Угораздило меня родиться таким ослом! И ладно бы фигуральным (фигуральных ослов ведь не сразу видать), так нет – самым натуральным, с ушами и хвостом. С другой стороны, разве я виноват? Пёс говорит, это всё гены, а Пёс у нас всё знает, – с генами, говорит, не поспоришь. Да и родители, конечно, подкачали: мама – ослица в седьмом колене, папа – тоже Осёл натуральный. Спрашивается, кем бы я ещё мог родиться? Уж точно не бабочкой! Несправедливая всё-таки эта наука генетика, я бы сказал даже лженаука, – разве сын в ответе за отца? Почему я должен ишачить всю жизнь из-за папы–ишака? Я часто думаю, мог бы я родиться от других родителей? Или это был бы уже не я? Не знаю, но уж очень обидно было, когда Трубадур представлял Принцессе: а это, говорит, наш Осёл, – и так снисходительно похлопал меня по боку. Всех, значит, «это Кот, это Петух, а это, моя Принцесса, Пёс», – а меня: Осёл! По ушам так и резануло! Чуть со стыда не сгорел – Осёл! Неужели нельзя было как-нибудь помягче, ну, поделикатней что ли, выразиться? Неужели всю жизнь с таким клеймом в Её глазах ходить? Осёл! Эх, чуткости, чуткости элементарной Трубадуру порой не хватает, хотя в остальном он парень хороший: репьями на обочине разрешает лакомиться, на дворах постоялых овса подсыпает, не нагружает сильно в дорогу, да и петь разрешает, а это самое главное. Петь, чего греха таить, я люблю. Петух, конечно, всегда клюв кривит, пение моё слыша, – это, говорит, не пение, а просто рёв утробный, трубой какой-то зовёт (иерихонской, кажется, не знаю, правда, что это такое, надо будет у Пса спросить). За пение, можно сказать, и пострадал – крова хозяйского лишился, работы и кормов гарантированных. Я ведь не приблудный какой-нибудь, не под забором найденный, я – Осёл честный, в хлеву рождённый, молоком ослицы вскормленный. Просто петь люблю, вот хозяин и выгнал, когда надоело моё пение по ночам слушать, хотя я вроде бы и негромко пел, можно сказать под нос мурлыкал.
Да, впрочем, чего сейчас прошлое ворошить? Мало ли кем раньше были? Пёс вон вообще у профессора жил, в библиотеке мышей гонял (профессор почему-то котов на дух не переносил – Пёс говорит, аллергия), воздухом книжным дышал, оттого, наверно, и знает всё. Про Кота и не говорю – детдомовский, по подворотням шлявшийся, до сих пор любит порой «когти веером распустить» да «по-пацанячьи, чиста ка-а-анкретно побазарить», когда Трубадура рядом нет. Но это всё в прошлом – сейчас мы артисты бродячие (Петух, правда, всегда поправляет – «странствующие», но Петух у нас любит поэстетствовать), музыканты из вольного города Бремена (так нас всегда Трубадур объявляет, хотя оттуда только он сам, а я даже не знаю, где это). Сегодня, кстати, Коту крепко перепало от Трубадура за очередную «шуточку», когда, косясь на Принцессу, он ехидно промурлыкал, вроде бы себе под нос, но так, что услышали все, что скоро мы, похоже, станем «беременскими музыкантами». После чего Принцесса густо покраснела и зачем-то одёрнула на себе платье – я чуть не заржал (прости, господи, осла!).
Мы своё призванье не забу-у-дём!
Смех и радость мы приносим лю-у-дям…
Но, если честно, мне Принцесса понравилась – красивая. И добрая. И поёт хорошо – нам как раз для верхних партий такой голосок и нужен, Петух ведь больше хорохорится да умничает, тенора из себя строя, а выше второй октавы взять уже не может (только если «петуха» пустит). Хотя стихи, надо признать, пишет великолепные.
Говорят, мы – бяки, буки,
как выносит нас земля?
– неплохо, да? Или вот ещё:
Ох, рано
встаёт охрана!
Какие строчки! Какой ритм! Это всё Петух наш – Поэт! Не каждому дано. С меня и Петуха, кстати, компания наша и начиналась, если уж прошлое помянуть, хотя организовали всё, спору нет, Кот с Трубадуром. Мы с Петухом ведь земляки, оба– сельские, правда происхождения разного: я – из крестьянской семьи, он – из интеллигентов земских (хозяйка его уборщицей в школе музыкальной работала, грех с такой наследственностью музыкантом не стать). В тот день хозяин мой, мужик, в общем-то, неплохой, с утра злой ходил из-за погоды – утром ливень был с градом, урожай побило сильно. Вот и сорвался на мне, когда я в хлеву на сон грядущий голосок тихонько опробовать хотел.
– Ах ты, скотина непонятливая! Ах ты, ишачина стоеросовая! – ворвался он в загон как бешеный бык и в ярости отдубасил черенком лопаты. – Сколько раз говорили, не реви попусту! – и выгнал затем пинками на улицу. – Всё, уволен без выходного пособия!
Пёс, конечно, потом объяснял, что мог бы пожаловаться в Комитет по защите прав животных, в Гринпис какой-то. Что мог требовать пенсию в Зверсобесе по возрасту, но какая, к черту, пенсия, если хозяин, я точно знаю, никаких отчислений пенсионных ни сеном, ни овсом никуда не делал. Да и я за них нигде не расписывался, можно сказать в конверте получал, – с копытами моими не больно-то распишешься, пойди докажи потом, что честно свой стаж отышачил!
В тот вечер я с Петухом на площади базарной и повстречался, когда по рядам овощным шатался, обшаривая баки и коробки мусорные, ужин добывая. Он тем же занимался, хотя поначалу пытался вид сделать, что просто прогуливается, – мол, за кого ты меня, Осёл, душа мужицкая, принимаешь?! Похорохорился, попетушился, но потом сник.
– Может, так и надо, а? – и Петух вздохнул, усевшись на кучу соломы, клюя гнилой капустный лист. – Может, в этом и заключается правда сермяжная? Исконная, из глубин народных идущая… Может, выйду я из лишений тяжких очистившимся и просветлённым, как считаешь? Ведь со многими великими так было. Да, да! – поражённый этой внезапно пришедшей мыслью, он на мгновение застыл, а затем оживился, вскочил и заходил взад-вперёд. – А ведь и впрямь многие со дна начинали! Многим ведь и не такое приходилось есть, не в таких местах ночевать случалось. Вспомни, Осёл, андеграунд наш, субкультуру панковскую. Хоть и не поклонник я их, но тем не менее – феномен культуры, это бесспорно!
И Петух воспрянул, и его понесло, хотя история его была самая банальная. Хозяйка его обещалась кому-то на день рождения свой индейку приготовить (мода у нас такая в последние годы пошла на блюдо это, сериалов, что ли, насмотрелись, не знаю). А так как никто у нас индейки живой даже на картинках не видывал, и даже объяснить не мог, что это за птичка такая, то решила Петуха на это дело сподобить. (У нас все так делают: мода есть, индеек нет, вот петухам и приходится за собратьев своих пернатых отдуваться, а гостям званым– только вид делать да ахать: ах, индейка была просто божественна!)
– Мне, конечно, лестно было за птицу столь благородную сойти, – разглагольствовал Петух, вальяжно развалившись на соломе, ковыряясь в клюве и время от времени сплёвывая.– Я бы назвал это даже вполне заслуженной кармой: после, не буду скромничать, весьма достойной во всех отношениях жизни и мученической смерти под ножом хозяйки реинкарнироваться в индейку – что может быть почётней? Из разночинцев да в князья! Однако по размышлению зрелому, а я ещё вечером разговор хозяйский подслушал, взвесив все «за» и «контры», решил-таки я дать деру. Знаешь, камрад, как ни банально это, а я банального на дух не переношу, жить всем хочется. Даже Христос, говорят, в Гефсимании просил чашу мученическую мимо пронести. Что же с простого петуха смертного спрашивать? Я – птица скромная, и ничто человеческое мне не чуждо. Хотя перспектива индейкой стать в жизни своей загробной, признаюсь, была заманчива…
Как разочарован был, как плевался потом Петух, когда узнал от Пса, что его благородная индейка заморская всего лишь наш банальный индюк, которого у нас никто и за птицу-то не считал! А в тот вечер решили мы вместе двинуть с утра в город.
– Сельский уклад, понимаешь ли, коллега, бесперспективен в своей экономической перспективе, – убеждал меня с соломы пернатый философ, хотя я ему вроде бы и не возражал. – В постиндустриальном обществе нет места нашим Глашам да Параскевьям, семечки на завалинке лузгающим. Поэтому в город надо рвать, там работу найти легче, да и вообще к культурной жизни приобщимся.
…Через два дня мы были уже в городе. Петух, правда, ходоком оказался никудышным, всю дорогу почти на мне ехал да семечки, на базаре подобранные, лузгал.
