Давным-давно случилась в наших краях нелепица. Или, другими словами, непонятная шишигирица. Иначе и не назовёшь.
Вот послушайте! В те далекие времена, на высоченном утёсе, у самого обрыва, стояли-росли два кедра. Могучие. Высоченные. Так что видно их было очень издали.
Как очень? Ну, например, ты из бурелома на карачках выползаешь на берег реки, отбиваясь от увязавшихся медведей и прочей живности, весь в колючках, в пыли, поту, а верхушки кедров тебе уже издали-вдалеке маячат. И тогда предстоящий путь тебе короче кажется. А усталость тоже наполовину меньше-легче.
Дружно кедрам было стоять вместе на утёсе-скале. Да и как им не дружить? Ведь, когда суровые таёжные стихии качали-гнули их, то мощные ветви, переплетясь меж собою, помогали им, кедрам, стоять.
Ну а с другой стороны, если какой бурундук или белка в поисках орешка облюбует одно дерево, то другое непременно протянет к стволу друга ветку, приглашая гостя к себе… Потрещать орешками. У нас гостям всегда рады.
Так бы они и жили вместе. Растили бы внуков и правнуков, и пра-пра-правнуков – бессчётное множество кедрят куталось в валежнике и мху, прячась от непогоды у подножия дерев.
Если бы не буря!
Она как-то с самого начала невзлюбила наших друзей. Не нравилось ей, что они высоко стоят. На вершине утёса. И смотрят на всех свысока. Как будто надсмехаются. Может даже над ней! Ведь смотреть свысока кроме неё, бури, никому не позволено. Редкая птица смеет залетать выше облаков. А если решится, то буря в сердцах вертит тучи, швыряет вихри, скручивает во что-то ужасное облака и молниями тычет куда ни попадя. Словно рассерженная женщина. Только успевай уворачиваться! И та нахальная птаха, которая всё-таки посмеет выше облаков возвыситься, летит, гонимая ветром, кубарем, словно ветоши клок, растопыривши во все четыре стороны хвост, клюв да лапы.
И только эти два кедра не гнутся, не ломаются. Смотрят ей прямо в лицо. Как равные на равную. Не уступают! Ну как с этим буре смириться?!
И вот, бывало, носится буря над тайгой. Завывает грозно:
– И не таких ломали… у-у-у… И не таких с корнем выкорчевывали… у-у-у… А вас и подавно поломаю! Высоко забрались! Больнее падать будет!
Здесь нужно заметить, что пока наши кедры были маленькими, буря тоже ничего с ними поделать не могла. Бывало, сложат они по ветру веточки-иголочки, и соскальзывают вихри с их гибких верхушек. Не может ухватить буря деревца за чубчики и опрокинуть.
Ну а едва кедры подросли, обрели их стволы и ветви крепкость и жилистость и стали ломкими, тут-то, казалось бы, и ломай их буря! Но опять нет! Снова незадача! Стояли бы деревья по отдельности – другое дело. Давно бы пообломала буря им ветви, повыдергала бы корни и обрушила бы их в пропасть. Но кедры вместе-двое. Переплетут свои ветви и стоят несгибаемо.
И вот так своим несгибаемым упрямством довели кедры бурю до белого каления. И напрасно. После последней неудачной попытки урезонить наших друзей и получив кедровой шишкой по загривку, умчалась буря просто-таки сама не своя от бешенства! Это же надо! Шишкой! Полетела буря на юг в далёкие пустынные края. Где в течение долгих дней под белым пустынным солнцем калила свою ненависть. Она так её калила, что некоторые оазисы в тех краях просто шкварчали и испарялись от случайного соприкосновения с раскалённой добела буриной ненавистью.
И вот, раскалив эту свою ярость до самого наибелейшего накала, буря бросилась на север, к утёсу, где стояли наши друзья кедры. А те, увидав приближающуюся злодейку, не догадывались, что это уже не привычная им буря, а вооружённое добела раскалённой ненавистью бурище.
