– Рамиль, вырежи из меня эту хрень, ты же хирург!
– Никита, не городи чепухи, вырезают его пока только в Москве, феномен мало изучен. Как у тебя обнаружили?
– Как у всех, при обследовании. Грохнулся в обморок прямо на работе. Вызвали скорую, увезли на МРТ. Там и показало, что нарос этот «фундук», как и положено у офундученных, посреди башки, на как его… гипофизе.
Никита подошёл к кухонному окну и слегка раздвинул занавеску. Город уже провалился в ночь, только жёлтыми пятнами соседних окон и отсвечивал. Зато у Рамиля на кухне, даже при спартанской обстановке, уютно и тепло, жалко только, что холодильник пустой.
Виделись друзья редко, пораскидала жизнь. Город большой, жили и работали в разных концах, к тому же Никита женат – дела семейные, а Рамиль к тридцати пяти годам так и остался холост. Но всё равно старая дружба притягивала их, особенно когда у кого-то что-то стрясалось. А сотрясалось чаще всего у Никиты.
– Погоди паниковать, не у тебя первого «фундук» вырос, – начал выдавать первые доводы всегда считавшийся большим умником Рамиль. – В мире пока около тысячи, а у нас в стране и меньше сотни офундученных, но уже понятно, количество будет расти. Может, это действительно естественная мутация, как некоторые утверждают, не знаю. Но думаю, что выросшие на гипофизе «фундуки» – не простая опухоль, а нечто настоящее, новое, и, очевидно, они для чего-то человечеству понадобятся. Скоро узнаем. А вреда от них пока нет. И вообще, нам с тобой в определённом смысле повезло, ты на передовом краю, на острие современной науки можешь оказаться. Соглашайся на обследование в Москве.
– Ага! – фыркнул Никита. – К ним только попади на остриё, будут потом как подопытного кролика за уши по этому острию юзать. Но вообще-то, – нехотя согласился он, –– условия хорошие предложили. Жить, говорят, будете, как на лучших курортах. Денежку предложили в четыре раза, между прочим, выше в месяц, чем моя теперешняя зарплата. И заметь! От исследования можно в любой момент отказаться и вернуться домой без всяких претензий с их стороны. Прям, бесплатный сыр в мышеловке гостиничного типа.
– А главное, – неожиданно воодушевлённо подключился Рамиль, – если согласишься войти в подопытную группу, то под микроскопом станут изучать персонально твой случай. Результаты мы узнаем первыми и раньше всех разберёмся: орешек «фундук» или не орешек, и за какой надобностью вырос. Понимаешь?! И хорошо, что пришёл с этим ко мне, сможем привлечь кое-какие дополнительные связи.
Никиту научно-познавательная воодушевлённость друга покоробила, но что на неё ответить, он пока не знал и просто перебил:
– Можно у тебя с ночёвкой остаться?
Тот взглянул вопросительно.
– Я на всех этих эмоциях, кажется, совсем с катушек слетел. – Никита вздохнул. – Начальнику нахамил. Когда вернусь, он меня точно уволит. А ещё… – признаваться в последующем было очень неприятно. – Жене рассказал про Зою. Не смотри так, знаю, что дурак.
– Ну, ты… – вразумительного ответа на последнее Рамиль не нашёл. – И… Как Нина?
– Молчала, даже не плакала, ходила тихо по комнатам, как неживая, будто она виновата, а не я. Потом сказала: «Уходи, видеть тебя не могу».
– Ну?..
– Ну и ушёл. К тебе.
– А Зоя?
– Зое тоже порядочно выдал. Сказал: не смогу уйти от жены. Зойка чуть с лестницы не спустила, заявила, чтобы больше не появлялся.
– Идиот. Хотя… может, и правильно.
– Ага. И там, и тут идиот.
Помолчали. Тишина давила, нужных ответов Никита так и не получил.
– Постелю в гостиной, на диване, – сказал Рамиль.
Разговор свернулся сам собой.
***
Утро выдалось хмурым и неуютным, хорошо хоть на работу тащиться не надо, суббота. А Рамиля уже нет, видимо, у него и выходной – не выходной.
