Со стороны палаток бивака раздался протяжный крик:
– Едуть. Ещё солдата. Многа.
Хорунжий устало вытер потный лоб рукавом жёсткой домотканой рубахи. Впрочем, рубаха была такой же мокрой до самой последней нити как и он сам. Хорунжий сплюнул в пыль и поглядел, недовольно, на тучу серой пыли, появившейся над трактом, ведущим к станице Траки, а затем к озеру Тахо. Пригладив седые, длинные усы, он нехотя натянул новый зелёный мундир со сверкнувшими в голубом просвете серебром двух звёздочек эполетами. Одёжка была новая, и старому служаке было жаль её, но появляться перед приехавшими офицерами в одной потной домотканой рубахе было негоже.
Холодный ветер с гор растрепал седые кудри, и он зябко поёжился. В долине реки Траков* у восточного подножия Снежных гор* было вечерами холодно, не то что дома на побережье. Хорунжий запахнул мундир и потёр ноющую спину. Не в его годах копать шанцы, но что поделаешь, чуть больше году до пенсиона ещё служить осталось. Если повезёт дожить…
Вскоре показалась небольшая группа конных и почти сразу за ней плотная колонна пехотинцев, или пластунов, как их называли тут. Только эти, в отличие от казачьего ополчения и охранных рот Компании, были, как на подбор, в одинаковой форме и слаженно шагали, держа строй. Невиданное дело. Неужели…
К хорунжему подошёл худой, как жердь, и загорелый, аки шпанские негрос их южных соседей, урядник* Мишка Чёрный Медведь. Чиркнув пару раз кресалом, он вырубил огня – зажёг искусную фарфоровую трубку чинской работы, купленную в Порт-Румянцеве* у заезжего купца. Трубка была предметом зависти всего портового коша. Скрывшись в седом облаке табачного дыма, урядник замер рядом. Мишка был сосед и друг хорунжего с малолетства. Между ними, как сказал бы их уездный, и по совместительству полковой дохтур, «субординации не было вовсе».
Раскурив трубку и сделав пару затяжек, урядник прокурено спросил:
– Подмога прибыла? Небось из Ново-Архангельска иль с Альма-Матер?
Хорунжий, прищурившись, посмотрел на трепетавший на свежеотёсанном флагштоке на позиции батареи триколор с орлом – флаг русско-американской компании, и торопливо перекрестился.
– По виду, так с Большой земли. В Ново-Архангельске-то, такие ж, как и мы голодранцы. Стало быть, как есаул нам и гутарил… Я-то, грешным делом, думал брешет, как всегда… Будем тут стоять теперь крепко – брустверов нароем ещё споро, рогаток уже станичники молодые понастрогали. А проход через горы тут только один – через нас.
– Вот и повоюем на старости лет. – Хитро прищурился, глядя на него урядник.
– Стало быть, придётся. Если припёрло ангельцам к нам прийти.
– Да, а так бы ещё пару годков подле наших пушек и до полного пенсиона в Порт-Румянцеве досиделись бы.
– Редут наваливай. Не болтай, шаромыжник! – Одёрнул его хорунжий, но Мишка даже не пошевелился.
– Та мож хватит? Гребля есть, какая-никакая, шанцев нарыли. Ты все корзины позабирал в селениях – бабы ругались страшно.
– Мало не будет. И не гребля, а редут! Деревня ты. Ангельцы, если нас пройдут, то куда семьям тикать?!
– Зачем они припёрлись, то? – Сквозь густые клубы дыма задумчиво спросил урядник.
– Золото* у нас недавно нашли. Слышал, небось.
Урядник, нахмурившись, ничего не ответил, продолжая выдувать из своей трубки облака душистого дыма.
Хорунжий поднялся на самый гребень невысокого холма, где расположилась их батарея, наблюдал за приближающейся пыльной колонной. Впереди, на нескольких лошадях скакали офицеры.
Майор, видимо главный отряда, опознав по новому мундиру в хорунжем главного, лихо подскакал, весь в эполетах и c шашкой, – форма, хоть и пропылённая дорогой, но которой тут давно не видали. Узкое, уставшее лицо в обрамлении бакенбардов с проседью. Приятное, русское лицо.
– Майор Штерн. – Хрипло представился прибывший, слезая с лошади.
