Бывают такие хреновые дни, когда только и думаешь о том, чтобы поскорее свалить из цеха, добраться до дилера, найти тихий уголок и закинуться сказкой. Впрочем, кого я обманываю? Для этого годится любой день.
Тротуар под ногами дрожал и подпрыгивал, отдавал в подошвы глухой вибрацией, словно следом нёсся локомотив – тихо, чтобы не спугнуть до срока. Эхо станков, мать его, засело внутри, никак не избавиться. И чёртовы дома ещё сжимают улицу в бетонных объятиях, всё теснее, всё ближе. Длинные, одинаковые, без просветов, и все двери – заперты. Даже арки перегорожены решётками, и небо над головой – та же решётка из серых облаков с чёрными тенями дирижаблей. В общем, задерживаться тут не хотелось вовсе.
Я прибавил шаг – и почти сразу же упёрся в собравшуюся у перехода толпу. Светофор опять не работал, машин вечером было много, и все уныло топтались на тротуаре в надежде на доброго водителя. Идиоты. Толкнув какую-то тётку в бесформенном платье из серой шерсти – да что они, с небом сговорились, что ли?! – я под вой клаксонов перебежал дорогу и свернул в узкий проход между домами.
Панс ждал у третьего мусорного бака, переминаясь с ноги на ногу. В драном пальто и изношенных ботинках торговец сказками выглядел что твой бомж, и я снова, как не раз до этого, задумался, куда же он девает деньги. Ну правда, получает половину моего дневного заработка, а толку? Впрочем, как и обычно, дольше чем на секунду мысль в голове не задержалась – не до того.
– Принёс?
– А как же. Всё для лучшего покупателя. Вот, на.
Он медленно – ему-то, суке, торопиться некуда! – сунул руку в карман и достал грязную бумажку, в которой что-то пересыпалось. Что-то? Этот шелест нельзя было ни с чем спутать. Почти песок – но не он. Песок не пришёптывает, не манит. Так звучит только настоящий, пойманный хитрой магией и размолотый в порошок голос. Не глядя на дилера, я сунул ему сотенный, поднёс пакетик к уху и встряхнул. Да, оно. Теперь добраться до библиотеки, найти свободный диванчик… да чёрта с два, чего тянуть?
Панс глянул купюру на просвет, довольно кивнул, но я уже не смотрел. Дрожащими пальцами развернул пакетик, запрокинул голову, и в глаза медленно посыпалась мерцающая разноцветная пыль. Разноцветная? Тусклая какая-то, словно я фабричную взял в той же библиотеке.
Спина Панса размылась вместе с улицей, уступая место блеклым горам, каким-то руинам и черноволосой девушке в едва прикрывающей пышную грудь рубашке. Смотрела она на меня устало и равнодушно, трагически изломав брови. Зато прелести свои выпятила ещё больше и ресницами махнула.
– О, герой, пожалуйста, ты пришёл спасти нашу деревню от…
Обычно выбираться из сказки – никак. Потому что не хочется. Эту я содрал с себя, как липкую от пота перчатку, в два прыжка догнал Панса и впечатал его в мусорный ящик.
– Какого хрена?! Что это за дешёвка?!
– Других устраивает. – У Панса хватило наглости говорить равнодушно, словно ничего и не произошло. Словно он своей подделкой только что не отнял у меня единственное, ради чего ещё стоило выходить из дома по утрам, ради чего я пахал в проклятом цеху, выслушивал на летучках про прибыли и потерпеть, уныло трахался в туалете с Бледер, чтобы она поставила уход с работы чуть позже. Единственная отдушина, чтобы не… – И вообще, чего ты заводишься? Вот неженки пошли, мало им. За сотку – сыпь себе в глаза, что дают, и не выкобенивайся, а то!..
Зря он так. Даже мышь доводить нельзя, а я не мышь. Крупицы порошка вспыхнули перед глазами алым, а когда я очнулся, Панс валялся на земле и тонко выл, пытаясь прикрыть разбитый рот правой рукой. А левой протягивал мне другой пакетик. Аккуратный, перевязанный суровой ниткой, чтобы не просыпалось. Так-то лучше.
Пакетик я, конечно, взял. А потом, чувствуя приятную тягучую боль в костяшках, вмазал Пансу ещё разок. Чтобы запомнил. Да, нас таких у него – много. А всё же репутация стоит дорого. Жаль только, настроение ушло. Даже нетерпение пригасло, хотя в этом пакетике, я чуял – настоящее. Не знаю уж, для кого Панс это берёг, а получил – я.
***
На койках библиотеки корчились тела. Пол вокруг был усыпан смятыми пакетиками с фабричным логотипом – силуэтом грудастой феи. Неужели кого-то ещё вставляет эта штампованная дрянь?.. Я нетерпеливо обежал глазами переполненный зал. Вот чёрт, моё любимое место уже заняли, пока я выбивал из Панса свою заветную сказку. Какая-то девка — даже не лежала, а просто расселась и глазела вокруг, будто в грёбаном цирке.
Вряд ли местная. Даже если бы я не знал тут половину завсегдатаев, эту несложно было отличить. Она даже не пыталась мимикрировать: спину держала слишком прямо, бархатные туфли на стройных ногах, выглядывающих из разреза узкой тёмно-зелёной юбки, слишком дорогие. А я ведь ни черта не смыслил в туфлях! Блузка слишком отглаженная, волосы слишком блестящие. Слишком рыжие.
– Это моё место.
– Прости, красавчик, но моя задница другого мнения. – Она подняла на меня серо-зелёные глаза. Как-то одновременно заинтересованно и с вызовом.
Наверняка думала, что я тут же примусь рассматривать её зад или сразу угощу сказкой. Знал я таких. Хотя эта одета получше, да и что говорить, на такую девочку можно было только слюни пускать. Но я сейчас просто хотел закинуться годной сказкой. Так ей и сказал.