– Ты, брат, главное меня держись, – небрежно развалившись на моей спине, залихватски закинув ногу на ногу, как говорится гребень– набекрень, он покровительственно похлопывал меня по холке, поплёвывая шелухой. – Со мной и в городе не пропадёшь. Там ведь знать надо, как жить, а я хоть физически и на селе урождён был, но родина моя духовная, как и для любого интеллигента истинного, в городе. Там, кстати, простачков деревенских не любят, народ там большей частью культурно изощрённый, начитанный, всё больше о духовном помышляет. Не то что Ваня наш: зенки зальёт да ищет, кому бы морду набить. В городе, брат, народ о-го-го какой! Тёртые калачи! Могут, положим, спросить, например: а кто, сударь мой, написал «Полонез» Агинского? Или как «Спартак» с ЦСКА сыграл?
– И кто написал его, полонез этот?
– Да хрен его знает, – и Петух сплюнул. – Полячишко, наверно, какой-нибудь. Они только польки да полонезы писать и умели…
…Город встретил мазутными лужами на окраине, бесконечными заборами вдоль бесконечных фабричных корпусов, коптящими небо трубами, заросшими травой рельсами да разбитыми вагонами в тупиках – картиной, если честно, меня ужаснувшей, но Петух был в восторге.
– Ты видел, видел? – пихал он в бок, когда прокативший рядом огромный самосвал, гружённый щебнем, облил нас грязью, обдав выхлопами. – Какая мощь! Силища-то какая! А? – и он утёрся. – Это тебе, брат, не деревня! Это, брат, ЦИВИЛИЗАЦИЯ! Жэ Жэ Руссо стократно прав был в своём последнем интервью на CNN, когда сказал, что…– Петух вдруг спохватился и подозрительно посмотрел на меня. – Ты, кстати, Жэ Жэ Руссо не читал?
– Не-е, даже имени такого не слыхал.
Петух успокоился.
– Так вот, лорд Жэ Жэ сказал, что цивилизация есть базис надстройки, высшая стадия общественно-экономической формации, наше светлое будущее, настоящее и прошлое. Ну, в общем, всё из «Суммы теологии». Или, может, «Зенд-Авесты», точно не помню, я давно вещей его не перечитывал…
…Когда начались жилые кварталы, мы стали искать ближайший рынок.
– Понимаешь, коллега, – деловито вышагивая по тротуару, объяснял мне Петух, – сельская экономика в своей основе – это экономика базарная, там центр и средоточие жизни селян. А современная городская экономика – это экономика рыночная, сложный многоуровневый континуум. Поэтому на рынок надо, если хотим в урбанистической инфраструктуре место под солнцем найти. Там и работа, и кормёжка будет, вот увидишь.
И работы, и кормов там и впрямь хватало, – но, как оказалось, не для нас.
Войдя в ворота, я поначалу лишь удивлённо оглянул ряды – это и есть городской рынок, о котором Петух все уши прожужжал? Обычный базар, только большой, ну многоуровневый, это да, в этом плане Петух не соврал – был там и второй этаж с прилавками. А в остальном базар базаром, у нас на ярмарках осенних не меньше, наверно, бывает: бабушки вездесущие с ящиками, перевёрнутыми вместо лотков, запах капусты гнилой да рыбы сушёной, тётки крикливо-красномордые с баулами за плечами – «чай, кофа, пи-и-ирожки с хреном!» Ну ещё иностранцев за прилавками побольше – все чернявые, носатые, кепки на затылке, по-своему лопочут быстро, горячо, гортанно.
– Итальянцы, – с уважением в голосе шепнул Петух, кивая на них, – узнаю благородную латынь.
Но я только отмахнулся.
– Ты лучше скажи, где тут эта, э-э…, как её, инфраструктура что ли, ну, с местами под солнцем?
– Ты лучше не зевай, Осёл, – осадил меня Петух. – Тут знаешь, какие карманники работают? На ходу ощиплют!
Я оглянул себя – перьев на мне не было, карманов тоже, – что с меня взять? С драной овцы я понимаю ещё… На всякий случай заглянул себе под хвост, но всё было на месте.
Мы прошлись по рядам.
– В общем, так, – шептал Петух, – подвалим к бизнес-мужичку какому-нибудь попроще, лучше к нашему, а то с итальянцами, боюсь, языковой барьер мешать будет, я ведь в латыни давно не практиковался. И наймёмся: ты – промоутером или мерчандайзером каким-нибудь, я – топ-менеджером. Много просить не будем, сойдёмся, думаю, за прожиточный минимум – харчи да курятник. Говорить всё я буду, ты не беспокойся, я знаю, как с такими разговаривать. Ты кивай только головой, – мол, да, да! Если про опыт работы спрашивать будут, говори, что из института только что, но на пятом курсе подрабатывал, легко обучаем и коммуникабелен. Запомнил? Ком-му-ни-ка-бе-лён…
… – У вас прописка-то хоть есть какая-нибудь, мерчандайзеры? – насмешливо спросил нас первый же бизнес-мужичок в мятой рубашке и шлёпанцах на босу ногу, загоравший на парапете, лениво покручивая чётки. – Ну, или регистрация?
Петух захорохорился.
– Мы, вообще-то, свободные граждане! И страна у нас свободная.
Я усиленно закивал головой – о, да, да, очень, очень свободная!
– Понятно всё с вами, – мужичок крутанул чётки ещё раз и, спрыгнув с парапета, ловко убрал их в задний карман. – Вот и гуляйте, коли свободная, – и широко улыбнулся, – и сами пока на свободе…
… – Да какие из вас, к черту, грузчики? – отмахнулся от Петуха, наверно, уже десятый хозяин, когда с мечтами о «работе в офисе» пришлось расстаться. – Осёл староват, ты, Петушок, извини, хиловат. Куда я вас возьму? Да и без регистрации вас первый же патруль загребёт, бегай потом за вас штрафы плати! Не-е, мужики, извиняйте.
…– Всё нормально, Серый, всё идёт по плану, – бодрился Петух, когда устраивались вечером на ночлег в небольшом скверике за рынком, полуголодные и разочарованные. – Завтра с утреца на биржу сходим, объявления почитаем, рынок труда изучим. В общепите можно поискать, по ресторанам всяким, кафешкам, там всегда кто-нибудь нужен. Я, так уж и быть, на администратора соглашусь, тебя в официанты можно пристроить, – он толкнул в бок и захихикал. – Представляешь, Серый, выходишь ты в зал в манишке белой, накрахмаленной, через копыто полотенце вафельное, и все тебя только и кличут: челове-е-ек! (в кои-то веки! представляешь?) Человек, два бургундского, пожалуйста, и… и ослятинки. Тоже две, можно свежей, – и Петух затрясся от смеха, – с яйцами в майонезе!
– Че-е-го?! – вскипел я и вскочил с газона. – Ослятинки?! Может, наоборот, им петушатинки захочется администраторской? Или индейки в соусе, ты ведь индейка уже опытная!
– Ну у тебя, Осёл, блин, и шуточки! – Петух отскочил и обиженно насупился. – Чёрный у тебя какой-то юморок. Грубый и плоский, – я бы сказал, сержантский. Ты случаем в армии не сержантом был?
– Нет, – огрызнулся я, – я там администратором служил. На птицеферме. Петухов гонял, чтоб яйценоскость поднималась.
…На следующий день мы, конечно, помирились – да и что ещё оставалось, коли вместе решили держаться?
– В общем, так, Осёл, – наставлял Петух перед дверями какой-то забегаловки, – заходим, сразу улыбайся, приветливо так, но чинно. Хвостом сильно не маши, они этого у официантов не любят, можно прибор со стола смахнуть ненароком. Про стаж предыдущий если спросят, говори, что студент ещё, на юрфаке МГИМО учишься, не хочешь, мол, у родителей на шее сидеть. Но лучше молчи, я скажу если что, всё равно я буду всё говорить. Я ведь шашлычников этих как облупленных знаю, менталитет их, психологию их мелкобуржуазную, физиологию. Ты, главное, улыбайся пообаятельней, это сразу располагает. Ну, можешь ещё покашливать при этом, чтоб на улыбку твою внимание обращали, но совсем чуть-чуть, я бы сказал, деликатно. Именно покашливать, а не кашлять…
… – А что это ваш Осёл скалится всё так странно? И хрипит ещё при этом? – и хозяйка забегаловки, дородная, неряшливо одетая бабища, подозрительно оглядела меня. – Может, у него бешенство коровье?
– Осёл, ты не можешь как-нибудь понежней улыбаться? Не так зверско, поласковей, а? – еле сдерживаясь, попросил Петух, когда меня пинками, а его за шкирку выкинули из шашлычной. – И лучше молчи вообще, чтоб ни звука, ни писка, покашливания отменяются, хорошо?
… – А что это ваш Осёл молчит всё и улыбается так блаженно? – спросили во второй точке. – Может, он идиот?
– Ладно, Осёл, – сдался Петух, выйдя на улицу, – внесём коррективы в образ. Улыбайся только время от времени и только к месту, например после шутки чьей-нибудь. И время от времени фразы какие-нибудь умные вставляй, чтоб за идиота не считали. Ну, типа, «ситуация на рынке, конечно, сложная, мы понимаем, котировки фьючерсов стагнируют, но зато индекс Доу-Джонса растёт». Ну, что-нибудь в этом роде, понял?
Я кивнул, но в следующей кафешке на меня даже не посмотрели – заинтересовались почему-то лишь Петухом.