Рёбра, как побитые, приятельский диван оказался тем ещё холостяцким реликтом. Снилась какая-то дрянь, словно Никита уже предстал перед эскулапами в Москве, в диковинных палатах: элитный больной, таких со всеми не положат, берегут, таких в стране всего сотня. Тьфу… Поморщился, а вспомнив про жену и Зою, совсем скис. И кой чёрт его дёрнул правду бабам говорить?
На кухонном столе ждала записка о том, что Никита может ночевать столько сколько захочет, и ключи от квартиры. Выходя на улицу, споткнулся взглядом о Серафимовну. Опрятная старушка, божий одуванчик, размером с гнома, как визитная карточка двора, почти круглосуточно занимала скамейку у входа. В сухоньких руках вязание. Что-то бесформенное и непонятное, но низменное. Никита, притормозил, поздоровался, нравилась ему старушка.
Не оптимистичное, но ровное настроение мгновенно испарилось, как только упёрся в непроходимую грязь. Угрюмая весна, чтоб её. Раскопки какие-то. Ёлки, гнутая берёза! Копают обязательно весной и осенью? А возле дома Рамиля копали вообще всегда. Глубоко, беспорядочно и с явным намерением затянуть процесс. По стандартной схеме – один работает, пятеро курят. Ну да, вот же, стоят, отдыхают, голубчики.
Никита попытался высмотреть обход, проложенные по грязюке сходни и куски уцелевшего асфальта не внушали доверия. Шиш, не обойти. При попытке пройти на другую сторону улицы через раскопки мысли сделались совсем нецензурными. Поскользнулся и раскорячился, пытаясь удержать разъезжающиеся в грязи ноги. Дорожные рабочие, лентяи-курильщики, заржали ему в спину. И чёрт бы с ними. Но кто-то бросил:
– Балерина, мля…
Багровая пелена мгновенно встала перед глазами. В голове кто-то пискнул храбрым петушком. Вместо того, чтобы благоразумно проглотить насмешку и свалить, – рожи у ремонтников просили даже не кирпича – шлакоблока, – Никита развернулся и пошёл к мужикам. Вернее, заскользил по грязи. О том, что он один против пяти, и не думал. На последних метрах даже шаг выровнялся, и молодой петух в башке от самомнения распух в зрелого, настойчиво заклокотал. Никита не вдумывался в смысл, но повторил за ним вслух. Вначале, конечно, выкатилась пара собственных словечек, по матушке. А потом это:
– Вы сейчас встанете! И пойдёте работать! Почему? Потому что вы тут для этого! Потому что законченная вовремя работа – это, мать вашу, правильно и красиво. И потому что иначе тебя, Захар, уволят ко всем чертям, как самого криворукого, а у Коляна… у Коляна жена на сносях. А Вась Васич, не подарит дочке котеечку «перса», потому как с таким энтузиазмом много не заработает, а ты, Махмет… а ты, Марат…
Вот так. Пять имён, пять фактов. Мужики оторопели. В наступившей звенящей паузе Никита почувствовал себя почти королём над ситуацией. Но тут очнулся самый крупный и мордастый из рабочих, Захар. Резко шагнул вперёд и двинул ручищей-кувалдой Никите в челюсть. Вяло так двинул, без замаха, с почти равнодушным выражением лица, но Никита всё равно рухнул от удара, ровненько, на задницу, прямо в грязь. Действительность на мгновение расплылась перед глазами. Когда пришёл в себя, услышал гомон голосов:
– Оставь ты малахольного, Захар. Не видишь? Странный, ну его в баню.
– Пусть катится, куда шёл.
Увидел, как трое уводят в сторону Захара, а самый старший, Вась Васич, напротив, приблизился и так примирительно, даже просительно, сказал:
– Н-ну, ты, екстрасенс… эта… иди уже.
И Никита встал и пошёл прочь, ошалевший не меньше мужиков. Настойчиво спрашивал себя: что вот это сейчас было? Что? То есть понятно: откуда-то взял и выдал правду, как есть. Но как, и зачем?