– А кто ж не хочет, – ответила она, покачивая ногой в этой своей дорогой туфле. Каблук-игла с мою кисть длиной, как только ходит по нашим улицам. – Только тут, говорят, та ещё гадость продаётся.
Я уселся на койку рядом с ней, надеясь, что это её, наконец, сгонит. Ненавижу менять привычное место. Но девица будто и не заметила.
– А чего тогда здесь забыла?
– Ищу, вдруг тут водится что получше местной гадости. Вот ты, может, знаешь, где взять сказку поинтереснее?
Она просканировала меня взглядом, будто видела сквозь потёртый пиджак. Я невольно хлопнул по карману, где лежал пакетик, перевязанный суровой ниткой. Девица, конечно, не могла не заметить мой жест и хищно улыбнулась. От расспросов меня спас подавальщик — молча придвинул поднос с пакетиками. Я заплатил за самую маленькую порцию. Самую дешёвую. Может, они и подозревали, что хожу со своим, но впрямую пока не предъявляли, и то ладно.
Девица повторила мой заказ.
Да когда она уже свалит? Не мог же я при ней… Хотелось уже поскорее вдохнуть мерцающую пыль. Может хоть на этот раз получится по-настоящему уйти от всего этого. Когда-то раньше получалось. То ли сказки были лучше, то ли я сам…
– Неужели заставишь девушку зависать в тусклой пошлой байке? Слушай, красавчик, мне правда надо.
– Ты не похожа на того, кому правда надо.
– Разве? А мне кажется, нам всем нужна хорошая сказка. Что-то настоящее, а не вот это… – Она брезгливо, кончиками пальцев приподняла со стола пакетик. – Чтобы снова что-то почувствовать.
Не может быть, чтобы она понимала. Вся такая выглаженная, белокожая. Фарфоровая кукла, на которую нищие дети могут смотреть только через стекло, пока сами играют с пробками от отцовских бутылок. И всё же её слова… Слишком точные.
– У меня только на одного.
– Не страшно, – промурлыкала она. – Мне бы только попробовать, я сама куплю, если стоящее. Не собираюсь отнимать у тебя последнее.
Поняла ли она, что задела? Мне хотелось бы швырнуть ей пакетик со сказкой, мол, мне это ничего не стоит, забирай. Но мне стоило. Тяжело быть гордым, когда нищий. Так что я просто развязал суровую нитку и прихватил щепотку.
– Я, кстати, Ева, – сказала она, запрокидывая голову.
Шея у неё тоже фарфорово белая, захотелось провести ладонью от самого подбородка до ярёмной впадины. Пыль Ева слизала с пальцев и зажмурилась, как кошка на солнце.
Я раскрыл пошире горлышко пакета, собираясь наконец уже тоже закинуться, но она поймала моё запястье.
– Позволь мне…
Ссыпала сказку себе на ладонь, поднесла к губам… И дунула прямо мне в лицо. С улыбочкой. Вот же избалованная су…
Беда пришла в край, где высокие деревья. Нашептала злая луна шиповнику, и он подцепил бусы хранительницы, дёрнул – и раскатились бусины на все семь сторон, так, что и не соберёшь. Погасли старые обереги, и только там, куда хранительница раскинула волосы, сиял серебристый свет, но надолго ли? Не было хранителям дороги за лес, туда, где тянулись к небу человеческие города, где перекликались пастушьи дудки. А одна бусина докатилась прямо до главного собора, такого огромного, что казался горой, выросшей из черепичных крыш. Докатилась, да и затаилась между каменными плитами, там, где люди преклоняют колени, пытаясь дозваться того, что совсем рядом. А дальше случилось так…
Я ещё чувствовал, как греет грудь терновый талисман, как скользят под пальцами шёлковые пряди той, которую больше не отпустишь никогда… Но спине стало жёстко и пахло застарелым потом, а не цветущими липами королевского сада.
Часть сознания, которая уже просыпалась, забилась в истерике: только не туда! Не опять! Хочу обратно, к медовому утру, к заслуженной награде после долгого пути… Но сказка неумолимо утекала прочь, оставляя меня биться на жёсткой койке библиотеки.
– Надо же, как тебя пробрало, – прозвучал мурлыкающий голос Евы. Совсем не похожий на тот, серебряно-звонкий, забирающийся в самое сердце.
Я не открывал глаза, чтобы сохранить под веками цветные стёклышки образов. Какой птицей обратился двуглавый чародей? Как звали моего верного коня? Сказка утекала, как вода сквозь изношенный ботинок. Хотя бы… Какого цвета были её волосы?
– Эй, ты живой? – Ева потормошила за плечо, вытрясая из меня остатки воспоминаний.
Хотелось её за это убить. Но и не хотелось тоже. Странная сказка. Даже не оставила привычной пустоты внутри.
Я сел на койку. Голова кружилась, будто меня только что вытащили из центрифуги.
– Ненавижу, когда смотрят, пока я там.
– Непохоже, чтобы ты меня замечал, – парировала Ева. – Слушай, где ты это взял?
– Где взял, там уже нет.
У Панса явно было немного, а я теперь хотел ещё. Только себе.
– Да брось, всегда же можно найти, если очень попросить. – Она тронула моё плечо, будто бы нечаянно, и глянула с обещанием.
Если бы мне было лет на десять поменьше, я бы даже всерьёз решил, что на меня клюнула роскошная девочка. Но сейчас я понимал побольше и не рассчитывал, что она мне хотя бы просто даст. И всё равно её взгляд подействовал. Может, ещё горела внутри эйфория от сказки.
– Если получится, могу в следующий раз взять и на тебя.
– Ты так мил… – Теперь она уже вполне очевидно погладила рукав моего пиджака. – Но дело в том, что одного пакетика мне мало. Очень мало. Я бы хотела знать, где твой человек это закупает. Понимаю, в таких местах не любят лишних вопросов, особенно от чужаков, поэтому прошу тебя. Поможешь?
Я задницей чуял какое-то разводилово. Вряд ли она, конечно из полиции, но… Не надо было с ней вообще связываться. Непонятно, в какое дерьмо теперь я впутался.