– К нам, говоришь, хочешь? – ласково спросила его красивая румяная тётка и, потрепав Петуха за хохолок, крикнула в подсобку: – Люсь, как у нас там с окорочками? Хватает?
– Да, до понедельника ещё хватит, – раздался из подсобки голос невидимой нам Люси.
Тётка повернулась и чуть виновато развела руками.
– Видишь, петушок, пока не нужен, – и ободряюще улыбнулась Петуху. – Но ты не расстраивайся, зайди на следующей недельке, может, пригодишься.
Я деликатно кашлянул – тётка чуть не подпрыгнула.
– Ситуация на рынке, конечно, сложная, но индекс Дауна-Джонса… – начал было я, но Петух уже тащил меня на выход.
– Видишь, Осёл, уже что-то, – сказал Петух, оказавшись на улице. – Если не найдём ничего до следующей недели, надо будет зайти. Запомни тоже вывеску: «Бистро. Цыплёнок табака». Ты заметил, кстати, как она на меня смотрела? – и он не без самодовольства пригладил хохолок. – Иногда приходится, как видишь, прибегать к обаянию своему мужскому. Мне кажется, она на меня повелась, и серьёзно, как думаешь?
Я кашлянул.
– Ситуация на рынке, конечно, сложная, но индекс Дауна… – и, не выдержав, я заржал. Прости, господи, осла!
В тот день работы мы так и не нашли, хотя ужин, полазав по мусоркам, добыли (правда, с «приключениями» – пришлось ноги уносить от собак бродячих, державших, как выяснилось, эту территорию). А на следующий день познакомились с Псом и Котом…
… – Ага, смотри, Осёл, – и Петух ткнул крылом в объявление, что висело у входа в центр занятости, куда направились с утра. – Вот что нам надо.
На тетрадном листке в клеточку неровным, пляшущим почерком было нацарапано: «Крупной международной корпорации требуются топ-менеджеры по работе с крупнейшими эксклюзивными клиентами. Работа в офисе, график свободный, з/плата высокая: оклад 4000 УЕ в неделю + %. Опыт работы, образование, прописка не требуются. Не гербалайф. Не интим. Собеседование по адресу – пр. Красных Супервайзеров, 17».
– Петух, а у УЕ курс к сену какой?
– Не знаю, надо в обменнике как-нибудь посмотреть. Заодно к просу узнаем, – и он махнул крылом. – Ладно, пошли спросим у кого-нибудь, как до проспекта Супервайзеров добраться.
Проспект – это было сказано, конечно, громко: узкая пыльная улочка в районе цементного завода с тротуаром в колдобинах, панельными пятиэтажками на одно лицо да редкими чахлыми деревцами во дворах. Ещё час, наверно, мы искали дом номер семнадцать, хотя пятнадцатый и девятнадцатый дома, почему-то оказавшиеся соседними, нашли сразу.
– Странное место они себе выбрали, – я недоверчиво оглядел ржавую дверь, ведшую в подвал, с картонной табличкой «Крупная международная корпорация. Отдел персонала». Надпись была сделана от руки красным маркёром.
– Много ты корпораций крупных видел! – фыркнул Петух. – Во-первых, здесь всего лишь один отдел. Во-вторых, коллега, это вообще мировая тенденция: многие корпорации, чтобы расходы свои оптимизировать, большинство служб вспомогательных переводят в офисы подешевле. Это ведь только для высшего руководства представительские помещения требуются, а для остальных, с нынешними средствами связи, какая разница, где сидеть? Трубочку поднял – алло, шеф! – и ты уже на ковре. Пошли, Осёл, не тормози!
И он решительно толкнул дверь.
Внутри оказалось не лучше. Полутёмный сырой коридор, пропахший мышами и мочой, вёл в небольшую полупустую комнатку, тускло освещённую голой лампочкой под потолком. У стены – ряд драных стульев, какие-то коробки, непонятно откуда играла музыка, а на некрашеной деревянной двери в углу красовалась ещё одна картонная табличка – «Вице-президент по вопросам управления персоналом». На ближнем стуле чинно сидел вислоухий, непонятной породы пёс-очкарик в тёмном строгом костюме и галстуке (как выяснилось, такой же соискатель, как и мы) и с серьёзным видом читал какую-то книгу. Когда мы вошли, он неторопливо оторвался от книги и, поправив на носу очки, солидно, с чувством собственного достоинства кивнул нам:
– Добрый день, господа. Тоже на собеседование? Просили подождать. Так что присаживайтесь.
Петух сразу приосанился, расфуфырился и вежливым кивком поблагодарил пса.
– Спасибо, сударь, – распушив хвост, он степенно прошествовал к стулу, подвинутому псом, и с той же степенностью уселся. – Мы вот с коллегой решили, ну, из чистого любопытства, заглянуть по объявлению. Может, действительно стоящее предложение, кто знает. Вы, кстати, не слышали никогда раньше об этой компании?
– Как вам сказать, – пёс пожевал губами.– В аналитических обзорах, рейтингах я именно «Крупной международной корпорации» не встречал, но ведь большинство крупных компаний работают под многими именами, и не обо всех мы можем знать, – скосив глаза на дверь, он наклонился к нам и, понизив голос, поделился догадкой.– Мне кажется, судя по дизайну офиса, это может быть «Popa-», ну, или «Jopa-Cola», узнаю их корпоративный стиль.
Петух важно закивал:
– Да-да, стиль, безусловно, их, мне тоже так сразу показалось, – он небрежно закинул ногу на ногу и, ещё раз оглядев комнатку, слегка вздохнул, покачивая головой. – К сожалению, отечественным компаниям ещё далеко до подобных стандартов. Где вы найдёте ещё такую изысканную простоту, минимализм, отсутствие излишеств, сразу настраивающее на рабочий лад? Офисы наших фирм порой просто поражают безвкусием, кричащей роскошью и откровенным китчем. А здесь явно чувствуется работа комплексной команды имиджмейкеров, дизайнеров, психологов. Я думаю, всё-таки это скорее «Jopa-Cola», это более для них характерно.
Я кашлянул – а я что, лыком шит?
– Ситуация на рынке, конечно, сложная, котировки фьючерсов стагнируют… – и я запнулся, опять забыв название этого проклятого индекса.
Пёс с уважением посмотрел на меня.
– Да, фьючерсы падают, вы правы, но зато индекс Доу-Джонса растёт.
Тут дверь с табличкой приоткрылась, и оттуда выглянул чёрный кот в чёрном смокинге и белой манишке.
– Все? Больше никого нет? – и он махнул лапой. – Тогда проходите, господа.
Мы прошли в кабинет вице-президента, если это, конечно, можно было назвать кабинетом. Такая же полупустая комнатка с отслаивающейся от сырости штукатуркой и лампочкой без плафона, те же драные стулья в центре и обшарпанный стол напротив. На стене висела карта мира с какими-то цветными кнопками, воткнутыми в беспорядочном множестве по её поверхности. На столе стоял дисковый телефон, вроде бы совсем древний, но при этом беспроводной (проводов я не заметил, хотя кот при нас кому-то звонил).
– Проходите, господа, располагайтесь, чувствуйте себя как дома, – суетился вокруг кот. – Секретарша на курсах сейчас, права на яхту получает, приходится теперь вот самому. Присаживайтесь.
Он лучезарно улыбался и, усадив всех, сел за стол.
– Итак, джентльмены, пора, думаю, нам познакомиться поближе, – улыбка не сходила с его морды, и он радостно потёр лапы. – Как вы уже поняли, я вице-президент нашей корпорации по работе с персоналом. Зовут меня Кот, просто Кот. А вас, джентльмены?
Пёс неторопливо встал и степенно раскланялся.
– Пёс. Просто Пёс.
И так же степенно сел. Пришлось вставать и нам.
– Петух, – Петух шаркнул ножкой. – Просто Петух.
Я от волнения забыл своё имя и в ужасе замямлил:
– Ситуация на рынке, конечно, сложная, но индекс…
– Осёл! – быстро встрял Петух. – Это просто Осёл, господин вице-президент!
– Ну что ж, очень приятно, джентльмены! – Кот опять потёр лапы.– Очень приятно! Позвольте вначале немного рассказать о нашей корпорации. Наша корпорация… О, совсем забыл! Sorry! – он хлопнул себя по лбу и рассмеялся. – Вот что значит работать без секретарши! Прошу прощения, господа, буквально минутку!
Кот придвинул телефон и поднял трубку.
– Алло, Жоржета? Ах, это ты, Сусанна! Извини, богатой будешь! Соедини-ка меня, пожалуйста, с Муртазой Эйзенхауэровичем, да-да, с отдела дистрибуции и контрибуций. Эйзенхауэрыч, ты? Слушай, как там у нас, из Кейптауна партия пришла? А в Бангкок отправили? Всё в порядке? Хорошо. Как там, кстати, котировки фьючерсов наших на Лондонской? Стагнируют?
Заметив, как я напрягся, Петух незаметно пнул меня по ноге и показал кулак: молчи!