Отошёл от места стычки довольно далеко, когда оглянулся. Теперь там работала вся бригада дорожников. Именно вся. Слаженно. И это в самом деле выглядело правильно и красиво. Волна внутреннего удовлетворения, чем-то похожего на приятное лёгкое опьянение, окатила с головой. «А ведь правда подействовала, как надо. Если дело в «фундуке», значит не так уж он и плох? А голос этот петушиный в голове тоже от «фундука»? И главное, ведь в нужный момент прорезался. Ха… Может, и будет от этого толк. Как это использовать? Надо подумать…»
Никита вернулся в квартиру и переоделся в чистое, благо, размер одежды у них с другом совпадал. Потом отправился в город тыльными извилистыми дворами, в большой обход, лишь бы с теми мужиками больше не встречаться. Хотелось тщательнее обдумать случившееся. Голос в голове… Откуда? Как Никита мог о тех рабочих что-то знать, да хоть имена? И ведь не возражали мужики. Это «фундук»? Допустим, «фундук» и правду вынуждает говорить, и информацию подкидывает в нужный момент. А если это ещё раньше началось? Вчера, например, когда Ниночке в измене признался. И будет этот орешек заставлять говорить правду всегда, всем людям? Ну, нет, решил Никита, где-где, а в разговорах с близкими он чужой голос как-нибудь заткнёт. А пока не до него, прямо сейчас надо с Ниночкой поговорить и с Зоей.
Солнце наконец-то выглянуло из-за туч, вспомнило, что весеннее. И мысли в голову пришли интересные, радужные. «А ведь мой «фундук» – чудо на самом-то деле! Только надо научиться пользоваться. И вообще, правду можно всем и не рассказывать, а использовать, скажем, по-тихому, для себя. Нечестно? Ну и пусть! Всю жизнь жил честно, а толку? Можно… Можно, например, узнать про напарника на работе. Вот почему у него премия каждый раз выше? Или больше того: как, где и через кого побольше денег раздобыть. Ладно, об этом тоже потом. А пока мы правду о Зойке узнать попробуем».
Ноги сами принесли Никиту к парадной двери Зоиного дома. Конечно, она его ждала. Подставила щёку для поцелуя, а потом, симпатично покачивая бёдрами, босыми ногами прошлёпала на кухню. Красивыми ногами, маленький шёлковый халат почти не скрывал их.
«Красивыми? – Никита присмотрелся и ничего особенного не увидел. – Ноги как ноги».
Открытие оказалось неприятным. Стараясь поскорее выкинуть из головы новое впечатление, он нарочито грубо и громко спросил:
– У тебя пожрать есть?
Зоя повернулась, ярко накрашенные губы обиженно поджаты.
– Ну чего ты?.. Я о-очень соскучился. И по тебе, и по стряпне твоей, – Никита попытался сгладить неловкость, но не вышло.
– Жрать он сюда пришел! – надулась Зойка.
– И жрать тоже. – Никита по-хозяйски плюхнулся на стул за обеденным столом. Вожделенно потянул носом: что-что, а на кухне у Зои всегда вкусно пахло.
Но когда та приблизилась и почти угрожающе нависла над ним, всё еще обиженная, в башку снова стукнуло – петух не петух даже, а петухо-динозавр, распирающий жирной тушей голову. И вместо очередного комплимента Никита выдал:
– У тебя ноги кривые!
Сразу почувствовал, как начинает огнём гореть лицо. И рад бы удержать правду, но она полезла, не спросясь:
– Вкуса в одежде ни хрена нет, одеваешься как тётя Фрося из старого кино.
– Чего?! На себя посмотри! – Зоя перекосилась в лице, огляделась в поисках орудия потяжелее. Повезло, что сковородки она держала глубоко в столе. – Я свои ноженьки мою, а твои дерьмом воняют! И уши – лопухи, и… и покупаешь вечно всякую дрянь. А Славик, хоть без подарков приходит, всё чинит! Если б не он…
На последних словах Зойка побагровела лицом и закусила губу.