Что тут началось! Буря, как известно, мглою небо кроет! А бурище, которое стократ мощнее простой бури, кроет не только небо, а вообще всех, кто навстречу попадется! И вот, как взвоет бурище на сто голосов, как бросится в атаку!
Но кедры не испугались. Сцепились покрепче ветвями – и стоят! Не уступают. Или грудь в ветрах, или корешки в кустах. Но об этом даже думать не хочется. И, наверное, они опять устояли бы перед натиском приступа-атаки, если бы это была обыкновенная буря. Ну, а так как этот природный катаклизм превратился в бурище, то оно не стало попусту ветки гнуть и кроны трясти, а немедленно врезалось в утёс, на котором стояли деревья. И стало выковыривать из него валуны и камни. Один за другим. И швырять их в пропасть. Это было не по правилам, но какие уж тут правила, если такая злоба в непогоде проснулась.
Первым пошатнулся кедр, что стоял у края утёса. Утратили его корни опору. Ведь камни, за которые он цеплялся, бурище выкинуло в пропасть. Не за что, стало быть, его корням теперь ухватиться!
– Ши-ши-ши! – обрадовалось бурище!
И ещё ожесточённее набросилось на пошатнувшееся дерево. И то обязательно свалилось бы в пропасть, если бы друг-кедр не протянул ему спасительную ветку. Одну, вторую…
– Ах, так! Ги-ги-ги-рия! – разъярилась непогода, прокатив по окрестным горизонтам громовые раскаты!
Её терпение окончательно лопнуло! Хотя скорее – треснуло! Потому что раздался треск! Белая ослепительная ненависть низверглась с небес в виде безжалостной молнии и поразила нависший над пропастью кедр! Это тоже было не по правилам, но опять же, какие уж тут правила, если бурище лютуюет.
Объяло пламя дерево! Вспыхнуло оно ослепительным сиянием! И закричал пылающий кедр своему другу:
– Спасайся! Отпусти мои ветви! А то вместе сгорим!
– Не могу! Ты же мой друг! Пусть сгорим вместе!
Ну, а раз так, то перекинулось пламя с ветвей горящего кедра на ветви друга. Те тоже вспыхнули! Моментально обуглились и объятия разжались.
Обрадованное бурище метнулось в поднебесье – хохотало там, куролесило, носилось как оглашенное, тучи раскидывало, целясь ими в горизонт. А потом, когда накуражилось, обернулась к утёсу. Придвинулось поближе.
На месте сгоревшего кедра, среди пепла и праха, стояло нечто. Нечто такое страшное-ужасное, что бурище притихло и стало снова простой обыкновенной растерянной бурей.
На обугленном стволе, что остался от сгоревшего кедра, от выпавших сучков и ожогов нарисовались разнообразные ужасные лица. Личины. Да такие, что буря попятилась в испуге…
Да что буря – обожжённый, но уцелевший кедр тоже не узнал своего друга. В самом деле, что общего между этой обугленной деревяшкой, этим безобразным многоликим истуканом, и тем гордым исполином, вместе с которым они только что раскачивали облака?
– У-у-у… Идол заколдованный!!! Ши-ши-ши… гир-р-рия… – зашуршала испуганно буря, зарокотала затухающими громами, и унеслась прочь.
Да и что в ней теперь толку? В буре? Что толку в её пронзительном ветре и ослепительных молниях, если нет ветвей, на которых так славно раскачиваться? Если нет иголок, щекотно царапающих её облака? Что толку в буре, если не с кем ей теперь ругаться?
Умчалась буря. И стало тихо. Просто прелесть, как тихо. И в этой тишине вдруг раздались негромкие голоса.
– Ши-ши-ги-ги! Ши-ши-ги-ги!
Это невесть откуда, из буреломов и кустов, на поляну выпятились благодарные, но очень испуганные людишки-человечки. Все в несуразных волосатых шкурах. С дубинками да копьями.
Выбрались они из буреломов и, отбросив своё первобытное оружие, приплясывая и вздымая руки, закружились вокруг обгоревшего ствола. Пришептывая:
– Ши-ши-ги-ги!