– Хорунжий Иванов, командир сводных рот Компании и ополчения. Сколько вас, молодцев то? – И, словно вспомнив что-то, добавил: – Ваше благородие.
– Четыреста пятьдесят солдат Сибирского линейного батальона, две двухпудовые мортиры и четырнадцать тридцатишестифунтовых пушек.
– Ну и нас тут пара тысяч. Значит выстоим. Хорошо, что вас прислали.
Арьергард ещё был за сосновым перелеском низины, а солдаты передовых рот, составив ружья в пирамиды, уже бросились к ручью. Батальонный командир прошёл за хорунжим, внимательно оглядывая позиции подле расположенной на невысоком холме батареи.
– Ещё один батальон и матросов послали в мексиканскую Калифорнию – протекторат над ними ввели высочайшим повелением и по их прошению. Английская нация для гишпанцев опаснее русской, ибо они и своих государственных постановлений не уважают ради корысти и видов своих. Вот нас, как в заливе Де-Кастри посадили на транспорты, так сразу к вам прислали и маршем сюда. Куда-то…– Майор с восторженным удивлением осмотрел пики заснеженных гор, встававшие прямо перед ним на тёмной синеве горизонта. Всё видно было в малейших подробностях с тенями и очертаниями, как и водится в высокогорье. – А Русскую Калифорнию в прямое управление Государя Императора приняли, дас!
– Так, стало быть, и мы теперь государевы люди? Как старик барон* и добивалси все эти годы? – Вставил, скрывшись в клубах табачного дыма, вновь появившийся внезапно урядник.
– Урядник – моя правая рука. Начальствует над пластунами компании… – представил его хорунжий и добавил: – Стало быть, так. Да и замену ему прислали – пора ему на пенсион в Петербург.
Урядник хитро подмигнул хорунжему:
– Надо далее нам служить, – проговорил он, блестя белыми зубами. – Двойное жалованье для нашего брата много значит.
Обходя позиции, они разговорились и, как оказалось, майору в Порт-Румянцеве, к его неудовольствию, приказали перейти в подчинение хорунжему, который готовил оборону и знал местные племена и ландскарту, как свои пять пальцев. Но, осмотрев уже выкопанные укрепления и позиции батарей, он остался доволен, и враз их отношения потеплели, а заметный ледок исчез под полуденным солнцем. Старый служака понял, что перед ним такой же, как и он сам. Солдаты батальона споро заняли позиции и начали их расширять, а артиллерия укрепила и дополнила уже стоявшие батареи.
К позднему обеду из-за далёких сосновых зарослей появился небольшой отряд кавалерии, мчащийся во весь опор. Майор вскочил и повернулся к ординарцу, молодому краснощёкому прапорщику Аленину, субалтерн-офицеру второй роты, но его беспокойство прервал хорунжий.
– Это наши. Ирегуляры с Индейской реки. Красные щиты. Вон их цвета – красные ленты.
Лава из полусотни размалёванных воинов не задерживаясь, проскочила позиции. К ещё большему удивлению майора с позиций их встретили восторженные возгласы, на которые всадники ответили протяжным боевым кличем, взметнув вверх свои копья, винтовки и томагавки, а кое-кто и какие-то окровавленные лохмотья с волосами.
Последним подскакал на чёрном, как безлунное небо, жеребце молодой воин. Единственным отличием его от остальных служил запылённый и ужасно подранный солдатский зелёный мундир…
– Скоро идут за нами. Много. – Он вскинул руки, показав залитые чёрной запёкшейся кровью растопыренные пальцы. – Десять и ещё столько. Пушка видел много. Люди красных щитов взять много скальпов. Скаутов нет больше. Идти теперча назад. Так приказ был.
– Спасибо. Поспеши… – Коротко ответил хорунжий и звонко шлёпнул коня по мокрому от пота крупу.
Всадник рванул с ходу в аллюр и ускакал в клубах пыли за своими людьми.
– И это наша кавалерия. Дикари какие-то…– Возмущённо начал майор за его спиной, но его перебил спустившийся с бруствера и ставший невозмутимо проверять, в который раз уж, заряды в ящиках хорунжий.