– Что? – Кот, казалось, засиял и переложил трубку к другому уху. – Хосе Мария Педрито у вас? Эйзенхауэрыч, кликни его, пожалуйста, к трубочке, давно его, старого плута, не слышал! – он оторвался от телефона и, прикрыв трубку, быстро пояснил нам:– Это друг мой старый, ещё по Кембриджу, сейчас в «Popa-Cola» рулит, – и снова в трубку.– Педрито? Хай, мачо, хай! Бона сьерре, камараде. Чиво сьяса? О-ла-ла, о-ла-ла! – Кот чему-то рассмеялся. – Кватроченто амбразуре? Иес, иес, пипл зер гут, абер ла скуадра адзуритта, нота бене но пасаран, ю импасэбл гаучо просперити ля фам. Олл райт, коммон-бой, гуд найт!
Положив трубку, он ещё, наверно, минуту улыбался, словно захваченный приятными воспоминаниями, но затем встряхнулся.
– Итак, на чём мы остановились? О, да-да, корпорация наша была создана более ста лет тому назад и постепенно распространила своё влияние на весь мир. Сейчас мы крупнейшая компания планеты на рынке эксью… эскми… – он запнулся и, чуть покраснев, скосил глаза на лежавшую перед ним бумажку, – да-да, эксклюзивных клиентов.
Кот торопливо повернулся к карте на стене и поводил лапой.
– Здесь вы можете увидеть наши региональные филиалы, каждая кнопка – филиал. Как видите, нами охвачены практически все регионы. А в этом году мы наконец открылись и в вашем городе.
Карта и впрямь была густо утыкана кнопками – и на суше, и на морях-океанах, и на полюсах.
– Сейчас мы набираем штат для филиала, и нам нужны топ-менеджеры, крупные организаторы-управленцы, животные с активной жизненной позицией, готовые работать и зарабатывать, готовые высоко нести марку нашей корпорации, разделяющие наши ценности и устои, – Кот встал и заходил перед нами, голос его уже обрёл былую уверенность, окреп.– Мы ведь не фирма-однодневка, не просто крупная компания, мы – КОРПОРАЦИЯ! Мы не просто что-то продаём или оказываем услуги, – нет, мы несём ещё свет наших идей, наших ценностей, нашу энергетику! Да, цель любого бизнеса – прибыль, с этим трудно спорить, но прибыль можно получать по-разному, и так, как делаем это мы, не делает никто. Это, скорее, уже не бизнес, это – миссия, искусство, это – служение! Есть человеческие призвания, есть призвания и у компаний, есть оно и у нас. Мы пришли, чтобы изменить этот мир, сделать его лучше, светлее, чище, чтобы творить Добро и оставить на земле свой след, след Истины и Созидания! – Кот воодушевлялся всё больше и больше, что называется завёлся, вдохновенно зажестикулировал, размахивая лапами и хвостом, голос его зазвенел. – Взгляните на окружающий мир, огромный, вечный, казалось бы, неизменный, но даже падающий с дерева лист меняет картину мира. Что же можно сказать о целом сообществе, именуемом «Корпорация», объединённом одной целью, благой мыслью, единой волей? Нас тысячи, десятки тысяч, в сотнях государств, на сотнях континентов! Загляните в душу себе, оставшись наедине, остановите на минуту свой бег по колесу жизни – что вы, кто вы, куда идёте? Вопросы, вечные вопросы, и нет, кажется, ответа нигде, только хаос, только тьма вокруг, неизвестность и одиночество. Но даже шутка друга, улыбка любимой, смех ребёнка способны разогнать эту тьму, внести смысл в бессмысленность бытия. Что же можно сказать о многонациональной и многовидовой семье Корпорации, где у вас будут тысячи друзей, десятки тысяч любимых, сотни тысяч детей? Где каждый день, каждый час и миг наполнены смыслом, светом, созиданьем? Да, мы не просто компания, не просто бизнес. И поэтому нам нужны не просто специалисты, не просто хорошие работники, нам нужны – Личности, нам нужны– Творцы! Не каждому это дано – работать в Корпорации. Это как Судьба, это Призвание. Много званых, да мало избранных. Готовы ли вы стать работниками Корпорации? Готовы ли влиться в единую семью, делить вместе наши радости и горести, нести миру наш свет, наши ценности и идеи? Готовы ли к Служению и Труду? Только об этом я вопрошаю вас, братья! Только об этом!
Кот остановился и обвёл нас пронзительным, проникающим в душу взглядом, зеленые глаза его горели неземным огнём, грудь вздымалась, шерсть блестела. Меня даже дрожь пробрала, так вдохновенен он был в этот миг. Замерли под его взглядом и Пёс с Петухом, – стало слышно, как гудят комары под потолком.
– Мне кажется, я не ошибся в вас, – словно удостоверившись в чём-то, Кот решительно тряхнул головой, и радостная улыбка озарила его лик. – Мне кажется, что я вижу перед собой именно таких животных! Да, да, вопрос решён, именно такие, как вы, нам и нужны! – и Кот уже радостно жал нам лапы, копыта. – Да, да, я верю в вас, джентльмены!
Петух восторженно, со слезами на глазах тряс лапу Кота.
– Мы не подведём вас, господин вице-президент! Поверьте, не подведём!
Даже я расчувствовался – нас берут в Корпорацию! В нас верит сам вице-президент! Один Пёс нерешительно мялся:
– Простите, господин вице-президент, – и он смущённо поправил очки на носу, – но ведь вы… вы даже толком нас не узнали, не изучили. Мне, конечно, крайне лестна ваша оценка и выбор, но неужели у вас соискатели не заполняют хотя бы анкет, не тестируются? Ведь надо же выяснить, кто мы, чем занимались раньше, наш опыт, квалификацию?
– А зачем? – и Кот насмешливо оглядел Пса. – Я и так безо всяких анкет вижу, кто есть кто. Вот вы, например, уважаемый господин Пёс, по жизни – «ботаник»!
Пёс изумлённо воззрился на Кота.
– Как вы догадались?! Откуда?! Да, Аарон Энгельгардович, к сожалению, ныне покойный, чью библиотеку я имел честь охранять, был, действительно, профессором ботаники, членом-корреспондентом многих ботанических академий. Я не мог не стать ботаником.
Кот самодовольно усмехнулся и расправил усы.
– Вы недооцениваете возможностей Корпорации, наши методики отбора персонала, наши «ноу-хау», а также меня лично. Всё-таки я не первый год занимаюсь кадрами, и при моем опыте, интуиции, знании психологии мне не нужны никакие резюме, анкеты, прочие тесты. Мне достаточно взгляда, чтобы понять, кто вы, что вы и подходите ли нам.
Смущённый Пёс посмотрел на Кота с невольным уважением. Петух похлопал Пса по плечу.
– Надо верить господину вице-президенту, камрад! Верить, как он поверил в нас! Ведь теперь мы – одна семья.
– Золотые слова, месье Петух! – Кот захлопал. – Браво! Вы, я вижу, уже проникаетесь духом Корпорации, нашими ценностями и устоями. Вы далеко пойдёте, я уже сейчас вижу это, глаз у меня, как вы убедились, намётанный. Беру вас на заметку, так что карьера у нас вам будет обеспечена. Я ведь тоже когда-то начинал простым топ-менеджером. Вашу лапу, коллега!
И Кот ещё раз потряс лапу Петуху, уже окончательно покорённому, потерявшему голову от внезапно раскрывшихся перед ним сияющих далей.
– Ну что же, господа, – Кот радостно потёр лапы, – осталось только подписать контракты и вперёд, за работу! Но прежде одна маленькая формальность, – он сделал небольшую паузу и испытующе посмотрел на нас. – Дело в том, что Корпорация наша активно занимается благотворительностью, нами финансируются сотни благотворительных фондов и обществ в сотнях государств, мы отчисляем ежегодно миллионы УЕ на эти цели. Весьма активно участвуют в этом и наши сотрудники, регулярно и совершенно добровольно направляя часть своих заработков, весьма, кстати, высоких, на нужды больниц, детских домов и домов престарелых. Это стало, фактически, обязательным элементом нашей корпоративной культуры, выражением приверженности к нашим ценностям и устоям. Поэтому прежде, чем подписать контракт, мы требуем от соискателя на деле, а не на словах, доказать, что он разделяет наши убеждения и взгляды, и сделать небольшой взнос на благотворительные нужды. И тем подтвердить, что он личность социально ответственная, что готов сознательно следовать требованиям корпоративной культуры. Не надо только волноваться, господа, для вас, отобранных мной лично, это всего лишь формальность, – успокаивающе заверил нас Кот. – Ведь речь идёт о сумме чисто символической, учитывая ваши оклады, а это, напомню, четыре тысячи УЕ в неделю плюс проценты. Первая зарплата, кстати, будет уже в эту пятницу, у нас она еженедельная.
– И какова эта символическая сумма? – осторожно осведомился Пёс.
– О, сущая безделица! – засмеялся Кот. – При ваших окладах я бы даже постеснялся её называть: всего пятьдесят УЕ!
Я огорчённо крякнул: когда зарплату получаешь сеном, тем более в «конверте», УЕ откладывать как-то не получается. Обидно только из-за этого такую работу терять!
– А нельзя ли… – и я замялся, – нельзя ли это сделать в счёт первой зарплаты? Ну, удержать взнос этот в пятницу? Сейчас я совсем без денег.
