Потом я услышал сверчков, целые поля и луга сверчков,
– стрёкот, что доносился с задних дворов и пустых лужаек детства,
нескончаемое стрекотание умирающего лета.
А сейчас только середина лета, правда же?
Стивен Миллхаузер
***
– Будем! – Серёга громко выдохнул и осушил стопку.
Мне стало как-то противно. Прикусив от досады губу, я посмотрел на Серёгу, затем перевёл взгляд на лето, искристым золотом плескающееся за мутными оконными стёклами. Ведь вот же оно – лето! Необычное, залитое солнечным светом, полное неугомонных птиц, вольготно развалившихся в тени кошек, обычно ворчливых, а ныне скрывающих робкие улыбки старух и расшалившейся ребятни. Лето, наполненное утопающим в душистой листве ветром и дурманящими ароматами детства, полузабытыми грёзами и похороненными под тяжестью взрослой жизни воспоминаниями… Во дворе кто-то радостно смеялся, и совсем не хотелось сидеть в городе в такой день. Нет, не хотелось! Мир требовал, чтобы мы повернулись к нему, прочувствовали его, насладились. А мы…
– Ты это, че не пьёшь-то?
Поставив стопку на стол, я демонстративно отодвинул её от себя и вновь посмотрел на лучшего друга детства. Некогда худощавый черноволосый мальчуган с торчащими ушами и огоньком непокорности в больших тёмных глазах ныне превратился в лоснящегося от пота обрюзгшего лежебоку, чьими характерными особенностями являлись только блестящая лысина да мутный взгляд, в глубинах которого плавала этакая бессмысленность.
– Не хочу.
– Зря, продукт-то хороший.
– Да плевать мне на продукт! – воскликнул я. – Серёга, я ведь в гости к тебе пришёл, а не к продукту!
Серёга насупился. Озадаченно почесав мясистый затылок, он угрюмо уставился на свои колени, спрятанные в засаленных кальсонах.
– Хм… ну так давай выпьем, что ли, – после непродолжительной паузы предпринял он очередную попытку. – За встречу. Давно ж не виделись!
– Да нет, не буду.
– А че хочешь тогда?
Я вздохнул. И вот как объяснить этому незадачливому мужчине, этому спивающемуся обывателю, что нынешним утром во мне ни с того ни с сего пробудился ребёнок, сорванец, которому безумно захотелось всех красок детства. И, конечно же, не обнаружив желаемого, этот ребёнок отправился по местам былой славы. Он пришёл в свой старый двор и увидал на его месте новенькую автостоянку. Он спустился по насыпи к берегу, где когда-то проводил многие часы, и чуть не утонул в груде мусора. Он решил навестить лучшего друга и товарища прошлых лет, а обнаружил… вот это?
– Ответь, ты помнишь что-нибудь про Июль?
Серёга протестующе скрестил на груди руки.
– Вот ещё! Тебе всё покоя не даёт та история? Говорю же, он был просто чокнутым, этот твой Июль. Типичный такой псих!
– Но что-то же ты помнишь? Что?! Серёг, расскажи. Ведь я практически уже всё забыл, столько воды утекло. Нам тогда лет-то было…
Серёга отвернулся к окну, грустно вздохнул, и… внезапно едва уловимая дрожь пробежала по его телу. Сначала я даже подумал, что мне померещилось, но потом ясно увидел, как изменилось выражение его лица – за бледной маской бессмысленности сверкнула искра памяти.
– Вона оно какое, это лето, – прошептал он. – Да? Там, за окном… Точно такое же, солнечное, пёстрое… Прям как тогда.
Я улыбнулся. С ним явно что-то случилось. Наверное, мои расспросы каким-то образом пробудили в нём воспоминания – такие воспоминания, что он даже испугался. А может, то была лишь тоска? Горькие слёзы о былом, которые он неимоверным усилием воли сумел удержать?
– Так ты помнишь его, Серёг?
– Частично… А ты?
– Я тоже. Но вспомнил почему-то только сегодня. Проснулся и увидел, как мы… – На мгновение я растерялся: картина, возникшая перед глазами, была настолько отчётливой и живой, что я утратил всякое ощущение реальности. Взяв себя в руки, продолжил: – Вспомнил, как сидел на берегу с удочкой и как ты возился с этой твоей бочкой.
– Бочкой… – мечтательно протянул Серёга.
– Ну да. А потом мы увидали его. Он подошёл и…
***
…заговорил как ни в чём не бывало.
Но что-то ведь было и до этого? Целая жизнь, длиною в несколько лет. И время это, пронизанное потоками солнечного света и летнего тепла, а также зимней стужей и снегопадами, дыханием осенних дождей и томительным предвкушением весеннего цветения, – время это определяло, каким ты станешь в будущем. Зарождение новой вселенной, именуемой человек. Детство… Куда уходит память о нём?
То было интересное лето, и вместе с тем среди назойливой трескотни кузнечиков и усыпляющего журчания воды в речке, где-то в густых зарослях крыжовника, а может, и в глубине кротовой норы, – где-то там скрывалось некое смутное предчувствие, что в определённом смысле лето это будет последним. Почему? На этот вопрос не имелось ответа, и, слушая, как набирает силу гроза за окном, а в соседней комнате похрапывает Серёжкина мать, я тщетно пытался отыскать хоть какое-то решение. Что дальше? Неужто всё закончится, исчезнет, канет в тартарары?
