище. Он уже почти дошёл до того, чтобы начать коллекционировать попытки самоубийства, когда его жизнь кардинально изменилась.
Мир, на котором он собрался испытать новую технику уничтожения, был необычайно просторным – улицы с невысокими домами прямыми стрелами тянулись от горизонта к горизонту. Люди и прочая живность хаотично сновали туда-сюда по улицам, будто напрашиваясь на то, чтобы их использовали в качестве мишеней. Отличное поле боя. Поднявшись над Миром, Сагара создавал огненные сферы идеальной округлой формы и запускал их по живности. С оглушительным воем сферы проносились в воздухе, оставляя за собой ярко-зелёный дымящийся след. Поразившие мишень сферы взрывались, озаряя город алым светом. Зрелище получалось непередаваемо шикарным. Грохот, вспышки, безумная смесь зелёного с алым в клубах дыма и пыли. От восторга Сагара не мог усидеть на месте, он носился туда-сюда с сумасшедшей скоростью, озаряя небо над городом вспышками белоснежных молний. Конечно, он не задумывался над тем, как его видят горожане, он давно привык к тому, что его никто не видит, поэтому ему и в голову не приходило, что за ним могут наблюдать. Лишь когда город превратился в охваченные пламенем руины, Сагара увидел одного-единственного уцелевшего человека. Человек не двигался, он стоял на месте и смотрел в небо. Удивившись, Сагара запустил в человека огненную сферу. Человек не загорелся и не исчез, он продолжал смотреть вверх. Сагаре даже показалось, что взгляд человека устремлён прямо на него. Зная, что это невозможно, Сагара немного снизился и запустил целую очередь сфер. Человек даже вспыхнул, но сразу отряхнулся от огня.
Он был другим. Другим настолько, что Сагара воспринял его как угрозу. Поэтому, сложив крылья, он камнем упал вниз, обрушив на непрошенного гостя всю свою силу, но его когти схватили пустоту, не найдя добычи. Гость исчез. Сагара встал на осколке разрушенного Мира, убрал крылья и отряхнул руки. Он ошибся. Ничего необычного в госте не было. Это его немного разочаровало. И тут…, Сагара даже не представлял, что на свете существует нечто настолько горячее. Ему показалось, что за спиной вспыхнули миллиарды жгучих Искр. Сагара резко развернулся. Он сделал это так быстро, что человек не успел отреагировать. Шея человека мгновенно оказалась в железных тисках рук Сагары. «Кто ты? » – прошипел он в лицо человеку и тут же ошеломлённо ослабил хватку. На него смотрели глаза, что были чернее самой Тьмы, но это не имело значения, потому что впервые он увидел в чьих-то глазах собственное отражение. Впервые на него кто-то смотрел! Это было непостижимо. Он почувствовал, как летит в чёрный бездонный мир. Мир нестерпимого жара, запаха дыма с привкусом горечи и огромной нечеловеческой силы. Он почувствовал смятение и что-то ещё, что не в силах был понять. Пальцы его невольно разжались, в тот же миг незнакомец исчез.
Сагара ждал. Ждал так, как умел – он носился по Мирам, не останавливаясь ни на миг. Он забыл покой, он готов был взорвать весь Асат, чтобы найти незнакомца. К счастью, этого не потребовалось. Довольно скоро незнакомец вернулся. Сагара почувствовал его появление в Асате сразу. Необычная вспышка жара в нескольких Мирах от него. Теперь он точно знал, что это.