– Нет, – категорически отрезал Кот, – торг, я думаю, здесь неуместен.
Я вздохнул, – значит, не судьба, – и собрался уже было уходить, попрощавшись с надеждами на работу в Корпорации, но тут Петух показал себя во всем блеске.
– Постой, Серый! – Петух хлопнул меня по плечу. – Теперь мы ведь одна семья! Как верно сказал господин вице-президент в своей недавней речи, наша миссия «созидать и творить Добро», – и Петух достал из внутреннего кармана, откуда-то из-под крыла, зеленую купюру с короткой надписью наискосок «100 УЕ» и небрежно, широким жестом бросил её на стол перед Котом.– Плачу´ за двоих! Отдашь с первой зарплаты, Серый!
Я был растроган и восхищён – ай да Петух, настоящий товарищ! И только теперь понял, почему он так на рынке карманников опасался.
– Брависсимо! – неуловимым движением смахнув банкноту в карман, Кот разразился настоящей овацией. – Брависсимо, месье Петух! Хочу сказать, что ваша карьера уже началась, я не ошибся в вас! Назначаю вас с сегодняшнего дня не просто топ-менеджером, а супер-…, нет, нет, лучше сразу гипер- или ещё лучше мегавайзером, да-да, региональным мегавайзером! Поздравляю с повышением, месье, оклад соответственно удваивается! Теперь ваше слово, господин Пёс, всего-то лишь пятьдесят УЕ!
Петух торжествующе смотрел на нас с Псом – учитесь! Но Пёс почему-то колебался.
– Не знаю, всё так неожиданно, – растерянно бормотал он и всё протирал очки. – Так сразу, на такие должности, такая ответственность… Ведь нам даже не объяснили, что конкретно мы будем делать…
– Господин Пёс! – Кот начал терять терпение. – Время слов прошло, пришло время действий! Пора на деле доказать свою преданность и лояльность Корпорации, как это сделал месье Петух, причём не только за себя! Поверьте, Корпорация не обеднеет без вашего взноса, тем более если он идёт на благотворительность. Но мы должны знать, что вы разделяете наши убеждения, что вы – наш единомышленник и не деньги являются для вас высшей ценностью. Вам жалко каких-то жалких пятьдесят УЕ для детей-сирот?! Вам жалко презренной крашеной бумаги для стариков-инвалидов?! И после этого вы хотите работать в нашей Корпорации? Корпорации, миссия которой – нести людям только свет, только добро и созидание? Как вяжется это с вашими принципами гуманизма, а вы ведь гуманист, месье Пёс, я знаю вашу собачью натуру, лучших друзей человека. Ах, видел бы вас сейчас ваш Саурон Изенгардович! Да он, наверно, в гробу сейчас ворочается! А впрочем, что я перед вами распинаюсь? – Кот с горечью махнул лапой и повернулся к Петуху. – Господин мегавайзер, объясните оппортунисту политику Корпорации! Вы, я знаю, уже прекрасно усвоили её, вас я смело могу бросать на любой фронт работы.
Петух подскочил к Псу.
– Брат, ты не прав! Ты глубоко не прав! – загорячился Петух, от волнения перейдя даже на «ты». – Ведь господин вице-президент уже объяснил тебе всё! Послушай его, ведь он хочет тебе только добра, только блага, ведь это наша миссия – нести их в массы! Я отдал последние свои деньги, причём не только за себя, можно сказать положил жизнь за други своя, а тебе жалко вдвое меньше за себя отдать? Не забывай, что мы теперь одна семья и должны вместе делить наши радости и горести. Подумай о стариках, сиротах, об имидже Корпорации, наконец! Ведь как верно заметил господин вице-президент, ты ведь гуманист, Пёс, ты – лучший друг человека! И как гуманист гуманиста хочу спросить: тебе жалко каких-то пятьдесят УЕ на помощь людям?! Людям, лучшим другом которых ты считаешься?! Или занятия ботаникой, всякими там гербалайфами, прочей ботвой, совсем засушили твою чуткую душу? Вспомни хозяина своего Декамерона Сталинградыча, вспомни его светлый образ, его жизнь, уже ставшую образцом служения человечеству, разве этому он тебя учил? Ведь он всегда говорил тебе, Пёс: твори Добро пока живой, пока сердца для чести живы! Вспомни последние часы его жизни, его предсмертные напоминания, разве не об этом он говорил с тобой слабеющими устами?
– Да, да! – и Пёс неожиданно зарыдал. – Именно об этом! Да, я – подлец, господа, я – последний подлец! Я хотел забыть его последние наставления, его заветы, последние слова этого святого человека! Я предал своего учителя, всегда подававшего бабушкам в переходах, кормившего голубей на площадях. Я подлец, господа, подлец, но дело в том… – он запнулся и зарыдал ещё сильней, – у меня нет пятьдесят УЕ! Я бы давно отдал их, я ведь, действительно, гуманист, но у меня всего лишь их сорок девять! Понимаете, сорок девять!
Кот тихо чертыхнулся, но тут же спохватился и взял себя в руки.
– Всё в порядке, месье Пёс, не корите себя. Вы – настоящий гуманист и верный ученик своего учителя. Нас устроит и сорок девять УЕ, одну добавлю от себя лично. Давайте их сюда и забудем этот разговор.
– Да, конечно, возьмите, – всхлипывающий Пёс протянул Коту зеленую купюру. – Здесь ровно сорок девять. Это всё, что удалось выручить за дом, библиотеку и гербарии Аарона Энгельгардовича. И ещё: я верну вам одну УЕ в эту пятницу, Аарон Энгельгардович учил меня всегда возвращать долги.
– Хорошо, хорошо, как вам будет угодно, – Кот быстро убрал деньги в карман и оглянулся на дверь. – Вот что, друзья мои, посидите пока здесь. А я в бухгалтерию нашу, это в соседнем корпусе. Надо же вас в штат ввести, в ведомости зарплатные, чтоб уже с сегодня зарплату начисляли. А потом вернусь и обсудим всё остальное, кто чем заниматься будет, обязанности и прочее. Если кто позвонит, скажите, что скоро подойду. Ну, или, если срочно, пусть на «трубу» звонят.
Тут-то всё и произошло. Я как-то неловко посторонился, желая пропустить Кота, отмахиваясь при этом от комаров, и нечаянно смахнул хвостом со стола телефон. Он грохнулся на пол, разлетелся, и мы увидели, что это всего лишь пустой корпус– внутри ничего не было!
Первым, до кого всё дошло, был Петух.
– Держи мошенника! – истошно завопил он и вцепился в Кота, рванувшегося было к двери, но после этого дошло и до нас с Псом.
Пёс, отбросив свою книгу, а это оказался «Маугли (в комиксах)», одним прыжком опередил «вице-президента» и, захлопнув дверь, припёр её спиной. Кот оказался в западне.
– Верни деньги, жулик! – вопил Петух, петухом наскакивая на Кота, зажатого в угол. – Верни, или я за себя не ручаюсь!
Но Кот, к удивлению, ничуть не стушевался, несмотря, казалось бы, на безвыходность своего положения и наше превосходство в силах. Он вдруг рванул на себе манишку, затрещала ткань, обнажившая полосатую робу и грудь в наколках, и Кот надрывно заорал:
– Вы чё, лохи, в натуре, попутали?! Нюх потеряли, а?! А ты, питух гамбургский, за редиску держишь?! – он толчком опрокинул Петуха и пошёл на меня: шерсть дыбом, глаза горят, когти навыпуск и хвостом себя по бокам от ярости хлещет словно тигр, такой же полосатый. – Свали, скотина, кому сказано, с дороги! Урою, сгною, пасть порву, моргала выколю!
Он схватил меня когтями за ноздри и пихнул что есть силы назад. От неожиданности и боли я сел на задницу, на время утеряв способность соображать. А Кот развинченной, что называется, приблатненной походкой двинулся к Псу, что держал дверь.
– Скольких я порезал, скольких перерезал, сколько душ невинных загубил! – гнусаво напевая, с нехорошей улыбкой на губах, он приближался к Псу, пощёлкивая когтями. – Ну шо, ботаник очкастый, щас я тебя на хот-доги рвать буду! У-у, скилько я вашего брата по молодости порубал! Вмиг у своего конопельщика Саруманыча очутишься! Или как его там бишь, доцента твоего?
Пёс в волнении снял запотевшие очки и, протерев, надел снова.
– Вы можете сколько угодно оскорблять меня, гражданин Кот, – голос его задрожал, – но не троньте светлого имени Аарона Энгельгардовича! Во-первых, семейством конопляных он никогда не занимался, может только по молодости. Его основная специализация – папоротникообразные и хвойные. Во-вторых, он был не доцентом, а профессором, повторяю, профессором!
Кот, уже чувствуя себя хозяином положения, залился издевательским смехом.
– Хо-хо-хо! Профессор! По хвойным! Ёлки, что ли, рубил? Да я думаю, он, может, даже и доцентом не был, аспирантишкой каким-нибудь всю жизнь пробегал!
– Аспирантом?! – Пёс задохнулся от возмущения. – Ты Аарона Энгельгардовича аспирантом назвал?! – и он рванул на себе ворот. – Ну ты, блин, котяра, беспредел творишь!