– Славик?! – повторил Никита, вставая. – Так есть ещё и Славик?..
А в голову вторглась очередная правда, которая всё объяснила, и он выдал Зойке очевидно чужие, но правдивые слова:
– Значит, никогда не любила! Кому недавно хвалилась: «Вот с дурой своей разведётся, на мне женится, перееду в центр, в квартиру, что ему от матери осталась, чего хоромам пустовать»?
Зоя, как немая рыбина, беззвучно захлопала ртом.
– Так ты со мной ради хаты? – продолжил добивать Никита.
От добавочной порции злости петух в нём растерялся и поутих. Зато Зойка снова обрела дар речи и отчаянно выкрикнула:
– А ты – полная тютя! Ну и держись за свою жёнушку! Думаешь, она не изменяла никогда? Изменяла! С твоим… с этим… С Рамилем!
– Что?! – взревел Никита. – Да откуда ты можешь знать?
Тонкие брови Зойки вдруг страдальчески надломились. Она смутилась и промямлила:
– Не знаю. Сама не понимаю откуда…
Видок у неё сделался тот ещё, словно прямо сейчас красавицу тоже по голове отоварили. Никита кинулся вон из квартиры. «Почему Зойка говорит правду? Заразилась от меня? Мой «фундук» и другим может накукарекивать? Как? Он заразный?! Ну нет, не может быть! Зойка врёт от злобы змеиной. Ниночка изменяет… Нет! Врёт Зойка».
Сколько времени прошло? Никита и не заметил, как снова очутился во дворе Рамиля. Его мелко потряхивало. Зачем им всем выдавать такую правду? Кому она нужна? И ведь держать мысли при себе не было никаких сил, сами рвались наружу, а удовольствия, как в прошлый раз, или хоть малейшей пользы – ноль. У Ниночки хахаль? Невозможно! Подмывало прямо сейчас помчаться домой, увидеть лицо жены, убедиться в неправде. Но мозги вымораживались при одном лишь воспоминании, как Ниночка словно полумёртвая бродила по комнатам, как будто его, Никиты, и рядом нет, как сказала со слепыми глазами: «Видеть тебя не могу». И потом… А какую он про неё узнает правду? Страшно. А если «фундук» действительно заразный? Ниночку заражать?
На скамейке по-прежнему сидела Серафимовна. Стучала спицами. Никита не собирался останавливаться, но та всё равно спросила:
– Случилось неладное, сынок? На тебе лица нет.
– А чёрт его знает… – Никита, сам не понимая, почему, притормозил и плюхнулся на скамейку рядом со старушкой-вязальщицей.
– Что вяжете?
– А тебе зачем знать? – не в пример обычному, не так уж и по-доброму ответила старушка.
А потом ойкнула и ухватилась рукой за голову.
– Вам плохо, Серафимовна? Может, таблетки какие нужны?
– Ещё чего, – фыркнула старушка. – Не дождётесь! Вас всех наперёд в гроб уложат!
– Зачем вы так? – растерялся Никита, никак не ожидая услышать от божьего одуванчика гадости.
– А затем! – скрипуче, будто и не своим голосом, выдала Серафимовна. – Помирать я не хочу. Может и правда, что через месяц зароют… не хочу!
И почудилось Никите, что он узнаёт в голосе старушки петушиные нотки.
– П-пошёл я. – Он вскочил со скамейки.
– Ну и пошёл! Шастают тут… Давеча жена, а теперича сам…
– Моя жена?! Ниночка?
– Твоя, твоя. Наведывалася к Рамилю…
Никита рванул прочь, голова сделалась горячей, как чайник с кипятком. Ну, не мог он принять ещё и про Ниночку с Рамилем. Не сейчас. Что ещё? Серафимовна? Это от «фундука» треклятого к ней правда о скорой смерти пришла, или несчастная умом тронулась? «Фундук» точно заразный! Заразил я старушку. Зачем только вообще разговаривал? Э-эх…»
Неожиданно Никита обнаружил себя уткнувшимся в двери продуктового магазина. Оказалось, ноги сами принесли куда надо. Вошёл, механически покидал в продуктовую корзину что-то из съестного. Расплатился с отрешённым видом, но простые вынужденные действия всё равно немного оживили. Выбрался на свежий воздух и уже более осмысленным маршрутом пошёл обратно к дому Рамиля. А куда ещё идти? К другу. А друг ли теперь? Морду ему набить за Ниночку?..