В тёмном городе между домами бегал человек, он прятался от преследовавших его теней. Человек был горячий, но незнакомец, наблюдавший за погоней, был в сотни раз горячее, однако присмотревшись, Сагара понял, что в нём нет искры. Сагара остановился на приличном расстоянии от чёрного незнакомца, всё-таки осторожность была одной из самых сильных его черт. Незнакомец повернул к нему голову и зачем-то приложил палец к губам. Сагара удивлённо склонил голову и потрогал свои губы. Ерунда какая-то, так он решил, и хлопнул в ладоши. Мир мгновенно замёрз. Всё покрылось толстым слоем льда. Застыл человек и преследовавшие его тени, и застыл незнакомец. Сагара подошёл ближе. В первый раз ему не удалось рассмотреть непрошеного гостя, теперь мешал лёд, но даже сквозь слой льда он чувствовал жар, исходящий от тёмного тела. Одежды на теле было совсем немного – так, кое-где, и была она довольно примитивна – лоскуты из грубой чёрной кожи не шли ни в какое сравнение с божественно красивым жемчужно-белым нарядом самого Сагары.
Людей такого роста и комплекции Сагара не встречал ни разу, разве что после превращения их в сголов, но в этом случае они полностью утрачивали человеческий облик, становясь мерзкими, а к внешности этого человека Сагара, как ни старался, придраться не мог. Вот только… вблизи он ощутил силу, которая скрывалась в незнакомце, и решил, что если бы тьма могла сформировать себе тело, она выглядела бы именно так. Это казалось удивительно знакомым и потому успокаивало. Решив, что незнакомец похож на осколок Тьмы, с которой договориться всегда можно, Сагара разморозил его голову. «Если человек проснётся, я исчезну», – проговорила голова голосом низким и чуть хриплым. Голос был таким же, как тело – сильным и густым, слушать его Сагаре понравилось, даже если слова не имели смысла. Сагара понял только то, что незнакомец мог исчезнуть. «Я не отпущу тебя», – успокоил он незнакомца. Его удивило, что кто-то столь сильный, большой и красивый мог зависеть от обычного горячего человека. А вдруг этот человек особенный? Сагара тут же решил это проверить. Подойдя к человеку, он его осмотрел, ничего необычного не заметил, разбил одним щелчком замороженную фигуру, нашёл в осколках потухающую искру и быстро проглотил её. Вкус её ничем не отличался от вкуса других искр. Ничего особенного в человеке не было.
Он вернулся к незнакомцу, в глазах которого сквозь тьму проглядывало удивление. Сагара посчитал это хорошим знаком, потому что ему самому нравилось удивляться. Общение становилось всё интересней. Вот только гость его был слишком высок, а смотреть на кого-либо снизу вверх Сагара не привык, потому он снял со своей тонкой талии серебряный поясок, сделал петлю и накинул её гостю на шею. В то время Сагара ещё не знал о существовании этических норм, у него напрочь отсутствовало благоразумие и, конечно же, он не придерживался правил гостеприимства. Затянув потуже петлю, он разрушил стену одного из ближайших домов и, полностью разморозив человека, приказал тому сесть на обломки. Уголки губ человека дрогнули. Сагара гадал, что бы значило это движение, в тонкостях эмоций, а тем более, их мимических отражениях он тогда ещё не очень разбирался.
– Расскажи о себе всё, что будет мне интересно, – бесстрастно глядя на собеседника приказал он. Уголки губ незнакомца снова дрогнули. Это начинало раздражать и Сагара добавил: – Если я заскучаю, ты исчезнешь навсегда.
– В таком случае, я расскажу о тебе.
Не дав времени на возражение, незнакомец продолжил:
– Ты бог мира, который люди называют сновидением.
– Бред! – вспылил Сагара. – Я не бог, и Миров много, и мне абсолютно без разницы, что и как люди называют. Ты в Асате! Запомни это, человек.
– Ты ошибаешься, я не человек.
Вот в этом моменте Сагаре стало ещё интересней, он склонил голову, размышляя. Тьма, сголы, горячие люди, еда – ни на что из этого чёрный незнакомец не походил.
– Я демон, – увидев его интерес, продолжил тот. – Меня создали люди, они же создали и твой Асат, но я сомневаюсь, что они создали тебя.
– Я сам себя создал! – гордо сказал Сагара, и это была абсолютная правда, даже если он сам не до конца понимал смысла этой правды.