В комнате не было света, а потому, укутавшись с головой одеялом, я включил фонарик и погрузился в чтение. Говард Лавкрафт, «История Чарльза Декстера Варда». Повесть в сборнике ужастиков, что случайно обнаружился в шкафу среди десятка пропылившихся книг. «Можно?» – спросил я у Серёжкиной матери, протягивая ей сборник. Она с сомнением глянула на обложку (кровавые потёки на белом фоне, изображение костлявой руки, угрожающее название): «А страшно не будет?» Я мотнул головой, и она пожала плечами.
И вот теперь Серёжка с матерью спали в соседней комнате, а я с замиранием сердца следил за таинственной и пугающей жизнью некоего Чарльза Варда, между делом прислушиваясь и к нарастающему шуму дождя за окном. Но в какой-то момент мысли ушли от страшилки Лавкрафта, вернувшись к дурному предчувствию. По-своему я любил Серёжку и, не имея собственной деревни, с превеликим удовольствием гостил у него. При этом всячески старался не обращать внимания на презрительное «городской», кем меня окрестили местные задиры. Я был беспристрастен, и меня вполне всё устраивало. И эти полные увлекательных приключений жаркие дни в компании Серёжкиных друзей, и пронизанные тишиной – а иногда, как теперь, звуками грозы – ночи, что я посвящал историям из забытого в шкафу сборника. И ведь только наступил июль! До школы ещё целая вечность! Ни тебе уроков, ни скучных городских будней, провонявших бензином и дорожной пылью, а ещё – сам не знаю почему – отцовским потом, когда тот возвращался с работы. Офицер… Всё это осталось где-то там, словно бы по другую сторону реальности.
Что же тогда не так?
Я закрыл книгу и выключил фонарик, перевернулся на спину и уставился в потолок, под которым жирными медузами плавали маслянистые тени. За окном сверкнула молния, а где-то вдали – возможно, за рекой или даже за полем – угрожающе отозвался гром. Раскатистое эхо прокатилось по мирно спящей деревне, и в нескольких дворах испуганно залаяли собаки.
Предчувствие никуда не ушло, напротив, сделалось сильнее. Как если бы утром мне предстояло идти к дантисту – удалять нерв или драть зуб. Я поёжился. Завтра будет завтра. Лето и удушливый после дождя воздух… И вроде мы собрались на рыбалку… А может, и не пойдём. Разве не в этом свобода выбора? Пускай я ничего и не смыслил в рыбной ловле, но всё-таки…
Я закрыл глаза.
В памяти мелькнули строчки, вычитанные в одной книжке. Кажется, она тоже была о лете и об одном мальчике. Как же его звали?.. Дуглас! Этот славный парнишка любил жизнь, он любил своего деда и младшего брата, отца и обитателей городка, где жил. И, конечно же, он любил лето.
Что же он там говорил?
Этого я так и не вспомнил, потому что в следующее мгновение провалился в бархатные объятия сна.
***
Проснулся рано, сладко зевнул и потянулся, краем уха прислушиваясь к тому, как за окном надрываются соседские петухи да сварливо потявкивает какая-то дворняга. Так как терпеть больше не было сил, я выбрался из-под тёплого одеяла и, на цыпочках прошмыгнув через комнату, где всё ещё спала Серёжкина мать, выскользнул в сени. Оказавшись на улице, я натурально покрылся мурашками – утро выдалось довольно прохладным, хотя день обещался быть жарким. Солнце только-только появлялось из-за горизонта, гоня прочь вздувшиеся ленивые облака. О ночной грозе напоминали лишь примятая влажная трава да многочисленные лужи на дороге.
Обогнув дом, я забрался в разросшийся кустарник и с превеликим удовольствием облегчился. Моча впитывалась в землю, и от неё шёл пар. Я зябко поёжился, предвкушая возвращение в тёплую постель, где меня ожидали ещё пару часиков сна или же продолжение жуткой истории Лавкрафта, – как пожелаю…
Не тут-то было!
– Двинься, – буркнул Серёжка.
Я покорно отошёл.
– Доброго утра.
– Будет добрым, как только отолью, – пробормотал он. – И почему по утрам так?
Я направился к дому и уселся на крыльце. Озноб постепенно проходил, как и мечты о дальнейшем сне. В траве у меня под ногами извивалась мохнатая гусеница с жёлтыми полосками по бокам; всеми силами она пыталась отогнать настырного чёрного муравья. Тот не сдавался.
Минуту спустя вернулся Серёжка. Он присел рядом и мечтательно посмотрел на темнеющий вдали лес. Не без удовольствия поковырявшись в носу, задумчиво произнёс:
– Хорошо тут.
– Ага.
– Гораздо лучше, чем в городе.
– Ага.
Так рассуждал Серёжка, даже и не догадываясь, что через год-другой сделается завсегдатаем каменных джунглей, забудет дорогу к таким вот деревенским рассветам, и наши с ним жизненные пути навсегда разойдутся. Но, конечно, в то утро мы ведать не ведали, как оно всё обернётся, и считали друг дружку лучшим друзьями едва ли не на веки вечные.
– И какие у нас на сегодня планы?
Серёжка оглянулся на дом, потом посмотрел на меня своими тёмными умными глазами. Его уши забавно торчали, а ветер перебирал растрёпанные со сна волосы.