И мы стали свидетелями поразительной метаморфозы: Пёс зарычал, рывком сбросив пиджак, сдёрнул галстук, отшвырнул очки и рванул на себе рубашку. Посыпались пуговицы, опять затрещала ткань, и– ещё одна грудь в наколках и полоски, но уже на тельняшке.
– Ты чё, урка поганая, зарвался?!
Даже я, толком не очухавшийся, сидящий в сторонке на хвосте, в ужасе попятился при виде такого Пса!
– Ты Энгельгардыча аспирантом назвал?! – наступавший на Кота Пёс, рычащий, с пеной на губах, был страшен. – Почти академика– аспирантишкой каким-то?! Каюк тебе, вице-президент! – Пёс рванул на себе ещё и тельняшку. – Щас узнаешь, что такое морпеха злить!
Пёс встал в боевую стойку и душераздирающе выдохнул:
– Ки-и-ийя!!!
Обалдевший, ошалевший и даже не сопротивлявшийся Кот после удара отлетел в угол, но Пёс уже вошёл в раж.
– Ты чё, думал, я там, в библиотеке, только гербарии конопельные сушил?! Думал, только книжки протирал да пестики с тычинками скрещивал?! Да я там через такое прошёл, такое видел – ад! – со слезами на глазах орал Пёс. – Там на глазах моих крысы поганые, шушера талибская, двух пацанов наших, болонок штурмовых, «перьями» почикали! Там Энгельгардыч сам на растяжках-какашках мышиных три раза рвался, на себе его вытаскивал, в дерьме мышином, но живого! Встань, когда с тобой разговаривает лучший друг человека! – и он рывком поднял полуживого Кота. – Ты говорил, что убьёшь меня? Ты только что твердил, что я гуманист? Да! Теперь я и сам вижу, что я – гуманист! Поэтому получай! – и он хлестнул Кота по морде подобранным с пола галстуком. – Вот тебе за Акелу! Вот тебе за гуманиста! Вот тебе за Акелу!
– За Аарона! – тихо подсказал Псу Петух, уже оклемавшийся, крутившийся вокруг.
– Что? – Пёс на мгновение остановился. – Ах да, конечно, за Аарона! – и продолжил хлестать «вице-президента» по усам.– Это тебе за Аарона! Это за гуманиста! За Аарона! За гуманиста! – и, швырнув наземь бесчувственного Кота, отряхнул лапы. – Ступай прочь, палёная кошка! И не плюй больше в сторону морпеха – рискуешь выплюнуть челюсть!
Но ступать или плевать в чью бы то ни было сторону Кот был сейчас явно не в состоянии. Пёс же, встав над поверженным врагом, широко расставив ноги, гордо вскинул голову, заложил лапы за спину и затянул-завыл боевой гимн морской пехоты:
Ты – морячка, я – рыбак,
Я – рыбачка, ты – моряк…
– Ай да ботаник! – Петух восхищённо покрутил головой. – Ай да сукин сын!
– Чьим бы ещё сыном я мог бы быть? – буркнул Пёс, закончив гимн. Нашарив в кармане брюк пачку «Беломора», он уселся на перевёрнутый стул и неторопливо закурил.
Я потянул носом.
– Странный у тебя, Пёс, какой-то табак, – после недавних событий мы все как-то незаметно перешли на «ты».
– Коллекционный, – нехотя отозвался Пёс, – из гербариев Энгельгардыча.
– Что с «вице-президентом» делать будем? – Петух, деловито обшаривая карманы Кота, а тот всё ещё не подавал признаков жизни, вытащил какую-то записку. – Что это у нас? «Бона сьерре, камараде… О-ла-ла, о-ла-ла… Э-к-с-к-л-ю-з-и-в-н-ы-х клиентов…» Нет, не то, ерунда какая-то. А здесь… Ага, есть! – он выпрямился и помахал двумя зелёными банкнотами. – Так, стольник – это мой, а это твои сорок девять, Пёс. Держи.
Он протянул Псу мятую купюру, – Пёс, не глядя, сунул её в задний карман.
– Что с этим, спрашиваешь? – Пёс затянулся, задумчиво сощурился и усмехнулся. – А что с ним ещё делать? У нас с «духами» кошачьей национальности разговор короткий! – он вновь длинно затянулся, пустил колечко дыма, и глаза его заволоклись мечтательной дымкой.– У, сколько мы их с Энгельгардычем в своё время покрошили, котяр позорных! – и он с силой сжал когти в кулак, взгляд блеснул неутолённой ненавистью. – Уж мы их душили-душили, душили-душили…
– Зачем душили-то? – не понял я.
Пёс чуть пожал плечами.
– Аллергия, – и вздохнул. – Чувствительнейший был человек…
…Кота мы всё-таки пощадили: деньги всем вернули, наказан был он вполне достаточно, мы с Петухом ни на чём не настаивали. А Пёс, докурив «беломорину», почти успокоился, – завязав же галстук, нацепив очки, и вовсе стал прежним ботаником-гуманистом и махнул на Кота лапой– пусть живёт. И Кот, лежавший до этого трупом, вдруг сразу ожил и как ни в чём не бывало заболтал, забалагурил, посыпал шуточками. А в конце предложил держаться вместе, одной бригадой, – мол, вместе горы свернём, один Пёс чего стоит! Петух поначалу воспротивился – с Псом, это да, хоть на край света в разведку, но с уголовником?! Никак он не мог простить тому «питуха гамбургского».
– Да какой я, на хрен, уголовник?! – возмутился Кот. – Разуй глаза, пернатый! – и он распахнулся. – Не видишь, это же пижама больничная, от робы не отличаешь? Там же полоски другие! С больнички я недавно утёк, лежать надоело. Бешенством коровьим слегка приболел, а где подцепил, сам не пойму. Не от «телки» же своей, она у меня вроде стерильная. Детдомовский я, вообще, если биография интересует. Не сидел никогда, даже не привлекался, ну, может только по «хулиганке» мелкой. В пионерах даже побывать успел и в самодеятельности участвовал, вот!
– Что в самодеятельности, это заметно. А наколки? – не сдавался Петух.
– А что наколки? Наколки вон и у Пса есть.
– У меня армейские, – буркнул Пёс. – По молодости да по дурости, у нас все в ДШБ себе кололи, теперь сам жалею.
– Ну так и мы по дурости с пацанами баловались, в индейцев играли, в Чингачгуков всяких, Зверобоев-Мордобоев. Так что, братишки? – и Кот радостно потёр лапы. – Один за всех и все за одного, а? Чур, я тогда за д’Артаньяна!
…С того дня стало нас уже четверо. Петух, правда, поначалу всё косился на Кота, ожидая подвоха какого-нибудь. Но Кот, надо отдать ему должное, хоть и был плутом порядочным, но если уж, по его собственному выражению, «корешился с кем-то», то своих не подводил.
– Не-е, пацаны, «кинуть» можно «левого», – втолковывал он нам свою философию жизненную, – а чтоб своего, это крысой последней надо быть! Я, Пёс, кстати, их тоже терпеть не могу, как увижу– сразу придушить тянет. Аллергия, наверно.
– Нет, аллергия это у Энгельгардыча была, – флегматично отвечал Пёс, даже не отрываясь от книги, – а у вас это просто разборки бандитские.
Жить мы остались в подвале том же. Кот, оказывается, его у дворника местного снял, расплачиваться обещался уборкой двора по понедельникам, когда дворник отсыпался после «отдыха культурного», то бишь после пьянок воскресных. Но ни разу, естественно, сам не убирался. То пацанов каких-нибудь за пиво с куревом подрядит, откуда доставал, правда, не знаю. То котят своих незаконнорождённых со всей округи сгонит хотя бы мусор видимый собрать, а их у него было не одна даже дюжина. (Кот вздыхал часто, что алименты его вконец когда-нибудь разорят, хотя ни разу не видел я, чтоб он кому-нибудь что-то платил, – да и с каких доходов?)
Жить в подвале было неплохо – сыровато, конечно, мышей многовато, Пёс постоянно дёргался на них по привычке, но всё равно лучше, чем на улице, особенно когда дожди зарядили. Даже музыка была: Кот ещё до нас где-то на рынке блошином магнитолу старенькую приобрёл, на котёнка своего обменял. («А что такого? Я же не в рабство его продал, в хорошие руки отдал, жизнь его обеспечил, может в люди ещё выбьется, – оправдывался Кот.– Он, кстати, как встретит меня, иногда встречаю его на улице, сразу благодарить начинает слёзно: я, говорит, вас, папаша, до гроба помнить буду! Хотя какие уж у нас гробы? Дай бог в коробку из-под обуви сунут, – и он вздыхал. – Красивенький такой был, дымчатый весь, чистый сиамец, весь в мать. Надо было, наверно, на телевизор менять черно-белый, предлагал там один…» И Кот сокрушённо качал головой.)