Никита вздёрнул повыше подбородок, подставляя разгорячённое лицо ветру. Как-то отчаянно резко ощутил его приятную прохладу и тишину вечера. Сумерки оказались неожиданными, укрыли спокойно и ласково, вот бы ещё не видеть людей вокруг.
Серафимовны на скамейке уже не было, Рамиль оказался дома. Стоял на кухне у плиты и помешивал пельмени. Никита выгрузил на стол продукты. Встал перед другом и почувствовал, как напряглись скулы. Тот повернулся и посмотрел вопросительно.
– Ты, – тихо сказал Никита. –Ты и Нина.
– Чего?! – Лицо Рамиля неестественно вытянулось.
– Вы вместе.
– Спятил?!
– Люди видели, как Нина сюда приходила. И Зойка сказала, что Нина мне изменила. С тобой.
– Точно спятил! –закричал Рамиль, размахивая половником. – И как только смог в это поверить?! Нина никогда тебе не изменяла! Да, приходила ко мне за советом, за участием. Догадалась, что ты ей изменяешь! Я, между прочим, врал, как последняя скотина, выгораживал друга. А ты, идиот, сам во всём сознался!
Никита отступал от криков, вздрагивая, как от хлёстких ударов, пока не упёрся в обеденный стол. Не глядя, нащупал стул и сел. Его мелко затрясло. Укрыл ладонями лицо, не хватало ещё зареветь. Одинокая слеза выкатилась на щеку.
– Я потому, может, до сих пор и не женился, – добавил Рамиль угрюмо, но спокойнее, – что больше таких, как твоя Ниночка, не встречал. Чего сидишь? Ешь, давай.
Перед Никитой громыхнула тарелка с пельменями. Рядом вторая. Рамиль сел напротив, посмотрел зло. И Никиту прорвало. Почувствовал, как усиливается дрожь в руках, как стучит пульс по вискам, но принялся решительно рассказывать всё приключившееся с ним за день. Хоть и вперемешку. Про Зойку, про дорожных рабочих, про Серафимовну. В какой-то момент почувствовал, как слёзы текут, но ничуть не смутился ими. Важнее всего оказалось видеть глаза Рамиля. Злые, удивлённые, встревоженные – какие угодно. Выплеснуть наружу всю скверну, что накопилась за последние два дня. Было по-прежнему страшно. За себя, за Ниночку, да даже за старуху Серафимовну. Но так хотелось верить Рамилю. Что ничего между ними с Ниночкой не было, что у Никиты по-прежнему есть друг.
– Это «фундук» виноват. Как вырвать проклятый из головы? Как?
– Вырежем, – вдруг спокойно и весомо сказал Рамиль.
Взгляд его сделался незнакомым, стальным. Никита мгновенно умолк, слёзы высохли.
– Как? – ещё не уразумев суть, спросил он.
– Обыкновенно, скальпелем, – сказал Рамиль. Помолчал и добавил: –У себя я уже вырезал.
– «Фундук»?! У тебя?! А почему вчера не сказал?
Никита и дрожать перестал. Рамиль вяло подцепил вилкой первый пельмень.
– Вчера ещё надеялся: вдруг твой так быстро не активируется, вдруг у нас в запасе есть дни, а может, и месяцы.
– У тебя был?.. – Никита никак не мог поверить в услышанное.
– Да. Но в отличие от твоего мой начал на меня влиять не так скоро и не успел сделаться настолько агрессивным и неуправляемым. А, может, они и разные у всех. Так или иначе, я смог изучать свой «фундук» несколько месяцев. Или мы с ним друг друга. Потом испугался и уговорил одного талантливого коллегу удалить нарост.