– Ну, какая есть. Они из новеньких, вот и по-нашему ещё слабо могут, но воины храбрые. С нами мирно живут и на калифорнских гишпанцев не нападают. Моя мать тоже из навахо была, так что… А вуй* мой ещё такой и есть. Вот драться они умеют и будут. Этих английцы, пяток лет назад, голодом моря, согнали их с ихних земель, и только каждый десятый сюда дошёл.
– Дорога слёз*. Так они говорили, – вставил, дымя трубкой, вновь появившийся урядник. – Хухри-*то они те ещё пока, но у нас тут все мирно живут – хоть ты шпанец, хоть русскай, хоть индианец. А черокские казаки кордон обороняют справно. Так шо…
Молодой ординарец майора спросил урядника:
– А что у них на копьях было? Волосы какие-то? Как у наших калмыков и татар бунчук боевой, навроде, знамени?
– Навроде, вашебродие. Скальпа называют – традиция у них такая, – ответил урядник. – Дикая. Да ангельцы тож таким не брезгуют и деньгу плотят, как я слышал. Срезают воины у убитого врага кожу с головы – вот и знамя…
– Как?..
– Быстро. Надрезают кожу с затылка до лба и тянут. Раз – и готово.
– Да вы не пужайтесь, – вставил спокойно хорунжий, похлопав успокаивающе побледневшего ординарца по плечу. – То новые иррегуляры ещё делают, а наши с хуторов уже отучены. И деньгу мы за это непотребство не плотим, не английцы ж.
Майор с каким-то странным выражением посмотрел на хорунжего, но ничего не сказал.
Батальон занял позиции, перемешался и дополнил пёстрое ополчение. К вечеру позиции уже были готовы, и осталось самое сложное – ждать противника. Все офицеры собрались возле костра на биваке при центральной, ещё более усилившейся, батарее. В котле побулькивал вкусно пахнущий, наваристый солдатский кулеш, а ординарец майора под неустанным контролем хорунжего варил шпанский кофий, как тот его называл. Майор же что-то писал на жёлтом листке, приткнувшись на барабане.
Заглянув майору через плечо, хорунжий успел прочитать одну строку:
«Не думай, пожалуйста, что мне весело здесь, – писал майор, – я просто не хочу пропустить то, что в мою жизнь не придётся более увидеть…»
– Кому пишете, вашеблагородие?
– Жене. Она в Охотске. Как устроюсь тут, привезу их с дочерьми. Губернатор Сибири и дальнего востока граф Муравьёв, по указанию его величества, нас сюда спешно на усиление Русской Америки прислал. Не успел и попрощаться…
– Так вас всех, стало быть, к нам на постоянную службу. Это хорошо. Надёжнее так… Народ рад будет. Очень.
– А дочурок у вас сколько, вашебродие? – Встрял, как всегда, урядник.
– Четыре. Бог сына забрал во запрошлом году.
– Ещё даст наследника, не сумлевайтесь, а дочкам тут кавалеров отбоя не будет. У меня-то трое парней…
– Вы по-ангельски толмачить можете, вашеблородие? – Неожиданно серьёзно спросил хорунжий.
– Да, научен, в кадетском корпусе в Новосибирске.
– Вот что значит кадровый военный, не то, что мы…
– А почему вы спросили, хорунжий?
– Ну, надо ж им сдаться предложить, а то кому ж их столько хоронить тут?! – Хорунжий, скрипнув суставами, встал. – Пойду, проверю позиции. Подбодрю молодых.
И майор не понял, шутит тот или нет.
Молодой ординарец майора удивлённо спросил:
– Так боя может и не быть?
– Будет тебе дело. – Хмыкнул в усы хорунжий. – Не беспокойся. Иди тоже пикеты проверь и в ротах передай ночью двойные выставить с нашими людьми. Позволите вашеблагородие?!
Майор кивнул. И ординарец умчался прочь с юношеской прытью исполнять приказание.
– То-то и говорят: молодость! – Хмыкнул сидящий задумчиво у костра поручик Иваневский, кажется, хорунжий не запомнил точно имени. – Чему радоваться, ничего не видел ещё! Вот как повоюет ещё, так не буде радоваться. Нас вот, положим, тут двадцать человек офицеров имеем: кому-нибудь убитым или раненым быть – уж это верно, как завтра день наступит сызнова. Так чему же радоваться-то нам?