– Мамка проснётся, пожрём да на реку, – сказал он. – Буду учить тебя рыбу удить.
– Удочками?
– Нет, блин, руками! Гарпунить её будешь.
Я засмеялся, и он снисходительно улыбнулся в ответ.
Тут вновь заголосили петухи. Из дома напротив вышел сосед – жилистый и весь словно бы прокоптившийся от многодневной работы на солнце. На плече у него красовалась синеватого цвета наколка, сделанная, видимо, очень давно, так что разобрать сам рисунок казалось уже невозможным. Одет же он был типично по-деревенски: болтающиеся кальсоны и грязная майка, а на ногах – безразмерные галоши. Потянувшись, сосед приветливо нам махнул, после чего огляделся, будто бы что-то искал, и убрался обратно в дом. Тут же вернулся с сигаретой в зубах, прикурил и с довольным видом уставился в сторону восходящего солнца.
Начинало припекать.
– Слушай, а мы жрать точно хотим? – спросил я. – Может, ну его, этот завтрак? Айда прямо щас, к обеду как раз воротимся.
– Без завтрака нельзя, – покачал головой Серёжка. – Да и мамку предупредить надо, куда мы собрались.
– Зачем?
– Балда, ты ж теперь вроде как у неё на попечении! – Серёжка не больно ткнул меня локтем в бок. – Ладно я, но она и за тебя ответственность несёт.
Об этом я как-то не подумал.
***
– Ну что, разбойники, – сказала его мать за завтраком, – куда намылились?
Перестав терзать вилкой яичницу-глазунью, я скосился на Серёжку.
– На реку пойдём, – ответил он, – рыбу ловить.
– Хм…
Я куснул толстую красную помидорину, тщательно прожевал. Завтракать совсем не хотелось, где-то рядом всё ещё стоял преданный сон, и уж очень неплохо было бы вернуться к нему. Хотя бы на часок. Поваляться на кровати, как я обычно делал дома. Послушать бормотание телевизора…
– Купаться, надеюсь, осторожней будете?
– Какое купаться?! – искренне возмутился Серёжка. – Рыбу ловить идём!
– Естественно, – мягко улыбнулась его мать. – Но если полезете в воду – повнимательней. Течение там коварное. Это оно с виду спокойное, а на деле…
– Всё знаю, мам, – перебил Серёжка. – Помню ещё, как в том году утопленника вытаскивали.
– Угу…
Насколько я понял, разговор про утопленника не особо понравился Серёжкиной матери, и развивать его она не стала.
Я глотнул молока, слушая, как в соседней комнате, разъярённо жужжа, бьётся об стекло муха. Озорные солнечные лучи заливали дом. Лето терпеливо ждало нашего участия, подобным незатейливым образом напоминая о своём существовании – вдруг забыли!
– Ты как? – Серёжка уставился на меня. – Наелся?
– Ага. – Я повернулся к его матери. – Спасибо, было очень вкусно.
Она с усмешкой глянула на мою тарелку, в которой осталась добрая половина растерзанной яичницы.
– Ведь не съел ничего!
– Да я по утрам не любитель, плохо ем.
Она понимающе кивнула.
– Лан, тогда пошли, – заёрзал Серёжка.
Было видно, что ему невтерпёж поскорее убраться из дома. Всё ж, снаружи нас ждут не дождутся мир и рыба, а мы тут о дурацких тарелках да завтраках разговариваем.
– Ну, бегите, – сказала его мать. – И поосторожней там.
***
Река и правда выглядела подозрительно безобидной. Казалось, нужно вовсе не уметь плавать, чтоб утонуть в этом ручейке. Тем не менее внешность, как известно, штука обманчивая – вода в реке была холодной и тёмной, а глубина превышала несколько метров: и дна-то не разглядишь!
Так, скучая, я сидел на обрывистом берегу, сжимая в руках кривоватую самодельную удочку и слушая надрывное стрекотание кузнечиков да озорное щебетание птиц. Сонная деревня лежала километром правее, и над крышами её избушек в мареве июльской жары и тополиного пуха плавали смутно различимые звуки обыденной жизни. Отражённое солнце жидкой огненной сферой утопало в черноте воды, по которой то и дело серебристой россыпью мелькали всевозможные водомерки и вертячки. Жужжали шмели, порхали бабочки. А на росшем возле меня камыше деловито грелась большущая коричневого цвета стрекоза. Коромысло, определил я, мечтая сцапать стрекозу и не представляя, как это сделать. Своими глазищами стрекоза внимательно следила за мной – малейшее движение в её сторону, и она тут же даст дёру. В воде же равномерно покачивался унылый поплавок: наживка в виде червя совершенно не интересовала здешнюю рыбу. По крайней мере, в данный момент.
Вот поэтому я и не любил рыбалку: нужно сидеть и терпеливо ждать. Ждать, ждать…
Где-то самодовольно квакнула лягушка, и что-то подозрительно зашевелилось в тине у берега. Не иначе как жужелица охотится…
Серёжка же находился в десятке шагов от меня. Сам он предпочитал ловить «на блесну», хвастаясь, что, дескать, в прошлом году таким образом вытащил целую щуку. Я разглядывал реку и так и этак – никак не верилось, что в ней водятся «целые щуки».
– Ну че, клюёт?
– Не-а.