А потом хором и погромче:
– Рия!
И бух – на коленки. А потом вновь:
– Ши-ши-ги-ги!
И опять на коленки:
– Рия!
Таким образом они отдавали почести обгоревшему стволу, который только что, на их глазах, пожертвовал собой, но испугал и прогнал бурю. Прогнал ливни-молнии и расчистил небо! Так вот кто самый сильный на свете! Самый бесстрашный! Повелитель бурь!
Застыл в изумлении от такого поворота событий уцелевший кедр. Много их там у его подножия бродило – этих волосатых людишек, но в таком нелепом виде они представились перед ним впервые.
И время пошло.
Людишки зря его не тратили. Кое-как приоделись, причепурились, дубинки попрятали до лучших времен… Накрыли обожжённый бурей истукан-идол, прямо здесь на утёсе, дощатой крышей. Это чтоб дождь не мешал им прославлять победителя бурь. А потом и сверкающим стеклянным колпаком накрыли. А над колпаком ещё и домину водрузили с надписью «Музей». И этикетку к идолу приделали: «Шигирский идол». Инвентарный номер № 00001.
В новых комфортных условиях людишки совсем непогоды не боялись. Они часами медленно-почтительно кружили вокруг идола, пришаркивая пятками. Пошёптывая томно:
– Ши-ши, ги-ги! Ши-ши,ги-ги! Рия! Гляди, Маша, каков!
И восхищённо цокали языками:
– Цо-цо-цо! Саша, посмотри сколько веков!!
Пока главный им не скажет: – Брысь!
Тут все людишки обыкновенно выметались из музейной экспозиции.
А главный: – Следующая экскурсия!
И опять: – Ши-ши, ги-ги! Сколько личин, Коля!
– Какие страшненькие мордочки, Витя!
Время остановилось….
И так с утра до вечера одно и тоже – ши-ши-ги-ги. А что же сам идол? От этого монотонного шишиканья-гигиканья стал он забывать своё кедровое прошлое. Потом маленько возгордился даже. Вон я какой, единственный в своем роде. Нужный кому-то. Всем нужный! Недаром инвентарный номер № 00001 привесили! Небось не на каждое кедровое полено навесят именной инвентарный номер!
Так бы в гордом заблуждении и стоял идол непонятно сколько лет-столетий под стеклянным колпаком, если бы однажды не случилось непонятное. Прибежал некий человечишко с фотоаппаратом, пощёлкал и был таков. И теперь всякий, кто желал посмотреть на идола, мог распрекрасно сделать это на расстоянии интернета или хоть по телевизору.
Сразу иссяк поток шаркунов…
И в музее стало наконец так тихо, что мышь не прошуршит, сигнализация не пискнет…
Время постояло немножко и опять пошло.
День за днём окончательно покинутый всеми идол из-под своего стеклянного колпака наблюдал смены эпох и этапы научно-технического прогресса. Изредка что-то менялось в его жизни, но не очень. Вот кота механического однажды приволокли. Кот, в отсутствии мышей, впал в тоску – стал царапать обои металлическими усами-антеннами. Ещё электронную бабушку притащили на батарейках, чтоб пыль протирала…
Протрет, бывало, бабушка пыль со стеклянного колпака, пнёт кота щёткой и, прежде чем перейти в дежурный режим ожидания крошек, уставится на идола, да и протянет жалостливо так:
– Эх, сердешный!
И тогда понял идол, что окончательно потерял всякий смысл своего существования. Никому он теперь не нужен. То есть, совсем. Уж если электрическая бабушка его жалеет, куда дальше? Кто он был раньше? Повелитель бурь! Кто он теперь? Бабушкино жаление.