Как-то по-своему истрактовав моё молчание, Ева вкрадчиво предложила:
– Я хорошо заплачу.
А вот где большие деньги, там уж точно дерьмо самое настоящее. Я отряхнул рукав, которого она касалась и поднялся. Ну её на хрен.
– Очень, очень хорошо заплачу.
***
– Серьёзно, Панс, извини. Паршивый выдался день, у кого не бывает, да?
Я поднимался следом за ним по лестнице в обшарпанном подъезде. Тут хотя бы не воняло блевотиной и мочой, как в моём. Похоже, барыжить сказками всё же выгоднее, чем пахать в цеху.
– Ладно уж, чего не бывает. – Панс любовно сжимал под мышкой примирительную бутылку.
Не ждал я, что он пригласит меня к себе. Разве что совсем не с кем распить, а уж больно хотелось поскорей. А мне хотелось поскорей узнать, где взять ещё одну сказку.
Квартирка Панса была тесная: узкий коридор, крошечная кухня… Дальше я не увидел, потому что он свернул к обеденному столу и водрузил на него бутылку. Я молча сел, попутно удивившись плетёной салфетке – неровно связанной из разных ниток. Будто из корзин с браком, где всё по десять медяков. Со стены на меня смотрел плакат, слишком солнечный для этой дыры. Море, песок, зонтики… В общем, всё то, чего ни один из нас за всю жизнь в глаза не видел и не увидит.
– Ну, давай что ль… за дружбу. – Панс расставил мутные стаканы и плеснул. Себе побольше, мне поменьше.
Я выждал, пока он опрокинет в себя стакан, ещё один. И только потом заговорил:
– Та последняя сказка хороша была. Не то что обычно. И уж точно не сравнить с той дрянью, которую ты мне попытался всучить поначалу.
– А-а, – Панс махнул рукой, – и не напоминай. Честно сказать, не знаю, что и делать теперь. Той, обычной, больше не будет, грохнули человечка. А новый… Да ты сам почуял. Кому оно такое нужно, ничем не лучше фабричного.
Я помолчал, только пальцы скрипнули по стеклянному боку стакана. Звучало слишком паршиво. Не хотел я до конца дней закидываться сказками из дешёвых пакетиков с фигуркой феи.
– Ну а та? Особая пыль, можешь ещё достать? Да за неё тебе любые деньги дадут.
Я бы точно дал. Она стоила вообще всего. Даже если не есть, не пить, а отдавать всю зарплату за одну эту сказку. Но Панс почему-то не выглядел воодушевлённым. А потом и вовсе посмотрел куда-то за моё плечо.
– Папа, у нас гости?
Голос, какой-то неуловимо знакомый. Я бы поклялся, что он серебряного цвета, если бы у звуков мог быть цвет.
Я обернулся.
На пороге стояла девушка. Одной рукой она держалась за дверной косяк, в другой сжимала спицы с наполовину связанным шарфом – таким же разнопёрым и неровным, как салфетки на столе.
Сама она была худая, угловатая, словно подросток, хотя явно старше. Рассеянно улыбалась. Но не мне и даже не отцу, а куда-то в пространство между нами. Выглядело, честно говоря жутковато. Взгляд мутных, как плёнкой затянутых глаз блуждал по кухне, натыкаясь то на плакат с морем, то на бутылку, но на самом-то деле скользил насквозь. Слепая?
– Да, малышка, у нас гости. Это… – Панс замялся, глупо хихикнул. Ну конечно, зачем клиентам представляться.
– Сол, – выручил я, хотя забавно было смотреть, как он трепыхается.
– Очень приятно, Сол. – Девушка мгновенно нашла меня глазами. А я снова дёрнулся от её голоса. – Меня Веда зовут. Это ведь ничего, папа, что я вышла? Он твой друг?
Нет, я всё же не слышал её голоса прежде. Что-то другое… Я его знаю. Будто ощущал каким-то другим органом чувств, сейчас недоступным.
– Что-то вроде того, малышка. Что-то вроде того. – Панс осушил очередной стакан и громко опустил его на стол.
Веда вздрогнула одними плечами.
– Пап, ты только немного, ладно? Ты же помнишь, что может случиться…
И тут во мне будто что-то щёлкнуло. Будто включилось то самое чувство, которым я помнил этот голос серебряного цвета. Я ощущал его в себе, как он уносит, окутывая коконом сказки. Рассказывает, сплетая слова с нитями внутри меня, заставляя звучать вместе.
– Это ты сделала? – спросил я, даже не подумав. Глядел только, как непонимающе вскинулись её светлые брови.
Панс тут же отодвинул от себя стакан и решительно встал.
– Тебе пора уже, поздно.
Нет, нет… не могла же она… На фабриках трудятся десятки сказочников. Годами трудятся, а на выходе от всех их усилий только дерьмовый порошок. Одна девчонка не могла создавать такое забористое.
– Нет, серьёзно, Панс…
Я пялился на Веду, растерянно застывшую на пороге, пока её отец выталкивал меня в коридор. И будто уже не он вылакал половину бутылки, а я – так штормило от узнавания. От того, как вспыхнули в голове образы, которые я силился сохранить и не смог. Теперь они снова медленно таяли, не ухватить, и мне казалось, я отдам что угодно, только бы ещё один раз…
Но Панс больше ничего мне не продаст, кроме дешёвок с фабрики грёз. Значит, нужно искать нового поставщика, а это деньги, деньги, деньги, которых нет.
«Я хорошо заплачу… Очень, очень хорошо заплачу».
***
Ева не поверила! Сука!