Тонкие губы демона снова дрогнули. «Раздражает», – подумал Сагара и сильнее затянул петлю.
– Ты не мог бы немного ослабить хватку? – попросил демон, показывая на свою шею.
Шея слегка потемнела, хоть, казалось бы, темнеть ей было некуда, и слегка надулась, на ней рельефно обозначились вены.
– Я тебя не отпущу, – Сагара затянул шею ещё сильнее.
– Да я и сам тебя не отпущу, – задушено прохрипел демон.
– Оу? – саркастично переспросил Сагара.
– Лишь в твоих глазах я вижу своё отражение.
– М-м? – Сагара удивлённо наклонил голову вбок.
– В тебе совсем нет страха, – пояснил демон свои слова.
Странно. Сагара ослабил давление. Уголки снова дрогнули, и тонкие губы демона растянулись в улыбке. Так он всё это время радовался? Сагара моргнул, не понимая.
– Я расскажу тебе всё, что знаю, но рассказ будет долгим. Не хочешь присесть? – спрашивая, демон почему-то похлопал по своему колену. Сагара снова моргнул. Демон рассмеялся: – А! Это? Привычка, у меня братик есть. Он… немного другой, ты бы ему понравился. Он обожает всё милое и хрупкое.
Не поняв ни слова, Сагара устроился рядом.
Долгим или не очень был рассказ, Сагара не знал, рассказывал демон интересно, но то, что он говорил, переворачивало с ног на голову видение Сагары. Всё, что он знал, не было знанием, всё, что он видел, было иллюзией. Даже его Асат, который он считал вечным и незыблемым не существовал вовсе. Даже он сам… А кто он? Иллюзия, чей-то сон, выдумка или заблудившаяся в воображаемом мире несуществующая материя? Кто он? Чего ожидал демон, открывая свою истину заблудшему потерянному духу? Не известно. Но того, что случилось дальше, он точно не предвидел.
Сказав последнее слово, демон взглянул на собеседника. Того, кто раньше казался разумным и даже привлекательным, больше не было. Он исчез. Демона окружила ослепительно-белая стена чистой энергии. Быть может, в этот момент демон понял, что натворил. Протянуть руку, чтобы прикоснуться? Через секунду демон обрадовался, что сдержал этот порыв. Тот, чей мир он разрушил, кого он своими словами только что обратил в ничто излучал не разочарование, не горе и не боль. Демон почувствовал обжигающую сумасшедшую злость, и он захотел сбежать, впервые за свою пока ещё недолгую жизнь, он познал страх. Чувство, которое демон находил и взращивал в сердцах людей, захлестнуло его, призывая бежать без оглядки, но Злость крепко держала его. Удавка на шее сжалась так сильно, что демон, которому и дышать-то не надо было, начал задыхаться. Тело его застыло, он ловил ртом ледяной воздух и чувствовал, как его покидает тепло. Демон замерзал. Не просто замерзал. Крепко державшая за горло Злость заставляла его страдать. Она мучила демона такой страшной болью, о какой ему раньше даже слышать не доводилось, Злость до мельчайших деталей обрисовывала ему всё, что происходит с его телом. Несчастный чувствовал не просто агонию тела, он чувствовал агонию каждой клетки. Злость показывала, как кровь его превращается в хрустящую ледяную жижу, как она сгущается, замерзает и как тонкие стенки сосудов, под давлением острых ледяных игл, рвутся, как лёд пробивает внутренние органы и кожу. Расширившимися от ужаса глазами он смотрел, как белеет его тело, как кожу изнутри прорывают миллионы острых игл, он всё ждал, что вот капнет кровь, но вдруг со всей ясностью осознал, что кровь больше не капает, что больше кровь ему не принадлежит. Он смотрел, как откалываются и падают на сверкающую белизной землю его пальцы, затем кисти, и вот уже он беспомощно машет обломками рук, чтобы не упасть, он знал, что тело его разобьётся так, же, как разбилось недавно тело человека, в чьём сне он был. Демон понимал, что умирает, а Сагара тем временем внимательно наблюдал за его мучениями.