– Фигово…
Было невыносимо скучно. Сладким мёдом внутри разливалась сонливость, и казалось, будто она густо перемешивается с медленно нарастающим полуденным зноем. Того и гляди, вовсе усну. Да-а, не так я себе представлял загадочно-мистическую рыбалку, от которой сходили с ума многие мальчишки и даже взрослые дядьки. При таком раскладе тарахтящий по пыльной дороге трактор уже событие.
Я проводил трактор взглядом, затем посмотрел на деревню, на пики крыш и купола церкви вдали. Купола были обветшалые, и лишь новёхонький криво поставленный крест сиял на одном из них. Этакий символ несокрушимости веры. Невольно улыбнулся, вспомнив рассказы Серёжки о местном священнике. Если вкратце, церковь была уже старая, довоенная, и, пораздумав, священник затеял ремонт. Собрал, значит, с набожных деревенских жителей деньжат на нужды храма божьего и… установил один новый крест. Причём установил его довольно-таки косо – словно бы сам этим и занимался, – так что отныне, глядя на купола, даже как-то стыдно делалось. Возвышенность веры терялась в человеческой нелепости. А больше в церкви ничего и не поменялось. Мол, рублики кончились и надобно ещё.
«Зато, – подытожил Серёжка, – поп прикупил себе иномарку и возвёл нехилую пристройку у дома»…
– Видать, наживка не нравится, – грянуло над самым ухом, и от неожиданности я даже вздрогнул.
Стрекозы давно и след простыл, а лягушки у берега насторожено притихли.
– Так ведь червь! – изумился я.
– Толку-то? – отмахнулся Серёжка. – Нужно на опарыша, рыба его любит.
– И где этого твоего опарыша взять?
Серёжка задумался, я же снова посмотрел в сторону церкви. Мне казалось возмутительным такое поведение священника. Ведь церковь же! Бог всё видит, как можно так на нём наживаться?
– Рядом с Вариным болотом недавно дохлую псину видел, – сообщил Серёжка, отплёвываясь от лезущего в рот тополиного пуха. – Можем сгонять, насобирать.
Вариным болотом звалось озерцо неподалёку от кладбища, где по легенде утопилась некая девица Варя. Почему она так поступила, никто знать не знал, но с тех пор по деревне упорно ползли всевозможные байки: якобы Варя плачет там по ночам да зовёт кого-то. Естественно, детвора толпами рвалась туда. Но только днём. С наступлением сумерек к болоту не отваживались приближаться даже самые старшие из ребят.
– Кого насобирать? – не понял я.
– Кого-кого, опарышей! Тепло, солнечно, их щас в собаке тьма-тьмущая!
Его восторгу не было предела.
– Может, ну их, а? Не больно-то хочется ковыряться в дохлятине.
– Дело твоё, – протянул Серёжка, окинув меня уничижительным взглядом. – В принципе, наверно, рыба просто вверх по течению ушла.
Я пожал плечами и начал неспешно сматывать удочку. Тем не менее что-то было не так: леска натянулась и не хотела сворачиваться.
– Зацепилась, кажись, – всполошился Серёжка. – Погоди… Да не тяни ты, балда! Порвёшь же! Эх, неумеха… Дай сюда, сам всё сделаю.
Он отобрал у меня удочку и принялся возиться с леской. Я тем временем поднялся с земли и, потянувшись, огляделся. Ну и хорошо же здесь! Солнце жгло мои бледные плечи, напекало голову (кепки у меня не имелось, а брать бесформенную панаму, которую предлагала Серёжкина мать, я не решился: боялся, что засмеют, – настолько нелепа была панама). За спиной у меня грозно высился лес – неизменный атрибут многочисленных местных страшилок, – а спереди, чуть правее, – деревня, жители которой эти страшилки и сочиняли. Слева речка уводила к холмам, а по правую руку раскинулось большущее поле – этакие бесхозные земли, заросшие ромашкой, всевозможной муравой и безымянным кустарником. И кто-то неторопливо шёл по полю, но был он так далеко, что разглядеть не представлялось возможным…
– Странно, – прервал мои мысли Серёжка.
– А?
– Гляди, она что-то тащит, – и он указал на леску.
Действительно, с небольшой натяжкой, но леска всё ж поддавалась. Серёжка осторожно тянул её на себя. Спустившись к самому берегу и забавно балансируя из стороны в сторону, он отчаянно пытался сохранить равновесие и не бухнуться в воду.
– Может, утопленник? – предположил я.
Серёжка испуганно посмотрел на меня.
– Может, и утопленник, – прошептал он. – В любом случае что-то там, на дне… Ого!
Из воды показался кусок сетки, покрывавшей каркас престранной штуковины, предназначение которой мне было неведомо.
– Да это ж бочка! – воскликнул Серёжка.
Никакой бочки я в упор не видел, но предпочёл воздержаться от комментариев. Молча следил за действиями друга. В итоге выяснилось, что бочкой называют обтянутую сеткой корзину с отверстием посередине.
Серёжка вытащил корзину на берег, отцепил от неё рыболовный крючок и быстро смотал леску.
– Здорово, – на всякий случай восхитился я, – а что это?
– Рыбу ловить, – объяснил он. – Внутрь кладётся хлеб или ещё какая приманка, и рыбина заплывает. А поскольку рыбина глупая, обратно ей уже не выбраться.
И правда, внутри корзины лежала парочка мёртвых карасей, кусок чего-то непонятного – судя по всему, размокший хлебный мякиш, – да разъярённо бился огромный водяной жук.