– Молодой ещё он… – Задумчиво кинул, глядя на жёлтое пламя костра, майор.
Утро наступило неожиданно, как и появившиеся враги.
И хорунжий рявкнул на трубача.
– Труби «к бою!»
Между двумя армиями находилось каменистое поле, поросшее кое-где чахлыми, кривыми сосенками. Всего через пару часов это поле станет знаменито, как место самого кровопролитного и единственного сражения русско-американской войны.
Как только первые солдаты в синих мундирах Союза штатов показались на поле, началась артиллерийская дуэль. Американские артиллеристы быстро развернули батарею орудий на небольшом холме возле леса.
Хорунжий хмыкнул в усы:
– Лихо. Спорые ребята.
– В пекло спешат…
Хорунжий пригладил усы и спросил:
– Ваше превосходительство, разрешите открыть огонь?
Поручик Иваневский снял шапку и перекрестился, некоторые старые солдаты, как и ополченцы компании, сделали то же.
Майор тоже перекрестился и махнул рукой:
– Огонь!
Кавалерия синих, трубя, пошла сразу с марша в атаку, развернувшись в лаву – обтекая их позиции с левого фланга. Хорунжий и бровью не повёл. Молодецки закрутил ус и ткнул здоровенным кулаком в плечо опешившего от такого панибратства майора, проорал, перекрикивая начавшуюся пальбу.
– Купились на мой трюк, сукины сыны. Разведку их наши иррегуляры вырезали, так они нахрапом решили лезть.
– Смысл есть, если собьют нас или обойдут.
– А не собьют.
Там, в редком сосновом перелеске, ещё с позавчерашнего дня с обедни, по всему, на первый взгляд удобному и незащищённому полю для флангового удара кавалерии, ополчение выкопало багонетами* ямы и закрывало их сухой травой, изобиловавшей тут. В роще же напротив, наделав засёк, прохлаждалась полусотня ополчения местного тойона с окрестных селений. Эти не отступят – их дома первые в полудневном переходе. В помощь им отправили отряд диких апачей. Те ещё не обрусели и помнили хорошо о том, кто есть синие мундиры и что с собой несут. Эти тоже не побегут, этим мстить надо.
Из донесения раненого в том бою заместителя командира экспедиционного корпуса Скотта полковника Харни* президенту Соединённых Штатов Захарии Тейлору: «Русские батареи открыли огонь с фронта на холме снарядами и картечью, и наши отряды вынуждены с марша пойти в атаку под ужасающим ураганом снарядов, картечи и мушкетных пуль. Заметив просвет в позиции русских редутов, Скотт велел подтянуть артиллерию и накрыть картечными залпами их позиции, а кавалерии прорваться в брешь и атаковать с тыла».
«Знамёна, развевавшиеся над нами, ещё не потускнели от пыли и дыма сражения, – писал затем полковник Харни. – Штыки сверкали на солнце, как начищенное серебро, чётким шагом, держа равнение, как на праздничном параде, этот великолепный строй двигался в атаку, в ногу под утробный рокот барабанного боя…Кавалерия двинулась в обход. Мы же уверенно наступали через каменистое поле на позиции русских, которые построили подобие редутов на пригорке прямо на дороге к побережью, вернее вокруг неё. Местность за дорогой была ниже, поэтому мы могли стрелять через головы своих людей по противнику. Но их огонь был плотнее, они стреляли наших солдат как овец в загоне, если сначала пуля пролетала мимо, она могла срикошетить от стенки оврага и затем всё равно поразить цель».
«Кавалерийская бригада почти дошла до дальнего края леса, – писал полковник Харни в рапорте, – но кони попали в коварные ловушки, и атака захлебнулась. Простояв под ужасающим перекрёстным огнём час, кавалеристы пытались пробиться через лес, потеряв много людей, пока не кончились патроны, и не пришлось отходить. Тогда она отступила пополнить боеприпасы, а затем помогала отбиваться от атак индейцев… и более её не могли использовать в этот день».
Моменты боя смешались. В памяти хорунжего остались только куски, обрывки происходившего. За нашими частыми выстрелами не слышно совсем неприятельских, и лишь изредка пуля, с противным, медленным воем, словно свинцовая пчела, пролетала мимо, показывая, что английцы тоже не дремлют. Их конница, пехота и артиллерия виднеются везде на поле. Дымки орудий, ракет и ружей сливаются с покрытой росою чахлой зеленью и туманом.