Сагара ждал, так как умел ждать только он – выпустив на волю всех своих внутренних демонов, да, теперь он знал, как это называется. Фалангу за фалангой обламывая пальцы своей жертвы, жадно перемалывая его кости, упиваясь льющимся через край страданием, Злость, наконец, насытилась. Удивительно, но демон ещё не разбился, когда к власти ринулась Страсть. От мысли о том, что Страсть сделает с их гостем, Отчаяние схватилось за голову, призывая сообщество остановиться. Отыскав затаившееся было Одиночество, Отчаяние вытолкнуло его вперёд, напоминая о недавней тоске и разговорах с самим собой. Тогда выскочило Легкомыслие, громко заявляя о том, что разговоры с Каем были очень интересны и никогда не причиняли им беспокойства: «Так ступай и уладь всё». То, что раньше было сообществом, а ныне именовало себя Сагарой, беззастенчиво вытолкнуло Легкомыслие разгребать проблемы. Приняв, для начала, нормальную форму, Легкомыслие ослабило удавку, а затем отпустило демона восвояси. Демон исчез. Сообщество взорвалось возмущением, на что Легкомыслие ответило: «А что вы хотели?», показало всем язык и спряталось за спину Осторожности.
Усмирив внутренние разногласия, Сагара вернулся в свой Мир, свой, потому что он сам его создал, следовательно, ничьим сном его личный Мир не был, устроился рядом с зеркалом и рассказал Каю обо всех тех вещах, которые поведал ему демон. Пока он говорил, многое, даже то, что раньше он не совсем понимал, становилось ясно. Удивительно, но он ни разу не усомнился в правдивости слов демона. Его рассказ прояснял многое. Договорив, Сагара внезапно со всей ясностью понял, что демон вернётся. Любой другой мог и не вернуться. Он мог сбежать и постараться забыть о своём поражении. Он мог посвятить свою жизнь мести, собирая армию для похода на Асат, строя планы и изобретая ловушки. Любой, но не этот. Этот вернётся и вернётся скоро. Сагара был в этом уверен, потому что увидел в демоне жажду сродни собственной. Демон был хищником из тех, которые, поймав добычу, не отпускали её даже после смерти, он был из тех, кто, однажды заинтересовавшись, вгрызался в предмет своего интереса и никогда не отступал, не удовлетворив свой интерес до последней капли. А интерес демона к нему был для Сагары очевиден. От переполнявшей его уверенности уголки губ Сагары дрогнули и растянулись в улыбке. Первая в жизни улыбка отражала отнюдь не радость, Сагара почувствовал азарт.
Демон появлялся только в кошмарах. Сагара приучил себя говорить правильно – не миры, а сны. Тяжёлые миры – кошмары. Красивые слова не меняли значения, Сагара легко их принял. Поразмыслив, он решил, что рассказ демона ничего не значит, потому что ничто в его словах не меняло непреложной истины Сагары – он особенный, таких как он больше нет.