Серёжка схватил жука.
– Плавунец, здоровущий какой! – восторженно произнёс он. – На тухлятину, плут, пожаловал.
Я отобрал у него жука и внимательно его рассмотрел. Как выглядит плавунец, я прекрасно знал, всё ж то была моя излюбленная добыча в таком нелёгком деле, как ловля жуков. Самец. Тёмно-коричневое брюшко, окаймлённые бронзовой полоской матово-синее крылья, мощные задние лапы с щёточками на концах, маленькая голова. Жук всё ещё не терял надежды спастись бегством, но я крепко держал его, помня, что эти хитрецы не только хорошо плавают, но также могут кувыркаться и прыгать, отталкиваясь задними лапками. А ещё они умеют летать, хотя пользуются этим умением почему-то крайне редко.
– Вот так свезло! – Серёжка уже и думать забыл о жуке. Вытряхнув карасей и отпихнув их в сторону, он влюблённым взглядом изучал бочку. – Целая, даже не порвана нигде. Да и сработана на славу. Свезло так свезло!
– Чья она?
– Да какая разница? Ничья! Наша теперь! Зырь на рыбин – давно уж подохли. Видать, про бочку и вовсе забыли. Значит, нашей будет.
– Классно…
Плавунец отчаянно вырывался у меня из пальцев. Я же, подняв голову, заприметил над водой ещё двух стрекоз. Меня всегда поражала их манера летать рывками, туда-сюда. Не так хаотично, как, скажем, у бабочек, которые не столько летают, сколько скачут по воздуху. У стрекоз всё иначе. Они гораздо быстрее и проворнее. Настоящие истребители в мире насекомых.
Миг – и стрекозы умчались. А я, от нечего делать, подошёл к карасям. Осторожно втянул носом воздух и почувствовал едва уловимый запах гнилья. Уже через полчаса солнце сделает свою работу, и вонять они начнут дай боже. Это соберёт уйму всяких мелких букашек-таракашек.
– Надо бы домой её унести, – сказал Серёжка, очищая ценную находку от водорослей и тины.
– А чего так?
– Да вдруг хозяин объявится.
Я кивнул. Не то чтобы мне так уж сдалась эта корзина, но возвращать её хозяину никак не хотелось. Находка она на то и находка, верно?
– Так что, прямо щас потащим? – спросил я. – Или ещё посидим?
Но Серёжка не ответил. Он смотрел куда-то мимо меня, и взгляд его был серьёзен. Тогда я обернулся и увидал незнакомца, шедшего к нам со стороны поля.
***
Он остановился в паре метров поодаль и преспокойно уселся на траву. Сорвав тростинку, сунул её в рот, задумчиво посмотрел на реку, затем куда-то в синеву неба и блаженно улыбнулся.
Мы же, с опаской косясь на него, старались держаться на расстоянии.
– Привет, ребята, – вдруг сказал он и с прищуром глянул на нас.
Был этот тип довольно высокого роста, ни худой, ни толстый, одет в вылинявшие джинсы и закатанную в рукавах клетчатую рубашку. Лицо и руки тёмные от загара, волосы русые, а глаза – когда он повернулся к нам лицом – непостижимым образом переливались, менялись. И не было возможности установить, какого именно они цвета. Секунду назад тёмно-янтарные, как застывшая древесная смола, и вдруг – бац! – уже густо зелёные, словно вольная мурава на поляне. Тем не менее незнакомец совершенно не вызывал опасения. Было в нём что-то располагающее, дружеское, можно даже сказать, доброе. Нутром я чуял, что доверять ему можно.
– Здравствуйте, – сухо отозвался Серёжка.
Я же хранил молчание: мало ли что.
– Ну как вы тут, много рыбы наудили?
– Не особо, – всё так же хмуро ответил Серёжка. – А вы откуда? Я вас не знаю.
– Откуда я? – Незнакомец посмотрел в сторону поля, на линию горизонта вдали. – Да как сказать… Отовсюду. Вот, прогуляться решил.
– Отовсюду? Это как так?
Вместо ответа незнакомец указал рукой на корзину.
– Гляжу, бочку вытащили.
– А она что, ваша, что ли? – мигом набычился Серёжка.
– Нет, не моя, – примирительно сказал незнакомец. – Парнишки одного. Но он, к сожалению, не сможет её забрать. С ним беда приключилась – ногу сломал, когда с гаража прыгал. Так что теперь в городе, в душной больнице с гипсом лежит. Скучает.
– И что?
Незнакомец пожал плечами:
– Можешь взять её себе.
– А-а… Спасибо.
Подобное великодушие немного успокоило Серёжку, но он по-прежнему держался бочком, насупившись, прям-таки со звериной осторожностью. Мне же оставалось лишь моргать, так как по неизвестным причинам я вовсе не ощущал никакой опасности.
– Да не за что.
– А как звать того мальчишку?
– Дима, – машинально ответил незнакомец. – Но он не из твоей деревни. Из соседней.
– А откуда вы знаете, из какой я деревни? – Подозрительность в голосе Серёжки сменилась неприкрытой воинственностью.
– Так я вас всех знаю, – хмыкнул незнакомец. – В определённом смысле я живу ради вас.
Это прозвучало довольно странно, и я скосился на Серёжку. Он тоже выглядел сбитым с толку.
– Как так? – спросил он.
