Мне было, наверное, лет пять, но я очень хорошо помню, как однажды мой отец после долгого отсутствия вернулся с охоты.
Он зашёл в болотных сапогах, телогрейке, с большим рюкзаком и ружьём в чехле на плече. Я кинулся к нему, он подхватил меня, прижал к колючей от щетины щеке. От него пахло дымом костра, хвоей и романтикой. Он опустил меня на пол и достал из рюкзака огромную краснобровую птицу с крепким, загнутым клювом. Мне казалось, что эта птица была больше меня.
– Смотри, сынок. Это глухарь, – сказал он.
С тех пор, когда я вижу глухаря, я вспоминаю своего отца и первую встречу с этой удивительной птицей.
Когда мне исполнилось шесть или семь лет, я упросил отца взять меня на глухариный ток. Это был незабываемый поход. Папа поднял меня, когда было ещё совсем темно. Мы долго шли по чёрному ночному лесу. Я, полусонный, шёл, то поминутно запинаясь за какие-то кочки, ветки и стволы поваленных деревьев, то скользил по льду замёрзших луж, который иногда с треском лопался, и я проваливался по колено в холодную воду. Иногда отец останавливался, и тогда я, не видя его в темноте, тыкался ему в спину. Наконец, мы дошли до тока. Отец остановился, и мы замерли.
Мы стояли долго. Холод уже пробрался к самому телу. Я мелко стучал зубами. Вдруг папа прошептал:
– Слышишь? Играет!
Я ничего не слышал.
– Прислушайся. Вон там, – папа ткнул руку куда-то в лес.
Я прислушался.
– Тэк. Тэк. Тэк, – словно тяжёлые капли капали с высоты в пустую бочку.
– Слышу, слышу, – прошептал я.
Отец, молча, приобнял меня.
Тэканье всё ускорялось и ускорялось и, наконец, перешло в странное страстное скрежетанье. Мы послушали немного и стали подходить. Подходить, вернее, подпрыгивать можно было только в момент скрежетанья, который длился всего две-три секунды. В этот момент глухарь ничего не слышит. Мы успевали сделать один-два прыжка, пока глухарь скрежетал, и замирали. Наконец, отец остановился и прошептал:
– Дальше не пойдём. Спугнём. Видишь его?
Я покачал головой.
– Рассветёт, увидишь, – прошептал отец.
Мы устроились поудобнее и стали ждать. Странные звуки древней песни глухаря наполняли моё сердце неведомым ликованием. Я осматривал каждый сантиметр кроны сосны, но огромной птицы не видел. Постепенно светало. Вдруг я увидел глухаря, который, распушившись, подняв вверх голову и хвост, переступал с ветки на ветку. Он был совсем близко.
Всё во мне замерло. Глухарь же токовал, изредка прекращая песню, прислушиваясь и осматриваясь, затем снова начинал тэкать. Солнце, медленно поднимаясь, начало согревать и освещать лес, который уже наполнился птичьим гомоном. Вдруг глухарь, громко захлопав крыльями, слетел на землю. Он походил, распустив крылья, и вновь начал токовать.
С тех пор я много раз бывал на глухариных токах. И каждый раз вспоминаю мой первый ток, каждый раз испытываю то же внутреннее ликование, слушая древнюю песню огромной птицы. Довольно часто я бываю и на этом току, куда более шестидесяти лет назад впервые привёл меня отец. Глухари всё так же токуют там.