Никита оторопело захлопал глазами, вопросы в голове все как-то разом усохли. Рамиль спокойно продолжил:
– Утешать не стану. Твой случай хуже, много хуже моего. И прости за вчерашнее молчание, даже враньё. И за то, как отправлял в Москву. Испугался за тебя… Нет, если по правде, то за себя. Ответственности испугался. А рассусоливать по времени, изучать уже некогда. Возможно, твой «фундук» способен полностью захватить власть над разумом. Завтра же начинаем подготовку к операции!
– А почему сейчас моего фундуковского петуха не слышно, почему о тебе совсем ничего не рассказывает? – У Никиты проявился первый дельный вопрос.
– Думаю, я как закрытая книга для твоего «фундука», потому как свой вырезал – своего рода иммунитет, – ответил Рамиль.
– А бабку-то я, похоже, заразил, – скрипнул зубами Никита. – А если и Ниночку успел? Да даже Зойку жалко. Что с этим-то делать? С Ниночкой поговорить?
– Нет, до операции ни с кем встречаться не надо. Нине я сам завтра всё объясню.
– Не надо? Так, думаешь, заразный?
– Не думаю. – Рамиль деловито сморщил лоб. – Я, конечно, не знаком со всеми остальными случаями, близко изучал исключительно свой, но, думаю, заразным «фундук» точно никак быть не может, это не вирус. Вероятно, мы видим ещё одно его неожиданное свойство – внушение нужного носителю. Или даже так: «фундук» решил отвратить тебя от отношений с некоторыми людьми. Например, бабушка Серафимовна говорит: «Здравствуй, милок, доброго дня», а ты вместо подлинного слышишь фантомное: «Шастают тут, правды не боятся!» Под колпаком ты у «фундука», Никита.
Пельмени доедали холодными.
***
Заснуть не удалось. «Фундук» усилил работу или что иное включилось, но в голове засвербело назойливое: «Что-то не так. Резать ему, видишь ли, сразу… Эта штука в голове не заразна? Тогда почему Серафимовна так странно говорила?» Старушка вдруг представилась ему со всей ясностью: поношенный цветной платочек на голове, бесконечное вязание, тихий голос. Захотелось улыбнуться – то ли настоящей, то ли этой вспомненной старушке. Несмотря на все странности она была ему симпатична.
В голове словно щёлкнуло. Не успел испугаться или удивиться, как на память пришло лицо молодой женщины, имя. Замужняя дочка Серафимовны, Вера, живёт в другом городе и давно уговаривает мать переехать к ней. Но старушке очень страшно – перемены в её-то возрасте… И порой она ругается и кричит про смерть.
А Никита всё это помнит?.. Он ошарашенно уставился в темноту. Память? Разве он вспомнил то, что сейчас видел? В голове снова завертелись какие-то винтики и подкинули следующее воспоминание – её вязание, этот шарф. И то, как Серафимовна однажды сказала дочке: «Вот довяжу, тогда и перееду, а то там, у тебя, небось и ниток таких не купишь». А сама на самом деле потихоньку распускает связанное за день.
Воспоминания накатили неожиданные и странные. Но Никита вдруг понял, что совсем не удивлен. Одно следовало из другого. Слова Рамиля о «фундуках»: – «Они для чего-то человечеству понадобятся», рассуждения о мутации… А если «фундук» – это не скабрёзная правда, не зло, а, напротив, драгоценный подарок от матушки природы? И правда нужна, и чуда вообще никакого нет. Голос в голове не петушиный, а свой. А «Фундук» всего лишь открывает более глубинные недра памяти, помогает вспомнить то, что мы легко забыли и не ценим? Помогает эффективнее использовать собственную память и знания? Ведь сколько же человек за свою жизнь видит, слышит, обдумывает. Много ли из этого потом применяет? Может для этого и нужен «фундук», как спусковой крючок, срабатывающий в нужное время?
Никита чуть не рассмеялся. Так вот что это было! Не «фундук» дал Серафимовне правду – она сама её придумала для себя, чтобы оправдать отказ переезжать. И тут же накатом пришла другая догадка: не зря его к старушке притягивает. Он может помочь. Знает, помнит, как её уговорить на переезд к дочери, там она точно дольше проживёт.