Ключ сорвался с гайки, рука с маха ударила по маслопроводу, и я зашипел от боли. Кровь, вот чёрт… и бригадир уже несётся. Ну конечно, и так от графика отстаём. Как там босс разливался перед журналистами: «Незабываемое путешествие на новейшем дирижабле Линии Северной звезды! От океана до океана! Аристократический лоск, невиданная скорость и бескомпромиссная безопасность!»? И билеты уже раскуплены, а тут вот я. Безрукий. Теперь почти буквально. Рука-то могла и глубже в механизм уйти, а там – острые лопатки. Да и смазка, стружка металлическая. Надо… надо провериться. Да. А то вдруг заражение. Или ещё что. Короче, что-то надо.
Оттолкнув бригадира плечом, я чуть не рысью помчался к Бледер. А та, едва взглянув, вскинула выщипанную бровь и поманила за собой в подсобку. Ну да.
Платить за отгул пришлось втройне – и за то, что уходил так рано, и за то, что придётся срочно вызванивать сменщика, и просто так. Потому что Венера в Меркурии, где-то там те самые дни, и надо натрахаться впрок. Впрочем, мне тоже было, что отдавать. И неведомого грохнутого человечка, и Панса с его плакатами, и, главное – Еву. Вот её я отдавал с таким удовольствием, что Бледер выгнула спину и резко выдохнула.
Небрежно повязанный платок давно размотался, и кровь капала с пальцев прямо на её смуглую кожу со следами от подвязок. Плевать. Пусть я не умею сочинять, пусть память ни к чёрту… говорят, некоторые сторчавшиеся на сказках наутро не помнят, что было вечером, но мне так не повезло. Что-то ещё помнил.
Как летел к Еве, точно последний идиот, доложиться. Получить, вытребовать заслуженную плату. А в ответ услышал:
«А докажи».
Вот так, просто и равнодушно. Доказать? А как?!
«Самородки-дилетанты – прошлый век, красавчик. Да и тогда это были скорее всего лишь дешёвые побасенки для таких же идиотов».
Бледер попыталась вывернуться, но я впился пальцами в бёдра, прижал к стене плотнее. В конце концов, кто тут платит? И за человечка, и за слепую девчонку, и, главное, за унижение. Докажи – легко сказать. Панс-то знает, где брать болванки, а мне откуда их взять, чтобы записать голос? Правильно. Выпросить у Евы, потому что она – тоже знала. Ох и долго пришлось выпрашивать.
За дверью раздался стук шагов, голоса. Я притянул Бледер к себе, приглушил ладонью стоны, беззвучно ругнулся, когда она впилась зубами в мякоть. Теперь и вторую руку заматывать. Ну и поделом. Заплачу ещё и кровью за витую морскую ракушку, которая жгла кожу даже через карман. За медную, мать её, оплётку по виткам. Красиво. Может, поэтому Панс так мечтает о море? Жаль, что потом медь снимут, выплавят, а ракушку с изящным силуэтом феи на внутренней стороне растолкут в ступе. Или, точнее, в прессе фабрики грёз. Потому что именно туда её отнесёт Ева Ковальски, грёбаный управленец по поиску новых источников сырья для нас, сирых.
Всё.
Бледер взвыла через ладонь, снаружи заинтересованно замолчали, а я подтянул штаны и распахнул дверь, не дожидаясь, пока администраторша хоть юбку опустит. Меня ждали дела. Нужно было обмануть слепую девчонку.
***
Увы, Веда была не одна. Сидела себе на крыльце в окружении стайки местных оборвышей, катала в руках какую-то каменюку и говорила. Рассказывала. Я невольно шагнул ближе, пытаясь поймать то странное ощущение, от которого в памяти остались лишь ошмётки. Дурак. Чтобы вставляло, голос надо собрать, потом размолоть, высушить, сгустить. А так-то чего? И всё равно шагнул, отчётливо понимая, что слишком давно не сыпал в глаза волшебную пыль. Аж щуриться приходилось от резкости мира вокруг.
– Это не просто камень.
Её пальцы ощупывали булыжник бережно, словно боясь сломать. Я хмыкнул про себя. Ну как же, не просто. Обычный кусок мостовой, по цвету – с перекрёстка у булочной. Там вечно дорога раздолбанная. А камни туда везут с каменоломни – я-то знаю, сам, было дело, разгружал. И всё же, этот голос… я даже почти поверил. Но что делать-то? Прогнать мелкоту – так девчонка обидится, уйдёт.
– Просто камней не бывает. Вы знаете, они ведь слышат всё, запоминают, вбирают в себя шаги, гул голосов, споры и признания в любви. Жизнь. Когда-то давным-давно, когда города ещё не было, здесь жили совсем-совсем другие существа, и камни – помнят. Нужно всего лишь попросить их рассказать. Вот! – Она протянула булыжник мальчишке в драной куртке, словно видела, где тот сидит. – Просто закрой глаза и прислушайся. Слышишь ритмичный стук? Это старый шаман зовёт дождь – или просит исцеления для больной дочери? Память – это…
Должно быть, я шаркнул подошвой об асфальт, потому что Веда замолчала и вопросительно наклонила голову в мою сторону.
– Это… Сол? Гость?
Я невольно глянул на ботинки. Они что, шуршат как-то по-особенному? Давно надо новые, да вечно денег нет. Впрочем, и так неплохо вышло – ребятня решила расползтись. Мальчишка с камнем напоследок бросил на меня хмурый взгляд, но это чёрт с ним. Главное, что не кинул. Понимает, что бы я с ним за это сделал.
Нашарив в кармане ракушку, я погладил пальцем два торчащих контакта. Согнуть, замкнуть контур – и отлично. Интересно, её папаша так же делал? Или Веда всё-таки знала, что голос записывают? Вряд ли, иначе Панс не выгонял бы меня тогда так быстро. И всё же – а что делать-то? Нельзя ведь просто так взять и попросить рассказать тебе сказку, да ещё бесплатно. Но надо. Но никак. Я слишком долго стоял молча, как дурак, так что брякнул первое, пришедшее на ум:
– А как ты это делаешь? Ну, придумываешь.
И сел рядом. Ну, молодец. А, впрочем, может, так и надо? Девчонка, кажется, вообще ни в чём не замечала подвоха. Не дочь дилера, а какая-то монашка, ей богу. Глядишь, научит, так я сам себе наркоту смогу делать.