– Ну вот, как-то так, – отозвался незнакомец. – Ведь ты же любишь лето? И друг твой, – он кивнул в мою сторону, – тоже любит. Правильно?
– Угу.
– Вот потому я и знаю вас.
Серёжка растерянно посмотрел на меня, затем вновь повернулся к незнакомцу.
– Вы кто?
– Июль.
Ответ поразил нас обоих. От неожиданности я даже выпустил порядком уже запыхавшегося жука, и тот плюхнулся куда-то в траву. Я хотел было нагнуться и подобрать его, но передумал.
– Что значит июль?
– Имя моё. Меня зовут Июль.
– Чепуха какая-то, – запротестовал Серёжка. – Июль – это месяц! Не бывает таких имён.
– Верно, месяц, – согласился незнакомец. – И ещё моё имя. Я и есть месяц Июль. А придёт август, я стану Августом.
Серёжка надолго замолчал. Я же тщетно пытался переварить услышанное – было во всём этом что-то мистическое, даже сказочное…
Сам не понял, как спросил:
– Вы – лето?
Июль ласково улыбнулся, и мне вдруг стало очень легко на душе. В тот момент я окончательно убедился, что опасаться этого человека не стоит. Чудак? Всякое может быть. Но зла он не причинит. В глубинах его глаз не скрывалось никакой угрозы. Он просто гулял, он…
– Да, я – лето, – сказал Июль. – Вернее, лето – это я.
– Ничего не понимаю, – рассердился Серёжка. – Лето – это время года, а июль – название месяца. Вы не можете быть летом.
– Это почему же?
– Ну-у… потому что… – Серёжка замялся. – Просто не бывает такого!
– Серёж, – впервые прозвучало его имя, и Серёжка аж подпрыгнул от удивления, – ты веришь, что бедная Варя плачет ночами у озера, где утонула? Веришь ведь, да? Так почему не хочешь поверить в меня?
– Потому что там привидение, – и глазом не моргнув, заявил Серёжка. – Привидения существуют – это всем известно! А вот про то, чтоб лето по земле разгуливало, такого я что-то не слышал.
– Значит, будешь первым, кто об этом расскажет, – улыбнулся Июль, пожёвывая тростинку. – Время года ведь наступает, приходит. Ты сидишь в школе, слушаешь урок Нины Васильевны и наблюдаешь, как за окном зима сменяется весной. Так уходит одна пора, и приходит другая. Так прихожу и я.
То, что Июль знал имя нашей классной руководительницы, поразило ещё больше, чем то, что он знал наши имена.
– Это как в сказке, что ли?
– Ну да, – кивнул Июль.
– Не бывает такого, – огрызнулся Серёжка. Тем не менее в его словах чувствовалась неуверенность.
– А чего вы сейчас хотите? – отважился я на очередной вопрос.
– Ничего, – сказал Июль, – просто гуляю. Мне порой интересно посмотреть, что и как в этом мире делается. Пройтись по полю, понаблюдать за рыбой в реке, подремать в тени деревьев где-нибудь на опушке леса, поглядеть, как резвится ребятня. Ведь я, в большей степени, живу детством – верой, что вы меня ждёте, радуетесь мне. Я есть только до тех пор, пока нужен.
– А как же остальные времена года? Весна там, зима?
– У них свои предпочтения. Весна живёт влюблёнными, их радостью, биением их сердец. Осень – воспоминаниями стариков, меланхолией. Зима, конечно, та ещё злюка, – Июль усмехнулся, – но и у неё случаются хорошие моменты. Ей льстит детская вера в чудеса перед новогодними праздниками, снежки и всё такое.
– И они тоже гуляют?
– Иногда. Тут всё зависит от настроения.
– Ерунда, – настаивал Серёжка. – Всё равно так не бывает.
– Отчего же? – Июль сорвал травинку, покрутил её в пальцах. – Видишь? Трава же бывает. И рыба, которую ты ловишь, – она тоже бывает. Серёжа, а то, с какой радостью ты бросаешь в угол портфель, когда последние уроки окончены и наступает пора летних каникул; то, с каким нетерпением помогаешь своей маме собираться и с каким предвкушением вы едете сюда, – это ведь бывает?
– Это не одно и то же.
– Да, но одно зависит от другого. Не будь меня, ты бы перестал радоваться, загрустил. Не будь твоей радости, не было бы меня. Понимаешь?
Я понимал. Я смотрел на этого человека, назвавшегося Июлем, и мне было ясно, что он имеет в виду. Всё взаимосвязано. Мы радуемся солнцу, и солнце радуется нам. Мы ждём лета, а лето ждёт нас.
Просто… лето порой тоже хочет погулять.
– А что будет, когда я вырасту? – вдруг спросил Серёжка.
Я и сам собирался задать подобный вопрос, мысленно шёл к нему, но он ещё не успел оформиться у меня в голове.
– Так ведь родятся другие дети, которые будут радоваться мне, – ответил Июль. – А ты, повзрослев, начнёшь ценить какое-нибудь иное время года, и тем самым будешь помогать уже ему.
Серёжка нагнулся ко мне и прошептал:
– Шизик какой-то. Давай-ка убираться отсюда.
Я удивлённо глянул на друга: настолько меня поразили его слова. Неужто он не понимает, неужели не видит? Как же так?! Я хотел было что-то сказать, но у меня будто ком застрял в горле.