Пришлось, правда, Петуха от привычек вредных отучивать – кукарекать спозаранку: вскочит ни свет ни заря, весь взъерошенный, трясущийся, глаза бешеные, не в себе в общем, и давай надрываться. Не могу, говорит, братцы, природа зовёт! Боялись мы сильно, что нажалуется кто-нибудь из жильцов, сгонят с хаты, иди ищи потом новую. Пришлось меры принимать: и кодировали его, и к целителям водили, и «антисексом кошачьим» поили – другого Кот не достал (думали, может, ему просто общества куриного не хватает?). Даже «Pedigree» зачем-то кормили (это уже Пёс насоветовал), пока Кот самое простое решение не нашёл – клюв скотчем на ночь заклеивать.
Чем мы с подачи «д’Артаньяна» нашего не занимались! Так уж получалось, что идеи все, в основном, исходили от Кота, прирождённого верховода и искателя приключений (очень часто на свою же голову – или наши, как повезёт), никогда и нигде не теряющегося, не унывающего, живчика и приколиста. Чувства юмора у него, правда, было порой с перехлёстом – жестковато иногда шутил, язвил скорее. Петух же у нас больше трепался да хорохорился, но толком ничего предложить не мог. С меня вообще спрос маленький. А Псу, субъекту замкнутому и обычно немногословному, похоже, всё равно было, чем заниматься: вагоны грузить, так вагоны, рыбу разделывать, так рыбу, – лишь бы читать время оставалось да думать о чём-то своём под «Беломор».
Да, с Котом мы не скучали. И вагоны грузили (как выяснялось потом, не те – Кот перепутал, – за свой счёт перегружали полночи, да ещё шиш с маслом получили за задержку, в общем бесплатно поишачили). И из кильки балыки осетровые делали в цеху одном полуподпольном, и газетами бесплатными торговали. А один раз прибежал днём с газетой какой-то пожелтевшей, собрал без объяснений особых всю наличность, где-то около сорок УЕ, только перед уходом мимоходом пояснил, что «холдинг организовывать будем».
– А что? – и Кот помахал в дверях газетой. – Вот только что прочитал, что очень выгодное это дело – холдинги. Хозяева их, оказывается, миллионы лопатами гребут, особенно вертикально интерги… интер… интегральные что ли, слово забыл, ну не важно. Так что готовьте лопаты!
И убежал с деньгами, вприпрыжку, и больше мы их не видели, в смысле денег конечно. Кот же вечером вернулся, смущённый, с виноватой рожей и, разумеется, с пустыми карманами.
– Блин, пацаны, я, оказывается, какую-то совсем старую газету читал, – он почесал затылок. – На числа даже не посмотрел. Холдинги сейчас, оказывается, закрывают, хозяев их – тоже, особенно эти, как их, вертикально инте… инте…
– Интегрированные, – буркнул Пёс, не поднимая глаз, сосредоточенно жуя сухарь, изучая оглавление книжицы какого-то М. Хайдеггера «Бытие и Время (в комиксах)».
– Нет, нет, как-то по-другому, – Кот отмахнулся и пощёлкал когтями. – Инте… инте… О, вспомнил, властные, да-да, вертикально властные! Так что, говорят, рисково в них сейчас вкладываться, прогореть можно вмиг.
– А деньги? – насторожился Петух, четверть суммы была его. – Деньги где?
– Да я, блин, понимаете…– и Кот замялся, скосив невинные, кристально честные глазки куда-то вбок, слегка покручивая хвостом. – Ну, в общем, в казино решил зайти, счастья попытать. Там, подумал, шансов побольше должно быть, – он поднял голову и виновато развёл лапами. – Извиняйте, пацаны, но на всех ведь хотел заработать, не для себя же одного старался! Да и не пропадать же деньгам, в конце концов! Деньги ведь, ты сам Петух это всегда твердил, работать должны, доход приносить, а не грузом мёртвым лежать. Вот я их в оборот и пустил, не совсем удачно конечно, но на то он и риск. У нас ведь везде как в казино: не на ту фишку поставишь – сгоришь.
Петух только плюнул с досады и махнул крылом. Пёс же и ухом не повёл, хотя остальные три четверти были его, – лишь покачал головой и хмыкнул:
– М-да… Смеяться после слова «лопата»…
…В одно прекрасное утро Кот загорелся очередной идеей: вскочив ни свет ни заря (даже раньше Петуха), он бесцеремонно растолкал всех.
– Слушайте, мужики, а не заняться ли нам шоу-бизнесом, а?
– Что, прямо сейчас? – недовольно пробурчал, протирая очки, невыспавшийся Пёс.
– Нет, вообще, – и Кот вскочил со стула. – Группу создадим, гастроли всякие, диски, автографы, фанатки, а? Главное ведь раскрутиться суметь, ну, или раскрутить кого-нибудь, – его взгляд остановился на мне. – Вот, например, Осла. Будешь мегазвездой, Ушастый?
Петух обиженно отодрал скотч с клюва.
– А почему не меня? У меня, кстати, тенор чистейший, а у Осла голоса совсем нет, труба иерихонская!
Кот коротко хохотнул.
– Ты думаешь, голос там особо нужен? Мы же не оперу ставим! Всё дело в спецэффектах, а с нынешней техникой не то что Осёл – рыба запоёт! А у тебя, Пьер, извини, фактура мелковата, теряться будешь на сцене. Да и образ сценический, не обижайся только, заезжен, птичек певчих сейчас на сцене чересчур. Ослов, конечно, тоже хватает, но их не сразу видать. Да и шкура должна быть потолще, чтоб на критику не реагировать. Ну-ка, Осёл, подай голос!
Я прокашлялся и тихо напел им свою любимую:
Я спросил у ясеня,
где моя любимая…
Петух заткнул от моего рёва уши, Кот морщился, но дотерпел, лишь Пёс, скинув тапочки, в одной тельняшке, невозмутимо приступил к утреннему комплексу у-шу.
– Н-да, – Кот пощёлкал когтями и махнул лапой, – ну да ладно, оцифруем всё, обработаем, на «фанере» не голос будет – конфетка! – он деловито осмотрел меня кругом. – Образ сценический надо будет создать, что-нибудь поэпатажней, имидж продумать. Пострижём по-модному, рекламу на уши нанесём, нечего таким площадям пропадать. Пару скандальчиков организуем. Ты как, кстати, к зоофилам относишься? Не знаешь? А то подгоним кобылок погорячей. Группу, думаю, назвать надо как-нибудь пооригинальней, понеобычней, – например, «Фабрика животных», а?
– Тогда уж лучше «Мясокомбинат», – Пёс, закончив зарядку, уселся на перевёрнутый ящик и закурил «Беломор». – Так брутальней.
– А что? Эффектно! – и Кот просиял. – «Мясокомбинат»! Уникальный ослиный вокал! Гитара – маэстро Пёс, ударник – месье Пьер, и, наконец, уважаемые господа, клавишные – просто Кот! Он же генеральный продюсер! Трио «Мясокомбинат»! Спешите!
– Нас же четверо? – возразил Петух, недовольный тем, что его обошли. – При чём здесь трио?
– Э, да кто нас на сцене считать-то будет? – Кот отмахнулся. – Трио красивей!
Пёс затянулся и пустил колечко дыма.
– А играть кто-нибудь умеет? И на чём?
– А что уметь-то? – Кот пренебрежительно сплюнул. – Ты что, пять аккордов не выучишь? Ля-ля-фа, ля-ля-фа, двадцать два притопа да тридцать три прихлопа! Инструмент сам достать надо, базара нет, но это я беру на себя.
Каким образом он собрался доставать инструмент, я узнал ближе к обеду, причём только я один.
– Слушай, Осёл, хочешь же мегазвездой быть? – заговорщически шепнул он мне. – Деньги, слава, ослицы молоденькие и всё такое, а? Идейка у меня одна есть. Пошли прогуляемся, расскажу, помощь твоя нужна.
Когда вышли на улицу, он оглянулся и, понизив голос, поделился «идеей».
– Тут неподалёку, в переходе, паренёк один на гитаре бренчит, иностранец, кажись, какой-то, немчура скорее, но гитара у него неплохая. Сделаем так: ты пройди рядом с ним, там у него тарелочка для денег стоит, ты её как-нибудь нечаянно копытом задень, опрокинь. Он, конечно, собирать кинется гроши свои, гитару, скорее всего, у стены поставит. Ну, или положит куда, не будет же он с нею по полу ползать. Ты ему ещё помогать начни, толчею создай, внимание отвлеки, а я гитару под шумок и уведу. По-нашенски он совсем плохо бачит, так что вряд ли кто сразу поймёт, о чём он лопочет, я уж далеко буду, так что риска почти никакого. Ты только, как увидишь, что с гитарой я, сваливай оттуда незаметно и тикай к хате.
Идея мне, если честно, совсем не понравилась – воровством попахивало, – но уж очень мегазвездой побыть захотелось – деньги, слава, всё такое. Да и как же ещё бедным, но талантливым животным инструментом своим обзавестись? Так что после недолгих раздумий я согласился.
– Я почему Псу с Петухом говорить ничего не хочу, – объяснял Кот на ходу, – что они шум сразу подымут, «уголовника», «урку поганую» вспомнят, всё такое. Чистоплюи хреновы! А ты мужик, вижу, простой, без выпендрежа. Сами же благодарить будут, когда инструмент притащим, дело большое начнём.