Тут я понял, что пока садился, контакты на ракушке замкнулись. Чёрт! Что туда теперь попадёт? Вот идиот, хотя…
Веда пожала плечами, глядя пустыми глазами сквозь улицу. Пальцы её плясали по старой, наполовину раскрошившейся ступеньке, когда она заговорила:
– Не знаю. Оно просто… Вот… если проследить трещину пальцами…
Я послушно уставился на торчащую из бетона арматурину, от которой расходилось каменное крошево. Давно ремонтировать пора. Если уж начало крошиться, так и дальше пойдёт, это уж точно. И ничего в этом примечательного нет. Жутко хотелось размять в пальцах пакетик, вскрыть, запрокинуть голову…
– Почти дерево, верно? Растёт оттуда, где мир пробило нечто волшебное. Слышишь шорох? Что там – просто ветер волочит бумажку по асфальту, или?.. Да и бумажка ли это, может, просто кто-то маленький под ней прячется, чтобы не заметили? А почему? Куда бежит так поспешно? Зачем они прячутся, каков их мир, настоящий мир, не тот, что мы привыкли ощущать, как люди? И так – со всем. Всё вокруг – истории. Нужно просто думать, понимать так, как правильно. Прислушиваться, касаться. Знаешь, я очень завидую тем, кто может ещё и видеть.
Я огляделся и хмыкнул. Тут она промахнулась. Ничего вокруг не вызывало иных желаний и чувств, кроме как свалить подальше. К морю вот. Хотя, может, и там красиво только на плакатах?..
Как же тяжело просто сидеть и слушать. Веде-то хорошо, сиди себе да думай истории из мусора. Может, потому и думает, что не видит этого грёбаного мира. Её счастье.
– Проводишь меня в библиотеку? Папа сегодня занят. Всё утро что-то мурлыкал себе под нос, а потом взял куртку и ушёл, да так и не вернулся. Я бы дошла и сама, но ему не нравится, когда я одна. Но с тобой, наверное, можно, если вы друзья.
Сначала я подумал, что ослышался. В библиотеку?! Какого чёрта?! Нет, то, что Панс, наверное, нашёл нового поставщика – это хорошо, но…
– Мне книги вернуть надо.
Вот тут я забыл даже о сказках. Книги? Слово из прошлого века, когда ещё не было сказок в пакетиках.
«Какого чёрта, почему бы и нет?»
***
Всю дорогу, пока я тащил неподъёмную сумку Веды, на языке крутился вопрос. А задать не решался — вдруг обидится. У нас в цехе работал Макс Трёхпалый, говорил, с рождения такой, так вот я никогда не спрашивал, как он со станком управляется. Но тут не выдержал:
– Слушай, зачем тебе столько книг?
Чёртово любопытство, опять я не о том. Надо было раскрутить её на сказку, получить настоящее доказательство для Евы… А вышли не сказки, а про сказки. Хотя вон то, про дерево и всякое такое, может и сойдёт.
– Читать, – совершенно искренне ответила Веда.
– Не, это понятно, но как, ты же…
– Слепая? Не стесняйся, что толку притворяться, будто я как все. Мне сложнее делать многое из того, что ты даже не замечаешь. Но там, где могу – стараюсь справляться сама. Вяжу, например… С настоящими узорами сложно, но я просто беру разные нитки и представляю, как много цветов получается в салфетке или шарфе… А эти книги написаны специальным шрифтом. Чтобы читать пальцами.
Я вспомнил, что когда-то видел такую надпись в новом трамвае – из выпуклых точек. Даже глазами читать книжки слишком долго – да и зачем, если есть сказки в пакетиках – а уж руками… Не проскальзывать слова взглядом, а ощупывать каждую букву. Неужели кто-то делает это по доброй воле?
– И за сколько ты это прочла? – Я взвесил сумку на руке.
– За две недели, в этот раз некогда было. Папа стал чаще просить рассказывать ему сказки. Я раньше и не думала, что они ему так нравятся.
– А ты не любишь рассказывать, что ли? – спросил я, а у самого аж в висках заломило, так захотелось прямо сейчас сгрызть эту ракушку, в которую попала случайная история.
– Люблю, конечно. Просто… Знаешь, мне не по душе, когда нужно сесть и придумать. Сказки должны рождаться сами, попросить, чтобы их рассказали. Понимаешь?
Обычно после таких вопросов заглядывают в глаза. Веда тронула мою руку.
По моим шрамам и мозолям она тоже что-то сможет прочесть? Они, как те трещины в камне, похожи на дерево или на лежащих в песке змей?
Я отдëрнул кисть, чтобы открыть дверь в библиотеку. Почему-то подумал, что Веде наверняка нравилось делать это самой – ручка была большая, круглая с выпуклым узором.
Забавно, мы все знали, почему наши притоны называли именно так – библиотеками. Но при этом вряд ли хоть кто-то бывал в настоящей. Я не бывал. А когда-то, говорят, даже работали магазины, где книги покупали. Ещё до того, как стали покупать сказки.
Пакетики хотя бы весят куда меньше… Я приземлил сумку возле деревянной стойки, покрытой потрескавшимся пожелтевшим лаком. Не сразу заметил за ней старушку-карлицу в круглых очках – оправа такая же, в сетке трещин, будто старела вместе со стойкой.
– А где твой папа, солнышко? – спросила библиотекарь, и голос у неё оказался не скрипучим, как я почему-то представил, а красивым и грудным, его хотелось слушать.
Я почувствовал себя здесь лишним. Мне привычнее завалиться на грязную кушетку, сыпнуть в глаза пыль и отрубиться. Проспаться, на работу, вечером – снова туда, и так по кругу. Как и всем остальным, кроме… Те, кто кроме, стояли здесь.
– Папа занят сегодня. Он разговаривал с какой-то женщиной, а потом ходил такой радостный. Может, я зря ему не говорила, что была бы не против, если бы он кого-нибудь встретил?..