– Всё нормально, Жень, – подбодрил Июль. – Идите. Не стоит ничего говорить.
Серёжка схватил корзину-бочку и быстро потащил её прочь.
– Ты идёшь? – крикнул он мне, не оборачиваясь.
Я продолжал разглядывать незнакомца, а тот, в свою очередь, с прищуром смотрел на меня.
– Как? – только и спросил я.
– Пока ты веришь, я знаю, – ответил Июль. – Не забивай этим голову, наслаждайся и дальше своим временем. А что касается твоего друга, то он просто начал взрослеть. И это не его вина, что он видит во мне угрозу вместо волшебства. Ничего дурного здесь нет.
Его слова меня слегка задели.
– А я разве не начал взрослеть?
– Детство ещё крепко в тебе. Ты непредвзят и веришь в чудеса, а это самое главное. У тебя есть воображение, Женя, не потеряй его.
Серёжка уже отошёл метров на десять, когда понял, что я не иду следом.
– Ну, ты чего?! – крикнул он с плохо скрываемой злостью. – Давай живей!
Я глянул на друга и повернулся к Июлю.
– А что будет потом?
– Этого я тебе сказать не могу, – улыбнулся он. – Твоя жизнь на то и твоя, чтоб оставаться тайной и оттого интересной. Сам же я некоторое время посижу здесь, а затем отправлюсь куда-нибудь ещё. В мире есть множество мест, куда стоит заглянуть.
– Жека! – настойчиво позвал Серёжка.
– Теперь иди, – кивнул Июль. – Не стоит вам с ним ругаться, успеется.
– Когда я снова вас увижу?
– Как только закончится очередная весна, – подмигнул Июль. – С первым солнечным лучом первого летнего месяца я буду заглядывать к тебе в гости.
Я развернулся и побрёл прочь, сам себе на уме, не замечая ничего и никого вокруг – ни травы, ни жуков, ни Серёжкиной брани. Мысли волчком крутились в голове: что же всё-таки имел в виду этот Июль?
– Ребята, не теряйте воображения!
Мы обернулись, но поляна была пуста, лишь тихо урчала вода в реке, стрекотали кузнечики, да вдали, в деревне, заливалась лаем какая-то собачонка.
***
А дальше всё пошло само собой.
Мы вернулись в дом, и Серёжка рассказал обо всём матери. Та слушала и хмурилась, даже решила сообщить новость соседям – так, на всякий пожарный. Ночью же я вновь читал страшилки из сборника, но разные мысли донимали меня, и потому я никак не мог уследить за сюжетом…
Чудеса и диковины! Передай дальше.
Как-то так назывался рассказ, однажды вычитанный мною в найденном на чердаке фантастическом журнале. Что-то волшебное было в этих словам – надежда, своеобразная вера в светлое и прекрасное. Может, даже призыв к действию?
Тогда я даже и не догадывался, что повесть о мальчике Дугласе, который любил лето, и этот странный рассказ написал один и тот же автор – настоящий Волшебник! Что же узнал он такого, чего не знали остальные? Что увидел? Быть может, в своё время он тоже повстречался с путешественником, которого звали Июль? Лето посоветовало не терять воображения, и он его не потерял…
Так я и уснул – с открытой книгой и включённым фонариком.
В те дни предчувствие чего-то плохого больше не донимало меня. Лишь однажды я ощутил нечто этакое: когда уезжал от лучшего друга в жаркий и душный город, к телевизору и запаху отцовского пота. «Скоро встретимся», – хлопнул меня по плечу Серёжка. И тут я увидел всё это – своё ожидание надвигающейся беды – в его глазах. Там эта беда и таилась, оттуда и брало начало моё предчувствие.
Автомобиль мчался по просёлочной дороге, вздымая облака пыли, а я, погружённый в раздумья, трясся на заднем сиденье. В какой-то момент я даже испугался, что с Серёжкой приключится несчастье, что он не вернётся, и я никогда больше его не увижу. Но чуть позже я вспомнил слова Июля: он просто начал взрослеть.
Что ж, ответ скрывался именно здесь.
Минуло полгода, зима развернула над городом своё покрывало, а я стал замечать, как Серёжка постепенно от меня отдаляется. В нём произошли разительные перемены. Наши с ним дороги сошлись вместе, переплетались какое-то время, а после начали расходиться. Я потерял друга, вместо него у меня появился приятель – человек, с которым можно поговорить на отвлечённые темы, выпить бутылку-другую пива. Но не мечтать. Не вспоминать. Не обсуждать. Ведь интересы у нас отныне тоже стали разными.
Наши жизненные пути удалялись друг от друга всё дальше и дальше. Так, со временем, я потерял и приятеля.
***
До сегодняшнего дня, когда я проснулся и взволнованно уставился в окно, откуда мне улыбался Июль. Нет, в этот раз он не был человеком, одна сплошная магия – озорной луч на полу, затаившийся ветер в кронах деревьев, золотистые отблески на карнизе, неугомонная бабочка-капустница, ткнувшаяся в стекло и умчавшаяся прочь. Но Июль определённо был здесь, я чувствовал его присутствие.
– Куда это ты? – поинтересовалась жена.
– Надо!
И, даже не закрыв за собой дверь, устремился на улицу.