Гитару мы услышали ещё на подходе к переходу, а когда спустились, увидели и её хозяина – молодого патлатого парня в джинсах и кроссовках, бренчавшего на перевёрнутом ящике у стены. Закинув ногу на ногу, отстукивая носком ритм, он, слегка запрокидывая голову, что-то красиво и надрывно тянул по-своему, видимо какую-то немецкую балладу:
Дас Ланд в иллюминаторе, дас Ланд в иллюминаторе,
дас Ланд в иллюминаторе видна-а-а,
как Зон грустит о Муттере, как Зон грустит о Муттере,
грустим о Фатерланд! Их бин, йа-йа!
Я даже слегка заслушался – хорошо ведь поёт! Наверно, не хуже меня…
– О родине тоскует, – кивнул на певца Кот и презрительно сплюнул. – Гитлерюгенд недобитый! Ну да ладно, лирику в сторону. Начинай, Осёл. Gott mit uns!
Но всё сразу пошло совсем не так, как задумывалось: тарелочку я, конечно, опрокинул, деньги разлетелись, но гитарист даже ухом не повёл. (Потом, конечно, Трубадур объяснил, что в тарелке фальшивые деньги лежали, чтоб прохожие кидали, а настоящие он сразу в карман убирал, но я-то этого тогда не знал!) Я прошёл ещё раз, тарелочку пнул посильней, потом обратно. А когда, подстрекаемый Котом, пошёл в четвёртый раз, начав откровенно футболить монетки по всему переходу, певец наконец-то остановился и вопросительно посмотрел на меня.
– Esel, willst du essen? [1]
– Иа-иа! – на всякий случай радостно заржал я.
– Блин, так бы и сказал сразу! – он встал с ящика и закинул гитару за спину. – Пошли поедим, только грошики собери вначале, мне реквизит этот ещё нужон.
Так мы познакомились с Трубадуром…
… – Из Бремена я родом, парни. Знаете, это где? Нет, Кот, Караганда это следующая станция, – уминая сосиску в тесте, запивая пивом, рассказывал он нам в ближайшей забегаловке, куда повёл обедать. – С другом вдвоём приехали, тоже гитарист, концерты давали в клубах всяких ночных. Гитарное трио «Hände hoch!» назывались, может, слышали?
– Почему трио? – Кот чуть не подавился хот-догом. – Сам же говоришь, двое было?
– Ну, трио красивей как-то. Да никто нас на площадке и не считал, – Трубадур чуть вздохнул. – До поры до времени…– и поводил вилкой по столу.– На неделе позапрошлой в ресторанчике одном чукотском два вечера отработали, а на третий – под «зачистку» влетели. Сержант один чересчур грамотный попался, доколебался: где, говорит, третий? Вы, говорит, арийцы недоделанные, значит, втроём в нашу Родину въехали, а гастролируете парой. Откуда я, говорит, знаю, чем третий ваш сейчас занимается? Может, он анекдоты неприличные про вертикаль нашу властную на углах рассказывает да Короля Королевича хает, народ смущает? Или вообще бешенство коровье распространяет? А у нас, говорит, сейчас антиконтробешенственная операция в разгаре самом! Я ему объяснял, конечно, что нас всегда двое было, но какое там! Упёртый попался, толкинистом причём оказался, всё какими-то вах-хоббитами обзывал, да ещё с ненавистью такой, дубинкой всё замахивался. Чем ему хоббиты досадили так?
– Гоблин, – деловито пояснил Кот и поковырялся в зубах. – У них с хоббитами вековая вражда. Ты что, кино не смотришь?
– Не до кина сейчас, – Трубадур уныло покачал головой. – Товарища маво экспортировали nach Vaterland, всё возмущался потому что слишком громко, нос даже сломали, гитару забрали. А я пожертвованием в Фонд поддержки материнства Кот-д´Ивуара отделался, всё заработанное отдать пришлось, сейчас вот на билет домой наскрести хочу.
Кот оживился.
– Слушай, Трубадур, а на фига тебе, вообще, фатерланд твой? – и он придвинулся к нему поближе. – Ты же и здесь заработать сможешь: на гитаре лабаешь, в музыке, вижу, сечёшь, фактура у тебя хорошая, голос есть. Хочешь мегазвездой стать? Деньги, слава, осли…, тьфу, девушки молодые и всё такое, а?
Я только сплюнул. Вот и верь после этого котам…
…Так мы и возникли. В первое время только в переходах да на улицах играли (точнее, играл-то тогда один лишь Трубадур, а мы– кто плясал, кто подпевал), а когда на инструмент ещё поднакопили, да по пять аккордов выучили, на площадках посерьёзней начали выступать, настоящей группой, считай, стали. Потом и фургончик по дешёвке на распродаже новогодней в бутике одном купили – транспортом своим обзавелись (да на мою голову! Эх, была бы шея…).
Правда, кончилось с тех пор, как Трубадур с нами увязался, и «продюсерство» кошачье – Трубадур стал рулить. Но оно и правильно, с другой стороны: он один музыкант среди нас настоящий, причём человек. Как говорится, ему и карты в лапы (чего бы там в конституциях не писали, но коли рожа у тебя нечеловеческой национальности, лучше не высовывайся лишний раз, особенно перед толкинистами всякими с дубинками). Кот, кстати, совсем не в обиде был и с Трубадуром быстрей всех сошёлся, хотя частенько и перепадало ему от него за приколы свои, порой небезобидные.
С тех пор и поем. Многое про нас, конечно, потом приврали (если уж честным быть до конца, то басни про нас, в первую очередь, Кот же и распространял, – как оправдывался, сугубо из PR-соображений, надо же нам, мол, раскручиваться потихоньку). И Принцесса вовсе не принцесса настоящая (в кабаре она пела, там с ней Трубадур и познакомился, прозвище просто такое она выбрала себе сценическое для звучности). И Короля Королевича, разумеется, никогда от террори…, тьфу, разбойников не спасали. Он ведь сам кого угодно спасёт: летает аки истребитель, плавает чисто лодка подводная, борется даже не по-нашему (в смысле, не в рыло сразу бьёт). С таким хоть в разведку, хоть в контрразведку, Супербэтмен одним словом, отец родной, – кто ж такого спасать возьмётся? Упаси боже! С таким-то страшно в сортире одном оказаться…
С разбойниками, это да, была история. Ехали мы в тот вечер лесом-полем, лесом-полем (разумеется, ехали остальные, а я фургон с ними вёз как всегда), пока не наткнулись ближе к ночи на коттеджик небольшой. Думали, двор постоялый, мотель какой-нибудь, а оказалось, как Кот выяснил, «малина» бандитская. Время было позднее, ночевать в поле не хотелось – холодало уже. Тут-то Кот и предложил свой план знаменитый: «в перепутаницу сыграть», «на испуг чистый братву развести». Правда, Трубадур засомневался сильно, выйдет ли, но здесь Кота неожиданно Петух поддержал, обычно всегда возражавший инициативам кошачьим.
– А что? – он взъерошил хохолок. – Мне нравится! Есть в этом что-то такое…– он пощёлкал перьями, – неожиданное, артистичное, я бы сказал даже, дерзкое и дерзновенное. Я – за!
Трубадур пожал плечами – ладно, давайте попробуем. Пёс, сосредоточенно изучавший «Playboy (в диаграммах и схемах)», лишь отмахнулся, – мол, как решите, так и сделаем. Я же вообще промолчал. Так что Коту осталось только роли распределить: мне – кукарекать, Петуху – мною реветь, Псу – мяукать, Коту – лаять, а Трубадуру – привидение молчаливое в дверях изображать.
Так и сделали, – так и вылетели во все окна и двери– мы разумеется. Пёс, конечно, может быть, и раскидал бы «братишек» по-морпеховски, да не успел тельняшку рвануть и в стойку встать – с «Плейбоем» потому что расставаться не хотел (даже когда мяукал по роли своей, журнал перед собой держал и всё в «диаграммы со схемами» пялился). Спасибо, что живые ещё ушли. Единственное, что спасло нас, что бандюки от хохота там же и попадали, где стояли, когда мы, как дураки последние, в форточки полезли орать чепуху свою дерзновенную, и сил уже ни на что серьёзное у них просто не осталось. Зареклись мы после этого Кота слушать! Так что и с разбойниками не совсем так было, как Кот же потом репортёрам впаривал, желая в струю очередной антиконтрразбойничьей операции попасть, очки на ней для группы заработать.
В общем, живём весело, и поем весело, а я ещё и фургон вожу. Остальным нашим, конечно, хорошо петь «ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету», – и впрямь, чего же плохого в фургончике крытом ехать да песенки распевать? Но когда эту песенку на твоём горбу распевают, да ещё подпевать заставляют, причём басом, это, по-моему, уж чересчур! Ну да ладно, видно, призвание у меня такое: кто-то на рояле должен играть, а кто-то – его таскать. Как говаривал папаша, царствие ему небесное, ишака только могила исправит. Хотя если надоест всё, уйду я, честное слово, в мультфильмы сниматься. Меня уже как-то приглашали, говорят, фактура хорошая, мультигеничная, обещали мегазвездой сделать, – вот!
[1] Осёл, ты есть хочешь? (нем.)