Надо же, я считал, Панс только сказки по подворотням толкать умеет. А тут — романтика. Кому хоть он сдался? Впрочем, думать об этом мне уж точно не хотелось. Сейчас – самое подходящее время свалить. Голоса в ракушке уже достаточно, пусть и не совсем о том, а быть провожатым девчонке я не нанимался. Но Веда как почуяла:
– Сол, пойдём покажу мои любимые книжки!
Теперь уже она повела, будто слепым был я. Но в этом лабиринте стеллажей несложно заплутать и зрячему. Веда безошибочно лавировала между шкафами, пока не остановилась возле полки с толстыми фолиантами. Один такой можно целый год читать.
И это совершенно точно были самые обычные книги, без специального шрифта. Как она их…
– Правда красивые?
Веда прошлась пальцем по широкому бархатистому корешку с золотым тиснением. Они тут все были такие – с выбитыми буквами или узорами, фактурными переплётами. И ведь наверняка вокруг Веды полно самых скучных гладких поверхностей, к которым она прикасается ежедневно. Но она находит вот такие.
– Очень люблю эту книгу… – вдруг сказала она, тронув коричневый кожаный корешок. – Библиотекарь мне иногда читает, когда у неё не слишком болят глаза. Когда читала эту, я так плакала.
– Почему тогда ты её любишь? Разве не должны книги делать хорошо? – «Как сказки», чуть не произнёс я. Чтоб забыться, чтобы хоть какое-то время провести там, где счастлив. – Зачем погружаться туда, где больно?
Правда… а как закончилась та сказка, выбитая из Панса? Хорошо, плохо? Не помню. Помню только, что было ярко и… и как-то… но после неё точно было хорошо!
– Истории бывают разные. Если грустно – это не значит, что плохо. Когда я там, я чувствую… Мне нравится погрустить, и боль испытать – тоже. Иногда, чтобы потом острее ощутить радость.
Боли на мою задницу хватает и в реальной жизни, так что тут мне её не понять. Да и надо ли? Какая разница, что там думает незнакомая слепая девчонка? Это последняя наша встреча. Передам Еве ракушку, если она разбирается, то и по такому ошмётку поймёт, что я не вру. И тогда мне заплатят. Куплю себе годную сказку, может, даже у Панса какую-нибудь из рассказанных Ведой.
Интересно, если Ева всë же решит использовать девчонку, будет ли у неё время сидеть в библиотеке? Мысль неуютная, угловатая, засела в голове терновой колючкой, не желая уходить. Да какого чёрта, пусть её папочка за это переживает! Она мне никто. Меньше, чем никто. И даже голос этот обман! Она не Хранительница и волосы у неё обычные, серо-русые, а не серебряные.
Я развернулся и ушёл, стыдясь того, что стараюсь ступать потише, чтобы она не окликнула. Чтобы не поняла, что я просто трусливо сбежал.
***
– Как-то ты неважно сегодня выглядишь. – Ева отряхнула и без того безупречно чистый рукав своего белоснежного пиджака, будто одно моё присутствие рядом могло его запачкать.
Теперь она даже не пыталась кокетничать и постоянно поглядывала то на часы, то на припаркованный у обочины блестящий зелёный автомобиль. Что он принадлежал Еве, я даже не сомневался. По этой улице ездили только ржавые развалюхи. Наверняка Еве не терпелось скорее прыгнуть в кожаный салон, подальше от нищего квартала, нищего меня и иссиня чёрных туч, обещавших скорую грозу.
– Не спалось.
Я не врал. Мне не удалось выловить Панса, чтобы выкупить, вытребовать сказку Веды, а то дерьмо, что продали в библиотеке, я высыпал в унитаз. Попробовав что-то настоящее, уже никогда не поверишь в подделку.
– Да мне, если честно, всë равно, что там у тебя. Спросила из вежливости. – Ева изобразила самую натянутую улыбку из возможных. – Так что ты хотел?
Сука, как у неё получилось сделать ситуацию ещё унизительнее? Деньги, напомнил я себе. Ты же знал, что с такой ничего не светит. А вот деньги получить можно, а с ними – сказку.
Так что я решил не растягивать представление и просто достал ракушку.
– Здесь её голос, слова. Немного, но хватит, чтобы понять – это высший сорт. Хочу своё вознаграждение, и разойдёмся.
– Да ладно тебе, чего сердишься? – Ева рассмеялась, протягивая ладонь.
Я не спешил отдавать. Не то чтобы сомневался, просто… Вот она, в этом белом пиджаке, такая подчëркнуто другая. Из другого мира, где одежду покупают для красоты, какая нравится, а не потому что не такая стрёмная, как остальное, или на неё большая скидка. Вот её машина, капот которой чище, чем моë лицо.
А вот мой мир – разбитый асфальт с гниющим по обочинам мусором, перекрёсток, где светофор работает через раз, усталые прохожие, мечтающие поскорее отжить и забыть сегодняшний день.
– То есть теперь, мы вдруг друзья? – Мне хотелось бы говорить с Евой чуть свысока, с гордостью, но кого я обманывал. – По-моему, ты только что показала всё, что думаешь про таких, как я. Для вас, хозяев фабрики грёз, мы просто тупые зверушки, с которых можно доить последнее, продавая нам дерьмовые свои сказки.
Зачем это говорю? Всë равно же отдам…
Ева прищурилась.
– Я думала, ты поумнее. Всерьёз, как остальные, считаешь, что злые богатеи заставляют вас жить в дерьме? Или эти сказки силой засыпают вам в глаза? Книги же никуда не делись, и библиотеки. Ты сам там вчера был, в настоящей. Не делай такие глаза, я много чего знаю. В общем, не такие уж мы и разные, красавчик. Дерьмо множите вы сами. Вот ты, например, обманываешь бедных слепых девочек за дозу. Фу, как низко.