Демон объявился почти сразу, но в этот раз Сагара не пошёл ему на встречу. Высокомерие демона раздражало, и одной кары ему показалось мало: «Ты, пришедший из другого мира, считаешь, что вправе разрушать чужую жизнь?» Месть. Как же сладок был вкус этого слова! Слишком сладок, чтобы Сагара мог от него отказаться, но всё же, он не был кровожаден. Устроившись в ложе из мягких, воздушных облаков, набрав гору вкусняшек, он наблюдал сверху за демоном. То тут, то там в кошмарах вспыхивала его горячая аура. «Поймай меня, если сможешь», – смеялся Сагара над его тщетными поисками. Выйти из кошмара демон не мог, даже стоя на самом краю, он не понимал, что нужно сделать лишь шаг, чтобы перейти в другой сон. Он был слеп и беспомощен. Насладившись вдоволь его метаниями, Сагара усложнил поиски – едва завидев тень демона, Сагара тут же разбивал его кошмар. Демон исчезал, но почти сразу появлялся вновь. Он оказался очень упрямым, гораздо упрямей Сагары, которому новое развлечение вскоре надоело. Он смёл разом все кошмары и уже собрался забыть о демоне, когда Желание громко напомнило об их цели, о поисках, о бесконечно далёкой мечте. «Мы забыли о нашей мечте», – поддержала сестру Жадность. «Мы хотим найти Жизнь», – подало голос холодное Одиночество. «И Время», – добавила Вечность. «И вкусняшек», – обрадовались Любопытство и Легкомыслие. «Искры совсем не то», – облизнулся Голод. «Есть ли всё это в том мире, откуда пришёл демон?» – задумчиво протянула Осторожность. Осознавшая свою бесполезность Злость прикусила острый язычок. «А что нам терять», – улыбнулся Сагара, но неуютное чувство потери чего-то важного не отпускало.
Сагара подумал о Кае, но тот был лишь сном. Его собственным сном – мечтой, разрушающей одиночество иллюзией. Теперь Сагара это понимал, но всё же, уходя, он оглянулся и тогда ему повезло увидеть первую улыбку Кая. Затем он спустился к Тьме. Та рада была поболтать, но разговор получился ни о чём и Сагара поспешил откланяться. Поднимаясь к свету, он всё ещё не был самим собой. Асат был пуст, однако, зудящее, мутное чувство потери не давало покоя. Чувство раздражало, потому Сагара, не привыкший заморачиваться чем-либо слишком долго, решил о нём забыть. Беззаботно улыбнувшись, он взмахнул мощными крыльями и воспарил к небесам, но, если бы он хотя бы однажды оглянулся, возможно, заметил бы маленькое уродливое существо – гомункула, медленно, но упорно ползущего вслед за ним. «Жить, жить, жить…» – скрипело создание, провожая ненавидящим взглядом сияющий белый силуэт.
В следующее появление чёрного демона Сагара позволил себя не просто поймать, он даже позволил демону себя уговорить последовать за ним в «Мир настоящий», как демон это назвал. Без сожалений он подал руку демону.
Бесконечно сильный, но при этом совсем юный демон ещё не был знаком с законами Мироздания, а для Сагары, даже если бы он эти законы знал, они всё равно не значили бы абсолютно ничего. В своём беспредельно долгом холодном одиночестве он научился подчиняться только одному единственному закону – собственному желанию.
Демон не знал, что это невозможно, Сагаре было плевать, наверное, поэтому у них всё получилось.
Открыв глаза, чёрный демон увидел стоящее рядом со своим ложем из звериных шкур прекрасное создание в сверкающих снегом и льдом ажурных одеждах. Широко раскрытые серебристые глаза создания смотрели мимо него туда, где сквозь закрывающие вход в пещеру, усыпанные сиреневыми цветами ветви лиан пробивался солнечный свет. Не вымолвив ни слова медленно, будто заворожённое, создание устремилось к свету. Под его одетыми в белые сапожки ногами расцветали белоснежные ледяные узоры. Лианы от прикосновения его затянутой в белую перчатку руки осыпались снежной крошкой. Наступая на хрустящие осколки, создание плавной походкой вышло на улицу, и демон последовал за ним.
Сагара смотрел на солнце. В первый миг демон испугался, что вот сейчас, прямо на его глазах чуждое его горячему миру хрупкое существо растает и обернётся паром, но, приглядевшись внимательнее, он заметил, что песок под белыми сапожками искрится инеем.
Сагара не отводил глаз от сияющего огненного шара до тех пор, пока тот не исчез за горизонтом. Тогда демон услышал произнесённое тихим голосом: «Это и есть Жизнь?», а когда задавшее странный вопрос создание обернулось, демону почудилось, что в его бесконечно холодных серых глазах отражается замерзающее солнце.