Затем всплыло искажённое болью и вопросом лицо раненого молодого поручика. Залп почти накрыл их батарею, ранив и убив несколько солдат и поручика:
– Мы же их отобьём, – спрашивал то одними губами, лёжа на коленях у споро бинтующего ему плечо урядника, – право, отобьём?!
Залпы батарей не прекращались. Затем он увидел разбитую батарею американцев на холме в облаках белых разрывов, заваленную трупами лошадей и людей. Его солдаты хорошо знали и делали своё дело, так что нечего было приказывать им. Потом был последний выстрел картечи по близкой синей цепи что-то орущих солдат. Яростный крик «В атаку!» и себя самого, старого, вмиг сбросившего десятка два годков, словно со стороны увиденного, стоящего на развороченном редуте с пистолетом и саблей, указывающей на смешавшиеся после картечного залпа ряды вражеской пехоты. Рядом рёв из сотен глоток «Уррррааааа!» и «Йахах», плотные ряды зелёно-пыльных мундиров и грязных холщовых рубах, ощетинившиеся баянетами, копьями, машущими саблями и томагавками – ринувшиеся стеной в контратаку. Напор опрокинул нападавших. Смяв, их погнали к лесу, из которого они всего час назад вышли на это поле. Следом, через опустевшие позиции, уже неслась лава иррегулярной конницы, обтекая, отрезая от гор и довершая разгром.
* * *
Из доклада полковника Харни конгрессу.
«Батарею разбили, и также от меткого огня русских пострадал штаб корпуса. От близкого разрыва упал, обливаясь кровью из раны на голове, генерал Скотт. К счастью для корпуса, я оказался в нужное время и в нужном месте. Приняв командование, я велел офицерам штаба спешиться и отходить, отбиваясь с отступившими солдатами. Отступавшие войска столкнулись с подходящим батальоном, и в образовавшуюся свалку била картечь и их стала отрезать со сторон индейская конница. Пока смертельно раненого генерала уложили на лошадей офицеры и адъютанты, вели огонь по контратаковавшему врагу. Я подошёл к носилкам, где лежал генерал Скотт, который сказал: «Привет, Вилли, я мёртв!» По его голосу я решил, что он шутит, и ответил, что надеюсь, что всё не так плохо, генерал ответил: «Да-да, я мёртв, пока!» и умер через несколько минут. Отошедшие войска сильно страдали от огня снайперов, и я остался при ней единственным офицером, все остальные были ранены или убиты. Адъютант генерала Скотта, майор Лонгвуд, был при отходе в арьергарде зарублен казаками-индейцами, а начальник штаба убит наповал осколком снаряда. Теперь наша, сократившаяся втрое, армия вела огонь так решительно и быстро, как будто понимала, что должна сдержать тысячи диких русских казаков, или битва будет проиграна.
С перевала, из почти пятитысячного отряда, смогли пробиться только около полутора сотен израненных солдат во главе с полковником Харни…»
* * *
– Жатва смерти* прямо…
Возле разбитого прямым попаданием орудийного лафета лежал офицер. Вокруг батареи лежали вповалку лошади и люди, а всё поле перед батареей было синим от мёртвых тел. Синий мундир этого офицера-артиллериста стал чёрным из-за крови. Ухоженная бородка покрылась серой, словно погребальный саван, пылью. Застывший, недоумевающий взгляд устремился в высокое голубое небо, вознёсшееся прямо над снежными пиками.
– Я его ещё во время боя заприметил. Он всё в трубу на нас глядел, – проговорил урядник, вновь дымя своей неизменной трубкой и задумчиво глядя на заснеженные пики гор.
– В бинокль, – рассеяно поправил его майор, тоже набивая себе трубку.
– Да всё одно проглядел, паскуда. – Беззлобно закончил урядник.
– Видать хороший альтилерист был, хоть и враг. – Совершенно мирно поглаживая усы, вставил хорунжий.
– Ага, справный, как ты прям. Почти нас причесал на горке, – беззлобно хмыкнул урядник и по-свойски угостился из майорского кисета табачком.
Хорунжий склонился над телом и достал из внутреннего кармана сложенную вчетверо бумагу. Щурясь, попытался почитать, но махнув рукой, передал майору.