Ева без усилий забрала ракушку из моей ладони. Мне хотелось её придушить прямо сейчас, но я не шевельнулся. Она ведь нарочно это делает. Злит, дразнит, ждёт, чем отвечу, как буду доказывать, что она не права. А не права ли? В чём ошиблась? Я сделал ровно то, что Ева описала, и теперь уже нечего строить из себя хорошего парня.
Я именно такой – продаю всё, чтобы купить немного выдуманной жизни.
Ева повертела ракушку в руках и бросила в сумочку. Словно не что-то ценное, а так, безделушку. Формальность. Странно.
– Мы проверим. – Она развернулась на каблуках и даже сделала пару шагов к машине, но вдруг оглянулась. – Знаешь, вот, держи. В качестве аванса. Это хорошая, такую не купишь в ваших притонах.
Она бросила в меня пакетик, перевязанный золотым шнурком. Я машинально поймал, сжал в кулаке. Руки чесались развязать прямо здесь.
– Деньги получишь потом, – крикнула на прощание Ева. – Если дело выгорит.
Дело? Слово царапнуло внутри рыболовным крючком. Но я не должен, не должен об этом думать. Я сделал то, что и собирался. И получу за это то, что хотел.
Чего же так погано-то…
***
По телефону голос Бледер звучал иначе – холоднее, жёстче, скрипел сталью под зубилом. Или это из-за того, что именно она говорила?
– Замену тебе мы уже нашли. И если думаешь, что в городе хоть кто-то даст тебе работу – подумай ещё разок. Уж я позабочусь, чтобы тебя даже говно убирать не взяли. Ах, да. Заодно прикинь, что ты готов отдать, чтобы я не отнесла в полицию заявление…
Я аккуратно, чтобы не стукнула, положил телефонную трубку на стол. Пусть её. И ну её. Словно самой не понравилось. Заявление точно никуда не понесёт, а работа – уж какая-нибудь найдётся, Бледер отнюдь не всемогущая. Таскал уже мешки, потаскаю ещё, дури хватает. И не всё ли равно, чем забивать день, когда вечером…
Пакетик лежал тут же, рядом, поблескивал золотым шнурком. Витая дорожка к сказке.
Такого и впрямь запросто не купить. Сказки для богатеньких, которые могут позволить себе качество. И даже понимая, что Ева скормила мне этот лакомый кусочек только чтобы привязать посильнее, чтобы вернуть свои ещё не потраченные деньги, я ничего не мог с собой поделать.
Никаких денег вчера я так и не получил. Значит, не срослось у них там, на фабрике. Плохо. Или нет? Или просто не успели? Это я живу день ко дню, а там планы небось на годы. Спешить некуда. Особенно когда конкурентов нет.
Пальцы сами собой распустили узелок – а удобный шнурок, мягкий, и дорогой даже на ощупь. Слишком хороший для моей халупы. Каждый виток можно прощупать, хотя мои пальцы для этого годятся плохо. Слишком уж грубые.
Порошок, рассыпанный по блестящему фанту, блестел перламутром. Ему бы другой свет, помягче, не голую лампочку под потолком. Но мне на него и не смотреть. Точнее, смотреть, но недолго. Запрокинуть голову, высыпать в глаза, и окунуться в видения головой и сердцем, слушать. Переживать. Ну и что, что в голове ничего не останется? Пока там – об этом не думаешь. А потом думаешь о том, где бы взять ещё. А вот что говорила Веда – помню. Дьявол! Там ведь даже сказок-то не было, просто разговор.
А теперь, значит, разговоров не будет, а сказки – только с фабрики. Другие, приглаженные. Даже эти, в красивой обёртке. И сказки Веды станут такими же. Я ведь чую, чем пахнет этот дорогой порошок, что обещает. Старого сказочника не обмануть. Чистота – да, качество – тоже да, а душа?
Забыв про порошок, я вскочил и зашагал по комнате. Четыре шага к двери, столько же обратно. Душа, значит. Сказочная, Веды – ладно, а с моей что? Поманили, раздразнили, да и отняли?!
Нет.
Сам отдал. Почти поняв – отдал. Продал.
– Да пошло оно всё!
Я рванул куртку с вешалки так, что выдранный с мясом крючок загремел по полу. Плевать. Дверь, щербатые ступени, подъезд, улица.
Мне хотелось, чтобы уже рухнул дождь, хлестал холодом за то, что я делал. За всё. А потом смыл и унёс в забитые листьями решётки сливов. Но тучи уже который день обещали, но не пролили и капли.
Я почти бежал, спугнул мальчишек, игравших в камешки прямо посреди дороги. Тонкое, словно ваза, качнувшаяся на краю, ощущение беды. Которую я сам сделал, сам призвал. У меня не было права теперь страдать, бояться, но внутри всё сводило судорогой от предчувствия.
Поздно-поздно-поздно-поздно. С каждым шагом.
Ева не заплатила, Ева знала слишком много… про Веду, про библиотеку. Ракушку просто бросила в сумку, будто никакие доказательства ей давно не нужны.
Я вывернул из-за угла дома Панса и сразу всё понял. От тротуара отъезжал автомобиль. Не тот, зелёный, другой. Большой и чёрного цвета, но я не сомневался, откуда он. Я рванул вперёд – успеть, догнать! Но автомобиль тоже набирал скорость. Быстрее, быстрее по дороге.
Я успел только увидеть лицо в заднем окне. Лицо Веды.
***
Я долго стоял у обочины сжимая и разжимая кулаки. Мне не догнать машину и мне уже не столько лет, когда есть смысл пытаться. Когда веришь, что сможешь.
Её забрали. Забрали, чтобы отвезти на фабрику, посадить в цех и заставить рассказывать сказки. Каждый день – много сказок.
Она ведь не любит, когда они не сами рождаются…
Как Панс это позволил? Может… Может просто не знает? Может, ещё не поздно что-то…
Я обнаружил себя молотящим в его дверь.
– Это вы? Забыли чего? – Он стоял на пороге с какой-то блаженной улыбкой.