Больше не смущало то, что может и думает уже не один, а вместе с «фундуком», мысли-то потекли правильные. Чтобы убедиться, начал размышлять о Рамиле. Друг? Друг. Чувство дружбы пришло ощущением чего-то шершавого и надежного, как в детстве, так ложилась в ладонь обтянутая кожей рукоятка лыжной палки. В подтверждение явилось твёрдое убеждение: в последнем разговоре друг не соврал, у него нет ничего с Ниночкой. Никита почти увидел их беседу, чинную, за столом и чаем, беседу о нём. Нормальная тревога близких ему людей, беспокойство одного человека за другого. В этом видении у Нины было бледное лицо, хотя и не такое, как в последнюю их встречу. Никита вздохнул. Надо попросить прощения за то враньё, которым Рамиль прикрывал его перед женой. Что там еще? Ему нравится молоденькая ассистентка. Чем-то на Нину похожая. Надо будет с Рамилем про это по-мужски потолковать.
Голос в голове, дополнившийся теперь и картинками, не походил на петушиный, и возбуждал, и успокаивал одновременно. Зойка? Корыстная стерва, но Никита, конечно, виноват перед ней. Надо с ней снова поговорить. И посмотреть, просветить «фундуком», этого Славика, что за человек. А вот про Ниночку постарался больше не думать. Слишком страшно пока. Вдруг, после всего ему, Никите, не быть её судьбой, её правдой?
Нужные мысли потекли в голове Никиты ускоренным потоком, ровно невидимые шлюзы открылись. Ещё не вполне осознал, откуда пришло понимание, но в новые догадки захотелось поверить. Работавший на всю катушку мозг давал почувствовать в себе уверенность и до сих пор невиданные силы. Это воодушевляло.
Никита поднялся с дивана. Принялся одеваться, намереваясь незаметно, по-тихому покинуть квартиру друга. «Ага, вырежем… Хренушки тебе, а не вырежем. Нужен мне пока что ещё «фундук». Не терпелось начать действовать прямо сейчас. Выбрался в ночь. И её остужающие объятия, и простор пустынного двора взбодрили. Для начала к Зойке, решил он. Проверить железобетонно, окончательно, как «фундук» работает рядом с человеком… Насколько эта вся правда – правда. А то ведь можно о ком угодно что угодно вспомнить. Или придумать. Да и воспользоваться… Нет, надо вначале убедиться.
Ясность мыслей помогала подмечать детали вокруг. Нормальный проход к дороге дорожные рабочие таки соорудили, укрепили мосток через самую грязную лужу. Никита этому улыбнулся. Вспомнил отчего-то про Вась Васича. «Ну да, можно углядеть в этом деле и мистику. Потом в деталях разберёмся. Сейчас дело не в ней. Есть у Вась Васича лапочка-внучка? Есть. Любит он её побаловать подарками, но заработок действительно может потерять. Стар он уже для работы на дороге, заболеет тут. А ведь ему предлагали работу в помещении, мастером пойти, электрик он по профессии. Надо бы мужика найти…».
Никита шёл и вертел головой по сторонам. Разглядывал в свете фонарей дома, дорожки, аккуратно стриженные кусты и деревца на обочинах, ухоженные пятачки цветников. Никогда раньше он с таким упоением не любовался городом. А может и да, но не с новым чувством, что помнит больше, чем видит. «Ничего, – сказал он себе, ненароком споткнувшись. – Я ж могу и про мэра нашего что-то вспомнить. Тогда тут не только дороги – всё станет как надо. Ай, «фундук», ай молодец!».
Фонари гасли по утреннему времени, но Никита не видел ничего, кроме ясного пути туда, где правда памяти делает мир лучше. Он почти понимал… Или помнил, как это будет. Привыкал к себе новому. Только в какие-то моменты от этой памяти делалось зябко. Но, наверное, причиной был ледяной весенний ветер.