Что придумать-предпринять? И как? Первобытные люди в давние времена что-то там своими каменными топорами тюкали по обгоревшему его тулову, да так и не натюкали ничего путного – никаких тебе ножек-ручек вытюкать не сумели. Одно слово –первобытные. Собиратели-охотники! Им бы за мамонтами только бегать, а не скульптуры строить… Одни только личики-личины выправили кое-как, чтоб хоть на что-то было похоже, да так и оставили. Ухватиться нечем – рук нет. Шаг сделать – ног нет. Одно слово – идол.
Пялился-пялился наш повелитель бурь по сторонам, пока однажды за широкой музейной витриной не разглядел что-то длинное, игольчатое, шевелящееся. Царапающее витринное стекло. И! И озарило повелителя! Будто молния его опять пронзила! Но только уже без дыма-огня, как тогда на утёсе! Наоборот. Без всякой вспышки и пламени идол понял, что это кедр с той стороны музейной витрины ему машет веткой.
– Это ты, друг? – шевеля, с непривычки многовековой неподвижности непослушными губами своих многих лиц, произнёс идол.
– Ну, наконец-то! Правнук я! Правнук твоего друга! – откликнулся с улицы кедр. – Вспомнил! Оклемался! Расколдовался!
– Расколдовался, но как-то не совсем… Не до конца!
– У-у-у! – в тот же миг раздалось с небес. И немедленно потемнело всё вокруг. Прямо-таки мгла!
Это обрушилась на город буря. Метеорологи, конечно, тут же схватились за головы. Давай волосы на них рвать, а у кого с волосами туго, те принялись кнопки жать на умных приборах-барометрах. Давай восклицать:
– Не предвещало! Почему? Как? Давление на изобарах сюда! Какой-то синоптический эксклюзив! Профессор, куда повернулись изотермы? Несите старый градусник, скорее, он не врёт!
Ну, словом, как-то так кричали перепуганные метеорологи, кутаясь в свои белые халаты, будто заполошные цапли на африканском болоте, увидевшие крокодила в гнезде на дереве.
Откуда им было знать, что это безутешная буря, терзаемая чувством вины, много-много лет-столетий носилась над просторами-пространствами в поисках некогда испепелённого ею кедра. Носилась-искала, чтобы найти и расколдовать. И не могла отыскать. Так, как под стеклянным колпаком фигушки-фиг кого найдешь. Даже козявочку. Там такая стерильность, аж противно.
И вот теперь буря услыхала слабый голос заколдованного ею кедра. И тут же метнулась к нему, нарушая все законы метеорологии.
Буря так ударила молнией в витрину музея, что просто бамц! И тресь! Все экспонаты – кверху тормашками! Осколки стекла, скамейки, зонтики и даже важные документы…
Тем вечером многие горожане видели фантастическую картину: пролетающую по небу электрическую бабушку с метлой. На её плече сидел музейный кот. С усами, развевающимися на ветру. И такая у него при этом была пиратская физиономия, что многие горожане в оторопь пришли… Точнее, в поликлинику пошли за таблетками от видений.
Следом за этими персонами летел городской музей. Его ветром аккуратно оторвало от земли, бережно пронесло в низких слоях атмосферы и поставило на другом конце города. В новом микрорайоне. Там как раз очень недоставало учреждений культуры.
А на том месте, где прежде стоял музей, откуда не возьмись, совершенно чудесным образом вымахало высоченное дерево! Кедр! Никто не видел, как расколдованный бурей идол треснул пополам и вообще на мелкие щепочки, и из него, в небо, выстрелил огромный кедр.
Вот такие чудеса!
Его ветви тут же переплелись с ветвями кедра, который рос в сквере неподалеку, так что даже не рассоединить их теперь. Да и зачем? Горожане сошлись на том, что два кедра, стоящие на вершине утеса, – замечательное украшение их города. Можно даже на городской герб их водрузить!
А соскучившаяся по проказам буря, устроившая весь этот тара-рам, умчалась в южные пустыни отлёживаться, пока проказа её не забудется. Чтобы вернуться через недельку-другую в городок и покачаться наконец всласть на кедровых ветках друзей.
Вот такая шишигирица у нас приключилася! Как в старые добрые времена.