Я оттолкнул его в сторону и ввалился в прихожую.
– Они забрали Веду на фабрику! Ты что, не понял?!
Панс нахмурился и затряс головой, будто пытался сообразить, о чём это я вообще. Он пьян что ли? Я бросил взгляд на кухню – бутылок нет, в комнату… Там…
Теперь уже я рассеянно смотрел на полосатый диван, где, точно сундук с сокровищами, стоял огромный кожаный чемодан. Доверху полный, даже крышка уже не закрывалась. Рядом – плакат со стены. Тот самый, где море… Ещё более мятый, будто кто-то его с силой прижимал к груди.
– А, дружище, – вдруг спохватился Панс, – ты не подумай! Я не пытался сбежать, не отдав твою долю. Госпожа Ковальски чётко сказала, что полторы штуки твои! Вот, вот… Минуточку…
Панс забежал в комнату и принялся рыться в упакованных вещах.
Доля? Доля за что?
– Ты что, скотина…
У меня никак не получалось произнести «продал свою дочь». Я был подлым и бездушным, я много чего натворил, но… То, что сделал Панс, это просто…
Он замер с пачкой бумажек в руке, смотрел на меня. У него всё-таки была отличная чуйка, в такой профессии иначе долго не продержишься. И сейчас он понял, что я пришёл не за деньгами. Всё он понял.
– Не ты растил слепую, – зло огрызнулся Панс. – Ей там будет лучше! Я тоже не вечный, что она одна будет делать? Нихрена не умеет, только сказки эти долбанные.
Сказки… Да, чёрт раздери! Она умела, умела, как никто больше. Живые и настоящие, которые не выжигали всё внутри, а оставляли после себя… Что-то. Надежду?
А теперь…
Панс не имел права засовывать её голос в ракушку, не имел права превращать в порошок. Её сказки не для того! Они могли бы…
Мне хотелось ударить. Разбить это лицо, полное уверенности в своей правоте, заставить Панса чувствовать хотя бы каплю того, что чувствую я.
Боль и бессилие.
Но я не ударил. Я виноват даже больше, намного больше.
– Шли открытки. С моря.
Я не хотел оборачиваться, уходя. Не хотел, но обернулся – Панс стоял всё там же, с пачкой купюр, понуро висящей в руке. И может мне показалось, но – на один миг – я увидел в его глазах едва заметную тень.
***
А за деньгами я, конечно, вернулся. Во-первых потому, что иначе Панс спустил бы их на смуглых девочек и ром на своём пляже, а во-вторых деньги – это время. Я ещё не был уверен, зачем оно мне, но отказываться не собирался.
Перехватил Панса уже на улице, когда тот запихивал чемодан в такси. Вырядился в цветастую рубаху, будто уже на жарком море, а не в нашем октябре. И оттого так нелепо на его шее смотрелся тёплый шарф. Цветастый, неровной вязки…
Я запихал пачку денег за пазуху и примерился было уйти второй раз, но понял, что мне нужно кое-что ещё. Так ему и сказал.
– Какой ещё шарф?! – Панс даже чемодан бросил, схватился за горло, словно я собирался накинуться и отобрать пёструю шерстяную полоску.
– Давай-давай. Всё равно в тёплых краях он тебе не нужен.
Про цинизм я промолчал – Панс и сам не дурак, поймёт. Вот же… человек. Дочку продал, а шарф сохранил. И не всё равно ему – вон как скривился. Но всё же отдал. Сорвал с шеи и бросил мне, а потом забрался в такси и укатил к ангарам, оставив меня посреди улицы одного. Ну и ладно. Почему бы и не улица. Куда мне ещё идти, в самом деле, не в библиотеку же. И не домой. А сказку хочется… всё ещё. Но уже не так.
Я помял в руке шарф – яркий, чудной, ещё помнящий пальцы, которые его связали. Мягкий.
Небо так и висело влажной тусклой решёткой – небось, сговорилось со всеми этими серыми прохожими. И со стенами тоже. Словно росло из бетонных домов. Нет уж, не знаю, как там слепым, но я насмотрелся, спасибо.
А длинный шарф-то… И плотный, особенно, если вдвое сложить, и повязать на глаза…
Теперь город правда смотрелся лучше – калейдоскопом ярких пятен. И звуки стали – громче. Шарканье, детские голоса поодаль, хлопок двери, надрывный гул двигателей высоко над головой… это ещё что? А-а, точно.
Заговорить было трудно. Без слушателей, только для себя и, может, для этого дома. Для улицы. Для неба, наконец.
– А вы знали, что дирижабли на самом деле – живые? И не морщись, точно говорю – уж я-то сам их делал. Подкармливал, пока росли, а потом выпускал в небо, чтобы они поднялись повыше, к самому солнцу и за него, к звёздам…
«А потом дирижабли возвращаются в свои тесные эллинги и носят Пансов от побережья до побережья».
Но это, наверное, рассказывать не стоит, как-то оно из совсем другой сказки. Странно, детские голоса смолкли. Только – ближе они подошли, что ли? Дыхание слышно. Интересно, бросят ли камень теперь. Небось, нетрудно догадаться, что и из-за кого случилось с их – теперь я уже понимал, что именно их, – Ведой.
– И вышло так, что на крошечной планетке у красной звезды жила принцесса. Не была она ни красивой, ни молодой, ни богатой, да и башню ей отец построил невысокую, но…
Сказка получалась так себе. Простенькой, да и голос скрипел и сбивался, но какая разница? Главное, что вокруг – только ровный далёкий гул и чужое притихшее дыхание. Я прислонился к стене, ощущая спиной прохладный, испещрённый трещинами бетон. Серые каменные башни. Старые.
– Принцы давно забыли туда дорогу, но однажды прямо к высокому стрельчатому окошку подлетел маленький любопытный дирижабль. Он ещё не знал, что башни, особенно старые, уставшие от самих себя, могут быть опасны и коварны, и поэтому случилось так, что..