Весь день я бродил по местам своего детства, с тоской отмечая, сколь многое изменилось за минувшие годы. Наверное, впервые мне стало грустно оттого, что нельзя ничего вернуть – хотя бы на пару часиков! – просто чтоб насладиться, вновь ощутить в себе это чувство. Радость и волшебство.
– Чудеса и диковины, – шептал я.
А потом вот решил наведаться на старую квартиру друга. Я не особо рассчитывал застать его там, думал, Серёга разбогател, давно уже перебрался в другой город…
Дверь мне открыла незнакомая и, судя по виду, сильно уставшая женщина. Я представился, поинтересовался, здесь ли обитает такой-то, – и был приятно удивлён, когда она раздражённо крикнула в пыльную глубь комнат: «Э, тут к тебе пришли!» Так мы оказались в убогой кухоньке, где обрюзгший и облысевший Серёга пытался впихнуть мне стопку дешёвой водки. Женщина была его женой, звали её Марина. Она злобно прицыкнула, когда её муж с довольным видом потащил меня на кухню, где целеустремлённо принялся греметь посудой.
Что же с ним произошло?
– Всё равно он был ненормальным, – пробурчал Серёга, глядя на меня слезящимися глазами. Каким-то невероятным усилием воли он сумел одержать верх над своей памятью. То, что его так растрогало, теперь постепенно уходило. – Гребаный Июль! Не-е, Женек, ты меня, конечно, извини, но я ж тебе не сопливый пацан, чтоб верить во всю эту хрень.
Плеснув ещё водки, Серёга быстро опрокинул её в себя. Звучно выдохнул и заел куском чёрствого хлеба. Алкоголь окончательно разрушил волшебство, готовое вот-вот пробудиться. И мне вдруг показалось, будто Серёга и вовсе не хочет, чтобы тот озорной темноволосый мальчуган, каким он некогда был, возвращался. И ещё мне показалось, что Серёга даже боится этого мальчугана. Может, ему просто было стыдно?
Он снова потянулся к бутылке.
– А сам-то ты как? – пробормотал заплетающимся языком. – Где работаешь? Семья там, дети?
Всё умерло. Начались скучные разговоры на отвлечённые темы, и мне оставалось лишь вздохнуть. Сегодня я вновь почувствовал прикосновение детства, но так и не сумел его отыскать. В принципе, глупо было даже пытаться. Ведь нельзя вернуть то, что безвозвратно ушло. Не-а, нельзя…
А ещё я подумал, что, наверное, мы просто безнадёжно повзрослели.
Не дождавшись ответа, Серёга осушил стопку.
– Э-эх, хороший продукт!
И внезапно его повело, взгляд утратил фокус, и Серёга, что-то бубня себе под нос, повалился на стол. Я испугался, даже вскочил со стула, но, услыхав размеренный храп, всё понял.
Потоптавшись некоторое время на кухне, я вышел в прихожую и позвал Марину.
– Чего?
– Кажись, он это… готов, – сказал я.
– Опять уделался, что ли? – рассердилась она. – Ничего, пусть там и дрыхнет, алкаш треклятый! Скотина! Ему не привыкать. Да и вы все задолбали уже! Ходите-бродите, пьянствуете тут. Житья от вас нету!
Не дожидаясь, пока она окончательно разъярится, я поспешил уйти.
***
Замерев посреди двора, растерянный, я смотрел на резвящихся в песочнице детей, и на оккупировавших лавочки стариков, и на говорливых мамаш с колясками. Их тени причудливыми фигурами скользили по земле, в то время как послеобеденное солнце лениво плыло в синей густоте неба. Кругом порхал тополиный пух, жужжали шмели. И где-то вдалеке погромыхивал допотопный, с облупившейся по бокам краской, трамвай. А в лицо мне дышало зноем. Веяло городом, но то была не вонь урбанизации, нет. Что-то совершенно иное. Что-то повседневное, привычное и потому не замечаемое.
Я поглядел себе под ноги и с удивлением обнаружил несколько суетливых муравьёв, спешащих по своим делам. А у подъезда величественно восседал огромный рыжий котяра, насмешливые глаза которого были такими же рыжими, как и его шерсть. И всё это словно бы складывалось в цветастый калейдоскоп из пёстрых образов и дурманящих запахов, проникало в самую душу. Несмотря на разочарования дня, хотелось мчаться незнамо куда, и дышать полной грудью, и ликовать без всякой на то причины, и просто жить!
И тогда меня осенило: волшебство… – я ведь вовсе и не утратил его, как мне показалось. Магия лета по-прежнему была здесь, наполняя пространство вокруг, и Июль стоял где-то рядом. Он добродушно поглядывал на меня и, быть может, загадочно улыбался. Он был всё такой же – высокий, загорелый, с неопределённого цвета глазами и неизменной тростинкой во рту.
Я буквально слышал его слова:
– Не теряй воображения.
И от этого становилось легче. Июль был здесь, – детвора радовалась ему, пусть и не осознавала этого, да и мамаши со стариками тоже радовались. И даже котяра у подъезда казался вполне довольным его появлением. Ведь дело совсем не в возрасте, верно? Дело в воображении. Июль живёт именно там, где сохраняется и детство, и вера, и волшебство.
И теперь, когда я наконец понял это, мне осталось лишь повторить слова Волшебника, сказанные им задолго до моего рождения.
А потому, улыбнувшись лету, я прошептал:
– Чудеса и диковины, передай дальше…
Возвратиться в Содержание журнала