– Вы моложе глазами, вашблогороде, читайте. Да я и по-ангельски читать не научен, только по-нашему, да по-шпански малость.
Капитан, шевеля губами медленно, переводя про себя, стал читать.
– Капитану артиллерии Джесси Ли Рино*. В связи с заслугами при мексиканской компании придаётся с артиллерией корпусу Скотта для умиротворения индейцев в проходах гор Сьерра Невада и обеспечении беспрепятственного доступа поселенцам к золоторудным землям.
– Вот так, значит. Умиротворения индейцев, стало быть… – Хорунжий сплюнул сквозь усы. – Англичанка всё время гадить норовит.
Майор склонился над телом и достал из кармана часы на цепочке – помятые, с треснувшим стеклом от попадания осколка. Всё так же по слогам прочитал на гравировке на крышке:
– Выпускнику Вест-Поинта 1846 года, восьмому из сорока восьми. Лейтенанту Рино.
– Ах, какая жалость! – Сказал насмешливо подошедший ближе урядник, и было непонятно, что ему жаль больше – часы, или убитого.
– Известно, жалко, – сказал, хорунжий, который с угрюмым видом облокотился на саблю. – Прийти к соседям воевать: как же этак можно! – Закончил он, пристально глядя на убитого. – Вот и поплатились.
– Ну мы акедемиев не кончали, але за землю свою постоять смогли. – Усмехнувшись, прокурено прогудел из скрывших его табачный клубов урядник.
– Всё ж храбрый малый был. Похоронить надобно, – сказал майор.
– Добрые мы… – устало ответил хорунжий.
– И назовём пограничную крепостцу «Риноэнд». Конец Рино, стало быть, – невозмутимо вставил урядник. – Пусть знают гости непрошеные.
В Русской Калифорнии шло лето 1849 года.
Комментарии:
*Хорунжий – фактически первичный обер-офицерский чин, соответствует подпоручику в пехоте или корнету в кавалерии. По служебному положению соответствует лейтенанту в современной армии, носил погоны с голубым просветом на серебряном поле (прикладной цвет Донского Войска) с двумя звёздочками.
*Снежные горы – Сьерра Невада.
*Уря́дник – младший командир (десятник) и унтер-офицерский чин (обобщённо) в Русской армии.
*Порт – Румянцев – Форт-Росс (англ. Fort Ross) – американское название русской крепости Росс в Калифорнии, существовавшей с 1812 по 1841 год.
*Калифорнийская золотая лихорадка – неорганизованная массовая добыча золота в Калифорнии в 1848 – 1855 годах. Началась золотая лихорадка 24 января 1848 года.
*Но́во-Арха́нгельск – бывшее поселение в Русской Америке, основанное в 1799 году. После продажи в 1867 году русских владений в Америке США город переименован в Ситка.
*Вуй или уй – дядя по материнской линии, материн брат.
*Хухря означает начёсу, растрёпу, замарашку. Происходит оно от слова хухрить – растрёпывать, клочить.
*Дорога слёз (англ. Trail of Tears) – этническая чистка и насильственное переселение американских индейцев, основную массу которых составили Пять цивилизованных племён, из их родных земель на юго-востоке США на Индейскую территорию (ныне Оклахома) на западе США.
*Байонет (фр. baïonnette, «штык»), также багинет – устаревшее название холодного колющего оружия, примыкаемого к стволу..
*Фердинанд Петрович Врангель – правитель Русской Америки в 1829–1835 годы. Много сделал для укрепления селения Росс в Калифорнии, рекомендуя занять прилегающие к нему равнины вокруг залива Сан-Франциско.
*Уинфилд Скотт (Winfield Scott) – американский генерал, дипломат и политик, Главнокомандующий армии США по 1861 г.
*Уильям Селби Харни (William Selby Harney) – кавалерийский офицер армии США, участник Американо-мексиканской войны и Индейских войн.
*Джесс Ли Рено (Jesse Lee Reno) – американский кадровый военный, участник войны с Мексикой и генерал армии Союза во время американской гражданской войны. Погиб в 1862 году в ущелье Фокса, когда командовал IX федеральным корпусом в сражении при Южной Горе. В его честь названы округ Рено в Канзасе и город Рино в Неваде.
